Пылкий любовник

2

Морин Килкенни чувствовала, что умирает. Хуже ей было только в пятилетнем возрасте, во время поездки на «русских горках» в Луна-парке. Тогда они с дедушкой, сбежав от бабушки, тайком отправились на этот замечательный аттракцион.

Помнится, после того, как ее – и дедушку – добрые люди вынули из вагончика, тошнило ее минут пятнадцать. И общие ощущения – точно такие же, как сейчас: если это не смерть, то уж и непонятно, какая она на самом деле. Дедушке тоже было худо – особенно когда бабушка все узнала.

Морин закрыла глаза, судорожно сглотнула и постаралась не вспоминать ни о чем неприятном. Как назло, немедленно вспомнился запах тухлого мяса. Морин открыла глаза и взялась рукой за горло. Ее лицо стремительно заливалось приятным зеленоватым оттенком.

Внезапно из пустоты слева возникла очень загорелая, очень жилистая и очень большая рука, сжимавшая флягу, издававшую отчетливый запах денатурата. Хриплый голос доброжелательно – насколько позволял данный тембр – посоветовал:

– Глотните, мисс. Будет легче.

Видимо, невидимый благодетель имел в виду, что лучше уж одним махом покончить с мучениями, чем продолжать агонию. Морин сделала попытку покачать головой, но от этого приступ тошноты только усилился, и она поспешно схватила флягу, решительно поднесла ее к губам, зажмурилась и сделала глоток.

Мир полыхнул белыми и синими искрами под стиснутыми веками. В желудке взметнулся костер, пищевод скукожился и, видимо, сгорел полностью. Дыхание прервалось, а остатки запасов кислорода в легких куда-то делись. Ноги отнялись, руки стали горячими и потными. Но самое интересное заключалось в том, что тошнота прошла бесследно. Вместе с головной болью.

Чуть погодя, Морин Килкенни решилась приоткрыть один глаз. Нет, это все еще не небеса. И даже не чистилище. Это – все тот же омерзительный драндулет, который по неизвестной причине был четыре часа назад охарактеризован транспортной компанией как автобус. Автобус, перевозящий живых людей из Хьюстона в Сакраменто, а оттуда – в Каса дель Соль, штат Техас.

Морин повернула голову налево и едва не зажмурилась обратно. Рядом с ней скалился совершенно младенческой улыбкой настоящий бандит из прерий. Черные усы закручивались над двумя рядами белоснежных клыков (других зубов у бандита, похоже, не было и быть не могло), глазки были маленькие и черные, из-под широкополой шляпы свисал залихватский чуб. Спаситель Морин был одет в клетчатую рубаху и потертые джинсы, впрочем, именно так была одета вся мужская часть пассажиров автобуса. Видя, что умирающая решила повременить и не покидать грешную землю, усатый разулыбался еще шире и хлопнул Морин по плечу.

– Я же говорил! Ничего нет лучше настоящего кукурузного пойла на жженом сахаре! От всего – как рукой. Рекомендую еще глоточек – и спать. В Сакраменто едете?

– Да. Нет! Дальше.

– В Каса дель Соль! Отлично. Ничего, в Сакраменто довольно долгая стоянка, подышите воздухом. Меня зовут Дженкинс. Уолли Дженкинс, к вашим услугам. Папаша мой проживает в Каса дель Соль, но я лично перебрался в Сакраменто. И то сказать, чего я забыл в Каса дель Соль? Папаша мой отлично управится со скотиной и без меня, а задница у меня не железная, чтобы протирать ее седлом безо всякого ущерба...

Морин осмелела и сделала еще глоточек. Мир приветливо подмигнул ей – и через мгновение девушка уже спала.

Морин Килкенни было двадцать пять лет. Была она чистокровной ирландкой, родилась в городе Дублине и до шестнадцати лет была подданной английской короны. Потом мистер Килкенни, ее отец, решил, что три взрыва подряд на пороге его адвокатской конторы – это немножечко слишком, и перевез семью в Штаты. Адвокаты не бедствовали во все времена и при любом государственном устройстве, поэтому проблем с оплатой учебы Морин у семьи Килкенни не возникло. Они были далеко не бедными, считая на английские фунты, а уж в долларах их состояние стало и вовсе значительным. Можно было бы поселиться в Нью-Йорке, однако по неведомой причине мистеру Килкенни приглянулась Флорида. То есть в практическом смысле он был совершенно прав – именно во Флориде полно богатых бездельников, а климатические условия довольно часто толкают их на совершение самых разных поступков: от противоправных действий до вступления в наследство и подделки подписей на долговых обязательствах. Адвокату Килкенни работа нашлась сразу же и в большом объеме.

Морин Флорида не очень нравилась. Слишком здесь было лениво и жарко, слишком часто налетали тайфуны с океана, и совершенно никто не интересовался английской и американской литературой девятнадцатого века. Морин интересовалась. Этот интерес, вкупе с развивающимися успехами мистера Килкенни и быстро растущим счетом в банке, привели девушку в университет Филадельфии, где и климат был мягче, и единомышленники нашлись. В двадцать два года Морин получила ученую степень и призадумалась о будущем.

У нее была возможность остаться в университете, но за годы учебы она вдоволь насмотрелась на всякого рода ученых дам, аспиранток, ученых секретарей и прочую публику. Такой судьбы себе Морин не хотела. Оставалось понять, чего же ей хочется на самом деле. В ожидании просветления Морин устроилась учительницей в колледж и приготовилась нести разумное, доброе и вечное цветам жизни.

Первый, так сказать, цветник располагался в городке с красивым именем Батон-Руж, штат Луизиана. Свободолюбивая, как все урожденные ирландцы, Морин практически сразу не сошлась во взглядах на творчество Байрона с директрисой. До уроков дело так и не дошло, но это и к лучшему, потому что в коридоре школы Морин встретила стайку старшеклассниц – и прокляла акселерацию, рабовладельческий юг и неправедно нажитые капиталы. Высоченные нимфы, разряженные в шелка и кожу последних моделей парижских домов моды, даже не взглянули в сторону маленькой худенькой девушки, боязливо прижимающей парусиновый рюкзак к груди.

Следующая школа, напротив, породила в Морин серьезные сомнения – а так ли необходимо было давать неграм равные права с белыми? Это было замечательное учебное заведение в Сан-Антонио, и от тюрьмы оно отличалось только отсутствием автоматчиков на вышках. Все остальное – решетки на окнах, колючая проволока на ограде и «тревожная кнопка» для учителя в каждом классе – вполне соответствовало. На первом же уроке Морин предложили: покурить травки, потрахаться на задней парте, сходить в туалет, потрогать у Билли Рея и катиться... скажем, к чертовой матери. Англо-американская литература и здесь никого не заинтересовала.

Потом настал период детских садов, где Морин отдохнула душой, но никак не использовала полученные в университете знания. Время шло, и нынешней весной она предприняла последнюю попытку стать учителем.

Первый урок был ужасен. Ватные ноги, дребезжащий от страха голос, рассыпавшийся по полу конспект урока – все было бы ничего, будь это только на первом уроке. Но такими же оставались и второй, и пятый, и восемнадцатый по счету уроки.

С грехом пополам дотянув до конца учебного года, Морин Килкенни удрала к родителям во Флориду и с месяц предавалась самобичеванию на пляже в Сарасоте. Потом на ее имя пришло письмо, в котором ее подружка по университету сообщала, что выходит замуж и мечтает, чтобы к алтарю ее сопровождала Морин. Подружку звали Миллисент Риджбек, а проживала она в настоящее время, согласно почтовому штемпелю, в Каса дель Соль, штат Техас. При упоминании о Техасе Морин сразу живо представила себе бескрайние просторы прерий, стада... то есть табуны, мустангов, а также некий обобщенный образ смуглого красавца в голубых джинсах и остроносых сапогах, сжимающего в углу невообразимо чувственного рта тлеющую сигару и пристально взирающего на Морин из-под полей потертой ковбойской шляпы. В чертах лица красавца из грез отчетливо проглядывали Гэри Купер, Шон Коннери и Ален Делон, и Морин не сомневалась, что мгновенно узнает ковбоя своей мечты, как только встретит его на самом деле.

Она написала Миллисент, что непременно приедет, и вместо самобичевания занялась верховой ездой. К концу второй недели обучения у нее страшно болели ноги и то, к чему ноги прикрепляются, однако лошади перестали ей внушать суеверный ужас, да и в седло залезать она научилась без помощи тренера. Техас, я уже иду к тебе!

В следующем письме Миллисент прислала свой подробный адрес, а также любезное приглашение пожить у нее до свадьбы. Морин собрала вещи – и села в самолет, перенесший ее в город Хьюстон, где, как известно, живут самые умные люди Америки, которым почему-либо не досталось место в Силиконовой Долине.

Хьюстон ее разочаровал. Все умные люди, видимо, совершенствовали и оттачивали свой ум где-то в кулуарах, потому что на улицах Морин попадались только толстые тетки в шортах и футболках, а также довольно неприятные на вид подростки. Не сразу, но она сообразила, что на дворе летние каникулы, и потому неприятным на вид подросткам просто некуда деться.

В Хьюстоне она провела полдня и ночь, а утром приехала на автовокзал и принялась искать свой автобус. Вокруг стояли разнокалиберные красавцы, оснащенные кондиционерами и мини-барами, однако Морин, следуя указаниям диспетчера, миновала все это великолепие – и оказалась перед помятым и грязным чудовищем, чей внешний вид недвусмысленно говорил: Вторую мировую войну я пережил, теперь могу ездить, как хочу. Автобус «Хьюстон – Сакраменто – Каса дель Соль» обладал яркой и неповторимой индивидуальностью, и очень быстро Морин Килкенни почувствовала ее неординарность на себе.

На федеральном шоссе автобус трясся и раскачивался так, что у Морин заболела голова, а в сердце закрался страх – что же будет с колесами, когда они съедут на менее комфортабельное местное шоссе? Как ни странно, на неровной, с выбоинами дороге местного значения автобус явно почувствовал себя лучше, но ненадолго, потому что вскоре потек бензопровод. Раскаленное нутро автобуса заполнилось удушливой вонью бензина, и вот тут-то Морин и вспомнила, как выглядят предсмертные муки.

Пассажиры в основном возвращались домой, к автобусу, видимо, привыкли, и только наличие одной беременной женщины спасло Морин, так как водитель смилостивился и сделал остановку. Прямо посреди степи. Не только туалета, но и вообще хоть чего-нибудь, возвышающегося над землей, здесь не было, так что Морин в растерянности оглядывалась по сторонам. Остальные дамы оказались более сообразительными и скрылись за автобусом. Морин так и не решилась влиться в их дружный коллектив и побрела было к дверям, но тут выяснилось, что противоположную сторону автобуса заняли мужчины. Красная и смущенная, Морин почти бегом вернулась на дамскую сторону, а через пару минут водитель уже сигналил общий сбор.

Предложенное усатым бандитом средство от тошноты оказалось прекрасным и щадящим снотворным, до Сакраменто Морин спала, как ангел, а вот момент пробуждения оказался не столь приятным. Впрочем, она почти обо всем позабыла, едва выйдя из автобуса.

Городок Сакраменто казался забытой в прерии голливудской декорацией к фильму о ковбоях. Деревянные дома, старомодные вывески на немногочисленных лавках и магазинчиках, старинная конская перевязь напротив настоящего салуна. Цветы в глиняных горшках, преимущественно герань всех оттенков красного цвета. Поголовно все мужское население – в джинсах, шляпах и клетчатых рубахах, у многих на поясе если и не само оружие, то патронташи и кобуры. Много лошадей... Морин стояла и озиралась с глупой улыбкой. Это выглядело настолько неправдоподобно, что наверняка соответствовало действительности. Где-то есть сотовые телефоны и космические корабли, самолеты и скоростные поезда, но Сакраменто мог рассчитывать в крайнем случае на один из первых паровозов братьев Райт. При условии, если бы здесь была железная дорога.

Стоянку объявили получасовую. Половина пассажиров забрала багаж и отбыла по домам, их место заняли другие, не менее колоритные личности. В автобус загрузили несколько клеток с истерично кудахчущими курами, двух поросят в собачьих намордниках, огромный горшок с настоящей пальмой-монстерой и, после долгих препирательств с водителем, настоящий же мотоцикл. Морин сбежала от всего этого шума и гвалта, отправившись побродить по сказочному городку.

На центральной площади кипела ярмарка, и в течение первых же пятнадцати минут Морин, поддавшись общей покупательской лихорадке, стала обладательницей: ковбойской шляпы, метелки из петушиных перьев для обмахивания пыли, чудодейственной мази на нутряном сале для смазывания кожаной обуви и придания ей полной герметичности, трех упаковок домашних леденцов («Тетушка Рольсен – Мильен Удовольствий!»), рюкзака с изображением Баффало Билла и дюжины «настоящих ковбойских носовых платков». Насчет последнего у Морин появились кое-какие сомнения, но остановиться она уже не могла. Дело в том, что абсолютное большинство ковбоев, встреченных ею на центральной площади, прекрасно обходились без платков, ограничиваясь помощью собственных пальцев...

Едва не опоздав на автобус, девушка влетела и почти упала на свое место. Усатый попутчик пришел еще на пару минут позже, жизнерадостно сообщил Морин, что она уже не такая зеленая, как давеча, и дал подержать корзинку с крышкой, в которой что-то истошно пищало. Морин не выдержала и заглянула сквозь прутья. В корзинке копошились крохотные желтые цыплята, штук пятнадцать, не меньше.

Попутчик плюхнулся наконец на место, взял у Морин свою корзину и на всякий случай представился еще раз:

– Уолли Дженкинс, к вашим услугам.

– Мо... Мисс Килкенни. Морин Килкенни.

– Учителка?

– Откуда вы...

– Не обижайтесь, мисс, но у вас это на лбу, я извиняюсь, написано. Вы к нам работать? Хотя, что это я. На отдых к нам никто не приезжает.

– Не угадали, мистер Дженкинс. Я еду на свадьбу к подруге.

– Кто же она?

– Миллисент Риджбек.

– К Милли?! Эй, Сью, Родж, Хал! Гляньте, это Морин! Она едет на свадьбу к нашей Милли!

Тут почти весь автобус проявил такую бурю восторга, что Морин ошарашенно подумала: либо Милли совершила для своего городка нечто героическое и достойное всенародного поклонения, либо в больших городах люди отвыкли от проявления искренних чувств.

Ей наперебой рассказывали о Каса дель Соль, угощали остывшими пончиками и согревшимся лимонадом, потом кто-то предложил выпить за знакомство из уже знакомой фляги – в результате четыре часа пути пролетели совершенно незаметно. На главной – и единственной – площади Каса дель Соль из автобуса-ветерана вышла совершенно счастливая и довольная жизнью Морин Килкенни.

Навстречу ей с радостным визгом ринулась та, кого, без всякого преувеличения, стоило бы назвать секс-бомбой. Миллисент Риджбек была рыжеволоса, синеглаза, стройна, высока и даже в этот жаркий день тщательно накрашена. Одним словом, она на все сто заслуживала эпитета «охренительная», которым недавно наградили ее Билл Смит и Фрэнк Марло, ее жених.

Миллисент была одета в джинсы и футболку, голова изящно повязана прозрачным шарфиком, на ногах – светлые полукеды. Морин мимоходом привычно позавидовала подруге, всегда ухитрявшейся выглядеть сногсшибательно в любом наряде.

Сама Морин роста скорее маленького, чем невысокого, волосы у нее черные и буйно вьющиеся, а потому не поддающиеся никаким попыткам уложить их хотя бы в подобие прически; глаза зеленые с синевой – и это самая яркая черта ее внешности. Глаза Морин напоминают о море, не о том холодном стальном море, которое омывает берега Ирландии, ее родины, но о теплом южном море, в котором живут кораллы, разноцветные рыбки и волшебницы-русалки. Ресницы у Морин длинные, спичек на шесть – старинный школьный метод измерения длины девичьих ресниц. Возможно, он не слишком романтичен, этот метод, – зато беспристрастен.

Брови у Морин густые, но не чрезмерно, а главная их особенность в том, что они постоянно немного вздернуты, как бы в изумлении. Скулы высоковаты и бледноваты, зато носик – прелесть, а губки – чистый коралл. Косметику Морин не очень любит, главным образом потому, что не умеет ею пользоваться. Что еще? У нее стройная фигурка, высокая маленькая грудь, точеные бедра и сильные ноги. Больше всего ей идут брюки и облегающие свитера, а еще, скорее всего, пошло бы шелковое облегающее платье из изумрудного шелка, но такие вещи никогда в жизни не появлялись в ее гардеробе.

Таким образом, можно констатировать, что на площади в этот предвечерний час обнялись, словно сестры, две полные противоположности: высокая рыжеватая блондинка и маленькая брюнетка.

Дружили они с самого первого года учебы, сначала потому, что жили в одной комнате, потом – потому что выяснили почти полное родство душ. Им нравилась одинаковая музыка, они обожали смотреть одни и те же фильмы, и даже готовить они не умели совершенно одинаково. Правда, у них имелись серьезные расхождения во взглядах на противоположный пол, но это только способствовало укреплению девичьей дружбы.

Миллисент любила элегантных красавцев в хороших костюмах и дорогих машинах. Морин предпочитала лохматых умников. Миллисент то и дело крутила бурные романы с разрывами, слезами, красочными сценами – Морин ограничивалась простой, но крепкой дружбой и совместными бдениями в библиотеке. Настоящий роман поджидал Миллисент дома, в Каса дель Соль, а Морин...

Нет, у нее был опыт. Довольно слабенький, оставивший по себе воспоминания частью стыдные, частью горькие, но все же был. ЭТО с ней случилось во втором семестре, и с тех пор Морин старалась даже во сне не вспоминать ту свою первую и единственную ночь с мужчиной.

Она была неопытна ровно настолько, насколько это в принципе возможно в наш просвещенный век. То есть чисто технически она себе все представляла вполне удовлетворительно, но вот с практикой пришлось туго. Разумеется, в этом не было бы ничего страшного – у всех когда-то бывает ПЕРВЫЙ РАЗ, – но доконало ее то, что она услышала на следующее утро в столовой. Ее парень, тот самый, от которого она ушла на рассвете, смущенная и взволнованная, довольно громко сообщил своим друзьям, что «англичаночка лежала бревно бревном». Дружного гогота Морин уже не слышала. Она мчалась в кампус.

Прорыдала она сутки. Миллисент металась вокруг нее с холодной водой и мокрым полотенцем, а потом Морин приняла душ – и поклялась, что больше никогда в жизни не допустит, чтобы ее унизили.

Теперь Миллисент выходит замуж, а Морин... Морин порадуется за подругу, посмотрит на Техас, а потом будет думать, чем заняться дальше. Учитель из нее не получился, так что...

– ... И ведь сам Бог тебя послал, честное слово, я так сразу и подумала! Ты же собиралась преподавать, вот и будешь у нас учительницей! Разумеется, не навсегда, но ведь ты писала, что пока ни в чем не определилась, а здесь...

– Погоди, Милли. Я в автобусе выпивала, так что у меня заторможенные реакции.

– Ты в автобусе ЧТО делала?

– Выпивала. Э... Настоящее кукурузное пойло на жженом сахаре. Буквально от всего.

– Это Дженкинс, убей бог мою душу! И папаша у него такой, старый пьяница. А ты, мисс Килкенни, тоже хороша. Как ты не умерла-то с непривычки?

– Так я привыкла. Он мне два раза наливал. Первый раз перед Сакраменто, меня тошнило...

– Еще бы! С нашего пойла...

– Да нет! Оно как раз меня спасло. Ладно, не будем о нем. Вообще-то сильная вещь. Вы не пробовали заправлять им машины?

– Надо бы. Вот наш дом. Прошу.

Дом Миллисент, в котором она проживала со своей единственной родственницей, престарелой тетей Мэг, выглядел ухоженным и чистеньким. Видно было, что его обитатели – люди трудолюбивые и добросердечные. Покрашенный в яркие жизнерадостные цвета, крытый алой черепицей, дом напоминал голландские постройки. Так и хотелось представить рядом с ним маленькую мельницу...

Морин отвели комнату на втором этаже. Ванная комната у нее была своя, хоть и совсем крохотная, но Морин никогда не любила принимать ванну, так что это ее мало волновало. Душ следовало принять прежде всего, и девушка торопливо разделась, крикнув Милли через дверь, что будет готова через полчаса.

Прохладная вода бодрила после утомительной дороги, смывала пот и пыль, и Морин счастливо рассмеялась, не открывая глаз. Она подняла руки, потянулась, почти коснулась металлической лейки душа...

Внезапно по ее обнаженной спине побежали мурашки. Кто-то осторожно тронул ее руку, вытянутую вверх. Кто-то очень большой и совершенно неожиданный в таком интимном месте.

Морин открыла глаза и посмотрела наверх. В следующий момент весь дом содрогнулся от душераздирающего вопля. Грохнула одна дверь, вторая, торопливо зашлепали по лестнице босые ноги.

Фрэнк Марло на сегодня отпросился у Билла Смита, чтобы побыть с невестой, а заодно познакомиться с ее лучшей подружкой, которая должна была стать свидетельницей на свадьбе. В этот момент Фрэнк как раз снимал второй сапог возле входной двери – Милли была патологически чистоплотна.

Он успел выпрямиться и обернуться – в следующий момент у него в объятиях оказалась совершенно голая и отчаянно вопящая девица, незнакомка, которая вцепилась в него изо всех сил. Миллисент Риджбек, поспешившая из кухни навстречу жениху, а потом и на помощь подруге, остановилась на пороге в некотором смятении. Уж больно двусмысленно выглядела эта картина: Фрэнк, сжимающий в объятиях обнаженную Морин!

В этот момент раздался скрипучий голосок тетушки Мэг, неслышно появившейся из боковой двери:

– Милли, детка, а почему твоя подруга обнимает твоего жениха? Они так хорошо знакомы? И почему она без одежды? Мне кажется, это не вполне удобно. Она же вся скользкая, Фрэнки трудно ее держать...

– Тетя!

– Миссис Риджбек, я, это, того...

– О боже!!!

Морин отпрянула от Фрэнка и вихрем унеслась наверх. Про себя Фрэнк подумал, что более симпатичной попки ему видеть не приходилось, но благоразумно промолчал, а потом крикнул вслед Милли:

– Если что, я здесь!

Милли влетела вслед за Морин в комнату и схватила трясущуюся подругу за руку. К чести Миллисент надо сказать, что ревность ни на секунду не затмила ее синие очи, в них была только искренняя тревога.

– Морри, что?! Что случилось? Почему ты так страшно кричала?

– Там... там он... Боже, я не хочу жить!

Милли решительно распахнула дверь ванной комнаты.

На гладком белом кафеле блаженствовал под прохладными струями воды коричневый таракан размером с огурец.