Кешка

1

Кешка родился в большом городе с множеством заводов и фабрик, с широкой рекой, по которой ходили белые пароходы, с узкими мощёными улицами, по которым бегали красные, синие и зелёные трамваи.

Его мама Капитолина Ерофеевна работала на иголочном заводе и училась в городском аэроклубе. А папа, Платон Листопаденко, служил в Красной Армии, и не лишь бы в какой части, а в очень знаменитой дивизии, про которую даже песни пели, что дивизия та в Висле коней поила.

Мама с папой познакомились на празднике освобождения Беларуси от белополяков, который проводился каждый год в июле. Мама в тот день прыгала с парашютом за посёлком Елаги, а папа там же брал какие-то препятствия на мотоцикле. Они оба заняли первое место. После праздника папа посадил маму на мотоцикл и повёз в Велешковичи к бабушке Олимпиаде, чтобы та разрешила им жить всю жизнь вместе и никогда не разлучаться.

Понятно, что Кешка не мог этого помнить, потому что его тогда ещё и на свете не было. Обо всём этом рассказала Кешке бабушка Олимпиада Захаровна, или просто бабушка Ерофеиха, которая умела рассказывать так интересно, что Кешке иногда казалось, что и он был на том празднике в Елагах и вместе с папой и мамой ехал на мотоцикле в Велешковичи. Города, где он родился, Кешка также не помнил, потому что ему не было и двух лет, как папу перевели служить на Дальний Восток. Только в прошлом году Кешка побывал в городе, где родился, потому что опять его отца перевели с Дальнего Востока в Литву.

Кешке очень хотелось хоть одним глазом взглянуть на тех помещиков и буржуев, про которых он только читал в книгах, но отец приказал ехать к бабушке и жить у неё, пока за ним не приедут.

Кешка сначала взбунтовался. Не хочу, мол, жить у бабушки, хочу жить с папой и мамой в их полку.

— Ну, вот что, Иннокентий, — сказал папа, — ты, брат, не маленький, должен всё понимать. Там, куда мы едем, может, ещё и школ нет. Да и нельзя тебе туда ехать, и это уже не мой приказ, а наркома обороны.

Наркому обороны Кешка возражать не стал.

— Хорошо, поживу у бабушки, — сказал он. — Только смотрите, чтобы следующим летом забрали к себе…

— Ну, вот и договорились, — обрадовался отец и в знак договорённости пожал Кешкину руку.

К бабушке Олимпиаде Захаровне Кешку повезла мама. Вот тогда он и побывал в городе, где родился.

Город назывался Витебском.

Был он чистенький, аккуратный, размещённый на холмах, с которых открывались красивые пейзажи. И река понравилась Кешке. Широкая, в крутых берегах. По ней гнали плоты, которые мама называла гонками. В реке купались дети и взрослые.

А по городу бегали трамваи. Их водили молодые весёлые девушки, которые всё время неустанно звонили. У каждого трамвая был свой особенный голос. Одни дерзко и гулко бренчали, другие тоненько звенели, третьи беззлобно предупреждали пешеходов, где надо переходить улицу: там, там, там…

За рубль Кешка с мамой наездились в трамваях, что даже в голове начало гудеть.

В таком городе и пожить неплохо. Но не долго. Кешка никогда не променял бы свою жизнь в военных гарнизонах даже на этот красивый город. В военных городках на Дальнем Востоке было куда интереснее.

Там горы назывались сопками. Там росла тайга. Там была граница… Да не только это привлекало Кешку. Он, сколько себя помнит, жил среди смелых, весёлых парней, которые очень любили его. Парни эти назывались красноармейцами.

Они разрешали Кешке залезать в бронированные боевые машины, браться за рычаги, нажимать на педали, сидеть в кресле стрелка или радиста.

Кто из мальчишек может похвастаться, что умеет управлять боевой машиной? Кто может собрать не только затвор винтовки, но и замок пулемёта?

Только Кешка! Да и стрелял он дай бог! — Быть тебе, Иннокентий Листопаденко, красным генералом, — сказал ему однажды комдив, товарищ Супрун. — Только хорошо учись…

Насчёт генерала комдив, может быть, и шутил, но какому мальчишке не снится генеральская форма? Только от мальчишки до генерала вон сколько тех ступенек. По ним как на небо взбираться. Но ведь каждый генерал был когда-то мальчишкой. Надо только хорошо учиться.

Кешка старался учиться отлично. Даже на каникулах с книгой не расставался.

А теперь учёба приостановилась — война.

У Кешки теперь другие заботы. О них вслух и не скажешь. Но думать можно, думать никому не запрещено.

Кешке позарез нужен красный командир.

Зачем?..

Сядет командир на боевого коня, вытащит саблю из ножен да как крикнет громовым голосом: «А что, боевые друзья-товарищи, разве оружие наше притупилась или мы сами занемогли в боях?» — «Нет, — ответят друзья, — и оружие наше не притупилось, и сами не занемогли, а готовы идти на священную битву с проклятым врагом, который топчет нашу землю». — «Так ударим по врагу, боевые мои соратники, погоним с родной земли, как гнали когда-то белую контру, как били алчных самураев и другую фашистскую нечисть, что точили жадные зубы на страну рабочих и крестьян».

И погонят красные бойцы фашистов сначала из Велешкович и окрестных деревень, потом из города Витебска и всей Беларуси. Будут гнать их до самой Неметчины и ещё дальше, пока не сбросят в холодное море.

И во всём этом походе будет участвовать Кешка, как самый верный и смелый помощник того командира, который поведёт своё войско на проклятых фашистов. Где найти красного командира в тылу врага, Кешка сразу же догадался, как только в Кормелицком монастыре разместили захваченных в плен раненых бойцов Красной Армии. Наверно, среди них найдётся и командир…

А как вывести из фашистского лагеря командира, Кешка не только представлял, но и имел подробный план…

2

За прошлогодний горячий август, нынешние весенние каникулы и два месяца этого солнечного лета Кешка облазил подвалы и подземелья не только на кладбище, но и в Кормелицком монастыре.

А виновата в этом была его бабушка Олимпиада Захаровна. Это она рассказала Кешке и про несметные богатства разбойника Ворона, и про сапожника Ерошку, и про мрачные подземелья, которые соединяют церковь на кладбище с Кормелицким монастырём и даже с Тодулинским костёлом, что стоит от Велешкович километров за двадцать. Про многие и многие предания услышал Кешка. От всех их веяло таинственностью и ужасом.

Кешка не очень верил в те предания, но лазить по подземельям было интересно, да и был случай проверить свою выдержку и мужество.

Во время одного из таких путешествий по околицам Кормелицкого монастыря Кешка нашёл в лесу старую часовню и странный возле неё колодец.

Было это в мае. Стоял солнечный день. Кешка пошёл в лес за грачиными яйцами. Хотел подложить яйца под курицу, чтобы она вывела грачат. Кешка слышал, будто такие грачата очень способны к учёбе, их даже можно научить говорить по-человечьи. А кому не хочется иметь учёных грачей?

Вот тогда Кешка и наткнулся на часовню и колодец. Часовня его не заинтересовала. А колодец поразил. Глянул Кешка в него и глазам своим не поверил — в чёрной бездне сверкали два ярких огонька.

Кешка протёр глаза и опять посмотрел в колодец. Огоньки горели на том же месте…

Что за чудо?

Кешка нашёл камень, бросил в колодец. Долго-долго ничего не было слышно. Потом огоньки погасли, а из колодца кто-то как зарычит. Кешка задом, задом да наутёк. Правда, не бегом, а медленно — потому что он совсем не испугался, а только почувствовал опасность.

— Бабушка, а чей это колодец в лесу за Кормелицким монастырём? — спросил он, возвратившись из лесу домой. — Я в него камень бросил, а кто-то как зарычит: что ты делаешь, зачем камнями бросаешься? — и начал вверх стрелять, не иначе как из пушки…

Кешка немного прибавил страхов. Бабушка даже рассердилась на него.

— Всюду ты свой нос всунешь, всюду влезешь, — ругалась она. — А тот колодец не имеет дна, потому что это вовсе и не колодец, а могила Змея-Горыныча, который обманом и хитростью погубил Параску-Пятинку да и сам провалился в подземное царство.

Кешка почувствовал, что за бабушкиными словами таится какое-то предание, и не ошибся. Бабушка сначала наотрез отказалась что-либо рассказывать про Змея-Горыныча перед самой ночью, а потом сдалась и рассказала.

Давным-давно, когда здешний народ ещё не знал войн, жил мирно и тихо, пахал землю, пас скот, ловил рыбу в глубоких озёрах и реках да собирал мёд диких пчёл, появился из-за высоких гор, из-за тёмных лесов жестокий Змей-Горыныч со своим войском.

Не стало житья людям. Не успеют хлеб убрать, как уже стоят Змеевы слуги, чтобы забрать урожай. Не успеют скотину подрастить, как хватают её и уводят на Змеев двор.

А дальше — ещё хуже.

Начали проклятому Змею молоденьких девушек на потеху отдавать, а молодых парней на погибель. Если же кто осмеливался слово наперекор сказать, того ждала жестокая смерть. По приказу самого Змея-Горыныча такого человека раздевали при всём народе догола, пригибали самую гонкую берёзу к земле, привязывали к её вершине обречённого на смерть беднягу да и отпускали берёзу — умирай, человече, под синим небом: хочешь от жары нестерпимой, хочешь от холода лютого, хочешь от комаров или другого гнуса, хочешь от голода.

Начали люди в леса убегать.

А леса тогда густые были. Пешком пройти тяжело, а на лошади и не сунься. Змеевы же слуги с лошадей не слазили. И спали на них и умирали на них. Затравенели поля, опустели деревни. Шныряют Змеевы слуги, чтобы собрать дань Змею, а её — как кот наплакал. Задумались они. Что-то делать надо, чтобы заставить людей вернуться из лесу, работать на Змея. А не то самим надо будет за работу браться, а работать им совсем не хочется. Привыкли воевать да грабить, а делать ничего не умеют.

Хотели они сначала леса вырубить, в степи превратить. Да попробуй — выруби. Надумали они потом хитростью людей из лесу выманить. Начали Змеевы слуги распускать по окрестностям слухи, будто бы Змей-Горыныч только про то и думает, ради того только и живёт, чтобы приносить людям добро и радость, что он каждому человеку и отец родной, и мудрый советчик, и справедливый пастух, и солнце ясное, и воздух чистый. А про то зло, которое по всей земле чинилось, Змей-Горыныч совсем и не знал, по-. тому что был занят очень важными и неотложными делами. А когда узнал, то очень опечалился и рассердился на своих прислужников. Приказал покарать их и впредь карать будет, пусть только люди выходят из лесу да начинают работать себе на пользу, а Змею на славу.

А чтобы ложь эта выглядела более достоверной, по приказу Змея-Горыныча действительно покарали смертью несколько Змеевых прихвостней, будто бы это они были виноваты в людских невзгодах.

Дошли эти слухи до людей. Одни не хотели верить, другие засомневались, а третьи так и совсем поверили.

Первым подал голос один из тех умников, которые всегда были и теперь не перевелись, которые в чужом глазу соринку за бревно посчитают, а в своём и слона не заметят, которые готовы лишь бы кому прислуживать, только бы выгода была.

«Оно, — говорит, — и правда, под Змеевым господством всякое случалось: и девушек на потеху брали, и парней на погибель, и людей смертью карали. Но Змей же в том невиноват. Зато и порядок тогда был. А теперь что? Нет порядка. Людям же твёрдая рука необходима, потому что они, как стадо овец без пастуха. Разбредутся кто куда. А Змей-Горыныч может и порядок навести, и счастье принести, вы же сами слышали, что покарал он тех слуг, и теперь нас никто не обидит. А в лесу мы ничего не высидим. Поэтому надо идти к Змею-Горынычу и с ним жизнь ладить…»

«А что, может, и правду говорит», — задумались одни.

«Но Змей же остаётся Змеем», — напомнили другие.

«Прикусите языки, а то, может быть, специально слухи такие распускают», — предостерегали третьи.

«Точно знаем, что Змей, — закричали четвёртые, — хотел нам хорошую жизнь наладить, а вы на него вздор всякий несёте. Вас давно надо было на берёзе покарать».

Слово за слово — началась потасовка. Жестокая. Смертельная. День бьются, два, неделю, год… Объявили перемирие. Думали, гадали и решили идти к Змею.

Только построились в шеренгу, видят — выехал из лесу всадник. Удивились люди, как это он мог в лесу проехать, если там и пешком трудно пробраться. А ещё больше удивились, когда увидели, что на лошади девушка сидит.

— Куда вы собрались идти? — спросила она. — Неужели подмана не видите?..

— А кто ты такая, что нас спрашиваешь? — накинулись на неё.

— Я — Параска-Пятинка, пятая дочь Добра и Правды, которые по вашей вине томятся у Змеевой сестры — Бабы Яги. А про то, как я из плена выбралась, — лучше не спрашивайте. Долго рассказывать надо.

— Слышали мы о тебе, Параска-Пятинка. Люди тебя ещё Надеждой зовут. Только нам уже надеяться не на что, поэтому и идём к Змею.

— Не торопитесь головы в петлю добровольно сунуть, — сказала Параска-Пятинка.

— А чего нам ждать, — ответили ей, — если между нами согласия нет, в руках силы, а в сердцах мужества?

— А если бы были? — спросила Параска-Пятинка.

— Тогда бы о-го-го!..

Ударила Параска-Пятинка копьём о землю, и хлынула из её недр целебная вода.

— Смойте этой водой одурь, очистите души ваши, а тогда делайте то, что подскажет вам совесть, и надейтесь… надейтесь…

Умылись люди той водой, и как будто глаза ихние открылись. Сами себе удивляются, как могли такой чуши поверить, которую Змеевы слуги распустили.

Не менялся Змей, да и не мог он измениться. Это он пока добреньким прикидывается, а пройдёт немного времени, и ещё хуже станет. Поняли люди, что один выход у них — прогнать Змея. Пошли они на Змея войной и победили его войско.

Кинулся Змей-Горыныч наутёк. Забрался в самую чащу. Сидит, а злость разбирает его. Надеется Змей, что каким-нибудь образом он ещё дорвётся до власти, а уж тогда покажет всем где раки зимуют. Начал он звать Надежду.

Появилась Параска-Пятинка. Спрашивает, чего звал её?

— Жалко мне тебя, — говорит Змей. — Никогда у тебя отдыха нет. Теперь можешь отдохнуть, потому что победили меня люди.

— Не могу я отдыхать, пока Добро и Правда у твоей сестры Бабы-Яги в плену.

— Тогда я лягу отдохнуть, а ты меня посторожи…

День спит, два спит, неделю, год… Понадеялась Параска-Пятинка, что Змей уже и не проснётся. Дай, думает, хоть немножко сама отдохну. Только глаза закрыла, как подхватился Змей и зарубил её. Только душа успела из тела вылететь. Превратилась душа в лесную голубку и до этого времени кричит, людям о себе напоминает, что живёт надежда на свете.

А Змей-Горыныч, известное дело, обрадовался. Теперь у людей никакой надежды нет, слушать его будут. Решил он родник тот уничтожить, что людям глаза открыл. Ударил он копьём изо всей силы, чтобы землю насквозь проткнуть и на ту сторону родник вылить. Да не рассчитал своих сил, вместе с копьём и сам в бездну полетел. Вот и следит оттуда огненными глазами. И кто его глаза увидит, тому беды не миновать.

Дослушал Кешка предание и улыбнулся — ничего с ним не случится.

Ан нет, и правда — случилось.

За неделю до начала войны Кешка встретил Данилку. Вместе пошли в Кормелицкий монастырь. А там начали играть в прятки — кто лучше спрячется, тот и выиграет.

Сначала спрятался Данилка. Он, наверное, надеялся, что Кешка его не найдёт. Но Кешка нашёл его минут через двадцать. Наступила Кешкина очередь прятаться. Побежал он в часовню, где в стене была трещина, или, может быть, какой лаз. Данилка никогда не догадается, где он спрятался.

Залез Кешка в эту трещину, ждёт, когда Данилка начнёт искать. От нечего делать начал щупать вокруг себя рукой. Нащупал какой-то рычаг, толкнул от себя, что-то грохнуло, лязгнуло, и Кешка полетел кувырком в пропасть.

Вот тебе и спрятался!..

Очнулся он от холода, пробравшего до самых костей. Вокруг была такая тьма, хоть глаз выколи. Пошевелил Кешка одной рукой — целая. Другой — тоже. И ноги не сломаны. Пошарил рукой — нашёл фонарик. Немного веселее стало, хоть веселиться не было от чего. Штаны порвал, рубашку также. Попадёт от бабушки. И никому не пожалуешься, потому что виноват. Но и это было ещё не самое худшее. Кешка никак не мог понять, где он? Прямо перед ним была каменная стена с нишей, в которой стоял деревянный человек, наверное, святой, и зло посматривал на Кешку. Позади Кешки также была стена, по которой вилась лестница. Лестница упиралась в каменный потолок. А справа и слева от Кешки был коридор. Кешка посветил фонариком сначала в одну сторону, затем в другую. Белый лучик фонарика проглотила непроглядная тьма.

Если куда-нибудь падаешь, так, конечно же, не вверх, а вниз. Подумав так, Кешка полез по лестнице. Должен же быть в потолке какой-нибудь секретный рычаг либо лаз, через который можно опять попасть в часовню.

Лестница упиралась в потолок, но сколько Кешка не искал тайных лазов, их не было. Западня! В подземелье попал, а назад ходу нет.

Тут в пору было сойти с ума.

Но Кешка не испугался, не растерялся.

Надо пойти по коридору. Только в какую сторону податься? В конце концов, не всё ли равно? Тут, видимо, как в сказке: направо пойдёшь — от меча погибнешь, налево пойдёшь — живым не вернёшься.

Кешка пошёл налево.

Коридор несколько раз круто поворачивал то в одну сторону, то в другую, пока не вывел в большую круглую комнату с тяжёлым потолком, с балок которого свисали какие-то непонятные и чудовищные приспособления. В кирпичные стены были вмурованы железные кольца, которые давно поржавели, толстые цепи, а посреди комнаты стоял на треноге чёрный котёл.

Кешка догадался, что когда-то тут мучили людей. Отсюда они, пожалуй, уже никогда не выходили на божий свет. Он даже содрогнулся от своей догадки и быстрее пошёл назад.

Что ждёт его направо от лестницы?

Направо коридор, казалось, тянется бесконечно. Но не это пугало Кешку, а мёртвая тишина. Она была ужасная. Даже собственные шаги где-то пропадали, словно Кешка шёл по ватному полу. Местами со стен пробивалась вода. Иногда она капала прямо с потолка, но опять же беззвучно.

Кешка несколько раз хотел повернуть назад. Но и там не было спасения, чтобы выбраться из этой ужасной подземной западни. Поэтому Кешка шёл и шёл вперёд.

Наконец лучик фонарика упёрся в деревянную стену. Она перегораживала коридор.

Вот тебе и на! И этот коридор привёл в никуда. Хоть плачь, а ещё лучше — ложись и помирай. Но умереть никогда не поздно. Надо прежде всего осмотреть деревянную стену, что встала на пути преградой. Может быть, в ней спрятана какая-либо загадка.

Кешка шёл, осторожно ощупывая ногами пол. И хорошо, что слишком не рисковал. Пол вдруг оборвался перед какой-то пропастью. Кешка даже отшатнулся, так неожиданно он кончился. Посветил фонариком — вода. Чёрные дубовые плашки прятались под ней, как прячутся венцы колодезного сруба под водой. Глянул Кешка вверх — в недостижимой высоте синел клочок неба. Как будто колодец какой-то. Присмотрелся внимательнее, оказалось, по плашкам сруба вьётся вверх лестница.

Есть всё-таки выход из подземелья!..

Кешка ступил ногой на приступку лестницы — кажется, выдержит. Полез вверх, каждый раз внимательно приглядываясь к приступкам, чтобы не попалась гнилая — полетишь, не дай бог, в воду, тогда уже точно не выбраться отсюда.

Долго выбирался Кешка из колодца, а когда выбрался, то удивился — колодец оказался тем, что считалось могилой Змея-Горыныча. Может, в нём и теперь горят Змеевы глаза? Глянул — горят.

И тут понял Кешка, что в воде колодца отражаются две звезды, а сам колодец — тайный выход из монастыря.

О своём открытии Кешка не сказал даже Данилке. Он ещё раз проделал путь от часовни к выходу из колодца в лесу. Всю механику постиг. И не было ему теперь никаких трудностей проникать в монастырь и выходить из него через колодец, который считался могилой Змея.

Вот как собирался Кешка освободить пленных бойцов Красной Армии, которых фашисты держали в Кормелицком монастыре.

Пусть фашисты стоят на своих вышках с пулемётами да автоматами. Хватятся, а в плену уже никого нет. Как сквозь землю провалились. Дудки они догадаются, как Кешка их из монастыря вывел.

3

Если кто подумает, что Кешке было очень просто спускаться в колодец, что каждый на его месте смог бы это сделать, что тут не было никакой отваги, тот не иначе как хвастун.

Хорошо так думать, когда нет войны и нет большой необходимости спускаться в тот, Змеев, колодец. Но у каждого затряслись бы поджилки, если бы пришлось пройти опасный путь, который довелось одолеть Кешке.

У Кешки тоже дрожали поджилки. Что правда то правда. Да он этого и не таил. Ибо Кешка никогда не был хвастуном.

Спустившись по колодезному срубу в подземный коридор, Кешка зажёг фонарик и пошёл по этому коридору. Теперь он оказался совсем коротким. Вот и та лестница. Кешка поднялся по ней к самому потолку. Нашёл под ступенькой небольшую ручку, потянул на себя. Между ступенек образовалась пустота. Кешка просунул руку, взялся за рычаг, сильно потянул его — над головой открылся довольно большой люк. Лезь, Кешка, в него, а из него — в часовню.

Сначала Кешка просунул голову, посмотрел внимательно — в часовне никого не было.

Кешка вылез из подземелья. На всякий случай люк не стал закрывать. Если что, так юркнуть в него проще простого.

Осторожно ступая, Кешка подошёл к двери, выглянул во двор. И во дворе никого. Разве в церкви спрятались пленные?

Теперь надо быстренько заскочить за угол часовни. Оттуда перебежать к церкви. Заскочил Кешка за угол и… остолбенел. Возле стены вповалку лежали мёртвые.

Кешку охватил ужас. Даже волосы на голове стали дыбом. Он, не помня себя, бросился в церковь. Забежал и отступил назад. Весь пол в церкви был устлан мёртвыми. Панический страх овладел им. Кешка не знал, куда кинуться, где спрятаться от этого ужаса. Разве что назад, в часовню? Да вдруг услышал чужой разговор и хохот. Смех больше всего поразил Кешку. Кто может смеяться, если всюду мёртвые люди?

От монастырских ворот, по главной тропинке, сюда, к церкви, шли фашисты с чёрными бидонами за плечами и длинными хоботами красных железных трубок. Они шли, разговаривали и хохотали.

Кешка бросился к часовне.

Фашисты подошли к церкви, направили железные хоботы в окна и двери церкви. Из трубок шугануло пламя, даже кирпич начал плавиться. А вся церковь превратилась в один громадный костёр.

Теперь оставалось одно — как можно быстрее бежать отсюда. Кешка оглянулся. Опираясь руками о стену часовни, к нему шёл окровавленный человек в военной форме. Кешке показалось, что человек этот мёртв. Его глаза были закрыты, а сам он был белый-белый.

Кешка словно примёрз к земле. Ноги отнялись.

— Убегай, парень, иначе сожгут тебя огнемётами, — сказал человек, и Кешку сразу же отпустил страх.

Теперь Кешка рассмотрел, что перед ним стоит не иначе как красный командир, немолодой уже, в комсоставских галифе и разорванной гимнастёрке, надетой на голое тело.

— Дядечка, — взволнованно заговорил Кешка, — вы — командир?

— Откомандовал… Беги, беги, парень, — сказал он.

— Вместе побежим… В часовню, — предложил Кешка.

— Какая разница, где умирать, в часовне или под чистым небом, — обречённо ответил тот.

Кешка недолго думая схватил его за руку, подставил своё плечо, чтобы раненый мог опереться на него. Тот, наверное, почувствовал силу Кешкиной воли, не стал сопротивляться.

Пройти надо было шагов десять. И они кое-как доковыляли до двери. Но тут их заметили фашисты. Автоматная очередь прошлась над их головами, только кирпич посыпался. Они успели зайти в часовню.

— Дядечка, быстрей забирайтесь в этот лаз, — подтолкнул Кешка раненого командира.

Едва Кешка успел помочь человеку спрятаться в лаз, как на пороге часовни появился огнемётчик. К счастью, он сначала оглянулся вправо, чтобы увидеть Кешку и испепелить, а Кешка был слева. Кешка быстренько шмыгнул в лаз и изо всей силы рванул рычаг.

4

Кешка боялся зажечь фонарик — а вдруг фашисты как-либо увидят его свет, — поэтому они спустились по лестнице в чёрной непроглядной темноте. И оба молчали.

Наконец Кешка нащупал ногой каменный пол коридора, обрадовался, будто их путешествие счастливо окончилось.

— Пусть теперь, гады, ищут ветра в поле, — весело заговорил он.

— Где мы? — спросил пленный. — И как мы выберемся с этого пекла?

— А вы не волнуйтесь, — успокоил его Кешка. — Мы в подземелье… Отсюда ведёт коридор к Змеевому колодцу. А колодец тот в лесу.

Пленный вдруг отпустил Кешкину руку, сел.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил он.

— Кешка я… Иннокентий Листопаденко, — ответил Кешка.

— А меня Карди… Сергей Иванович Карди… Ну, вот и познакомились. А теперь послушай, что я тебе скажу, Иннокентий Листопаденко. Спасибо тебе, что спас меня от фашистских огнемётов… Но мне отсюда не выбраться…

— Нет, нет! — закричал Кешка. — Я не брошу вас…

— Чудак ты, Иннокентий Листопаденко. У меня сил и на два шага не осталось, — грустно сказал Сергей Иванович. — Всё, брат, финита!..

Что значит слово «финита», Кешка не знал, но понял — плохое слово, которое не иначе как означает конец.

— И не думайте про эту «финиту», — решительно запротестовал Кешка. — Надо все силы собрать, до последней капельки и до последней минуты бороться. А если придётся падать, так и то головой вперёд, как говорил наш комдив товарищ Супрун. Нам и идти — сущий пустяк. Километр, не больше…

— Километр, — эхом отозвался Сергей Иванович и замолчал.

Кешка включил фонарик. Сергей Иванович лежал на ступеньках. Его лицо стало каким-то серым, на нём в лучах фонарика блестели капли пота. Кешка подолом рубашки вытер пот с лица.

— Дядечка… Сергей Иванович, — взмолился он, — что же мне делать? Как помочь вам?

— А ты помог уже, — сказал Сергей Иванович, — ты напомнил мне, кто мы такие с тобой. А мы — советские… Поэтому не имеем права поддаваться слабости и безволию, а как та пружина всегда должны быть готовы выпрямиться… Я только отдохну, Кеша…

Кешка присел рядом.

— Дядечка, — обратился к Сергею Ивановичу Кешка, — а звание у вас какое: майор или полковник?

— Звание у меня, Кеша, самое генеральское, хоть я, может быть, и не сиганул дальше полковника, — оживился Сергей Иванович. — Так когда-то говорил мне сам Климентий Ефремович, товарищ Ворошилов.

Кешка даже ушам своим не поверил.

— Вы видели Ворошилова?..

— Как тебя вижу, — с гордостью ответил Сергей Иванович. — Подошёл он ко мне, пожал руку и говорит: «Давно я слышал о вас, а вот увидеть не приходилось. По моему понятию, так вы не иначе как генерал и звание у вас генеральское». Я тогда в Сочи, курорт такой есть, работал, а он отдыхал там. Эх, Кеша, Кеша, какая жизнь была!.. Сколько радости людям приносила!.. А мы иногда не ценили… А ценить её надо, потому что она самая красивая, самая лучшая… Давай, Кеша, руку и пойдём… Пойдём, Кеша, всем чертям назло…

Сергей Иванович протянул руку, Кешка помог ему подняться. Сергей Иванович опёрся на Кешкино плечо. Они ступили один шаг, второй, третий… Пошли потихоньку.

Тот несчастный километр подземного коридора они одолели часа за три. Пройдут шагов двадцать и долго отдыхают. Потом опять идут, едва переставляя ноги. Но идут же, не стоят на месте.

Ещё больше часа ползли они по крутой лестнице колодца. Ну, а потом надо было обходить местечко, чтобы не попасть злыдням-фашистам на глаза.

5

Было очень поздно, выщербленная луна уже вылезла на небо и сеяла оттуда тусклый свет на притихшую землю, когда они с Сергеем Ивановичем добрались наконец до дома на краю кладбища.

Пока выбирались из подземелья, пока обходили местечко, у Кешки была одна забота — довести Сергея Ивановича домой. Теперь у Кешки появилась другая забота — как показаться на глаза бабушке.

Хоть бабушка Олимпиада Захаровна и не была очень строгой, Кешка её побаивался. Особенно тогда, когда где-либо задерживался, а бабушка его ждала и волновалась. Тогда она могла не только наругаться, но и огреть хворостиной, которая каким-то образом всегда оказывалась у неё под рукой. Поэтому Кешка, если чувствовал свою вину, подходил к бабушке только на расстоянии этой хворостины.

Сегодня Кешка чувствовал особенную вину. Он отпросился на три часа, а задержался до поздней ночи. Пока успеешь слово сказать в своё оправдание, получишь розги. Да и поймёт ли бабушка, которая только и знает, что копаться в огороде, благородный Кешкин поступок? Ещё прогонит спасённого командира…

Кешка надеялся пробраться тихонько в дом, прихватить хлеба, огурцов, накормить Сергея Ивановича, а тогда уже вести его в церковь, что на кладбище. Хорошо было бы, если бы бабушка крепко спала…

Сергея Ивановича Кешка положил под небольшую копну сена. Тихонько пошёл к дому. Хотел зайти в избу через сенцы, но вовремя спохватился, что дверь в сенцах верещит так сильно, что даже в Велешковичах слышно. Самое лучшее залезть в дом через окно.

Оно открылось тихо, словно было в сговоре с Кешкой. Прислушался — тишина. Спит бабушка. Кешка перекинул одну ногу через подоконник, вторую. Под потолком загудели потревоженные мухи и замолчали, наверно, догадались, что свой лезет.

На цыпочках Кешка дошёл до порога, где в шкафчике лежал хлеб. И шкафчик открылся без единого шороха. Кешка взял буханку хлеба, разломал её наполовину.

Кто-то крепко ухватил его за ухо и крутанул так, словно хотел вырвать с корнем.

— Где же ты, голубок, шатаешься? — сказал кто-то бабушкиным голосом.

Так и есть — попалась жучка в бабушкину ручку!..

— Бабушка миленькая, я больше не буду, — начал проситься Кешка.

Бабушка ещё раз крутнула Кешкино ухо, но уже не так больно. Может быть, ухо привыкло, а может быть, у бабушки от сердца отлегло — всё же не пропал, нашёлся внук.

— Вот что, голубок, теперь ты всю войну в доме просидишь, дальше двора носа не высунешь, — пообещала бабушка. — Что же это будет, если я тебя не уберегу, что твои родители скажут, когда с войны возвратятся? А теперь садись да ужинай… Видишь, как проголодался, вон сколько хлеба отломал…

— Так я не себе, — неожиданно признался Кешка.

— Тогда веди и огольцов своих в дом, — приказала бабушка.

— Там не огольцы, а полковник раненый, — сказал Кешка.

— Ах ты, боже мой! — всплеснула руками бабушка. — Какой полковник? Откуда?

— С лагеря монастырского… Там всех пленных фашисты расстреляли, один он остался… Голодный совсем…

— Что же ты до этого времени молчал? — набросилась на Кешку бабушка. — Где он? Ах ты, горюшко наше…

Бабушка выбежала во двор. Кешка за ней.

Сергей Иванович лежал неподвижно. Даже Кешка испугался — не умер ли? Бабушка стала на колени, приложила ухо к груди.

— Потерял сознание он… Бери за ноги, понесём, — приказала она.

Сергея Ивановича положили на кровать. Он так и не пришёл в сознание.

Бабушка завесила окна, засветила лампу. Долго смотрела на потерявшего сознание человека.

— Хорошо, что ты его хлебом не накормил, — сказала она. — Тогда уже не было бы спасения. Голодному это как отрава.

Бабушка развела на шестке огонь, поставила на него чайник. Сама пошла в сенцы. Оттуда принесла пучки трав. Когда вода закипела, положила травы в чайник.

— Помоги мне, — попросила она Кешку. — Надо раны обмыть, перевязать, а потом отваром напоить…

Сергей Иванович был ранен двумя пулями, к счастью, не очень тяжело. Но крови потерял много.

Бабушка обмыла раны, перевязала холстиной. Потом напоила Сергея Ивановича отваром.

— Выживет, — сказала она. — Крепкого здоровья человек. Другой бы на его месте давно отдал бы богу душу… Теперь ему надо хорошенько выспаться. И ты ложись, а то поздно уже…

Кешка разделся, нырнул в кровать да вдруг как закричит.

— Чего ты? — удивилась бабушка.

— Там кто-то лежит… Тёплый, — заикаясь от страха, сказал Кешка.

— То Лёвка Гутман, — ответила бабушка. — Он сегодня также из-под расстрела убег…

Загрузка...