Пятая весна

В ТАЕЖНОМ ГОРОДЕ

На домашнем совете в семье доктора переезд назначили на конец августа, чтобы на новом месте мальчики могли с первого сентября пойти в школу.

Лето стояло холодное, дождливое. Пожалуй, самое плохое за пятнадцать лет жизни на Севере. В конце июня вдруг ударили сильные утренние заморозки, и высокая картофельная ботва на огородах сникла, почернела, словно опаленная. За все лето и в лесу не удалось побывать: каждая кочка там брызгала водой.

Утром Марья Васильевна, собираясь на службу в банк, с радостью думала: «Последнее лето… Наконец-то! Столько времени собирались уехать».

Муж обещал вернуться из поездки по лесному участку через три недели. Не торопясь, Марья Васильевна готовилась к дальней дороге, думала о жизни на новом месте. Она разбирала книги, журналы, решала, какие взять с собой, какие подарить соседям.

Труднее с вещами. Их накопилось немало, надо отобрать самые необходимые и самые лучшие. Всякий раз, как Марья Васильевна пыталась решить, что именно взять, ее одолевали сомнения. Не следовало, конечно, брать громоздкий, потускневший и подтекавший самовар. Вон и труба в нем еле держится. Но как можно бросить старого друга. Трудно представить вечерний стол без него. Ведь столько передумано и переговорено под его неутомимые песни в длинные осенние вечера, в зимние вьюжные ночи.

Еще труднее с Барсиком. Он появился в доме пятнадцать лет назад, на второй день приезда, и все привязались к нему. В осеннюю и зимнюю пору, когда Марья Васильевна оставалась надолго одна с детьми, ей было спокойнее, если с улицы доносился лай собаки.

Ребята и слышать не хотят, чтобы оставить Барсика. А как его возьмешь? Барсик одряхлел. Редко-редко слышен теперь его голос. Он мало бегает, больше спит на подстилке в сенях. Но когда Марья Васильевна выходит в сени, Барсик обязательно встает и смотрит на нее преданными мутными глазами. Попрежнему для него самая большая радость — побыть в комнатах. Как решить его судьбу? Марья Васильевна ничего не могла придумать.

После длительного ненастья и полосы дождей в августе наступила ясная погода. Низкие серые тучи куда-то ушли, весь день сияло жаркое солнце. Стали видны далекая горбатая вершина Гумбы и острая, словно петушиный гребень, вершина Куралая, заросшая щетинистым лесом.

Марью Васильевну неудержимо потянуло в лес. После работы, сделав все по дому, отпустив мальчиков гулять, она пошла за реку.

На деревянном мосту через Вагран Марья Васильевна остановилась. Быстрая вода бурлила у свай. Желтая пена, похожая на хлопья ваты, пропитанной иодом, кружилась в кустах, застревала в затопленных кустах. Течение было стремительное. Казалось, что мост, вспарывая ледорезами воду, несется по реке. У Марьи Васильевны даже голова закружилась.

Послышался треск. По крутой красноватой дороге из лесу спускался мотоцикл. На мосту мотоциклист сбавил газ, и Марья Васильевна узнала в нем по светлым волосам, выбившимся из-под шапочки, геолога Ирочку Гунину. На багажнике сидел в желтой куртке и желтых сапогах ее муж, тоже геолог. Ирочка помахала Марье Васильевне рукой в кожаной перчатке, а Гунин, несколько смущенный своим положением пассажира, только улыбнулся.

Не успели они скрыться, как на мосту, со стороны города, появился Василий Михайлович Пророков, заведующий отделом народного образования, рослый мужчина, в теплой ватной куртке, высоких охотничьих сапогах, с ружьем за плечами, перепоясанный патронташем. Впереди него бежала лайка.

Василий Михайлович остановился и поздоровался.

— Не вернулся Афанасий Семенович? — спросил он.

— Жду. Пора бы ему.

— Говорят, Котва сильно разлилась. В Крутом мост снесло. Мои учителя на совещание не смогли проехать. Вот и воспользовался свободным временем, решил тайгой себя побаловать.

— Что же, ни пуха вам, ни пера.

— Спасибо… Твердо решили уезжать?

— Да, готовимся в дальний путь.

— Правильно. Послужили Северу. Позовите на отвальную чарку. Хорошими соседями были.

— Как можно, Василий Михайлович, обязательно. Но столько с этим переездом забот! Сегодня Барсик расстроил. Что с ним делать?

— Да мне оставьте. Прокормится лишняя собака у охотника.

— Правда, возьмете? Вот спасибо…

Они вместе перешли мост и попрощались. Марья Васильевна свернула на береговую щебенистую тропку.

Сначала тропка вилась вдоль высокого берега, потом подымалась в гору и исчезала в густой тайге. Марья Васильевна хорошо знала и любила эту дорожку к старому кирпичному заводу. С мужем они часто гуляли здесь.

Деревьям тут было тесновато — так много их росло. Стояли высокие и прямые, как свечи, лиственницы с нежной зеленью мягкой хвои. Несколько кедров держалось обособленной группой, сомкнув в большой шатер свои густые кроны. Между мачтовыми соснами густо росли елки, опустив до самой земли зеленые лапы. Ближе к берегу, среди белых камней и зеленоватых от моха острых каменных гребешков, раскинулись кусты черемухи и шиповника. На самой круче приютилась высокая рябинка.

Марья Васильевна подошла к каменному обрыву и села на пенек. Внизу шумела река, от заплотицы доносились звонкие ребячьи голоса. Сверкала на солнце мелкая галька. Краски: белая — обрывистого берега, зеленая — прибрежных трав, красная — леса и голубая — неба — создавали такое разнообразие оттенков, что можно было долго сидеть, бездумно отдыхая, и любоваться.

На противоположном берегу на покатой возвышенности виднелся город, нарядный, веселый. Ближе всех к реке протянулась улица деревянных одноэтажных домиков. За улицей вставали новые кварталы каменных двух- и трехэтажных домов с балконами, большой Дворец культуры, больница, школа. А еще дальше — недостроенные каменные коробки нового квартала. Над ними повертывалась стрела крана. На лесах виднелись люди. Левее блестел шпиль нового вокзала. Шахты расположились в стороне.

Вот как вырос город! А пятнадцать лет назад, когда они приехали, стояла только одна улица деревянных домов таежного села с церковью, тоже деревянной, на площади. Им тогда долго пришлось искать подходящую квартиру. Даже почты не было в этом селе. А теперь на всех картах можно прочитать название нового города.

Тогда к ним «на огонек» заходили по вечерам в гости геологи и рассказывали новости, мечтали о будущем. На их глазах сюда подтянули железную дорогу и начали добывать руду. Теперь тут три рудника, два закладываются. Говорят, что через пять лет население города удвоится. Строятся новые школы, жилые дома. Растет и растет город…

Марья Васильевна в этот день испытывала особый душевный покой. Вот только сообщение Василия Михайловича о разливе Котвы немного встревожило ее. Она привыкла к продолжительным отлучкам мужа в любое время года, в любую погоду, и была уверена, что с ним ничего не случится. Досадно, если он еще задержится. Многие дела, связанные с переездом, ей придется решать одной.

Не верилось, что через месяц их здесь не будет. Без них в сентябре отпразднуют открытие красивого вокзала железной дороги. Интересно, кто будет открывать митинг? Секретарь горкома Николай Иванович Веретенников или председатель горисполкома Дмитрий Иванович Коршунов? Годовщину Октября они будут встречать уже на новом месте. Здесь муле обычно сидел в президиуме, а Марья Васильевна в зале, заняв для него место, чтобы во время концерта быть вместе.

Вот и уедут они из города, в котором так незаметно прожили пятнадцать лет, где родились и выросли их дети. Ехали на три года, да так и застряли.

В конце третьего года пребывания их на Севере Марья Васильевна начала собираться в обратную дорогу. Ей хотелось вернуться в родной город в низовьях Камы. Легче жить рядом с родственниками. Но муж убедил ее остаться еще на год. Ему хотелось пожить немного в этих таежных местах. Да и есть ли смысл трогаться, когда зима на носу? Марья Васильевна, подумав, согласилась.

А там и пошло: с весны начинались сборы, а осенью отъезд откладывали еще на год.

Вот так и пролетели эти годы. Обоим теперь уже за сорок. Марье Васильевне казалось, что она очень постарела. Ее уверяли, что она хорошо сохранилась для своего возраста, но в самих заверениях этих было признание годов. Женщины сильнее чувствуют ход времени.

Муж полюбил летние поездки по тайге, исчезал на два-три месяца. Так продолжается до сих пор. Едет в любую погоду, все ему нипочем. Марья Васильевна не очень одобряла этого увлечения. В прошлом он был обязан совершать поездки по отдаленным местам, так как был единственным врачом на всю округу. Теперь в городе большая больница, с солидным штатом. Муж заведует одним из отделений. В тайгу могли бы выезжать и более молодые врачи. Но муж и разговоров об этом не допускает. Отправляясь в последнюю поездку, он сказал:

— Поеду проститься с тайгой, ведь привык к ней, со всеми знакомыми… Может быть, больше и не придется побывать…

Подходя к дому, Марья Васильевна увидела Барсика. Он ждал у ворот. Значит, кто-то посторонний в доме, и Марья Васильевна ускорила шаги.

Барсик, виляя хвостом, вошел во двор, поднялся на крылечко и улегся у перил на солнышке.

В комнате сидел геолог Константин Сергеевич Смыслов. По сумрачному загорелому лицу Константина Сергеевича Марья Васильевна догадалась, что он явился не с добрыми вестями.

Смыслов поднялся навстречу Марье Васильевне.

— Только не волнуйтесь, Марья Васильевна, — неловко начал он. — Ничего страшного. Видите ли…

— Что? Скорее!.. Что случилось? — спросила Марья Васильевна, схватившись за спинку стула. Сердце часто забилось, и вся комната тихо закружилась перед ней, она с трудом различила лицо Смыслова.

— Афанасия Семеновича привезли… В тайге подобрали. Очень болен, сейчас в больнице.

— Что с ним? Скажите правду!

— Говорят, простудился.

— Вот так и знала… Так и знала, — растерянно повторяла Марья Васильевна. — И почему в больницу, а не домой?

Геолог только руками развел.

— Проводите меня, — попросила его Марья Васильевна.

Афанасий Семенович лежал в дальней отдельной палате. Марью Васильевну тотчас провели к нему. Она не сразу узнала мужа: таким желтым и осунувшимся стало его лицо. Слышалось затрудненное дыхание. Открыв глаза, Афанасий Семенович попытался улыбнуться и приподнять голову.

— Лежи, лежи, — овладев собой, спокойно и властно сказала Марья Васильевна.

— Что дома? — спросил тихо Афанасий Семенович.

— Все хорошо… Ах, зачем ты поехал, — невольно вырвалось у нее. — Говорила…

— Да, Машенька, — виноватым шопотом ответил он.

Афанасий Семенович уехал, как он всем говорил, прощаться с тайгой. Поездка выдалась очень тяжелая. Там, где обычно летом проходили пешком, теперь доктор с трудом пробирался на лошади. Земля густо напиталась водой, а дожди все лили и лили. За три недели не выдалось ни одного сухого дня.

Все же Афанасий Семенович выполнил намеченный план. Он побывал в трех геологических партиях, пробрался к изыскателям железной дороги, на отдаленном золотом прииске, в таежных небольших селах. Оставалось только навестить на лесном кордоне старого приятеля — охотника, у которого заболела старшая дочь, — и тогда можно повернуть назад.

Афанасий Семенович был доволен этой поездкой, он с удовольствием думал о том, что скоро вернется домой. Приедет, вымоется, наденет свежее белье и выйдет к чаю. За столом, возле большого самовара, соберется вся семья. Расскажет он ребятам, что ему пришлось увидеть в тайге, выложит он перед ними всякие образцы руд, таежные редкости. Потом он уйдет к себе в комнату и займется разбором накопившихся писем, газет, журналов.

Правда, предстоит один неприятный разговор с Марьей Васильевной.

Лошадь осторожно шла по узкой лесной дороге. Ноги ее глубоко проваливались.

Мелкий нудный дождь моросил и моросил. Влажные испарения поднимались от земли, плотный туман лежал во всех впадинах. Лес по обе стороны стоял молчаливый, хмурый, темный. Стволы деревьев почернели. Попряталось все живое, только какая-то большая птица сорвалась с голой вершины кедра и поднялась над лесом, тяжело махая намокшими крыльями.

Показалось огороженное поле. Рожь росла на грядках. Это делалось для того, чтобы она не вымокла. Зеленые стебли лежали на раскисшей земле, спутанные, смятые, как водоросли, выброшенные на берег.

Лошадь пошла веселее.

Через полчаса езды за деревьями мелькнули три знакомых домика. Афанасий Семенович остановился у крайнего. Хозяин — старик с черной, без единого седого волоска бородой в колечках — говорил нараспев:

— Вот спасибочки… Не побоялись в такую непогодь заехать.

В доме с утра протопили печь, и Афанасий Семенович, войдя в комнату, почувствовал всю прелесть сухой теплоты и потянулся всем своим крупным телом. С трудом стянул он мокрые сапоги и, оставшись в носках, прошелся по комнате, застеленной половиками. Одну стену занимали распластанные по ней крылья глухарей — охотничьи трофеи хозяина. «Да, красиво», — подумал Афанасий Семенович.

— В такую мокреть поехали, — опять сокрушенно сказал старик.

— Ладно, ладно, Кузьмич, — добродушно отозвался Афанасий Семенович. — Не ворчи. Где больная?

— В той горенке.

Высокий, веселый Афанасий Семенович, охотник и рыбак, был везде своим человеком. В тайге его знали и любили. Когда он выезжал на участки, шли разговоры:

— Наш доктор едет.

Таежники так привыкли к его наездам зимой и летом, что удивились бы, если бы доктор вдруг прекратил эти поездки. Афанасий Семенович знал о своей таежной славе и гордился ею, пожалуй, не меньше чем удачными операциями.

Когда жители таежных поселков приходили в больницу, то просились на прием только к Афанасию Семеновичу, и это доставляло ему искреннее удовольствие.

Семью Арсения Кузьмича Афанасий Семенович знал хорошо: двух сыновей, двух дочерей и появившихся зятьев. С мужчинами он провел не одну ночь на охоте и рыбалке.

Афанасий Семенович осмотрел молодую женщину, болевшую ангиной. Три недели назад она родила у них в больнице мальчика. Поговорив и пошутив с больной, взглянув на ребенка, похвалив его, Афанасий Семенович направился в остальные дома. Доктору везде были рады, приглашали переночевать. Но Афанасий Семенович всегда останавливался у стародавнего друга Кузьмича, и на этот раз ему не хотелось обижать старика.

Вечером Афанасий Семенович в прекрасном расположении духа и Арсений Кузьмич сидели в комнате с глухариными крыльями на стене, слушали по радио музыку и беседовали о жизни. За окном заунывно шумел дождь.

— Уговаривают пойти в разведку, — рассказывал Арсений Кузьмич. — Хороший оклад сулят. Сына соблазнили, ушел с геологами. Теперь и меня сманивают. Не знаю, как быть…

Разговоры о житейских делах Афанасию Семеновичу приходилось вести со всеми пациентами.

— В разведку? Ну что же, иди, — посоветовал Афанасий Семенович, поблескивая живыми синими глазами. — Большую пользу принесешь. Пора из тайги уходить, в поселок переселяться. У тебя внуки растут, им скоро в школу. Как же они без деда жить будут?

Но старик с сомнением покачал головой:

— А чем тайга плоха? Внуки будут сюда приезжать. — И хитро улыбнулся. — Вот и вас тайга манит. Вижу, что манит. Ведь каждое лето и зиму вот так приезжаете. А зачем? У вас теперь больница большая, недосуг, вроде, по тайге бродить.

— Ради таких таежников и езжу. Не бросать же вас комарам на съедение. А перешел бы ты в разведку, другие — кто к горнякам, кто в леспромхоз, и я перестану ездить. Да скоро, Кузьмич, и совсем уеду. Прощаюсь с Севером.

— Что так?

— Жена просит давно. Да и сам думаю, что зажился. Поработал.

— Неужто уедете? — не поверил Арсений Кузьмич. — Не полюбили, значит, наших мест? Не легло к ним сердце?

— Не то, Кузьмич, не то. Ехали с женой на три года. Так условились. А потом как-то случилось, что еще на два года договор подписал. Даже жена не знала. А тут геологи начали работать — попросили возле них пожить. Да и сам заинтересовался: что тут с тайгой собираются делать, что в таежных болотах найдут. Помнишь, какая тут глушь была? А потом все откладывал да откладывал. Вот и зажился. А жену в родные места тянет. Да и самому, вроде, надо и в новых местах побывать, а не только в тайге.

— Оно, конечно, — согласился Арсений Кузьмич, — человек вы еще молодой.

Утром, узнав, что доктор приезжал в последний раз, провожать его вышли все жители.

День стоял такой же пасмурный, как и накануне. Моросил все тот же мелкий дождь.

С утра доктору было как-то не по себе, да и спалось, плохо, слегка познабливало. Афанасий Семенович старался не придавать значения этому недомоганию. Болезней он не любил, старался всегда переносить их на ногах.

К вечеру, однако, ему сделалось совсем плохо: ломило в глазах, голова стала тяжелой. Афанасий Семенович с трудом держался в седле, хотелось лечь и закрыть глаза. А однообразная тяжелая дорога тянулась и тянулась, и реки все не было.

Подъехав к Котве, Афанасий Семенович удивился: когда она успела так разлиться? Несколько дней назад, доктор спокойно вброд переехал через нее. Сейчас река вздулась, и камни, служившие ориентиром, скрылись. Мутная вода журчала среди затопленных стволов.

Афанасий Семенович слез с лошади и подошел к воде. Быстрое течение подмывало крутой песчаный берег, отваливало от него комья земли. Длинные корни сосны висели в воздухе, и она все больше наклонялась к воде.

Ближайший мост километрах в пятнадцати вверх до реке. Если бы доктор был здоров, он непременно направился бы в объезд. Теперь он боялся, что на такой путь у него не хватит сил.

Разобрав повод, Афанасий Семенович с трудом сел в седло: голова кружилась. Лошадь неохотно подошла к берегу и, нагнув голову, стала нюхать воду, с шумом втягивая воздух. Доктор толкнул ее, заставляя войти в воду.

Глухой шум слева привлек внимание доктора. Сосна продолжала медленно клониться к реке, словно кто-то сильный нажимал на нее, а дерево все еще пыталось удержаться, цепляясь корнями за осыпающуюся землю. Но вот сосна повалилась, всплеснув воду, и, подхваченная течением, повернулась несколько раз и понеслась вниз.

Осторожно переступая ногами, лошадь вошла в воду и остановилась. Доктор опять толкнул ее.

Он смутно помнил все, что случилось потом. Всхрапнув, лошадь решительно двинулась вперед, но сразу споткнулась, и Афанасий Семенович вывалился из седла. На миг перед ним мелькнула морда лошади с оскалом желтых зубов и расширенными фиолетовыми глазами. Отчаянно работая руками и ногами, Афанасий Семенович пытался повернуть к берегу, который мчался ему навстречу. Он задыхался, намокшая одежда мешала плыть, тянула вниз.

Вдруг ноги коснулись дна, и Афанасий Семенович, все еще разводя руками, спотыкаясь, выбрался на берег и прислонился, тяжело дыша, к сосне. Лошадь несло течением к низкому затопленному левому берегу. Еще раз мелькнула ее голова и скрылась за поворотом. «Выберется, — подумал Афанасий Семенович. — Но что предпринимать мне?»

Он старался спокойно оценить свое положение. Вернуться к Арсению Кузьмичу? Не дойти. Здесь через реку не переправиться. Оставалось одно: двигаться к мосту. По дороге есть небольшое селение, где-то близко работают геологические партии. Может быть, он встретит кого-нибудь, и ему помогут.

Выжав воду из одежды, доктор двинулся вдоль берега.

Озноб усиливался. Голова горела, тяжелые веки, казалось, давили на глаза. Итти было трудно, ноги проваливались в мягкую моховую подстилку, и коричневая вода при каждом шаге звучно чмокала.

Тайга только казалась безлюдной. На поляне Афанасий Семенович увидел следы костра: несколько головешек и черный круг обгорелой травы. Попадались участки, где брали живицу. Один раз Афанасию Семеновичу показалось, что люди должны быть особенно близко. Он вышел на просеку, прорубленную в молодом сосновом лесу. На месте крайней скважины белела свежая деревянная пробка с номером и датой окончания бурения — репер, по выражению геологов. Везде валялись свежие стружки, окурки, спичечный коробок. Афанасий Семенович отдохнул тут, прислушиваясь.

Он шел до тех пор, пока деревья не слились в сплошную темную стену.

На ночь он прикорнул возле сосны. Здесь было несколько суше. Изредка Афанасий Семенович забывался коротким тревожным сном. В минуты забытья перед ним возникали бессвязные картины встреч, разговоров, споров. Он попадал в какие-то опасные положения. Мелькнула мысль, что все это дурной сон, что стоит только собрать всю волю и открыть глаза, как призраки исчезнут, и он увидит себя дома, в спальне.

Открывая глаза, Афанасий Семенович убеждался в другом: тяжелый сон продолжался и наяву. Ему действительно угрожала опасность.

Дождь кончился, но стало очень холодно. Афанасий Семенович вставал, делал три шага вперед и три назад, чтобы согреться. Обессиленный, он опять присаживался, прижимаясь спиной к теплому, как казалось, стволу сосны, вытягивал ноги и закрывал тяжелые веки.

Временами ему слышались близкие голоса людей, стук топора, бренчание сбруи… Он открывал глаза и прислушивался. Нет, ничего! Обман слуха.

А ведь люди где-то близко…

«Температура не менее сорока», — вяло соображал доктор.

Рассвету Афанасий Семенович обрадовался. Тайга молчала, ни одна птица не подала своего голоса. Он встал и медленно двинулся дальше.

Опять вода преградила дорогу. Река далеко вышла из берегов. Между стволами желтела неподвижная вода, поверх которой плавал лесной мусор.

Афанасий Семенович стал медленно обходить новое препятствие.

Так он брел весь день, позволяя себе лишь короткие передышки. Он знал, что должен идти. Если только он остановится и присядет, то вряд ли уже сможет встать и двигаться дальше.

Под вечер Афанасий Семенович снова вышел к реке. Вода попрежнему бурлила и клокотала. На противоположном берегу стоял угрюмый и молчаливый лес. За весь, день доктор никого не встретил, хотя следы людей попадались чуть ли не на каждом шагу. Он не знал, какое расстояние прошел, далеко ли до моста.

Афанасий Семенович присел на корточки и долго смотрел на воду. Он настолько обессилел, что даже не мог держать голову, и она клонилась все ниже и ниже. Афанасию Семеновичу вспомнилась сосна, упавшая в реку. Он хотел одного: прилечь. И он откинулся навзничь, хотя, понимал всю гибельность своего поступка. Земля показалась ему мягкой, теплой и доброй.

…Геологи набрели на лежавшего без сознания у самой воды Афанасия Семеновича. Только через три дня они смогли привезти его в больницу.

Домой из больницы Афанасий Семенович вернулся в средних числах августа. Начало осени на Севере всегда хорошее. Теплый душистый воздух шел из тайги, хотелось, дышать и дышать. С каждым вздохом сила и бодрость вливались в тело. Леса стояли приветливо зеленые. Облака, похожие на отары овец, шли весь день над ними.

За воротами звонким, заливистым лаем захлебнулся Барсик. Марья Васильевна, с утра поджидавшая возвращения мужа, поняла, что он встретил Афанасия Семеновича, и вышла на крыльцо.

— Вот и попрощался, Машенька, с тайгой, — не удержался Афанасий Семенович от шутки, обнимая за худенькие плечи жену.

— Попрощался? — Марья Васильевна не могла так: легко отнестись к тому, что было. — Как ты можешь шутить?

— Да ведь это уже прошлое… Вот я и снова дома.

Марья Васильевна только покачала головой.

В доме пахло пирогами, а в столовой на накрытом столе Афанасий Семенович увидел бутылку вина, фрукты.

На пороге своей комнаты Афанасий Семенович остановился и с удивлением посмотрел на связки книг.

— Что это?

— Ты же просил отобрать книги, которые обязательно надо взять. Вот и приготовила.

— Ах да, забыл, забыл…

И пошел во двор умываться. Он так мечтал о том, что дома первым делом умоется у колодца.

— А где наши ветрогоны?

— Где они могут быть? На реке или в тайге.

— Это хорошо, очень хорошо. Пусть бегают… А осень-то началась какая. Чудо! У кедров, говорят, ветки от шишек ломаются.

Потом Афанасий Семенович долго сидел один в своей комнате. Марья Васильевна, повеселевшая и помолодевшая, заглянула в комнату. Муж, положив руки на подлокотники кресла, о чем-то задумался.

Прибежали сыновья — старший, Валентин, двенадцати лет, и младший, восьмилетний Геня. Послышались веселые восклицания, смех, шум. И громче всех звучал голос Афанасия Семеновича.

Марья Васильевна заглянула в комнату и застала всех за горячим спором.

— Позволь, позволь, — говорил Афанасий Семенович старшему сыну, рассматривая его самодельный детекторный приемник, смонтированный на куске фанеры. — В доме имеются трансляционная точка, радиоприемник… А зачем же этот нужен? Ведь это вчерашняя техника. Такие и в деревнях теперь не найдешь.

— А вот пойдем в лес, захочется радио послушать… Антенну закинул, заземление сделал, и можно радио слушать.

— Он спать ляжет, наушники наденет и слушает, — вставил младший Геня, с завистью смотревший на приемник брата. — Мама даже ругается.

— Обширная область применения, — сказал, любуясь ребятами, Афанасий Семенович. — Все же, брат, это — вчерашняя техника.

— У нас в лагере все слушать приходили. Сколько мы их наделали… На всех деревьях антенны висели.

Обедали на застекленной веранде, с которой открывался вид на скалистый берег Ваграна и на лесистый увал. Марья Васильевна с тревогой смотрела на мужа. Он был молчалив и рассеян за столом.

— Пойду вздремну, — сказал Афанасий Семенович после обеда. — Приучили меня к режиму в палате.

В течение дня непрерывно раздавались телефонные звонки. Сослуживцы, друзья и знакомые поздравляли доктора с возвращением домой и интересовались здоровьем.

Марья Васильевна подходила к телефону и всем говорила, что Афанасий Семенович спит и просила позвонить позднее. Но, заглянув в спальню, она увидела, что муж лежит с открытыми тревожными глазами. Что-то беспокоило его.

Раздался стук в окно. Марья Васильевна выглянула и увидела старика с черной в колечках бородой.

— Дома ли хозяин?

Афанасий Семенович, услышав голос гостя, вышел:

— Арсений Кузьмич, — обрадовался он, — заходи, пожалуйста.

У порога Арсений Кузьмич взял веник, которым сметали мусор с крыльца, и начал старательно обмахивать сапоги.

— Да входи, входи, — смеясь, приглашал доктор таежника.

— Слышал о беде с супругом вашим, — сказал Арсений Кузьмич, обращаясь к Марье Васильевне. — Уж не пеняйте. От нас тогда Афанасии Семенович поехал. Как в тайге-то его нашли?

— Довольно, довольно, Арсений Кузьмич, — вмешался Афанасий Семенович. — Скажи, как твои живут? Что с дочерью?

— Поправилась… А я ведь в дорогу тронулся, Афанасий Семенович. Попрощаться пришел, как рассказывали вы, что уезжаете. Может, правда, больше не увидимся, а ведь пятнадцать годов, как один день, рядом прожили.

— Прощаться? — спросил Афанасий Семенович, тревожно оглядываясь на жену. — А куда же сам?

— Ухожу с насиженного гнезда. Сыновья уговорили, да в тот раз и вы советовали. Подумал-подумал — не проживу одни. Старухи нет, сыновья ради меня в лесу держались. Зачем, думаю, им жизнь портить. Вот и решил пойти разведчиком. В Калье жить будем. Я и дом наш смотрел. Ничего, хороший дом. А это сыновья меня к вам послали. Просили и от них пути вам хорошего пожелать.

— Спасибо, спасибо, — растроганно проговорил Афанасий Семенович, опять оглядываясь на жену.

Когда Арсений Кузьмич, несмотря на уговоры остаться переночевать, ушел, Афанасий Семенович задумчиво сказал:

— Хороший старик. Вот пошел пешком в Калью… А знаешь, сколько ему лет? Около восьмидесяти, а в бороде седого волоска не бывало. И семья у него хорошая, здоровьем в него, крепкая. В тайге первый охотник. Не легко ему от тайги оторваться.

Доктор вздохнул и, помолчав, сказал:

— Машенька, нам необходимо поговорить…

Но поговорить им не дали. Зашел Константин Сергеевич, тот, который подобрал доктора в тайге, потом сослуживцы по больнице, соседи.

Расходились гости поздно.

Афанасий Семенович постоял на крыльце, проводил всех гостей и вернулся в комнату.

Марья Васильевна убирала со стола посуду.

— Как хорошо дома! — сказал Афанасий Семенович жене, заглядывая в ее глаза, весь день с молчаливой тревогой следившие за ним. — Как вы тут жили? Расскажи. Пойдем, посидим.

Он помог жене надеть шерстяную кофточку. Они вышли на улицу. Афанасий Семенович положил ковер на верхней ступеньке крыльца, и они сели рядом. Так они часто проводили летние и осенние вечера.

Сияли крупные звезды. Слева светили огни города, поднимавшиеся все выше и выше, почти к холодно блестевшим звездам. От леса тянуло сыростью и прелью — запахом близкой осени. Со станции доносились гудки паровозов и звонкие перестуки проходивших поездов.

— Я много думал о нашей жизни, Машенька. О нашем переезде. Мне кажется, что мы поторопились с решением, — и Афанасий Семенович облегченно вздохнул, словно был рад, что сказал главное.

— Это повторяется каждый год, — с обидой ответила Марья Васильевна. — Я с утра поняла твое настроение. Угадала?

— Угадала, умница, — признался Афанасий Семенович. — От тебя ничто не укроется. Но послушай, только без сердца. Какие доводы за переезд? Нам пора покидать Север. Какие мотивы против?

Афанасий Семенович придвинулся и обнял жену за талию.

Первый довод против отъезда был тот, что у него собрался большой материал о травмах горняков. Афанасию Семеновичу тяжело думать, что все материалы попадут в другие руки. Никто не сможет в них разобраться, как он, показать закономерности снижения травм, изменение характера их. Да и будет преступлением не довести до конца эту начатую несколько лет назад работу.

За этим первым доводом шло множество других. Почему надо покидать место, где ему хорошо живется и работается. Заметила ли Марья Васильевна, что старожилов у них в городе не так мало. Что-то они не помышляют об отъезде. Ему даже неловко перед ними. Да и сам он не одобрял людей, снимавшихся после двух-трех лет жизни. Правда, они прожили больший срок, но особой разницы нет. Наконец, его тревожит и состояние проекта новой больницы. Ведь несколько лет они добивались ее.

Во всем виновата давняя навязчивая мысль, что им надо уехать с Севера. Она, пожалуй, даже несколько мешала им жить все эти годы. А ведь мотив отъезда единственный — быть поближе к родственникам.

— Да, — Марья Васильевна вздохнула. — У меня один довод: поближе к своим.

— Вот видишь… — Афанасий Семенович нашел в темноте руку жены и поцеловал ее в теплую мягкую ладонь. — Трудно мне уехать, Машенька, очень трудно. Вот ведь чуть в реке не утонул, а тянет меня тайга. Люблю я эти места. В больнице все время думал об отъезде и понял: нет, не могу бросить эти места. Сказать тебе об этом не мог: не хотелось огорчать. А вот теперь…

Они замолчали и, прижавшись друг к другу, долго сидели, думая о прожитых на Севере годах. И в этих мыслях не было ничего горького.