Пять тысяч слов

II

Так сказал тайшигун, но мысль его не обрела покоя. Смутное ощущение какой-то своей вины заставляло его вновь и вновь размышлять о началах жизни и концах судеб, о величии и падении царств, о радости и страхе, о награде и наказании... Пели птицы в Саду порхающих лепестков, резвились бабочки над беседкой, стояла тишина над озером Спящих лилий. И только когда уединение этих мест было нарушено появлением государевой наложницы Дэ фэй, Цянь понял, в чем заблуждался.

Раньше ему не приходило в голову, что ведь и сам он долгие годы входил в ближайшее окружение государя, что ведь и сам он имел влияние на Сына Неба. Так почему же государь внимал не словам своего тайшигуна, изучившего мудрость ста школ, а пустым речам людей злых, завистливых и глупых? С тоской вспоминал теперь тайшигун, как много лет назад, начав писать свою книгу, он сказал себе: тому, кто держит таз на голове, зачем смотреть в небо? И, углубившись в летописи, отошел от жизни двора, прекратил прием гостей и прежние знакомства. В те годы император видел его лишь во время жертвенных церемоний да тогда, когда нужно было рассчитать календарь или обратиться к оракулу. Но ведь значения звездных фигур и расчеты для лунного календаря — все это так похоже на придворные забавы с гаданием и ворожбой. Вот почему, как понимал теперь Цянь, в глазах императора придворный историограф принадлежал к числу людей несерьезных и мыслился где-то среди актеров и веселых дев.

А ведь был, был день, когда тайшигун мог завоевать доверие государя и раскрыть ему глубины человеческой мудрости! Были жадные расспросы, были горящие глаза императора, с восторгом слушавшего легенду о царевиче Цяо! Но тайшигуну с высот его науки показалось неуместным давать толкование легенде в толпе придворных простаков, и государь, как ребенок, воспринял лишь ее поверхностный, неглубокий смысл. А потом день тот сменила ночь, и прошло еще много дней, и переместились начала инь и ян, и в далеком Северном океане рыба Гунь породила птицу Пэн, и, когда та взлетела на девяносто тысяч ли, над нею засмеялись цикада и голубь.

Вот о чем напомнила тайшигуну юная Дэ фэй, и вот о чем думал он, когда красавица, спустя несколько дней, вновь появилась на берегу озера Спящих лилий. Зачем пожаловала она сюда? Слушая приближающиеся женские голоса, придворный историограф ощутил беспокойство. Между тем Дэ фэй обогнула озерцо и, приказав служанкам остановиться, направилась к беседке. Нет, приход ее не был случаен. Все эти дни тайшигун размышлял о непостоянстве императора, но мог ли он предполагать, что юная красавица, едва попав во дворец и вкусив благосклонность государя, тут же ощутит и его холодность? Именно это тревожное чувство вновь привело ее к Беседке белого журавля. Дэ фэй почему-то верила, что найдет здесь тайшигуна, и надеялась, что его мудрость поможет ей понять сердце императора.

Приветствуя Дэ фэй, Цянь поклонился и, отложив кисть, закрыл тушечницу. Сосредоточенное лицо красавицы подсказало ему, что сегодня наложница императора пришла к озеру Спящих лилий не для купания, и он с облегчением выпрямился: на этот раз не повторится пытка, которая отравила ему первую встречу с Дэ фэй. Дэ фэй села, обвела взглядом рукописи, изящную тушечницу, груды бамбуковых дощечек, на которые наносились письмена, и сказала:

— Разговор с вами убедил меня, что я встретила человека, искушенного в мудрости древних. Могу ли я просить у вас совета?

Цянь утвердительно наклонил голову. Дэ фэй несколько раз обмахнулась веером и бросила его на циновку.

— Вчера государь посетил меня в моих покоях, — сказала она. — Вначале он был весел, много шутил и, лаская меня, воскликнул: «Вот одно из двух последних!» Когда я спросила его, что означают эти слова, сказал: «Утвердив власть дома Хань, я навсегда поставил его во главе Поднебесной. И мне осталось добиться двух последних вещей: найти совершенную красоту и отыскать дорогу в страну Белых Облаков, дарующую бессмертие. Совершенная красота — это ты, маленькая Дэ. А страну Белых Облаков надо еще искать...» При последних словах лицо его помрачнело, он впал в задумчивость, и жалость заставила меня сказать такие слова: «О, государь, я сделаю все, что в моих силах, дабы облегчить вам поиски последнего из последних!» Государь усмехнулся и, потрепав меня по голове, сказал: «Что ты можешь сделать, маленькая Дэ, если даже Сын Неба не знает пути в страну Белых Облаков!» Я осмелилась напомнить государю, что до пятнадцати лет была даосской монахиней и слышала от даосов о волшебном напитке, который открывает туда дорогу. Но Сын Неба не принял моих слов всерьез. Он становился все задумчивее, отвечал на мои ласки с рассеянным видом и покинул меня, не дожидаясь рассвета. Вот что привело меня к вам. С утра я не нахожу себе места — меня мучит мысль, что я могу лишиться расположения государя. Я боюсь, что думы о стране Белых Облаков отдалят его от меня, и я стану ему ненужной. Да, я молода и красива, и государь одарил меня титулом «фэй», выше которого только титул императрицы. Но разве не может случиться так, что мне придется снова стать просто девицей Дэ и вернуться к даосам? О нет! Я готова на все, чтобы сохранить любовь императора. Необходимо как-то умиротворить его мятежную душу. Я немало об этом думала и решила: надо или найти для государя страну Белых Облаков, или заставить его забыть о ней! Я знаю, что вы в немилости у императора. Помогите мне, и я обещаю вам вернуть его благосклонность.

Легкая улыбка тронула губы Цяня.

— Благодарю вас, дорогая фэй, — сказал он. — Я не противлюсь течению судьбы, и пусть в отношении меня свершится воля Неба. Что же касается вашей просьбы, то прежде, чем дать ответ, я должен подумать.

Уперев руки в колени и опустив голову, тайшигун некоторое время предавался размышлениям. Пели птицы в императорском саду, взволнованно порхал веер в руках Дэ фэй, все глубже в тьму вещей погружалась мысль тайшигуна... Наконец придворный историограф поднял суровое лицо и сказал:

— Есть два пути, по которым вы можете пойти, уважаемая фэй. Сначала я скажу о первом. Он не так мудр, но надежен. Вот он: в окрестностях священной горы Хуашань, в глухом ущелье Пинлай находится хижина, где живет с учениками отшельник Ли Шао-цзюнь — искусный маг и колдун, умеющий вызывать духов земли и неба. Духи некогда научили отшельника добывать из семян мака, произрастающего в ущелье, волшебный порошок. Тот, кто подвергается воздействию этого снадобья, мгновенно проникает в суть всех вещей и на время попадает в страну Белых Облаков, где испытывает блаженство бессмертных. Если фэй желает, она может достать этот порошок и время от времени давать его императору.

— Я немедленно пошлю надежного человека к Ли Шао-цзюню, — быстро прошептала Дэ фэй.

Тайшигун отрицательно покачал головой.

— Тот, кто желает получить магическое средство, должен сам совершить паломничество к горе Хуашань, выполнив при этом ряд правил. Они таковы: за двадцать дней до начала пути следует прекратить употребление хлебной пищи, дабы очистить тело от грубых отбросов, и заняться воспитанием дыхания. На двадцать первый день можно отправляться в путь, имея при себе определенное количество золота и хуцзе — особый верительный знак с изображением белого тигра. Золото и хуцзе вручаются приближенному левому помощнику колдуна, после чего Ли Шао-цзюнь совершает ночью жертвоприношение духам на горе Хуашань. Затем следуют отдельные обряды для мужчин и женщин. Так, женщина должна принести в жертву частицу своей плоти, например прядь волос, и трижды соединиться с духом горы Хуашань, который является ночью в тайное святилище. После этого служители колдуна выдают порошок.

Разгоревшееся лицо Дэ фэй и пальцы, стиснувшие веер, поведали Цяню, какую борьбу вызвало в ее душе описание трудностей пути. Прошло немало времени, прежде чем красавица сказала:

— Если бы я могла незаметно покинуть столицу, я бы исполнила все, что требуют условия паломничества.

Тайшигун окинул взглядом хрупкую фигурку юной наложницы, в которой наряду с изысканностью и изяществом теперь явственно ощущались воля и твердость.

— Я не сомневался в том, каким будет ваш ответ, фэй, — сказал он. — Но вспомните: я назвал путь к горе Хуашань не особенно мудрым. Да, его можно проделать, но зачем? Не получится ли потом так, дорогая фэй, что император будет встречаться с вами только за тем, чтобы получать из ваших рук магическое зелье? И не уподобится ли тогда ваше решение печальному поступку Мо-е? Вот предание, о котором вам следует помнить: мужу Мо-е, оружейнику, угрожала смертная казнь, если бы он не сумел изготовить волшебный меч для Хэ-люя — правителя царства У. Благородная Мо-е бросилась в печь, где плавился металл, так как, согласно поверьям, принесение в жертву женщины ускоряет плавку и придает будущему клинку чудесные свойства. Однако волшебный меч не спас от гибели ни мужа Мо-е, ни Хэ-люя: скоро войска Поднебесной вторглись в царство У и подчинили его себе. Так полезно ли противиться великому течению судеб? Разумно ли уклоняться от дао — естественного хода вещей, которому следует все сущее?

— Ваши слова очень похожи на то, чему учат в монастырях даосы, — сказала Дэ фэй.

Цянь слегка поклонился в знак согласия.

— Очень хорошо, — заметил он, — когда молодости и красоте сопутствует осведомленность. Да, я сторонник учения о дао. В прежней своей должности на государственной службе мне довелось составить суждение о важнейших чертах главных философских школ. Я изучал заветы Конфуция и его сторонников, трактаты последователей Мо Ди и номиналистов, труды законников, даосов и представителей школы «темного и светлого начал». И, познав все это, я увидел, что наиболее мудрым является учение о великом пути дао. К тому же, идеи даосов просты и легко применимы, вот почему при небольших усилиях они добиваются больших результатов.

Дэ фэй, постукивая веером по руке, отвела взгляд в сторону.

— Не понимаю, — проговорила она, — как могут добиваться чего-нибудь те, кто считает главным для человека отсутствие желаний, пустоту в сердце и недеяние.

— Уважаемая фэй ошибается, — почтительно возразил тайшигун. — Главным в учении о дао является следование естеству. Когда же человеческая дерзость противится этому, исход может быть печален. Так, летописи рассказывают, что в незапамятные времена божественный создатель Пань-гу, сотворив землю и небо, вырезал из белого нефрита луну, а из яшмы — зайца. С тех пор яшмовый заяц живет на луне и толчет в ступе снадобье бессмертия. Однажды знаменитый стрелок Хоу-и, убивавший из лука мышь на расстоянии в тысячу ли, решил добыть зайца с луны. Тот, испугавшись, предложил Хоу-и подарки, но стрелок отверг их, потребовав волшебный порошок. «Зачем он тебе, земному человеку? — сказал заяц. — Получив его, ты нарушишь естественный порядок и будешь несчастен». Хоу-и, однако, не внял мудрости зайца и забрал заветное средство. Затем произошло следующее. Жена Хоу-и, любопытная Чан-э, дождавшись, когда мужа не было дома, проглотила снадобье. После этого она превратилась в жабу и улетела на луну, навсегда расставшись с мужем. Тот, кто мечтает о бессмертии, должен смотреть на луну: в ясные ночи на ее светлом диске хорошо видны темные очертания яшмового зайца и несчастной Чан-э, вечно живущей на небесах в облике жабы.

Веер замер в руке Дэ фэй. Опустив глаза на циновку, она некоторое время молчала, затем, оглянувшись на берег озера, тихо произнесла:

— Речи, в которых государь уподобляется женщине, могут счесть дерзкими...

Цянь остался невозмутим.

— Фэй просила совета — я дал его, — сказал он.

Красавица вздохнула:

— Мудрым советом не всегда легко воспользоваться. Что значит «смотреть на луну»?

— Это значит — видеть то, что есть, и постигать сущее. Путь в страну бессмертия никому не известен, а жаба с зайцем видны каждое полнолуние. Разве этого мало, чтобы уяснить, в чем истина?

Дэ фэй внимательно посмотрела на тайшигуна.

— Вы считаете, — медленно проговорила она, — что бессмертие человеку не нужно?

— Да, — просто ответил Цянь. — Оно ненужно и невозможно, ибо нарушает великий естественный порядок — дао. Так пусть государь постигнет эту истину. Тогда он забудет страну Белых Облаков и навсегда останется с вами, дорогая фэй. В этом и состоит для вас второй путь. Он более труден, но истинно мудр.

Красавица, подумав, в сомнении покачала головой:

— Боюсь, что я не смогу убедить государя в ненужности бессмертия.

— О, это можно сделать! — проникновенно сказал тайшигун. — Надо только, чтобы государь увидел разницу между малым знанием и великим. В книге «Чжуан-цзы» об этом говорится так. Далеко на севере, в океане обитает рыба Гунь, величина которой достигает неизвестно скольких тысяч ли. Эта рыба превращается в огромную птицу, имя которой — Пэн. Опираясь о вихрь или смерч, Пэн взлетает на девяносто тысяч ли и направляется на юг. Цикада и голубь, смеясь над Пэн, говорили: «Когда мы поднимаемся в воздух, то просто взлетаем на вяз или сандаловое дерево. А иногда не долетаем даже до них и садимся на землю, вот и все. Зачем же взлетать на девяносто тысяч ли?» Тому, кто владеет малым знанием и не осознает этого, не понять вещей великих. Подобно цикаде и голубю, он всегда будет считать, что овладел совершенством. Так, многие восхищаются долголетием старца Пэн-цзу, прожившего восемьсот лет. Но так делают лишь те, кто не знает, что в глубокой древности росла цедрела да-чунь. Восемь тысяч лет длилась ее весна и столько же — осень!.. Мечтающий о бессмертии не знает многого, он не ведает о словах мудреца Чжуан Чжоу, который говорил: «Настоящий человек древности не знал ни любви к жизни, ни ненависти к смерти; не радовался своему появлению на свет и не противился уходу из жизни; безразлично приходил в этот мир и безразлично покидал его, и это все. Он не забывал того, что было для него началом, и не доискивался до того, в чем заключался его конец... Это означает, что он не прибегал к разуму, чтобы противиться дао, не прибегал к человеческому, чтобы помогать небу». Существует великий порядок; в соответствии с ним человек является смертным; зачем же доискиваться бессмертия?

Дэ фэй в задумчивости поправила складки своего убора. Какая-то печальная мысль положила тень на ее лицо.

— Может быть, ваши слова и мудры, — сказала она. — Но они не дают человеку надежды. Учение о дао не вытесняет из сердца скорбь. Человек живет и потом умирает — разве это не печально? Зачем жить и что-то делать, если надлежит исчезнуть? Всю жизнь стремиться к чему-то, работать не покладая рук, а потом уйти из мира и не увидеть плодов труда своего — разве это не вызывает отчаяния? Нет, все-таки смерть ужасна, в ней есть какая-то жестокая несправедливость!

Цянь понимающе покачал головой.

— Чжуан Чжоу тоже испытывал такие чувства, — заметил он. — Написав сто тысяч иероглифов и став совершенномудрым, он даже в своей глубочайшей книге восклицал: «Тело человеческое разлагается, а вслед за ним и его сердце — разве можно не назвать это великой скорбью? Жизнь человека! Действительно ли она столь неразумна? Или это только я один неразумный, а среди людей есть и не неразумные?» Но Чжуан Чжоу понимал: подобные мысли рождены малым знанием. Ибо лягушке, живущей в колодце, говорил он, бесполезно твердить об океане — она привязана к своей дыре. И Чжуан Чжоу обращался к учению Лао-цзы, к его великой книге «Дао дэ цзин», где говорится: «Когда все в Поднебесной узнают, что прекрасное является прекрасным, появляется и безобразное. Когда все узнают, что доброе является добром, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и легкое создают друг друга, длинное и короткое взаимно соотносятся, высокое и низкое взаимно определяются». Вот почему, развивая мысли Лао-цзы, Чжуан Чжоу говорил: «Нет в мире вещи, которая не была бы тем, и нет вещи, которая не была бы этим. Только тогда, когда существует жизнь, существует смерть; только тогда, когда существует смерть, существует жизнь. Вследствие того, что существует правда, существует неправда; вследствие того, что существует неправда, существует правда. Поэтому совершенномудрый не следует этому различию, а сообразуется с природой вещей и следует естественному течению». Что же касается людей, не постигших дао, то они нередко впадают в односторонность, отвергая одно и превознося другое — будто на самом деле мир существует в разделении, как дольки мандарина. Чжуан Чжоу говорил: «Изумительное и необыкновенное — вот что превозносится, вонючая гниль — вот чего гнушаются. Однако вонючая гниль снова превращается в изумительное и необыкновенное, а изумительное и необыкновенное снова превращается в вонючую гниль».

— Но разве действительно не существует противоположностей? — воскликнула Дэ фэй, напряженно внимавшая словам тайшигуна.

Цянь мягко усмехнулся:

— Они существуют, но они едины в дао — великом порядке мироздания. Между тем есть люди, изнуряющие свой ум в попытках постигнуть противоположности и не знающие, что они едины. Эти люди похожи на обезьян. Вот что о них говорится. Человек, содержавший обезьян, однажды, раздавая им желуди, сказал: «Утром дам вам три мерки, вечером — четыре». Все обезьяны пришли в ярость. Тогда он сказал: «Пусть будет иначе — утром четыре мерки, а вечером — три». Все обезьяны обрадовались. Чжуан Чжоу, рассказывая эти притчу, подчеркивал: гнев и радость обезьян нашли выход, но сущность вещей при этом не претерпела изменений. Так же и значения, которые люди присваивают различным крайностям, имена, которые они употребляют для обозначения противоположностей — «прекрасный», «ужасный», «добрый», «злой» — это не более чем слова, вроде «утром четыре, вечером три». Что от них меняется? Поэтому совершенномудрый соединяет в своем сердце противоположность неба и земли, правды и неправды и пребывает в естественном равновесии. Вот что значит следовать дао.

Две ласточки впорхнули под крышу беседки и тут же стремительно умчались. Проводив их взглядом, Дэ фэй сказала:

— Эти ласточки не знают, почему и зачем летают. Может быть, поэтому их полет так совершенен?

Тайшигун одобрительно кивнул:

— Фэй рассуждает в полном соответствии с истиной. Есть еще притча о сороконожке, которую спросили, как она передвигается с помощью множества ног. «Таково мое естественное устройство, — ответила она, — и я не знаю, почему это так». Каждому человеку даны свои пути пребывания в мире, и это называется естественным. Поэтому говорится: «Не следует уничтожать естественного человеческим; не следует уничтожать естественной судьбы искусственно созданными намерениями».

Дэ фэй выпрямилась и, прерывисто вздохнув, глянула в сторону Восточного дворца.

— Я подумаю над этим, — сказала она. — И попытаюсь поговорить с государем. Благодарю вас за совет. Прощайте.

Цянь смотрел вслед юной красавице до тех пор, пока яркие краски ее наряда не скрылись в зелени Сада порхающих лепестков. После этого он еще некоторое время сидел в задумчивости, неподвижно созерцая узор на циновке, а потом взял кисть, открыл тушечницу и начал быстро наносить на дощечку столбцы иероглифов. Это был новый вариант послесловия к книге, и он гласил: