Пятая весна

РЯБИНОВАЯ ВЕТКА

Весной Сергей Охлупин закончил камнерезное отделение художественного училища. Его направили в артель, находящуюся возле старинных мраморных разработок. Он знал, что там, при заводе мраморных изделий, существует камнерезный цех.

На маленькую станцию, окруженную со всех сторон кудрявым березовым лесом, дачный поезд пришел вечером. Мальчик показал дорогу в поселок.

Тихая сельская улица, заросшая мягкой травой, начиналась сразу за лесом. Две особенности поселка бросились в глаза: яркие цветы во всех палисадниках и обилие мрамора. Глыбы неотесанного серого и красноватого камня лежали возле домов, а в одном месте Сергей приметил скамеечку на толстых мраморных тумбах.

Темнело, надо было поторопиться с ночлегом.

Двое мужчин, разговаривая, сидели на бревнах. Когда Сергей подошел, они замолчали, настороженно вглядываясь в него.

Перед ними стоял невысокий паренек с бледноватым лицом, не тронутым загаром. Из-под серого новенького костюма виднелись голубая рубашка, пестрый галстук был повязан большим узлом, новенькие ботинки, пока он шел со станции, успели запылиться. «Городской человек», — уверенно определили сидевшие на бревне.

Сергей поставил на землю два черных чемодана, обитых по уголкам желтой кожей, и поздоровался.

— Здравствуйте, — сдержанно ответили они.

— Где тут можно переночевать?

— Вы по каким делам приехали? — спросил плечистый мужчина в гимнастерке. Из-под жиденьких светлых усов сверкнули не по возрасту белые зубы, наверное, вставные. — В поселковый совет или на завод?

— К мраморщикам.

— Значит, к нам. Я председатель артели. Документ есть?

Недовольно хмуря брови, такие же светлые и редкие, как усы, он небрежно взял толстыми пальцами путевку и долго рассматривал ее, пожевывая губами.

— Что же они там, вроде ничего не знают, — неодобрительно отозвался он о своих городских начальниках. — О работе послезавтра поговорим, с утра в район уеду. Где же ему остановиться? — спросил он худого мужчину в темном костюме и добавил: — Наш технорук…

Председатель с техноруком начали совещаться. Получалось так, что удобного места не найти: в одном доме не понравится, в другом тесно, а в третьем — всем было бы хорошо, но на беду вчера приехали погостить родственники…

— А к Шестопалихе? — вспомнил технорук.

— Верно, — согласился председатель и громко позвал: — Лёнька! — В окне показалась русая головка мальчика. — Пойди к Шестопалихе, — начал отец, но передумал. — Сходи сам, тебя она послушает, — попросил он технорука.

Тот поднялся, но без особой охоты, и ушел. Председатель сидел молча, словно забыв о Сергее, покусывая травинку.

Технорук скоро вернулся и повел Сергея: Шестопалиха согласилась принять квартиранта.

…Калитка во двор была распахнута, от нее к крыльцу вела белая мозаичная дорожка из осколков мраморных плит.

В полутемной горнице у раскрытого настежь окна сидела хозяйка и пила чай. Слышно было, как на столе тонко поет самовар.

— Привел жильца, Варвара Михайловна, — проговорил технорук и тотчас вышел.

— Послушай без сердца, Петр Васильевич, — начала женщина, вставая.

Но в ответ ей только прогремело в сенях ведро, которое задел, поспешно выходя, технорук.

Хозяйка включила свет, и Сергей увидел старую поседевшую женщину, с темным лицом, изрезанным множеством глубоких и мелких морщин.

Варвара Михайловна пригласила Охлупина раздеться.

Сергей оглянулся и, увидев вбитые в стену большие гвозди, повесил плащ и кепку. В чистенькой горнице справа от двери стояла никелированная кровать, застеленная пикейным одеялом, слева — побеленная русская печь, пол был застелен домотканными дорожками.

Сергей опять посмотрел на хозяйку. Лицо у нее было расстроенное и казалось усталым. И блюдечко она держала, устало согнув в локте худую руку. Видно, уходилась за день по хозяйству и теперь отдыхала.

Варвара Михайловна ни о чем не спросила Охлупина и только предложила чаю или молока. Сергей попросил молока и, напившись, вышел на улицу.

Темная улица казалась широкой, как площадь. Почти во всех окнах горел свет. Послышались женские голоса. Девушки в белых платьях прошли так близко, что чуть не задели Сергея.

«Да-а, встретили… Как я тут работать буду?» — подумал Сергей, вспоминая неулыбчивого и хмурого председателя артели, молчаливого технолога и расстроенное лицо хозяйки квартиры.

Сергей вернулся в дом. Варвара Михайловна провела его в боковушку, где успела разобрать постель. На письменном столе в вазочке стояли свежие цветы, на стене висели репродукции в застекленных рамках.

На столе за чернильным прибором Сергей увидел рябиновую ветку, сделанную из камня и закрытую от пыли прозрачным целлофаном: гроздь крупных ягод из сургучной яшмы и три темноватых чуть намеченных листочка из змеевика. Что-то не понравилось мастеру в начатой работе, и он не завершил ее. «В семью камнереза попал», — порадовался Сергей.

Он разделся и потушил свет.

Слышался скрип половиц под шагами хозяйки, несколько раз она тяжело вздохнула, и Сергей окончательно утвердился в предположении, что в доме какая-то неприятность.

Громко хлопнула входная дверь, и звонкий девичий голос встревоженно спросил:

— Мама, кто у нас?

— Тише, — шепнула мать. — Спит… Из города человек. К вам в артель.

— А!.. — разочарованно вздохнула девушка.

— Собрать ужин?

— Не надо, ничего не хочу, — ответила девушка и быстро прошла по дружно заскрипевшим половицам.

Из репродуктора зазвучала музыка.

— Выключи, — забеспокоилась мать, и музыка тотчас оборвалась.

Скрипнули пружины кровати: очевидно, разбирали постель.

Мать с укором сказала:

— Ну, чего ты, Нюра, такая? Смотреть тошно…

— Чего, чего, — строптиво начала девушка, и вдруг в голосе её прорвались слезы. — Завтра на плиты пойду… Вот чего!.. И слушать не хочет. Тебе, говорит, забава, а мне план. Вот как он рассуждает…

Послышались сдержанные рыдания.

Мать и дочь заговорили так тихо, что уже ничего нельзя было разобрать. Девушка, кем-то сильно обиженная, плакала, а мать старалась успокоить ее. «Солнце глиной не залепишь…» — сердито сказала Варвара Михайловна.

Скоро голоса смолкли, щелкнул выключатель.

Утром Сергей умывался во дворе. По ступенькам высокого крылечка дробно простучали каблуки.

— На речку без меня не ходи! — послышался девичий голос. — Сама полью огород. И корову подою…

Охлупин обернулся. У крыльца стояла девушка лет восемнадцати. Его поразили голубые глаза такой ясности, что трудно было представить их отуманенными слезами. Светлые волосы она уложила в небрежный пышный узел, и казалось, что это сделано сознательно: небрежность прически очень шла к широкому смугловатому лицу. Короткие рукава пестрой блузки открывали загорелые руки.

Девушка заметила любопытный взгляд Сергея, смущенно поклонилась и торопливо пошла к воротам.

«Красивая! — подумал Сергей. — А чего же ты ночью плакала?»

После завтрака он пошел в артель повидать технорука. Оказалось, что технорук уехал с председателем в районный центр.

Захватив этюдник, Сергей пошел на старинные каменоломни.

Хотелось спросить Варвару Михайловну о рябиновой ветке на письменном столе, но уж очень расстроенным было и утром лицо хозяйки.

Цветущим лугом Сергей спустился к узенькой светлой речке с желтыми берегами и густыми зарослями ольхи. Посвистывали стрижи. Хотя еще сверкала роса, но в воздухе уже накапливался зной.

Начался лес. Стояла сенокосная пора, и в стороне виднелись цветные платья женщин, доносился звон литовок. Остро пахло свежим сеном. В воздухе мелькали стрекозы. Словно брызги воды, из-под ног разлетались кузнечики.

Узкой лесной дорогой, видно, пользовались только в покосные дни: высокая трава была чуть примята колесами. По сторонам стояли могучие березы, какие можно встретить в старинных парках. Скоро колесная дорога кончилась, вытянувшись в плотно утоптанную тропку, по которой и следовало идти до самых каменоломен. Она привела на просеку с высоковольтной линией, зараставшую березовым подлеском и шиповником. Охлупин присел на пенек.

Раздвинув кусты, на просеку вышел старик в синей рубашке, в сапогах, с узловатой можжевеловой палкой в руках и небольшой торбочкой за спиной. Из-под густых бровей сияли добрые серые глаза.

— Счастливо отдыхать, — сказал старик.

— Спасибо, — отозвался Сергей и предложил папиросу.

— Нет, сынок, свои курю, — ответил старик, удобно присаживаясь на траву возле пенька. Он достал расшитый бисером кисет и стал набивать табаком маленькую трубку с желтым костяным мундштуком.

Словоохотливый старик оказался жителем поселка мраморщиков. Звали его Кузьмой Прохоровичем. Узнав, зачем приехал в поселок Охлупин, он обрадовался.

— Ага, помнят, что тут старинные мастера живут, — пробормотал он в бороду, которую в разговоре все отводил в сторону, словно хотел отмахнуться от нее.

— Родился на мраморе, — сказал о себе Кузьма Прохорович, — борода от старости зеленеть начала, все на мраморе живу. В хорошее ты место приехал, жалеть не будешь. Мраморские работники славятся. Слышали, наши памятник другу Горького французскому писателю Анри Барбюсу делали. В Париже на могиле стоит. И моя долька в том памятнике есть. Мы тогда все лето лучшие блоки для памятника искали — самый хороший уральский камень отобрали, без трещины, без изъяна.

Кузьма Прохорович начал рассказывать о своих детях. У него два сына, оба — мастера по мрамору, от отцовской профессии не отступились. Дома почти не живут, по городам катаются — то зовут их дворец облицовывать, то жилой дом, то вокзал. Широко в жизнь мрамор пошел. Не то, что раньше, когда знали только ступени для особняков да плиты на могилы. Жаль, что сейчас сыновей дома нет. Не успели из Москвы приехать, где высотный дом облицовывали, как в Молотов вызвали: речной вокзал мрамором украшать.

Без сыновей скучно стало дома, вот и пошел змеевик искать. Подарок хочется одному хорошему человеку сделать, хоть чем-нибудь повеселить его.

Заговорили о мраморе, о камнях, о красоте их, оживающей в руках настоящего мастера. О всяком камне у Кузьмы Прохоровича имелась в запасе занятная история, со всяким камнем у него была связана какая-нибудь удача в жизни. И трудно было разобрать, где в его балагурстве кончалась правда и начиналась сказка.

Сергей поднялся.

— Ты где остановился, мил-человек? — спросил Кузьма Прохорович, тоже поднимаясь.

Сергей назвал.

Кузьма Прохорович переступил с ноги на ногу.

— Ты там обо мне молчи, — таинственно подмигивая и отводя в сторону бороду, попросил он. — Змеевик этот для дочки Шестопалихи ищу. Знатный был мастер ее отец, самый видный. В музее его работы держат. Так и называются — шестопаловские. У Нюрки отцовские руки и глазок острый… Сын в технику ударился, а дочка от камня отойти не может. Смотри-ка, девчонка, а камень к себе потянул… Так ты обо мне промолчи там. Будешь жить, мой дом не обходи. Может, и стариковская болтовня в чем поможет.

— Ладно, сохраню секрет, — пообещал Сергей, вспоминая рябиновую ветку на письменном столе. Не ошибся он, что попал в семью камнереза. Но не думал он, что мастером может оказаться эта девушка.

Они простились. Сергей двинулся дальше по тропке, а Кузьма Прохорович полез в кусты искать свой змеевик.

Лес впереди посветлел, и тропка вскоре вышла на линию железной дороги. По сторонам насыпи, до самых шпал, густо рос пахучий и высокий, по плечо иван-чай. Все видимое пространство ало пламенело. Жужжали шмели.

За насыпью начинался дремучий лес. Сочная трава на полянах была такая высокая и густая, что в нее страшно было шагнуть: запутаются ноги, не выберешься. Среди зелени забелели большие глыбы мрамора. «Похоже как будто великаны камешки бросали», — подумал Сергей. Чем дальше углублялся он в темноватый лес, тем чаще встречались небрежно разбросанные каменные глыбы.

Впереди послышался сухой частый перестук, словно не меньше десятка дятлов вперегонки бегали по стволам деревьев, разбивая острыми клювами кору. Началась проезжая автомобильная дорога, которая вскоре вывела к каменоломне.

Сергей подошел почти к краю и остановился. Перед ним открылся глубокий разрез с отвесными стенками. Ажурные передвижные краны легко перетаскивали, цепко захватив, большие сверкающие мраморные блоки, удивительно правильной кубической формы. Отовсюду слышалась веселая песня отбойных молотков. От солнечного света немного даже резало глаза, а тени поражали своей бархатной густотой.

Сергей присел, раскрыл этюдник.

Домой он вернулся поздно, опаленный солнцем, усталый, возбужденный увиденным.

Ему хотелось поговорить с Нюрой.

— Где ваша дочка? — спросил он Варвару Михайловну.

Она устало повела рукой:

— У подруг сидит… Опять до полночи пропоют.

— А ведь я к вам надолго. Работать в артели буду. Жильцом оставите?

— Знаю, что работать. Живите пока…

Сергей напился молока и сразу лег спать.

Председатель артели и технорук не вернулись и на следующий день из района. Сергей провел его за работой на каменоломнях.

Утром, проходя через горницу, Сергей увидел Нюру. Присев, она наливала в мраморное блюдечко молоко. О ее ноги терся пестрый, как яшма, котенок.

Умывшись, Сергей вошел в свою комнату и застал в ней девушку. Она стояла у письменного стола и рассматривала его этюды. Нюра не слышала шагов.

Сергей подождал, потом спросил:

— Нравятся?

Она вздрогнула и резко обернулась.

— Ведь это Егоша? — тихо спросила Нюра, показывая портрет мальчика с темными спутанными волосами и лукавыми карими глазами, сидевшего на камне, выставив острые исцарапанные коленки.

— Егоша?

— Сын сторожихи на каменоломне.

— Тогда Егоша.

— А это сорок пятый километр? — показала она на этюд полотна железной дороги и опушки, заросшей пылающим иван-чаем. — Ой, как хорошо! И все в два дня сделали?

— До хорошего тут далеко. Это только начало работы. Видите, — протянул Сергей рисунок мраморного карьера. — Камни получились мягкими, как из ваты. Не передал формы.

— Какой вы счастливый, — порывисто сказала Нюра. — Так хорошо рисуете!..

— Ну, уж и счастливый… — Сергей смутился, вспомнив горячие споры о своих рисунках в художественном училище. — Это вам кажется, что счастливый. Сделано мало, а толкового еще меньше.

Нюра доверчиво коснулась его руки.

— Пойдемте… Я вам показать хочу.

Сергей вышел вслед за Нюрой во двор, и она привела его в маленькую баню. В передней комнате — предбаннике — стоял небольшой стол, заваленный голубоватым змеевиком, а на полке виднелись фигурки из пластилина и начатые работы в камне.

Нюра нерешительно протянула Сергею снятую с полки фигуру. Работу можно было назвать «Секрет». Девушка рассказывала что-то по секрету подруге. Многое еще не было сделано, много было неверного, с нарушенными пропорциями тела, но главное в лицах, положениях фигур скульптор уже нашел. Трогало наивное и нетерпеливо-горячее желание поделиться чем-то важным с подругой.

Ободренная вниманием, Нюра протянула еще одну фигурку, почти законченную: лиса уносила в зубах растрепанного петуха.

Сергей подошел поближе и молча рассматривал работу за работой. Нюра с тревогой следила за выражением его лица.

Погрешности, а кое-где и робость, недоверие мастера к себе бросались в глаза. Смелее, скажем, надо было повернуть всю фигуру девушки, которая рассказывала о своем секрете, несколько тяжеловатой получилась фигура подруги. Но за всеми этими недостатками виднелся острый взгляд художника, дарование.

Сергей оглянулся и опять поразила его ясность глаз девушки. Она стояла, опустив руки; лицо разгорелось румянцем — она с волнением ждала приговора.

Сергей сел на скамеечку, поставил перед собой работы, более других поразившие его, и несколько минут молча смотрел на них. «Вот с кем придется работать, — думал он. — Такие фигурки и в художественном училище по сердцу бы пришлись».

— Расскажите о себе, — попросил он.

— О себе?

— Что делаете? Где учились?

— На заводе работаю. Письменные приборы делала, пепельницы…

— Вам это оставлять нельзя, — показал на фигурки Сергей. — Это ваше призвание.

— Правда? — спросила Нюра счастливым голосом. Девушка с светлыми, возбужденными от похвалы глазами стояла, прижав ладони к щекам. Сергей почувствовал себя взрослее Нюры, опытнее, и ему захотелось сказать девушке особенно ободряющие слова, да она и заслуживала их.

— Да, да, — подтвердил Сергей. — И обязательно учиться надо. Многому… Вы где учились?

— В ремесленном…

— Этого мало. Поступайте в художественное училище.

— Брат в армии, — виновато ответила Нюра. — Маму оставить нельзя, видели, какая она старенькая. А вот вернется брат, я и поеду учиться. Он мне так и пишет…

— Это разумно. Но работать над камнем продолжайте.

— Вы говорите: продолжайте… — и в голосе девушки зазвучала горькая обида. — А на заводе и слушать не хотят. На плиты поставили.

— Какие плиты?

— Мраморные. Для электростанций. План завод не выполняет, и всех камнерезов в цех послали. И меня… Плиты шлифовать.

— Это неправильно. Вам надо резать.

— Я тоже говорю. А разве нашего председателя Федора Васильевича переспоришь? Ты, говорит, своих кошек и собак всегда успеешь сделать. А плиты надо в срок сдавать. Я ему говорю, чего же он их в срок не сдавал? Не твое, отвечает, дело.

— Верно — пусть он их сдает, А вам резать надо, глаз и руку тренировать.

— С ним и дядя Кузьма разговаривал. Он и его не слушает.

— Дядя Кузьма? Кто такой?

— О, — девушка ласково улыбнулась. — Самый старый у нас мастер. Теперь он на пенсии, зрение плохое, не работает. А как важный заказ придет, обязательно дядю Кузьму зовут. Федор Васильевич и на него кричит.

— А вы и сдались? — чуть насмешливо спросил Сергей. — Страшнее вашего Федора Васильевича и зверя нет? Руки опустили?

— Я не опустила, — возразила пылко Нюра.

— Как же не опустили… Послали вас на плиты, а вы в слезы. Слышал я, как вы вчера ночью плакали. Заступиться за себя не могли.

— Напрасно вы так думаете. Я, если хотите знать… — Она потупила голову. — И в райком ездила, рассказывала. Обещали там помочь.

— Да почему же такой у вас Федор Васильевич?

— Не понимает он камнерезного дела. Ему все равно, что́ артель делает, он даже брался камень для дорог бить. Да артель не позволила. Наше дело — мрамор.

Сзади кто-то кашлянул. Сергей обернулся и увидел Варвару Михайловну. Она стояла в дверях против света, и ее лица не было видно.

— Способная к камню у вас дочь, — сказал Сергей. — Но учиться ей надо.

— Учиться она пойдет, — ответила мать. — А вот сейчас ты ей помоги. Поговори с нашими людьми, растолкуй.

— Мне помогать не надо, — самолюбиво возразила Нюра.

— А ты помолчи, не мешай.

Сергей заметил на полке гроздь рябиновых ягод с тремя желтыми листочками, похожую на ту, что лежала в комнате на письменном столе.

— Бросили? — спросил он.

— Эту? Бросила. Принесла домой веточку и так захотелось сделать ее. Показала дяде Кузьме. Он говорит: «Начинай» и сургучную яшму подарил. А никак не получалось. Сколько я билась…

С улицы девичий голос позвал:

— Нюра! Идешь?..

— Ой, опаздываю! — встрепенулась Нюра. — Сейчас, Дуся! Вы сегодня на завод пойдете? — спросила она Сергея.

— Непременно.

— Посмотрите наши работы. Они все в шкафу у Федора Васильевича.

Она кивнула головой и исчезла.

— Помогите доченьке, — доверительно попросила Варвара Михайловна. — Слезы у нее не сохнут. А с Федором Васильевичем говорить, как воду толочь: брызги летят, а толку никакого.

…Низкий кирпичный корпус артельного завода стоял на краю поселка. Это был самый удивительный завод, какой пришлось увидеть Сергею: без труб и шапки дыма над ними, без подъездных путей. Зато к заводу тянулись электропровода, во дворе стояла понизительная подстанция, огороженная забором с колючей проволокой, а на столбах висели устрашающие таблички с черепом и двумя скрещенными костями.

Федора Васильевича не было в конторе, и Сергей пошел на завод.

В главном цехе тихо гудели электромоторы, слышались плеск воды и назойливое шипение, словно где-то из неисправной магистрали вырывался сжатый воздух. Несколько параллельных металлических пластин, скрепленных вместе, двигались равномерно взад и вперед, перетирая мраморный блок и разрезая его на пластины. Багер — так называлась эта машина. Женщины черпаками подливали в места распилов густоватую желтую массу из кварцевого песка со странным названием «пещёра».

В соседнем отделении на стенах и на полу лежала тонкая, как на мельницах, пыль. Мужчины в припудренных комбинезонах, с белыми бровями, держа в руках быстро вращающиеся электрические наждачные круги, шлифовали мраморные плиты, а рядом женщины заравнивали острые кромки плит. Среди молодых работниц Сергей увидел Нюру в платочке, повязанном по самые глаза.

В обеденный перерыв Сергея окружили парни и девушки. Нюра стояла сзади и, улыбаясь, смотрела на него.

— Вы к нам инструктором? — спросила девушка с остреньким носиком и смешливыми глазами.

— К кому это — к вам?

— В камнерезный цех.

— Тогда к вам.

— А мы плиты шлифуем, — обиженно заговорила она. — Нас в ремесленном учили с камнем работать, а Федор Васильевич, видите, что придумал.

— Скоро перестанете плиты шлифовать, — пообещал Сергей. Он был убежден, что сегодня же добьется у председателя артели возвращения всех камнерезов в цех художественной резьбы.

— Федора Васильевича не очень уговоришь, — убежденно сказал один из парней.

— Уговорим…

Девушки и парни, окружившие Сергея, смотрели на него, как на старшего. И это несколько смущало его.

— Пойдемте наш цех посмотрим, — предложила курносая девушка, начавшая разговор.

Камнерезный цех, неуютный, грязноватый и темный, помещался в деревянной пристройке. Так неприглядно бывает в ненужных помещениях. Вдоль стен тянулись длинные столы, на них валялись камни и куски отполированного мрамора для будущих чернильных приборов.

— Здесь и работаете? — удивился Сергей. И он подумал, что изменит порядки, заставит промыть окна, побелить цех, привести его в пристойный вид. А если Федор Васильевич заупрямится, то и без него обойдутся: помогут вот эти молодые камнерезы.

Нюра не вмешивалась в разговоры. Только когда выходили на улицу, она сказала:

— Нехорошо у нас. Правда?

— Очень нехорошо.

На дворе, заросшем травой, рабочие осторожно поднимали на грузовую автомашину тяжелые ящики с готовыми плитами, уложенными одна к другой, как листы стекла. Председатель артели, сунув руки в карманы широких галифе, наблюдал за погрузкой. Рядом стоял молчаливый технорук.

— Здравствуйте, — отрывисто ответил Федор Васильевич на приветствие Сергея. — Завод смотрели?

— Да. И в камнерезном цехе побывал.

— А там что смотреть? Закрыли его временно.

— Знаю… Почему?

— Важные причины есть. Пойдемте, — пригласил он Сергея в контору.

Технорук, как тень, двинулся за ними.

В маленьком тесном кабинете, где на письменном столе вместо стекла лежала отполированная красная мраморная плита, Сергей увидел Кузьму Прохоровича.

— Ты ко мне? — отрывисто и недовольно спросил его Федор Васильевич, еле протискиваясь между стеной и письменным столом. Он грузно сел, и стул заскрипел под ним.

— К тебе, Федор Васильевич, — подтвердил сердито Кузьма Прохорович.

— Попозже зайди. Занят с товарищем.

— Я подожду. Может, мое дело и товарищу интересно.

— Ну, Кузьма, — повысил голос Федор Васильевич. — Надоело мне слушать. Сказал — так и останется.

— А ты, Федор, не заносись. Всем ты хорош, парень, да с зайцем в голове.

— Все сказал?

— Только начал.

— Тогда жди, а теперь дай с товарищем поговорить.

Сергей стоял возле застекленного шкафа с образцами камнерезных изделий.

— Можно посмотреть?

— Да что там глядеть, — небрежно отмахнулся председатель. — Мастера молодые, им только учиться и учиться. Ничем похвастать не можем.

— А кто виноват, — вмешался опять Кузьма Прохорович. — Прислали молодых, государство на них деньги тратило, учило, а ты их на плиты…

— Дай ты мне хоть слово сказать, — вспылил Федор Васильевич и метнул уничтожающий взгляд на старика.

Федор Васильевич погремел большой связкой ключей, подбирая нужный, и открыл дверцу шкафа.

Среди обычных письменных приборов из цветного мрамора, шкатулок из яшмы, радующих глаз теплотой тонов, пепельниц, Сергей увидел знакомую кисть рябиновых ягод с желтоватыми узорными листьями, так и поманившую к себе. Казалось, что она, тронутая первым морозцем, только-только сорвана в лесу, и от нее пахнет острой осенней прохладой. Сколько же настоящего понимания красоты природы выразил художник в этой скромной рябиновой ветке!

— Это чья работа? — спросил Сергей, вспоминая незаконченные рябиновые кисти. Какая разница! В тех все было неуверенно, в поисках, а тут лежала законченная вещь.

— Дочка вашей хозяйки, — неохотно ответил Федор Васильевич.

Кузьма Прохорович привстал со стула и заглянул, вытягивая тонкую шею, покрытую седым пухом, в шкаф.

— Ах, ягодка-краса, — восхищенно прошептал он, отводя по привычке в сторону бороду.

Федор Васильевич отчужденно молчал. Достав пачку папирос, он закурил.

Сергей вынул из шкафа фигурку девочки, играющей в мяч, и, поставив ее на ладонь, вытянул руку. Так хорошо было передано резкое живое движение девчушки, что все ею залюбовались. Даже взгляд Федора Васильевича смягчился.

— Тоже Нюрина работа?

— Да, — буркнул Федор Васильевич, словно досадуя на свою минутную слабость.

— Во! — торжествующе воскликнул Кузьма Прохорович. — Слышал? Понимающий человек ее работу сразу отличает.

— Надоел ты мне, Кузьма, — откровенно признался Федор Васильевич и быстро заговорил: — Сколько она над ней сидела? Ты знаешь? А? И знать не хочешь? А мне считать приходится. Народ меня в артель зачем выбрал? Что мне наказал? Поднять доходы…

— Ты все на рубли не меряй, — затряс головой Кузьма Прохорович и даже пристукнул палкой. — Ишь, алтынник. Ты плиты на всю страну делаешь, артель на ноги поставил. Тебе народ за это спасибо говорит. Но нашего искусства не хорони. Не дадим! И чего девку затираешь? Растет мастер, который, может, всему нашему поселку славу принесет. Может, в ней талант всех наших мастеров. Ее работы, может, рядом с отцовскими в музее стоять будут.

— Э! Куда поехал… Ну и наговорил… Вот язык-то у тебя легкий! А я о ней не беспокоюсь? И мне она не чужая. И отец Нюры чужим не был. В гражданскую войну одной шинелью укрывались, вместе кулаков громили в тридцатом. Что она на этих своих кошках-мышках заработает? А на плитах вдвое больше домой принесет. Ничего с ней не случится. Девчонка молодая, о платьях и туфлях тоже голова болит. Еще мне же и спасибо скажет.

Нюра тихо вошла в кабинет.

— А вам-то печаль какая? — звонко сказала она. — Что вы о моих туфлях и платьях беспокоитесь? Вы меня лучше с плит снимите.

Сергей быстро поставил в шкаф фигурку девушки, играющей в мяч. Нюра стояла у двери, сердито сверкали ее глаза.

— Ты, Нюра, не задавайся, — нравоучительно, сдерживаясь, посоветовал Федор Васильевич. — Не задавайся! Комсомолка, должна понимать. Мы для кого плиты делаем? Их электростанции ждут. Ну, не справились! Много плит требуется, где тут справиться. А фигурки эти твои подождать могут. Более важные дела есть.

— Поэтому и камнерезный цех ликвидировали? — спросил Сергей.

— Говорю, с зайцем в голове, — сердито повторил Кузьма Прохорович.

— Пока будем только плиты делать, — упрямо настаивал на своем Федор Васильевич. — А ты, Кузьма, в чужое дело голову суешь. Будет собрание — подашь свой голос.

Технорук тихо выскользнул из комнаты.

— Не будет по-вашему, Федор Васильевич, — с вызовом произнесла Нюра.

— Эх, тоже разошлась! — бросил Федор Васильевич и, загремев связкой, с такой силой повернул ключ в замке, что он сломался. — Ты еще раз в газету напиши.

— И напишу, — сказала Нюра. — Не только в газету…

— По одежке протягиваем ножки. Мне на эти фигурки плана не дают, а за плиты я каждый день отчитываюсь. Вот и соображайте, что стране важнее — плиты или ваши фигурки?

— От нашего искусства не отмахивайся! — закричал Кузьма Прохорович. — Ты на камнерезов план требуй.

— Дадите или нет с товарищем поговорить?

— А, говори, — махнул рукой Кузьма Прохорович, — Идем, Нюра, — и он увел девушку.

Федор Васильевич сидел за столом с брезгливым выражением на лице.

Сергей молчал, готовясь к решительному разговору.

— Давайте вашу путевку, — сказал Федор Васильевич, поднимая голову.

Он взял путевку, разгладил ее ладонью, подумал и что-то размашисто написал в верхнем левом уголке и пристукнул прессом.

— Вот!..

Сергей взял путевку и прочитал: «Использовать не могу».

— Не можете или не хотите? — растерянно спросил Сергей.

— Понимайте, как вам нравится: использовать не могу.

— Много плохого услышал о вас, Федор Васильевич, — сказал Сергей, — да не всему верил. Готовился работать с вами. А теперь, убеждаюсь…

— Вы мне морали не читайте. Я их с утра до вечера слышу.

Сергей сердито запихивал путевку в бумажник.

— Что же вы меня два дня держали? Могли бы в первый вечер сказать.

— А вы не беспокойтесь, дорогу и суточные вам оплатят. — И громко позвал: — Ксения Львовна! Оформите товарищу Охлупину расчеты.

Не взглянув больше на Сергея, Федор Васильевич вышел, и за дверью прозвучали его тяжелые шаги по коридору.

«Хорош», — растерянно подумал Сергей. Неожиданный конец разговора обескуражил его.

Сергей медленно шел домой.

Нюра с подругой нагнали его и пошли рядом, продолжая свой разговор.

— Ты сама с Федором Васильевичем говорила? — спросила Нюру подруга.

— С ним разве поговоришь? А технорук еще хуже… Он мраморного дела и не понимает, впервые взялся за него.

Впереди послышалась музыка и громкое на всю улицу пение.

— Что это? — спросила Нюра.

— Забыла? Женька замуж выходит. Ты же на свадьбу обещала придти.

— Не пойду я, Дуся, — грустно сказала Нюра. — Не идут песни в голову.

Они поровнялись с домом, где играли свадьбу. Все пять окон были раскрыты.

Слышался тяжелый топот танцующих, женский голос задорно выкрикивал:

Подруги замедлили шаги.

Дуся жалобно попросила:

— Пойдем, Нюра. Ведь обещала…

Нюра ответила не сразу.

— Иди одна, Дуся. А я, может, потом подойду.

У себя в комнате Сергей присел к столу и стал перебирать этюды. Взгляд его упал на рябиновую ветку. Стало досадно, что надо уезжать, и обидно, что от такого ограниченного человека, как Федор Васильевич, зачахнет тут старинное камнерезное дело. И так оно уже захирело, а тут его вовсе губят.

За стеной слышались легкие шаги Нюры и поскрипывание половиц. Она что-то напевала. Пахло углями — видно, Нюра гладила. «Как и когда родился в ней художник? — думал Сергей. — Где начало ее мастерства? Не от той ли веточки, принесенной осенью домой, веточки, которую ей захотелось повторить в камне? Как сложится судьба этой девушки из маленького поселка мраморщиков? Надо бы помочь ей… Нельзя уступать Федору Васильевичу. Но что можно сделать? Вот я и сам оказался выкинутым».

— Да ты покушай, — громко сказала Варвара Михайловна дочери.

— Потом, — весело отозвалась Нюра. — Я скоренько вернусь, — ласково пропела она.

Сергей увидел Нюру на улице. Она была в шелковом пестром платье, в босоножках на высоком каблуке, волосы лежали аккуратным узлом. Лицо было веселое: «На свадьбу, — догадался Сергей. — Не выдержала».

Он крикнул в окно:

— Нюра, подождите! — и заторопился на улицу.

Нюра ждала его.

— На свадьбу?

— Обещала подруге… В школе вместе учились.

— Вы можете вернуться поздно, Нюра. А я завтра рано уеду. Хотел попрощаться.

— Уедете? Куда?

— Обратно. Не принял меня Федор Васильевич, — виновато сказал Сергей.

— Разве он может не принять?

— Выходит, что может. Я вам, Нюра, оставил адрес. Напишите, как у вас пойдут дела. Может быть, я вам и помогу чем-нибудь.

Нюра слушала, осуждающе склонив голову, решительная, упрямая складочка прорезала ее лоб.

— Вас сюда прислали камнерезами руководить, — сказала она.

— Поеду в другое место. Не одна такая артель у нас.

— Вы говорили: бороться надо, а сами уезжаете. Послали вас — должны остаться, — упрямо настаивала она.

— Не получилось, Нюра, — и Сергей протянул ей руку. Она разочарованно посмотрела на него и молча ответила на пожатие.

Сергей вернулся в дом, а Нюра, постояв в задумчивости, тихо пошла по улице.

Поезд уходил на рассвете, и Сергей, попросив Варвару Михайловну разбудить его, стал укладывать чемодан.

— Не долго вы у нас пожили, — с сожалением сказала Варвара Михайловна. Весь вечер она с жильцом почти и не разговаривала и лицо у нее было недовольное. «Осуждает», — думал Сергей.

Он долго не ложился спать. Хотелось еще раз повидать перед отъездом Нюру. Но, должно быть, загуляла она на свадьбе.

«Кажется, Нюра права, — подумал Сергей. — Что же это я, звал ее бороться, а сам в кусты?»

Он прошелся по комнате, опять увидел рябиновую кисть на столе, подумал, подумал и решительно начал опять раскрывать чемоданы.

— Варвара Михайловна! — крикнул Сергей. — Не будите утром.

— Сами встанете? — спросила она.

Утром Сергея разбудило громкое мычание коров. Мимо прогоняли стадо.

Узенькая полоска зари играла на востоке.

На улице у калитки, накинув на голову платок, стояла Варвара Михайловна, провожала в стадо корову.

— А Нюра где? — нетерпеливо спросил Сергей.

— Пляшет… Ох, неугомонная, — вздохнула Варвара Михайловна. — Воскресенье — ей бы отдохнуть, а она, вишь, ночь напролет свадьбу празднует.

Послышался отдаленный гудок паровоза. Оба прислушались.

Варвара Михайловна помолчала, вздохнула и, поджав губы, деловито спросила:

— Поедете? Или раздумали — у нас остаетесь?

— Остаюсь, Варвара Михайловна, — твердо произнес Сергей. — Надо оставаться.