Пылающий остров (Художник И. Старосельский)

Часть третья
АРЕНИДА
Глава I
ОСТРОВ

— Тысяча три морских черта! — проворчал просоленный и выветренный морями человек, переложив трубку из одного угла рта в другой. — Когда я вижу твою чугунную сковородку, мне приходит на ум старая история!

Негр блеснул белыми зубами. Два матроса подошли поближе. Еще бы! Боцман опять хочет что-то рассказать!

Старенькая яхта, недавно вышедшая из капитального ремонта, неслась в свой тихоокеанский рейс, как, бывало, на увеселительную прогулку мистера Вельта-старшего, с прежней легкостью, пиратской скоростью и юным изяществом в дряхлом теле.

— Расскажите нам, дядя Эд! — попросил матрос.

— Когда же, наконец, мне надоест услаждать ваши дырявые раковины? — заворчал моряк, выколачивая трубку. — Ну, поверните свои уши на три румба.

Матросы и кок уселись на связки каната.

Теплый ветер изредка доносил влажные брызги.

— Пусть кошка научится плавать, если с того времени прошло мало лет! — начал боцман.

Ганс Шютте вышел из своей каюты. Подражая истым морякам, он широко расставил ноги, похожие на бревна, облокотился о борт и с шумом вдохнул в себя морской воздух.

Ветер фамильярно трепал его куртку, а Ганс Шютте смотрел на него, если только на ветер можно смотреть, и усмехался, словно у него было что-то на уме.

Да, Ганс Шютте смотрел именно на ветер, на воздух, на морскую смесь кислорода и азота, которую с легким гудением продолжал вдыхать.

Вдоль палубы, постукивая косточками пальцев по деревянной обшивке, опустив голову с торчащей шевелюрой, шел невысокий человек.

Шютте вытянулся и громоподобно приветствовал его. Тот поднял усталое лицо с остренькой черной бородкой, молча кивнул.

Удаляясь, он продолжал постукивать пальцами о стенку. Если стена в каком-нибудь месте кончалась, он не обращал на это внимания, продолжая выстукивать свою дробь в воздухе.

Когда, три раза обойдя палубу, человек этот, наконец, заметил, что у перил стоит не кто иной, как Ганс, он остановился.

— Я очень извиняюсь, уважаемый repp Шютте, но не можете ли вы сообщить мне, через сколько именно дней после нашего приезда на остров следует ожидать прибытия товарных пароходов с людьми и грузом?

— Не раньше чем через десять дней, герр профессор.

— Ах, десять дней! Позвольте выразить вам свою благодарность!

Человек с бородкой вежливо раскланялся и, заложив одну руку за спину, а другой задевая за все попадающиеся предметы, продолжал свой путь.

До Ганса Шютте донесся раскатистый хохот матросов. Он прислушался.

— Пусть проглочу я морского ежа и он начнет во мне кувыркаться, если я не второй раз в жизни отправляюсь в такой проклятый рейс. Первый раз моим единственным пассажиром тоже был профессор. Он нанял мой моторный бот в Ливерпуле для увеселительной прогулки. Уплывали мы очень весело, тайком, ночью… и увеселялись до самой Арктики…

Ганс приблизился на несколько шагов:

— Эй, дядя Эд! Что вы тут врете про Арктику и ливерпульского профессора?

— Пусть язык мой заржавеет, как старый якорь, если вру, мистер Шютте. Мне очень не хотелось отправляться в рейс с одним-единственным пассажиром. Я знал, что у моего отца, старого шкипера, именно такой рейс и был последним. Однако мистер Вонельк заплатил мне вперед хорошую сумму, на которую можно было купить не одну бочку рому. А я, в конце концов, свободный моряк… свободный от лишних денег.

— Вонельк? — переспросил Шютте. — Англичанин?

— Нет, американец. Но он незадолго перед тем получил английское подданство. Кажется, как он говорил, это было нелегко. Будь я колесом на ухабистой дороге, если тут обошлось без дипломатических нот. Этот профессор Вонельк был ценной штучкой, что-то он знал такое, о чем стоило спорить дипломатам. В конце концов его уступили, как племенную лошадь.

— Вонельк? — глубокомысленно повторял Ганс. — Куда же вы его прокатили на боте?

— Я же вам говорю, сэр, в Арктику. До первой хорошей льдины… Пришлось ее искать на севере Баренцова моря, чуть ли не у самых берегов Земли Франца Иосифа. Там были уже советские воды, и мне было не по себе. Но когда мы увидели, наконец, ледяные поля, тут-то и началось самое необыкновенное. Пусть у меня вырастут вместо рук ласты, если мой пассажир не решил уподобиться тюленю. Он потребовал, чтобы я его высадил на льдину. Я готов был лопнуть от изумления, как глубоководная рыба на воздухе. Он забрал радиостанцию, которую захватил из Ливерпуля, теплую палатку, немного продуктов и все-таки перебрался на наиболее симпатичную льдину, согнав с нее огромного тюленя. На обратном пути я видел на горизонте советский ледокол…

— Словом, с вашей помощью он удрал от своих боссов, — усмехнулся Ганс. — У меня тоже был такой случай. Только посмешнее. Все затеял шельма-японец! Чтобы устроить побег одному слабоумному и безобидному человеку, он заставил меня с ним вместе вынести на носилках свинью…

— Свинью, мистер Шютте? — заинтересовались матросы.

— Ну, это было сорок лет назад. Только тогда этот японец смог сыграть на жалости Ганса. Теперь такой номер ни у кого не вышел бы!

— Расскажите, мистер Шютте, про свинью.

— Еще чего захотели! Не стану я с вами про свинство рассуждать. Что вы тут расселись, лодыри? Развесили уши!

Подошедший профессор обратился к Гансу:

— Не скажете ли вы мне, уважаемый repp Шютте, какое название носит эта земля на горизонте?

Все стали всматриваться.

— Пусть меня похоронят на суше, если это не тот самый проклятый остров, о котором рассказывал мне еще отец! — сказал Эд.

— Аренида! — сказал Ганс.

— Аренида! — закричали матросы и кок.

— Аренида! — прошептал профессор Бернштейн.

Плеск разбивающихся о борт волн и мерное дыхание судовых машин стали необыкновенно отчетливыми. Люди на яхте молча смотрели на поднимающийся из моря остров.

Матросы смотрели с любопытством, кок — с некоторым страхом, боцман — недоброжелательно, профессор — с нетерпением, а Ганс Шютте — с усмешкой. Он подумал: «Вот она, та печка, откуда начнет танцевать новая война!»

Через некоторое время дымчатые контуры начали превращаться в бесформенную массу, похожую на опухоль.

По мере приближения яхты из воды стали медленно вырастать голые скалы желтовато-ржавого цвета. С этих скал поднимался странный фиолетовый дым. Немного поодаль он стелился по морю, сливаясь с его синевой.

— Там, должно быть, пожар, — сказал негр.

— Да нет! Какой это пожар! Там, наверное, вулкан, — прервал один из матросов.

— Этот дым, парни, — единственное, что есть на острове, — сказал Ганс Шютте.

Вскоре стало заметно, что шершавые скалы покрыты причудливой сеткой глубоких трещин. Отвесные каменные стены спускались к морю, не обещая ни бухты, ни пологого спуска.

Пристать к этим стенам, уходившим на сотни метров вверх, нечего было и думать.

Моряки качали головами.

— Это словно борта корабля, севшего на риф, — говорил дядя Эд, поглядывая на торчащий из воды странный остров.

Местами скалистый берег свисал над морем. Похоже было, что настоящий, нормальный остров где-то внизу, под водой, а на нем, словно упав сверху, лежит этот кусок чужой породы — шершавый, потрескавшийся, кое-где как будто оплавленный.

Долго шла яхта вдоль неприветливых каменных стен, тщетно пытаясь отыскать место, где можно было бы пристать.

Постепенно судно перешло на подветренную сторону, и люди неожиданно почувствовали на себе, что такое фиолетовый газ.

— Я задыхаюсь, мистер Шютте! — закричал кок и схватился за горло. Белки глаз его покраснели, он стал хрипеть, на губах выступила пена.

— Босс, надо повернуть назад! — испуганно сказал один из матросов.

— Молчи, рваная покрышка!

Негр катался по палубе, корчась в судорогах.

Все вокруг стало фиолетовым.

Один матрос нелепо вытаращил глаза, опустился вдруг на колени и тихо лег. Другой прислонился к перилам: его рвало.

Вдруг яхта завиляла, словно потеряв управление, и помчалась прямо ва скалы.

— Не иначе, как это чертово дыхание задушило рулевого! — закричал боцман, бросаясь к мостику.

В фиолетовой дымке появилась низенькая фигура профессора Бернштейна. Он тоже направлялся к мостику. Не видя его лица, боцман узнал его по растрепанной шевелюре. Но когда фиолетовая толща между ними стала меньше, он отшатнулся. Слезящимися глазами увидел он под шевелюрой профессора страшную звериную морду с чешуйчатым хоботом.

Фигура со звериной мордой что-то протягивала боцману.

— Никогда не думал я, что при жизни попаду в ад и встречусь с живым чертом!

Боцман, пролепетав это, ухватился за поручни трапа, ведущего на мостик, и потихоньку стал сползать по ступенькам.

По палубе, свистя и фыркая, ползло нелепое фиолетовое чудовище. Фигура с хоботом продолжала протягивать боцману мягкий предмет, потом вдруг бросилась к ползущему по палубе чудовищу и в течение нескольких секунд возилась с ним. После этого чудовище поднялось на задние лапы, оказавшись гигантского роста, не меньше, чем Ганс Шютте.

Боцман, теряя сознание, почувствовал, что ему натягивают что-то мягкое на голову и твердым сапогом наступают на руку.

Боцман вздохнул и сразу пришел в себя. Теперь он видел пробегающего наверх Ганса и надвигающиеся на яхту скалы.

Ганс Шютте, придерживая хобот противогаза, бежал к штурвалу. Отбросив обмякшее тело рулевого, он налег на колесо.

Если бы берега острова Аренида не уходили отвесно под воду, яхта погибла бы, и человечество, может быть, не пережило бы всех тех страшных потрясений, о которых будет идти речь. Но Ганс Шютте успел повернуть руль, чем неожиданно для себя повернул историю планеты Земля.

Яхта шаркнула бортом о скалы. Ганс не давал команды в машинное отделение, но почувствовал, что корпус яхты перестал вздрагивать и она остановилась.

«Молодец машинист!» — подумал Ганс. Ему страшно захотелось чихнуть. Но он был в противогазе и не знал, как в этом случае надо орудовать платком. Он вынул его из кармана и беспомощно держал в руках.

Наверх поднялся пришедший в себя боцман.

У самого берега газа почти не было. Фиолетовой, спускавшейся на море стеной он отгораживал остров от горизонта.

Люди понемногу стали приходить в себя. Видимо, действие газа сказывалось только во время его вдыхания. На многих профессор Бернштейн успел надеть противогазы.

Около штурвала держали совет профессор, Ганс и боцман.

— Придется нам сознаться: опростоволосились мы с вами, профессор!

— Да, я должен с вами полностью согласиться, уважаемый герр Шютте. Я никак не мог ожидать столь сильного действия газа. Дело в том, что газ этот нигде не описан в литературе. Мне же приходилось с ним иметь дело в очень ограниченных дозах.

— А вы, дядя Эд? Ведь вы сын человека, побывавшего в этих местах.

— Отец мой давно утонул. А про удушье рассказывал — это верно!

— Рассказывал! — проворчал Ганс. — А мы все проморгали. Однако не говорил ли ваш отец, где тут можно пристать?

— Да, разве нет указаний, где прежде приставали суда? — спросил профессор.

— Капитан плавающего здесь прежде парохода обиделся, что вы не зафрахтовали его корыто, и отказался что-нибудь сообщить. А у моего отца не было карт.

— Вы ведь знаете, проф, что мистер Вельт был категорически против посторонних лиц в этой экспедиции.

— О да, это известно мне, уважаемый герр Шютте.

Яхта тихо покачивалась у самой стены.

Ганс и профессор опустились вниз и привели в чувство машиниста и его помощников.

На яхте не было капитана. Ганс почему-то высадил его в одном из американских портов и обязанности его возложил на боцмана Эдварда Вильямса, а официальным капитаном объявил самого себя.

Для того чтобы решить, как же быть дальше, опять собрались втроем в просторной каюте, когда-то отделанной, по капризу мистера Вельта-старшего, шерстью мамонта.

Свисавшие со стен остатки шерсти постарели за десятки лет куда больше, чем за миллионы, пока хранились в вечной мерзлоте.

Вильямс высказался за то, чтобы объехать весь остров:

— Ведь должно же быть место, где приставали суда и два года и сорок лет назад! Тысяча три морских черта, не могли же они переправиться на остров на крыльях!

— Если это и возможно было несколько лет назад, то немыслимо было в условиях 1914 года, — серьезно сказал профессор.

Решили обойти весь остров, придерживаясь как можно ближе его берегов.

Вся команда не снимала противогазов.

Каждый тщательно всматривался в отвесный складчатый берег. Яхта шла тихим ходом, боясь наткнуться на рифы.

В этот вечер люди были свидетелями странного фиолетового заката. Солнце, просвечивая сквозь пелену газа, садилось за горизонт.

Люди в безобразных противогазах походили на существ другой планеты, осторожных, подозрительных в чужой, незнакомой им обстановке.

Первым глубокую, зияющую трещину в острове увидел негр-кок. Он стал кричать и приплясывать. В это время и другие обратили внимание на трещину. Она оказалась достаточно широкой, чтобы яхта могла пройти в нее. В глубине трещина терялась в непроглядной тьме.

Вильямс пробормотал что-то насчет преисподней, потом оглянулся на Ганса Шютте. Тот махнул рукой.

Яхта повернула к расщелине и осторожно вошла в нее. Там было мрачно и сыро. Отвесные стены словно смыкались в вышине. Стало темно, как ночью.

— Придется зажечь фары, — сказал Ганс.

Матросы баграми ощупывали стены и промеряли дно. Яхта с зажженными огнями медленно пробиралась вперед.

Трещина стала расширяться. Вокруг посветлело. Наконец погасили огни. Трещина оказалась входом в скрытую внутреннюю бухту.

Здесь голые дымящиеся берета были не так высоки, как со стороны океана. Скалы с характерными складками походили на искусственно высеченные лестницы.

— Недурное место для морской базы! — сказал Ганс Шютте.

Пытались бросить якорь, но дно, видимо, было такое же скалистое, как и весь остров.

Бухта была настолько защищена от волнений, что Вильямс решил остаться в этой каменной чаше.

Высокие стены отгораживали её от океана и от всего мира, надежно скрывая этот очаг будущих мировых потрясений.