Пять женщин, предавшихся любви

Где любовь — там и слезы. Очистка колодца

Человеческой жизни положен предел, любви же нет предела. Был один человек, познавший бренность нашего бытия: он собственноручно изготовлял гробы. Занимался он и бондарством, и день-деньской играли его руки долотом и рубанком, да на короткое мгновение поднимался над крышей дым от сжигаемых стружек.

Перебравшись из Тэммы [28], человек этот снял для жилья домик в Наниве [29]. Жена его, как и он, происходила из глухой провинции, но кожа ее, даже на мочках ушей, была белая, что очень редко можно встретить у деревенских женщин, и походка такая, будто ноги ее не касались земли.

Когда исполнилось ей четырнадцать лет, ее семья не смогла уплатить в последний день года денежную треть оброка. Пришлось ей идти служить горничной в барский дом, в городе, и жила она там уже долгое время. Сметливая, она и со старой хозяйкой была почтительна, и молодой умела угодить. Даже младшие слуги не питали к ней неприязни. В конце концов ей доверили ключи от кладовых, и многие думали: «Плохо пошли бы в этом доме дела, не будь здесь О-Сэн…» И все это благодаря ее сообразительности.

Но на путь любви она в то время еще не ступила и — увы! — одиноко коротала ночи. Если, бывало, кто-нибудь дернет ее в шутку за рукав или за подол, она без стеснения поднимает крик, и шутник сам жалеет о своей затее; так что в конце концов всякий боялся и словом с ней перемолвиться.

Подобное поведение осуждают, а неплохо было бы так вести себя дочерям иных людей.

Время года — начало осени, седьмое июля по лунному календарю. В доме готовились к празднику [30]: укладывали и перекладывали новые с иголочки платья так, чтобы левая пола находила на правую, как крылья у курицы, и приговаривали: «Эти платья — Ткачихе взаймы»; писали в честь Ткачихи на листьях дерева кадзи известные всем песенки. Собирались праздновать и слуги: каждый позаботился запастись тыквой и хурмой. А жильцы — и те, что снимают комнаты в переулке, и те, что живут на задворках, — пришли по зову камадо [31] помочь в очистке колодца у хозяина дома.

Когда большая часть грязной воды была вычерпана и пошел чистый песок, подняли со дна кухонный нож с тонким лезвием — из-за его пропажи уже подозревали кого-то, — морскую капусту с воткнутой в листья иглой… чьи бы это могли быть проделки?

Пошарили еще, и вот появились на свет старинные монетки, голая кукла без глаз и без носа, кривая мэнуки [32], изготовленная на деревенский манер, заплатанный детский нагрудничек… словом, самые разнообразные вещи. Беда, право, с колодцем, который находится за оградой дома, да еще не имеет крышки!

Когда наконец добрались до водоносного слоя, оказалось, что нижний обруч сруба разошелся, потому что выпали давным-давно поставленные заклепки.

Позвали того самого бондаря и велели ему набить новый обруч.

Тут бондарь заметил, что какая-то скрюченная в три погибели бабка запрудила возле колодца воду и в образовавшейся лужице играет с живой ящерицей.

— Что это у тебя? — спросил бондарь.

— Ее только что зачерпнули вместе с водой, — ответила бабка. — Она зовется Хранительницей колодца. А ты и не знал? Ее сажают в бамбуковое коленце и так сжигают. Если посыпать этим пеплом волосы той, что у тебя на сердце, увидишь, как влюбится в тебя! — поучала она, словно все это было истинной правдой.

Эту бабку звали когда-то Госпожой Младенцем с Супружеского пруда; занималась она тем, что устраивала женщинам выкидыши. Когда же за ней стали следить, она бросила свое жестокое ремесло и перебивалась кое-как, перемалывая на ручной мельнице гречневую муку для вермишели. А между тем она не очень прислушивалась к зову храмового колокола в Тэрамати и, храня воспоминания о своем низком ремесле, подумывала вновь заняться им.

Она пустилась было рассказывать бондарю все эти страсти, но тот ее не слушал и все допытывался: как бы сжечь Хранительницу колодца, чтобы она послужила ему в любовных делах.

Тут бабка пожалела его:

— Так кто же она, твоя милая? Я ведь никому не проболтаюсь…

Бондарь, который мог бы забыть о себе, но ни на минуту не забывал о той, что любил, сказал напрямик, постукивая по дну бочки:

— За ней недалеко ходить. Здешняя горничная О-Сэн. Да что там, когда сто раз уже слал ей весточку, а ответа нет!

При этом он чуть не плакал.

Бабка кивнула.

— Хранительница колодца тебе ни к чему. Наведу переправу через Хоригаву [33] и добуду тебе твою милую. Вот и рассею твои думки.

И так она это легко сказала, что бондарь даже растерялся.

— В наше время деньги правят людьми! — сказал он. — Но если тебе нужны деньги — при всем желании ничего не могу сделать. Будь они у меня, разве я поскупился бы? Вот, пожалуй, подарить тебе бумажное платье к Новому году, — узор, как водится, по твоему желанию. К празднику Бон — кусок беленого холста из Нары, так, среднего сорта… я все выложил начистоту и прошу тебя уладить дело.

— У тебя, видно, страсть впереди идет и любовь за собой ведет. Мой интерес — не в деньгах, — сказала старуха. — Как внушить ей любовь — вот в чем штука! За мою долгую жизнь я оказала услуги не одной тысяче людей, и такого случая не было, чтобы я оплошала. Еще до праздника хризантем [34] сведу тебя с ней.

Тут бондарь еще больше загорелся, словно костер, в который топлива подбросили.

— Бабуся! Уж дрова-то, чтобы варить чай, всю вашу жизнь будете получать от нас!

Ну не смешно ли? Чуть дело коснется любви — горы наобещают. И это в нашем бренном мире, где человек сегодня жив, а завтра — нет его!