Пять Колодезей

Вода! Вода!

В лагере снова было людно и шумно. У колодца толпились ребята. Поминутно возникали споры и поднимался крик: кто-то завладел лопатой и не давал ее другим; кто-то не уступал места у вала во́рота и хотел крутить бессменно; нападали на Валькину бригаду, которая, не подчиняясь уговору, работала последний раз не тридцать минут, а тридцать пять, и требовали, чтобы «зажиленное» время было зачтено ей в следующую смену. У костра без умолку звенели голоса девчонок и малышей. Стучали топоры и молотки. Это под командой Пашки и Саньки ребята забивали колья для палаток и строили шалаши.

И так уже третий час подряд. Дед Михей смотрел на суетившихся ребят и удивлялся:

— Вчерась все мальцы поутекали, а сегодня глянь сколько их тут. С чего бы это?

— А всё наша удача, — весело отозвался Степа. — Не попадись нам плита, никого бы и не было.

— А еще потому, что Федьке морду набили, — сказал Пашка. — Теперь они его не боятся, вот и прут сюда.

Победа над Федькой сказалась и в том, что Степу во всем стали считать «главным». Это и смущало и льстило ему. Даже гордый, независимый Пашка и тот признал Степино превосходство. Степа и не догадывался, что сегодняшней победой над Федькой он окончательно покорил горячее сердце маленького рыбака. Ради своего друга Пашка готов был теперь на все.

— Ну, а ежели Федька опять вздумает порушить ваши шалаши? — полюбопытствовал дед Михей, выслушав Пашкин рассказ о схватке на берегу.

— Теперь мы не прошляпим, — ответил Степа. — Ночью будем сторожить.

— Если заводить охрану, то комендант нужен, — заявил Пашка. — Какая ж это охрана без коменданта!

— Тебя и поставим, — сказал Степа.

— Комендант из него выйдет, — поддержал дед Михей. — Он такой, мыши не пропустит.

Пашка, польщенный похвалой, делал героические усилия, чтобы скрыть смущение.

— Что ж, можно и комендантом. Нам это дело знакомое, — согласился он с напускным безразличием.

— Приказ подписан. Идите, товарищ комендант, действуйте, и не мешайте людям работать, — скорчил гримасу Митя и показал Пашке язык.

Пашка энергично приступил к своим новым обязанностям: прикатил от костра бочонок с водой и поставил его «на попа» у входа в крайнюю палатку; вытащил из кармана помятый лист тетрадной бумаги, старательно разгладил его на бочонке и объявил запись добровольцев в охрану.

Стоять на вахте, как стоят настоящие моряки, отбивать «склянки», сидеть ночью в степи у костра, а потом спать в шалаше или под открытым небом — что может быть заманчивей?

У палатки собралась толпа. Ребята спорили, толкались, протискивались к бочонку, и впереди оказались те, кто посильней и постарше, а малышей оттерли. Их завистливые взгляды впивались в счастливцев, фамилии которых уже были внесены в заветный список.

Всех, кто старше, Пашка записал без возражений. Когда же из-за бочонка, подталкивая друг друга, выглянули трое из Фомкиной команды, Пашка удивленно вскинул брови и иронически ухмыльнулся:

— Тю! И вы тоже? Что же я с вами буду делать? Вы и оружия-то не поднимете.

Ребятишки, с глазами, полными молчаливой обиды, отошли в сторону. Однако их неудача не поколебала решимости Фомки и Семки, и они смело подошли к комендантскому бочонку.

— Пиши нас, мы бригадиры, — с достоинством сказал Фомка, убежденный в том, что этого вполне достаточно, чтобы попасть в число избранных.

— Ну и что ж, что бригадиры? Подумаешь! Малявки еще, не доросли!

Первую минуту Фомка и Семка стояли, ошеломленные такой несправедливостью, и только переглядывались. Но вот Семка, который был побойчей, отодвинул локтем брата и высунулся вперед:

— Мы тоже работали. Мы что, хуже всех, что ли?

Пашка смерил его взглядом:

— Вы еще мелковаты. Понял?

— Ну да-а, как кизяк собирать, так мы, а как на вахту, так мы… ма-а-ленькие…

Голос Семки дрогнул и сорвался. Нестерпимая горечь обиды стиснула ему горло, перехватила дыхание и выдавила слезу. Еще миг он крепился, но не сдержался. Слезы брызнули из глаз, а рот помимо воли широко раскрылся, и Семка заревел.

Фомка часто заморгал, покраснел и, сложив губы чапельником, тоже заплакал. Это как бы послужило сигналом для всех. Дружный и разноголосый рев потряс лагерь.

Степа помогал Любаше раздувать костер. Решив, что Пашка поколотил кого-нибудь из мальчишек, он подбежал к палатке:

— Что тут такое? Чего это они?

Пашка растерянно глядел на малышей.

— Ну, чего вы? Тоже мне охранители! Сопли распустили. — Он пытался унять мальчишек, но голос его тонул в оглушительном реве десятка ребячьих глоток.

Громче всех надрывался Семка. Он захлебывался от рыданий и при этом широко раскрывал рот, обнажая рядки мелких белых зубов, а у самой гортани — маленький, беспомощно трепещущий нежно-розовый язычок.

— А-а-а! — выл он, содрогаясь всем телом. — Вы-ы все-е про-о-тив на-ас… про-о-тив ма-а-лень-ки-их… а-а-а…

Как эта жалоба была похожа на слова и мысли Степы, когда рухнули его мечты попасть на канал! Он посмотрел на залитое слезами Семкино лицо, и ему стало жаль мальчишку.

— Слушай, Паш, так нельзя — нужно их принять, — вступился он. — Пусть они днем стоят на вахте, а мы ночью.

Малыши сразу притихли и с надеждой смотрели на Степу.

— Что ж, днем, пожалуй, можно, — не сразу согласился Пашка, чтобы «выдержать фасон». — Только оружия я им не дам.

Пашка вышел из-за бочки.

— Станови-ись! — скомандовал он.

Через несколько минут четверо мальчишек с палками стали на первую вахту. Семка занял самый важный пост — возле палатки, на которой сверкала снарядная гильза.

Последние три часа показались всем особенно томительными. Степь словно полыхала огнем. Сухой, горячий ветер затруднял дыхание. Пыль забивалась в нос, лезла в глаза, хрустела на зубах. Но, несмотря на духоту и зной, работа не прекращалась.

Наконец колодец и плита были очищены от земли. Теперь можно бы отдохнуть и даже искупаться. Но к морю никто не пошел. Девочки и мальчики забились в шалаши и поджидали появления трактора.

Степе не сиделось. Он то и дело высовывался из палатки. Но дорога была пустынна. Только пыльные вихри кружились и сталкивались над ней.

Прошло еще полчаса, вахтенный отбил «склянки», а дорога по-прежнему пустовала. Не возвращались и Семка с Фомкой, побежавшие встречать трактор. Степа решил сам сходить в село. Но в ту минуту, когда он выбирался из палатки, послышался гул мотора.

Из села выкатился пропашной трактор и, выдохнув серое облачко дыма, свернул к лагерю. Он шел медленно, слегка покачиваясь на невидимых ямках и ухабах. Степа еще издали по клетчатой кепке узнал сидевшего за рулем Сашу Веселова. К лагерю подбегали Семка и Фомка.

Ребята высыпали из шалашей.

Когда трактор остановился, Саша спрыгнул с сиденья, подошел к колодцу и заглянул на дно.

— Ух ты! Никак, гроб-могилу откопали! — Он повел озорными глазами на облепивших колодец ребят, и зубы его блеснули на коричневом от загара лице.

— И все-то тебе шутки-прибаутки, — с напускной ворчливостью встретил его старик. — Давай-кось лучше трос прилаживать, мы всё уж тут подготовили.

Саша размотал трос, один конец его надел на задний крюк трактора, другой перекинул через вал ворота и спустил вниз, а затем и сам полез в колодец. Он ловко поддел трос и затянул петлю.

Ребята как завороженные не сводили глаз с плиты. Ожидание и сомнение застыли на лицах.

— Ой, боюсь, — шепнула Любаша, — вдруг воды не окажется? Засмеют нас…

— Не бойся, окажется, — успокаивал Степа, хотя его самого охватила тревога. — А не будет здесь, в другом колодце найдем. У дедушки еще есть на примете, возле коровника. — Степа говорил это не столько для Любаши, сколько для собственного успокоения.

Саша вылез из колодца и забрался на трактор. Дед Михей, взяв длинный шест, стал у ворота и приготовился направлять плиту.

— Трогай! — скомандовал старик.

Трактор заурчал, и трос пополз, все туже и туже затягивая петлю. Ребята замерли.

— Давай, давай! — покрикивал дед Михей.

Трос натянулся струной. Мотор натужно взвыл. Вал жалобно скрипнул и повернулся, столбы под ним качнулись.

Плита слегка дрогнула, один краб ее отделился от земли и начал медленно подниматься. Комья глины и песок поползли с него вниз. Другой край плиты тоже шевельнулся и приподнялся. И в тот же миг что-то зарябило и забулькало внизу.

— Вода! Вода! — крикнул Степа еще прежде, чем увидел под плитой небольшой круглый колодец.

Вопль торжества вырвался из десятков мальчишеских глоток и далеко разнесся над степью:

— Ур-р-а-а! Колодец!

Крики, смех, визг, гул трактора, заливистый свист — все слилось в сплошной ликующий рев.

Степа сгреб Пашку в охапку, крутанул вокруг себя и вместе с ним повалился на землю. Они покатились по траве. Фомка и Семка с разбегу перепрыгнули через них и во весь дух понеслись в село сообщать новость. А Митя не выдержал и колесом прошелся вокруг колодца.

Саша успел уже оттянуть плиту в сторону и опустить на дно цибарку. Возле него крутились девочки с кружками и бутылками.

— Нам, нам первым! — кричала Любаша.

— Первая проба дедушке: он открыватель, — крикнул Степа, — а потом уже тем, кто копал!

— Правильно, — поддержал его Саша. — Получай, старина.

Дед Михей бережно взял ведро, словно это была не простая цибарка, а драгоценная чаша с редким напитком. Несколько секунд он с благоговением смотрел на прозрачную, искрящуюся на солнце жидкость и, казалось, не в силах был отвести от нее глаз.

— Наконец-то и у нас своя водичка, — прошептал он.

Степе почудилось, будто что-то сверкнуло в уголках воспаленных старческих глаз. Дед Михей сделал глоток и почмокал губами. Все в напряженном ожидании следили за ним.

— Ну, как? Не соленая? — не вытерпел Степа.

Старик сделал еще глоток, опять почмокал и удовлетворенно крякнул:

— Ох, и сладкая! Вкусная!

Дед Михей тянул теперь воду небольшими глотками. Он пил не спеша, смакуя; пил так, как пьют знатоки дорогое искристое вино определяя на вкус и по аромату его топкий, только ему присущий букет. Наконец старик оторвался от ведра, крякнул и опустил его на землю.

— Ну и води-ица! В жизни еще такой не пил! — Он весело подмигнул смотревшим ему в рот ребятам. — Пейте, мальцы, досыта. То не беда, коли пьется вода.

Степа, Пашка, Митя и Любаша первыми зачерпнули кружки, а за ними потянулись к ведру и остальные. Степа сделал первый глоток. Вода была студеная, приятная на вкус. Он выпил кружку залпом и зачерпнул другую.

— Наша вода получше нарзана! — восторженно воскликнул он.

— А как же! Она вами добыта, потому и вкусней всяких лимонадов и нарзанов. — Дед Михей затрясся от смеха.

Ребята, утолив жажду, пили теперь не торопясь и, подражая старику, чмокали и крякали.

Пили много и долго, а насытившись, наливали фляги, котелки и бутылки, чтобы дома похвастать добытой водой. Степа с Санькой доставали из колодца ведро за ведром, а Митя с Пашкой щедро угощали «гостей», сбежавшихся со всего села.

— Глянь, кто пришел! — толкнул Санька Степу и Пашку.

Они увидели в толпе тонкое лицо Артюхи Черткова, который, вытянув по-журавлиному шею, заглядывал через головы ребят в ведро. По всему было видно, что ему очень хотелось попробовать воды, но просить он не решался.

— Ишь ты, сам плевал в колодец, а теперь захотел напиться! — кольнул Артюху Санька. — Гляньте, пристраивается.

Ребята оглянулись. Артюха покраснел до слез и попятился. Степе стало жаль его. В порыве сочувствия и великодушия он зачерпнул кружку и протянул ему через головы ребят:

— На, Артюх, пей!

Артюха недоверчиво покосился на Степу.

— Бери, пей! Говорят тебе, пей!

Еще какой-то миг Артюха колебался, но, видимо поняв, что над ним не смеются, с благодарностью взглянул на Степу и потянулся за кружкой.

— А где же Федька? — полюбопытствовал Степа, наблюдая, как торопливо он пьет.

— Не знаю. Я с ним больше водиться не буду.

— На, пей за это еще! — И Пашка зачерпнул свою кружку.

На этот раз Артюха, не колеблясь, взял, поняв, что отныне между ним и «изыскателями» установлен прочный мир.

К колодцу подкатила грузовая машина. В кузове ее стояло несколько женщин, укутанных платками так, что видны были только глаза. В руках у них были папки. И тут же Степа заметил отца, выскочившего из кабины. Вчера он охотно согласился дать трактор, но приехать не обещал. Степа рванулся было к отцу, но сдержал себя. Что он, девчонка, чтобы прыгать от восторга? И он только помахал рукой и закричал как можно басовитей:

— Папка-а! Иди скорей!

Николай Иванович, заметив его, весело кивнул головой.

Женщины спрыгнули с машины.

— Глянь, и моя мамка тут, — удивился Митя и вместе с другими ребятами, узнавшими матерей, бросился к машине.

Любаша с котелком в руках побежала за ним.

— Ой, тетенька Марфа, дяденька, поглядите, какую мы воду нашли! — Она загородила дорогу Николаю Ивановичу. — Вы попробуйте, попробуйте… Такой у нас сроду еще не было.

— Давай, давай!

Николай Иванович разгладил ровно подстриженные усы и, приняв из ее рук котелок, начал пить. Пил он большими глотками, без передышки, и при этом кадык на горле перекатывался то вверх, то вниз. Любаша подпрыгивала на месте и хлопала в ладоши, а Степа не спускал с отца восхищенного взгляда. Вряд ли когда еще в жизни он испытывал такое торжество и чувство удовлетворения, как в этот миг.

— Хороша-а! — Николай Иванович вернул Любаше почти пустой котелок.

— Ай да изыскатели! Вот это настоящая помощь! И как раз впору, к уборочной, — сказал он. — Спасибо, дед, спасибо всем! — Он крепко потряс руку старого пастуха.

— Нешто это я? Это все мальцы тут шуровали, а я только показывал, где копать, — смутился дед Михей. — Кабы не они, ничего бы и не было.

Ребята смотрели на улыбающегося Николая Ивановича, и каждому казалось, что это их он благодарит при всем народе.

— Ну, давай покрутим вместе! — Николай Иванович взялся за ручку вала с одной стороны, а Степа зашел с другой. — Только ты, брат, считай, — продолжал он, подхватывая болтавшееся на веревке ведро. — Нужно точно знать, сколько воды в колодце. Это очень важно.

Степа показал отцу сделанные на столбе ворота отметки и, вытащив из кармана уголек, приставил еще одну палочку.

Николай Иванович окинул Степу внимательным взглядом: его поцарапанные ноги, болячки и синяки на руках, обгорелое и шелушащееся, но уже теряющее детскую пухлость и по-мужски твердеющее лицо.

— Как управишься тут, приходи, купаться вместе будем, — сказал он, и глаза его затеплились улыбкой. — А это где ж тебя так угораздило? — Он указал на разорванный ворот. — Зашил бы или мать, что ли, попросил…

Степа хотел было во всем признаться отцу, но, заметив, с каким вниманием Пашка и Санька прислушиваются к разговору, удержался. «Подумают, что хвастаюсь».

— Ладно, зашью, — как можно солидней ответил он и покосился на ребят.

Пашка и Санька усмехнулись.

Все напились вдосталь и запаслись водой впрок. Многие уже ушли. Уехал и Николай Иванович. Саша, перед тем как отправиться в село, подтащил трактором колоду поближе к колодцу.

— Пусть и скотинка попьет, порадуется, — приговаривал дед Михей, выливая в нее воду.

Уже вытаскивали сорок третье ведро, когда вдруг Степа заметил, что вода стала мутной. А в следующем ведре она оказалась наполовину с илом и грязью. Степа заглянул на дно.

— Дедушка! Смотрите, смотрите, вода уже вся! — Растерянный и огорченный, он глядел на старика.

Притихшие ребята обступили колодец. В знойной, тоскливой тишине слышался теперь лишь шорох ветра в траве и надоедливый треск цикад.

С минуту дед Михей стоял над колодцем с поникшей головой, погруженный в свои мысли.

— Вот что, мальцы, — наконец сказал он. — Вы сейчас колодец не трожьте. А к утру, глядь, вода сызнова набегать и отстоится.

Но никакие слова не могли уже успокоить Степу и его товарищей и заставить их лица вновь загореться радостью и торжеством.