Пьесы

Перевод с башкирского Ильгиза Каримова.

М а х м у т Ю л б е р д и н, пеший человек.

И н с а ф М и с б а х о в, «правда ваша».

М а д и н а, красивая женщина.

З а м з а г у л ь, увлечена театром.

Ш а р и ф а, секретарь.

Г о л о с, доносится с улицы.

Г о л о в а, просовывается в окно.

П а р е н ь, входит в дверь.

Название картин может объявлять Замзагуль, но это на усмотрение режиссера.

М а х м у т. Спасибо, ветер. Ты очень кстати закрыл окно.

М а д и н а. Вот так бы со стуком и сердце захлопнуть…

М а х м у т. А зачем… сердце?

М а д и н а. Чтоб вон то хамство войти не могло. Так и ломится.

М а х м у т. Войдет да ни с чем и выйдет.

М а д и н а. Если выйдет…

Долгая пауза.

М а х м у т. Может, не уйдешь, Мадина? Не уходи, а?

М а д и н а. Ухожу.

М а х м у т. Даже не сказала из-за чего. Разве так, без причины, мужей бросают? Три года в ладу и согласии жили…

М а д и н а. С тобой в ладу, да с собой не в ладу, Махмут.

М а х м у т. Просто так, без причины?

М а д и н а. Причина — ты и я. Не пришлись мы с тобой парой.

М а х м у т. Пожалуй… Наверно… Плохим я мужем оказался.

М а д и н а. Ты не плохой, ты другой человек. Бескрылый ты, мечты в тебе нет.

М а х м у т. Мечты нет? У меня нет мечты? Ты же знаешь! Мечтаю институт через два года закончить, вместе с тобой в Москве в Большом театре балет «Лебединое озеро» посмотреть, потом в Венгрию поехать, могиле отца поклониться. Ты же все знаешь! А потом мечтаю полон дом детей вырастить, если ты их мне родишь, конечно…

М а д и н а. А еще?

Действие первое

Скудно обставленная комната. В углу портновский манекен. Посреди лицом к лицу стоят двое: это М а х м у т и М а д и н а. Между ними чемодан и маленькая сумка. На всем протяжении пьесы действие происходит на первом этаже. И всегда по соседству свадьба. Сейчас тоже. Застолье, должно быть, идет давно, уже порядком разгулялись.

Грубый г о л о с поет:

В т о р о й г о л о с. Уймись! Голова уже от твоей нескладухи гудит. Ну чего ты орешь?

Г о л о с. Имею право. Чей подарок самый богатый? Мой! Как ты смеешь меня унимать?

В т о р о й г о л о с. Хам ты. Наглец. Невежа.

Г о л о с. Невеже в карманы золото льется, у вежли… вого в горсти медный грош трясется. (Хихикает. Опять поет.)

Со звоном бьют посуду.

Г о л о с а.

— Горько!

— Горько!

— Поцелуйтесь же!

— Пусть целуются!

Ветер со стуком захлопывает окно. Голоса затихают.

М а х м у т. Там еще мечты… одна за другой. Много!

М а д и н а. А ты о малом хоть достатке думал, на вершину почета подняться мечтал? Ну хотя бы один раз мечтал?

М а х м у т. Разве о том, что уже есть, мечтают? Вон какой у нас большо-ой чемодан добра. Не все вошло, смотри, сколько осталось. (Обводит взглядом опустевшую комнату.) А на вершину почета я уже давно поднялся.

М а д и н а. Ты? Почета?! Это на какую же вершину поднялся человек, а я не вижу?

М а х м у т (тычет себе в грудь). Человек? Я — то есть. Я, Мадина, в свои двадцать четыре года уже мастер… Люди, чтобы у меня пошить, в очередь встают.

М а д и н а (вздыхает). Значит, еще одной очередью в городе стало больше…

М а х м у т (не чувствуя издевки). Мне даже перед старыми мастерами неудобно.

М а д и н а. Ах ты бедный, грошик мой медный! Никто еще, на иголку опираясь, на вершину славы не поднялся! (Внезапно вспыхнув.) Чтобы туда залезть — зубы нужны! Когти!

М а х м у т (все свое). Может, когда-нибудь и меня, как старика Гофмана, «Золотой иглой» назовут.

М а д и н а. Ну и назвали… а потом?

М а х м у т. Потом-то? Потом хорошо будет.

М а д и н а. Ну, прощай, Пеший Махмут! И никогда ты аргамака не оседлаешь. Так и останешься — Пешим Махмутом. (С сочувствием.) Вся мерка твоя: вершок вдоль, два поперек… Иди, обниму тебя. (Перегнувшись через чемодан, обнимает Махмута за шею.)

М а х м у т. Не уходи, Мадина. Может, еще возьмешь и изменишься.

М а д и н а. Ты не изменишься. Вот чего боюсь.

М а х м у т. Боишься? Меня?

М а д и н а. Я и сама не понимаю, только чувствую: безмолвный укор висит над головой — совестливость твоя. Душу бередит.

М а х м у т. Может, моя любовь так…

М а д и н а. Нет, Махмут, любви не боятся… Ну, присядем по обычаю.

М а д и н а садится на чемодан, М а х м у т — прямо на пол, плачет.

М а х м у т. Из дома выйдешь — но из души не уйдешь, Мадина. (Кладет руку на сердце.) Вот здесь горишь, вот здесь болишь… Если в мире приюта не найдешь, измаешься, озябнешь, приходи обратно. Я огня не погашу: всегда очаг гореть будет. Всегда дома буду, всегда буду ждать. На рассвете вернешься — еще лучше. Вместе день начнем…

М а д и н а. Махмут! Пожалей меня! (Резко встает.)

М а х м у т. Я жалею… И солнце уже заходит. (Медленно встает.)

М а д и н а (обводит взглядом комнату, качает головой, достает платок). Знать бы, куда сейчас пойду… и куда приду. Прощай все… с чем прожила я три года!

М а д и н а берет сумку, М а х м у т поднимает чемодан.

М а х м у т (останавливается на пороге). Останься, Мадина, ведь я люблю тебя…

М а д и н а. Может, и любишь… А какая польза от твоей любви?

М а х м у т. Польза? От любви? Я как-то не думал. Может, и нет пользы от любви-то…

Выходят. Когда открывают дверь, снова распахивается окно, врывается шум свадьбы. Снова та же песня.

В открытое окно просовывается г о л о в а: это в т о р о й г о л о с, который давеча унимал поющего.

Г о л о в а. Соседи! Эй, соседи, говорю! Свадьба у нас, самый разгул. Пойдемте… Ба, куда же они подевались? Окна, двери настежь, свет горит, а сами — тю-тю! (Свистит.) Соседи! Сосе-еди! Где вы?

Г о л о с а.

— Горько!

— Горько!

— Поцелуйтесь!

— Пусть целуются!

— Це-ло-вать-ся!

Г о л о в а. «Целуйтесь» да «целуйтесь»! На всю жизнь сразу, что ли? А на потом что останется? (Исчезает.)

Свет гаснет.

Утро. Пошивочное ателье «Дятел». Еще никого нет. Вдоль стен стоят манекены в самых разных одеждах. Входит З а м з а г у л ь, приемщица заказов. Сняв широкополую соломенную шляпу, по-рыцарски преклоняет колено, приветствует манекены: их она одела театральными персонажами.

З а м з а г у л ь. Доброе утро, сиятельные манекены, то есть дамы и господа! Как ночевали? Фу! Ну и воздух! (Открывает окно. Обращаясь к каждому, обходит манекен.) …А ты все ждешь, бедняжка Чио-Чио-сан? Опять не пришел твой капитан? Очень уж бурное было море, слышала?.. Будь терпеливой, вот такой, как я. (Обнимает ее.) Леди Макбет! Бесстыдница! Хоть грудь прикрой! (Прикрывает ей грудь.) Кокетка! Дон-Жуан и тот застеснялся, в угол отвернулся. (Оглядывает Дон-Жуана с ног до головы.) Это еще что такое? Опять в грязи по колено вернулся? Опять где-то всю ночь таскался? «Исправлюсь, исправлюсь!» Сколько веков уже слышим мы эти клятвы? Каждую свою клятву по десять… нет, по сто раз нарушаешь. Все, кавалер, терпение иссякло! Я на тебя в суд подам. (Поднимает палец.) То-ва-ри-щес-кий! Из-за таких, как ты, сколько вот таких, как Чио-Чио-сан, горькими слезами плачут. Ты все наше ателье «Дятел» позоришь. Стыд и срам! Голубушка, Наташа Ростова! Хоть бы ты его приструнила! (Проходит дальше.) О! А это кто? Так ведь это дедушка Ажмагул из «Похищения девушки» Мустая Карима. Здравствуй, дедушка Ажмагул! Ты как сюда, в классические образы, затесался? Молодец, дедушка, не растерялся, пролез. Скучать не будешь, я вчера Галяуи-Зайца из «Тальян-гармони» Габдуллы Ахметшина вырядила. Теперь вас много будет. Национальные костюмы начнем шить. (Еще взмах рукой.) Привет и вам, остальные герои! (Садится за стол.) Если этот косоглазый Байтура опять мало-мальски стоящей роли не даст, возьму и вот с ними (показывает на манекены) сама спектакль поставлю. Сама режиссер, сама артистка, сама художник, сама — Замзагуль Гульзаманова! Слышишь, косоглазый Байтура? (Манекенам.) А вы чего молчите? Думаете, не получится? (Грустно.) Конечно, не получится… (Пауза.) Байтура! Байтура-агай! Байтура Турекеевич! Дай мне роль — хоть только одну, ма-аленькую!.. Даже не ради меня самой, потому что перед Абдулхаком похвасталась, Байтура же Турекеевич, говорю!

Входит И н с а ф. Лет 55, высокий, плотный, медлительный.

И н с а ф. Вот так, дочка: зовешь одного, приходит другой. Я Мисбахов. (Оглядывается по сторонам.) Теперь манекенов стало больше. А раньше было меньше.

З а м з а г у л ь. Богатеем.

И н с а ф (протягивает руку). Инсаф Мисбахович Мисбахов. Здравствуйте.

З а м з а г у л ь. Здравствуйте. (Внимательно смотрит на него.) А вы, дядечка, случайно не немец?

И н с а ф. Почему немец, почему не грек?

З а м з а г у л ь. У немцев был великий композитор Бах. И этот самый Бах как раз посередке вашей фамилии оказался.

И н с а ф (сам себе). Мисбахов. Действительно… Великий композитор, говорите? (Смеется.) Великий, а меж двух слогов уместился… Бах. Мисбахов.

З а м з а г у л ь. Бедняжка.

И н с а ф. Кто?

З а м з а г у л ь. Бах. Другого места не нашел.

И н с а ф. Правда ваша… А может, в каждом человеке свой Бах сидит?

З а м з а г у л ь. Нераспознанным талантом он называется. (Показывает на себя.)

И н с а ф. Баха пока оставим. У него своя музыка, у нас своя…

З а м з а г у л ь (предлагает сесть). В таком случае сыграйте сидя.

И н с а ф (садится). Ровно двадцать пять лет назад в вашем ателье один молоденький портной мне костюм на свадьбу сшил. Черный костюм. Здесь он еще?

З а м з а г у л ь. Костюм, что ли?

И н с а ф. Нет, тот молодой портной… Рука у него легкой оказалась. Счастливо прожили. Уже серебряная свадьба скоро. Новый костюм нужен.

З а м з а г у л ь. А как его зовут?

И н с а ф. Забыл. Довольно рослый, довольно худощавый, кажется…

З а м з а г у л ь. Я ведь тогда здесь не работала, Инсаф-агай.

И н с а ф. Действительно, вы же еще совсем ребенок. Сколько вам лет?

З а м з а г у л ь. Восемнадцать исполнилось.

И н с а ф. Да-да, правда ваша… Столько лет прошло. Рука у него легкой оказалась. Новая одежда или счастье приносит, или счастье уносит. Нам — принесла. А вы знаете, что такое счастье?

З а м з а г у л ь. Знаю!

И н с а ф. Вы знаете, что такое счастье? Вы? Счастье?!

З а м з а г у л ь. Вот и знаю! Любовь. «Любовь, свободно век кочуя…» (Поясняет.) «Кармен».

И н с а ф. Если кочует — тогда это не любовь, это ветер.

З а м з а г у л ь. «Вею, как веют ветры, расту, как растут цветы…» Народная песня.

И н с а ф (вспоминает). Кажется, одна нога хромала — то ли правая, то ли левая.

З а м з а г у л ь (забавляется). У кого? У Кармен?

И н с а ф. У портного. Кажется, правая.

З а м з а г у л ь. Вы ясно скажите — правая или левая?

И н с а ф. Кажется, левая.

З а м з а г у л ь (улыбается). Ладно, все равно хромой.

И н с а ф. Вы чему улыбаетесь?

З а м з а г у л ь. Так просто.

И н с а ф. Так просто и дурачок не засмеется. А вы умная, симпатичная.

З а м з а г у л ь (улыбается). Спасибо.

И н с а ф. За что спасибо?

З а м з а г у л ь. Ни за что. Просто так.

И н с а ф. Просто так спасибо не говорят, просто так ничего не делают.

З а м з а г у л ь. Эх, товарищ! Так просто не знаю, что делают. Даже… даже врут. Вон косоглазый Байтура…

И н с а ф (про себя). Правда ваша… Да-да…

З а м з а г у л ь. Вы тоже этого Байтуру знаете?

И н с а ф. Нет, не знаю. (Пауза.) Я про портного… Очень уж у него ресницы длинные были. Жалею я таких. Чем длиннее ресницы, тем жизнь короче. Я и вас жалею…

З а м з а г у л ь. А у меня они накладные. Я роль красавицы буду играть.

И н с а ф. Где?

З а м з а г у л ь. Здесь, у нас… в народном театре.

И н с а ф. Правда ваша. Мы все играем.

З а м з а г у л ь. Выходит, и вы артист?

И н с а ф. Нет. Я свадьбу играть буду. Серебряную свадьбу. У того портного рука легкой оказалась. Счастливо прожили… Новая одежда или счастье приносит…

З а м з а г у л ь. Или счастье уносит.

И н с а ф. Правда ваша. А вы откуда знаете?

З а м з а г у л ь. Исходя из опыта…

Пауза.

И н с а ф. А волосы, кажется, кудрявые…

З а м з а г у л ь (прыскает от смеха). Тоже скажете…

И н с а ф. Ты со мной без смеха немного поговори. У кого бы спросить, чтобы все точно разузнать?

З а м з а г у л ь (догадалась). У меня спросить, у меня!

И н с а ф. Значит, он есть?

З а м з а г у л ь. Есть! Такой портной есть, только вместо кудрей (вздыхает) одни воспоминания остались.

И н с а ф. Здесь и работает?

З а м з а г у л ь. И здесь. И не здесь.

И н с а ф. Как же это? Я не понимаю. Работает или нет?

З а м з а г у л ь. Как вам сказать… Приходит раз в неделю. В субботу. Или в воскресенье.

И н с а ф. Видать, в будни в другом месте работает, где повыгодней. Жить-то каждому надо.

З а м з а г у л ь (улыбается). Место есть, насчет выгоды не знаю.

И н с а ф. Д-да. А как же нам…

З а м з а г у л ь. Инсаф Мисбахович! Вы мне понравились. Вы человек мягкий. Очень к месту и «да-да» и «правда ваша» говорите. К тому же оба мы с вами играть собираемся. Я тому портному скажу, попрошу за вас. Он меня послушается. Такого-то числа, во столько-то часов будьте здесь.

И н с а ф. Вот спасибо, дочка!

З а м з а г у л ь. А материал чей?

И н с а ф. В прошлый раз он из своего шил… Счастливо мы прожили.

З а м з а г у л ь. Тогда выберем материал.

Долгий резкий звонок.

Рабочий день начался. А работничков что-то не видать.

Свет гаснет.

То же самое помещение. Сцена разделена надвое. По одну сторону — комната с манекенами, по другую — часть пошивочной. Ночь. В углу в кресле сидит М а х м у т. Прошло двадцать пять лет с тех пор, как он расстался с М а д и н о й. Хотя волосы остались только на висках, вида своего еще не потерял. Он в жилетке, на шее висит сантиметр. Осторожно открыв дверь, входит И н с а ф, Махмута замечает не сразу.

И н с а ф. Можно ли?

М а х м у т (медленно поднимает голову). Можно. (Смотрит на часы.) Девять часов. Вероятно, это вы и есть.

И н с а ф. Да, Инсаф Мисбахович…

М а х м у т. Знаю. (Вспомнив, что он портной, вскакивает.) Замзагуль сказала.

И н с а ф. Хоть и знаете, а я все же доскажу: Инсаф Мисбахович Мисбахов… И вы, хочу я сказать, тот самый? То есть…

М а х м у т. И я тот самый. То есть Махмут Юлбердин.

И н с а ф. Вот теперь я вашу фамилию вспомнил. Здравствуйте, дай бог вам здоровья…

М а х м у т подходит к нему, протягивает руку, И н с а ф замечает, что он хромает.

М а х м у т. Здравствуйте.

И н с а ф. Да, верно. Вы самый и есть. Ровно двадцать пять лет назад вы мне свадебный костюм сшили. Рука у вас легкой оказалась. Очень счастливо мы прожили. Новая одежда, она или счастье приносит…

М а х м у т. Или счастье уносит.

И н с а ф. Правда ваша. Опыт подтверждает это.

М а х м у т. Замзагуль мне уже объяснила.

И н с а ф. Хоть и объяснила, хочу и сам отметить. Вот, собираемся по щедрой осени серебряную свадьбу сыграть, если все благополучно будет… Правда, и тот костюм еще хороший. Оказывается, вещи долго живут. Но все же мы с супругой посоветовались и решили обнову справить.

М а х м у т (с улыбкой). Я тоже так понял.

И н с а ф. Вы проницательный человек.

М а х м у т (развеселясь). Ремесло такое… Ну хорошо, с этим, пожалуй, и за работу. Какой материал выберем?

И н с а ф. Мы с той приветливой девушкой уже выбрали.

М а х м у т. Ладно! Тогда, как Гофман-покойник говаривал, измерим стать вашу вдоль-вширь, в обхват и поперек. Какой фасон выбираете?

И н с а ф. Фасон… (С неожиданной усмешкой.) Если не очень фасонисто, по мне и хорошо.

М а х м у т. На ваше усмотрение. Воля ваша.

И н с а ф. Да-да, правда ваша. У каждого своя воля. Вот и вы теперь на ночной работе.

М а х м у т. Днем другие заботы.

И н с а ф. Да-да. Жить-то нужно. Вот всяк по-своему и копошится.

М а х м у т. Фигура у вас — мечта портного.

И н с а ф. Вам видней.

М а х м у т (улыбаясь). Портной, если ладно сшить хочет, не только вдоль и вширь должен измерить, но и к мечтам и думам мерку прикинуть. Честное слово! Я днем мерку сниму, а ночью лежу и думаю, понять пытаюсь, что он за человек.

И н с а ф. И как? Получается?

М а х м у т. Получается. Довольно часто угадываю.

И н с а ф. Люди много играют, товарищ Махмут Юлбердин, где правда, где притворство, сразу не разглядишь, не угадаешь.

М а х м у т (продолжает снимать мерку). Эге! А правая-то рука у вас, оказывается, длинней. Какой рукой пишете?

И н с а ф. Правой…

М а х м у т (меряет еще раз). Да, длинней.

И н с а ф (удивлен). Первый раз слышу.

М а х м у т. Да, правая длинней получается. Вы кем работаете?

И н с а ф (вздрагивает). Я вашего намека не понимаю, товарищ Юлбердин.

М а х м у т (смеется). Никакого намека нет. Просто так спросил.

И н с а ф. Ну, коли так просто… Я по счетному делу.

М а х м у т. Так сказать, на охране народного достояния? Зоркий страж.

И н с а ф. За высокую оценку спасибо.

М а х м у т. Теперь брюки. Какую ширину возьмем?

И н с а ф. Среднюю. Не широкие и не узкие.

М а х м у т (отмеряет, записывает). Как сказано, так и сделаем.

И н с а ф. Мастеру, который будет шить, вы заранее намекните, пусть уж постарается. И мы не обидим.

М а х м у т. Я ведь по старинке — сам крою, сам и шью.

И н с а ф. Тогда и совсем хорошо.

М а х м у т. Решили, значит, во второй раз свадьбу сыграть? Очень хорошо.

И н с а ф. В третий. Первая жена от меня ушла, бросила меня. «Больно расчетлив», — сказала, ровней себе не приняла.

М а х м у т. И меня первая жена бросила. «Нерасчетлив больно», — сказала, парой себе не посчитала. Расставались — плакали. Все равно ушла. Даже рядом с трамваем бежал. Но разве ушедшую любовь догонишь? Споткнулся и ногу покалечил, только и всего. Вот и остался хромым. (Хлопает себя по колену.)

И н с а ф. Ладно еще, совсем не оторвало.

М а х м у т. Впрочем, я, наверное, уже тогда, когда вам шил, хромой был?

И н с а ф. Да, хромали… А как ваша вторая супруга?

М а х м у т (пожимает плечами, помолчав). Жена как жена. Походил я семь лет холостяком и женился. Двух мальчиков, трех девочек народила — не уйми, так до сих пор бы не остановилась.

И н с а ф. Вон как…

М а х м у т. Свадьба — дело хорошее. А своя в особенности. Я вам такой костюм нарисую! Так и вижу: огромный стол, и вокруг стола — ваши дети, внуки и внучки, родственники и свойственники, друзья и приятели. Во главе застолья — два трона, два престола. На одном черный беркут — вы, на другом белая голубка — хозяйка ваша. Льется в бокалы шампанское, звучит первый тост.

Распахивается окно. По соседству идет свадьба.

Музыка, шум, г о л о с а:

— Горько!

— Горько!

— Целуйтесь!

— Да целуйтесь же!

М а х м у т закрывает окно.

Вот и вам так же будут кричать. И вы поцелуетесь. Дети ваши застесняются будто, в сторону отвернутся.

И н с а ф. Детей у меня немного, один.

М а х м у т. Не густо…

И н с а ф. Мы тогда, после бракосочетания, сразу в Среднюю Азию уехали. Супруга так захотела. Там и сын родился. И сейчас там. Геолог. Золото ищет.

М а х м у т. Выходит, вы в нашем городе только гость?

И н с а ф. Нет, уже год, как мы совсем вернулись.

М а х м у т. Сердце потянуло?

И н с а ф. Что-то толкнуло, что-то потянуло. И супруга моя так захотела.

М а х м у т. Сразу видно, вы свою жену почитаете. Наверное, ей с вами повезло.

И н с а ф. Вроде не жалуется.

М а х м у т (собирает записи). На этом все. На когда примерку назначим?

И н с а ф (надевает пиджак). Как скажете. Я приноровлюсь.

М а х м у т. Тогда через неделю точно в это время пожалуйте.

И н с а ф. Спасибо. Мне можно идти?

М а х м у т. Воля ваша.

И н с а ф. Да-да. Спасибо. До свидания.

М а х м у т. До свидания.

И н с а ф (собирается уходить, но в дверях останавливается). И все же, товарищ Махмут Юлбердин, руки еще раз уточнить бы надо. Как бы, говорю, не ошибиться.

М а х м у т. Уточним. На примерке.

И н с а ф. Спасибо. До свидания. (Уходит. Возвращается.) Если мы на примерку вместе с супругой придем? Вы не против?

М а х м у т. Пожалуйста.

И н с а ф. Спасибо. До свидания. (Уходит.)

М а х м у т. Крепко, должно быть, человека жизнь потрепала. Соломинку переломишь — он вздрагивает. «Я приноровлюсь. Спасибо. Правда ваша».

М а х м у т медленно уходит в глубь сцены. Впереди зажигается свет. Вбегает З а м з а г у л ь.

З а м з а г у л ь (манекенам). Поздравьте меня, великие классические образы! Я сегодня сыграла свою первую роль! Театр! Знаете ли вы, что такое театр? Конечно, знаете. Если вы не знаете, кто же тогда будет знать! (Открывает дверь в пошивочную, просовывает голову и шепчет.) Махмут-агай!.. Махмут-агай… (Погромче.) Дядя Пеший Махмут!

М а х м у т (издалека). Кто там?

З а м з а г у л ь. Я! Замзагуль! Радость, у меня радость, Махмут-агай! Я сегодня первую свою роль сыграла. На сцене!

М а х м у т (выходит). Поздравляю, Замзагуль. Значит, сегодня великий день!

З а м з а г у л ь. Ночь. Великая ночь! Осыпавшая меня звездами великая ночь!

М а х м у т. Значит, успех?

З а м з а г у л ь. Такой успех! Триумф! Я должна была просунуть голову из-за кулис и сказать одному недотепе «Я тебя люблю! Я тебя до смерти люблю!» Но я ему не сказала, я подошла к краю сцены, к сидевшему в первом ряду Абдулхаку и крикнула ему прямо в лицо: «Я тебя люблю!» Здорово вышло! Очень хлопали.

М а х м у т. А он что сказал?

З а м з а г у л ь. Кто?

М а х м у т. Абдулхак.

З а м з а г у л ь. Тоже захлопал. Только глазами. И шепчет: «И я… и я… и я…» Бессовестный!

М а х м у т. И впрямь удачно вышло.

З а м з а г у л ь. Еще как удачно. Только режиссер наш, косоглазый Байтура, недоволен, говорит: «Неправильно играла».

М а х м у т. Да что он понимает, косоглазый Байтура! Ты очень правильно сделала. Если любишь, нужно посмотреть прямо в глаза и крикнуть: «Люблю!»

З а м з а г у л ь. Ой, правда! А вы откуда знаете?

М а х м у т. Да так… От людей слышал.

З а м з а г у л ь. А я… а я… по себе знаю! (Вдруг вспомнила.) Ой, Махмут-агай! Я же зачем сюда прибежала? Вину свою вспомнила. Хорошо еще на сцене спохватилась. Уж какая тогда была бы игра!

М а х м у т (со свирепым видом). Если вину свою признаешь и все, от иголки до ниточки, ничего не тая, по стежку расскажешь, тогда, о грешная душа, кару свою на один аршин убавлю. (Показывает, вытянув сантиметр.)

З а м з а г у л ь (падает на колени). Расскажу, о великий владыка, все расскажу. Я, рабыня твоя бестолковая, торопилась в театр и материал, который выбрал Мисбахов, забыла оставить на твоем столе. (Встает, приносит из соседней комнаты отрез, снова опускается на колени.) Вот он. Режьте! Или меня, или его.

М а х м у т (берет со стола большие ножницы). Гневу моему края нет, жестокости — предела. Я его и только его буду резать — и вдоль, и поперек. А ты, безгрешная душа, вставай и порхай по белу свету, в вольном мире, словно бабочка.

З а м з а г у л ь (воздев руки к небу). За милосердие твое благодарю тебя, о владыка.

М а х м у т. Благодарность принимаю.

З а м з а г у л ь (садится за стол). Давай-ка, Махмут-агай, сядем и поговорим с тобой как мужчина с мужчиной. Откровенно. Я секреты хранить умею, тут я — бездна, тут я — могила.

М а х м у т. И я.

З а м з а г у л ь. У меня к вам во-от столько вопросов!

М а х м у т. Ого! Отвечать нужно стоя?

З а м з а г у л ь (серьезно). Меня протокол не интересует. Садитесь.

М а х м у т (садится). Во-первых?..

З а м з а г у л ь. Во-первых, вы кто — чудак или праведник?

М а х м у т. Я сам. Просто сам.

З а м з а г у л ь. Ответ неудовлетворительный.

М а х м у т. Дальше постараюсь отвечать лучше.

З а м з а г у л ь. Вот и постарайтесь. Думаю, думаю о вас — голова пухнет.

М а х м у т. А ты голове отдых давай.

З а м з а г у л ь. Скажете тоже! Такой человек, на такой должности — и тайком, можно сказать, украдкой, по ночам портняжит — а у меня, значит, пусть голова отдыхает? Вот и сейчас иголку в нитку нижет — глаза сушит, до ломоты в пальцах стежки мечет. (Вздыхает.) На-а, нужда заста-авит! Правду, видно, говорят: высоко место, да оклад невысок.

М а х м у т. Правду. Зарплата невысокая.

З а м з а г у л ь. И детей, говорят, целая ватага.

М а х м у т. Семь ложек враз поднимает.

З а м з а г у л ь. А в ватаге дети и на еду не промах.

М а х м у т. Чисто метут. Только, Замзагуль, этот мой ночной промысел не от нужды, от потребности. Душевной потребности.

З а м з а г у л ь. А если не от нужды… На таком ведь месте сидите.

М а х м у т. Да, там «место», здесь — «ремесло». А ремесло, Замзагуль, оно с судьбой вровень ходит. Забыть ремесло — все равно что корни свои, честь свою забыть.

З а м з а г у л ь. Ладно, положим, не забыли. Теперь-то оно вам зачем нужно?

М а х м у т. Очень нужно. Чтобы с судьбой на равных говорить, — нужно. Чтобы правду мою суета всякая, как моль, не изгрызла, — нужно. Еще нужно, чтобы на том, как ты говоришь, «месте» сидеть и не озираться. И наконец, чтобы сюда вернуться было не страшно. Да хоть завтра! Я ведь туда не сам… не просился — выбрали. А могут (пишет пальцем в воздухе петлю)… и обратно. Ну, объяснить сумел ли?

З а м з а г у л ь. Вы-то сумели. Только я понять не сумела…

М а х м у т. Есть еще у меня мечта, Замзагуль, тайная мечта. Тебе одной говорю.

З а м з а г у л ь. Знаю.

М а х м у т. Что знаешь?

З а м з а г у л ь. Мечту вашу.

М а х м у т. Ты даже мою тайную мечту знаешь?

З а м з а г у л ь. Даже этого не знать? Все старики свой промысел…

М а х м у т. Не промысел, а ремесло…

З а м з а г у л ь. …ремесло своим детям или внукам передать мечтают. Наставничество!

М а х м у т. Ты, Замзагуль, ясновидящая. Из тебя артистка получится…

З а м з а г у л ь. Из меня-то артистка получится, а вот из вашей мечты ничего не выйдет. Это точно!

М а х м у т (искренне огорчен). Ты уж так, одним махом, не рви. Мечта, Замзагуль, материал тонкий. С мечтой надо бережно.

З а м з а г у л ь (беспечно). Ладно, извините. Вы лучше скажите, у кого из ваших детей иголку взять или наперсток надеть палец чешется?

М а х м у т. Может, во внуках страсть проснется.

З а м з а г у л ь. И-и, дядя Пеший Махмут, страсть — она только от пламенного искусства вспыхивает. Это я вам из собственного опыта говорю.

М а х м у т. С опытом спорить, конечно, трудно.

З а м з а г у л ь. И спорить не надо. Портной — иглой колодец копает, утюгом землю пашет. Скука, а не ремесло!.. Вот вы мне скажите: за всю историю во всем человечестве был хоть один, ну один-единственный гениальный или хотя бы великий портной? А если был — кто он? Фамилия, имя, отчество? Где родился, когда родился, кто родители, кто по национальности и так далее и тому подобное?..

М а х м у т (горячо). Был! Имени-звания, роду-племени я не знаю. Но он был! Был такой гениальный портной. Однажды взял он звериную шкуру, разрезал ее каменным ножом и сделал что-то вроде передника, прикрыл свою наготу. Это и есть первый великий мастер нашего дела. Маэстро! (Воздев палец.) И существо, которое до того дня было наполовину животным, стало человеком. Следом за ним и другие то же самое сделали. Так человечество от извечного срама и бесстыдства избавилось. И мы, портные, уже сотни тысяч лет дело того гения продолжаем. Фасоны меняются, а суть остается. Если бы не мы-ы!..

З а м з а г у л ь. Какую интересную историю вы вдруг рассказали, Махмут-агай! Если поглубже вдуматься, наверное, так и было.

М а х м у т. А ты поглубже вдумайся.

З а м з а г у л ь. Эх, Махмут-агай, немножко только задумаюсь, и то уже голова кругом идет. Да-а, рассказали вы историю… Может, все правда, может, все так и было. А что, если бы у того старика голова не сработала, люди так и… это… без всего… и ходили бы? (Смущается.)

М а х м у т. Так и ходили бы.

З а м з а г у л ь. Тьфу, бесстыжие!

М а х м у т. Вот к какому древнему ремеслу ты приобщилась, Замзагуль. Знай цену.

З а м з а г у л ь. Цену-то знаю, да душа не лежит. Мое гнездо в другом лесу.

М а х м у т. Отчего же в свой лес не улетишь?

З а м з а г у л ь. Вот их, бедненьких (показывает на манекены), жалею. Я разговариваю, спектакли с ними ставлю. Каждый из них — большой оригинал.

М а х м у т (с иронией). Оригинальней манекена и быть ничего не может — для понимающего, конечно, человека.

З а м з а г у л ь (недовольно). Ну, хотела я сказать, каждого из них кем хочешь можно одеть.

М а х м у т. А вот человека, как говаривал покойник Гофман, только самим собой одевать нужно.

З а м з а г у л ь. Махмут-агай, а почему это покойники только умные, хорошие слова говорили?

М а х м у т (слегка растерялся). Действительно…

З а м з а г у л ь. А живые и наврут, и обругают, и обидного наговорят. Почему?

М а х м у т. Этому я и сам удивляюсь, Замзагуль.

З а м з а г у л ь. Вот над этим надо будет задуматься поглубже.

Замолкают. Распахивается окно. Врываются голоса.

М а х м у т и З а м з а г у л ь, погруженные в свои думы, ничего не слышат.

— Горько! Горько! Горь-ко-о!

— Целуйтесь! Целуйтесь! Крепче! Крепче!

— Целоваться! Встать на стол и целоваться!

Кто-то свистит. Знакомый нам голос начинает песню.

Г о л о с.

Г о л о в а. Дурак! Разве «Москвич» может плясать?

Г о л о с. Ухватиться, как надо, — запляшет. «Уж мы-то? Захотим, не то что «Запорожец», и «Жигули», и «Волга», и даже… и даже «КамАЗ» запляшет. У нас-то? У нас в руках и вселенная запляшет, так запляшет — звезды со стуком ссыплются. Капитал заплачен. (Поет.)

Г о л о в а. Хватит, говорю, луженая глотка! Дай людям спокойно посидеть, мысль какую-нибудь обдумать.

Г о л о с. Мыслю обдумать? Не дам думать! Вот им, кукиш. (Хихикает.)

Г о л о в а. Беспардонный ты. Невежа. Хам. Как ты надоел! Двадцать пять лет одна и та же песня! Четверть века одно и то же орешь!

Г о л о с. Песня та, слова другие. Масштаб другой. Охват побольше. Только «наш брат» все тот же. (Поет.)

Г о л о в а. Хватит! Остановись! А не то…

Г о л о с. «А не то» что сделаешь?

Г о л о в а. А не то?.. А не то дом твой подожгу… и дачу.

Г о л о с вдруг замолкает. Г о л о в а просовывается в окно.

Прошу прощения. Покой ваш нарушили, думать помешали. Разве хамство так просто уймешь? Сквозь любую щель пролезет. Прошу прощения, извиняюсь. Я ему не брат и не сват, а, так сказать, сотрапезник, за одним столом сидим, один хлеб едим. Вернее — мне от него кусок перепадает. Сам я исключительно культурный человек. Воспитанный! Где уж там поджечь дом. Прошу прощения, извиняюсь. Спокойной вам ночи. (Закрывает окно.)

З а м з а г у л ь. Я вас жалею, Махмут-агай.

М а х м у т. Интересно. За что?

З а м з а г у л ь. Хороших людей я всегда жалею. Так и кажется: вот-вот злые люди погубят их.

М а х м у т. Не бойся. Не настолько я хороший.

З а м з а г у л ь. Вы грустный. Я за все вас жалею — и что грустный, и что хромой, и что лысый. Волосы, они так просто не выпадут. От дум и забот лезут они. (Плачет.) А тут еще, словно юродивый какой, украдкой одежду шьете. Чудаком вас называют, смеются над вами. А мне плакать хочется. Нашли ремесло, тоже мне.

М а х м у т. Замзагуль! Знай меру!

З а м з а г у л ь. Сами вы меры не знаете!

М а х м у т. Я, портной, меры не знаю? Да все мое ремесло (показывает сложенный сантиметр) на мерке держится.

З а м з а г у л ь. Не знаете! Нет чтобы чинно-важно в черной машине разъезжать, свысока на всех глядеть, он же, только случай выпадет, сюда ковыляет. Авторитет только свой роняет! Эх вы, сами себя не уважаете, дядя Пеший Махмут!

М а х м у т. Свысока смотреть — и без меня найдутся.

З а м з а г у л ь. Ну и что ж?

М а х м у т. Если бы я, как ты говоришь, чинно-важно разъезжал, свысока глядел, уважала бы ты меня?

З а м з а г у л ь. Я-то?

М а х м у т. Слезы бы лила, меня жалеючи?

З а м з а г у л ь. Я-то?

М а х м у т. Со мной вот так, как мужчина с мужчиной, говорила?

З а м з а г у л ь. Я-то?

М а х м у т. Ты!

З а м з а г у л ь. Я-то говорила бы, да вы не стали говорить.

М а х м у т. А коли так…

З а м з а г у л ь. Фу! Что ни скажу, все невпопад. Нет, не умею я поглубже вдуматься. А ведь если поглубже задуматься…

М а х м у т. Ну-ка, ну-ка…

З а м з а г у л ь. Если поглубже?.. Вот зайдете вы сюда, прихрамывая на левую ногу, и днем — день, ночью — ночь светлей становится. Какой-то грустный свет исходит… И все так говорят. (Показывает и на манекены.) А без вас тоскливо, хоть сядь и поплачь немножко. Вот только счастья у вас нет.

М а х м у т. Как это нет?

З а м з а г у л ь. Вот так и нет. Счастливые люди беспечные бывают, а вы всегда печальный.

М а х м у т. А в чем оно, счастье?

З а м з а г у л ь. Знаю, но не скажу. Еще смеяться будете.

М а х м у т. Не буду.

З а м з а г у л ь. Все равно не скажу.

М а х м у т. Сама говорила: откровенно, по-мужски поговорим.

З а м з а г у л ь. Не скажу, Махмут-агай, спугнуть боюсь.

М а х м у т (понял). Тогда не говори. Спугнешь — уйдет и обратно может не вернуться. Один раз увидишь, а потом всю жизнь будешь тосковать… Не тот печален, кто счастья не видел, а тот, кто видел, да потерял.

З а м з а г у л ь. Это точно!.. Чего нет — того не потеряешь.

Грубо колотят в дверь.

Он, наверное, Абдулхак. Бедняжка!

Не дожидаясь приглашения, боднув дверь, входит здоровый, лет 20—22, п а р е н ь.

П а р е н ь. Папаша! Мамзель! Привет.

М а х м у т (протяжно). Привет… А как вас величать, разрешите узнать?

П а р е н ь. Знать не надо. Много будешь знать, скоро состаришься.

М а х м у т (вспыхнул, но внешне пока спокоен). Как же мы тогда вам почет окажем?

П а р е н ь. Не оказывай. Стакан дай. Один стакан. Один. (Показывает палец.)

З а м з а г у л ь. Стакан воды?

П а р е н ь. Пустой стакан, бестолочь! Извини за грубость, папаша.

З а м з а г у л ь. Хы!

П а р е н ь. Живей, мамзель. (Кивает на дверь.) Парни там что надо. Ждут. Нехорошо. (Резко.) Кому говорят, мамзель! Пойдем, папаша, четвертым будешь.

Растерянная З а м з а г у л ь приносит стакан. М а х м у т подходит к п а р н ю. Только тот берет стакан, М а х м у т вышибает его.

(Спокойно.) Нахал… Вот наха-ал!.. Значит, мы, будто дикари какие, из горла пить должны, а? Невежество. Так только мужики пьют. Пройденный этап. Ты чего так уставился?

М а х м у т. Вон, пакостник!

П а р е н ь (сквозь зубы). Если ты, папаша, сейчас же, на моих глазах, все осколки, до последнего, до крупиночки, не соберешь, — удавлю. Вот так. (Вытянув руки, показывает.)

З а м з а г у л ь. Сейчас я сама подберу. Сейчас… (Начинает собирать.)

М а х м у т. Замзагуль! Не смей!

П а р е н ь. А ну, папаша, поживей! Я спешу. Там ждут.

М а х м у т. Согнуться не могу. Спина не пускает.

П а р е н ь. На колени встань.

М а х м у т. Колени не гнутся.

П а р е н ь. Тогда я сам тебя согну. (Тянется к горлу Махмута.)

М а х м у т сильным ударом валит его с ног.

З а м з а г у л ь. Ох, здорово! Ох, молодец, дядя Пеший Махмут!

П а р е н ь (пытается встать). Товарищ…

М а х м у т. Не вставай. Все осколки по одному, до последней крошки собери.

П а р е н ь. С виду вроде культурный человек. А сам…

М а х м у т. Поживей! Мы спешим.

П а р е н ь на коленях подбирает осколки.

П а р е н ь. Вот и верь после этого людям. Такой с виду интеллигентный… Не смотрит, что гость, не смотрит, что ночь… Совсем люди очерствели. (Останавливается.) Сколько осколков, когда же я их все соберу? (Чуть не плачет.) А меня там ждут!..

Свет гаснет.

Там же. Прошло две недели. Среди манекенов появился новый персонаж — П е р в ы й П о р т н о й, бородатый, гривастый, спереди прикрыт куском шкуры. З а м з а г у л ь с увлечением разучивает по бумажке роль. В другой комнате М а х м у т — должно быть, за работой.

З а м з а г у л ь (стоит перед стариком Ажмагулом). О великий владыка моей души! Навеки пленивший меня бесстрашный воитель! Слышишь? Днем я твоей покорной рабыней, а ночами страстной, пылкой… Как это — «страстной, пылкой»?.. Верно, «страстной, пылкой»… страстной, пылкой твоей возлюбленной буду… Золотая стрела, пущенная тобой, пронзила мне сердце. Я сражена! Фу! Вместо пяти слов: «Я тебя до смерти люблю» — столько каши намешали. Ну, этот косоглазый Байтура! Чего только не откопает! (Переходит к роли.) О солнцем рожденный мой герой! Ночь-заполночь, в самый глухой час спустись с неба и войди в мои объятия!

Открывается дверь. Входят И н с а ф и М а д и н а. Замзагуль и они не замечают друг друга.

Войди же в мои объятия, возлюбленный мой!

И н с а ф (показывает на манекены). Полон дом людей, а никого нет.

М а д и н а. Инсафчик, сегодня твой язык не нужен, только фигура нужна — костюм примерить.

И н с а ф. Правда ваша.

М а д и н а. Словно что-то знакомое здесь, что-то знакомое…

И н с а ф. Наверное, манекены. Каждый из них на какого-нибудь артиста похож.

М а д и н а (сама себе). О господи, что же это, что же?

Из-за манекенов выходит З а м з а г у л ь.

З а м з а г у л ь. Инсаф Мисбахович? Вы, словно лев, бесшумно ступаете. Я и не слышала. Здравствуйте!

И н с а ф. Супруга моя. Мадина-ханум.

З а м з а г у л ь. Мадина-ханум… (Кивает.) А я приемщица Замзагуль.

М а д и н а. Знаю. Мы уж тут посмеялись, Инсаф Мисбахович рассказал, как ты его в композиторы великие произвела.

И н с а ф. Правда ваша. В композиторы.

З а м з а г у л ь. Если уж над этим посмеялись, вы, наверное, веселые люди.

М а д и н а. Да. Нам бы только повеселиться…

З а м з а г у л ь. Посидите немножко. Мастер сейчас выйдет.

Садятся.

М а д и н а (кивает на манекены). Тут, я гляжу, целый классический театр.

З а м з а г у л ь. Кроме дедушки Ажмагула и Галяуи-Зайца. А остальные все — классики. Дедушка с Зайцем — чтобы национальную одежду примерять. Они у нас в инвентарной книге как национальные души записаны.

М а д и н а (показывает на Первого Портного). А это кто? Робинзон Крузо?

З а м з а г у л ь. Не-ет! Это самый первый в истории человечества гениальный портной, и он же — самый первый, самый привередливый, самый покладистый клиент.

М а д и н а (беспокойно). Словно я уже была здесь. Давным-давно, в незапамятные времена, когда вот этот дикарь еще жил.

З а м з а г у л ь. Бывает такое… Мне тоже порой кажется, что и я много-много лет назад в Мадриде и даже в Токио была. (Показывает на Кармен и Чио-Чио-сан.)

Бьют часы.

М а д и н а. Как тревожно бьют эти часы…

Из соседней комнаты с перекинутым через руку наметанным пиджаком выходит М а х м у т. М а д и н а смотрит на его прихрамывающую походку и покуда не узнает.

М а х м у т. Уважаю тех, кто время уважает. Добрый вечер, Инсаф Мисба… хович… ханум…

Услышав голос, М а д и н а вздрагивает. Встает с места. М а х м у т тоже узнает ее, поражен. Пиджак соскальзывает с руки, падает на пол.

Здравствуйте…

М а д и н а (рванулась к нему). Махмут! (Застывает на месте.) Чуяло сердце, недаром… Ты ли это?

М а х м у т. И я и не я…

М а д и н а. Мах-мут…

М а х м у т (берет себя в руки). Давай поздороваемся.

М а д и н а (снова рванулась, снова остановилась, медленно протянула руку). Поздороваемся.

М а х м у т. Здравствуй, Мадина.

М а д и н а (подходит ближе). Здравствуй, Махмут. А ты все так же, день ли, ночь ли, иголкой гору насыпаешь?

М а х м у т, нагнувшись, пытается поднять пиджак, но дотянуться не может, распрямляется.

М а х м у т. Что делать, насыпаешь, коли ремесло такое.

М а д и н а (с жалостью). Бедняжка… Кудри на голове не умещались.

М а х м у т (подхватывает). И нога не хромала.

М а д и н а. Теперь хромает…

З а м з а г у л ь (готова заплакать). Чужую голову и чужую ногу здесь обсуждать не место, ханум!

М а х м у т. Замзагуль!

З а м з а г у л ь. Ладно уж…

М а д и н а. Да-а, жизнь… от нее захромаешь.

М а х м у т. Жизнь не виновата. Сам.

М а д и н а. Ты уж такой… Во всем только сам виноват.

М а х м у т. Конечно, сам. Однажды с трамваем наперегонки бежал. Дорогого мне человека увозил трамвай. Упал, покалечился.

И н с а ф. Ладно еще, совсем не оторвало.

М а д и н а. Инсаф Мисбахович…

И н с а ф. Да-да… Это… вроде как знакомые оказались?

М а д и н а. Инсаф Мисбахович, ты бы поднял костюм-то.

И н с а ф поднимает пиджак, отряхивает.

З а м з а г у л ь (забирает у него пиджак). Дайте сюда.

М а д и н а. А вот глаза все такие же синие, ни пылинки в них не попало.

М а х м у т (смеется). Когда пыль, я глаза покрепче зажмуриваю.

З а м з а г у л ь. Тоже скажете! Это вы-то глаза от пыли жмурите? Как бы не так!

М а д и н а. Вот, значит, где прошла твоя жизнь. Тот человек, который в трамвае уехал, может, и прав был?

М а х м у т. Может, и так.

И н с а ф. Примечаю я, вы вроде как знакомые оказались, а?

М а д и н а. Проницательный ты, Инсаф Мисбахович.

И н с а ф (вглядывается в Махмута, вздрагивает. Про себя). Так вот кто мне счастливый костюм сшил…

М а х м у т (смущенный его взглядом, снимает с шеи сантиметр, поворачивается к Замзагуль). Ну, ладно… Начнем примерку.

И н с а ф снимает пиджак. З а м з а г у л ь надевает на него наметанный.

З а м з а г у л ь. Чуть «с богом!» не сказала.

М а х м у т со всех сторон обходит, осматривает, одергивает, поправляет, перекалывает иголки, метит мелом.

М а х м у т. Вот так… Здесь немножко поднимем. Здесь надо опустить. Все! Ну, ханум, какие будут замечания?

М а д и н а (не смотрит). Нет.

М а х м у т (Инсафу). Кажется, мы длину рук хотели уточнить? (Меряет руки.) Так и есть. Правая длинней.

И н с а ф (рассеянно). Странно. Может, левая короче?

М а х м у т. Правая длинней.

М а д и н а. Руки руками, а рукава сделай одинаковые.

М а х м у т. Рукава-то по рукам отмеряются. (Инсафу.) А в остальном фигура ваша — мечта портного.

М а д и н а (с намеком на кого-то из них двоих). Если другой мечты нет.

М а х м у т (перейдя на шутливый тон). Решили еще раз женихом и невестой себя почувствовать? Хорошее дело. Завидую я тем, кто чувствами живет.

М а д и н а. Обычай такой.

И н с а ф. Без чувства и обычая нет, Мадина-ханум!

М а д и н а (язвительно). Правда ваша.

М а х м у т. К какому сроку нужно, чтобы не опоздать? Ведь у нас, у портных, семь пятниц на неделе.

И н с а ф. Как вам удобней… А мы к вам приладимся.

М а д и н а. Нет уж, подлаживаться не будем. Там подлаживайся, здесь подлаживайся — все терпение вышло. Через десять дней пусть будет готово.

М а х м у т. Договорились. Через десять дней встретимся снова. Если хотите, можно и раньше…

М а д и н а. Раньше не нужно, вовремя нужно, к сроку.

С в е т г а с н е т.

Действие второе

Приемная в кабинет председателя райисполкома. В приемной женщина средних лет — секретарь Ш а р и ф а. Звонит телефон. Она берет трубку.

Ш а р и ф а (смотрит на часы). Будет через пятнадцать минут… Ветеран войны, совсем старый… тут в нашем районе… тяжело заболел, он и хотел к нему зайти, навестить его. Если очень срочно, могу дать телефон. Хорошо. (Кладет трубку. Снова звонит телефон.) Скоро будет. Оставьте ваш телефон. Сами позвоним. Почему — неудобно? Наоборот, так гораздо удобней. Как хотите.

Снова звонит телефон.

Да, да. Райисполком. Приемная. Если дело срочное — в любое время.

Снова звонок.

Слушаю. (Записывает.) «К четырем в горком». К кому? Поняла.

Так же, как и в ателье, грустно бьют часы.

(Смотрит на часы, потом на дверь.) Девять часов.

Входит М а х м у т. Он чем-то расстроен. Хорошо одет, вероятно потому выглядит значительно солидней. На груди депутатский значок. Снимает кепку, кладет на шкаф.

М а х м у т. Здравствуй, Шарифа!

Ш а р и ф а. Доброе утро, Махмут-агай.

М а х м у т. Какие новости?

Ш а р и ф а. В два часа ночи в трамвайном парке был пожар.

М а х м у т. Знаю. Заезжал.

Ш а р и ф а. К четырем часам в горком партии.

М а х м у т. Понятно. Еще?

Ш а р и ф а. Пока больше ничего. Как у Мухаммедьярова дела, Махмут-агай?

М а х м у т. Неважные. Как бы совсем от нас…

Ш а р и ф а. Да-а, болезнь никого не щадит.

М а х м у т. Шарифа, ты меня на полчаса освободи. Срочные бумаги есть, надо посмотреть.

Ш а р и ф а. Хорошо.

М а х м у т (идет к себе, на пороге останавливается). Позвони архитекторам, пусть не к пяти приходят, а к шести. Директору школы Бураншину — к семи.

Ш а р и ф а. Скажу.

Махмут через кабинет проходит в дальнюю комнату. В приемной осторожно стучат, в приоткрытой двери появляется И н с а ф.

И н с а ф. Разрешите?

Ш а р и ф а. Пожалуйста.

И н с а ф. Спасибо. Мы вдвоем.

Ш а р и ф а. Пожалуйте вдвоем.

Входят И н с а ф и М а д и н а. Бьют часы.

М а д и н а. Все тот же бой часов… (Удивленно и немного растерянно смотрит по сторонам.)

И н с а ф. Извините, а мы туда попали?

Ш а р и ф а. Смотря куда путь держали.

И н с а ф. Здравствуйте. Мы к Махмуту Ильясовичу Юлбердину.

Ш а р и ф а. Вы разве табличку на двери не заметили?

И н с а ф. Не посмотрели. Беда голову пригнула.

Ш а р и ф а. Да радостью поделиться редко сюда приходят… Садитесь. Придется подождать.

М а д и н а. Лишь бы не впустую… А так нам только ждать и остается.

Ш а р и ф а. Если дело правое, просьба справедливая — впустую не будет.

М а д и н а. Слышали — чуткий очень, внимательный, вот и пришли.

И н с а ф. Просьба, она просьба и есть. Просить, ханум, всегда несладко.

М а д и н а (сама с собой). Странно. Даже отчество совпадает. (Громко.) Один Махмут Юлбердин всю жизнь нитку в иголку вдевает, другой Махмут Юлбердин судьбы решает. (Шарифе.) У нас один знакомый портной есть, тоже Махмутом Юлбердиным зовут.

Ш а р и ф а (с еле заметной улыбкой). Есть, говорят, такой портной.

И н с а ф. Очень хороший мастер. Двадцать пять лет назад он мне костюм на свадьбу сшил. Рука у него легкой оказалась. Счастливо прожили. Новая одежда или счастье приносит…

М а д и н а (с легким раздражением). …или счастье уносит.

И н с а ф. Правда ваша. И на серебряную нашу свадьбу шить начал.

Ш а р и ф а (настораживается). Где шить начал? (Сама с собой, недоуменно.) Что он, совсем… уже здесь начал шить?

И н с а ф. В ателье «Дятел».

Ш а р и ф а. Почему же тогда в ателье не пошли?

И н с а ф. Ходили. Уже два раза ходили. Скоро будет готово.

М а д и н а. Инсаф Мисбахович! Оставь ты портного в покое, ему свое место.

И н с а ф. Да-да, правда ваша.

Звонит телефон. Ш а р и ф а берет трубку.

Ш а р и ф а (смотрит на часы). Позвоните, пожалуйста, через пятнадцать минут. Передам. Есть, двое… (Кладет трубку.)

М а д и н а. Давно работает?

Ш а р и ф а. Кто? Портной? Не знаю.

М а д и н а. Юлбердин. (Показывает на дверь с табличкой «Председатель».) Он.

Ш а р и ф а. Председателем пять лет. До этого заместителем был. (Показывает на наружную дверь.) Семь лет в эту дверь ходит. А вы разве не в нашем районе живете?

И н с а ф. Мы в Средней Азии жили. Только год, как вернулись.

М а д и н а. Беда не грянула, так и начальство не нужно было.

Ш а р и ф а (уяснила ситуацию). Заместитель тоже очень внимательный, очень отзывчивый человек. Только сегодня из отдыха вернулся. Завтра с хорошим настроением за работу возьмется.

И н с а ф. После отдыха человек себя отдохнувшим чувствует.

Ш а р и ф а. Может, ваше дело заместитель решит? Завтра с утра вас первыми и примет.

М а д и н а. Спасибо, ханум. Только нам к самому нужно попасть. Вы уж нас от порога назад не заворачивайте.

И н с а ф. Да-да, пожалуйста. Дело у нас — большое, его только большой человек может решить. Да и не с просьбой пришли…

Ш а р и ф а. За советом?

М а д и н а. Э, ханум! Не такие нынче времена, чтобы за пустым советом ходить, людей беспокоить.

Ш а р и ф а. Что-то я не поняла.

М а д и н а. Пустой совет и старичок-пенсионер задарма даст, а нам поддержка нужна. Защита. Несчастье у нас. Сколько лет жили, беды не знали… (Достает платок.)

И н с а ф. Да. Ваша правда.

В кабинете появляется М а х м у т. Звонит. Ш а р и ф а уходит.

М а д и н а (показывает на дверь). Туда войдем, ты свое «да-да» и «правда ваша» забудь, почаще «нет» говори.

И н с а ф. Да-да… ладно.

М а д и н а. Что-то не по себе мне.

И н с а ф. Да-да. Сколько дней — ни сна, ни покоя…

Ш а р и ф а выходит из кабинета.

Ш а р и ф а. Войдите. Он ждет.

Входят. М а х м у т стоит возле стола.

М а д и н а. Здравствуйте, Махмут Ильяс… Ильясович… Махмут Ильясович!

М а х м у т. Здравствуйте.

М а д и н а деревянно протягивает руку. Здоровается. Такими же деревянными шагами идет к креслу, садится, сидит прямо, будто аршин проглотила.

(Растерян.) Простите. Я вас никак здесь не ожидал. Извините… Шарифа намекала на что-то, но я не понял. Растерялся даже вот…

И н с а ф. И мы растерялись. Неудобно получилось. Замзагуль тоже на какую-то другую вашу должность намекала. Оказывается… Кто бы мог подумать…

М а д и н а. Комедия… Зачем ты эту комедию играешь, Махмут?

М а х м у т. Я не играю. Я живу.

М а д и н а. Кто же ты, кем ты живешь?

М а х м у т. Самим собой.

М а д и н а. Нет, Махмут, даже у той одежды, которую ты шьешь, одна сторона — лицевая, другая — изнанка. А у тебя? Где лицо и где изнанка?

М а х м у т. Я ведь не одежда, я человек.

И н с а ф. Авторитетный человек.

М а д и н а. Кто ты — районный руководитель или портной?

М а х м у т. Оба я.

М а д и н а. А который же настоящий?

М а х м у т. Я сам настоящий.

М а д и н а. Так не бывает! Не бывает так! Мы тоже немного пожили, что к чему — знаем. Ты или по юродству, или по умыслу все это вытворяешь.

М а х м у т. По какому умыслу?

М а д и н а. По такому! Таких же, как ты сам, пристыдить хочешь, попрекнуть: дескать, вы какие и я какой. Я прост, я доступен, я демократичен.

И н с а ф. Спорить пристало только людям равного положения, Мадина-ханум.

М а д и н а. Кому она нужна, твоя простота? Те, кто знает, отворачиваются, наверное, и прыскают от смеха.

М а х м у т (просто). Смеются. Смеются над Пешим Махмутом — кто просто тешится, а кто и пыжится.

М а д и н а. А может?.. Даже язык не поворачивается спросить…

М а х м у т. Коли подумала, спроси.

М а д и н а. Может, говорю, оттого портняжить не бросишь, что нужда поджимает?

М а х м у т. И не без этого. Семь ложек враз поднимаем. А тут — какое-никакое, а тоже подспорье.

М а д и н а. Коли правда — вот это уже настоящее юродство! Весь район под тобой, а у тебя другого пути нет, чтобы накормить семью? Другого способа?

М а х м у т (резко). Какого пути? Какого способа?

М а д и н а. Разве нет?

М а х м у т. Нет! Хоть и во главе района — имений да угодий у меня нет, крепостных тоже нет. Вернее, не я во главе района, а район (хлопает себя по темени) у меня на голове. Он мне хозяин.

М а д и н а. И такие слова мы тоже давно знаем.

М а х м у т (с болью). Нет! Не знаете! Если бы знали, над моим ремеслом, над моей честной работой, над моей святой верой, может, не насмехались. Отчего же вы, которые давно и все знаете, если начальство наверху сидит и вниз не спустится, шепчетесь язвительно: «от народа оторвался», «зазнался», «занесся», а спустится он, пешком начал ходить, вы уже хихикаете: «ломается», «в демократию играет», хитрость здесь какую-то видите, умысел ищете. Но хуже всего не это. Хуже всего: когда вы тем, что он пешком ходит, с народом близок, начинаете восхищаться, чуть не в праведники его возводите. А что человек может вести себя просто по-человечески, вы и представить не можете. Вы, которые давно все слышали и давно все знаете! Вот ваш суд.

И н с а ф. Правда ваша. Судить легко.

М а х м у т. Кому легко, кому трудно. Суд суду рознь.

При слове «суд» Мадина и Инсаф тревожно переглядываются.

И н с а ф (потерянно). Правда ваша… (Вспомнил.) Нет…

Пауза. Мадина обходит кабинет, проводит рукой по столу, стульям, по макету района, стоящему поодаль.

М а д и н а. Прости, Махмут, наверное, я просто не хочу понять по-другому… Вот такое твое положение, такой кабинет, такой стол, такие вот стулья, диваны, эти все телефоны — и были моей мечтой. А ты всем будто пренебрегаешь, за старое свое ремесло вцепился. Будто волчонок: его в теплую шапку положили, а он все в свой лес смотрит. Обидно мне, словно ты над моей мечтой издеваешься.

И н с а ф. Так и волчонок, наверное, не зря и свей лес смотрит. Тянется душа на волю.

М а х м у т (без иронии). Правда ваша. Нет воли слаще, чем любимая работа.

М а д и н а. И эти слова, красивые слова…

М а х м у т (неожиданно мягко). Действительно, сколько сразу всяких слов наговорили. Давайте уж без обиды.

И н с а ф. Объясниться не грех.

М а х м у т. Что ж, добро пожаловать! На этот раз, кажется, не на примерку пришли?

И н с а ф. Нет-нет.

М а д и н а. Мы ведь, Махмут, не к тебе, мы к председателю райисполкома пришли.

И н с а ф. Чуткий, сказали, товарищ, отзывчивый…

М а д и н а. Знали бы, что ты, может, и не пришли. Постеснялись бы.

М а х м у т. В этом районе другого председателя пока нет. Присядем, пожалуй. На нашем месте древние сначала садились и, богу помолившись, о здоровье, о житье-бытье расспрашивали. А мы?.. Словно через двадцать пять лет и спросить не о чем.

Садятся. Распахивается окно. Врывается шум все той же свадьбы. Крики:

— Горько!

— Горько!

— Целуйтесь!

— Целуйтесь!

Звон бьющейся посуды.

Г о л о с.

Г о л о в а. Извините. Тысячу извинений! (Поющему.) Чтоб ты подавился! Чтоб ты лопнул! Хам! Нахал! Невежа! Двадцать пять лет борюсь с ним, одолеть не могу. Пакостник! Я ему не брат и не сват, только, как говорится, сотрапезник. Из одного, так сказать, котла едим. Ушел бы, бросил его, чтоб ему пусто было, но котла бросить не могу! На этот раз ваше окно поплотней закрою. Ни ветер его, ни сам черт не откроет. Приношу свое тысяча первое извинение. Надеюсь, вы оцените мою воспитанность. (Закрывает окно.)

Пауза.

М а д и н а. Нас в этот кабинет беда привела. Извини, внезапная встреча рассудка лишила, весь ум отбила. Сорвалась я. Сама не знала, что говорила.

М а х м у т. Да и я большого гостеприимства не оказал.

М а д и н а. В надежде на защиту и милосердие пришли мы сюда.

И н с а ф. Судьба наша — в ваших руках.

М а х м у т. От несправедливости защитить я готов. Но так легко свою судьбу в мои руки отдавать не спешите.

И н с а ф. Так уж говорится.

М а х м у т. Я вас внимательно слушаю, Мадина Даяновна… Инсаф Мисбахович…

М а д и н а. И отчества моего не забыл.

М а х м у т. И отчества не забыл. (Инсафу.) Слушаю.

И н с а ф. Беда — со мной.

М а х м у т. Тогда вам и слово.

И н с а ф. Начну немного издалека.

М а х м у т. Как удобно, так и начинайте.

И н с а ф. Спасибо. Как мы с Мадиной-ханум из дальних краев вернулись, начал я работать на заводе товарища Ялаева главным бухгалтером.

М а х м у т (настораживается). Завод Ялаева?.. Разве такой заводчик есть?

И н с а ф. Так уж в народе говорят. Наступил конец квартала. Вызвал меня Ялаев и ткнул пальцем в отчет. «Вот сюда… и вот сюда надо две маленькие цифры вписать…»

М а д и н а (вспышка раздражения). Ты, конечно, тут же «правда ваша» сказал!

И н с а ф. Нет, я сказал «нет». Наотрез. Поначалу… «Чего-о?!» — заорал тот, я думал, оба глаза у него выкатятся. «Ты чего, — говорит, — до сих пор костяшками в божьей конторе щелкал? Сколько раз ангелы поцеловались, подсчитывал, на баланс брал, дебет-кредит выводил? — говорит. — Никогда ни одной цифре в конце квартала хвост да гриву не наставлял?» Я возьми да и скажи: «На прежней работе всяко бывало, — говорю, — но как домой вернулся, зарекся, на родной земле клятву дал». Тот вдруг на уговоры перешел: «Я ведь твою клятву и твой зарок рабочим вместо премии раздать не могу, уважаемый Инсаф… как вас там… Мисбахович, — говорит. Неужто вы такой бездушный, я бы даже сказал, безжалостный человек? Вы же тысячу людей премии лишаете, рабочий народ по натруженным рукам бьете, куска его лишаете. Впрочем, — говорит, — что вам, пришлому, честь завода, интересы рабочего класса — есть ли они, нет ли их…» Нехорошо так посмотрел на меня. Я вконец растерялся. Взял карандаш и две цифры, какие он сказал, своей рукой и вписал. А там и полугодие завершилось и уже годовой отчет подошел. Сколько директор скажет, столько и приписывал… Я всегда перед начальством теряюсь. Даже на собраниях: выйду на трибуну, а стоять спиной к начальству стесняюсь. Так боком и держу речь. «В зал говори!» — кричат из зала. А что он, зал? Покричит и затихнет…

М а д и н а. Как ты на трибуне стоишь, нужно ли здесь?

И н с а ф. Правда ваша.

М а х м у т. Опять «правда ваша»?

И н с а ф. Да-да, правда…

М а х м у т (внезапно вспыхнув). «Правда ваша», «правда ваша», «правда ваша!» Откуда это бесконечное «правда ваша»? А ваша-то, ваша правда где? Может, вы, Инсаф Мисбахович, так «правдой вашей» и родились? Или уже потом таким выросли?

И н с а ф. Я-то?

М а х м у т. Вы.

И н с а ф. Каким я родился, я, товарищ Юлбердин, не помню, а вот что рос я мальчиком — смышленым, живым, как говорится, крепкоголовым — помню хорошо. Как вспомню — плакать хочется.

М а д и н а. Только и осталось в воспоминания пуститься…

И н с а ф. Я, Мадина-ханум, на вопрос отвечаю.

М а д и н а. Других вопросов полно, на них тоже придется ответить.

И н с а ф. Пусть. Какой вопрос раньше задан, на тот прежде и отвечать нужно.

М а д и н а. Инсаф Мисбахович, удивляешь ты меня…

И н с а ф. Спасибо, что спросили, товарищ Юлбердин. Говорят, в кои-то веки и незаряженное ружье выстрелит. Расскажу.

М а д и н а. Инсаф!

И н с а ф. Но однажды там, где другой бы согнулся и потом выпрямился, я сломался. С хрустом переломился. Видать, из твердой породы был. Сломался, товарищ Юлбердин! В «правду вашу» превратился.

М а х м у т. Кто сломал? Когда?

И н с а ф. На этот ваш вопрос мой ответ будет долгим.

М а д и н а. Инсаф! (Кивает на Махмута.) Время ведь не только наше.

М а х м у т. Время — ваше. Рассказывайте.

И н с а ф. Давно это было. Я тогда учился в пятом классе. Готовили нас приветствовать передовиков района. Я должен был подойти к краю сцены и крикнуть в зал всего четыре слова: «Мы пойдем дорогой отцов!» «Не пойду и не скажу!» — отказался я наотрез. Тут целая буря поднялась. Вожатая к классной руководительнице побежала, классная руководительница к завучу, завуч к директору. Сняла каждая с меня стружку сколько положено, и наконец, уже всего обструганного, перед директором поставили. И уговаривал, и угрожал директор. Я крепко на своем стоял: «Нет, не пойду! Нет, не скажу!» — твердил я. «Тогда сейчас же вызовем твоего отца!» — сказал директор. У меня дыхание перехватило, голова закружилась. «Пойду, скажу…» — прошептал я. «Вот и хорошо, и всегда таким послушным, таким покладистым будь», — похвалил меня директор и по спине похлопал. Жесткая была рука, увесистая. А на слете я вышел и четко, отрывисто крикнул: «Мы пойдем дорогой отцов!» Крикнул, убежал за кулисы и так там плакал, по полу катался! Как раз тогда моего отца за кражу государственного имущества на четыре года посадили в тюрьму. С тех пор стал я говорить готовыми словами и «правду вашу» прибавлять. Даже на собраниях начинаю с того, что к предыдущему оратору присоединяюсь. Вот какой я человек. Сумел объяснить?

Пауза. Тем временем М а д и н а несколько раз открывает и закрывает сумку, что-то ищет.

М а х м у т. Объяснить сумели. Если я вас правильно понял…

И н с а ф. Пожалуйста, поймите…

М а х м у т. Если я правильно понял, вы вину свою признаете?..

И н с а ф. Вину мою и без меня уже признали. Суда ждем.

М а х м у т. Кто признал?

И н с а ф. Комиссия. Специальная комиссия.

М а д и н а. Может, еще не поздно?

М а х м у т. Поздно. Комиссию на завод я послал. Сигналы были.

Растерянность. Пауза.

М а д и н а. Ты, опять ты. Всюду ты! Что за чертов круг! Куда ни ткнемся — ты. Нет, нет! Не чертов круг. Это жизнь так кругами ходит. Сама нас к тебе, к защитнику, к спасителю, привела. Спаси, защити, Махмут! Все в твоих руках. Отпусти грехи, отведи беду!

М а х м у т. Тут не беда, Мадина, тут преступление.

М а д и н а. Все равно спаси! В твоей воле, в твоих руках!

М а х м у т. Не моли так, Мадина. Ты меня знаешь. Я не изменился.

М а д и н а. Пусть! Пусть не изменился, все равно молю!

М а х м у т. Простите, я вам голую правду скажу, без прикрас: взять Мисбахова под защиту — бесчестно и несправедливо. Несправедливо и бесчестно. Его судьба не в моих руках, а в руках закона.

М а д и н а. Честь… справедливость… закон… И чего вы, такие насквозь честные, насквозь справедливые, этой самой честью весь мир пугаете, в страхе держите? Ею, как пенсионер палкой, грозитесь, грозитесь, грозитесь… А мы кто? Людей грабим, чужое отнимаем? Дармоеды мы, захребетники? Мы — общественность. Никому не угрожаем, никого не объедаем, живем, как время велит, как нужда подскажет. Мы — большинство. А вы большинством править хотите… Приписка, видите ли! Золотые горы он себе приписал! Зарок свой забыл, клятву свою преступил, для народа старался. Ради завода! Ради коллектива!

М а х м у т. Весьма пламенно ты выступила, Мадина.

М а д и н а. Пускай! Не только вы, мы тоже лозунги кричать умеем.

И н с а ф. От пустого крика и горло надсадить можно.

М а д и н а. Этим пустым криком кое-кто всю жизнь кормится.

И н с а ф. Политики касаться не будем, Мадина-ханум, не нашего это ума дело.

М а х м у т. Сидел я, слушал тебя, Мадина, самый виноватый здесь, никак, я оказался?

М а д и н а. И ты виноват! Они все под твоей рукой. (Показывает на Инсафа.) И Ялаев под твоей рукой.

М а х м у т. И все же их греха на себя не возьму. Хотя, кажется, от наказания и мне кусок отвалят.

М а д и н а. Как отвалят? Морально? На вид поставят или выговор вынесут? По мне если, пусть хоть сотню вынесут.

М а х м у т. А по мне, и одного много. У меня, Мадина, пятеро детей. Я им в глаза прямо должен смотреть — каждый день, каждый час.

М а д и н а. Детей-то разве пятеро только?

М а х м у т. По нынешним временам и того немало.

М а д и н а. На одного меньше посчитал, Махмут.

М а х м у т. Как это?

М а д и н а. Так вот. На одного меньше.

И н с а ф (вскакивает, пытается остановить ее). Мадина-ханум!

М а д и н а. Молчи, Инсаф! Ты ничего не знаешь. Ты ему тут про свою жизнь…

И н с а ф. Я знаю. Я все знаю. Я его в прошлый раз узнал.

М а д и н а (изумленно смотрит на него, потом резко поворачивается к Махмуту). Так вот, если шестой твой ребенок, глядя тебе в глаза, молить будет? Если он потребует?

М а х м у т. Кто потребует? Чего?

М а д и н а. Если шестой ребенок твой прощения, защиты, спасения попросит?

М а х м у т. О чем ты говоришь, Мадина?!

М а д и н а. Вон там в углу (показывает на Инсафа) один смирный, терпеливый, покладистый человек сидит. Инсаф Мисбахович Мисбахов это. Он, этот человек, твоему сыну, который у меня в чреве был, стал отцом. Даже чей он, не спросил, своим принял. Любил, заботился, растил, человеком сделал.

М а х м у т. Где он?

М а д и н а. Далеко. (Достает из сумочки две фотографии.) Вот, взгляни, на одной — ты в молодости, на другой — твой взрослый сын. Такой же, как ты, кудрявый, с ясными синими глазами. Красивый и даже умный. Ну, который кто — различишь? Порой я сама сразу различить не могу.

М а х м у т (берет обе фотографии, застывает пораженный). Что за наваждение…

М а д и н а. Сумасбродная женщина я, двадцать пять лет твою карточку при себе носила. От Инсафа даже не прятала. Двадцать пять лет эти твои глаза и преследовали, и защищали меня. Покоя лишали, совесть мучили. Изорвать бы и выбросить. Не изорвала, не выбросила. Один бы раз Инсафу закричать: «Забудь!» — один бы раз ногой топнуть. Не закричал и не топнул. Вот и вышло все как в тяжелом сне. В жизни не подумала бы, что когда-нибудь эти карточки покажу тебе. Никогда в жизни…

М а х м у т. Выходит, ты у меня не только себя отняла, но и сына.

М а д и н а. Да, отняла… А ты, почему ты отпустил нас? Почему не уговорил? Почему не приказал? Не отругал? Не избил, наконец? Ты же боксер был… Может, покуда на ноги вставала, и одумалась бы. Что-нибудь другое в голову взбрело. Зачем ты отпустил нас? Зачем не удержал?

М а х м у т. Не умел… не сумел…

М а д и н а. Почему отпустил? Почему рядом с трамваем семенил? Почему вперед не забежал и поперек рельсов не лег?.. А после, почему после не искал меня? Я же тебе нужна была. Ты без меня жить не мог.

М а х м у т. Я тебе не был нужен…

М а д и н а. Разве мы, глупые женщины, знаем, что нам нужно? Только во мне одной десять женщин живут и меж собой грызутся. Поди знай, которой что нужно. Хоть бы один из вас взял этих десять твердой рукой в один ком, в одну плоть, в одну душу сжал и слепил. Хоть бы один из вас, — нет, не смог, не слепил. Бог женщину ниткой сотворил, а мужчина ее в клубок смотать должен. Ушла я от тебя, Махмут, и не каялась. Не каялась, но мучилась. Всего лишь мучилась. Не каялась. Если бы я тогда не ушла, ты потом, может, сам меня бросил. Вижу, оба мы не изменились.

М а х м у т. Я ждал тебя. Долго ждал… (Показывает фотографию.) Как зовут?

М а д и н а. Максут.

М а х м у т. Максут Махмутович…

И н с а ф. Извините, Инсафович… Максут Инсафович.

М а х м у т. Наверное… пожалуй что так.

М а д и н а. Вот ради него, ради сына своего, ради Максута, ты Инсафа Мисбаховича Мисбахова должен от беды спасти.

М а х м у т (не может оторваться от фотографии). А я тебя, Максут, еще даже не видел. Вот сейчас поставим тебя посередине, и начнется торг. Будь ты Максутом Махмутовичем, как бы ты к этому отнесся?

И н с а ф (срывается с места). Нет, товарищ Юлбердин, мой сын Максут никогда Махмутовичем не будет. Нет у меня сына, чтобы с кем-то делиться. (Забирает карточку из рук Махмута.) Максут Инсафович Мисбахов, да, Максут Инсафович Мисбахов себя товаром в купле-продаже выставлять не позволит. И я не позволю! Ребенка не троньте! Да вы что, люди! Чтобы я… это же все равно что срам свой Кораном прикрывать. Думаете, мягкий да покладистый, так, значит, и вовсе честь потерял? Должен ведь когда-нибудь человек с самого себя спросить по всей строгости… совести хотя бы. Вот я и спрашиваю. Сам себя к ответу призываю. На собственный суд и расправу.

М а д и н а (мягко). Подожди, подожди, Инсаф.

И н с а ф. Не подожду. Я себя не за приписки — это дело закона — я себя за трусость, за безволие, за соглашательство, за «правду вашу» на суд тяну. Позорный приговор выношу. (Чуть спокойнее.) Да и приписок в моей жизни было немало. Одна сережка у тебя в ушах, Мадина-ханум, настоящая, а другая — приписка. Одно колечко на пальцах у тебя настоящее, а другое — приписка. У меня на одной ноге ботинок настоящий, на другой — приписка. На одно честное — одно бесчестное. (С усмешкой.) Баш на баш… Товарищ Юлбердин!

М а х м у т (вскидывает голову). А?

И н с а ф. До сих пор я для вас не существовал. Пускай и впредь так же останется. Считайте, что мы к вам не приходили. Весь свой век меж правдой и ложью живу, устал я. Очень устал. Вы счастливый: хоть и два дела у вас, хозяин один — ваша совесть. Зря мы вам про своего сына сказали, только душу вам смутили. Простите, неудобно получилось.

М а х м у т. Да, неожиданно получилось. Если я очень попрошу…

И н с а ф. И без просьбы понимаю. Пожалуйста. (Отдает ему карточку Максута.) Мой единственный сын — кровь ваша, но душа моя. Единственная моя на свете опора…

М а х м у т. Спасибо. (Свою карточку машинально протягивает Мадине.)

М а д и н а. Пусть и эта у тебя остается.

Пауза.

М а х м у т. Ваше дело, Инсаф Мисбахович, я тщательно, со всем вниманием…

И н с а ф. Не беспокойтесь. Был грех, пусть и кара будет.

М а д и н а (долго стоит неподвижно). На этом все. Ни встреч, ни расставаний больше не будет. Ну, простимся, Пеший Махмут! Пеший… конный Махмут… Так ты на аргамака своего и не сел, так и водишь на поводу… (Делает к нему шаг, но резко поворачивается, идет к выходу.)

И н с а ф (подходит к Махмуту, кланяется). Мы с вами, товарищ Юлбердин, выходит, не встречались, только лишь расстались. Будьте здоровы.

С в е т г а с н е т.

Ателье «Дятел». Вечер. В кресле сидит М а х м у т, то ли задремал, то ли задумался; на шее у него, как обычно, висит сантиметр. Нет, не задремал — думает.

М а х м у т. Уходя, Мисбахов прощения попросил: «Наверное, — говорит, — душу вам смутили…» Сколько лет сердце ныло. Беспрерывной тоски вот кто, значит, причиной был. (Достает из нагрудного кармана фотографию.) А теперь этой боли вовсе конца не будет. Но все же есть на белом свете еще один мой человек. Не-ет, я не потерял, я нашел. Он же есть! Дышит, живет… (Вздыхает.) А вот про меня… что я на свете живу, дышу — он не узнает никогда. Они не скажут… Мы не скажем.

Тихо стучат в дверь. М а х м у т не слышит. Как и давеча, бьют часы. Снова стук в дверь.

Войдите!

Входит п а р е н ь, который приходил в первом действии.

П а р е н ь. Можно?

М а х м у т. Можно, коли вошли уже.

П а р е н ь. Спасибо.

М а х м у т. С кем имею честь?

П а р е н ь. Если забыли, то и напоминать стыдно.

М а х м у т (приглядывается). Стакан нужен?

П а р е н ь. Не-ет…

М а х м у т. А что нужно?

П а р е н ь. Прощения нужно, отец. И еще благословение…

М а х м у т. Я не святой отец, грехи отпускать и благословение раздавать. Я портной.

П а р е н ь. Это я знаю… да ведь… Обидел я вас тогда. Из себя рисовался — удалой, дескать, лихой парень. «Папаша, мамзель…» Своего ума нет, так и занял не там. За науку спасибо, отец. На пользу пошло.

М а х м у т. А хватило?

П а р е н ь. Хватило. В самый раз.

М а х м у т. Так в чем же дело?

П а р е н ь. Сказать прямо, я, отец, на большую стройку еду. Вчера вечером сюда приходил, в окнах темно было. Через два дня уезжаю.

М а х м у т. Поезжай. Это хорошо.

П а р е н ь. Мне так просто уезжать нельзя. Я ведь не за длинным рублем… я туда человеком стать еду.

М а х м у т. А это — совсем хорошо.

П а р е н ь. Да нет, пока не очень. Ваше прощение нужно. Я всех, кого обидел, одного за другим обошел. Шестеро простили, один прогнал, один в командировке. Теперь вот к вам пришел. С головой, кругом виноватый, в такой дальний путь выходить нельзя. Простите меня, а?

М а х м у т. Ты, брат, всерьез это говоришь или только придуриваешься?

П а р е н ь. Всерьез говорю, отец. Очень даже всерьез. Мне, прежде чем на новую дорогу выйти, хорошенько очиститься нужно. Я и зеленому змию голову свернул. Честное слово!

М а х м у т (улыбается). Ну, человека с такими благими намерениями не благословить нельзя.

П а р е н ь. А вы без смеха благословляйте. По-настоящему, от души…

М а х м у т. Зовут-то как?

П а р е н ь. Робеспьер.

М а х м у т. Робеспьер?

П а р е н ь. Мой отец во Франции воевал, в партизанах. В семьдесят пятом умер. Осколок до сердца дошел…

М а х м у т. А мой отец в Венгрии похоронен. Я туда в шестьдесят первом году ездил, могиле его поклонился… На озере Балатон, на высоком берегу лежит. За могилой смотрят, все время в цветах.

П а р е н ь. Чтят, значит…

М а х м у т. В таком разе, оба мы с тобой солдатские сыны — ты и я!

П а р е н ь. Солдатские сыновья, отец!

М а х м у т. Тогда вот что: нам с прощениями да благословениями возиться не с руки. Надо только свои обещания, данную клятву по-солдатски твердо, как наши отцы, держать. Вот и у самого давеча «честное слово» выскочило.

П а р е н ь. Правильно выскочило.

М а х м у т (протягивает руку). Твердо?

П а р е н ь. Твердо, отец, твердо! Честное слово, твердо!

М а х м у т. Ну, счастливого тебе пути!

П а р е н ь. Спасибо, отец! Твердо!

М а х м у т. Удачи тебе, Робеспьер!

П а р е н ь. Робеспьер Туктамышев. (Выходит.)

М а х м у т. Кого только на этом свете нет… Даже Робеспьер Туктамышев есть. А ведь неплохо звучит — Робеспьер Туктамышев…

М а х м у т уходит в другую комнату, в глубь сцены. Некоторое время сцена пуста. Вбегает З а м з а г у л ь.

З а м з а г у л ь. Уф! Со стыда умру! Кто бы мог подумать, что до такого часа доживу! Кто бы мог подумать! С высокой башни искусства — уже все, думала, уже все, уже залезла! — и вдруг прямо вниз полетела. Сломались крылья моего таланта. Оба крыла сразу, под самый корень. (Манекенам.) На вас глядя, мечтала, на вас глядя, с ума сходила. А вы обманули меня… Может, вы совсем не из того божественного рода, не из той небесной породы, притворяетесь только? Может, вам только кажется, что вы из другого, из волшебного мира сюда явились, сами себя обманываете? Только понарошку живете… Бедные вы мои! Есть среди вас хоть одна счастливая душа? Хоть одна? Чио-Чио-сан, может, ты счастлива? Или ты, Кармен? Или ты, Дездемона? О твоем счастье, Дон-Жуан, и говорить не стоит, а не то я бы сказала! А ты, дедушка Ажмагул, ходишь, придуриваешься, — вот и вся твоя радость. А ты, наш дикий предок? Может, хоть ты был счастлив, а?.. Мечты погасли, надежды разбиты. (Сдирает одежду с манекенов, с одного за другим.) Все, кончилась игра! Начинается работа! Работа! Завтра же я вас по-человечески одену. И тебя! И тебя! И тебя! И тебя! (Останавливается перед Первым Портным.) А тебя — не трону. Так и стой, людям в укор. Ты никого не обманывал. Потому что не играл. (Срывает с Дон-Жуана шляпу и плащ.) Не ли-це-дей-ство-вал!

Входит М а х м у т, смотрит в удивлении.

М а х м у т. Это что еще за ночной стриптиз?

З а м з а г у л ь. А?.. Что, агай?

М а х м у т. Зачем ты их раздела, говорю?

З а м з а г у л ь (кладет голову ему на грудь и плачет). Пропала головушка, Махмут агай! Все пропало! Кончилась игра. Погасли мечты, погасла рампа. Сегодня я с самой высокой, самой святой из башен — с башни искусства вверх тормашками полетела.

М а х м у т. А высоко ли взобралась?

З а м з а г у л ь. Очень высоко.

М а х м у т. Голова закружилась?

З а м з а г у л ь. Нет, не закружилась. Косоглазый Байтура столкнул. Взашей меня выгнал. «Чтоб, — говорит, — духу твоего больше в театре не было! Вместо того, — говорит, — чтобы как у автора, по написанному играть, ты все по-своему выворачиваешь, отсебятину несешь. Если, — говорит, — такая умная, садись и сама пьесу пиши». Еще и крикнул вслед: «Ты лучше свое портняжье дело знай!»

М а х м у т. Ты, Замзагуль, будешь артисткой. Настоящей артисткой.

З а м з а г у л ь. Да-а… Это вы, чтобы утешить, говорите…

М а х м у т. Я знаю, что говорю.

З а м з а г у л ь. Откуда знаете?

М а х м у т. Бес в тебе сидит. Бесенок лицедейства. Наплевать нам на этого косоглазого Байтуру.

З а м з а г у л ь. На него наплевать нельзя, он — ре-жис-сер!

М а х м у т. Тогда мы ни на кого плевать не будем, а возьму я тебя за руку и в институт искусств, прямо к Загиру Исмагилову отведу.

З а м з а г у л ь. Ой, Махмут-агай! Ведь крылья моего таланта с треском сломались, под самый корень! Я решила — с завтрашнего дня швейному делу начну учиться…

М а х м у т. Сломанное — заживет.

З а м з а г у л ь. Правда, Махмут-агай?

М а х м у т. Заживет. А толковой портнихи из тебя все равно не получится. Портной — это тебе не просто артист, это художник!

З а м з а г у л ь. Голова кругом! Режиссер гонит: в портнихи иди; портной говорит: артисткой будешь. Куда мне теперь податься? Ведь мне уже восемнадцать лет. Восемнадцать! Даже немножко девятнадцатый…

М а х м у т. А моему старшему сыну — двадцать четыре. Скоро двадцать пять будет. Геолог. Он далеко. Золото ищет.

З а м з а г у л ь. Находит?

М а х м у т. Уж коли ищет, конечно, находит. Вот карточка.

З а м з а г у л ь (берет фотографию). Ой, какой красивый! Почти как Абдулхак!

М а х м у т. На меня похож. Такой же кудрявый.

З а м з а г у л ь (прыскает со смеха). Тоже скажете! Такой тут один кудрявый!..

М а х м у т (сухо). В молодости, имеется в виду.

З а м з а г у л ь. А-а, в молодости. Тот дядя… Мисбахов, тоже от меня кудрявого портного требовал, вынь да положь. Оказалось, он вас молодого искал.

М а х м у т (вспомнил). Мисбахов… (смотрит на часы.) Видно, сегодня уже не придет… И костюм его я куда-то повесил, никак найти не могу.

З а м з а г у л ь. Он больше не придет.

М а х м у т. Как? А костюм?

З а м з а г у л ь. Еще вчера днем забрали.

М а х м у т. Недошитый костюм?

З а м з а г у л ь. Как есть, недошитый. Оказывается, им вдруг уезжать нужно, далеко куда-то.

М а х м у т. Кто приходил?

З а м з а г у л ь. Жена его. Чем-то очень расстроена была.

М а х м у т. Ничего не сказала?

З а м з а г у л ь. Сказала. (Из ящика стола достает конверт.) Вот, шестьдесят рублей денег оставила. И сказала: «Сорок пять рублей за работу, а пятнадцать — портному». С нажимом так сказала: портному.

М а х м у т застывает на месте.

Возьмите, Махмут-агай!.. Вот!..

М а х м у т. Ты пока их, Замзагуль, сунь обратно в конверт и положи в ящик стола. В какой-нибудь праздник мы на эти деньги, без остатка, шампанского накупим, такой пир на всех закатим, все ателье «Дятел» ходуном ходить будет…

З а м з а г у л ь. «Праздник, — говорит, — пир закатим». А у самого оба глаза тоской полны… Не-ет, до праздников еще далеко.

М а х м у т. А мы, если затоскуем, Замзагуль, если заноет сердце, невтерпеж станет, сами себе праздник придумаем. Без праздников жить нельзя. Нельзя без праздников, Замзагуль!

З а м з а г у л ь. А нельзя — так и не будем. Веселиться будем!

М а х м у т. Веселиться будем!

З а м з а г у л ь. И петь будем?

М а х м у т. И петь будем.

З а м з а г у л ь. И плясать будем?

М а х м у т. И плясать будем!.. Ноги от радости сами понесут. Вот так!

Играет музыка. Они сначала медленно, а потом пляшут все быстрее и быстрее.

З а м з а г у л ь. Вот так! Вот так!

М а х м у т. И вот так! И вот так!

З а м з а г у л ь. И вот так! И вот так! И вот так!

Вместе с ними пускаются в пляс полуголые манекены. В окне появляется и застывает в изумлении г о л о в а. М а х м у т и З а м з а г у л ь сквозь слезы смотрят друг на друга, смеются.

С в е т г а с н е т.