Пять похищенных монахов

Птичий рынок

Каждую субботу часов в шесть утра на Таганской площади появляются странные люди. Взлохмаченные, озабоченные, вываливают они из метро и бегут через площадь. Они тащат с собой перевязанные веревками чемоданы и сундуки, корыта и канистры, из карманов у них торчат реторты, свешиваются резиновые шланги, у каждого на спине обвислый рюкзак, из которого что-то капает, просачивается, течет.

Это едут на Птичий рынок постоянные продавцы. Годами разводят они рыб, канареек, кроликов, хомяков. В прудах на окраинах Москвы ловят мотыля и живородка, чтоб каждую субботу, каждое воскресенье быть на Птичьем. Эти люди – основа, костяк рынка, это киты, на которых стоит Птичий рынок.

А через час Таганская площадь разрезана пополам длиннейшей очередью. Автобусов не хватает. Десятки постоянных и сотни случайных покупателей рвутся на Птичий. Особенно горячатся случайные. Глаза у них широко открыты, все – даже очередь на автобус – вызывает изумление и смех. На дворняжку, которая выглядывает из-за пазухи соседа, они смотрят как на диковину. Многие едут на Птичий в первый раз, им хочется все увидеть, все купить, и если у кого-нибудь из них в кармане имеется веревка, трудно угадать, как сложится ее судьба. То ли обвяжет веревка стоведерный аквариум, то ли притащит домой вислоухого кобеля.

А Птичий давно уж кипит. Толпа запрудила его улицы и закоулки, рыбьи сачки и голуби взлетают над толпой, вода из аквариумов льется под ноги, кричат дети, грызутся фокстерьеры, заливается трелью десятирублевый кенарь. С Таганки, с Яузы, с Крестьянской заставы слетелись на Птичий рынок воробьи, галки, вороны и сизари – единственные птицы, которых здесь не продают и не покупают, если, конечно, они не дрессированные. Но хотел бы я купить дрессированного воробья!

Чудные, неожиданные вещи можно купить на Птичьем!

Вот стоит дедок в шапке-ушанке, нос его похож на грушу, но красен, как яблоко. В руках у дедка – кулек, в котором неслыханный фрукт – сушеный циклоп. Много лет кряду стоит дедок на своем посту, и запасы сушеного циклопа не иссякают.

А вот чернобровый, с напряженным от долгих раздумий лицом. На груди его таблица:

ДОБЕРМАН-ПИНЧЕР

Сердито глядит он на прохожих, мрачно предлагает:

– Купите мальчика.

У ног его в кошелке копошатся щенки, которых никто не покупает.

– Кто хочет усыновить кобелька? – смягчается чернобровый.

Да что щенки – только на Птичьем можно встретить людей, которые занимаются редчайшим на земном шаре делом – продают песок. Никто никогда не мог додуматься, что песок надо продавать, а на Птичьем додумались и продают, и покупают. Но только крупный песок, зернистый, как гречневая каша, – 5 копеек стакан.

На Птичьем можно купить корабль-фрегат, целиком слепленный из морских ракушек с засохшей морскою звездой на носу, можно купить просто кусок стекла, но такого стекла, которое переливает всеми цветами радуги и похоже на бриллиант «Королева Антуанетта». Не знаю зачем и не знаю кому нужно такое стекло, да не в этом и дело. Мне, например, все равно, что продавать, что покупать – стекло, фрегат, сушеного циклопа, – только быть на Птичьем каждую субботу и воскресенье, толкаться в толпе, свистеть в голубиных рядах, гладить собак, глядеть в горло подсадным уткам, подымать за уши кроликов, а то и вытащить из-за пазухи прозрачную колбу и крикнуть:

«Кому нужен вечный корм? Налетай!»

Сто монахов

– На Птичьем, конечно, на Птичьем, – толковал Крендель. – Мы его там сразу накроем. А куда ему девать монахов? Понесет на Птичий.

По Вековой улице мы бежали на Птичий, и навстречу нам то и дело попадались люди, которые тащили клетки с канарейками, аквариумы, садки с голубями. Один за другим мчались мимо автобусы, из окошек выглядывали голубятники, собачники, птицеводы, птицеловы и любители хомяков.

На рынке уже в воротах мы влипли в толпу аквариумистов. Здесь был лязг, хруст, гвалт, давка. В прозрачных банках бились огненные барбусы, кардиналы, гурами, макроподы, сомики, скалярии и петушки. То там, то сям из толпы высовывались рыбы-телескопы с такими чудовищно выпуклыми глазами, какими, наверно, и впрямь стоило бы поглядеть на Луну.

– Трубочник! – кричал кто-то где-то за толпой. – Трубочник! Самый мелкий,

самый маленький,

самый махонький,

самый мельчайший трубочник.

– Инфузория на банане! – вполголоса предлагал вполне интеллигентный человек и показывал всем банку, доверху забитую инфузориями.

Меня стиснули двое. Один продавал улиток, а другой покупал их. Я встрял между ними, и покупатель так давил меня в спину, будто хотел просунуть сквозь нее рубль.

– Красного неона Петух уронил! – заорал кто-то, и толпа развалилась.

Я выскочил на свободное место и чуть не упал на человека, стоящего среди толпы на коленях. Это был Петух – знаменитый на рынке рыбный разводчик.

– Стой! – крикнул Петух и яростно снизу посмотрел на меня. А потом быстро пополз на четвереньках и вдруг – ах, черт! – уткнулся носом в землю прямо у моего ботинка. Он накрыл губами красную с золотом рыбку, трепещущую на земле. Да ведь и нельзя хватать пальцами красного неона, только губами, только губами, чтобы не повредить нежнейших его плавничков.

Вскочив на ноги, Петух выплюнул неона в изогнутую стеклянную колбу. Да, это был красный неон – редкая рыбка с притоков реки Амазонки. Три пятьдесят штука.

А в голубиных рядах и народу и голубей было полно. Голуби – носатые, хохлатые, ленточные, фильдеперсовые, жарые – трепыхались в садках, плетенках, корзинках, за пазухами и в руках у продавцов и покупателей. Десять… двадцать… пятьдесят… сто монахов хлопали крыльями, клевали коноплю, переходили из рук в руки.

– Крендель! Здорово, Крендель! – заорал какой-то парень и под нос Кренделю сунул кулак, в котором был зажат голубь. – Хочешь черно-чистого?

– Крендель пришел! Монахов своих ищет!

– Моньку у него украли!

– Когда?

– Вчера?

– Моньку-то моего никто не видал? – спрашивал поминутно Крендель.

– Пара рубликов! Пара рубликов! – тянул меня за рукав пожилой голубятник. – Бери, пацан, не прогадаешь!

У одной клетки, где сидели как раз пять монахов, Крендель остановился. Это были не те монахи, но хорошие, молодые, ладные.

– Чего уставился? – сказал Кренделю хозяин, голубятник-грубиян по прозвищу «Широконос».

– А чего? – сказал Крендель.

– А то, – ответил Широконос.

– Ладно, ладно, – сказал Крендель.

– Еще бы, – добавил я.

– Гуляй, гуляй, – сказал Широконос. – Не твои монахи.

– Подумаешь. Поглядеть нельзя.

Мы отошли было в сторону, но Широконос сказал вдогонку:

– Дурак ты, и все. Бублик.

Крендель побагровел.

– Кто бублик? – сказал он и, прищурясь, подскочил к Широконосу.

– Моньку прошляпил – дурак. На Птичьем ищешь – опять дурак.

– Это почему же?

– Кто ж понесет Моньку на Птичий? Здесь его каждая собака знает.

– Куда ж тогда нести?

– Думай. Мозгами.

– Куда? – растерялся Крендель. – Не пойму куда.

Широконос презрительно посмотрел на него и сплюнул:

– В город Карманов.

Карманов. Далее везде

Крендель позеленел.

Мы и раньше слыхали про город Карманов, но как-то в голову не приходило, что монахи могут туда попасть. А ведь в Карманове тоже был рынок, на котором продавали все, что угодно. Бывали там и голуби, и, как правило, такие голуби, которые «прошли парикмахерскую».

Так уж получается на свете, что не только люди ходят в парикмахерскую. Голубям она бывает порой тоже необходима. К примеру, есть у тебя чистый голубь, но кое-где белоснежную его чистоту нарушают досадные черные или рыжие перья. Значит, этот чистый не так уж чист. Что делать? В парикмахерскую его, а потом – на рынок.

Почти все голубятники – неплохие парикмахеры, но встречаются среди них большие мастера этого дела. В городе Карманове и жил, говорят, голубиный парикмахер «Кожаный». Ему носили ворованных голубей, и он делал им такую прическу, что родной отец не мог узнать.

– Если они в парикмахерской, – задумчиво сказал Крендель, – хана.

– Еще бы, – согласился я.

– А ты помалкивай, – разозлился вдруг Крендель. – Тоже мне знаток. Будешь много болтать – сам отправишься в парикмахерскую. Вон какие патлы отрастил!

Через полчаса мы были уже на вокзале. Здесь толкалось много народу, и мне казалось, что это те же самые люди, которые только что были на Птичьем. Они бросили своих хомяков, схватили лопаты, авоськи и ринулись к поездам.

– Где Бужаниновский? – кричал кто-то.

– А в Тарасовке остановится?

Дачники-огородники, с лейками, сумками, саженцами, закутанными в мешки, толпились у разменных касс, топтались у табло, завивались очередью в три хвоста вокруг мороженого.

«Где Бужаниновский? Где Бужаниновский?» – слышалось то и дело.

– А в Тарасовке остановится?

– Поезд до Бужанинова, – рявкнуло под стеклянными сводами вокзала, – отправляется с третьего пути. Остановки: Карманов, далее везде.

Не успел заглохнуть голос, как весь вокзал кинулся на третий путь, по-прежнему беспокоясь: «Где Бужаниновский?»

Выскочив на перрон, пассажиры наддали жару, а мы с Кренделем ныряли то вправо, то влево, виляли между чемоданами и узлами, стараясь первыми впрыгнуть в вагон. Но это нам никак не удавалось: то встревал какой-нибудь чудовищный саквояж, то братья-близнецы, поедающие мороженое, то седой полковник с тортом в руках. Наконец мы втиснулись в вагон, в котором не было ни капли места. Все было занято, забито, заполнено.

– Давай сумку! Давай сумку! – кричали все чуть не хором.

– Займи мне место!

– А в Тарасовке остановится?

Вдруг послышалось шипенье, двери вагона съехались, прищемляя рукава и чемоданы, пассажиры дружно уклонились в сторону Москвы – поезд мягко тронулся.

Пробиваться в вагон мы не стали, застряли в тамбуре. Нас прижимали то к одной стене, то к другой и, наконец, притиснули к остекленным дверям, на которых было написано:

НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ!

На той двери, к которой прислонили меня, некоторые буквы в надписи были стерты, и она читалась так:

НЕ СЛОН Я!

На другой половинке, к которой придавили Кренделя, надпись читалась уже по-другому:

НЕ ПРИ СОНЯ!

Народу в тамбуре прибывало. Дверь, ведущая в соседний вагон, то и дело открывалась. Через нее, не хуже той Сони, лезли огородники с чемоданами.

Рядом с нами вплотную стояли два человека. Один из них был высок, с рыжими усами под носом и в соломенной шляпе. На плечах его висел пиджак-букле, на ногах блестели хорошо начищенные сапоги. Второй был ниже ростом, молодой, носатенький. На носу виднелись веснушки, меньше двухкопеечной монеты. Усатый держал под мышкой черную папку на «молнии». Веснушчатый нетерпеливо переминался с ноги на ногу, покачиваясь вместе с электричкой.

Наконец он не выдержал и сказал:

– Когда?

Усатый недовольно огляделся и ничего не ответил.

– А где? – спросил Веснушчатый.

Усатый нахмурил усы, хотел что-то сказать, но посмотрел на Кренделя и раздумал.

И только когда поезд дернулся, тормозя, и все пассажиры уклонились в сторону города Карманова, когда зашипели двери электрички, Усатый тихо-тихо шепнул что-то в ухо Веснушчатому. Слов его никто бы не мог разобрать, но мы разобрали: «Жду тебя у бочки с квасом».

Кармановский колхозный рынок

Пассажиры комом вывалили на перрон и кинулись к переходному мосту, который стоял над железной дорогой, как раскоряченная буква «П».

Веснушчатый сразу нырнул в толпу и растворился, а шляпа Усатого долго маячила впереди. Река пассажиров швыряла ее, как некую соломенную шлюпку.

Вместе с толпой мы взнеслись на переходной мост и увидели город Карманов: красные крыши, башни монастыря и трубу, на которой написано было – «1959», чтоб в будущем люди не мучились, размышляя, в какую эпоху возведено это сооружение. Кроме башен и трубы, среди кармановских крыш больше ничего не возвышалось, скорее проваливалось, но что проваливалось, мы не успели разобрать, река пассажиров смыла нас с моста на привокзальную площадь.

Здесь река распалась на ручьи, которые закрутились у продуктовых палаток, но на другом конце площади ручьи снова слились в одно русло и ворвались в ворота, на которых было написано:

КАРМАНОВСКИЙ КОЛХОЗНЫЙ РЫНОК

В воротах пассажиры обратились в покупателей, стиснули нас и потащили вперед.

– Семечки! Семечки! Солнечны! Тыквенны!

Жарены!

Калены!

Подсушены!

Как солдаты, в две шеренги стояли за воротами продавцы семечек. Прямо в нос покупателям совали они граненые стаканы, между ног зажимали туго набитые мешки.

Семечками, клюквой, сушеными грибами и раками обрушился на нас Кармановский рынок и пошел кидать от прилавка к прилавку. Как щепки, болтались мы в волнах покупателей. То прибивало нас к одному берегу, на котором были навалены кочны капусты, холмы брюквы, курганы моркови, то к другому, на котором понаставлено было деревянного товару: матрешки с пунцовыми щеками, липовые ложки и половники, свистульки в форме птенца.

Кармановская толкучка нас ошарашила. Крендель безвольно крутился вокруг деревянных яиц. Да и то сказать: два рынка подряд кого хочешь вышибут из седла.

Впрочем, на Кармановском рынке пихались, толкались и отдавливали ноги куда сильней, чем на Птичьем. Но мы уж и не видели особой разницы. Весь мир превратился в огромный рынок, и мы не понимали, что мы сами такое – продавцы, покупатели или просто семечки.

– Семечки! Семечки!

– Жарены!

Калены!

Подсушены!

Наконец мы попали в струю, которая принесла нас в самый угол рынка, под башню.

Здесь пели петухи, глядели из кошелок гуси, мычали бычки. Прямо на земле лежали индюки, связанные, как пленные туземцы. Они раздраженно трясли сизыми бородами.

– Где индюки – тут и голуби, – оживился Крендель.

Но голубей нигде не было видно. Парень лет десяти принес продать кошку. Кошка была пятнистая, будто корова.

– Почем? – спросил Крендель.

– Три рубля… а вправду купишь, за рубль отдам.

– Чего ты ее продаешь-то?

– Царапается, дьявол.

Кошка сидела за пазухой спокойно, прикрыв хитрые кармановские глаза, и при народе царапаться не решалась.

– Кожаного знаешь, который голубей стрижет? – спросил Крендель.

– Голубей? На кой же их стричь?

– Да ты сам-то кармановский? Не слыхал, что у вас голубей обстригают?

– Не слыхал.

– С такими знаниями тебе кошку сроду не продать, – сказал Крендель, и мы стали проталкиваться к другой башне, у которой прямо на крыше росла береза.

Здесь под монастырской стеной на клеенках, на тряпках, просто на земле грудами лежали дверные ручки, скобы, подсвечники, шпингалеты, рубанки, напильники. Сидя на корточках, покупатели рылись в железном хламе, а продавцы стояли поодаль. Чуть не у каждого продавца на груди висело ржавое ожерелье, составленное из английских, амбарных, секретных, сарайных, бородатых и трехбородых ключей. На ключи было много покупателей, их брали десятками.

Здесь же стоял человек, который продавал ошейники. На каждую его руку, от запястья до плеча, были нанизаны самые разные ошейники – мягкие кожаные, строгие железные, фигурные, составленные из латунных колец, на которые можно навешивать собачьи медали.

Для приманки покупателей он надел себе на шею лучший, мельхиоровый ошейник, на котором было выгравировано:

ЧЕМПИОН ПОРОДЫ.

– А вот – грабли! – сказал кто-то позади нас.

Я оглянулся и вздрогнул.

Перед нами стоял гражданин Никифоров, а вокруг него будто из-под земли вырастал лес граблей.

Гражданин Никифоров стукнул об землю граблями и сказал мне прямо в глаза:

– И дед и отец мой были хлеборобами! Понял?

Чтение мыслей на небольшом расстоянии

Понять это было невозможно.

Казалось невероятным: откуда взялся гражданин Никифоров на Кармановском рынке? Как, где, когда вчерашние грабли успели размножиться?!

Крендель поголубел от изумления.

В голове его, как змеи, зашевелились подозрительные мысли. Как же так, вчера бродил по нашему переулку, а сегодня вдруг в Карманове. Получается какая-то странная связь. В чем дело?

И гражданина Никифорова такая связь, как видно, изумила. Вчера еще он видел нас в переулке, а сегодня вдруг – в Карманове.

Крендель и гражданин застыли, глядя друг другу в глаза.

Вдруг над головой моей пронесся тревожный шквал, шевельнул волосы и обрушился на гражданина Никифорова. Этот шквал был не что иное, как мысли Кренделя.

«Что такое? Как же так? Вчера – в переулке, а сегодня – в Карманове!» – стремительно мыслил Крендель.

Шквал был отброшен встречным ураганом.

«Как же так! – думал Никифоров. – Вчера – в переулке, а сегодня – в Карманове!»

И тут над головой моей со свистом полетели самые разные мысли – мысли Кренделя и гражданина Никифорова. Они скрещивались, как шпаги.

«Вчера…» – думал Крендель.

«…в переулке…» – парировал Никифоров.

«А сегодня…» – думал Крендель.

«…в Карманове!» – мысленно кричал Никифоров.

«Грабли! Грабли! При чем здесь грабли?»

Некоторое время мысли Кренделя топтались на граблях, но вдруг напали на новую жилу.

«Грабли – для отвода глаз! Он связан с Кожаным!»

«Слежка!» – в ту же секунду мелькнуло в голове гражданина.

Несколько мгновений мысли Кренделя и гражданина бушевали вовсю. Они вливались в мою голову, как мутные потоки в озеро.

«Грабли!» – гремело с одной стороны.

«Слежка!» – бурлило с другой.

Голова моя трещала от напора чужих мыслей. Но вот мне немного полегчало – думы противников поуспокоились.

«Ерунда, – думал, наконец, Никифоров. – Откуда они знают? Я чист, как голубь. Все – суета».

«Спокойно, Кренделюша, спокойно, – успокаивал себя Крендель. – При чем здесь Кожаный? Надо понаблюдать».

Успокоившись, гражданин Никифоров решил оформить кое-какие мысли словами.

– Вы что тут делаете? – спросил он.

– А вы?

– И дед и отец мой были хлеборобами! – пояснил гражданин Никифоров. – А я грабли строю… для нужд сельского хозяйства.

– А мы так… – сказал Крендель. – Тоже для нужд… интересуемся…

– Не мною ли? – намекнул гражданин.

– Да нет, мы для нужд… насчет парикмахерской…

– Насчет парикмахерской ничем помочь не могу, – твердо сказал гражданин Никифоров. – Моя специальность – грабли… Гражданочка, гражданочка! – закричал он, отворотясь. – Купите грабельки! Сами согребают, сами разгребают. Преполезный прибор!

– Что-то уж больно длинные, – сомневалась гражданочка, приглядываясь к граблям. – И крепкие ли зубья?

– У этих граблей зубья крепче, чем у крокодила, – пояснял Никифоров. – Изготовлены из лучших пород березовой древесины. Хоть землю греби, хоть опавший лист.

Когда она отошла, Крендель спросил:

– А вы не знаете, как нам найти Кожаного?

– Да вон он стоит, – сказал Никифоров, отмахиваясь. – Вон он стоит, Кожаный. В кожаном пальто.

Кожаный

Человек, на которого указывал Никифоров, стоял к нам спиной. В этой слегка сутулой, длинной и узкой спине чудилось что-то парикмахерское.

Над кожаными острыми плечами виднелась кожаная кожаная кепка, а снизу, из-под пальто, торчали блестящие хромовые брюки и ботинки бычьего цвета.

Крендель подошел к кожаной спине и, робея, кашлянул.

Спина хрустнула – человек обернулся. К моему изумлению, он и спереди был затянут в кожу. Из распахнутого пальто виднелся замшевый жилет, перепоясанный сыромятным ремешком.

Из-под жилета – кожаная майка.

– В чем дело? – спросил Кожаный. Голос его был скрипуч и хрустящ.

– Мы насчет обстригания, – начал Крендель и растерялся. – Не стригли ли вы… Мы из Москвы… Насчет стрижки-брижки…

Крендель махнул рукой, хотел пояснить, но не смог. В Карманове он чувствовал себя неуютно. В Москве-то, да еще в Зонточном, он бы сразу взял парикмахера за кожаные бока, а тут потерял лицо и замямлил:

– Не приносили ли вам стричь… Бывает, что приносят… Конечно, и в Москве обстригают, но…

– О какой стрижке идет речь? – надменно сказал Кожаный и вынул из кармана руку в замшевой перчатке. В руке он держал небольшой портсигар из крокодиловой кожи.

– Нам сказали, что вы обстригаете… – неуверенно пояснил Крендель.

– Я – обстригаю?! Что за чушь?! Я и ножниц-то сроду в руках не держал. Вот алмаз – пожалуйста. Режет любое стекло, в какую хочешь сторону.

Он вытащил из портсигара небольшой предмет, похожий то ли на молоточек, то ли на гриб опенок, с железной головой и деревянной ножкой.

– Почем? – громко сказал кто-то за моей спиной.

Я оглянулся. За нами стоял Веснушчатый нос, тот самый, что приставал в тамбуре с вопросами к Усачу в шляпе.

– Почем? – спрашивал Нос, наваливаясь мне на плечи и разглядывая алмаз.

– Червонец.

– Даю пятерку.

– Пятерку за алмаз, который режет в любую сторону!

– Пятерка тоже деньги, – веско сказал Нос. – Ну ладно, накину трешку.

– Накинь еще два рубля.

– Да скинь хоть рублишко.

– Нужен алмаз – бери, не нужен – вали, – сказал Кожаный, покачал алмазом и сунул Веснушчатому носу под нос. Тот наклонился, оценивая инструмент глазом, и почему-то понюхал его.

– Ладно, – согласился он. – На деньги – давай сюда алмаз.

– То-то, – говорил Кожаный, пересчитывая деньги. – Три, четыре… семь, восемь… а где еще рубль?

– Может, скинешь все-таки? – предложил Нос, укладывая алмаз во внутренний карман.

– Я те скину! – рассвирепел Кожаный, хватая покупателя за рукав и норовя добраться до внутреннего кармана. – Ребята, держи его!

Крендель подскочил к покупателю справа, нажал в бок:

– Слышь, парень, не шути!

– Ладно, ладно, успокойся, – сказал Веснушчатый, отталкивая Кренделя. – Обложили со всех сторон.

Он вынул из кармана рубль, отдал продавцу и исчез в толпе.

Кожаный запахнул пальто и, даже не кивнув нам, пошел в другую сторону.

Крендель потерянно глядел ему вслед. Да, в Карманове он был не в своей тарелке. Его тарелкой был Зонточный, а здесь все шло по-другому, даже воздух здесь был особый, кармановский, пропахший пивом, подсолнечными семечками.

– Я, кажется, не то говорил. Надо было спросить про монахов.

– Еще бы, – подтвердил я.

– А ты что ж молчал! – рассердился Крендель, схватил меня за руку и потащил к выходу. – Ищи кожаную спину!

Мы побежали через рынок, и я крутил головой, но не видел уже нигде кожаной спины. Да и вообще спин как-то не было видно:

рынок то глядел исподлобья,

то поворачивался боком,

то показывал ухо,

золотой зуб,

кудрявую челку,

и только когда мы подбежали к выходу, рынок вдруг повернулся спиной.

Выпуклой и вогнутой, черной и коричневой оказалась спина Кармановского рынка, но ничего кожаного не было видно в ней.

Зато я заметил желтую бочку на колесах, а у бочки с кружкой кваса в руке стоял Веснушчатый нос. Рядом – Усач в соломенной шляпе. Он тоже держал в руках кружку, из которой высовывалась белая папаха пены. Сунув усы в эту папаху, Усач разглядывал алмаз-стеклорез, который держал в другой руке.

– Да вы понюхайте? – послышалось мне.

Обтерев усы рукавом, Усач приблизил алмаз к носу.

– Пахнет хлебом, – сказал он.

– Это квас пахнет хлебом, нюхайте внимательней.

– У тебя, Васька, нос как у собаки, – сказал Усач и, отхлебнув кваса, снова понюхал алмаз.

Крендель дернул меня за рукав.

– Давай, давай, а то спину упустим! – крикнул он, и мы проскочили в ворота, не в те, через которые входили на рынок, а в другие, с противоположной стороны.

«Молоко» и «яблочко»

С другой стороны Кармановского рынка тоже, оказывается, имелась площадь. Здесь, как видно, недавно была ярмарка.

Посреди площади торчало странное сооружение, похожее на какой-то капитанский мостик. Рядом лежала на земле коричневая лужа. По углам площади стояли железные домики без окон. Из-за железных дверей на улицу доносились хлопающие звуки, будто внутри кто-то заколачивал гвозди.

Мы подошли к железному домику, на котором висела табличка:

ЯБЛОЧКО.

Крендель открыл дверь, и мы увидели длинный деревянный барьер.

У барьера спиной к нам стояли несколько человек. Они держали в руках духовые винтовки.

– Тир! – огорошенно шепнул Крендель, и тут же все винтовки разом выстрелили.

– Тьфу, опять в незрелое, – раздраженно сказал один стрелок, снял шляпу и вытер ею лоб.

На задней стенке висели четыре мишени. На каждой из них было нарисовано огромное зеленое яблоко. Внутри этого незрелого яблока заключалось другое – желтое. В середине желтого – было оранжевое, а в самой сердцевине багровело спелое яблочко, в которое и метились стрелки.

– А вам чего тут надо? – раздраженно сказал стрелок, попадающий в незрелое, оборотясь к нам. – Это тир для взрослых.

Он снова выстрелил, снял шляпу и сильно ударил ею о прилавок:

– Опять в незрелое!

– Да ты сходи за молоком! – сказал патронщик, и все стрелки ухмыльнулись.

Незрелый побагровел, бросил винтовку и выскочил на улицу.

С минуту метался он по площади и скрежетал зубами.

Как видно, неудачи в стрельбе сильно его огорчали. Отдышавшись, стрелок подошел к соседнему домику, над дверью которого висела вывеска:

МОЛОКО.

Мы нырнули за ним в приоткрытую дверь, и сразу обрушились на нас звуки заколачиваемых гвоздей. Точно такой же барьер, как и в «Яблочке», перегораживал комнату, но мишени за ним висели другие – белые, будто облитые молоком. В центре каждой из них чернел кружок размером с трехкопеечную монету. Попасть в кружок было трудно. Дырки от пуль большею частью чернели в «молоке».

Незрелый суетился у барьера, запихивал в ствол патроны и торопливо стрелял.

– Давай! Давай! – подзадоривал патронщик. – Крой! Кроши!

– Вы что это ходите за мной! – закричал вдруг стрелок, оборачиваясь к нам. – Сглазить хотите?! Не выйдет!

Он снова выстрелил и промазал. Это его потрясло. Подпрыгнув на месте, он сдернул с головы шляпу, бросил на пол и, как конь, растоптал ее.

Мы с Кренделем выскочили на улицу и, подгоняемые криками и выстрелами, побежали через площадь к третьему железному домику. Над дверью его красовалась самая большая вывеска, на которой был нарисован усатый человек в шляпе с павлиньим пером. Из усов его выливалась кривая надпись:

ВОЛШЕБНЫЙ СТРЕЛОК.

Отчего-то робея, мы заглянули в дверь и застыли на пороге. Перед нами в кресле сидел Кожаный и горстями высыпал на прилавок духовые патроны.

«ВОЛШЕБНЫЙ СТРЕЛОК»

– Ага! – сказал он, увидев нас. – Старые знакомые! Прошу. Любая винтовка. На выбор.

– У нас денег нет, – растерялся Крендель.

– Денег нет – это плохо. Без денег какая же стрельба, – нахмурился Кожаный.

В тире не было ни души. Вот сейчас бы и надо было ясно и толково поговорить о монахах. Крендель вздохнул, приоткрыл рот, но тут Кожаный сказал:

– Чего вздыхаешь? Пострелять хочется?

– Еще бы, – вздохнул и я.

– Ладно уж. По старой памяти вот вам два патрона – палите.

Замшевым перчаточным пальцем он выкатил из россыпи два патрона, и Крендель сразу схватил винтовку.

Поблескивая сизым металлом, винтовки лежали на прилавке. Приподняв одну с прикладом густого кофейного цвета, я почувствовал, какая она тяжелая. От нее пахло маслом и сталью.

Левой рукой я надавил на ствол. Он туго крякнул и переломился, открывши влажный от масла канал. Я вставил туда пульку, похожую на свинцовый наперсточек, прижал к щеке блестящий приклад.

– В слона! – шепнул Крендель и выстрелил.

Серый, рябой от пулевых ударов слон не шевельнулся.

– Промазал, – недовольно сказал Кожаный.

Крендель отложил винтовку и, тяжело дыша, стал глядеть, как я целюсь.

Три железные птицы свисали передо мной с потолка: утка, гусь, и лебедь с особенно тоненькой шеей. Вместо ног под каждою птицей торчал рычажок с белой кнопкой.

– Ну давай, давай, стреляй скорее, – не выдержал Крендель.

– Куда спешить, – ответил за меня Кожаный. – Надо выбрать.

Под птицами к стене была приделана бочка с надписью «Пиво», рядом стояла мельница с красными крыльями. А в самом нижнем ряду мишеней разместился настоящий зоопарк: рябой боевой слон, тигр, подкрадывающийся к антилопе, жираф. Неведомо как и заяц затесался в эту компанию, прилетевшую в город Карманов прямо из джунглей.

– Бей в тигра! – сказал Крендель таким тоном, будто слон был у него в кармане.

Я поцелился в тигра, в жирафа и, в конце концов, выбрал сундучок, который притулился сбоку. Что-то таинственное было в этом сундучке. Хотелось узнать, зачем он висит такой простенький среди ярких мишеней.

– Ты в сундучок не целься, – сказал Кожаный. – В сундучок стреляют самые лучшие стрелки. Цель в слона.

Я прицелился в слона.

– Бери чуть ниже, – командовал Кожаный. – Под самую кнопочку. Плавно нажимай спуск, не дергай.

Я подвел мушку под самую кнопочку и плавно нажал. Винтовка сухо треснула, а слон, который до сих пор крепко стоял на ногах, вдруг рухнул на колени.

– Вот это стрелок! Слона подбил! Хочешь еще разок?

– Еще бы, – ответил я.

– Хватит, – сказал Крендель, побледневший от огорчения. – Некогда нам стрелять.

– Что такое?

– Дело есть… Надо поговорить… В тот раз я спрашивал насчет парикмахерской, так не в ней дело…

– Что за чушь! – плюнул Кожаный. – Опять парикмахерская?!

– Да нет… дело в том, что мы ищем монахов.

– Монахов?! – изумился Кожаный, привстал и, как мне показалось, немного побледнел.

– Монахов, – подтвердил Крендель. – Вот и хотели у вас спросить, посоветоваться, как их найти, может, вы слыхали…

Кожаный заволновался. Оглянулся зачем-то на дверь и тихо спросил:

– Каких монахов?

– Наших, – ответил Крендель, тоже понизив голос.

– Сколько же вам надо монахов?

– Пять.

Кожаный снял кожаную кепку, вытер пот, выступивший у него на лбу.

– Не много ли? – сказал он. – Может, одного хватит?

– Нам хотя бы Моню, – жалобно ответил Крендель.

– Моню? – изумился Кожаный. – Что ж вы раньше-то молчали? Надо было сразу дело говорить. Все монахи здесь, а Моня… – вдруг он замолчал и приложил палец к губам.

Дверь дернулась, и в тир вошел новый посетитель.

– Почем выстрел? – спросил он, подходя к барьеру.

Это был тот самый Веснушчатый нос, которого звали Василий.

Стрельба по-кармановски

– Пять копеек, – недовольно ответил Кожаный, делая нам знаки пока помолчать.

– А сколько всего мишеней?

– Десять.

– Вот полтинник, – сказал Нос, выкладывая на прилавок деньги.

– Ого! – восхитился Кожаный и подмигнул нам. – Десять выстрелов! Может быть, лучше одиннадцать или двенадцать?

– Хватит десяти.

– Вот это я люблю. Ты, оказывается, настоящий стрелок.

– А вы, оказывается, не только на рынке торгуете.

– Торговля – это так, ерунда. А сердце мое здесь.

– Оно у вас тоже кожаное? – спросил Нос. – Не дожидаясь ответа, он вскинул винтовку и выстрелил.

Пуля ударила в кнопочку – утка железно крякнул и перевернулась.

– Отличный выстрел! – похвалил Кожаный. – А сердце у меня мягкое, отзывчивое. По правде говоря, оно – золотое.

– Может, алмазное? – спросил Василий и выстрелил в гуся.

Гусь рухнул.

Кожаный нахмурился.

Василий перезарядил винтовку и сшиб лебедя. Размахивая длинной шеей, лебедь закачался, как маятник стенных часов.

Веснушчатый ударил в мельницу. Взвизгнула какая-то пружинка – и красные крылья закрутились, замелькали, сливаясь в сплошное розовое колесо.

– Теперь в бочку, – шепнул Крендель, и тут же щелкнул выстрел.

В бочке что-то загремело, и оттуда выскочил ухмыляющийся медведь с кружкой пива в руках.

– Вот какие стрелки у нас в Карманове! – с гордостью сказал Кожаный и похлопал ладонями, изображая аплодисменты. – Ни в Тарасовке, ни в Перловке сроду не было таких стрелков.

Он встал и торжественно снял кожаную кепку.

– Как ваше имя и отчество?

– Василий Константинович.

– Позвольте, уважаемый Василий Константинович, и мне стрельнуть в вашем присутствии.

Отойдя к задней стенке, Кожаный хлопнул медведя по голове, затолкал его в бочку, наладил остальные мишени. Вернувшись к барьеру, быстро зарядил все пять винтовок.

– Стреляем по-кармановски! – крикнул он и выстрелил.

Утка крякнула и перевернулась.

Вторую винтовку Кожаный взял одной правой рукой, а левую руку сунул в карман, чтоб не мешала.

Выстрел – гусь рухнул.

Лебедя он сшиб одной левой, а в мельницу стрелял обеими руками, но даже не донес винтовку до плеча. Выстрелил от живота – и крылья мельницы закрутились.

Медведя же, сидящего в бочке, Кожаный совсем обидел. Он вообще не целился в него. Даже не поднял винтовку с прилавка, просто нажал курок – и медведь выскочил из бочки со второй кружкой пива в руках.

– Заряжай! – крикнул стрелок и похлопал сам себе ладонями.

После такой потрясающей стрельбы обстановка в сразу накалилась. В тире запахло порохом. Толкая меня локтями, Крендель кинулся заряжать винтовки, а Василий Константинович задумчиво разглядывал мишени.

Строго поджав губы, он разложил винтовки перед собой и замер. Собранный, подтянутый, он сейчас напоминал ныряльщика, который стоит на вершине скалы, собираясь прыгнуть в море.

Вот он шагнул вперед, схватил сразу две винтовки, одну правой, другую левой рукой. Два выстрела слились в один. Боевой слон рухнул на колени, а тигр прыгнул на антилопу.

Стрелок схватил две другие винтовки, и жираф бросился бежать на месте, а заяц застучал в пионерский барабан.

– Вот это по-кармановски! – сказал Кожаный. – Теперь валяй в сундучок.

– Стреляйте вы. Я передохну.

– Заряжай, – согласился Кожаный и отошел поправить мишени.

Вернувшись, он лениво стянул с рук перчатки, одним махом сбросил кожаное пальто и внимательно оглядел нас, как бы проверяя, сумеем ли мы оценить то, что сейчас произойдет.

– Стреляю в слона! – четко сказал он и вдруг выстрелил в потолок.

Пуля с визгом отскочила от потолка и ударила рикошетом точно в белую кнопку. Многострадальный слон рухнул на колени, а стрелок схватил другую винтовку и пальнул в стену. Взвизгнула пуля, рикошетом ударила в кнопку, и тигр прыгнул на антилопу. Жирафа Кожаный подбил рикошетом от другой стены, а зайца обидел не меньше, чем пивного медведя – выстрелил в пол, и все-таки пуля попала куда надо. Пришлось зайцу молотить в барабан.

– Выстрел в сундучок! – объявил Кожаный и на этот раз тщательно выбрал винтовку. – Но, конечно, не какой-нибудь перловский выстрел или тарасовский. Стреляем по-кармановски!

Он нырнул под прилавок и достал узкую черную ленту.

– Завяжи-ка мне глаза, – сказал он Кренделю.

– Не может быть, – ахнул Крендель.

– Завязывай, да покрепче.

Волнуясь и восхищаясь, Крендель завязал ленту у него на затылке.

С повязкой на глазах и винтовкой в руках Кожаный был похож на пирата, играющего в жмурки. Он вскинул винтовку, уставил ее в потолок и медленно стал опускать, направляя ствол на мишени. Вначале он нацелился в утку, перекочевал на гуся, миновал лебедя, задержался немного на слоне, и слон даже задрожал, но ствол поплыл дальше, ощупал тигра и вдруг отскочил в сторону, уперся в сундучок и заплясал на месте, выискивая кнопку размером с рисовое зерно.

Сухо щелкнул выстрел, и в первое мгновенье я не понял: попал Кожаный или нет. Но вот в сундучке что-то звякнуло, и тире раздалась нежная, хрустальная мелодия:

Тихо-тихо играл музыкальный сундучок. Казалось, в нем сидят кармановские гномики и трясут золотыми колокольчиками.

– Да, – вздохнул Василий, когда сундучок затих. – Трудно с вами тягаться. Ладно, сейчас я не буду стрелять. Последний выстрел останется за мной.

– Как так? Это не по-кармановски!

– Почему не по-кармановски? Выстрел останется за мной!

– Проиграл! Проиграл! – закричал Кожаный. Сдался!

– Ах, проиграл? Ладно, отойдите в сторону. Подальше отойдите, а то как бы рикошета не получилось.

Он выбрал винтовку, несколько раз вскинул ее к плечу.

– Ваш сундучок играет только одну мелодию?

– Сколько же тебе надо? Хватит и «Пастушка».

– А больше он ничего не играет? – спросил Вася, убирая одну руку в карман, а другой вскидывая винтовку.

– Больше ничего.

– Ну так послушаем! – сказал Вася и выстрелил.

Пуля ударила в сундучок, в нем что-то крякнуло, и в тот же миг послышалась мелодия. И правда, это была совсем другая мелодия, да, гномики заиграли бодрей.

– Что такое? – прислушивался Кожаный. – «Я люблю тебя, жизнь…»?

– «И надеюсь, что это взаимно…» – ответил Вася и вышел из тира, твердо хлопнув дверью.

– Какая жизнь? – повторял Кожаный, присаживаясь на корточки перед сундучком. – Какая, к черту, жизнь?

Он нажал кнопку, и сундучок заиграл «Пастушка».

– Ничего не пойму. Откуда взялась эта жизнь? Да и вообще, что это за парень? Я его раньше в Карманове не видал.

Кожаный задумался, прошелся по тиру взад-вперед и, наконец, вспомнил о нас.

– Так значит, вам монахов надо? – спросил он.

– Ага, – кивнул Крендель.

– Тогда пошли.

– Куда?

– Сюда, – ответил Кожаный и поманил нас за прилавок.

Наступая на пульки, там и сям валяющиеся на полу, мы подошли к стене, на которой висели мишени. Кожаный стукнул в стену кулаком – и в ней открылась дверца.

– Заходите, – сказал он. – Только поскорее.

В узенькой темной комнате, которая оказалась за дверью, вокруг стола, освещенного оплывшею свечкой, сидели монахи и играли в лото.

Пять обстриженных монахов

В черных, ниспадающих к полу одеждах монахи сидели вокруг стола, и табачный дым волнами ходил над ними.

В сизых волнах пламя свечи колебалось, как парус, и, как вулкан, вздымалась со стола трехлитровая банка, наполненная пивом.

Монахи, все до единого, были подстрижены наголо. И это особенно поразило меня в первую секунду. Как соборные купола, сияли над столом их лысые головы, освещенные свечкой. Из-под первого купола выглядывала курчавейшая борода, которая давно не щупала ножниц, под вторым – наподобие банана висел ноздреватый нос. Два других купола были поменьше, сияли послабей, и под ними не было видно никакого лица, только рты, в которых горели сигареты.

На столе там и сям были рассыпаны монеты и клетчатые таблицы. Ноздреватый потрясывал голубым мешочком.

– Семьдесят семь, – сказал он, достав из мешочка лотошный бочонок.

– Бандитизм, – откликнулся бородач, и все стали хватать монеты и закрывать ими клетки, в которых была цифра 77.

– Восемьдесят девять, – сказал ноздреватый.

– Кража со взломом, – сказал от двери Кожаный, и монахи разом обернулись к нам. – Статья восемьдесят девятая Уголовного кодекса, – продолжал Кожаный. – Карает за кражу со взломом сроком до шести лет.

Купола молча разглядывали нас. Один из них – курчавая борода – встал с места, подошел поближе и сказал густым и приятным, бархатным голосом:

– Это что за рожи?

– Да вот, – ответил Кожаный, указывая на нас, – монахов они ищут.

– Ты что? – спросил бородач и постучал себя пальцем по куполу. – Все мозги в тире отдолбил?

– А ну сядь на место, Барабан, и помолчи! – сказал Кожаный, и весь его гардероб заскрипел от гнева.

– Только и знаешь медведя из бочки вышибать, – недовольно бурчал бородатый Барабан, но на место сел.

– Я знаю, чего откуда надо вышибать, – чуть угрожающе сказал Кожаный. – Ты понял, Барабан?

– Понял, понял, – сказал Барабан, понизив голос. – А этих зачем сюда притащил? Чего им надо?

– Сам спроси, чего им надо.

– Так вам чего надо, шмакодявки? – грозно спросил Барабан.

– Монахов, – шепнул Крендель. В голосе его слышалась сильнейшая дрожь.

– Каких монахов?

– Наших.

– А сколько же вам надо монахов?

– Пять.

– Пять???!!! – повторил бородач чуть ошеломленно. – Не много ли? Может, одного хватит?

– Нам хотя бы Моню, – жалобно ответил Крендель.

– Вот видишь, – сказал Кожаный. – Все сходится.

– Все сходится, – сказал Барабан и принялся изумленно и яростно чесать свою бороду.

– Ну что же, – сказал Кожаный и обнял нас за плечи, – вот они, пять монахов. Все перед вами.

– Где? – не понял Крендель и даже заглянул под стол, нет ли там садка с голубями.

– Да вот они, – пояснил Кожаный, – в лото играют. А Моня – это я.

– Чего?

– Я и есть Моня, Моня Кожаный, – с некоторой гордостью подтвердил Кожаный. – Выкладывай, что у тебя.

– У меня? – сказал Крендель совершенно раздавленным голосом. – У меня ничего.

– Как ничего? Зачем же тогда пришел?

– Монахов мы ищем, – тупо сказал Крендель, оглядываясь, как загнанный зверь. Он никак не мог понять, да что же это такое – Моня, Великий белокрылый Моня – вдруг кожаное пальто, кепка, жилет.

И действительно, понять это было трудно, почти невозможно, но понять было надо, и Крендель напрягся, наморщивая лоб. Я-то уж давно все понял. Я понял, что Карманов – это вам не Москва, здесь все возможно, а если это тебе не нравится, лучше сюда не приезжать.

– Я и есть Моня Кожаный, – втолковывал Кожаный. – Говори, что у тебя? Кто вас послал?

– Они, наверно, от Сарочки, – подал голос один из пустолицых.

– Монахов мы ищем, – в отчаянии забубнил Крендель.

– Тьфу! – плюнул Моня Кожаный. – Да зачем тебе монахи?

– Гонять, – ляпнул Крендель.

В голове его, как видно, творилось черт знает что. Если раньше в ней сидели пять похищенных монахов, то здесь, в Карманове, в его голову набилось столько разного мусора, что вымести его одним махом было невозможно. Грабли и стеклорезы, стрельба по-кармановски смешались в его голове, а к пяти монахам добавились еще пять. Получилось десять. Одни сидели в голове, другие играли в лото, и разобраться в этом Крендель был не в силах.

– Гонять? – повторил Кожаный и развел руками, пытаясь сообразить, как же это так – гонять монахов?

– Да они, наверно, от Сарочки, – снова сказал пустолицый. – Сарочка вечно напортачит.

Тут ноздреватый, который молчал до сих пор, бросил на стол лотошный мешочек и взмахнул руками, как голубь, собирающийся взлететь.

– Ты что, не видишь! – злобным шепотом крикнул он. – Они подосланы! Гонять собрались! Хватит! Гоняли уже нас!

Он кинулся вперед, схватил меня за шкирку, а Кренделя за шиворот и принялся трясти. Я почувствовал, что превращаюсь в голубой мешочек. Кости мои застучали, как лотошные бочонки.

– Гоняли нас! Гоняли! Кто вас подослал?! Это – подкидыши!

– Широконос… с Птичьего. «Ищите, говорит, в Карманове. Если украли, значит, там». Мы и поехали монахов искать.

– Врешь, моль, червяк! – взревел Барабан. – Вот они, монахи, все перед вами.

– Да это не те монахи! – закричал Крендель. – Нам голубей надо! У нас голубей украли, мы и поехали Кожаного искать. Который голубей стрижет.

– Постойте, – сказал Моня Кожаный. – Я раньше и правда держал парикмахерскую, причесывал сизокрылых. Но давно уж распустил клиентов. Так что, у вас голубей, что ль, украли, монахов?

– Монахов, монахов! – обрадовался Крендель. – Голубей.

– Тьфу! – плюнул Кожаный. – Я думал вам другое надо.

– О чем ты думаешь! – сказал Барабан. – Хочешь нас всех под монастырь подвести? Только и знаешь медведя из бочки вышибать!

– Я тебе знаешь чего вышибу? – грозно спросил Кожаный. – Понял чего? Или нет?

– Понял, понял, – сразу сказал Барабан.

– А вы, голуби, – сказал Моня, – выметайтесь отсюда, и чтоб духу вашего в Карманове не было!

– Поняли, поняли, – облегченно сказал Крендель и уж хотел было выметаться, но тут снова подскочил ноздреватый.

– Куда? Никуда они не уйдут. Это – подкидыши. От капитана Болдырева.

– Да не подкидыши мы! – закричал Крендель.

– Ну, если вы подкидыши! – сказал Моня Кожаный и заглянул в глаза Кренделю, а потом мне. – Если подкидыши – под землей найду.

Ударом ноги он распахнул дверь, протащил нас через весь тир и вытолкнул на улицу.

Крендель споткнулся, упал, но тут же вскочил на ноги и дунул через площадь к вокзалу. В одну секунду он развил такую скорость, что на поворотах его заносило и разворачивало, как грузовик на льду. Сады, палисадники мелькали по сторонам, а мы бежали быстрее, быстрее и были совсем недалеко от вокзала, как вдруг из какой-то подворотни высунулась огромная рука, пролетела за нами вдогонку и сразу сгребла в охапку и меня и Кренделя.

– Стой! – сказала рука и втащила нас в подворотню.

Комната цвета какао

Рука крепко держала нас и не думала отпускать. Напротив, к первой руке добавилась вторая, не менее суровая и властная. Не сговариваясь, руки поделили нас. Одна держала теперь Кренделя, другая – меня.

Где-то высоко над руками светились огромнейшие рыжие усы. Они шевелились, как щупальца осьминога. Такие усы забыть было невозможно. Совсем недавно они пили квас и нюхали стеклорез, а теперь в темной подворотне они подрагивали, как лучи прожектора, и отраженным блеском мерцала над ними соломенная шляпа.

– Те или не те? – послышалось из-под шляпы.

– Те, – ответил знакомый голос. Они самые.

Рядом с усачом в подворотне стоял волшебный стрелок Вася.

– За что? – заныл Крендель. – Отпусти!

– Молчать – не двигаться! – приказали усы, а руки тут же нарушили приказ, подтолкнули вперед: – Проходите.

– Куда еще?

– В отделение, – ответил Усач, решительно выставил нас на улицу и повел, крепко держа за руки.

Волшебный стрелок пошел впереди, как бы показывая дорогу. Он взбежал на узорное коричневое крыльцо, распахнул дверь, и мы оказались в комнате, в которой за деревянным барьером сидел милиционер.

– Здравия желаю! – вскричал он.

– Пойди, Фрезер, пообедай, – ответил Усач и через дверь, обитую шоколадной клеенкой, провел нас в кабинет, оклеенный обоями цвета какао.

Там за столом сидел человек в сером костюме и чистил револьвер. Он чистил его тщательно и грозно. Потом поднял револьвер и прицелился в несгораемый шкаф.

Шкаф дрогнул. Крендель зажмурился.

«Сейчас саданет», – подумал я.

– Ну что нового, товарищ старшина? – спросил серый костюм, убирая огнестрельное оружие в тот же самый шкаф.

– Кое-что есть, товарищ капитан, – ответил Усач.

– А что именно? Стрелок Вася порылся в кармане и выложил на стол алмаз-стеклорез.

– Ничего нового не вижу, – сказал капитан.

– Да вы понюхайте, товарищ капитан, – подсказал Вася.

Спокойный до этого, капитан вдруг дернулся и стукнул кулаком по столу:

– Ты что! Опять за свое! Нюхаем, нюхаем, а толку чуть. Что еще?

– Вот эти, – ответил Усач и подтолкнул нас к столу.

Наконец-то капитан глянул на нас, и сразу глаза его просверлили в моей груди несколько небольших отверстий, через которые и проникли в душу. Я почувствовал, что превращаюсь в решето.

– И этих тоже нюхать? – грозно спросил капитан.

– Как видно, придется, – ответил старшина, наклонился над нами, и усы его мягко распахнулись в стороны.

– Куда это вы бежали?

– Ну, на станцию, – заныл Крендель.

– Без «ну»! Ты эти свои «ну» брось! Откуда бежали?

– Из тира.

– А что вы там делали?

– Монахов искали, – ответил Крендель, и тут же усы старшины взвились в небо, вздрогнул капитан, а Вася усмехнулся с таким видом, будто именно этого он и ожидал.

– Монахов? – повторил старшина, и усы его сложились в каверзную букву «Х». – А каких таких вам надо монахов?

– Голубей.

– Как так голубей? Каких голубей?…

– Стоп, – прервал капитан. – Ничего не пойму. Старшина Тараканов, доложите обстановку. Только покороче.

Старшина насупился. Усы его приняли строгое выражение.

– Сегодня с утра, – сказал он, – мы продолжали розыск по делу, которое получило кодовое название «Мешок». В одиннадцать ноль-ноль наш человек – Василий Куролесов – заметил Подозрительного, который был одет в кожаное пальто, кожаную кепку, кожаные брюки и кожаные ботинки. Как выяснилось, Подозрительный заведует тиром и скрывается под кличкой «Моня Кожаный». Рядом с Подозрительным находились малолетние подозреваемые, помогающие сбывать стеклорез. Было решено преследовать подозрительных, и наш человек проследовал в тир, где и обнаружил всех подозреваемых. Через некоторое время малолетние вышли из тира и бросились бежать, очевидно получив преступное задание. Тогда совместно с Куролесовым они были задержаны и доставлены в отделение.

Старшина Тараканов окончил речь, и усы его издали звук, похожий на бурные аплодисменты.

– Так, – сказал капитан. – Ну, а вы что скажете, малолетние подозреваемые? Что вы делали на рынке?

– Голубей искали, – ответил Крендель. – А если вам монахов надо – бегите скорей, пока они в лото играют.

– Что такое? – нахмурился капитан. – Кто играет в лото?

– Монахи, пять человек. Сидят в задней комнате и в лото играют.

Капитан поглядел на меня.

– И ты видел монахов?

– Еще бы, – ответил я.

– Что-что?

– Еще бы, – повторил я, прокашлявшись. Кажется, у меня был шанс разболтаться.

– Ты эти свои «еще бы» брось. Говори толком.

Мне стало душно. Во дворе или на улице мне хватало словарного запаса, а в милиции надо было его расширять.

– Что ж говорить, – помог Крендель. – Пять монахов сидят и в лото играют…

– Стоп, – прервал его капитан. – Пусть он расскажет.

Я вспотел. Мне в голову не приходило, с чего начать рассказ, не хватало ни слов, ни красок. Ну, в письменном виде я бы кое-как изложил дело, а устно, при народе, не было сил. Я и в школе-то всегда страдал, и учителя мучились со мною.

– У тебя что ж, язык присох? – спросил капитан. – Как тебя звать?

– Юрка, – ответил Крендель.

– А тебя?

– Крендель.

– Хорошее имя, – неожиданно похвалил капитан. – Прямо золотое. Кто ж такое придумал?

– Ребята, – ответил Крендель, зардевшись.

– Очень похоже, – сказал капитан. – А чего ты действительно гнешься, как крендель? Распрямись.

Крендель расправил немного плечи, выпятил живот.

– Ну рассказывай, Крендель, как дело было.

– Голубей у нас украли, вот мы и приехали в Карманов.

– Где украли? Когда? – спросил капитан и достал записную книжку.

Пока Крендель рассказывал, он что-то отмечал в ней карандашиком. Вася Куролесов достал записную книжку, точно такую же, как у капитана, но карандашик был у него покороче.

Старшина Тараканов записной книжки не достал, зато усы его ни секунды не болтались без дела. Они то печально обвисали, словно ветви плакучей ивы, то вдруг топорщились иглами дикобраза, а через секунду обращались в веер, ласково обмахивали собственный подбородок. К концу рассказа в них вспыхнули радужные искры, и мне показалось, что это не усы, а хвост райской птицы торчит из-под милицейского носа.

В общем, усы строили такие гримасы, что капитан решил призвать их к порядку.

– Прекратите это! – строго сказал капитан. – Мешаете слушать.

Старшина покраснел. Усы застенчиво опустились на плечи.

– Прошу подробней описать монахов.

– Чего ж тут описывать – все лысые. У одного – борода, у другого – нос. А у остальных вообще лица не видно.

– Все сходится, – сказал капитан. – У остальных и глядеть-то не на что. А борода – это бандит по кличке «Барабан». С носом – старый вор Сопеля. Остальные – мелкая сошка, Цыпочка и Жернов. Но самый опасный – это, конечно, Моня Кожаный. Я и не знал, что он в «монахах».

Капитан снял телефонную трубку, пару раз крутанул диск и ясно сказал:

– Оцепить сектор двести восемнадцать.

Операция

День между тем клонился к вечеру, такой же ясный, весенний день, какой был и вчера. Из кармановских садов и палисадников пахло черемухой.

Рынок опустел. Последние самые стойкие продавцы покидали его. На площади, по углам которой стояли железные домики, не было ни души. Капитанский мостик печально торчал посередине и наводил на грустные размышления, потому что мостик без капитана – это все равно что скворечня без скворца.

Мы лежали в лопухах неподалеку от той самой подворотни, куда втаскивала нас рука старшины Тараканова. Редкозубый заборчик отделял нас от площади. Рядом, под кустом смородины, лежал Василий Куролесов. У него была сложная задача: с одной стороны, он наблюдал за тиром, с другой – присматривал за нами. Капитан Болдырев хотел было отпустить нас, но старшина не согласился.

– Надо еще проверить, – сказал он, – может, они соврали про монахов. Надо доверять, но проверять.

– Дядя Вась, – сказал потихоньку Крендель, – а кто они такие, монахи-то эти?

– Бандиты. Из банды «черные монахи». Они недавно алмазы украли.

– Где?

– В Карманове.

– Сколько же они украли?

– Мешок.

Куролесов достал из кармана часы-луковицу, щелкнул крышкой, и в лопухах раздалась мелодия:

Мы переглянулись. Я сразу вспомнил последний выстрел по-кармановски.

– Поняли теперь? – улыбнулся Вася.

– Еще бы, – ответил я.

– Что это с ним? – спросил Вася и поглядел на меня.

– А что? – не понял Крендель.

– Талдычит одно и то же: еще бы да еще бы. Слова человеческого сказать не может.

– Разве? – сказал Крендель. – Я не замечал. Он вообще-то разговаривает. Это он так, стесняется. Верно, Юрка?

– Еще бы, – буркнул я.

Куролесов приложил палец к губам и прислушался. Где-то неподалеку заблеяла коза.

– Тсссс… Операция началась.

Мы приникли к щелям между штакетин, но начала операции пока не увидели. У тира никого не было, и я подумал, что, наверно, в том и смысл операции, что на площади ни души.

Вдруг из ворот вышли три человека.

Двое были в черных костюмах и белых рубашках с ослепительными воротничками. Третий, в сером, шагал чуть впереди.

Это был капитан Болдырев.

Мягкой, пружинистой, но в то же время смелой и решительной походкой они направились к тиру «Волшебный стрелок».

Дружно перепрыгнули лужу, взлетев над нею, как ласточки.

Капитан взбежал на крыльцо и решительно стукнул в дверь.

Дверь приоткрылась.

Капитан сунул руку в щель и, как репу, выдернул на улицу Барабана. Тот полетел по ступенькам прямо в лапы черному костюму. Костюм стремительно прохлопал его карманы, перебросил напарнику, который ласково обнял бородача и кинул на середину площади. Расставив рукава, Барабан, как планер, пролетел над лужей, приземлился у капитанского мостика, и тут же из-под мостика высунулась огромная рука, схватила Барабана за шиворот и втащила под мостик.

Капитан сдул с рукава пылинку.

– Фууу… – вздохнул Вася и вытер пот со лба.

Капитан вошел в тир. Следом – оба в черном. Дверь закрылась, и на ней неведомо откуда появилась табличка:

УЕХАЛ НА БАЗУ.

Прошла минута.

«Волшебный стрелок» спокойно стоял на месте. По его внешнему виду никак нельзя было догадаться, что внутри происходят какие-то события.

Прошла еще минута. И вдруг тир вздрогнул. Так всем телом вздрагивает корова, которую укусил слепень.

Вздрогнув, тир на секунду затих, но тут же начал мелко трястись, как будто точно под ним началось землетрясение. С железных крыш и стен посыпалась ржавчина. Одна стена внезапно стала надуваться, распухать наподобие флюса, крыша вытянулась кверху, по ней побежали железные пузыри. Вдруг крыша опала, стены втянулись внутрь и, пришибленный, тир похудел на глазах и потихоньку-полегоньку пополз в сторону. Отполз на несколько шагов, но тут же прыгнул назад, на старое место. Дверь со стоном отворилась.

послышалось издали, и под звуки «Пастушка» на крыльцо вышел черный костюм. В руке он держал синий наган.

– Выходи по одному! – приказал он.

В двери появился Кожаный. Глянул на заходящее солнце, опустил голову.

За ним вышел Сопеля, и снова черный костюм. У этого в руке был наган, крупный, как птица грач.

Запинаясь за порог, вышли на свет Цыпочка и Жернов. Замыкал шествие капитан Болдырев. Его неожиданный серый костюм радовал глаз. Так уж получилось, что все, кроме капитана, были одеты в черное. Но тусклы и заляпаны пятнами были пиджаки «монахов», а хорошо сшитые костюмы милиции имели глубокий бархатный цвет.

Процессия, в которой было что-то торжественное, потянулась через площадь. Опустив глаза, заложив руки за спину, шагали «монахи». Только Кожаный поглядывал по сторонам.

И в этот момент появилась лошадь.

Ошибка старшины Тараканова

Впрочем, появляться она начала давно.

Как только Кожаный вышел на крыльцо – из ворот рынка высунулась лошадиная морда, а когда в двери возник капитан Болдырев, стал виден и лошадиный хвост, а за ним – телега, на которой стояло пять молочных бидонов. Шестым в телеге был возчик-молоковоз, схожий с бидоном, в кепке и телогрейке. По лицу его было видно, что он времени даром на рынке не терял. Пока молоко из бидонов переливалось в кувшины покупателей, сам он наливался квасом.

Еле приоткрыв глаза, он лениво подергивая вожжи и чмокал губами. Лошадь на чмоканье не обращала особого внимания и неторопливо двигалась к «Волшебному стрелку». А навстречу – процессия, возглавляемая человеком в черном.

Заприметив процессию, лошадь остановилась. С глубоким подозрением оглядывала она приближающихся людей. Лошадь, очевидно, была умна.

– Чмок, чмок, – сказал молоковоз. Он и не пытался полностью раскрыть глаза и оглядеть препятствие на пути.

– Давай, давай, проезжай скорее! – послышался строгий голос.

– Чего еще? Куда? Тебя не спросил! – грубо ответил молоковоз, открыл глаза пошире, надеясь похамить, и тут увидел человека с наганом в руке. Это зрелище настолько потрясло возчика, что лицо его немедленно окрасилось в тона простокваши.

– Проезжай, – повторил человек в черном, наганом указывая направление пути.

Но молоковоз никак не мог сообразить, что же это такое, как же так – наганом ему указывают. В голове его для нагана не осталось места, все было занято квасом.

Зато у Кожаного в голове места было достаточно.

– Сопеля! За мной! – крикнул он, прыгнул в телегу и вырвал вожжи из рук молоковоза.

Сопеля кинулся за ним, сшибая бидоны.

Двое в черном разом вскинули наганы и нажали курки.

Гром выстрелов должен был немедленно потрясти площадь, но капитан крикнул:

– Не стрелять!

Тотчас пули, которые уж вылетели было из раскаленных стволов, юркнули обратно и затаились в гильзах. Наганы нервно икнули, как братья-близнецы.

– Нооо!!! Холерааа!!! – рявкнул Моня Кожаный и так дернул вожжи, что лошадь прыгнула, махом влетела в лужу, подняв из-под колес волну, которая и скрыла от нас происходящее. Когда же волна рухнула обратно, лошадь была у капитанского мостика. Так уж получалось, что этот диковинный помост никто не мог сегодня обойти.

Как только телега сравнялась с ним – из-под мостика вылетели сразу две руки. Одна схватила Сопелю, а вторая должна была схватить, конечно, Кожаного. Должна была, но не схватила. Вместо Мони схватила она одеревенелого молоковоза и вслед за Сопелей втащила под мостик.

– Но! Холера! – рявкнул Кожаный.

Прыгая, как заяц-великан, лошадь неожиданно быстро ускакала в переулок.

– Доставить задержанных! – негромко приказал капитан и перепрыгнул лужу.

Тут же из-под мостика вылетела грозная рука и лихо взяла под козырек.

– Лошадь надо было остановить, – недовольно сказал капитан.

Рука покраснела от стыда и спряталась, а вместо нее из-под мостика сам собой выкатился мотоцикл.

Капитан сел в коляску.

А за рулем никого не было, и я уж подумал, что в этот день, полный неожиданностей, мотоцикл без водителя рванет за Кожаным. Но тут на улице появился новый человек. В три прыжка подлетел он к капитану, шепнул ему что-то на ухо, и тот махнул рукой. Человек обернулся в нашу сторону. Это был Вася Куролесов.

– Эгей! Голубятники! – крикнул он. – Валяйте домой!

Он прыгнул в седло, и мотоцикл ринулся в погоню.

Взгляд с капитанского мостика

Внезапный отъезд Куролесова произвел на нас сильное впечатление.

– Как же так? – шептал Крендель. – Только что лежал в смородине и вдруг…

Крендель напряженно глядел под смородиновый куст, под которым даже трава не была примята. У травы был такой вид, будто по ней никогда не ступала нога человека. Кармановская милиция умела, оказывается, не оставлять следов.

Тем временем из переулка на площадь въехал крытый автофургон с маленькими окнами, закрытыми решеткой. Задняя дверь фургона открылась, из нее выпрыгнули два милиционера. Барабан, Цыпочка и Жернов, толкаясь плечами, забрались в фургон. Из-под мостика вышел и Сопеля. Он, кажется, не собирался устраивать побег и неторопливо поднялся по стальной лесенке в кузов. Зато возчик-молоковоз устроил бунт. Он никак не хотел садиться в машину, брыкался, цеплялся ногами за мостик.

– За что? – кричал он, изворачиваясь. – Меня-то за что? Я ведь ничего такого не сделал. Пусти! Мне надо бидоны сдавать!

– Проходи, проходи, – торопил Тараканов, подсаживая возчика в автомобиль. – Там разберемся.

– Где это там? Ведь я же ничего такого не сделал! Мне надо за тару отчитаться!

С трудом удалось водворить его в машину. Старшина запер дверь на железный засов, и, объезжая кармановскую лужу, фургон двинулся к милиции. Возчик сразу же прилип к решетчатому окну. Неожиданно большими глазами глядел он на мир.

– Мне надо бидоны сдавать! – кричал он.

– Чего раскричался, – сказал Крендель, поднимаясь наконец из лопухов. – Отпустят его. Нас отпустили и его отпустят. Какой нервный, только попал в милицию – сразу орет. Съедят его там, что ли? В милиции тоже надо держаться с достоинством.

– Еще бы, – сказал я.

– Ты вообще-то неплохо держался, – снисходительно добавил Крендель и похлопал меня по спине.

В милиции я, может, и правда держался, как надо, но сейчас чувствовал себя «подкидышем». Кожаный-то сбежал. А ведь это мы сказали капитану, кто играет в лото. Я-то особо не болтал, кроме «еще бы», слова не сказал, но и в этом «еще бы» был некоторый смысл. Капитан спросил: «И ты видел монахов?» – «Еще бы», – ответил я.

– Да не волнуйся ты, – сказал Крендель. – Догонят они его. Они же на мотоцикле. Сейчас поедем домой. Только давай на капитанский мостик слазим. А то чепуха получается: были в Карманове, а на мостик не залезли.

И мы полезли наверх, на кармановский капитанский мостик.

Ступеньки заскрипели у нас под ногами, запели на разные лады.

Снизу, с земли, мостик не казался таким уж высоким, но когда мы забрались на самый верх, встали на капитанское место, я понял, что никогда так высоко не поднимался.

Здесь, наверху, дул свежий ветер, мостик скрипел, как старый корабль, и лужа, лежащая внизу, добавляла морских впечатлений. Но я и не глядел на лужу, слишком мелка, незначительна была она и становилась все меньше, зато шире разворачивался город Карманов, с его переулками, красными и серыми крышами, рынком, вокзалом, башнями бывшего монастыря.

А ведь Карманов был, оказывается, красивый город. Во всех садах его цвела черемуха, по кривым переулкам ездили дети на велосипедах, на лавочках у ворот и калиток сидели старушки, лаяли собаки, серые козы бродили на пустырях. В лучах заходящего солнца Карманов казался тихим, спокойным городом, в котором хотелось жить.

Ветер задул сильней, и капитанский мостик поплыл, качаясь по волнам над городом Кармановом, который стал отчего-то уменьшаться, и все шире открывался горизонт. Я увидел за городом озимые поля, речку Кармашку с вековыми ивами, склонившимися над водой, синие далекие леса, а сразу за лесами близко, совсем близко показалась Москва, будто из-под земли выросла Останкинская башня и высотное здание у Красных ворот.

Оказывается, с кармановского мостика видно было очень далеко, и чем дольше стоял на нем человек, тем дальше, тем шире видел он. Скоро видели мы не только Москву, а совсем уж далекие южные степи и горы, которые синели над ними. Ясно была видна двуглавая снежная вершина – Эльбрус.

– Смотри-ка, смотри! – закричал Крендель и больно схватил меня за локоть. – Сюда смотри, ближе, ближе.

Я перевел взгляд с Эльбруса на черноземные степи, миновал Москву, вплотную приблизился к городу Карманову и вдруг ясно увидел внизу, под нами, сразу за городом, зеленое озимое поле, которое точно посередине разрезала проселочная дорога.

По дороге мчалась лошадь, запряженная в телегу, а за нею с коляской мотоцикл.

Погоня

Мотоцикл ревел.

Отсюда, с мостика, слышен был этот рев, перекрывающий мирные кармановские звуки.

– Наддай! Наддай! – кричал из коляски капитан.

Вася наддавал. Выкручивал рукоятку газа, изо всех сил прижимался к баку с бензином.

– Вот-вот! – волновался Крендель. – Сейчас накроют.

Но накрыть Кожаного Вася и капитан никак не могли, хоть и мчались изо всех сил. В этом было что-то загадочное, ведь телега с Моней на борту была недалеко, от силы метров тридцать.

– Да что такое? – горячился Крендель, переживая. – Что он, заколдованный, что ли?

Но Кожаный не был заколдован. Заколдована была дорога. Много лет подряд колдовали над нею бульдозеры и коровьи стада. Они-то наколдовали столько колдобин, что превратили дорогу во что-то, не похожее ни на что. Только сбоку, в профиль, имела она сходство с гребнем гребенчатого тритона. Но если гребенчатый тритон сам живет в воде, то здесь вода находилась в колдобинах, куда ранней весной и приползали нереститься гребенчатые тритоны из кармановского пруда. В иных колдобинах водились и караси.

Мотоцикл, вгрызаясь в дорогу, порой скрывался из глаз, а вместо него бил фонтан, будто на этом месте открылась нефтяная скважина.

Лошадь была умней мотоцикла, даже и милицейского. Она знала колдобины наизусть, чувствовала, куда надо шагнуть. Впрочем, телега иногда подскакивала на всех четырех колесах, а то и плавала, подобно барже.

– Поберегись! – крикнул Кожаный и метнул бидон. С реактивным свистом бидон пролетел над головой капитана.

– Наддай же! Наддай! – просил капитан, но Вася и так работал на предельных оборотах.

Надо было что-то придумать, и капитан рискнул. На полном ходу отвинтил он коляску, прыгнул на заднее седло. Не проехав и сантиметра, коляска затонула.

Мотоцикл сразу рванулся вперед. Расстояние между ним и телегой медленно сокращалось.

– Давай! – орал с трибуны Крендель. – Жми!

– Береги бензобак! – крикнул Кожаный и снова метнул бидон. Расстояние между лошадью и мотоциклом стало увеличиваться.

Увидев такое дело, Моня развеселился. Он оглядывался, улыбаясь, показывал фигу, приветственно подымал кепку и прощально ею махал. Полы его пальто трещали на ветру, как пиратский флаг.

Капитан достал пистолет.

Левой рукой он покрепче обнял Куролесова, а правой стал целиться. Но мотоцикл так кидало в стороны, что выстрел грозил самоубийством.

На полном скаку мотоцикл ворвался в особенно коварную колдобину, и капитан Болдырев вылетел из седла.

Он висел в воздухе, держась рукой за Васину шею, а мотоцикл по-прежнему мчался вперед. Волей-неволей капитан вынимал Васю из седла.

Дело могло плохо кончиться. Оба они могли сию же секунду оказаться в грязи, а это грозило плохими последствиями. Это грозило тем, что Вася и капитан отстанут от Кожаного раз и навсегда.

Надо было немедленно что-то решать, и капитан принял решение. Он отпустил руку. Вася остался в седле, а сам капитан пролетел над дорогой и, чувствуя, что падает в грязь, проделал в воздухе двойное сальто. Он приземлился на обочине, вполне устояв на ногах. На сером его костюме не было и пятнышка.

Мотоцикл рванулся вперед, догоняя телегу, а капитан поднял пистолет.

Грянул выстрел. Пуля ударила в колесо, вышибла в нем особо важную спицу – колесо отвалилось. Кожаный выпал из телеги в лужу и камнем пошел на дно.

Коричневый пузырь вырос посреди лужи, медленно лопнул, а когда Вася подъехал, водная гладь уже успокоилась. На поверхности не было даже и кругов. Вася заглушил мотор, слез с мотоцикла, изогнувшись, заглянул на дно лужи.

– Утоп! – крикнул он, беспомощно оглядываясь на капитана.

Вдруг впереди и дальше по дороге, метров за двадцать от Васи, из другой лужи показалась мокрая кепка. Кожаный выскочил из воды, встряхнулся так, что вокруг него на миг появилась радуга, и побежал через озимое поле.

– Стой! – крикнул Вася и побежал следом.

С кармановского мостика хорошо были видны маленькие фигурки, которые двигались к темнеющему вечернему лесу. Вот на поле осталась одна фигурка, вот и она скрылась под березами.

Капитан Болдырев подошел к лошади, ласково похлопал ее. Потом насадил на ось отвалившееся колесо, развернул телегу и поехал назад, к городу Карманову, подбирая по дороге пустые бидоны, коляску, мотоцикл.

Но мы уже не видели этого. Мы сами давно уж ехали на электричке домой. В Москву. В Зонточный переулок.

Сны похитителя

Приключения в городе Карманове так захватили нас, что мы совсем забыли о монахах, о тех белокрылых в черных капюшончиках, которые в этот субботний вечер по-прежнему сидели в квартире Похитителя.

Монахи истомились. Похититель ушел куда-то на весь день, не оставил даже блюдца с водой. Монахи дремали в садке, прижавшись друг к другу.

К вечеру вернулся Похититель. В садке слышно было, как он кряхтел и громко топал. Он тащил четвертый телевизор – «Темп». Похититель был не в духе, потому что этот «Темп» дался ему с трудом. Три с половиной часа пришлось Похитителю лежать под кроватью, ожидая, когда уйдут из дома хозяева, а потом еще лезть по пожарной лестнице на двенадцатый этаж с телевизором на плечах. К тому же он забыл оставить на месте преступления милицейскую пуговицу.

Пнув ногой садок с голубями, Похититель плюхнул «Темп» на диван и стал раскидывать комнатные антенны. Наладил дело, включил сразу все телевизоры, и тут же перегорели пробки. Чертыхаясь, Похититель взгромоздился на табурет, починил пробки и снова включил телевизоры. С полчаса смотрел он четыре передачи: «Сплав науки и производства», «Хочу все знать», «С песней вдоль околицы» и «Немецкий язык для химиков».

В голове его за полчаса образовалась такая каша, что Похититель плюнул, выключил телевизоры и достал «Краткую опись своих преступных деяний». Сегодня он не чувствовал особого вдохновения и записал коротко:

«Спер «Темп». Влажность воздуха… А черт ее знает, какая сегодня влажность, я не мерил. Но, в общем, влажно. Пока лез на крышу, совсем сопрел. А телевизор – барахло, прыгает все время и какие-то веревки на экране».

Захлопнув книгу, Похититель подошел к зеркалу.

– Ну что, рожа, – сказал он своему отображению. – Опять психуешь?…

– Как же не психовать-то. Веревки на экране…

– А с монахами что будешь делать?…

– Завтра повезу в Карманов. Встану пораньше, часиков в шесть…

– Ну, тогда спокойной ночи, – сказал Похититель своему собеседнику, лег спать и мгновенно уснул.

Приснились ему ромашки. Ромашки, колеблемые ветром, и маленький мальчик – это был он сам, Похититель, – бегающий посреди ромашек.

Как приятно, как весело было маленькому будущему Похитителю бегать среди ромашек, срывать их, нюхать, считать лепестки. Похититель смеялся, а ромашки взмахнули крыльями и улетели, превратившись в голубей. Вот голуби опустились обратно на лужок и превратились в телевизоры. Засияли на зеленом лугу голубые экраны. Похититель прыгал вокруг них и баловался, переключая программы. Вдруг все экраны разом запрыгали, на них появились какие-то веревки, и Похититель проснулся.

За окном на улице было темно и тихо. Изредка доносилось шуршание автомобильных шин. Вдруг под окном кто-то закричал:

– Держите его! Держите! Держите, товарищ милиционер!

Похититель вскочил с кровати и бросился к окну. На улице, под окном, никого не было.

Почему-то захотелось пить. Он побрел на кухню, достал из холодильника бутылку молока и, утоляя жажду, невольно подумал, не переключиться ли на холодильники.

– Ведите его, ведите! – снова послышался голос с улицы. – Ведите, товарищ милиционер.

Похититель снова подбежал к окну и опять никого не увидел.

«Кого-то взяли», – подумал он, укладываясь в кровать.

Второй сон его начался ровно и гладко. Начался он с того, что Похититель просто вышел из дому. Только прошел десяток шагов, глядь – на углу милиционер. Стоит спокойно, смотрит в сторону, но это как раз Похитителю и не понравилось. На всякий случай он нырнул в подворотню и сразу увидел милиционера. Тот качался на качелях и показывал издали блестящую пуговицу. Это был уже намек.

Сердце Похитителя забилось, он прыгнул в сторону и оказался в лесу. Здесь было тихо и спокойно, но это только так казалось. На самом деле лес был набит милицией до отказа. Милиционеры глядели из-под каждого куста, стояли под каждой осиной, как подосиновики.

Выход был один – взлететь. Похититель взмахнул руками – и полетел. Огромное облегчение почувствовал он, свежий воздух омыл его измученное лицо, ворвался в грудь.

«Только не оглядывайся», – твердил себе на лету Похититель, но оглянулся.

В сером, пасмурном небе ровным строем, журавлиным клином летели за ним милиционеры. Впереди на мотоцикле летел вожак с огромными погонами на плечах.

– Проснись! Проснись! – закричал сам себе Похититель и не мог проснуться.

Да и никто в Москве в этот поздний час не мог уже проснуться. Спал Крендель, спал жилец Николай Эхо, спал Тимоха-голубятник и весь наш Зонточный переулок. Да что Зонточный! В этот час спала вся Московская область, и с кармановского мостика сквозь голубую дымку видно было, как легко шевелится она во сне. Спящие города и деревни видны были с кармановского мостика, болота, над которыми подымался блеклый ночной туман, влажные от росы шоссейные дороги, на которых не было ни души, ни машины.

Только где-то у станции Перловка шевелилась в кустах маленькая, еле заметная фигурка. Это шел по следу Вася Куролесов.