Пятерка с хвостиком и другие веселые повести

Ивасик и Христя

Ивасик Тимченко, головастый, большелобый, неулыбчивый, жил вдвоём с мамой. Папы у него не было. Сперва мама говорила, что папа умер, когда Ивасик был ещё совсем маленький, но потом в детском саду нахальноватый Жора Мукосей сказал, что папы у него не было вовсе, что мама его мать-одиночка, и вообще нечего выдумывать. Ивасик стукнул Жору по носу, но это дело не изменило. Языкатая Соня Боборыка вступилась за Жору и сказала, что правда-правда: Ивасикова мама — мать-одиночка, и это все знают.

Ивасик плакал в углу, глотая слезы. Он очень любил свою маму, самую нежную, самую добрую из всех мам на свете, и не мог поверить в эти злые разговоры.

Но вечером мама вздохнула и сказала:

— Да, сынок, с папой нам не повезло. Он не достоин нашего с тобой внимания. Нехорошим он оказался человеком. Не будем о нём вспоминать. Главное, что у меня есть ты, а у тебя есть я. Будем любить друг друга и не пропадём.

И так она это откровенно и просто сказала, что Ивасик понемногу успокоился.

Тина Ярёменко, востроносенькая, курчавенькая, с несколькими точечками-родинками на щеках и на шее, очень любила смеяться. Правда, удавалось ей это не всегда.

Жила Тина вдвоём с папой. Мама папу оставила, вышла замуж за какого-то военного и уехала. Когда на суде Тину спросили, с кем она хочет остаться, с папой или с мамой, она, не задумываясь, сказала:

— Конечно, с папой.

Собственно говоря, папа для неё с малолетства был и папой и мамой. Папа её, маленькую, пеленал, купал, кормил из соски.

Мама Тинина была артисткой — хористкой в театре оперетты. Она никогда не имела ни минуты свободного времени. С утра у неё были репетиции, вечером спектакли. И папе, конечно, пришлось самому заниматься Тиной. Делал он это с удовольствием, потому что Тину любил.

Папа был весёлый человек, добрый, но маму это не устраивало. Тина помнила, как мама, не стесняясь её, Тины, истерически кричала на папу:

— Паяц! Осточертели мне твои дешёвые шуточки! Я за них себе новое платье не куплю. Не умеешь заработать, как инженер, иди в мясники. Ничтожество! Неудачник!

Папа молча виновато улыбался и то и дело поправлял на переносице указательным пальцем сползавшие очки.

Тина не выдерживала и тоже начинала кричать на маму:

— Не трогай! Не трогай! Это мой папа! — и топала ногами.

— Ну и целуйся, целуйся со своим папочкой! — кричала мама. — А я не хочу!

Тина никогда теперь не вспоминала маму. Будто её и не было вовсе.

Так получилось, что Ивасика и Тину Глафира Павловна в первый же день в первом классе посадила за одну парту.

И когда было родительское собрание, на котором выбирали родительский комитет, Тинин папа, Николай Иванович, и Ивасикова мама, Лидия Петровна, тоже сидели за одной партой. (Глафира Павловна садила родителей на те же места, где сидели их дети.)

И Николая Ивановича, и Лидию Петровну избрали в родительский комитет.

Глафира Павловна была очень ими довольна. В родительском комитете Николай Иванович и Лидия Петровна работали больше и активнее всех.

Лидия Петровна устроила в классе аптечку (она была медсестрой). А Николай Иванович смастерил для аптечки в углу очень симпатичный навесной шкафчик со стеклянными дверцами.

Когда Николай Иванович мастерил, то просил Ивасика помочь. Ивасик подавал инструменты, гвоздики, держал реечки. И даже два гвоздика забил сам. Правда, первый согнулся. Но Николай Иванович выпрямил его, весело проговаривая:

— Ишь чего выдумал! Сгибается! По шляпке его за это, по шляпке! Тина стояла рядом и смеющимися глазами влюблённо смотрела на папу.

Сперва Ивасику понравилась и сама Тина, и её папа-особенно папа. И отношения между ними понравились — шуточные, весёлые отношения.

— А ну, Христя, раскрывай дневник! Что у тебя сегодня вскочило туда? говорил папа, приходя забирать её с продлёнки.

— Пожалуйста, товарищ папа! За крючки пятёрочка зацепилась. А с палочками хуже, кривенькие вышли, больше тройки не потянули, — комично жаловалась Тина.

— Ай-яй-яй! Объявляю вам своё, родительское «фе»! Приказываю — палочки выровнять, тройку исправить!

— Есть! — Она бросалась папе на шею и целовала его. (В душе у Ивасика шевелилась зависть.)

Однажды они пошли всем классом в оперный театр на балет «Лесная песня». И сидели рядом — Ивасик с мамой и Тина с папой. Ивасику было радостно.

А перед Октябрьскими праздниками они пошли в кино, уже без класса, просто вчетвером: Тина с папой, Ивасик с мамой. И потом ещё дважды ходили. И ничего в этом не было странного, всё нормально.

Но как-то перед Новым годом на перемене Ивасик услышал, как Соня Боборыка (она и тут оказалась с ними в одном классе) сказала в группе учеников:

— А её папа ухлёстывает за его мамой.

— Хи-хи! — хихикнул Гришка Гонобобель.

Ивасика словно кипятком обварило.

Соня Боборыка ещё что-то сказала, но он уже не разобрал, потому что быстро прошёл мимо, сделав вид, что не расслышал.

Ивасик и сам замечал, что мама последнее время стала больше прихорашиваться, следить за собой. И настроение у неё было более весёлое — она частенько даже напевала, чего раньше никогда не делала. Но Ивасик только радовался этому.

И вот, выходит…

На уроке он ни с того ни с сего вдруг толкнул локтем Тину:

— Подвинься! Расселась…

Она удивлённо взглянула на него. Но ничего не сказала, подвинулась.

И так стало горько Ивасику, что и словами не выразить.

После продлёнки их пришли забирать вместе и его мама, и Тинин папа.

Они стояли в вестибюле рядом. Он рассказывал ей что-то весёлое, видимо шутил, а она смеялась, да так охотно, так звонко, так радостно, как не смеялась никогда раньше.

Ивасик вдруг почувствовал, что маму у него забирают. Что она не принадлежит больше безраздельно ему и только ему, как это было всегда. Что она, когда вот так смеётся, почти чужая ему. Тинин папа перехватил его враждебный взгляд исподлобья и широко раскрыл глаза:

Ов-ва! Что случилось? Уж не подрались ли вы с Христей? «Товарищи»!

— Нет-нет, папочка! Всё в порядке, — поспешила сказать Тина.

По дороге домой Ивасик молчал.

И только дома вдруг выкрикнул отчаянно:

— Зачем он тебе?! Зачем они нам?! — и горько заплакал. Мама растерянно замерла, потом порывисто обняла его:

Ну успокойся, успокойся, сынок! Что ты! Что ты… Никто, никто мне, кроме тебя, не нужен. Никто!

Лишь когда он перестал плакать, она тихо сказала:

— Я почему-то думала, что они тебе нравятся. Мне так казалось… А если пет, то, конечно…

Он ничего не ответил.

На следующий день, когда родители пришли забирать их после продлёнки, Николай Иванович и Лидия Петровна стояли уже в разных концах вестибюля. Будто незнакомые. Тинин папа то и дело поправлял пальцем очки на переносице и смущённо улыбался. Никаких шуток, никаких острот. Ивасикова мама смотрела устало и безразлично.

Наступил Новый год, а потом каникулы.

Ивасик совсем успокоился.

Только заметил, что мама перестала прихорашиваться и напевать.

Однажды в конце каникул поздно вечером мама подошла к окну и вдруг в отчаянии махнула рукой, потом резко обернулась и взглянула на Ивасика. Неизвестно почему, Ивасик сделал вид, что ничего не заметил. Но через минуту подошёл к окну и посмотрел на улицу. На той стороне под деревом против их дома кто-то стоял. Был мороз, метель, одинокие прохожие торопились, стараясь быстрее спрятаться в дом или троллейбус. А этот стоял, топчась на одном месте, и ёжился от холода. Потом вдруг дёрнулся и спрятался за дерево.

Фигура показалась Ивасику как будто знакомой. Но различить было трудно далековато, темнота и метель.

Мама уже постелила постель и позвала его спать. И снова, сам не зная почему, Ивасик не сказал маме ни слова о том, что увидел.

Через два дня каникулы окончились.

Как всегда после каникул, настроение у всех было приподнятое, весёлое. Переговаривались, рассказывали друг другу разные новости, смеялись.

Только Тина сидела почему-то за партой опустив глаза, поникшая, молчаливая.

Её уже спрашивали и Шурочка Горобенко, и Аллочка Грацианская, и Соня Боборыка:

— Чего это ты? Что с тобой? Может, больная? Но Тина деланно улыбалась, махала рукой:

— Да нет, ничего! Всё нормально.

И лишь когда возле неё сел Ивасик и тоже спросил: «Чего ты?» — она вдруг глубоко вздохнула и тихо ответила:

— Папа заболел. Температура тридцать девять и семь. Подозревают воспаление лёгких… А в больницу не хочет… из-за меня. — И подбородок у неё задрожал.

У Ивасика сжалось сердце.

— Ну, не переживай… Выздоровеет. У меня тоже было когда-то воспаление лёгких… крупозное. Я ещё совсем маленьким был. Мама целые ночи меня вот так на руках носила. Чтобы не было отёка лёгких. И — как видишь… Выздоровеет. Не волнуйся… А кто с ним сейчас?

— Соседка. Это она настояла, чтобы я в школу пошла. Я не хотела… — В глазах у девочки были слезы. На продлёнку Тина не осталась. Когда мама пришла его забирать, Ивасик сразу же выпалил:

— А Тинин папа заболел… Температура тридцать девять и семь. Подозревают воспаление лёгких. А в больницу не хочет… Из-за Тины… Мама так побледнела, что Ивасик аж испугался. И поспешил добавить:

— Но он же выздоровеет… Правда ж? Я же выздоровел.

Всю дорогу они молчали.

Накормив Ивасика, мама обняла его и как-то виновато сказала:

— Ивасик, сынок, я… я должна проведать Николая Ивановича. Я же медсестра… Может, я там нужна. Воспаление лёгких-это не шуточки…

Она, наверное, приготовилась к тому, что Ивасик будет возражать, по он сказал:

— Конечно… Надо проведать. Только возьми и меня с собой.

Мама с благодарностью посмотрела на него и молча кивнула. Потом взяла шприц в блестящей металлической коробочке, какие-то ампулы, и они пошли.

Дверь им открыла заплаканная Тина.

Посреди комнаты стояла высокая черноволосая женщина в белом халате. Выражение лица у неё было решительное и неумолимое.

— Я настаиваю на госпитализации! Вы же взрослый человек. Вы что, хотите оставить свою дочку сиротой?

Говорила она громко, пожалуй, громче, чем следовало бы в присутствии тяжелобольного.

Николай Иванович лежал на тахте красный, с пересохшими губами. Без очков лицо его казалось детским и беспомощным. Однако он упрямо качал головой, возражая.

— Что? Что с ним? — прямо с порога спросила Лидия Петровна.

— Типичная пневмония. Причём двухсторонняя. Надо колоть антибиотики. Через каждые четыре часа. И банки, и вообще уход… А он категорически отказывается от госпитализации. Если бы хоть была наша патронажная сестра. А то, как на грех, заболела… Скажите хоть вы ему.

Лидия Петровна была уже возле больного, держала его одной рукой за лоб, второй за пульс. И он что-то шептал виновато.

— Не волнуйтесь, — обернулась мама Ивасика к врачу. — Я медсестра. И укол сделаю, и банки поставлю.

Потом мама с врачом вполголоса говорила о необходимых процедурах, а Ивасик озирался вокруг.

Квартира была небольшая, двухкомнатная, обыкновенная, а вот стены… Все стены были завешаны детскими рисунками. И каждый в аккуратной рамочке. Рамочки делал, конечно, папа. А рисовала, конечно, Тина. Больше всего было почему-то котов и зайцев. Но эти коты и зайцы были необыкновенно выразительные, каждый со своим лицом, своим характером. Просто талантливые были зайцы и коты. И ещё почти на каждом рисунке было солнце — жёлтое, яркое, лучистое.

Глядя на эти солнца, Ивасик почему-то вспомнил вдруг метельный морозный вечер и одинокую фигуру под деревом.

Он посмотрел на Тининого отца. Тот лежал в жару, бессильно откинувшись на подушку, по в глазах, которые он близоруко щурил на его маму, была несказанная детская радость.

Ивасик вдруг почувствовал, что в сердце у него нет уже того ревнивого страха, который был недавно, а есть только сочувствие и жалость.

Он подошёл к Тине, которая смотрела на него испуганными глазами, и сказал тихо:

— Не переживай, Христя… Раз мама тут, всё будет нормально. И улыбнулся.

Он впервые назвал её Христей, как называл её только отец, и сказал не «моя мама», а просто «мама».

Тина улыбнулась ему сквозь слезы.

…Во втором классе у них уже была одна фамилия — Ярёменко:

Тина и Ивасик Ярёменки.

Одноклассники не сразу привыкли к этому. Гришка Гонобобель даже пробовал хихикать, а Соня Боборыка и Люська Заречняк — сплетничать.

Но Ивасик взял Тину за руку, стал посреди класса и сказал:

— Это моя сестра. Моя мама — её мама. А её папа — мой папа. И кто будет хихикать и сплетничать об этом, тому я дам по голове.

Одноклассники постепенно привыкли.

В четвёртом «А» это теперь чуть ли не самая счастливая, самая весёлая, самая дружная семья — семья Ярёменков: папа, мама, брат и сестра.

— Ну так что? Подойдём к Ивасику? — спросила Шурочка.

— Не надо, — сказала Тина. — Если бы это сделал он, я бы знала. От меня он бы не стал скрывать.

— Так зачем было говорить? — пожала плечами Натали. — Ох уж эти сестрички!

— Слушайте, а… а может быть… вы только не смейтесь… — Тая Таранюк покраснела. — Но в жизни как раз бывает так, что героем оказывается тот, на кого меньше всего думали.

— Кого ты имеешь в виду? — прищурилась Шурочка.

— Валю… Тараненко.

— Тараненко?! Валю?! — Шурочка сделала большие глаза.

— Представьте себе! — многозначительно кивнула Тая. — В жизни именно так и бывает.

— Вообще-то… кто его знает… — почти согласилась Натали. — Во всяком случае, в детективах точно. У Агаты Кристи, например, или у Сименона. Я читала… в оригинале.