Пьесы

А л я Б а т ю н и н а, землеустроитель.

И в а н Ш и ш л о в, телефонный мастер.

А л е к с е й В а с и л ь е в и ч О к а т ь е в, техник на лесоторговой базе.

А в д е й М и х а й л о в и ч М о ж а р е н к о в, председатель поселкового Совета.

Л а р и с а М а к с и м о в н а С а д о ф ь е в а, управляющая губернской лесоторговой базой.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч С а д о ф ь е в, ее муж, профессор губернского университета.

П а в е л Н и к о л а е в и ч Ф р я з и н, хозяин фабрики гнутой мебели.

А г а ф ь я Ю р ь е в н а, его жена.

В и т а л и й Н и к и т о в и ч М ч и с л а в с к и й, артист.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а, его жена.

Д а н и и л П е т р о в и ч П е р е в о з ч и к о в, адвокат.

М л а д е н ц е в.

Б у л ь-Б у л ь.

М ы с л и в е ц.

В и к т ю х а.

М а р ф а Б о р д о в а я.

Х л ы н к о в.

В е р х о р у б.

Т е р е н т и й П а с ы н к о в, поэт.

Ж и т е л и п о с е л к а, г о с т и, л а в о ч н и к и, м у з ы к а н т ы.

Часть первая

В темноте сцены постепенно возникает зарево. Пожар. Мы видим вышедшую из темноты, под красноватыми бликами, А л ю. Та остановилась, усталая, внутренне разбитая. Теперь мы замечаем, что на лице Али копоть, одежда ее прожжена. Появляется М а р ф а Б о р д о в а я. Еще достаточно молодая, крепкая баба в разодранной, грязной одежде. Марфа на ходу поет:

Еле слышно причитает, сбивчиво, жалобно.

М а р ф а (подходит к Але). Солнышком голову припекло? Месяц высоко повис… Молоденький. А я веревку схватила — за месяц уцеплю… Петелечку сделала. Помой личико-то… Вот тебе водица свежая. (Из пустых пригоршней как бы плескает на лицо Али. Припадает к ее плечу.)

А л я. Спасибо, Марфа.

Идут двое мужиков, один из них, с длинным багром — В е р х о р у б.

В е р х о р у б. Не иначе — контра. Ихних рук этот пожар. А двери-то, говорят, подперты были.

М у ж и к б е з б а г р а. Кто теперь разберет…

Появляется Ш и ш л о в, рослый парень лет двадцати пяти, бледнолицый, с усталыми, напряженными глазами. У него в руках плотно набитая сумка телефонного мастера и моток провода.

Ш и ш л о в. Аля!.. А я метался: вдруг и ты там, в огне…

Аля молчит.

Хороший телефонный аппарат сгорел.

А л я (с укором). Ребята мои… в окна прыгали…

Ш и ш л о в. То банда налетит, то тиф. Теперь вот откуда-то пожар… Знаешь, прямо душа, как бомба, готова разорваться. До чего же еще люди несчастные… (Ласково.) Ладно, успокойся. Товарищи твои живы.

А л я. Иди-ка ты, Ваня, спать.

Ш и ш л о в. Могу и пойти, но сны я вижу странные: в голову приходят мысли — гениальные, удивительные слова… Я их твержу, твержу, чтоб запомнить. Просыпаюсь, а оказывается, что вместо них бормочу какое-то «дыр-мыр-пыр». Отчего бы?

А л я. Форточку на ночь открывай.

Ш и ш л о в. И люди, с которыми во сне говорил, к яви меняются!.. Только ты приходишь из моих снов совершенно не изменившись. (Уходит.)

Шумно переругиваясь, валит толпа баб. Они тоже с пожара. Среди них Н а с т я, лет около тридцати, на ходу поправляет растрепавшиеся волосы.

Н а с т я. В город звонить надо. В губчека!

П е р в а я б а б а. Таскать будут. Особенно — кто по соседству живет.

Проходит с подчеркнутой неторопливостью М л а д е н ц е в — здоровенный мужчина лет под тридцать, в котором чувствуется и хватка, и сметливость. Младенцев увидел мужиков — и подался в сторону.

Входит Х л ы н к о в, статный мужик лет около сорока, слегка подволакивает ногу.

Х л ы н к о в. Чего горело?

В е р х о р у б. Школа. В ней, пока лето, землемеры квартировали. Дотла сгорела.

Х л ы н к о в. А кто эта молодая?

В е р х о р у б. Главная тут. Из города. Землемерами командует. (С подозрительностью.) Постой-ка, а ты кто такой тут шатаешься?

Х л ы н к о в. Из Вязников я. Приехал лесу раздобыть.

М у ж и к б е з б а г р а. Как так раздобыть?

Х л ы н к о в. В поселке-то вашем — лесоторговая база.

В е р х о р у б. База!.. Губернская она. Не про тебя.

Х л ы н к о в. Да уж третий день канючу. (Зевает.) Разбудили весь поселок… А они, землемеры, чего тут делают?

В е р х о р у б. Меряют землю. Говорят, завод тут будет строиться. Да еще большая железнодорожная станция.

Х л ы н к о в. Мужики, у вас у кого, часом, нет ли какого повыше знакомого на этой лесобазе?

В е р х о р у б. Есть.

Х л ы н к о в. Да ну! Начальник, большой?

В е р х о р у б. Самый-самый. Бревна в штабеля укладывает, Илья Верхоруб.

Х л ы н к о в. Познакомил бы, а?

В е р х о р у б (подает руку). С моим почтением.

Х л ы н к о в. Ты?! Самый-самый… Эх, мать твоего отца, прохожего молодца! (Уходит.)

Губернская лесоторговая база, находящаяся в поселке Птюнька. Уголок конторы с телефоном. Правее — широко открытая панорама: штабеля бревен и рельсовые пути.

Доносятся гудки паровоза, визг механических пил. Эта, новая, картина, как и все последующие, возникает стремительно, без отбивки паузой или светом.

С а д о ф ь е в а (азартная, красивая, в деловой одежде, в сапогах, вбегает справа и, сложив рупором руки, кричит). Платформы с досками не задерживайте!..

Появляется Х л ы н к о в.

Х л ы н к о в. Эх, быстра… Товарищ Садофьева! Ежели же мне без лесу возвернуться домой, на деревню, тогда ж пропадай… Хата развалилась! Пока воевал да ноги-руки заново прирастали…

С а д о ф ь е в а. Воевал? Где был ранен?

Х л ы н к о в. В германскую бог миловал. Зато опосля расшарахало, когда Крым брал.

С а д о ф ь е в а. Садись. В каких частях был?

Х л ы н к о в. В пехоте. Плыли-шлепали через Сиваш…

С а д о ф ь е в а. А я, понимаешь ты, в кавалерии.

Х л ы н к о в. Ого!..

С а д о ф ь е в а. Тебя как звать-то?

Х л ы н к о в. Львом, Лев, сын Борисов, Хлынков.

С а д о ф ь е в а (веско). Иди, Лев, к старшему конторщику, скажи, сколько тебе лесу надо, — и вывози.

Х л ы н к о в. Ну, выручила!.. Баба ты — нашенская. (Горячо жмет руку Садофьевой, уходит — тут же возвращается.) Послушай, а деньги куда платить?

С а д о ф ь е в а. С тебя-то деньги?.. (Зовет.) Наза-ар!

Входит М л а д е н ц е в, он — старший конторщик.

Оформи лес за государственный счет — инвалиду Красной Армии.

М л а д е н ц е в. Как прикажете. (Уходит.)

Х л ы н к о в. Эх, мать твоего отца… Дай я тебя поцелую?

С а д о ф ь е в а (подставляя щеку). Целуй, Лев Хлынков!

Хлынков целует и бежит, но снова возвращается.

Еще поцеловать? Раскочегарился? Знать, хорошо тебя после ранений сшили…

Х л ы н к о в. Слушай, это же… Говорят, твою базу будут сносить? Землемеры… Такую бабу сносить!

С а д о ф ь е в а. Ладно, ты не волнуйся. Может, базу еще и не тронут.

Х л ы н к о в. В случае чего — только свистни! Всех подыму. Дурачье! Такую бабу сносить… (Уходит.)

Звонит телефон.

С а д о ф ь е в а (берет трубку). Садофьева. А, товарищ Перевозчиков! Что? Пожалуйста, слушаю. Три-четыре кубометра? Да хоть сегодня! Пиломатериал есть, качественный. Ясно, что для дачи. Только, если сносят дачу, зачем же ее надстраивать? Землеустроительские планы так составлены, что ваша дача попадает под снос. Знаете?.. Конечно, Батюнина, землемерка. Пытаемся и мы… Так ведь злая кобылка, лягается. Полностью разделяю, планы нужно воплощать более гибко. Вот вы и скажите где следует. Голос ваш авторитетный: законник, адвокат… Всего и вам наилучшего, Даниил Петрович. (Вешает трубку.)

Входит О к а т ь е в. Интеллигентный молодой человек в рабочей одежде. Вытирает паклей руки, запачканные машинным маслом.

О к а т ь е в. Звали? В моторе большой пилорамы пришлось повозиться…

С а д о ф ь е в а. В тупике стоял вагон под пломбой. Это вы распорядились выдвинуть его в первый путь?

О к а т ь е в. Я. Вероятно, он случайно попал, этот вагон. Снаружи написано: «Дерево, дранка», а внутри знаете что? Мука! Белая. Хочу отогнать на станцию. Пускай разбираются, почему загнали к нам.

С а д о ф ь е в а. Поставьте его туда же, где стоял. В тупик.

О к а т ь е в. Лариса Максимовна, иногда не по прямому назначению с базы уходит лес… Может быть, вам видней, куда лес направлять. Но мука… Целый вагон…

С а д о ф ь е в а. Мне и в данном случае видней, Алексей Васильевич.

О к а т ь е в. Хорошо, я верну его в тупик, хоть и не понимаю… (Хочет уйти, но останавливается, пораженный догадкой.) От нашего тупика колесный путь накатан… Прямо к реке, где баржи стоят. Так вы и муку на подводах собираетесь к баржам?

С а д о ф ь е в а. Эк у вас фантазия заработала… Лучше скажите-ка, давно у вас — роман с Алевтиной Батюниной?

О к а т ь е в. Роман? Стоило мне раз-другой проводить Батюнину до дому или зайти к ней выпить чашку чаю… Вот — глухомань!.. (Уходит.)

И сразу — музыка граммофона, веселое пение, хохот, крики подвыпивших мужчин и женщин. Комната в доме Садофьевой. Под граммофонную пластинку с мелодией танго один из гостей, артист городского театра М ч и с л а в с к и й, танцует и поет:

Мчиславский дурачится. Танцует он со своей женой, Н а д е ж д о й К л е м е н т ь е в н о й.

Ф р я з и н. Хватит танцев, друзья! Я спою вам романс…

О к а т ь е в (Фрязину). Механика с вашей фабрики фамилия — Темяшов? Сегодня рабочий с вашей фабрики поздоровался со мной: «Здравствуйте, товарищ Темяшов!» Представляете? Странно, что в Птюньке, где все друг друга знают, меня постоянно принимают за кого-нибудь другого: то за фельдшера Брюкова, то еще за кого-то, только не за меня самого. Лицо у меня, что ли, такое?

Входит муж Садофьевой, С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч, лет около сорока, в очках, несет в обеих руках большие лампы-молнии.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. А то ведь темно, хоть в жмурки играй… (Ставит лампы в разных углах комнаты.) Очень будет теперь хорошо. Верно?

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. Уж и так столько свету… Керосин расходуете, Сергей Варфоломеевич.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Мне казалось… (Близоруко, с улыбкой, щурится.)

Ф р я з и н (жене). Похвастаться он, что ли, хочет лампами? Коллекция у него всяких светильников.

С а д о ф ь е в а. Дорогие мои гости, закусывайте. Я старалась.

М ч и с л а в с к и й. Лариса Максимовна! Милая Ларочка… За твое счастье, друг! (Сергею Варфоломеевичу.) Муж, не смотрите на меня зверем!..

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Ничуть!

Ф р я з и н. Дамы и гос… товарищи! Хоть я и не пролетарский элемент, но я рад, я счастлив… в этом обществе… такие достойные люди! Цвет нашего поселка… Выпьем за цвет… нашего…

М ч и с л а в с к и й. Нашего лица. За здоровый цвет.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Ура-а! Долго в цепях нас держали, долго нас голод томил!..

А г а ф ь я Ю р ь е в н а (тихо мужу). Больше не пей. Элемент!

С а д о ф ь е в а (на авансцене, с Окатьевым). Что наши землемеры? Лечат ожоги? Следователь выяснил наконец, отчего случился пожар?

О к а т ь е в. Следователь мне не докладывал.

С а д о ф ь е в а. Мрачный демон. Придет, придет ваша Аленька! (Отходит, берет под руку жену Фрязина.) Вы что-то невеселы, Агафья Юрьевна?..

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. Веселиться не от чего, Лариса Максимовна. А тут еще всякие ужасы в поселке. И на что тут это строительство, завод? Такая красивая дачная местность.

С а д о ф ь е в а. Вашу фабрику эта землемерка не трогает? Если ее подмазать, что-то меняет в плане. Слыхали? Да об этом весь поселок гудит! Кому дачу спасла, обошла стороной, не обрезала участок. Кому угодья при доме…

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. А ходит — будто богиня чести. Тьфу! Говорят, ваша база под снос идет? Разор…

С а д о ф ь е в а. Может быть, все образуется. Я землемерке — сунула.

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. Вы?! Лесобаза-то не ваша, государственная…

С а д о ф ь е в а. Из государственных интересов и сунула. Государство тоже нужно защищать от дурацких планов.

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. Взяла?

С а д о ф ь е в а. Хапнула. Вот так! Да пока что ничего в плане этом своем не изменила. Как была лесобаза под снос, кажется, так пока и остается.

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. Да ее ж за это… Вы послушайте! Стоит разговаривает однажды с моим Павлом Николаевичем… Потом ручками повертела — и отдает ему, что бы вы думаете? Его часы! Мой-то глаза таращит… Как евоные часы в ее руках очутились? А она хохочет, заливается. Это, говорит, у меня от цирка этот… как его?.. Рудимент! В цирке, еще девчонкой, фокусы показывала. Срам! Кому нынче дела доверяют… Раньше, до революции, если уж выбирали, так хоть делали! Экая молодежь пошла…

С а д о ф ь е в а. Какая она молодежь. Ссылку еще до революции отбывала. Говорят, что за подпольную большевистскую работу. А мне-то думается теперь, не по уголовным ли делишкам? Вашу-то фабрику оставила не случайно?..

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. Всеми святыми клянусь…

С а д о ф ь е в а. Оставить на плане сноса целую фабрику — это, знаете ли, большими деньгами пахнет.

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. Мой Павлуша давал, да скрыл от меня? Так пускай бы уж теперь хоть слово сдержала! До конца. Матерь божья, что за нравы такие? Без взятки и глоток воздуха в горло не попадет!

Комната в одноэтажном доме, где квартирует Аля Батюнина. Стол с разложенными на нем деловыми бумагами. Два-три стула, койка. На столе — телефон. Вбегает А л я — в костюме клоуна: синее трико, туфли на высоких каблуках, с золотистыми пряжками, голубая курточка, зеленый парик. Играет на губной гармошке. С улицы доносятся голоса поселковых ребятишек.

А л я (стоя в дверях, отвечает на приветственные крики). Пока, ребята! До новых представлений! (Показывает на прощанье смешной фортелек.) Скучать буду без вас… И-и-и!.. Опять наплакала два ведра слез!

Звонит телефон. Аля подбегает к нему.

Слушаю… Батюнина… Та-ак… И в губисполкоме считают, будто я собираю дань с населения? Вы лично так не считаете? А напрасно! Беру. Борзыми щенками. Как это для чего? Я их выращиваю и езжу с ними на охоту. Вы знаете, что такое королевская охота? Еще я беру продуктами — маслом, яйцами, окороками. Растолстела — в кресло не влезаю. Но у нас тут фабрика гнутой мебели — хозяин, нэпман Фрязин, постарался. Сварганил сиденье — тройного объема! Да поймите же, я не могу не тронуть лесоторговую базу. Если я ее не трону, обойду — куда мы сунем железнодорожную станцию. Это — азбука строительства! Заводу, а через несколько лет и городу — да, да! Здесь будет и город! — нужна настоящая, большая станция. Лесоторговую базу губисполком собирается перенести вообще в другой уезд. Оревуар, месье, до свиданьица. (Вешает трубку. Прошлась пальцами по бедрам. Хохочет.)

Звонок телефона.

Слушаю, Батюнина. Кто говорит? Интересно… Ну-ну…

М у ж с к о й г о л о с. Засиделась ты со своими землеустроителями в нашем поселке, Батюнина. Пора и честь знать.

А л я. Как просто!

М у ж с к о й г о л о с. Сама не уедешь — придется поступить с тобой иначе. Всякие могут быть неприятности. Да и молвой о взятках ты уже очень-очень замазана…

А л я. Отмоюсь.

М у ж с к о й г о л о с. В общем, дорогая Батюнина, по первой же стежке-дорожке убирайся отсюда подобру-поздорову. Не то завязнешь по уши в грязи, а может быть, и… Жить тебе еще не надоело?..

А л я. Поди ты знаешь куда… (Вешает трубку. Взволнованная, остановилась у стола. Достала из ящика браунинг. Улыбнулась — и сунула его в карман курточки, туда же опустила и губную гармошку.)

Появляется Ш и ш л о в. Он очень серьезен в эту минуту и гневно собран.

Ш и ш л о в. Здравствуй, Алевтина.

А л я. Привет! (Взвинченно веселым тоном). Что так сурово сдвинуты твои орлиные брови, Иван Шишлов?

Ш и ш л о в. Почему в таком наряде?

А л я. Всегда вожу с собой, в своем сундучке. Давала представление поселковым ребятишкам.

Ш и ш л о в. Где?

А л я. Да вот здесь, рядом, на площади. Одна работала за целый цирк. Музыкальная эксцентрика… Где же мой оркестр? (Лезет в карман курточки, но достает прежде браунинг, кладет на стол, потом извлекает и губную гармошку.) Фокусы показывала! И акробатические трюки…

Ш и ш л о в (взял у Али губную гармошку, выдувает из нее нечто мелодически несуразное). Вот я тебя и поцеловал!

А л я. Когда?

Ш и ш л о в. Гармошка-то губная.

А л я. Отдай!

Ш и ш л о в (с восхищением). Слушай, говорят, ты у жителей на глазах ленту изо рта тянула?! Было?

А л я. Было… Еще гимназисткой я сбежала из дому и устроилась в бродячий цирк. Понимаешь ли, отец мой жил тогда в эмиграции, в Париже. И была я абсолютно уверена, что именно с бродячим-то цирком как-нибудь к нему доберусь. Увижу его…

Шишлов, А ты — не робкого десятка.

А л я. Характеристика-то к чему же? (Проделывает фортели с браунингом.)

Ш и ш л о в. Брось ерундить. Я слышал, как с тобой говорили по телефону.

А л я. Да?..

Ш и ш л о в. Мимо ушей телефонного мастера много разговоров проскакивает. Соединяю-то, правда, не я, а телефонистка. Однако же кое-что слышу и я.

А л я. Хорошо. И кто же со мной разговаривал?

Ш и ш л о в. Вот это не смог понять. Хотя знаю все голоса жителей Птюньки. И даже голоса многих губернских товарищей, которые приезжают и имеют здесь дачи. А вот откуда позвонили — это я очень просто засек.

А л я. Откуда?

Ш и ш л о в. Из дому Садофьевой.

А л я. Ждет меня сегодня вечером на пирушку. По случаю дня своего рождения.

Ш и ш л о в. Странная бабенка.

А л я. Чем странная?

Ш и ш л о в. Лихо торгует государственным лесом, как своим, — вот чем странная. Иной раз целыми вагонами отгружает, куда ей только надо. Казалось бы… Биография — как стеклышко. Вот смотри: до революции училась в Петрограде на Высших женских курсах. В восемнадцатом году — боец кавалерийского эскадрона. Ну, тут, конечно, личное. Втрескалась в командира эскадрона — и за ним. Но воевала хорошо. Даже именное оружие получила. У нас в поселке и есть два человека заслуженных, она да председатель поселкового Совета Можаренков, орден Красного Знамени имеет. Он, Авдей Можаренков, как раз тот самый ее бывший командир эскадрона… Ну, про этого ничего не скажешь, честняга парень. После гражданской он, конечно, к семье вернулся. А Садофьева выскочила за приват-доцента губернского университета. Теперь профессор ее муж, химик. Так ведь тоже наш человек, преданный советский спец. Откуда бы взяться в ней этой буржуазной гнили. Посмотришь — от ее боевого прошлого вроде ничего и не осталось. Все — деньги!

А л я. А как ты узнал про ее махинации с лесом?

Ш и ш л о в. Да из телефонных переговоров.

А л я. Работенка у тебя…

Ш и ш л о в. Так и не хочешь, а слушаешь! Иной раз — уши вянут. Линию ремонтируешь или, от нечего делать, возьмешь наушники, когда телефонистка работает. Тут такого наслушаешься!.. Я как вернулся в семнадцатом году с германской — так и сюда, на коммутатор. По военной своей профессии. Восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый, двадцать первый, а сейчас уже двадцать второй год… Целых пять лет, даже с лишним прозябаю. А ведь надо мир переделывать!..

А л я. Как же ты его хочешь переделать — мир?

Ш и ш л о в. Это, знаешь, материя не простая. Вдруг однажды читаю Гоголя… Помнишь одну его вещицу, там русалки на берегу, под серебряной луной, резвятся. И светятся насквозь, прозрачные… А про одну русалку говорится: тело ее не так светилось, как у прочих, внутри его виделось что-то черное. Она-то, она именно и оказалась ведьмой!.. Гениальная идея, если это не к русалкам, а к людям. Ведь все пороки человека — оттого, что он закрытый. Шкура на нем непроницаемая, пещерная, еще от прошлого… Вот я и замечтал. Эх, сделать бы людей прозрачными… Когда-нибудь к этому наука придет, увидишь!

А л я. А если и во мне, и в тебе что завиднеется черное?

Ш и ш л о в. В тебе?! (Смеется.)

А л я. Скажи-ка ты мне, телефонов тут много стоит?

Ш и ш л о в. Нет, мало… Было совсем раз-два, да я расстарался.

А л я. А ты не мог перепутать, Иван, откуда мне звонили?

Ш и ш л о в. Точно засек! Может, тебе с Можаренковым об этом телефонном разговоре посоветоваться? По секрету.

А л я. Ну! Нашел с кем… Три месяца экспедиция работает, и все время я с этим твоим Можаренковым грызусь, как собака.

Ш и ш л о в. За поселок он дрожит.

А л я. Здесь один только есть человек, с которым посоветоваться можно. Окатьев. Алексей Васильевич. Образованный человек. Беспартийный, но в душе — большевик.

Ш и ш л о в. Только ты с ним не очень-то…

А л я. Дурачок ты, Иванушка, очень даже прозрачный… Редко кто, как Алексей Васильевич, понимает женщину. Вот ты смотришь на меня, глаза таращишь, и всякое соображение у тебя запутывается. Так ведь?

Ш и ш л о в. Наоборот. В полной ясности мое соображение. (Хочет обнять Алю.)

А л я (отстраняясь). Вот и вся твоя ясность! Интеллигентный человек видит в женщине прежде всего товарища. Погоди минутку, я переоденусь. (Выходит.)

Ш и ш л о в (громко, чтобы слышала Аля). Интересно, почему это Окатьев — интеллигентный и образованный, а я тебе — необразованный? Да я целую гору книг прочел!

А л я (говорит из другой комнаты). Целую гору? Откуда?

Ш и ш л о в. Может, у меня самая богатая библиотека во всем уезде, не только что в поселке. А может — и в губернии.

А л я. Ври, да не завирайся.

Ш и ш л о в. Так? даже не обижаюсь… А книги я вот как добыл. После германской… в семнадцатом, вернулся в поселок. Вижу: мужики, бабы сюзяевский дом растаскивают. Кто перину, кто кровать резную волокет, кто бричку, кто лошадей ведет или скачет на них. Один, помню, без уздечки, вцепился в гриву, пятками бьет коня, а тот взбрыкивает да взбрыкивает, не знает, куда ему повернуть. Сундуки всякие тащат, одежду. И все мимо наших окон. Думаю, дай-ка и я схожу, погляжу чего. Прибежал. А Сюзяевы большие помещики были. Домина и посейчас стоит, этот, что с колоннами, где поссовет. Вбегаю, значит, в дом. Всюду пусто. Еще дверь толкнул, гляжу — огро-омная зала! И от пола до потолка полки! Все под стеклом, филеночки разные. А за стеклом — книги! Я еще в детстве любил почитать, что попадалось. А тут такое богатство… Мужики-то, думаю, вот дураки! Перины волокли. А тут… Во всех дверцах ключики бронзовые торчали. Открыл. Сгреб наугад десяток книг — и сразу пуд, а то, может, и два. Тяжело. Выскочил я во двор, говорю барскому конюху: «Давай, брат, запрягай самые большие телеги. Книги будем спасать. А то ведь еще и дом подожгут, сгорят книги». Так мы с этим конюхом, считай, всю библиотеку перевезли ко мне. Забили дом и сарай сверху донизу книгами. Мать ахает: повернуться негде. Тут я давай пристройку к дому гоношить. Все книги разместил. И ну читать! Так с тех пор все пять лет и читаю. Даже глаза подпортил, да что-то очки трудно достать. И про Римскую империю, и про великую Французскую революцию, и романы всякие. Брокгауз и Ефрон… полностью! А ты говоришь о некоторых интеллигентах, будто они что-то там понимают, и особенно в женщинах… Вопрос женской эмансипации я проштудировал от исторических истоков почти до нашей революции.

А л я. И что же?

Ш и ш л о в. Эмансипация — лишь самое начало освобождения женщины. Ее настоящее восхождение к вершинам жизни — еще впереди! Правда, нельзя забывать, что женщина — это женщина. Существо особое. Требует ласки, детей, любви. Все-таки она кошка.

А л я (вышла, переодетая, в обычной своей одежде). Кошка?!

Ш и ш л о в. Извини, тут я переборщил. Я ведь как раз ярый сторонник эмансипации… Я и на этот счет идеи имею. Вселенские. Слушай-ка, очень меня волнует один инженерный вопрос… Все-таки ты для строек работаешь, помоги обмозговать. Стоят испокон веков дома. И в один этаж, и в несколько этажей. Одним боком к солнцу, а другим, никуда не денешься, смотрят в тень. А сколько людей от этого страдают, болеют! Без солнца. Особенно у нас в России, где, тебе ясно, не Кавказ и не Италия. Вот я и думаю: а нельзя ли сделать так, чтобы дома вращались? Земля вращается вокруг солнца. А дома пусть поворачиваются к солнцу, как подсолнух! А? Может так быть?

А л я. Может.

Ш и ш л о в (радуется как ребенок). Спасибо тебе, поддержала. Больше того скажу тебе: вы, строители, со временем станете совсем не нужны. Города будут не строить, а сеять — наука дойдет! Из специальных семян дома будут развиваться, как прекрасные растения. И всегда — лицом к солнцу.

А л я. А люди будут порхать над ними, чирикать и ронять перышки? Пойдем-ка вместе к Садофьевой сходим?

Ш и ш л о в. Меня вроде бы не приглашали.

А л я. Ты меня сопровождать будешь. Мой кавалер. Закурим?

Ш и ш л о в. Все мои принципы кувырком! Курящих женщин принципиально не терпел. А тебя… всю тебя, всю, понимаешь? Заласкал бы, зацеловал.

А л я. Какая я тебе пара. Ты молодой. А я… Двадцать шесть лет, а выгляжу, пожалуй, на все сорок.

Ш и ш л о в. Что ты! Ты такая… поэтичная… Как ты, знаешь… «и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука…».

А л я. Траурных перьев не хочется. Все. Двинулись. Пойдем, пойдем. Великий теоретик и друг женщины!

Комната в доме Садофьевой, где продолжается пирушка. Входит еще один гость. М ы с л и в е ц. Пошатывается, говорит сиплым голосом.

М ы с л и в е ц. Могу вам сообщить приятную новость! В поселке холера.

Общее замешательство.

— Холера?!

— Да откуда?

— А почему бы и нет.

— Господи, сыпняк пережили и брюшной…

М о ж а р е н к о в (Мысливцу). Откуда вам про холеру-то стало известно?

М ы с л и в е ц. Т-товарищ председатель поссовета… я к ним заходил. Да не бойтесь вы меня, господа! Вот шарахнулись-то. Заходил, да.

М о ж а р е н к о в. Доктор наш знает? Был у них?

М ы с л и в е ц. Был. Но он говорит, что это не холера, а дизентерия.

М о ж а р е н к о в выходит.

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. И это — учитель пения!..

Ф р я з и н (жене). Его фамилия — Мысливец, а прозвище — Квартирка. Однажды в школьной уборной он спросил у мальчишек… э-э… между делом: «Ребятки, не знаете ли вы, где бы мне снять квартирку?» С тех пор так и присохло…

М ы с л и в е ц. Холера это, я уверен.

О к а т ь е в. Живем, носимся с проблемами, а смерть ходит рядом.

М ч и с л а в с к и й. Чума! Пир во время чумы. (Хохочет, наливает себе вина.) Выпьем за чуму!

Ф р я з и н. Нет уж, избавьте. Простите, забыл ваше имя и отчество?

М ч и с л а в с к и й. Гамлет Макбетович.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч (громко обращается к гостям). Вы когда-нибудь наблюдали стрекозу?! Когда она оказывается в тени, бедняжка вся как-то съеживается… А стоит ей попасть под солнечный луч — сразу начинает… стрекозить!..

Ф р я з и н. Позвольте спросить, и какая же все-таки в данном стрекозении мысль?

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. А Павлу Николаевичу обязательно мысль подавай. И дня не может прожить без мысли человек!

С а д о ф ь е в а. Сереженька, ты так всех наших гостей распугаешь.

Возвращается М о ж а р е н к о в.

М о ж а р е н к о в (Мысливцу). Советую вам не распускать панических слухов. Говорил с доктором по телефону. Холеры никакой в поселке нет. Точнее говоря, в двух семьях разболелись дизентерией. Троих детей из этих семейств доктор положил в поселковую больницу.

М ч и с л а в с к и й. А все-таки чума — лучше!

М о ж а р е н к о в (подошел к Мчиславскому, почти шепотом). Я бы тебя, белогвардейский недобиток… Вот как полоснул бы от плеча до ж… ниже поясницы. (Садофьевой.) Лариса, зачем ты позвала сюда эту шантрапу?

С а д о ф ь е в а (тихо). Авдеюшка, пожалуйста, не ссорься с интеллигенцией. Интеллигенция, дорогой, она всех на своем слове носит, как на крыле.

М о ж а р е н к о в. Старорежимные представления у тебя. Все-таки хоть ты и воевала, и выдвинули тебя делом заправлять губернского масштаба… А умишко у тебя все еще задом смотрит.

С а д о ф ь е в а. Задом? Для моего разумения слишком тонко сказано.

М о ж а р е н к о в. За тонкостями я не гонюсь. Я истину влет вижу. Так же и наоборот, ежели путают.

С а д о ф ь е в а. Хорош ты своей пылкостью, Авдей, ой как хорош. Да той же пылкости своей и остерегайся, когда на других ее распространяешь…

М о ж а р е н к о в. Истосковался я уж по тебе. Лично!

С а д о ф ь е в а. Но между тем твоя баба, Авдей, почти каждый год двойню рожает.

М о ж а р е н к о в. Это уж ее дело.

С а д о ф ь е в а. Разумеется, не твое.

Можаренков опустил было голову, но тут же вскинул ее и, молодецки расправив плечи, вразвалочку отошел от Садофьевой.

Появляются А л я и Ш и ш л о в. Общее оживление. С а д о ф ь е в а здоровается с новыми гостями. Им наливают вина.

Алевтина Федоровна! Мы приветствуем вас. И тебя, Иван Лукьянович.

Ф р я з и н (обращаясь к Але и к гостям). Дамы и товарищи! Выпьем за Алевтину Федоровну! Моя маленькая фабрика пока еще не снабжает стульями Европу, но… Здесь будет город заложен! За Алевтину Федоровну, которая приехала к нам, как человек из будущего! Ура!

Гости поддерживают Фрязина нестройными криками «Ура!», пьют.

А л я (смеется). Я приехала сюда на пароконной бричке, а никак не на машине времени…

С а д о ф ь е в а. Вас я по-человечески очень тепло чувствую. Я надеюсь, мы станем подругами.

А л я. Быть подругой знаменитой кавалеристки — это, я скажу вам, честь.

С а д о ф ь е в а. Спасибо, тем более если эти ваши слова идут от сердца…

А л я (обращаясь ко всем). Дорогие товарищи и господа! Хозяйка дома очень мило напомнила мне, что слова должны идти только от сердца. Буду же откровенна с вами… Отсюда, из этого дома, сегодня вечером мне позвонили по телефону и сказали… «В общем, дорогая Батюнина, по первой стежке-дорожке убирайся-ка отсюда подобру-поздорову. Не то ты засядешь по уши в грязи, а может быть и… Жить тебе еще не надоело?..»

Общее смятение.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Звонили из нашего дома?!

С а д о ф ь е в а. Это какая-то чушь, бред…

О к а т ь е в. Да, более чем странно.

Ф р я з и н (тихо Але). Многоуважаемая Алевтина Федоровна, вы не мистифицируете нас? Это — не фокус?

А л я. Нет, к сожалению.

М о ж а р е н к о в. Отсюда звонил по телефону только я. Спросить про дизентерийных больных.

Ш и ш л о в (он быстро опьянел, перебивает Можаренкова настойчиво, громко). А я слышал! Я был на коммутаторе. Случайно взял контрольную трубку и слышал весь разговор.

Общее смятение нарастает. Гости встревоженно переговариваются.

О к а т ь е в. Может быть, это все-таки шутка?

А л я. Чувство юмора мне нисколько не изменяет, поверьте.

Ш и ш л о в. Из этого дома, по телефону номер семь, прозвучала угроза… Кому угрожали? Человеку, приехавшему строить Советскую республику!

А л я. Иван, и ты берешь высокие ноты.

Ш и ш л о в. Возьму еще выше! Я предлагаю всем здесь присутствующим повторить слова, которые прозвучали по телефону. Даю вам честное слово, я очень хорошо запомнил голос. Я не хвалюсь, но у меня музыкальный слух. Причем абсолютный. Это отмечал еще на фронте в нашей роте связи подпоручик Лев Исаевич Фаецкий, волонтер. Очень большой был специалист по музыкальному слуху. Погиб геройски, между прочим. А за что? За веру, которой не было, за царя, который был ничтожеством, и за отечество, которое держало его семью в черте оседлости…

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Какое вы имеете право — от нас, от всех требовать повторения каких-то нелепых слов?!

Кое-кто из гостей хочет уйти, но Шишлов удерживает.

Ш и ш л о в. Если вы хотите доказать свою честность… эй, товарищи!.. Никто не смеет покинуть этот дом.

С а д о ф ь е в а (мужу). Сережка! А почему бы и нет? Пусть выясняет. Маленький домашний спектакль.

М о ж а р е н к о в. Слушай, Ваня… Тебе кто разрешал вести следствие?

Ш и ш л о в. Да нет же, я продолжаю дружеский разговор. Видишь, какие улыбки, какое спокойствие на всех лицах… (Хохочет.)

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. Ты отпросись, Павлик.

Ф р я з и н. Вы нас извините… Меня еще ждут дела. Вечером я обычно занимаюсь бухгалтерией фабрики.

Ш и ш л о в. Повторите эти слова первыми — и уходите.

Ф р я з и н. Извольте.

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. Павлик, лучше это произнесу первая я.

Ф р я з и н (Шишлову). Но ведь голос был мужской?

Ш и ш л о в. А вы думаете, женщины не могут говорить мужскими голосами?

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. Хорошо, я буду за вами повторять.

Ш и ш л о в. Повторяйте: дорогая Батюнина, по первой же стежке-дорожке убирайся-ка отсюда подобру-поздорову…

А г а ф ь я Ю р ь е в н а (пытается говорить басом). Дорогая Батюнина, по первой застежке… уносите свои ножки подобру… по…

Все рассмеялись.

М ч и с л а в с к и й. Безусловно, похоже.

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. Павлик, за мной.

Ш и ш л о в (уже почувствовал себя хозяином положения). Извините, Павел Николаевич еще не откликнулся на мою дружескую просьбу.

Ф р я з и н (становится в позу, несколько неумело и вместе с тем актерски). Дорогая Батюнина… Как там дальше?

Ш и ш л о в. По первой стежке-дорожке убирайся-ка отсюда подобру-поздорову.

Ф р я з и н. Убирайся-ка отсюда подобру-поздорову.

Ш и ш л о в. Хватит. Спасибо. Вы этих слов по телефону не говорили. До свидания.

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. Нет уж, теперь мы не уйдем! Теперь нам интересно других послушать.

Ш и ш л о в. А как же бухгалтерия фабрики?

Ф р я з и н. Посижу немножко ночью.

Ш и ш л о в. Итак, прошу, кто следующий?

А л я (ей это крайне неприятно). Прекрати, Иван, Сейчас же прекрати!

Ш и ш л о в. Но ты сама шла сюда, желая понять… Финиш униус диси эст принципиум алтериус! Означает: следует заботиться о завершении начатого…

О к а т ь е в. Черт возьми! Тогда уж вы те слова запишите на бумаге. Вот вам листок, карандаш.

Пока Шишлов пишет, тревога все сильнее охватывает гостей. Мысливец лезет в окно. Фрязин задерживает его, тащит назад.

М ы с л и в е ц (падает на колени). Клянусь. (Сипит.) Свидетелей приведу. Три дня сиплю… Для меня это — трагедия! Ведь я музыку и пение преподаю…

Ш и ш л о в. Вставай. Чего ты? Я ж тебе не трибунал какой-нибудь.

М о ж а р е н к о в. Это издевательство, товарищ Шишлов.

Ш и ш л о в. А угроза убить человека, представителя власти? А покушение пожаром на шестерых безвинных людей? А дурная молва про взятки? Это не издевательство? В поселке, можно сказать, чрезвычайное положение. Ну и председатель! Запрещаешь в этом разбираться?!

С а д о ф ь е в а. И мое терпение, Иван Лукьянович, истощилось. Это недоверие и ко мне, хозяйке дома. Я же, как тебе известно, с оружием в руках заслужила доверие. И не только твое.

М о ж а р е н к о в. Я прекращаю эти забавы, Шишлов. (Тихо Садофьевой.) Гости твои пускай растворяются… Здесь пока у тебя останемся ты, я, Окатьев, Шишлов и Батюнина.

А г а ф ь я Ю р ь е в н а. Лариса Максимовна, Сергей Варфоломеевич, спасибо! Сегодня был удивительный вечер…

Ф р я з и н. Да, да, да, необыкновенный.

Гости расходятся.

С а д о ф ь е в а (подходит к Окатьеву). Вы останьтесь, пожалуйста. Просил Можаренков.

Садофьева переходит к Але, Шишлову и просит их остаться в ее доме. Прощается с остальными гостями. Гости разошлись. Вокруг Можаренкова собрались Садофьева, Шишлов, Окатьев, Аля. Подошел, слегка пошатываясь, и Сергей Варфоломеевич Садофьев.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Лар… Лариса Максимовна, не изволите ли… баиньки?

С а д о ф ь е в а. Видишь, у нас деловой разговор, Сережа.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. О! Тогда и я приму са… самое живейшее… прису…

С а д о ф ь е в а. Ты уже принял. Достаточно.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Благодарю вас, друзья. (Шишлову.) Особенно вы доставили мне огромное удовольствие! Иллюзион… (Уходит.)

М о ж а р е н к о в. Здесь мы, как все оставшись… К тому ж Батюнина и я — члены партии. Кто имеет чего сказать?

А л я. Я уж и жалею, что всю эту тревогу подняла…

М о ж а р е н к о в. Звонок-то был! Вдруг испугаешься? А пока сюда кто-то другой приедет… Да осмелится ли другой-то? Задержать строительство большого завода хотя бы на год, на два — это уж выгода. Если смотреть с позиции классового врага.

А л я. Я отсюда не уеду.

М о ж а р е н к о в. Еще один момент. Почему звонили от Садофьевой? Да потому, что врагам и ее замазать выгодно. Скажи-ка, Лариса Максимовна, ходил кто-нибудь из гостей по дому? Видела ты кого у телефона?

С а д о ф ь е в а. Нет… но как тут уследишь!

Ш и ш л о в. Ты, Авдей, дай мне поручение: разобраться в этом случае. Кого надо, насквозь просвечу, и если что черное увижу…

М о ж а р е н к о в. Ва-а-а-ня!.. Сегодня ты показал себя и так во всем блеске. Довольно. И вообще непорядок, что ты посторонним людям телефонные разговоры пересказываешь.

Ш и ш л о в. Да я — никогда! Только этот особенный момент…

М о ж а р е н к о в. Особенный или не особенный — а болтаешь. Вот я и принимаю решение. Отстраняю тебя, телефонный мастер Шишлов, от должности.

Ш и ш л о в. Ты не имеешь права меня отстранять. У меня есть начальство — уездная контора связи.

М о ж а р е н к о в. Раз плюнуть — договорюсь. Считай, что ты на телефоне больше не работаешь.

Ш и ш л о в. Если ты порядок не наведешь, то я и без твоего поручения это сделаю.

М о ж а р е н к о в. Мало тебе, что от работы отстраняем? Еще и сядешь!

Аля, Шишлов, Окатьев уходят. Можаренков быстро разувается.

С а д о ф ь е в а. Ты что, Авдей?

М о ж а р е н к о в. Сапогами чтоб не греметь…

С а д о ф ь е в а (строго). Авдеюшка, я замужем.

М о ж а р е н к о в (обулся). Молодчина. Целую. (Уходит.)

В поселковом Совете, который располагается в доме, когда-то принадлежавшем помещику Сюзяеву, М о ж а р е н к о в и А л я. Входит Ш и ш л о в.

Ш и ш л о в. С революционным приветом, Авдюша! Здравствуй, Аля!

А л я. Здравствуй, Иван!

М о ж а р е н к о в. Что это ты такой веселенький? Или твое начальство по связи тебя восстановило на работе?

Ш и ш л о в. Нет, этого, к сожалению, не случилось. С тобой считаются. А со мной пока что нет.

М о ж а р е н к о в. Ладно. Валяй отсюда. Мне с Батюниной некогда с тобой орехи колоть.

Ш и ш л о в. Сидите, я вижу, над землеустроительным планом? Думайте, думайте. Особенно ты, Авдей. Только вот голова твоя, друг, для мысленной работы слишком красивая.

М о ж а р е н к о в. Валяй, говорю.

Ш и ш л о в (садится). Дело у меня. Вот, возьми и подшей в свои папки протокол. (Подает Можаренкову бумаги.)

М о ж а р е н к о в. Это что еще такое? (Читает.) «Общее собрание граждан поселка Птюнька решило создать комитет идейной борьбы за светлый быт…» (Смотрит с удивлением на Шишлова.) И тебя председателем избрали?

Ш и ш л о в. Меня.

М о ж а р е н к о в (хохочет). Безработный, что с тебя взять. Постой, а кто тебе позволил созывать сход?! Общее собрание жителей поселка…

Ш и ш л о в. Да ты же сам и распорядился его созвать. Люди собрались, а ты куда-то мотнул.

М о ж а р е н к о в. А-а-а, я с нашим доктором тут ездил. Один мой боевой товарищ чуть концы не отдал.

Ш и ш л о в. Ну вот. Я вижу, люди собрались. Вышел, предложение внес. Реакция была, скажу я вам, бурная.

М о ж а р е н к о в. Еще бы. Сам Иван Шишлов речь произносит! Ты там латинские слова им запузыривал?

Ш и ш л о в. Не смейся. Жителям надоело наплевательское отношение! И магазин, и столовка, и баня, и эта дизентерия — значит, грязь. Пьянки и драки. Семейные неурядицы… Все, в общем-то, быт. Так что население поселка, я скажу тебе, Авдей, с энтузиазмом решило создать такой комитет. Единогласно проголосовали. Это и в протоколе отмечено.

М о ж а р е н к о в (рвет протокол). Вот тебе твой комитет. Куда нос вздумал совать…

А л я (иронично). А почему бы и нет, Авдей Михайлович? Ведь сейчас создаются всякие комитеты и общества. Вот, скажем, общество спасения беспризорных детей. Даже создали общество «Долой стыд». Ходят голые и считают это достойным подражания.

М о ж а р е н к о в. Пускай себе ходят голые. Кому есть что показать. А всякую сомнительную деятельность я не разрешу. Протокола нет. И никакого собрания граждан поселка Птюнька не было.

Ш и ш л о в. То был черновик, Авдюша. А настоящий протокол — вот он. В трех экземплярах под копирку. На ремингтоне секретарь поссовета сделал и печать приложил.

М о ж а р е н к о в. Сговор?! За моей спиной? Да я этого своего секретаря в три шеи… Дурак дураком и рыло колпаком. (Звонит по телефону.) Рукасов? Кто тебе дал право заверять печатью протоколы собраний жителей поселка? То собрание, где этот комитет по быту был создан…

Г о л о с Р у к а с о в а. Есть на этот счет решение исполкома. В твое отсутствие я подписываю и заверяю все бумаги.

М о ж а р е н к о в. А башка у тебя еще на плечах?! Вот прикажу — сегодня же сдай дела, ты и сдашь. Что ты на это скажешь?

Пауза.

Молчит, как вкопанный. Матерый саботажник. (Швырнул на рычаг трубку.)

Ш и ш л о в. Да не горячись ты. Власть у тебя никто, никакой комитет не отберет.

М о ж а р е н к о в. Одно вам скажу, друзья: революции нельзя давать раскачиваться. Сделалась — и держи ее. Не то всяких таких комитетов, а то и партий столько наплодится, что и саму идею революции затрут. Один нэп чего нам стоит! В смысле идеи. Разорви-ка ты сам эти протоколы! Разорви, брось вот в мусорную корзинку. И забудь о своем комитете.

Ш и ш л о в. Это теперь уже не в моих силах. Глас народа — глас божий.

А л я. Авдей Михалыч, ты успокойся… Давай лучше посмотрим еще разочек, как нам быть со спорными местами на земле поселка.

М о ж а р е н к о в. Тогда не трогай, не режь участки ответственных губернских работников. И усадьбы их родственников в поселке. По дружбе советую.

А л я. А как же быть с революционной идеей?

М о ж а р е н к о в. Увязывать с конкретной обстановкой, душа моя.

А л я. И это говорит боевой командир эскадрона?

М о ж а р е н к о в. Промчался мой эскадрон. И пыль осела на дороге. Теперь тут нэпман Фрязин — главный человек. Ну еще — Садофьева со своей лесобазой. Экономисты. А я что — пришей кобыле хвост.

А л я (с горькой улыбкой). Стихи на днях прочла… «Под музейным стеклом успокоились сабли гражданской. А на нэпманских дачах «Очи жгучие» орет граммофон…»

М о ж а р е н к о в. Это у тебя что на твоем плане? Как я понимаю, участок личной дачи Перевозчикова?

А л я. Маленький клиношек придется срезать. Триста саженей.

М о ж а р е н к о в. Срезать триста саженей у известного адвоката?..

А л я. Смотри, дача-то Перевозчикова полторы десятины. (Показывает на развернутом листе плана.)

М о ж а р е н к о в. Связи у него со всеми главными людьми в губернии.

А л я. Да-а, промчался твой эскадрон…

В дверь просовывает голову М а р ф а Б о р д о в а я.

М о ж а р е н к о в. Марфа… Тебе чего?

М а р ф а входит, кланяется.

М а р ф а. Корову подоила, печь истопила. Мужика своего назавтрикала. Хожу, гляжу за ней, за городской, за Алькой.

М о ж а р е н к о в. А на что она тебе, городская?

М а р ф а. Слыхала я от баб, стрелять ее будут. Дак я пули ловить умею! Жуков майских ловлю и пули словлю. Вот так… Вот так… (Хватает руками воздух.) А бабы жуков бо-я-я-тся. Чудные… Жуки жалятся, а мне ничто.

М о ж а р е н к о в. Зря ты, Марфа, городскую стережешь. Она же не наша.

М а р ф а. Я вот тебя сейчас! (Замахивается на Можаренкова.)

М о ж а р е н к о в (смеется, отступает). Ладно, ладно…

А л я. Ты баб не слушай, Марфа. Никто меня стрелять не собирается. Иди домой.

М а р ф а. Хочешь песню спою?

М о ж а р е н к о в. Сейчас некогда песни слушать. Иди. Иди, говорю тебе. (С шутливой угрозой.) Не то в председательское кресло посажу!

М а р ф а. Аль я тебе чего плохого сделала?.. (Бормочет, пятясь, уходит.)

А л я. Много я о ней слышала…

М о ж а р е н к о в. Говорят много, а все было очень просто. Белогвардейцы ее мужа на ее глазах расстреляли. Двоих ребятишек растерзали тут же… Партизаном мужик ее был. Да-а… белогвардейцев разбили, а теперь, нате вам, нэпман свою фабрику тут завел. Нутро то же самое, буржуйское. (Возбужденный, ходит по комнате.) Без гнутой мебели мы, вишь ты, не проживем! Давай протокол, Иван! Черт с тобой, действуй! Сам я грешный человек. Но скажу тебе вот что… Помни: все мы под богом ходим. А бог этот — совесть.

В доме Садофьевых. С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч и Л а р и с а М а к с и м о в н а.

С а д о ф ь е в а (весело). Сегодня меня бревнами едва не раздавило!

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Миленькая?!

С а д о ф ь е в а. Целая гора бревен поползла… Я — в сторону! Ух!.. Да такого матюка закатила — этажей в десять!

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Лара… ну это уж…

С а д о ф ь е в а. Дружочек, я каждый день, с утра до вечера, среди простого народа. Ко мне едут подрядчики, экспедиторы, спекулянты, мужики, едут или звонят начальники, тоже теперь — не из аристократов…

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч (после паузы). Ты живешь в таких внутренних ритмах, будто играешь на скачках… Мы что-то с тобой растеряли. (Заговорщически.) А давай зажжем все наши лампы, устроим море света!

С а д о ф ь е в а. Опять «темновато», мерехлюндия?

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Милая, когда мы… поженились… с твоей стороны были срывы, ты временами доходила до бешенства… Но потом все сменялось нежностью. Теперь же нет ни бешенства, ни нежности.

С а д о ф ь е в а. Бешенство я могу тебе обеспечить: у меня, ты знаешь, сохранилась именная сабля.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Ты уж, наверно, и не помнишь, как ты впервые появилась в нашем доме?.. Даже моя мама — уж на что строгая, я бы сказал не в обиду ей — чопорная, и та была от тебя в восторге. Стучали сапоги по зеркальному паркету. А ты в кожанке, сабля на боку, маузер. В галифе. Ты представилась мне какой-то новой богиней…

С а д о ф ь е в а. Той, взбалмошной, экзальтированной девочки в сапогах и галифе давненько уж нет… Мне теперь очень подошла бы роль губернской гранд-дамы! Смешно? Однако ты сказал, мы что-то с тобой растеряли… Так давай приобретать! Покажи мне пример. Почему бы тебе не занять пост ректора нашего университета? Место — пока еще вакантное.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Я вовсе об этом не думаю… и… и странно, что ты…

С а д о ф ь е в а. Тебя уважают, у тебя в науке имя. Конечно, я — не нарком просвещения, но могла бы кое с кем поговорить. Подтолкнуть твою кандидатуру.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Меня совершенно не увлекает административная карьера. И как ты меня… подтолкнула бы?

С а д о ф ь е в а. Связи, Сереженька. Мне предлагают в городе отличную должность.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч (с иронией). Так что все совпадает?

С а д о ф ь е в а. Ты не хочешь, чтобы я всегда была рядом с тобою, в городе? Да любишь ли ты меня?

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Я?..

С а д о ф ь е в а. Сережка! Я быстро старею. Ужасающе быстро… (Смахнула слезу.) И это уже не остановишь ничем.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Неправда, ты для меня — цветущая яблоня, от которой еще ни один лепесток не упал на землю.

С а д о ф ь е в а. Ах, Сережа!..

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч (обнимает жену). Волосы твои под солнцем — как горячее золото… Окно глаза слепит. (Отводит ее от окна, целует.)

С а д о ф ь е в а. Мама и Виолетта где?

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Кажется, поехала посмотреть каких-то породистых щенков. И взяла с собой Виолетту. (Расстегивает кофточку жены.)

Вбегает запыхавшийся Ф р я з и н.

Ф р я з и н. Лариса Максимовна… Боже мой! Извините, пардон… (Стоит не двигаясь.)

С а д о ф ь е в а. Фрязин, пойдите вон.

Ф р я з и н. Лариса Максимовна, Сергей Варфоломеевич… Казните меня! Но я не уйду.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Позвольте, как это вы, милейший, не уйдете? (Подходит к Фрязину, решительно схватывает его за борты пиджака и сильно встряхивает.) Вон! (Отталкивает Фрязина.)

Ф р я з и н (сидя на полу). Убейте меня, но выслушайте!

С а д о ф ь е в а. В чем дело?

Ф р я з и н. Ко мне на фабрику нагрянули какие-то типы. Заявили, что они члены комитета идейной борьбы за светлый быт. Сказали, что они от самого Шишлова… Вы представляете? «От самого Шишлова»! В общем, эти шишловцы обследовали бухгалтерию фабрики и нашли, что я не доплатил налог государству.

С а д о ф ь е в а. Они требовали у вас деньги?

Ф р я з и н. Нет. Они требовали, чтоб я немедленно внес деньги в Государственный банк! Поехал бы в город и внес. Дали мне двадцать четыре часа. А что это означает? Сейчас уже вечер, а завтра я обязан в течение дня внести в банк деньги.

С а д о ф ь е в а. Но почему вы ко мне с этим? Пошли бы в поселковый Совет.

Ф р я з и н. Я был, был у Можаренкова! Он меня едва не… Он выхватил револьвер. Кричит: «Контра, буржуйская вша, обманываешь Государственный банк, да еще и боишься критики?»

С а д о ф ь е в а. Верно, что ли? Обманываете?

Ф р я з и н. Бесподобная Лариса Максимовна, кто без греха! Но они ж, эти шишловцы, фабрику грозятся закрыть. А у меня нет сейчас свободных денег. Пятьдесят миллионов рублей… ну, этими, нынешними, бумажками, разумеется… Крупную партию венских стульев отправил недавно. Скоро должны быть деньги, и немалые. Но сейчас… Одолжите, выручите!

С а д о ф ь е в а. Пятьдесят миллионов?.. Хоть и бумажными… Откуда же у средней советской служащей могут быть такие деньги?

Ф р я з и н. Конечно, конечно! Вы живете честно, скромно… Это известно всем… (Выразительно смотрит на Садофьеву.) Ваша честность совершенно вне подозрений. Но… доберутся! Они уже грозятся.

С а д о ф ь е в а. Мне?

Ф р я з и н. Нет-нет, конечно, не вам! Но это же… как назвать? Варварство! Заставили заведующего баней, почтенного Семена Васильевича, скрести в бане полы… И — скреб! Надорвался и лежит с сердцем. Перессорили несколько супружеских пар, доказав, где женам, а где мужьям — кто кому изменяет. И во всем они ищут политику! Спасите меня.

С а д о ф ь е в а. Павел Николаевич, денег у меня нет.

Ф р я з и н. Режете, убиваете меня… Вы бы, Сергей Варфоломеевич, вышли из комнаты.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. То есть как это бы я вышел? Я у себя дома.

Ф р я з и н. Умоляю вас, прошу. Мне… Я хочу поговорить с Ларисой Максимовной тет-а-тет.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Тет-а-тет? (Смотрит на полуобнаженную жену.)

Ф р я з и н. Не извольте беспокоиться!

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Да уж не изволю. (Выходит.)

Ф р я з и н (смотрит на Садофьеву). Афродита…

С а д о ф ь е в а. Фрязин, не пускайте слюну. Вы не гимназист. (Одевается.) Предположим, я найду эти пятьдесят миллионов…

Ф р я з и н. Умереть у ваших ног!

С а д о ф ь е в а. Пожалуйста, умирайте. Только оставьте в покое мои колени. Вообще вы что-то перепутали, Фрязин. Ведь не вы даете мне пятьдесят миллионов, а я раздумываю, дать их вам или не дать.

Ф р я з и н (целует свои руки, которыми он обнимал ноги Садофьевой). До конца дней буду помнить эту минуту. (Вынимает из кармана маленький сверток.) Брошь. Редчайшая ювелирная работа. Девяносто шестой пробы. И бриллианты по обводу и в срединке… Взгляните.

С а д о ф ь е в а (с показным равнодушием разглядывает брошь). Где мне с этой брошью показываться?

Ф р я з и н. Но это — хотя бы ценность! Что сейчас деньги?!

С а д о ф ь е в а (прячет брошь). Одну минутку… (Выходит, возвращается, вручает Фрязину деньги.)

Ф р я з и н. Восхитительная женщина!.. (Уходит.)

Входит С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Ну и как тет-а-тет с Фрязиным?

С а д о ф ь е в а. Ищет защиты. Все хотят, чтобы их защитили и пожалели. (Ластится к мужу.) Пожалей меня, бабу рьяную, бабу рьяную, шельму пьяную!

В доме, где живет Аля Батюнина, керосиновая лампа с прикрученным фитилем освещает фигуры А л и и О к а т ь е в а.

А л я. Иди, Алеша. Ночами, ты знаешь, тут шалят. Не нарваться бы…

О к а т ь е в. Страшное время… С одной стороны бандиты, с другой — Шишлов со своим светлым бытом прет. Бежать, бежать!.. Аленька, родная, собирайся! Возьми свои бумаги. Я побегу на конный двор лесобазы. Поскорее запрягу лошадь и отвезу тебя на станцию. Нас никто и не увидит. Посажу тебя в поезд. (Взглянул на карманные часы.) Мы успеем к тому, что проходит здесь ровно в час ночи.

А л я. Пойми же ты наконец, я не боюсь никаких угроз. Ну что значит, я уезжаю отсюда? Струсила. Меня с презрением оттолкнут мои товарищи. Хуже смерти…

О к а т ь е в. Если среди твоих товарищей есть серьезные люди, тебя поймут и простят.

А л я. Я хочу увидеть здесь когда-нибудь большой завод, увидеть, как вырастает город… Алеша, самое гадкое — компромисс. Знаешь, в моем роду ценились твердые убеждения. И если у кого-нибудь они ломались, то с таким грохотом и треском, будто пушечные выстрелы гремели или падал целый лес… Я не шла на компромиссы, даже когда готовили для меня виселицу. (Смеется.) Я показывала фокусы! Однажды так случилось…

О к а т ь е в. Палачи твои, по какой-то странности, оказались людьми сентиментальными.

А л я. Друг мой, всю гражданскую я прошла. И ты хочешь теперь, чтобы я сбежала? Встань рядом со мной и ничего не бойся. Ты же сильный. Дай твою руку.

Входит Ш и ш л о в. Он в сапогах, с полевой сумкой, на ремнях револьвер в кожаной кобуре.

Ш и ш л о в. Звоню-звоню… Что это у тебя, Батюнина, с телефоном? (Идет к телефонному аппарату. Делает вид, что ищет повреждение.) Вроде бы аппарат в порядке… Ну, я-то звонить на коммутатор не буду. Теперь это меня не касается…

А л я. Ванечка, да что это ты такой важный, с револьвером?

Ш и ш л о в. В уезде какая-то новая банда разгулялась, активистам выдали оружие.

А л я. Выпил бы с нами чаю.

Ш и ш л о в. Водки или самогону дернул бы стаканчик.

А л я. Извини, спиртного не держу.

Ш и ш л о в. Очень вы подходите друг к другу. Интеллигентные такие. Разморенные. Стало быть, ты меня обманывала, Батюнина?

А л я. Сам ты себя обманывал, Иван.

Ш и ш л о в. Я-то думал, ты из серебристого тумана, вся светишься, ан нет… На почве факта вашей явной любовной связи, братцы мои, меняется все. (Извлекает из полевой сумки бумаги.) Вот, заполните-ка эти анкеты. Отпечатаны на ремингтоне. Там вопросы написаны разборчиво. Так же разборчиво, но от руки, дайте свои ответы.

О к а т ь е в. Тридцать четыре пункта!

А л я. Почему мы должны заполнять какие-то анкеты?!

Ш и ш л о в. Вы прекрасно знаете, я — председатель комитета идейной борьбы. Он узаконен в нашем поселке.

О к а т ь е в. Так это же как будто бы только — за светлый быт?..

Ш и ш л о в. Вся наша жизнь — быт. И, для краткости, лучше уж называть эту организацию комитетом идейной борьбы.

А л я. Вона куда ты замахнулся!

Ш и ш л о в. Я воплощаю свою идею.

О к а т ь е в (пробегает глазами анкету). «Кто были ваши отец, мать, деды и прадеды по отцовской и материнской линии?»; «Адреса их при жизни и где захоронены?» (Смотрит на Шишлова.) «Кто из ваших родственников бежал с белогвардейцами или иным способом за границу?» Иван Лукьянович?.. (Зачитывает Шишлову.) «Ваши семейные, также прочие интимные и половые связи? С кем, когда? Имена и фамилии женщин (мужчин), их возраст и социальное положение?»

Ш и ш л о в. Здесь нет ничего смешного. Моя идея изменит, высветлит человека, а значит, исправит интимную жизнь — среди всего прочего.

Окатьев аккуратно свернул анкету, положил ее в карман.

А л я. Вот тебе, Ванечка, ответ на все, все, все, твои вопросы! (Рвет свою анкету.)

Контора лесоторговой базы. Входит старший конторщик М л а д е н ц е в и — знакомый по сцене пирушки у Садофьевой гость без голоса — М ы с л и в е ц.

М ы с л и в е ц (в конфиденциальном тоне). Вами недовольны, Младенцев. Приказано передать.

Младенцев почтительно слушает, по-военному выпрямившись и слегка склонив голову.

Вы и ваши люди работают плохо. Ну, пожар… Фейерверк, набатный звон. Землемеры отделались ожогами. А их начальница, Батюнина — и это самый главный упрек — жива себе и весела, продолжает работы. Вы чересчур увлеклись лесоторговыми аферами. Вкупе с Садофьевой… Это неприлично! Вы меня поняли?

М л а д е н ц е в. Понять-то я вас понял, да ведь опасно. Сейчас среди ее землеустроителей двое, а то и трое — чекисты. Определенно, у меня на них глаз.

М ы с л и в е ц. Будьте осмотрительны. Срок вам — до середины августа.

М л а д е н ц е в. Будет исполнено.

М ы с л и в е ц. Честь имею. (Уходит.)

Входит С а д о ф ь е в а.

С а д о ф ь е в а. Что здесь понадобилось учителю музыки и пения?

Младенцев улыбается.

М л а д е н ц е в. Оркестром он руководит, духовым. Звал на репетицию. Я, это самое, на литаврах.

С а д о ф ь е в а. Шишлов тебя еще не выгнал из своего комитета? Чем они занимаются, шишловцы, я и без тебя знаю. Доходит. Ты мне скажи, какие у них намерения?

М л а д е н ц е в. Этого Шишлов даже мне не раскрывает. А уж я-то у него, можно сказать, правая рука. Очень интересуется он, куда ушел известный тебе вагон с мукой. Думается мне, что не с лесу, не с пиломатериалов, а с этого мучного вагона он и начнет тебя разматывать.

С а д о ф ь е в а. Меня? Одну?

М л а д е н ц е в. В моих бумагах вагон не проходит.

С а д о ф ь е в а. Иуда же ты, Назар! Ладно, хоть подсказал, и на том спасибо.

М л а д е н ц е в. Главной опасностью остается не Шишлов, а Батюнина. Снесет она лесобазу, как пить дать.

С а д о ф ь е в а (после паузы). Если подложить в ее сундучок этих нынешних бумажек, миллионов сто пятьдесят? Потом сундучок ее вскрыть. При свидетелях. Да составить крепенький акт. Злостная взяточница. Тут-то слухи про нее и подтвердятся!

М л а д е н ц е в. Сто пятьдесят миллионов? Многовато. В переводе на безнулевые — это примерно пятнадцать тысяч рублей?..

С а д о ф ь е в а. Маленькая сумма никого не проймет. Жалко денег. Так — пополам расход этот… Половину ты, половину я.

М л а д е н ц е в. Ладно, хватит и ста двадцати миллионов. Да чтоб крупными знаками, легче считать, и не круглой суммой, а с каким-то хвостиком.

С а д о ф ь е в а. Кто деньги подложит?

М л а д е н ц е в. Все равно ж я Иуда…

Входит О к а т ь е в. М л а д е н ц е в удаляется.

О к а т ь е в. Здесь появился Шишлов, со своими комитетчиками. Обследует условия труда грузчиков.

С а д о ф ь е в а. Он уже и вместо профсоюза! Алексей Васильевич, своим романом с Батюниной вы восстановили против себя Шишлова.

О к а т ь е в. Какое мне дело до Шишлова?!

С а д о ф ь е в а. Ого, Шишлов уже распространил свои действия не только на весь наш поселок. Его и в волости побаиваются, и в уезде. Почему? Да потому, что в его руках информация! Здесь в поселке дачи губернских работников. И Шишлов — в течение нескольких лет! — слушал их телефонные разговоры. Хватается за кончик интимной ниточки. Кто чей любовник или любовница. Кто на какие средства живет. Тянет, тянет этот кончик ниточки — и начинает разматывать весь клубок судьбы человека. Честно говоря, я его боюсь. Как-то найдите с ним общий язык. Ну, скажите ему откровенно о своих чувствах к Батюниной… Вы знаете, как ни странно, он — романтик! Тут же проникнется… Я не хочу из-за вас ставить под удары Шишлова себя и свою лесобазу. (Уходит.)

Появляется Ш и ш л о в.

Ш и ш л о в. Здрасьте, товарищ техник.

О к а т ь е в. Здравствуйте. (Хочет уйти.)

Ш и ш л о в. Извините, задержитесь, пожалуйста. Вы что напыжились? Спокойнее. Вот табурет. Присядьте.

О к а т ь е в. Я? Слушайте, может быть, вы меня за кого-нибудь другого приняли?

Ш и ш л о в. Нет, именно с вами я и хочу душевно побеседовать. Вы революцию защищать хотите?

О к а т ь е в. От кого ее защищать?

Ш и ш л о в. От всех, кто растаскивает ее, как отслужившую свое баррикаду… В нашем комитете идейной борьбы не хватает образованной интеллигенции. Тонкости моим товарищам недостает. Вот я и решил привлечь вас, Алексей Васильевич.

О к а т ь е в. Вы с ума сошли!

Ш и ш л о в. Ожидал, что будете возражать, ожидал… Но не думал, что так примитивно.

О к а т ь е в. Какого черта! Примитивно… Кто вы такой — оценивать, указывать?!

Ш и ш л о в. Я — народ. Поэтому я могу быть иногда грубым и неуклюжим. Меня — много. Масса, толпа — она ведь не всегда бывает гибкой. Может в один момент попросту навалиться и смять, растоптать. (Оглянулся налево, поманил пальцем.)

Появляется один из сподвижников Шишлова, Б у л ь-Б у л ь. Приземистый, на коротких ногах, толстозадый, с вытянутой шеей, он напоминает бутыль, отсюда и получил свое прозвище.

Тиша, ты посмотри на этого политически безграмотного человека…

Б у л ь-Б у л ь. Смотрю, Иван. Может, вложить ему? Понимание вложить.

Ш и ш л о в. Оставь ты свои замашки.

Б у л ь-Б у л ь исчезает.

Вас смущает общество? Мы — рыцари, друг мой, Алексей Васильевич, рыцари справедливости. Задача ваша в нашем комитете всегда будет самая что ни на есть умственная. Работой такого рода, правда в иных масштабах, не гнушались и очень крупные личности. Вы читали Кристофера Марло?

Окатьев молчит.

Скорее всего, не читали. Так вот, есть гипотеза, что не Шекспир писал свои пьесы, а Марло. Среди нескольких других возможных авторов. И, между прочим, этот самый Марло занимался не только литературой, но и иными делами — на благо своего отечества. Да я вам и еще кое-кого мог бы назвать. Разносторонние личности!

О к а т ь е в. Я не хочу и не буду с вами иметь ни малейшего дела!

Ш и ш л о в. И захотите… и будете… (Многозначительно.) Или придется покинуть поселок… Слушайте, неужели вам не надоело пресмыкаться перед Садофьевой?.. Разузнайте-ка, милый, куда ушел вагон с мукой, застрявший было на лесобазе? Благородное дело вам поручается, Окатьев. Оправдайте доверие! (Обнял Окатьева.) Сидел и думал Громобой… И наконец решился: разрезал палец на руке и руку дал в писанье. А черт взял подпись и ушел… Сказал: «Друг, до свиданья!»

З а н а в е с.

Часть вторая

Дача семьи артиста Мчиславского в поселке. Собрались друзья Мчиславского и его жены: поэт Т е р е н т и й П а с ы н к о в, адвокат Д а н и и л П е т р о в и ч П е р е в о з ч и к о в, С а д о ф ь е в а, ее муж С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч, О к а т ь е в, М о ж а р е н к о в, М ы с л и в е ц. Здесь же находится Ш и ш л о в. Самого Мчиславского на даче нет, его, как потом выяснится, долго ждали и начали вечер без него. В тишине слышатся слова поэмы, которую читает с листа Терентий Пасынков. Читает он свою поэму, как это нередко бывает, с завыванием.

Мы слышим голос поэта:

Жена Мчиславского, хозяйка дачи, склонилась над Иваном Шишловым и тормошит его.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Пардон… Поэт читает стихи… А вы храпите.

Шишлов встряхнулся, вежливо улыбается Надежде Клементьевне.

Пасынков выходит вперед, ближе к авансцене, и патетически заканчивает свою поэму.

Аплодисменты гостей. Громкий говор. Отдельные реплики:

— Масштабно!

— Страсти, страсти какие…

— Да это великая поэма! Простите…

П а с ы н к о в. А вот это я прощу.

В шуме разговора о поэме теряется и сам автор, а на авансцене — Ш и ш л о в и Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а.

Ш и ш л о в. Меня усыпил пафос…

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Вы немножко перебрали, товарищ Шишлов.

Ш и ш л о в. Меня нарекли Иваном. И если угодно повеличать — Лукьяновичем. Вам не идет бледность лица, Надежда Клементьевна. Редко бываете на даче. Все в городе да в городе. Поближе к Перевозчикову?

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Вздор какой-то!

Ш и ш л о в. Насколько мне представляется, ваш папаша, купец первой гильдии, миллионер Заманцев, бежал из России… Вы же любили тогда артиста Мчиславского — и остались. Но уж эту дачу кто помог вам спасти от конфискации? Пользуясь тем, что вы стали женой пролетарского интеллигента Мчиславского? Не кто иной, как Перевозчиков.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Тише, Иван Лукьянович… А вы не подозреваете, какой вы милый. Может быть, милее моего Мчиславского и Перевозчикова! Жаль, что вы неравнодушны к этой землемерке, Батюниной… (Улыбаясь, шлепает легонько Шишлова по щеке.) Пожалуйста, не болтайте лишнего и не пейте. (Приблизилась к Шишлову.) Поцелуйте меня. Нас не видят. Там — галдят.

Ш и ш л о в (смущенно). Зачем нам с вами целоваться?

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а (сама целует Шишлова). Вот зачем! До города не так уж далеко, тридцать пять верст. И вы могли бы приезжать. Разве вам не интересно взглянуть, из чего сделаны миллионерши? (Уходит к гостям.)

Ш и ш л о в. Так это и значит — иметь власть?.. Довольно пошло.

Среди гостей, где теперь оказалась и Надежда Клементьевна, мы видим П е р е в о з ч и к о в а, он молча, благодарно пожимает руку Садофьевой.

П е р е в о з ч и к о в (обращается к поэту). Ваш голос, голос поэта, как ни парадоксально, близок голосу адвоката — в обобщенном смысле. И тот и другой защищают доброе, лучшее в человеке…

Ш и ш л о в (от хорошего настроения — затянул). Во лесу-леске зеленом птица-пташечка поет, она милого зовет…

М ы с л и в е ц (он теперь уже почти басит, высмеивая Шишлова). Какой потрясающий голос у нашего телефониста.

Ш и ш л о в. Предъявите документы.

М ы с л и в е ц. Вы же меня знаете!

Ш и ш л о в. Порядок такой, что вы теперь покажите документы.

М ы с л и в е ц. По какому праву?!

Ш и ш л о в (щелкнул по кобуре револьвера). Документы. (Просматривает паспорт, возвращает.) Знаете ли вы, что такое право? Думаете, оно вам нужно?

Мысливец слушает с затаенной иронией.

Вам дадут право, так вы тут же напустите в штаны. От непривычки. Правом нужно уметь пользоваться, господин хороший.

Входит А л я Б а т ю н и н а.

А л я (подходит к Можаренкову). Авдей Михалыч, это что же творят молодчики Шишлова… Их, между прочим, в поселке иначе не называют, как шишловцы. Так вот, явились к моим сотрудникам с идиотскими анкетами и давай наседать — заполняйте немедленно. Ребята, естественно… ну, в общем, послали их… Перепалка, дальше — больше. Драка. Прибежал милиционер Житяев, стал усмирять. Чем, думаешь, кончилось? Схватили четверых моих товарищей, отличных ребят, — и заперли в темной. И милиционер ничего не смог поделать…

М о ж а р е н к о в. Житяев мне звонил по этому поводу. Возмущен. (Зовет.) Эй, Шишлов!

Ш и ш л о в (подходит). Манеры у тебя, председатель. Позвал бы по-человечески.

М о ж а р е н к о в. Отпусти ребят Батюниной.

Ш и ш л о в. Пусть остынут.

А л я. Мне работать нужно!

Ш и ш л о в. Всякая работа строится на твердой идейной основе. Да, да! Приезжие? Им дают заполнить анкеты. Честь по чести. А что в ответ? Матюки да кулаки.

Подошел П е р е в о з ч и к о в. Вокруг спорящих постепенно собираются остальные гости.

П е р е в о з ч и к о в (Шишлову). Послушайте, перегнули вы со своей анкетой. Тридцать четыре пункта, говорят, у вас там?

Ш и ш л о в. Для светлого человека и сто тридцать четыре пункта не помеха. Всякие прохиндеи — вот они да, анкеты боятся.

П е р е в о з ч и к о в. Сократите. Про предков хотя бы. Оставьте до дедов. Исключите прадедов.

Ш и ш л о в. Хорошо, прадедов исключить можно. Правда, один тут написал, что не знает, кто был прадед. А оказалось — полицмейстер.

П е р е в о з ч и к о в. Сколько же у вас человек в комитете?

Ш и ш л о в. Одиннадцать. В основном из рабочих и служащие.

П е р е в о з ч и к о в. С точки зрения юрисдикции, такой комитет, пожалуй, и не запретишь. Но… вы, Можаренков, разобрались бы в этой… гм… инициативе.

А л я. Ничего себе, инициатива! (Шишлову.) Ты о чем думал, когда моих ребят посадил?! Таких ребят… Мы завтра должны шахту обследовать, обмерять.

П е р е в о з ч и к о в. А что за шахта?

А л я. Да здесь, под землей поселка, под окраинными улицами соль когда-то добывали. Забросили давно эту шахту. Вот и надо, чтобы цеха не оказались над подземными пустотами. (Шишлову.) Мне все мои люди завтра нужны!

Ш и ш л о в. Резонно. Доказала. Выпущу. Сейчас же дам команду.

А л я. Интересно! Он даст команду. А если бы мы завтра не работали, а отдыхали? Не выпустил бы?!

Ш и ш л о в. Может, и нет.

А л я. Тогда уж обнеси весь поселок колючей проволокой!

Ш и ш л о в. Побереги нервишки. Ваш телефон по-прежнему на втором этаже, Надежда Клементьевна?

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Да. Я вас провожу. (Уходит с Шишловым.)

П е р е в о з ч и к о в (Можаренкову). Говорят, он голодает. Шишлов-то? Без работы. Это верно?

М о ж а р е н к о в. Да кто его знает.

П е р е в о з ч и к о в. Кажется, у него мать больная, да еще сестренка?.. Может, восстановите его на прежнем месте?

М о ж а р е н к о в. Не могу. Он нарушил тайну переговоров. Вторгся в святая святых. Он возражает: не в святая святых, мол, а в грязь старорежимную. Все равно никакого права никто ему не давал разглашать телефонные разговоры. Пусть хоть голову с меня снимают, а я его к поселковому коммутатору больше на пушечный выстрел не подпущу.

П е р е в о з ч и к о в. М-да, ведь голодный человек злее…

М о ж а р е н к о в. Злых собак на цепь сажают.

Возвращаются Ш и ш л о в и Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а.

Ш и ш л о в. Все в порядке, Батюнина.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а (Перевозчикову). Виталий Никитич, как видно, уж не приедет сегодня. (Понизив голос.) Останешься?

П е р е в о з ч и к о в. Буду счастлив.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Выйди вместе со всеми. А потом вернись.

П е р е в о з ч и к о в (громко). Пора хозяйке и отдохнуть дать. До свидания.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Очень была рада… (это она говорит всем гостям.)

Просыпается поэт Т е р е н т и й П а с ы н к о в.

П а с ы н к о в. Ах! Все уже собрались? Ну, какова строка: «Озоном революции пьяна»… А?! Звучит.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Бесподобно.

С а д о ф ь е в а (уходя). Спасибо, Надежда Клементьевна. Жаль только, что не приехал Виталий Никитич.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Очень жаль, но я с него завтра спрошу.

Г о с т и, О к а т ь е в и А л я уходят.

Ш и ш л о в (вслед). Алька!..

Аля оглянулась и ничего не ответила, ушла.

Ш и ш л о в. Спасибо за приют и ласку. (Понурившись, уходит.)

Надежда Клементьевна убрала лишнее со стола. Поставила вазу с цветами, бутылку вина и два бокала на маленький столик. Сменила пластинку на граммофоне. Полилась тихая, нежная музыка.

Возвращается П е р е в о з ч и к о в.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Налей нам вина. Мы редко с тобой встречаемся, Даня.

П е р е в о з ч и к о в (наливает вино). Дела и делишки.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Выпьем за то, чтобы чаще? (Целует Перевозчикова, устраивается у него на коленях.) Грубые щеки. Крепкие губы!

П е р е в о з ч и к о в. Плохо?

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Наоборот. Щеки моего Виталика расслаблены гримировкой. Всегда попахивают пудрой. Как хорошо, что он сегодня не приехал.

П е р е в о з ч и к о в. Виталия Никитича я уважаю, восхищаюсь его талантом… Но вот, видишь, я — с тобой…

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. На всю жизнь!.. Так ведь? Да! Да! Я нарожаю тебе много-много премиленьких адвокатят.

Входит М ч и с л а в с к и й.

М ч и с л а в с к и й. Извините.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а (соскочив с колен Перевозчикова). Виталий!.. Ну что же ты так опоздал?..

Перевозчиков отошел в угол, стоит спиной к супругам.

М ч и с л а в с к и й. Прости меня, Надюша. Опоздал я умышленно… дело в том, что мне уже несколько раз звонили… То мужской, то женский голос… Звонили в театр. От имени какого-то комитета сообщали, что хотят… гм… «открыть глаза на мою жену и причинить пользу в семейной жизни».

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Свинство!

М ч и с л а в с к и й. При этом прямо заявили, что ты, Надя, и вы, Даниил Петрович… Вот… Я сегодня уж и не выдержал…

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Мог бы и позвонить, предупредить… проявить деликатность!

М ч и с л а в с к и й. Деликатность?! (В гневе замахнулся стулом.) Извини… Я же тебе говорю, я опоздал умышленно. Мне очень тяжело и гадко на душе. Прощайте. (Уходит.)

П е р е в о з ч и к о в (после паузы). Сегодня утром предурацкий случай со мной приключился… Иду по городу. Навстречу мне выскакивает собака — и бросается на меня — лапами прямо на плечи! Я закрываю руками лицо. А собака срывает с головы у меня шляпу и убегает с моей шляпой в зубах. Я тут же подумал: не к добру.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Мистика.

П е р е в о з ч и к о в. Мистика. Ворье! А Шишлов этот… Прости, Надя… Но я сегодня уж не останусь.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а (истерически хохочет). Прелестно! Какие благородные!.. Один другого лучше… Разом — весь узел!..

П е р е в о з ч и к о в. Выпей, вот, воды. Ну!

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Благодарю!

П е р е в о з ч и к о в. Перестань бегать.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Дорогой мой, если ты сейчас уйдешь, тогда уж… Все! Конец. Решай же.

П е р е в о з ч и к о в. Но у меня тоже гадко на душе.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Ты можешь всю ночь сидеть и читать. Пожалуйста! Но тотчас уйти, оставить меня в жутком состоянии… Решай, Данечка.

П е р е в о з ч и к о в. Дай мне книгу потолще. И плед.

Комната в доме, где квартирует Аля Батюнина. Входят А л я и О к а т ь е в. Аля замечает на полу клочок бумаги. Подняла бумагу, пробежала глазами и сунула в карман.

О к а т ь е в. Записка? От кого?

А л я (не желая расстраивать Окатьева). Чепуха.

О к а т ь е в. Покажи.

А л я. Совершенно неинтересно… (Передает записку Окатьеву.)

О к а т ь е в (читает). «Батюнина, сегодня кончился срок, который тебе дали. Если к вечеру ты не уберешься из поселка, то будешь убита». Аленька? Тебе давали какой-то срок?.. Кто же — авторы этого послания?

А л я. Первая записка была в прошлый вторник. Дали мне неделю.

О к а т ь е в. И ты не сказала мне ни слова!

А л я. Беспокоить тебя… Зачем? Я передала ту записку Можаренкову. Он отвез ее в губчека.

О к а т ь е в. Знала, что сегодня истек срок, — и ходит себе как ни в чем не бывало…

А л я. Но что же мне делать? Забиться в норку и дрожать?

О к а т ь е в. Когда могли подложить эту записку?

А л я. Возможно, утром или днем. Но я рано ушла работать. Весь день сюда и не заходила.

О к а т ь е в. И что ты меня раньше не послушала! Эту ночь я буду сидеть в твоей комнате, как пришитый. А утром поедем с тобой в город. Иди в губисполком — и откажись от руководства экспедицией! Вообще от этой работы. Она не для тебя.

А л я. Для кого же?

О к а т ь е в. Ладно, сейчас не до споров.

А л я. Нет, сегодня нам с тобой без споров не обойтись. Зачем ты вступил в шишловский комитет? Алеша…

О к а т ь е в. Мне стало тошно. Понимаешь? Рядом с Садофьевой, Фрязиным… Мне захотелось… пусть высокое слово не смешит тебя… к борьбе захотелось прикоснуться! Я не сразу и согласился, а потом увлекся…

А л я. Видишь — меня ты хотел бы запрятать в тихую норку, а сам… Чем же тебя увлек местный Робеспьер?

О к а т ь е в. Робеспьер? Нет, наивный, добрый человек! Он проповедует идеальный, гармоничный мир людей, природы, солнца и света. Задумал парк в центре поселка! Жители уже копают ямы под деревья. Всю землю он видит зеленой, свежей, нарядной!.. И людей — просветленных, объединенных взаимной любовью, дружбой, братством.

А л я. Дружба, любовь?! Да он же провоцирует, ловит на ошибках, запугивает…

О к а т ь е в. Разве?.. Нет, нет, комитетчики подстраивают ловушки только вредным людям… Но в этом нет ничего дурного.

А л я. Ты — политическое дитя! Где тебя выдерживали в дни революции? В каком инкубаторе? Вообще — кто ты?..

О к а т ь е в. Сколько страданий доставлял мне этот вопрос — кто я? Началось еще с университета. Вокруг меня были умники, бывшие рубаки, заядлые картежники, дураки законченные, наконец, или просто хорошие ребята. «Хороший парень» — это ведь тоже лицо. А меня мучила мысль, что я — никакой! Движущаяся пустота. Мне казалось, что не на меня люди смотрят, а сквозь меня. Будто я бестелесное ничто. Или идут сквозь меня, если я в толпе. Дырка в толпе!.. И все это — до встречи с Шишловым. Он душу в меня вдохнул, дал мне силу, облик.

А л я. Как странно… Такая мысль тебя гложет! Но я люблю твое лицо. В нем столько загадочного, милой незавершенности… Ты просто не знаешь, какой ты чудный.

О к а т ь е в. Фантастика. Меня можно любить?

А л я. Безумно!

О к а т ь е в. Разве что. (Целует ее.)

А л я. Алешенька…

За окном послышались шаги.

Пусти… (Притушила лампу.)

Окатьев смотрит в окно.

О к а т ь е в. Прошли за угол. Двое или трое.

А л я и О к а т ь е в стоят в затемненной комнате. Вдруг раздались крики, потом выстрелы. Аля, с браунингом в руке, выскочила из дома. Вслед за ней — Окатьев. Через некоторое время они возвращаются с М о ж а р е н к о в ы м.

М о ж а р е н к о в (прижимает руку к груди). Ушел… Догадался, что засада…

А л я. Какая засада?

М о ж а р е н к о в. Чекисты в переулке дежурили. Я — с ними. А тот, гад, похоже, по твою душу приходил…

А л я. По мою душу? Но почему стреляли?

М о ж а р е н к о в. Он и стрелял. В темноте, а без промаха. Даже удивительно… свой, из поселковых… Вишь… стало быть… а я-то думал — слегка… Нет, знать, сильно зацепило… (Падает.)

Аля и Окатьев бросаются к Можаренкову.

А л я. Кто стрелял?! Кто? Авдей Михалыч! Родной…

Плавная мраморная лестница с одной-двумя колоннами и зал с огромным камином и измятой люстрой, свисающей беспомощно с потолка. Здесь, в доме, принадлежавшем помещикам Сюзяевым, помещается и штаб шишловского комитета. Гремит духовой оркестр, которым дирижирует М ы с л и в е ц. Ж и т е л и п о с е л к а — возле дома и непосредственно в зале, там, где распоряжается Ш и ш л о в. Громкий говор, общее движение. Слева, мимо колонн, на тачках, по доскам, положенным на землю для тачечного колеса, везут глыбы гранита. Везут мужчины и женщины. Даже дети и те впрягаются в тяжелые тачки вместе с родителями. Вверху, под капителями колоннады — красный кумач, а на нем белыми буквами: «Даешь рай на земле немедленно!» Среди людей, толпящихся в зале, мы видим, кроме Шишлова, еще и А л ю, О к а т ь е в а, Ф р я з и н а, А г а ф ь ю Ю р ь е в н у, Н а д е ж д у К л е м е н т ь е в н у, М ч и с л а в с к о г о, С а д о ф ь е в у, С е р г е я В а р ф о л о м е е в и ч а. Жители и дачники поселка Птюнька работают в этот субботний день, отдают свой энтузиазм делу, которое задумал Шишлов. Тут же и ближайшие помощники Шишлова — М л а д е н ц е в и Б у л ь-Б у л ь. Все — и простые люди, и дачники — оделись как можно проще, потому что работа у всех грязная. Везший тачку с глыбами гранита м у ж и к случайно опрокинул ее набок, тачка сошла с доски. Мужик чертыхается, оставляет тачку и бежит в дом. Подбегает к Шишлову.

П е р в ы й м у ж и к. Да на черта мне твой рай! Вон, тачка уже не идет… Пятую везу. Как собака выдохся. (Тяжело дышит.)

В е р х о р у б. Кишка, знать, тонка! Поменьше нагружай. Это ж одно удовольствие — сообща работать!

В т о р о й м у ж и к. Зачем такую громаду Можаренкову? Помер — и земля ему пухом!

В е р х о р у б. Так то ж монумент, братцы! Памятник герою!

Ф р я з и н. Очень, очень велик монумент. Вообще-то, хоть товарищ Можаренков и был революционер, и я его уважал…

А г а ф ь я Ю р ь е в н а (поддерживает мужа). Куда ему! Под самые облака. Это ж тридцать метров! И какой дурак удумал?

Ш и ш л о в (как и все, запален работой). Осторожней, мадам Фрязина. Тут думал не дурак, а скульптор. (Показывает чертежи и эскизы, потрясает ими в воздухе.) Тридцать метров, ну и что! Такому герою гражданской войны, как Можаренков, можно было бы и пятьдесят! Свою грудь, можно сказать, подставил, чтобы спасти хорошего человека, Алевтину Батюнину.

Кто-то в толпе мужиков и баб захохотал.

Н а с т я. Это она-то хорошая! Обобрала весь поселок, а он ее грудью закрыл!

Ш и ш л о в. Тише!

П е р в а я б а б а. Теперь она к тебе, Шишлов, жмется! Известно, выгоду ищет!

Ш и ш л о в. Вся ее выгода — работать день и ночь!

Н а с т я. Как она днем работает — это мы видим, а вот ночью.

Толпа хохочет.

Ш и ш л о в. Стыдно, товарищи! Больно слушать вас… Да как вы смеете оскорблять человека по одним только дурным догадкам?! Вот люди, а! Может, устали? (Громко.) Перекур!

В е р х о р у б. Отдохнуть — оно не мешает… Все ж каменоломня-то, карьер, как-никак, отсюда две версты.

П е р в ы й м у ж и к (с благодушным смехом). Мы уж такие стали прозрачные, что только в рай и годимся!

Ш и ш л о в. Братцы, да я же — за вас… Я всех вас люблю!

Н а с т я. Полюбил волк кобылу, оставил хвост да гриву!

В е р х о р у б. Ой, Настя, у тебя-то, кроме хвоста, много чего осталось!..

Н а с т я. Не трожь! Не твое, папкино-мамкино!

П е р в ы й м у ж и к (свертывая «козью ножку»). Дотянем ли до твоего рая-то?

Ш и ш л о в. Дотянем! Земля быстрей вертится — я земную ось дегтем смазал.

Толпа хохочет.

Вы мне покажите такую карту, где встретишь поселок Птюнька! Нигде нет. А станет он на весь свет знаменитым. (Оркестру.) Музыка!.. Танцуйте, товарищи.

В е р х о р у б. Айда, Настя!

Все танцуют.

Ш и ш л о в. Павел Николаевич! (Подходит к Фрязину.) Видите, люди работают с душой, но устают. Пришлите-ка вы сюда десяток-полтора своих рабочих с фабрики.

Ф р я з и н. Извините, дать рабочих я не могу. Срочный заказ. От государственной организации.

Ш и ш л о в. Значит, процветаем, Павел Николаевич?

Ф р я з и н. Какое там процветание! Заказ дали, а гоним одни каркасы для стульев, кресел, диванов. Обивки нет! Требую — не шлют. Также и фурнитура, гвозди всякие, скобки, шурупы, крепления. Требую, требую, требую, пишу, звоню… Опять-таки не шлют. Или с запозданием на два-три месяца. Я ничего не имею против государственной промышленности! Хотите меня задушить?! Нате, пожалуйста, душите. Только не рвите по ниточкам мои нервы. До революции у меня было несколько мебельных фабрик. Если мне не вовремя пришла фурнитура или, скажем, не доставили ткань, обивочный материал, я мог разорить предприятие, которое проявило это безобразие! По судам мог затаскать. А теперь… Вы думаете, сами государственные предприятия лучше меж собой кооперируются?

Ш и ш л о в. Вы хотели бы вернуться на капиталистические рельсы, Павел Николаевич?

Ф р я з и н (машет руками). Да что вы, батенька! Рельсы… Дожить бы дни свои.

Ш и ш л о в. Как дожить! В своей, простите, берлоге или вместе с обществом? Я ведь к чему это: все же вы дайте людей, Павел Николаевич. Я хочу, чтобы энтузиазм не остывал, чтобы штурмом… Вывезти весь камень из карьера на площадь для памятника, понимаете?

Ф р я з и н. Я уже вам сказал, дать рабочих я никак не могу.

Ш и ш л о в. А фабрику вы иметь хотите?

Ф р я з и н. Какую? Я имею свою фабрику. И больше ни о каких фабриках не мечтаю.

Ш и ш л о в. Вы полагаете, что фабрика надолго останется за вами? А ваши плутни с налогами государству? (Вынимает из своей сумки документы.) Все заактировано. Вы наскребли каким-то образом необходимые деньги, вывернулись. И я не отправил тогда эти документы по инстанциям. Пожалел.

Ф р я з и н. Благодарю вас, сердечно благодарю, Иван Лукьянович.

Ш и ш л о в. Представьте, если бы на моем месте был какой-нибудь сухарь, человек «от» и «до». Он стер бы вас в порошок и смахнул со своей ладони, развеял по ветру. Все, как говорится, аудиенция закончена. Идите и договаривайтесь со своими рабочими.

Ф р я з и н уходит вместе с А г а ф ь е й Ю р ь е в н о й.

А л я (подходит к Шишлову). Ты не находишь, Иван, что весь этот энтузиазм жителей дутый, казенный?

Ш и ш л о в (огорчен). Нет! Я жизнь на это кладу, а ты — дутый… Нет, нет!.. Для всех жителей это — праздник!

А л я. Я обязана Можаренкову жизнью, и все-таки… Ты задумал что-то, прости меня, вздорное.

Ш и ш л о в. Энтузиазм можно и еще взбодрить! А потом скульптор подымется на леса… Вспомни, что говорил великий француз Роден? Отсечь все лишнее… Монумент будет величественный, грандиозный! Как бы вырастет из земли и подымется к небу своим гордым лицом… Возвысится среди деревьев нового парка. Вид!.. Тебе тоже думается, что он слишком велик — тридцать метров? Величие всегда кажется несколько уродливым, если скептически смотреть со стороны. Но если вникнуть?.. В будущем человечество ничем не сможет отплатить своим героям, кроме как славой.

А л я. Ты разговариваешь со мной, как с толпой. Вообще это смешно — митинговать перед одним человеком…

Ш и ш л о в. Да? Разогнался. Но послушай… Ты здесь готовишь землю — для будущего. А я? Для того же стараюсь! Общее дело.

А л я. Не перестарайся, Ванечка. Умен не тот, кто за всех думает, а тот, кто заставляет думать всех.

Ш и ш л о в. Как же мне силы размерить?! Пойми… Случилось самое великое для человечества событие… Прошло всего лишь пять лет, можно сказать, молодость революции, а что мы видим? Те же торгаши — явные и тайные. Те же чиновники, только не господа, а товарищи. Люди сплошь да рядом обманывают друг друга, пьют, развратничают. Ловчат — подстраиваются к новым порядкам. А подстраиваются, так от этого — ложь.

А л я. В этом ты прав. Из всех щелей старье лезет! Не так-то просто «отряхнуть его прах с наших ног…» Да и как стряхивать?

Возле Шишлова и Али остановилась С а д о ф ь е в а, слушает их спор.

Вот ты вывесил кумачовый лозунг: «Даешь рай на земле немедленно!» Рай — это что, по-твоему? Счастье?

С а д о ф ь е в а. Знаете, как это называется? Левацкие загибы. (Проходит.)

Ш и ш л о в. Для меня счастье — дело! Тем более что ты пересекла мне все пути к другим сторонам счастья.

А л я. Я не могу себе приказать…

Ш и ш л о в. Запомни: никто тебя не будет так любить, как люблю тебя я. И еще хочу тебе сказать: все, что я сейчас делаю, я делаю не только для всех, для будущего… Можаренков ведь погиб, чтобы ты жила. Этот памятник не только ему, но в честь тебя. В честь того, что ты живешь, — от меня этот монумент. Ты — все для меня…

А л я. Иван… Бедняга ты мой…

Ш и ш л о в. Я самый богатый! Иногда мечтаю… Если бы мне удалось создать мировую республику, я сделал бы такой герб: мужчина на поднятых высоко руках несет женщину… (Увидел Сергея Варфоломеевича.) Вот кто мне нужен… Сергей Варфоломеевич! Вы замечали, сколько солнца вокруг, но как мало его в людях? Солнце светит будто бы зря. А нельзя ли сконструировать такой прибор — преобразователь солнечного света в радостную энергию души?

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч (раздумчиво). Может быть, это от близорукости, но мне очень часто кажется, что вокруг не хватает света.

Ш и ш л о в. Вы все время возитесь со всякими светильниками… Но дело не в близорукости… Уж поверьте, я знаю вашу жизнь.

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Откуда вы ее знаете?

Ш и ш л о в (перехватил тревожный взгляд подошедшей Садофьевой). Живем в одном поселке…

Вокруг Шишлова и Сергея Варфоломеевича собираются люди.

Представляете, как это помогло бы человеку, если б свет солнца — да прямо в душу?

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Каким образом?

Ш и ш л о в. Ну… тут можно по-всякому… Через какие-нибудь световоды, что ли… А?

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Любопытно… Идея, прямо скажем, совершенно бредовая! Но если учесть, что вы и людей, как говорят про вас, собираетесь сделать прозрачными… А почему бы и нет? Ха-ха! Возможно, в этом есть смысл. А может, и великий смысл! Именно безумные идеи и оказываются в конце концов истинными. Солнце — в душу каждому… Да за одну мечту я — ваш вечный союзник!

Ш и ш л о в (окрылен поддержкой Сергея Варфоломеевича). Человек всегда будет чувствовать себя весело, приподнято! А не только тогда, когда светит солнце. Аккумуляторы радости обеспечат его и в ночное время.

А л я. А если мне иногда хочется погрустить?

Ш и ш л о в. Грусти испокон веков хватало, а вот радости…

В е р х о р у б. Мне радости хватает и без всяких твоих световодов! Если ж чего такого… тоска, иль беда — чекулдыкну стаканчик самогонки… Это, брат, лучшее средство!

П е р в ы й м у ж и к. Если уж выдавать радость, так всем — поровну!

Ш и ш л о в. Не бойся, я тебя не обнесу!

Н а с т я. Все-таки удобство, если радость — прямо с неба и сколько захочешь!

А л я. Зачем же оно дареное? Тайна жизни — в счастье… И каждый сам эту тайну разгадать должен.

Появляется М ч и с л а в с к и й. Он пьян.

М ч и с л а в с к и й. Вы о к-каком таком счастье дискут-ти-ируете?! Вокруг кого собрались!..

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Виталий Никитович?..

М ч и с л а в с к и й (хватает за руку Шишлова). Подите-ка сюда, негодяй вы р-распоследний…

Ш и ш л о в. Что вам надо?!

М ч и с л а в с к и й. Верните мое счастье! Это вы — можете? Разрушить су-ме-ли… Вторглись в мою жизнь, беспощадно. Кто вас просил?! Я не желаю ничего дур-но-го слушать о мо-ей жене!..

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Виталик… умоляю тебя!.. Нельзя же на людях…

М ч и с л а в с к и й. И так все знают! Даже то, что еще не произошло! — все равно знают… Телефонные звонки ваших комитетчиков — это подлость. Так получайте!.. (Бьет Шишлова по щеке.)

Ш и ш л о в. Я, знаете, тоже могу…

М ч и с л а в с к и й. Я — к вашим услугам. Я взял из театрального реквизита и привез две шпаги… И два отличных пистолета, в полной исправности. Оба заряжены.

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Виталик!..

М ч и с л а в с к и й. Когда будем драться и на чем? Я готов к дуэли хоть сию минуту.

Ш и ш л о в (ошарашен). Меня — на дуэль?.. Да что вы… Я вам — Пушкин, что ли? Дуэль…

С е р г е й В а р ф о л о м е е в и ч. Виталий Никитович… пойдемте, дорогой… пойдемте… Вам проспаться не вредно, уверяю вас…

М ч и с л а в с к и й. Отпустите меня! Я должен его проткнуть… или… прострелить его медный лоб!

Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а. Боже, где он напился… Держите его, Сергей Варфоломеевич! (Младенцеву.) Да помогите же!

М ч и с л а в с к о г о уводят.

Ш и ш л о в. Дуэль… Это мне и присниться не могло! (Обращаясь ко всем.) Извините, товарищи. Если отдохнули, то пора и опять за дело. (Буль-Булю.) Буль-Буль, руководи народом.

Б у л ь-Б у л ь. Веселей! (Выходит из зала и решительно увлекает за собой мужиков и баб.)

Н а с т я. Иван, ты, поди, и не завтракал? Да, я заметила, и не обедал… Хочешь есть-то?

Шишлов молчит.

Ты на них не злись и на меня — за мой длинный язык. И не стесняйся. Вроде бы у меня каша осталась, наскребу. (Уходит.)

А л я. Ты хоть какие-нибудь гроши на хлеб зарабатываешь?

Ш и ш л о в (еще переживает обиду). На железнодорожной станции немножко прирабатываю, гружу, когда есть чего грузить.

Появляется В и к т ю х а, девочка лет двенадцати, одетая в рванье, в потрепанных старых брюках, подвернутых почти до колен, в каком-то мальчишеском пиджаке, лохматая.

В и к т ю х а (остановившись посреди комнаты, поет).

Ш и ш л о в. Это что еще такое, откуда чудище-то появилось?

В и к т ю х а. Я не чудище, я — Виктюха.

Ш и ш л о в. Витюха?

В и к т ю х а. Нет, Витюха — это был бы мальчик, а я девочка. Виктория я.

Ш и ш л о в. Ого, Виктория… И откуда же ты?

В и к т ю х а. С поезда.

Ш и ш л о в. Почему соблаговолила сойти на нашей маленькой станции? У тебя здесь какая-нибудь родня?

В и к т ю х а. Никого у меня на всем белом свете нету.

Ш и ш л о в (слегка передразнивая). Мой папа погиб на германской, отец на гражданской убит?..

В и к т ю х а (осторожно). Здесь детский дом есть?

Ш и ш л о в. Нет.

В и к т ю х а. Хорошо! Я уже из двух сбежала.

Ш и ш л о в. Волю, значит, любишь?

В и к т ю х а. Дразнили меня — вот я и бегала.

Ш и ш л о в. А как дразнили?

В и к т ю х а. Генеральской дочкой.

Ш и ш л о в. Почему же тебя так дразнили?

В и к т ю х а. Потому что это правда. Мой отец был генералом. Потом куда-то пропал, еще когда я была маленькой, года три назад. Пропал, и все. Может, убили. Мама умерла от тифа.

С а д о ф ь е в а (подошла). Зачем же ты признавалась, что ты генеральская дочка? Сама виновата.

В и к т ю х а. Но я не могла скрывать. Это было бы оскорбительно для папы. Он меня любил.

Ш и ш л о в (посуровел). Вот ты какая, Виктория…

А л я. Ладно, Иван, генералы белые пропали, а дети — они еще цвета не имеют.

Входит Н а с т я с миской в руках.

Н а с т я. Вот, держи ложку, миску. Без масла каша, да все одно каша.

Ш и ш л о в. Спасибо. (Начал было есть, заметил голодный взгляд Виктюхи.) Настя, принеси-ка еще ложку.

Н а с т я. Принесу. Ты вот что, Иван Лукьянович… Постращай поселковых лавочников. Стали драть втридорога! Не хватает денег — в долговую тетрадку записывают. Теперь почти все, кто победней, у них в долгу. (Выходит.)

Ш и ш л о в (громко зовет). Тихон! Буль-Буль!

Входит Б у л ь-Б у л ь.

Позови сюда лавочников, торговцев. И пусть они прихватят с собою долговые тетради.

Б у л ь-Б у л ь уходит. Н а с т я возвращается с ложкой. Шишлов отдает ложку Виктюхе.

В и к т ю х а. Мерси.

Ш и ш л о в. После будет мерси! Давай-ка, наяривай вместе со мной.

Шишлов и Виктюха из одной миски едят кашу.

В и к т ю х а (быстро прожевывая кашу). А ты здесь кто?

Ш и ш л о в. Я? Вождь.

В и к т ю х а. Вождь? Тогда почему же ты такой голодный?

Ш и ш л о в. Когда вождь сытый, тогда он уже не вождь. Еще давай, а то я эту миску быстро подчищу! Давай, давай, вот так, за обе щеки! Молодец! (Облизывает ложку.) Можно действовать дальше. Возьми, Настюха. (Отдает Насте миску и ложки.) Теперь надо подумать, как тебе жить, Виктюха. Ты хочешь здесь остаться или дальше поедешь?

В и к т ю х а. Остаться.

Ш и ш л о в. Тогда продумаем и этот вопрос… Эврика! Я тебя распределю по домам.

В и к т ю х а. Я же одна, как ты меня распределишь?

Ш и ш л о в. Одну, а распределю по домам, где живут более или менее сносно. Вот сейчас набросаю список жителей. Возьмешь этот список и будешь ходить. Каждый день — в другой дом. Дней на тридцать! Курорт тебе будет такой. Отъешься, отмоешься, а потом посмотрим. Может, кому-нибудь из бездетных приглянешься. Примут в семью. Аля, садись за машинку и печатай. Значит, нам надо тридцать домов на тридцать дней для Виктюхи.

Н а с т я. Всех тебе подскажу!

Ш и ш л о в. Я — сам.

А л я. Диктуй.

Ш и ш л о в. Список обязательного проживания и кормления гражданки Виктюхи… Фамилия твоя как?

В и к т ю х а. Дэнзель.

Ш и ш л о в. Э-э-э, да ты не из русских?

В и к т ю х а. Отец из обрусевших немцев. В каком-то пятом или шестом колене.

Ш и ш л о в. Ишь ты, и это понимаешь… Ладно, твою фамилию мы писать не будем, чтобы не вводить в смущение народ. Пищи, Аля: для гражданки Виктюхи. Так. Первое: дом по переулку Проточному, номер четыре. Хозяева: Максимов Федор Павлинович, лавочник, торговец. Хозяйка — Ефросинья Сидоровна. Сегодня, стало быть, первое августа. Дальше. Второе: дом по Церковной площади, номер шесть. Хозяин Варсуев Гавриил Тихонович. Машинист маневрового паровоза. Хозяйка — Зинаида Тимофеевна. Третье: дом по Луговой улице, номер восемь. Хозяин Сивкин Викентий Александрович. Повар в больнице. Больных обжирает, таскает целые кошелки. Пускай поделится. Хозяйка — Матрена Селиверстовна.

Входит М л а д е н ц е в. И теперь мы слышим лишь обрывки слов, диктуемых Шишловым, да стук машинки. Виктюха прикорнула в старом кресле, свернувшись клубочком. А на авансцене — Младенцев и Садофьева.

С а д о ф ь е в а. Слушай, Назар, ты так увлекся всякими общественными делами, что забыл кое о чем… (Понизив голос.) Надо бы поторопиться с деньгами для Батюниной.

М л а д е н ц е в. Сундучок?

С а д о ф ь е в а. Сундучок. Вот моя половина денег, возьми. Сделай это сегодня же.

С а д о ф ь е в а и М л а д е н ц е в уходят.

Появляются д в а л а в о ч н и к а, с долговыми тетрадями в руках. За их спинами Б у л ь-Б у л ь. Лавочники сильно встревожены. Молча сверлят глазами Шишлова.

Ш и ш л о в. Покажите-ка сюда ваши долговые тетрадки.

П е р в ы й л а в о ч н и к. Для чего тебе? Ты же в долг не брал?

В т о р о й л а в о ч н и к. Нас финотдел проверяет.

Ш и ш л о в (грозно). Долговые тетради!

Лавочники отдают Шишлову тетради.

(Полистал одну, полистал другую.) Эй, Буль-Буль!

Б у л ь-Б у л ь. Слушаю, Иван Лукьянович.

Ш и ш л о в. Там, в камине, угли тлеют. Растопи пожарче да и брось в огонь эти тетради, пропитанные слезами бедных людей. Возьми, брось.

Б у л ь-Б у л ь (берет тетради). Это мы за милую душу! (Взбадривает огонь в камине. Рвет и бросает в пламя тетради.)

П е р в ы й л а в о ч н и к. Товарищ Шишлов!

В т о р о й л а в о ч н и к. Беззаконие! Мы будем жаловаться новому председателю поссовета, Русакову.

Н а с т я (с каминной кочергой, помогает Буль-Булю). Уж и пепла не останется весь разворошу.

Ш и ш л о в. Жалуйтесь. Но с завтрашнего дня цены в своих лавках на все товары предлагаю снизить наполовину. Я не требую, нет, я предлагаю. И снизить не в три раза или в четыре, а только на пятьдесят процентов. Ясно? Идите. Да, Федор Павлович! (Один из лавочников задерживается.) Вот тебе, уважаемый, Виктюха… Эй, Виктюха!

В и к т ю х а (проснулась). А?!

Ш и ш л о в. Иди вот с этим дядей. В его доме будешь сутки жить и столоваться. Как условились. Смотри в список, ты грамотная. Сутки кончатся, иди в следующий дом. Ясно?

В и к т ю х а. Ясно.

Ш и ш л о в (крутит ручку телефона). Станция… Говорит бывший телефонный мастер… А! Узнала, курносая!.. Слушай, здесь, возможно, будет мне названивать одна писклявка, по имени Виктюха. Откуда угодно меня доставай — и соединяй. Трубка трещит… Что? Ладно, в порядке общественной помощи, зайду. Посмотрю, какие там у вас проводки передрались. Пока. (Опускает трубку. Лавочнику.) Забирай девчонку. Да смотри, чтобы не обижали никто из твоих. А ты, Виктюха, не тушуйся. Мигом разберемся!

В и к т ю х а остановилась у порога вместе со своим лавочником, смотрит на Шишлова.

Чего гляделки распялила?

В и к т ю х а. Интересно. Никогда не ела из одной миски с вождем. (Уходит.)

Комната Али Батюниной. Входят Ш и ш л о в, М л а д е н ц е в, Б у л ь-Б у л ь. С ними — и О к а т ь е в.

М л а д е н ц е в. Жильем не пахнет. Видно, она здесь только ночует. Да вот, Алексею Васильевичу лучше знать.

Ш и ш л о в. Отставить намеки!

Б у л ь-Б у л ь. Где ж ее сундучок? (Младенцеву.) Кто тебе про ее сундучок-то говорил?

М л а д е н ц е в. Кто взятку давал, тот и видал, куда она прятала.

О к а т ь е в. Младенцев, послушайте, я не хочу… я пойду…

М л а д е н ц е в. Куда это ты пойдешь?!

О к а т ь е в. Мне не хотелось бы… Вы меня поймите! Я совершенно уверен: нет и не может быть в ее сундучке денег. Я шел с вами только потому, что хотел и вас убедить! Она — честный человек, кристально чистый человек! Иван, ты же сам… Ты не сможешь. Уйдем, Иван!

Ш и ш л о в (кричит на Окатьева). Замолчи! Разнюнился. У него душа имеется, у других ее нет. Нет, нету ничего! Одна боль. (Младенцеву.) Врешь! Врешь, врешь… Я тебя пристрелю. (Хватает его за грудки.) Как шального пса! Пускай потом меня судят.

М л а д е н ц е в. Пуговицу оторвал… Руководитель… Мне сказали, то и я. Давайте проверять.

Ш и ш л о в. И того найду, кто тебе наболтал!

Б у л ь-Б у л ь. Да что вы, право. Ежели она кристальная, сразу видно будет. Посмотрим и уйдем.

М л а д е н ц е в. Вот он, сундучок. Не заперт. (Поднимает крышку.) Ха! Клоунский наряд.

О к а т ь е в. Ребятишек она иногда веселит. В цирке работала когда-то.

Б у л ь-Б у л ь (напяливает на свою голову зеленый парик). Хорош?!

М л а д е н ц е в. Как свинья в дож. (Склонился, копается в сундучке.) А это что?.. Смотри-ка!.. (Достает сверток, показывает.) Братва… Целая куча инфляшек! Если на хорошие деньги переводить, тоже не одной тыщей пахнет. Да все — крупными знаками. (Считает деньги, выкладывая их на стол.)

О к а т ь е в (поражен, смотрит на деньги, разложенные Младенцевым на столе). Может быть, это ее собственные деньги?

Б у л ь-Б у л ь. Богатую невесту упустил.

М л а д е н ц е в. Сто двадцать миллионов теперешними бумажками в наличии. (Окатьеву.) Что, оторопел?

Ш и ш л о в отвернулся.

А этот, глядите-ка! Пожалуйста, можно обратно положить. Пусть дальше упражняется в складывании-умножении.

Ш и ш л о в. Будто бы радуешься?

М л а д е н ц е в. Ты ж собирался меня застрелить!

Ш и ш л о в (глухо). Пиши акт.

М л а д е н ц е в. То-то! Все мы кристальные, пока мухи нас не засидят. Вот ее канцелярией и попользуемся. (Берет со стола чистый лист, пишет, приговаривая вслух.) Настоящим актом удостоверяем, что вечером первого августа тысяча девятьсот двадцать второго года были изъяты в нашем присутствии сто двадцать миллионов одна тысяча шестьдесят пять рублей из личного сундучка гражданки Алевтины Федоровны Батюниной. В чем и подписуемся. Подписывай, Буль-Буль.

Б у л ь-Б у л ь. По всей справедливости. (Подписывает.)

Младенцев подписывает акт и передает Окатьеву.

О к а т ь е в. Я не буду…

М л а д е н ц е в. Как это не будешь?! Ты же видел!

О к а т ь е в. Все равно не буду.

Ш и ш л о в. Дай сюда. (Берет бумагу, долго читает ее, будто еще надеясь, что там написаны другие слова.) Факт… (Подписывает.) Распишись, Окатьев.

О к а т ь е в. Аля не могла… не могла — и все! Хоть тысяча таких фактов — не поверю.

Входит А л я.

А л я (остановилась, вглядывается в лица, оценивая обстановку). Сколько гостей!..

М л а д е н ц е в. Ты не серчай на нас, Алевтина Федоровна. Мы — без спросу. Да еще и в сундучок твой забрались. Обыск сделали.

А л я. Нашли мой разлюбимый костюмчик? (Берет со стола зеленый парик, надевает его.) Ой, ой, у бедняжки Бесси делали… как?! что?! Обы-ы-ск! (Сдергивает парик.) Вы что, ребята, в чем дело?

Б у л ь-Б у л ь. Если б моя рука нагребла эти деньги, я бы собственную руку отрубил.

М л а д е н ц е в. Вот они. Спасибо, что большими купюрами брала, легче считать было. Все теперь изъято, сто двадцать миллиончиков, и акт подписали.

А л я (Окатьеву). И ты?

Б у л ь-Б у л ь. Он не стал. Сильно чувствительный.

А л я. Ай-ай! Окатьев, ты подводишь сподвижников своих. Ты ведь — с ними? Будь же с ними до конца!

М л а д е н ц е в. Пошли.

А л я. А этот платочек? Тоже — мой? Да, да, да, в нем хранился один из моих миллионов… Это что? Летом снег пошел? Да какие огромные хлопья! Или это — голуби? Нет же, платочки? Эх, разлетались… Милые гости, проверьте карманы. И не оставляйте мне свои носовые платки.

Младенцев и Буль-Буль проверяют свои карманы.

Пожалуйста. (Отдает обоим их платки.)

Б у л ь-Б у л ь (восхищенно). Аферистка!

Ш и ш л о в. Сдайте ее в губчека. Немедленно.

Б у л ь-Б у л ь. Как же немедленно, когда поезд на нашей станции теперь только ночью остановится?

Ш и ш л о в. Зачем ожидать поезд? Может, еще и купе мягкое? Тридцать пять верст до города на бричке можно сделать быстро.

О к а т ь е в. Опасная дорога! Бандиты кругом…

Ш и ш л о в. Люди ездят. А ее милиционер Житяев повезет. Вооруженный! Все!

О к а т ь е в. Нет, не все! И я с ней поеду. Мне тоже вчера выдали оружие. (Вынимает из бокового кармана плаща смит-вессон.)

А л я. И ты умеешь, где и что в этом страшилище нажимать?

О к а т ь е в. Нажму как-нибудь, не бойся.

А л я. Да уж с таким боевым сопровождением чего бояться.

Окатьев пристыженно вертит нелепый в его руках револьвер, уходит.

Ш и ш л о в. Собирайся, Батюнина. (Уходит. За ним — Младенцев и Буль-Буль.)

Аля вынимает из кармана незаметно припрятанный в минуту фокуса платок, в который была завернута часть денег.

А л я (поднесла к лицу платок, нюхает). Французские духи… Везет же некоторым дамочкам! От кого попахивало такими духами?.. Ах… да, да! (Крутит ручку телефона.) Люся? Это ты, голубчик? Соедини меня с городом, номер три — сорок. (Ждет.) Не отвечает? (Опустила трубку.)

Возвращается М л а д е н ц е в.

М л а д е н ц е в. Я вернулся, Алевтина Федоровна, за платочком, был тут еще один…

А л я. Все ваши я отдала.

М л а д е н ц е в. Ты своими фокусами кому другому лапшу на уши вешай, а меня… (Схватил Алю за руки, грубо обыскивает ее, находит платок.) А еще корчит из себя благородную. (Уходит.)

А л я (опять крутит ручку телефона). Люся? Попробуй еще разочек, соедини меня с городом. Очень срочно нужно. Номер три — сорок… (Ждет.) Жаль… (Опускает трубку.)

Входит М а р ф а Б о р д о в а я.

М а р ф а. Умаялась? Отдохни… Да и мне пора деток укладывать. (Присела, как бы укачивает на руках ребенка, едва слышно поет.) А-аа, а-аа… Положу кольцо на камень… Сама выйду в монастырь… Пускай горе достается всем ребятам холостым… А-аа, а-аа…

Воскресное утро — на следующий день. Знакомый зал в бывшем помещичьем доме. Закопченное дымом жерло огромного камина. Здесь, кроме поселкового Совета, по-прежнему располагается и существующий уже две недели шишловский комитет.

Беспокойный, зеленоватый свет неба. Высоко, под капителями, на колоннаде дома, все тот же кумачовый лозунг: «Даешь рай на земле немедленно!»

В широкое окно видна площадь поселка и наваленная в ее центре гора гранитных глыб.

Ш и ш л о в стоит перед окном, видит горящие в поселке огромные костры, прислушивается к треску падающих заборов, к лаю собак, крикам.

Чертыхаясь и стеная, вваливается Б у л ь-Б у л ь.

Б у л ь-Б у л ь. Выручай, как знаешь, Шишлов! (Тяжело дышит.) Жители… о-ох!.. собак на меня спустили…

Ш и ш л о в. Приложи подорожник, Буль-Буль.

Б у л ь-Б у л ь. У меня, к твоему сведению, фамилия есть.

Ш и ш л о в. Я смотрю… сегодня что-то не то… Ни одна душа не вышла гранит на площадь вывозить.

Б у л ь-Б у л ь. Слушай, а зачем нам все это? Ну, заборы эти чертовы сносить, тут же их жечь… Жители отстаивают их, как крепостные стены… Вот-вот начнут лить на наши головы кипящую смолу. Какого черта разбойничать? Ох, связался я с тобой…

Ш и ш л о в. Измена?!

Б у л ь-Б у л ь. Разве я тебе присягал? Ты — кто?

Ш и ш л о в. Я — будущее. А ты?.. Рабочий человек! Откуда такая аполитичность? Пойми, за какие-то две недели наш комитет всю-всю жизнь тут перевернул. Люди плелись вразвалочку, а я пришпорил их маршем! Как остальные ребята?

Б у л ь-Б у л ь (без энтузиазма). Слышишь? Воюют… Парни-то у нас все же как на подбор. Уж если навалятся… Кто с ломом, кто с топором… Гнилые заборы от единого удара падают. А есть и такие, что хоть из пушки бей.

Из поселка доносятся голоса:

— Марья, подпирай столбы, держи! Меня же придавит…

— Прочь отседа, паразиты!

— Я тебе покажу паразитов!

— Кара-у-ул! Рету-у-йте!

Ш и ш л о в. Ребят хвалишь, а сам… покинул поле боя?

Б у л ь-Б у л ь. Говорю, собак спустили! Искусанный… до сих-сих мест…

Ш и ш л о в. Никому не дано остановить революцию — вот в чем корень. А горло дерут против нас лишь отдельные несознательные. Все подавляющее население — за прогресс! Обеими руками.

Входит М ы с л и в е ц во главе музыкантов из духового оркестра.

М ы с л и в е ц. Мы вам не помешаем, Иван Лукьянович? Хотим с утра порепетировать.

Ш и ш л о в. Репетируйте.

Музыканты уходят во внутренние комнаты.

Б у л ь-Б у л ь. Смотри-ка, люди сюда идут! Скопом.

Ш и ш л о в. Кто им позволял собираться?!

Все громче становятся крики — и зал осаждает гудящая, негодующая толпа.

Здесь жители поселка — В е р х о р у б, Н а с т я, Х л ы н к о в и хозяева дач: П е р е в о з ч и к о в, Н а д е ж д а К л е м е н т ь е в н а, М ч и с л а в с к и й, Ф р я з и н, А г а ф ь я Ю р ь е в н а.

Голоса:

— Тут он, главный разоритель!

— Без забора как жить? Будто голые!

— Усмиряй своих лиходеев!

— С топорами, сущие разбойники…

— Мало, что ломают, еще и жгут!

Ш и ш л о в (Буль-Булю). Гони сюда оркестр! Мигом!

Б у л ь-Б у л ь выбежал.

Жители поселка Птюнька, товарищи! Вы хотите меня послушать?! Или слушаете только свой галдеж? Мы переживаем исторический момент! Исчезают с лица земли заборы — атрибут вечного разъединения людей… Тише! Ибо мы наносим удар кошмарному феодальному прошлому!

Возвращается Б у л ь-Б у л ь, за ним входят о р к е с т р а н т ы во главе с М ы с л и в ц е м.

Земляки!.. За безобидным частоколом рекой льется самогон, воют избитые женщины… Мы сломаем и сожжем треклятые заборы, и пусть горят костры, освещают наш путь в светлые дали… путь… к полной прозрачности человека!

Из толпы, слегка подволакивая ногу, выскакивает Х л ы н к о в.

Х л ы н к о в (заикаясь от волнения). Т-ты чего, парень?! С небес спустился? Куда народ толкаешь? Мен… эт… лесом под… подсобили… Хотел построиться у себя на деревне, в Вязниках. Да тут один мужик из поселка говорит: я в деревне мечтаю век доживать. Давай мне свой лес, я там построюсь. А ты — бери в поселке мой дом. Поменялись! Переехал я… Смотрю — это что ж творится?! Все перепуганные, злые! Боятся живностью обзавестись… Тайком свою скотину режут… Светопреставление!..

Ш и ш л о в. Не нравится — не живи. Кто тебя тянет?!

Х л ы н к о в. Меня-то уж затянуло, некуда мне теперь деваться! Да ведь другие из поселка налаживаются. Как тот, что меня обманул, обменялся. Коренные жители.

Ш и ш л о в. Пускай налаживаются! Никого не держу.

Х л ы н к о в. А если все разбегутся?! Ты ж, говорят, еще хочешь всех согнать в один дом? Да еще насквозь прозрачный! Не-е, не для того мы за Советы воевали!

В е р х о р у б (тоже вышел из толпы). Очень ты легко гонишь! Куда нам деваться? Тут наши могилы отцовские… Ишь ты какой, друг народа! Никого он не держит… А мы тебя, думаешь, держим?..

П е р в а я б а б а. Все исплачемся, если ты нас покинешь!

Ш и ш л о в (грозно). Вас — первых! — вышвырну из поселка!.. Живность им, заборы, амбары подавай… А на этой гнилой почве что вырастает? Взятки и даже прямая контрреволюция! Вы — враги новой жизни!.. Товарищи члены комитета! Вперед, и пусть не дрогнет ваша рука! Оркестр, марш! И — за мной!

Ш и ш л о в и Б у л ь-Б у л ь, под медные звуки марша, спускаются по ступеням. Толпа, было затихшая, вдруг коротко вскрикнула — и унесла их, как волна от берега.

Растерянные, остались на своих местах оркестранты, Настя, две-три бабы и дачники.

П е р е в о з ч и к о в (Фрязину). Ограду вокруг моей дачи еще на рассвете повалили…

Н а с т я (первой бабе). Гляди, миллионерша-то опять со своим артистом!

П е р в а я б а б а. И тот, и другой к ней льнут. Вот мужики, до чего безмозговые.

Вновь послышался шум. Из толпы вырвались Ш и ш л о в и Б у л ь-Б у л ь. Оба изрядно помяты. Жители, дачники и музыканты расходятся.

Б у л ь-Б у л ь. Самое обидное — все, до единого, накинулись…

Ш и ш л о в (утирает разбитое в кровь лицо). Какому стоющему человеку морду не били?

Появляется О к а т ь е в. М ы с л и в е ц, видевший его приход, задержался, подслушивает.

Б у л ь-Б у л ь. Окатьев…

Ш и ш л о в. Проводил?

О к а т ь е в. Проводил…

Молчание.

Аля не виновата. Совершенно точно тебе говорю: не виновата.

Ш и ш л о в. Если точно… и доказано…

О к а т ь е в. Да, Шишлов, это абсолютно точно, доказано.

Ш и ш л о в. Не виновата Аля?.. Так это же… (Ликует.) Окатьев… Буль-Буль! Я перед ней на колени брошусь! Буду молить прощенье… Во лесу-леске зеленом птица-пташечка поет, она милого зовет!.. Когда она вернется?

О к а т ь е в. Она не вернется. На ее место скоро приедет другой человек.

Ш и ш л о в. Как это не вернется?

О к а т ь е в. Ее убили.

Шишлов потрясен этой вестью.

Бандиты… на дороге, когда мы ехали через лес… Мы отстреливались, одного, прыткого, ранили и даже в свою бричку захватили. Оказался наш общий знакомый, Младенцев.

Б у л ь-Б у л ь. Назар?!

О к а т ь е в. Он ей и деньги в сундучок подложил. Еще рассуждал, сволочь, что шлепнуть его не должны, потому что он не политический, а простой уголовник, лесобазу хотел уберечь от сноса: имел с нее «навар».

М ы с л и в е ц скрывается.

Б у л ь-Б у л ь (после паузы). Во лесу-леске зеленом… Эх, Ваня! (Плюнул, уходит.)

О к а т ь е в. Дымом пахнет. Жители костры заливают…

Ш и ш л о в. Окатьев!.. Весь наш поселок — сразу весь! — ухнул в землю. Прежде земля вдруг вспучилась… вот так!.. встала круглым холмом, потом опустилась. Да так глубоко, что целые экспедиции приезжали, а ни-че-го от поселка не нашли… Мешало дно и, знаешь, прямо-таки странное обстоятельство, необъяснимое. Земля аккуратненько сошлась, без единого шрамчика! Сбежались леса, раскинулись поля, зазвенели речки. В небе — дирижабли. А навстречу идут добрые-добрые люди… (Отвернулся, стреляет в себя.)

В угасающем сознании Шишлова возникает А л я. Слышится ее мелодия, потом проходит она сама — прекрасная в своем цирковом наряде и зеленом парике, играет на губной гармошке.

Появляется В и к т ю х а. Увидела распростертое на полу тело Шишлова, склонившегося над ним Окатьева. Опустилась на колени, поцеловала в лоб. Встала, перекрестилась.

В и к т ю х а. Хороший был дядечка, не жадный. Поеду дальше.