Пылающие скалы

XXXIII

Поворотная стрела бережно опустила “Пайсис” на воду. Потом его медленно отбуксировали подальше от белого борта “Борея”, игравшего пятнами отражённого света. Пропуская редкие медлительные валы, оранжевый поплавок лениво вздымался и опадал, окружённый стаями суетливых чаек.

Надев спасательные жилеты, Светлана, Сергей Астахов и геотектоник Шахазизян спустились по веревочному трапу в шлюпку. Гребцы из палубной команды оттолкнулись от борта и дружно налегли на вёсла. Сергей привычно раскрутил накалившуюся баранку и, откинув тяжёлую крышку, проскользнул в люк. Карэн Шахазизян галантно предложил Светлане руку. Держась за канат ограждения, она бросила чайкам припасенные крошки.

Мелькание крыльев, оглушительное многоголосье, солнечный звон. А затем небо над ней сузилось в круглую диафрагму и погасло, проглоченное затвором, когда Шахазизян захлопнул за собой люк.

В просторной овальной рубке было светло. Струящийся из иллюминатора голубоватый рассеянный свет бледными зайчиками дрожал на панелях управления. Когда каждый из акванавтов занял своё кресло, Астахов включил электроснабжение и методично принялся проверять системы жизнеобеспечения и связи. Щёлкали контакты, вспыхивали рубиновые огоньки индикаторов, фосфорическим свечением наливались шкалы приборов. Их было не меньше, чем в кабине авиалайнера, и отработанные долгой тренировкой действия Астахова почти ничем не отличались от манипуляций пилота, готовящегося к взлёту.

Автономный подводный аппарат, способный погружаться на глубину до двух тысяч метров, был снабжен новейшей системой гидроакустической навигации, гидролокатором кругового обзора, эхолотом, приборами радио— и гидроакустической связи, забортными фото— и телекамерами, чувствительными гидрофизическими датчиками и, в довершение всего, парой механических рук. Чуткие металлические пальцы могли крушить подводные скалы, выламывая куски в центнер весом, и бережно извлекать из раковин жемчужные зёрна.

В задачу экипажа Астахова входило обследование рифтовой зоны, где в разломах коры рождалась новая каменная оболочка планеты. В точке, куда должен был опуститься “Пайсис”, подводная телекамера зафиксировала ложбину, сплошь заполненную шарами до двух метров в диаметре. Судя по размерам и гладкой поверхности, они резко отличались от обычных железомарганцевых конкреций. Манипулятор не смог бы сдвинуть с места подобное двадцатитонное ядро, но оставалась надежда отыскать в биллиардной россыпи шарик поменьше.

Когда все системы и механизмы были опробованы, Астахов получил с борта “Борея” согласие на погружение. Вскипев воздушными пузырьками, к стеклу прихлынула желтоватая на просвет муть. Но вскоре акриловая толща иллюминатора прояснела небесным сиянием, пронизанным стремительным мельканием крохотных льдинок. Это поразительно напоминало град при ясной погоде. “Пайсис” скользил в глубину, пробивая плотную толщу планктона. Движение аппарата почти не ощущалось, и поэтому казалось, что планктонный град сыплет снизу вверх. Прильнув на мгновение к освещённому овалу, уносились розоватые кальмарчики, крупные креветки, расходящиеся косяки рыб. Синева ощутимо угасала, наливаясь непроглядной густой тушью.

Астахов включил прожектора. Глухая чернильная мгла, где изредка вспыхивали холодные искры, вновь обрела лазурную прозрачность. Но электрические лучи впитывала непроницаемая завеса. Теряя накал в осязаемо жуткой близости, они расплывались бессильным бахромчатым ореолом, за которым ещё отчётливее проступал мрак. Даже самые ненастные ночи подлунного мира не знают кромешной такой беспросветности. Не ведома она и космической бездне, прошитой узором немигающих звёзд и туманностей.

Светлана не первый раз опускалась на дно, раздираемое конвульсиями обновляющейся тверди. Она знала, что и здесь, в спрессованном чудовищным давлением хладном мраке, трепещут эфемерные язычки живого всеохватного пламени.

— Выключите, пожалуйста, свет, — обратилась она к Астахову, следя за стрелкой глубиномера.

В аспидной безликости, погасившей окно, стали возникать мерцающие огоньки. Вначале далёкие и расплывчатые, они разгорались, выныривая чуть ли не из-под ног, и пропадали, как неразгаданные кометы.

Проявлялись причудливые существа, едва знакомые по цветным иллюстрациям и фотоснимкам. Вспыхивали, как на экране, то выпученные глаза, то кисточки над едва угадываемым профилем, а то и вовсе одни острозубые пасти, с пугающей чёткостью обрисованные во мгле. Какая-то большая плоская рыба была расцвечена рядами огненных точек, как дирижабль в ночи. Роями призывно мигающих светлячков шли рачки. Фосфорической аурой пульсировала медуза.

Стрелка обозначила полукилометровую глубину, а жизнь всё летела и летела метеорным дождём. Приманивала добычу. Отпугивала врагов. Непонятным мерцающим кодом искала любви. Уютно жужжали сервомоторчики, разматывая бумажную ленту. Заполненные тушью самописцы чертили контур ещё далёкого дна. Отстукивали температуру и плотность воды печатные рычажки потенциометров. Ловя скупые слова наблюдений, крутились валики магнитофонных кассет.

Количество светящихся существ резко пошло на убыль. Леденящее ощущение бесконечности помимо воли овладело людьми. Каждый переживал его по-своему. Светлана неподвижно застыла в кресле, всецело перенесясь сознанием в завораживающую мглу. Тускнела, словно навсегда отлетая, память, беспечально угасало ощущение собственного “я”, отдельного от времени и пространства.

Сергей Астахов опять врубил полный свет.

Погружение длилось уже около часа, но ощущение времени растворилось в окружающей бездне. К ней были прикованы мысли и чувства, обострённые до предела.

— Слева по курсу стена, — предупредил Шахазизян, не отрываясь от разграфленного на румбы экрана локатора, где зелёной стрелкой ходил вкруговую луч, рисуя дымный призрачный профиль.

— Знаю, — кивнул Сергей, сделав незначительную коррекцию. — Здесь и начинается подводный хребет, который открыли в позапрошлом году на “Витязе”. Мы немного пройдём вдоль гребня, чтоб опуститься между уступами.

— Высота уступов от шестисот сорока до семисот метров, — сказала Светлана, сверившись с донной картой.

— Итого у нас будет порядка тысячи восьмисот, — подсчитал Сергей. — В пределах оптимума.

— Только не отклонись далеко от шва рифтовой зоны, — напомнил ему Шахазизян. Его прежде всего интересовал узкий провал, дно которого было образовано из расплавленных горных пород. Застывая, они должны были раздвинуть ранее сформировавшиеся плиты. Чем ближе к продольной оси хребта опустится батискаф, тем моложе окажутся изверженные лавы.

“Приземление” прошло плавно, без ожидаемого толчка. Занесённое илом дно выглядело бугристым, словно изрытый кротовыми норами чернозём. Над округлыми кочками проклёвывались, исчезая при малейшем повороте луча, перистые венчики червей. Неровные следы зарывшихся в ил моллюсков слагались в загадочную клинопись. Глубоководная обесцвеченная акула показала одутловатое бледное брюхо и, взметнув облачко мути, растворилась, как тень.

Астахов приподнял батискаф и осторожно повёл его над самым дном, поминутно справляясь с показаниями приборов. Каменная россыпь открылась значительно раньше, чем ожидалось.

— Стоп, — тихо сказал Шахазизян, хватаясь за рычаги манипулятора.

Откатив несколько камней величиной с футбольный мяч, он ловко подхватил их стальными клешнями и опустил в грузовой отсек.

— Это не конкреции, — уверенно определила Светлана. — Скорее всего изверженные базальты. Поскребите немножко, — попросила она, указав на ближайшую к иллюминатору сферу.

Карэн Шахазизян круто развернул суставное сочленение и клацнул по гладкой поверхности. На матовой черни едва обозначилась морозная черточка.

— Практически нет осадочных отложений! — радостно удивилась Рунова. — Значит, они совсем молодые, эти шаровые лавы.

— Сколько им, как вы думаете? — спросил Шахазизян.

— Три, самое большее четыре тысячи лет… Наберите ещё образцов, Карэн Цолакович, и, главное, грунта.

— Молодец, Серёжа, вышел на самый шов! — похвалил Шахазизян, ловко орудуя механическими руками. — Теперь, если можно, давай под прямым утлом от хребта.

— На румбе, — покружив над россыпью, Астахов плавно развернул аппарат и со скоростью семь километров в час пошёл над норками донных аборигенов.

По знаку Руновой он то и дело останавливался, давая Шахазизяну возможность взять пробы. Мощность рыхлых отложений заметно увеличивалась. “Пайсис” словно двигался против стрелы времени, всё далее углубляясь в геологическое прошлое океана. Широкие трещины, занести которые не смог даже осаждавшийся миллионами лет ил, явно свидетельствовали о расползании плит в стороны от рифта.

— Смотри, как расширяется! — подивился Астахов. — Со страшной силой!

— Тут расширяется, а где-то должно сжиматься, — развёл руками Шахазизян. — Появление, понимаешь, под океанами молодой базальтовой коры обязательно вызовет сжатие и разрушение старой. Иначе бы наш земной шар раздувался, как мыльный пузырь.

— И такие зоны уже известны? — заинтересовалась Светлана, обычно далекая от тектонических проблем. — Где наблюдается сжатие?

— Конечно, — сказал Шахазизян. — Японский желоб, например. Там тихоокеанское дно неудержимо затягивается под Евразию. Разрушенные плиты базальта с колоссальной силой увлекаются под окраину материка, где плавятся, погружаясь в раскалённые недра. Такие процессы сопровождаются накоплением просто-таки невероятных тектонических напряжений, отчего и возникают землетрясения.

Настало время связи с “Бореем”. Астахов включил рацию и послал свои позывные. При передаче сообщения резко увеличилась нагрузка аккумуляторов и освещение приборов заметно потускнело. Вскоре пришёл ответ. База радовалась, что на “Пайсисе” всё благополучно, и желала экипажу успешного выполнения научной программы.

Пока автономное плавание в районе рифта протекало без заметных отступлений от первоначального плана, который, естественно, не мог предусмотреть неожиданностей.

Первым предвестником их явился внезапный скачок забортной температуры и, как следствие, уменьшение веса аппарата по отношению к воде. Заметив, что дно отдаляется, Астахов поспешил уравновесить “Пайсис” и принялся методично выяснять причину. Тут-то и выяснилось, что термометр вместо обычных двух градусов выше нуля показывает целых восемь! Немыслимая температура на такой глубине.

— Где-то поблизости тепловой выброс, — сообразила Светлана. — Скорее возьмите пробу. Могут встретиться аномальные диатомеи.

— Вам не кажется, что прожектора несколько ослабели? — напряжённо всматриваясь в вырезанный световым конусом участок дна, спросил Шахазизян.

— Пожалуй, — неуверенно согласился Сергей. — Неужели аккумуляторы садятся?.. Нет, вроде норма, — облегчённо вздохнул он, посмотрев на качающиеся стрелки. До красного сектора было далеко. — Какие будут указания?

— Пройдём немного тем же курсом, — предложила Рунова.

Минут через десять температура возросла уже до двенадцати градусов, а дно перед иллюминатором ещё более потускнело.

— Может, твой амперметр врёт? — засомневался Шахазизян. — Или вольтметр?.. Как бы нам не застрять тут навечно.

— По инструкции я обязан всплыть в случае любого непредвиденного осложнения, — как бы рассуждая вслух, произнёс Сергей. — Но я уверен, что приборы в порядке. И термометры в том числе. Обидно уходить, не докопавшись. Как полагаете? — он повернулся к Светлане.

— А вдруг всё же аккумуляторы? — упрямо стоял на своём Шахазизян.

— До сих пор у нас не было оснований не доверять приборам, — рассудила Светлана. — Если аккумуляторы в порядке, то сила света могла уменьшиться только из-за прозрачности среды. Я правильно понимаю? Очевидно, мы угодили в мутные слои. Напрашивается единственный вывод. Где-то поблизости извергается лава. Отсюда и неуклонное повышение температуры.

— Или гейзер, — согласно кивнув, подсказал Шахазизян.

— Или грязевой гейзер, — заключила Светлана.

— Двадцать один градус. — Сергей озабоченно покачал головой. — Как бы там ни было, но я в кипяток не полезу. Будем всплывать. Мы и так пробыли под водой девять часов. — И, словно извиняясь, добавил: — Пробы возьмём с корабельного борта.

— Конечно. — Светлана понимала Сергея. С приближением к горячей зоне риск возрастал с непропорциональной быстротой. Но только там, в эпицентре перегретого, сжатого давлением океанской толщи пара, могли скрываться неизвестные науке формы жизни. Простейшие бактерии существовали повсюду: в кипящих серных источниках и антарктических льдах, в облаках и радиоактивных породах. Хотелось угадать, какие защитные устройства сотворила природа, чтобы защитить капельки протоплазмы от убийственного жара субкритической влаги, разъедающей золото и базальт.

Всплытие, занявшее около часа, напоминало фильм, который после просмотра зачем-то пустили наоборот. Вырвавшись из вечного мрака, экран иллюминатора незаметно просветлел, и вновь закружилась вьюга планктона. Только теперь снежинки и градины падали как положено — с высоты.

До поверхности оставалось всего ничего, когда Шахазизян вспомнил про чай и принялся отвинчивать стаканчик термоса. Светлана проворно раздала бутерброды с салями и сыром.

— Оказывается, я ужасно проголодалась! — призналась она, жадно набросившись на еду.

— А я? — потрясая термосом и жуя, еле выговорил Шахазизян.

— Я тоже, — смущённо признался Сергей. — И очень давно. Ещё там, у россыпи.

— И молчал! — возмутилась Светлана.

— Нет, это вы оба молчали, а я терпел.

— Настоящий мужчина! — одобрил Шахазизян. — Как вернёмся, приглашаю в мою каюту. Надо отметить.

— И копчёное мясо с перчиком? — с надеждой спросил Сергей, подбирая крошки.

— И мясо тебе найдём, — пообещал Шахазизян.

— Я, пожалуй, не откажусь от рюмки, — словно прислушиваясь к себе, сказала Светлана. — Мне даже очень хочется рюмочку коньяку! И спать! До безумия хочу спать.

Она так и не поднялась, сразу же завалившись на койку. Сквозь сладкую счастливую одурь слышала телефонные звонки, даже как будто бы стук в дверь, но не нашла ни сил, ни желания вырваться из обморочной власти оцепенения. Так и проспала всю ночь и половину следующего дня.

Вышла только к ужину, где под общий хохот проглотила две тарелки борща и три стакана компота, умяв невероятное — в её измерении — количество свежеиспечённого хлеба.

Было всё, как она хотела. Песчаный берег, казавшийся белым в свете огромной розово-жёлтой луны. Лёгкий бриз, вкрадчиво шелестевший в листве. Глуховатый рокот созревших кокосов. Лагуну пересекала залитая медовым глянцем дорожка, и голубое ровное дно, сохранившее извилистые рельефы последней волны, виделось далеко-далеко, до перевёрнутой пироги, где закруглялся остров.

Светлана незаметно покинула шумное место купания и, бездумно шлёпая по воде, ушла на другую сторону. Здесь было ещё чудесней, в тёмном приюте перепутавшихся теней. Море едва угадывалось жемчужным отсветом, просочившимся из таинственной глубины. Колючие заросли смыкались сплошной стеной. И ничего нельзя было различить в двух шагах.

Светлана решила, плюнув на страхи, искупаться в чём была, без осточертевшего гидрокостюма. Долго шла, с наслаждением ощущая бархатистое дно, а когда лёгкий всплеск омочил ей купальник, погрузила лицо, широко и жадно раскрыв глаза. Она ныряла и плавала и нежилась на спине, отдавшись убаюкивающему покачиванию прилива. Полежав на тёплом песке, она набрела на шалашик из пальмовых листьев и повалилась в их благоухающее шуршание. Таинственный шорох, слепые тени, подсыхающие крупинки коралла на исцарапанной спине.

Здесь её и нашёл Гончарук, дыша коньяком.

— Света! — Он сделал попытку обнять, но она выскользнула умело и ушла по прибою не обернувшись.