Пытка для гения

1

Прости, что именно я сообщаю тебе горькую новость, но ты никогда не будешь счастлив. Говоря эти слова, я не хочу причинить тебе боль. Просто я считаю, что должен быть честен с тобой, прежде чем мы начнем. Надеюсь, ты оценишь мой поступок, потому что отныне на справедливое к себе отношение можешь не рассчитывать.

Итак, повторяю: ты никогда не будешь счастлив. Я написал это черным по белому.

Выйди на улицу в самый знойный, солнечный день и негромко произнеси вслух: «Я никогда не буду счастлив». Несмотря на жару, из уст твоих вырвется облачко морозного пара. Постарайся произнести эту фразу с достоинством, как подобает мудрому человеку. «Я никогда не буду счастлив!..» Потренируйся.

Когда я думаю о тебе, мне представляется рисованная туча, нависшая над твоей головой, что-то вроде персонального ливня. Ты промок насквозь, у тебя поникший вид, и ты вечно простужен, потому что никак не удается обсохнуть. Ненастье нагоняет на тебя тоску, ты плачешь. Слезы текут ручьем, потом испаряются и собираются в новую, еще более черную тучу. Ты опять проиграл.

Твой удел — скорбь. У тебя никогда не будет девушки. Ты не станешь спасителем мира. Не найдешь истинную любовь или верного друга. Тебя ждут постоянная неудовлетворенность и лишения. У других все всегда будет иначе, интереснее… тебе же предстоит лишь тяжкий труд. Дни твои будут долгими и унылыми, ночи — одинокими и безотрадными. Твоим надеждам на лучшее не суждено сбыться. И уж точно тебе никогда не обрести душевного покоя.

Порой ты будешь падать на колени и истошно выть, обращая свою мольбу к любому, кто способен ее услышать. Однако Сущность, именуемая Богом, бессильна тебе помочь — и не поможет.

В моем воображении небеса — это огромный город из лучистого хрусталя. Там, в самом высоком сверкающем небоскребе, за дверью без ручки сидит Мэр и неустанно заключает сделки. Попасть к нему на прием невозможно, на звонки он не отвечает. Еще я вижу целый сонм прекрасных белокурых ангелов; у них нет ни ног, ни гениталий; они слетаются вместе и, захлебываясь от смеха, указывают вниз. «Бедолаги!» — хихикают они над нами. Твой вид здорово их потешит.

Скорее уж не они, а мы ответим — или не ответим — на твои молитвы. Мы будем следить за тобой и вершить твою судьбу. Не боги и не ангелы, не мертвецы — мы, мужчины и женщины, взрослые люди с тайными намерениями, вовлеченные в хитрую паутину интриг. Бывшие дети.

Мы дадим тебе самое необходимое, но откажем в исполнении желаний. Мы проследим, чтобы все пути к благополучию были отрезаны. Если вдруг, по нашему недосмотру, тебе доведется испытать чувство, похожее на счастье, насладись им на всю катушку. Выпей его досуха, потому что мы не позволим ему продлиться.

Еще раз прости. Верно говорят, жизнь несправедлива. Для тебя — особенно. Могу утешить только одним: творения, которые ты создашь, терзаясь одиночеством и болью, надолго переживут и твое отчаяние, и нашу жестокость. Пытки, которым мы тебя подвергнем, — кратковременны, твои труды — вечны.

Поэтому от имени тех, кого ты встретишь на своем пути, я заранее прошу у тебя прощения за все муки, которые мы тебе причиним. Впереди у тебя суровое время, малыш.

Считай, что тебя предупредили.

Вопреки всему твой Харлан.

Письмо, которое я написал Винсенту, когда ему было семь лет

2

Должно быть, я здорово набрался, раз написал такое письмо. Стояла глухая ночь, что-то около половины третьего, и, закончив писать, я немедленно провалился в сон. Наверное, мне требовалось излить обуревавшие меня эмоции, поэтому я сел и, не помня себя, выплеснул свои чувства на чистый лист, благо канцелярские принадлежности в номере имелись.

Это письмо предопределило жизнь Винсента на последующие полтора десятка лет, которые мы проработали вместе. Пятнадцать лет Винсент страдал от безответной любви, болезней, депрессии, от прочих несчастий, и почти за всеми его бедами прямо или косвенно стоял я. Инновационная компания под названием «Новый Ренессанс», специализирующаяся на индустрии развлечений, наняла меня, чтобы я доставлял Винсенту муки, а он постоянно черпал в них вдохновение и создавал шедевры.

На следующий день я заставил Винсента прочесть письмо вслух. Мы были одни: только я и он, да еще щенок, которого я потом отравил. Мы сидели в гостиной дома (позже я его сжег). Хотя ему было лишь семь, Винсент безукоризненно прочел письмо — правильно произнес все слова и не сделал ошибки даже в слове «гениталии», лишь изредка запинаясь из-за неразборчивости моего почерка.

Мне не следовало писать подобного письма. Узнай о нем мистер Липовиц, меня бы в лучшем случае уволили. Однако благодаря этому письму я всегда имел право сказать, что с самого начала объяснил Винсенту истинное положение вещей. Большинство детей не получает столь откровенной информации от взрослых. Жаль, что никто не написал мне похожего письма, когда я был ребенком.

Тем не менее я подозреваю, что мои слова не отложились в светлой головке Винсента. Закончив читать, он тут же бросил письмо на диван, купленный в комиссионном магазине, и принялся дурашливо скакать по комнате, изо всех сил стараясь меня развеселить. Он видел, что я вот-вот расплачусь, выслушав из уст ребенка жестокие слова циничного старика. Циничного старика, которому тогда было двадцать восемь.

3

Вероятно, я был не настолько бессердечен, как требовалось, раз маленькому негоднику на второй же день знакомства почти удалось вышибить из меня слезу. Однако в то время я очень любил размышлять, кто более достоин жалости — старые люди, которые все видели, все имели и затем потеряли, или же дети, пока не ведающие, что им предстоит познать, иметь и потерять. Перед моими глазами было самое печальное зрелище: ребенок, обладающий скорбной мудростью старца. Я подумал об этом, когда Винсент читал мое письмо. Но я не заплакал.

В последний раз я плакал в восемнадцать лет. Причиной тому была Рэйчел Хэнкс — первая девушка, которую я принял за любовь всей моей жизни.

Рэйчел Хэнкс: любимая группа — «Кьюэ», любимый телесериал — «Твин Пикс», любимый кинофильм — «Избавление».

Мы встречались где-то с полгода, когда я, к своему ужасу, открыл, что моя девушка отсасывает у других парней. После того как я обвинил ее в этом тайном пороке, она объявила о разрыве наших отношений. В общем, я такому повороту не удивился, поскольку моя первая рок-группа, «Ботчилизмс», только что развалилась, и у Рэйчел больше не было особых причин оставаться со мной.

Однако вернуться к прежнему одиночеству я пока не мог. Я все еще желал ее. Рэйчел оказалась лгуньей и притворой, да и на меня ей было плевать, но именно в этот момент я хотел ее как никогда. Мы сидели в ее полутемной гостиной и вели утомительный разговор, как будто вновь и вновь крутили одну и ту же надоевшую пленку. Я вяло пытался уличить ее во лжи, она умело изворачивалась. Наконец Рэйчел сказала:

— Ладно, Харлан. Если ты и вправду так сильно меня любишь, заплачь.

— Как это?

— Поплачь ради меня. Покажи, как много я для тебя значу. Выдави хоть одну слезинку, и я останусь с тобой навсегда.

Она не шутила. А я не плакал с тех самых пор, как мальчишкой в кровь разбил лодыжку. Я не проронил и слезинки, даже когда несколько лет назад умер мой отец, а тут вдруг Рэйчел, преспокойно накручивая на палец локон, потребовала, чтобы я заплакал ради нее.

Она сидела на диванчике напротив меня, а я глядел на это бессердечное создание, наделенное грудными железами, на изгибы ее скрещенных ног — и поймал себя на том, что пытаюсь заплакать. Я представил себе жизнь без нее, но это не подействовало, ведь мы еще не расстались. Мне нужны были воспоминания, образы, прошлое, которого я предпочел бы избежать.

Я подумал о Рождестве в доме престарелых, о приютах для умственно неполноценных детей. Представил себе приспущенные флаги и кое-как сколоченные могильные кресты у дороги. Вспомнил трехлетнего сынишку Дж. Ф. Кеннеди, по-военному салютующего перед гробом отца, последний день летних школьных каникул и фильм «Язык нежности». И дряхлого старца, одиноко жующего жареную картошку в кафе быстрого обслуживания. Вспомнил отца — молодого, энергичного, веселого, потом — прикованного к постели, на пороге смерти, и его же — опять в молодости. Я представил пивную бутылку, опорожненную на три четверти, и свое детство, особенно его светлые моменты. Все эти мрачные картины проплывали в моем воображении, и — да, я уронил слезу. Она покатилась по моей щеке, и девушка, которую я наивно принимал за свою первую любовь, слизнула ее.

— Мне нравится, что слезы такие соленые, — сказала Рэйчел, отлично зная, что на следующий день бросит меня.

4

Но в тот день с Винсентом я сдержался. Он просто не позволил мне расплакаться, наоборот, насмешил до колик, распевая йодлем, словно маленький альпинист из телеигры «Хорошая цена». Он терся о мои ноги, как котенок, выделывал разные коленца и в конце концов меня успокоил. Я взял себя в руки, принял подобающее выражение и вошел в роль менеджера.

Предполагалось, что Винсент должен воспринимать меня как опытного наставника, занимающего важное место в его жизни, взрослого, который всегда рядом, которого нужно слушать и слушаться. Я оделся соответствующим образом: отцовская куртка свободного покроя — с заплатками на локтях, белая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей, простой темный галстук, который я по привычке ослаблял у ворота, серые слаксы и редко видевшие щетку черные туфли с мелкими рядами дырочек. Несмотря на всю нелепость затеи, я был обязан излучать вид утонченного профессионала.

Даже в двадцать восемь я бы с удовольствием оделся в линялые джинсы и футболку, но для этой работы постарался придать себе изысканный вид, нечто среднее между щеголеватостью и небрежной урбанистической элегантностью. Я уже начал лысеть и намеренно подчеркивал линию лба с помощью прически. Каштановые волосы, которые я тщательно зачесывал назад, на лбу росли своеобразным треугольным выступом и служили неотъемлемой деталью моей наружности. Мое угловатое тевтонское лицо с резкими чертами было всегда чисто выбрито. Крупные торчащие уши и острый нос придавали мне легкое комическое сходство с Джорджем Клуни. Свою, мягко говоря, «привлекательную уродливость» я компенсировал определенным стилем.

Однако мой внешний вид не имел особого значения, потому что Винсент его не замечал. Впрочем, он не обращал внимания и на то, как выглядел сам.

— Винсент, ты понимаешь, о чем я написал тебе в письме?

— Да, — ответил он, уселся на диван и взял на руки щенка, маленького коричневого терьера, как две капли воды похожего на Тотошку из «Волшебника страны Оз».

— Так что я там написал?

— Ты написал, что все будут меня обижать, и мне будет грустно.

— Точно. А я помогу тебе стать великим писателем и сделаю так, что твои произведения разойдутся по всему свету, договорились? Хотя сразу предупреждаю: тебе придется несладко. Гарантирую суровые деньки.

Винсент посмотрел на меня и кивнул, не переставая поглаживать брюшко терьера. Однажды он напишет песню об этой собаке, песня возглавит хит-парады, но все будут думать, что речь в ней идет о женщине.

— Послушай, — продолжил я. — Если хочешь, чтобы я оставил тебя в покое, так и скажи. Просто скажи, чтобы я ушел прямо сейчас, и я уйду. Без меня ты проживешь нормальную, тихую жизнь.

Винсент молча гладил собаку.

— Мне уйти? — спросил я после затянувшейся паузы.

— Нет.

— Почему?

— Ты добр ко мне.

— Неправда. Ты только что прочел письмо. Оно ведь совсем не доброе, правда?

— Никто раньше не писал мне писем.

— Ну, мне тоже никто не пишет. Не знаю, кто еще, кроме меня, по старинке пишет письма на бумаге.

— Почему?

— Во-первых, есть электронная почта, а во-вторых, это никому не интересно.

— Я и по электронной почте ничего не получал.

— Невелика беда. Терпеть не могу электронные письма. Я вообще перестал пользоваться электронной почтой.

— Почему?

— Причин много. Больше всего я бесился, когда в моем ящике лежало по пятьдесят непрочитанных сообщений, а потом оказывалось, что сорок девять из них — «спам», почтовый мусор, и почти во всех письмах написаны самые настоящие гадости. Нет, ты точно не хочешь, чтобы я ушел?

На меня уставились две пары щенячьих глаз, обычное выражение лица Винсента — тревожное и печальное. На протяжении всей его жизни люди будут задавать вопрос: «Винсент, с тобой все в порядке?» и слышать в ответ недоуменное: «А что?»

— Я тебе не нравлюсь? — спросил он.

— Еще как нравишься, черт возьми! Я просто охрене… то есть, я хотел сказать, балдею от тебя.

Винсент засмеялся и закрыл ладошками уши терьера. Я и не сознавал, каким порой бываю вульгарным и грубым, пока не очутился в присутствии ребенка, равно как не сознавал, насколько часто говорю о смерти, до тех пор пока мне не пришлось присутствовать на похоронах.

— Дело в том, Винсент, что ты блестяще одарен, и я хочу использовать каждую частичку твоей одаренности, чтобы ты мог помочь людям, огромному количеству людей. С твоей помощью они будут развлекаться, не становясь при этом глупее. Вот для чего создан «Новый Ренессанс». Однако способы, которые мы применим, чтобы воспользоваться твоими талантами, совсем не шуточные. Тебе не придется веселиться.

— Значит, я все-таки тебе нравлюсь?

— Очень нравишься, поэтому я хочу объяснить тебе все именно сейчас и предоставить выбор, хотя не должен этого делать. Вели мне проваливать, и я уйду.

— Ничего страшного. Может, у меня все будет хорошо.

— Не будет.

— Будет.

— Я знаю наверняка, что нет.

— Да.

— Нет.

— Да!

— Нет.

— Да.

Через какое-то время я сдался.

— Ну хорошо, Винсент. Ты победил.

Я чуть было не сказал: «Ты сам виноват», но передумал и вместо этого произнес:

— Включай-ка свой ящик, поглядим, насколько все плохо.

Винсент потянулся за пультом, а я забрал с дивана свое письмо и сунул его в карман куртки.

Харлан Айффлер: любимая группа — «Дэд милкмен», любимое телешоу — «Прямой эфир в субботу вечером», любимый кинофильм — «Пьянящая любовь».

Винсент включил телевизор, и я жестом попросил его передать мне пульт.

— Вообще-то кто знает, — сказал я. — А вдруг ты прав? Вдруг ты докажешь мне, что я ошибался, и будешь счастлив, как обычный человек?

Тогда я впервые солгал Винсенту, и с этой лжи началась моя скользкая карьера темного ангела за плечом юного дарования; жестокого хранителя, с безмятежной улыбкой влезающего в настоящее и будущее талантливого ребенка. С этой ложью я привил Винсенту нечто столь же пагубное, как ядовитый порошок, который через много лет тайком подсыплю ему в кофе. Я позволил обреченному созданию, не знавшему отца, заразиться иллюзией надежды и при этом имел наглость смотреть ему в глаза.

5

Каждую ночь, каждую секунду, все семь дней в неделю ее образ будоражил умы как минимум дюжины снедаемых любовью мужчин. Воспоминания об этой роскошной женщине лишали несчастных сна, превращали в похотливых безвольных слабаков, гипнотизирующих взглядом телефон. Я знаю это, потому что сам был одним из них.

Как в таком непримечательном месте могло появиться на свет столь совершенное создание, навсегда останется для меня загадкой. Тем не менее она вышла из мутного генофонда захолустного городка, будто Афродита из пены морской, и с той поры начался отсчет разбитых ею сердец.

Даже имя ее казалось чересчур красивым для такой дыры, какой был Крэмден, маленький городишко в южной части Иллинойса; слишком изящным и певучим, чтобы грубые скоты и хамы, составлявшие мужскую половину населения города, ежедневно мусолили его во рту. «Вероника, Вероника, Вероника». Имя сверкающим облаком парило над их головами, моментально заглушая ломоту в телах, уставших от тяжелой работы. Я представляю, как они громко шептали его, только чтобы услышать волшебное звучание: Вероника. Ве-е-ро-о-ни-ка-а.

Ее черты были безупречны — ни одного изъяна, ни малейшей асимметрии. Чувственные губы — идеальны. В жемчужных зубах, открывающихся в обворожительную улыбку, — наверняка ни дырочки. Ни одного прыщика на атласной коже. Макияж — безукоризнен, хотя и излишен.

Смотреть на ее миниатюрное тело было сладкой мукой; наблюдать, как она двигается, — истинной наградой. Ее притягательные формы неизменно вызывали присвисты и громкие вздохи восхищенных самцов. Ростом Вероника была всего чуть больше пяти футов, но от макушки до пяток ее восхитительное тело имело все нужные изгибы, причем упругая плоть будто светилась изнутри.

Она была невероятно, невозможно прекрасна. Ее красота разила наповал. Один взгляд этой женщины — и самый отъявленный упрямец был готов согласиться, что силы тяжести не существует.

Все мечтали обладать ею. Все тайно желали ее, и мужчины, и — по-своему — женщины. Похотливые взгляды придавали великолепию Вероники новую силу. Жадные глаза сластолюбцев горели неудовлетворенным вожделением, и лучи этого пламени проникали сквозь ее сливочную кожу внутрь, к самым дальним клеточкам тела.

В двадцать два года Вероника была на третьем месяце беременности, носила пятого по счету ребенка и отчаянно пила, рассчитывая убить нерожденное дитя. Беременность ее раздражала. Придя к выводу, что результат не стоит страданий, она не хотела снова корчиться в родах. Начиная с третьего ребенка, муки были просто невыносимы. Врачи немало попотели, вытаскивая Винсента из ее чрева.

6

После того как в 1990-х годах произошло слияние «Интернэшнл юнайтед интернет компани» и развлекательной корпорации «Глоуб-Тернер», «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер» стала крупнейшей и самой высокодоходной в мире медиа-компанией.

«Ай-Ю-Ай» и сама являлась продуктом слияния двух мощных компьютерных фирм, а «Глоуб-Тернер» возникла в результате объединения двух медиа-корпораций. Поскольку более мелкие фирмы не обладали жизнеспособностью, необходимой в современных условиях глобализации, «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер» предстала миру в виде этакой корпоративной Пангеи, после чего нам, потребителям, оставалось лишь заселить ее. Она превратилась в медиа-империю, которую мы поддерживали, зачастую не подозревая об этом, ведь она присутствовала в нашей жизни так же повсеместно и невидимо, как углекислый газ в атмосфере.

Прежде всего по уровню дохода «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер» опережала своего ближайшего конкурента более чем на 50 %. Внутри этого всеобъемлющего царства функционировало одно из крупнейших книжных издательств, самая крупная в мире звукозаписывающая компания, большинство каналов кабельного телевидения (включая почти все новые), бессчетное количество игровых шоу и сериалов, распространяемых по всем телесетям, более тысячи двухсот радиостанций, свыше ста концертных площадок, а также популярная система видеоигр. Присутствие компании ощущалось даже в правительстве, ее корпоративные интересы в Конгрессе представляли как демократы, так и республиканцы.

Однако, несмотря на то, что «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер» была колоссальной денежной машиной, функционирование которой обеспечивали многие тысячи работодателей и работников, за громадной коммерческой империей стоял, по сути дела, один-единственный человек. Простодушный барон-разбойник по имени Фостер Липовиц давно мечтал основать всемирную спутниковую империю, и к концу века ему это удалось.

К тому времени, как на свет появился Винсент, доля собственности мистера Липовица в «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер» составляла такую значительную часть, что уволить его было невозможно. Благодаря глобальной олигополии, им же и созданной, он обладал поистине фантастическим могуществом, которое делало его возможности почти безграничными. Как правило, он сидел в своем роскошном кабинете, где на стенах висели плазменные телевизоры, и выстраивал виртуозные бизнес-схемы. Попасть к нему на прием можно было лишь по предварительной записи за несколько месяцев вперед.

К семидесяти годам внутренности мистера Липовица начал разъедать рак. Болезнь заставила его по-другому взглянуть на тысячедолларовые счета и дорогих проституток, увертки от налоговых расследований и судебные иски акционеров, на десятилетия обмана и безжалостного истребления конкурентов. Он взялся за инвентаризацию всей своей жизни, и увиденное отнюдь не привело его в восторг. Мистер Липовиц задумался о том, что останется после него, и эти раздумья вкупе с чувством отвращения и вины породили идею, которая затем воплотилась в проект под названием «Новый Ренессанс» (дочернюю компанию «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер»).

7

Когда я познакомился с Винсентом, у него было два брата и сестра. Все они жили в облезлом доме под закопченной крышей, играли с собачьими жевательными игрушками и ели арахисовое масло, которое их мать предусмотрительно держала на нижней полке, чтобы дети всегда могли его достать.

Старшего брата Винсента звали Дилан. Отцом его, по всей вероятности, был двадцатилетний торговец наркотиками. Веронике тогда едва исполнилось тринадцать.

Спермодонором № 2 являлся либо футболист, звезда местного колледжа, либо кто-то из его товарищей по команде. Слабенький мальчик, нареченный Винсентом, не прожил и двух недель.

Личность спермодонора № 3 остается тайной, хотя, по предположению Вероники, дитя появилось на свет в результате того, что в пятнадцать лет она с кем-то «потрахалась ради удовольствия». Ребенок — опять мальчик и опять нездоровый, — однако, выжил, и Вероника снова решила назвать его Винсентом.

Сперма № 4 скорее всего принадлежала преуспевающему хирургу, мужу и отцу двоих детей. Альтруист оказался настолько щедр, что подарил восемнадцатилетней Веронике и ее новорожденной дочери Саре маленький домик, в котором позже рос Винсент и который я потом спалил дотла. Домик, разумеется, стоял на самом отшибе.

Спермодонором № 5, вероятно (стопроцентной уверенности в этом нет), был сладкоречивый тридцатипятилетний иммигрант, оказавшийся в Штатах проездом. Он женился на Веронике, а потом внезапно покинул город. От него у Вероники остался не только сын Бен, но и фамилия: Джайпушконбутм.

Вероника Джайпушконбутм.

8

Десятилетия ненасытной алчности и грязного бизнеса — далеко не все, что заставляло мистера Липовица сгорать от стыда. Что по-настоящему вызывало у постаревшего, умудренного опытом и теперь уже неизлечимо больного человека чувство отвращения к себе, так это воцарившиеся в сфере искусства пошлость и убожество, порожденные его жадностью, все те омерзительные суррогаты, которые доступны публике только потому, что Фостер Липовиц рассчитывал сколотить на них кучу денег.

Например, за один только год более 65 % прибыли кино-компании «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер» принесли всего-навсего три фильма, выпущенные в июне и июле. Все три картины были донельзя напичканы спецэффектами и лишь слегка разбавлены диалогами. Вот они: «Смерть-2», снятая по мотивам популярного комикса; «Смоки и Бандит-2069» — футуристическая версия фильма 1970 года с Бертом Рейнольдсом, чью роль сыграл Эштон Катчер; и, наконец, «Экстримеры-3» — кинобайка о сексапильных вампирах-шпионах, увлекающихся экстремальными видами спорта.

Пока талантливые питомцы «Нового Ренессанса» не начали пополнять рынок шоу-продукции своими творениями, телевидение тоже не доставляло мистеру Липовицу особой гордости. Эфир заполонили реалити-шоу. Стоили они сущие гроши, поскольку для них не требовалось ни сценаристов, ни профессиональных актеров. Зачастую эти программы отупляли и развращали зрителя, но мне нравилось их смотреть. Реалити-шоу давали возможность увидеть, как молодые люди общаются между собой, при этом избавляя от необходимости находиться в их среде. Однако за исключением того, что я мог посмеяться над молодежью, без риска услышать в ответ оскорбления и ругательства, реалити-шоу не представляли никакой ценности.

Одна из таких программ, съемки которой вела компания «Эмпайр телевижн» (подразделение «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер»), демонстрировала в телеэфире жизнь неприлично богатой звезды. Известности она добилась благодаря своему огромному бюсту, а состояние получила, выйдя замуж за столетнего миллиардера (к моменту съемок уже почившему). По сюжету другого шоу, двенадцать лесбиянок сомнительной красоты поселили в однокомнатной квартире. Что касается передач с настоящим сценарием, не могу вспомнить ни одной стоящей. Телешоу пачками швырялись в эфир, и если в течение трех-четырех недель они не удерживали рейтинг, их немедленно закрывали.

Гаже всего, однако, было радио, многие годы находившееся в руках «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер». Уровень рок-музыки катастрофически упал, и от ее ужасающего однообразия казалось, что в мире осталась только одна группа с корявым названием, пережаренным звуком, гнусавыми вокалистами, скучными мелодиями и периодическими переходами на рэп. Кстати сказать, рэп, эта однородная масса, сходная с гомогенизированным молоком, приобрел необычайную популярность среди юношей. Мужская часть молодого населения составила выгодный сегмент рынка для продажи продукции в стиле «будь крутым мачо, закадри телку, слови кайф и отстрели башку всем уродам».

Поп-музыка являла собой полное убожество. Единственной альтернативой блеклым рок- и рэп-исполнителям в эфире радиостанций служили отвратительные группы безголосых мальчиков или едва одетых бесстыдниц, не владеющих музыкальными инструментами и не написавших ни одной собственной песни. Эти группы штамповались в студиях с лейблами корпорации «Тернер», а отсутствие способностей «полуфабрикатов» компенсировалось похабным вихлянием на сцене. Ритм-энд-блюз и кантри слились воедино и уже практически ничем не отличались от поп-жанра.

Судя по всему, основная масса публики с готовностью поглощала любые экскременты, распространяемые посредством аудио-видеоносителей и эфирных волн. Несмотря на то что под слоем этой шелухи все-таки были действительно хорошие артисты — и старые, и новые, — Липовиц знал, что невзыскательная аудитория, вероятно, никогда о них не услышит. Значит, его роль — донести искусство до зрителя. Он должен заменить бессмысленное кривляние, которым современная шоу-индустрия заморочила голову публике, на нечто содержательное.

Фостер Липовиц: любимый композитор — Гектор Берлиоз, любимый телесериал — «Все в семье», любимый кинофильм — «Сладкая жизнь».

Перед смертью Липовиц надеялся увидеть, как стрелка на шкале ценностей в сфере массового развлечения качнется от коммерции к искусству. Рак не торопился сделать свое дело, путь Липовица к цели тоже был не быстрым. Медиа-магнат поставил задачу — ни больше ни меньше — вырастить новых людей искусства, долгие годы обучая юных рекрутов и пестуя их таланты. Липовиц имел достаточно денег, чтобы оплатить новейшие экспериментальные виды лечения, призванные задержать рост его опухоли, и это было весьма кстати, поскольку времени на осуществление проекта требовалось много. Винсент еще даже не познал, что такое разбитое сердце.

9

В шесть лет Винсент стал одним из четырехсот пятидесяти семи детей, принятых в «Новый Ренессанс» — академию, расположенную в Кокомо, штат Индиана. Всем ученикам предоставлялась стипендия, которая полностью покрывала расходы на питание и жилье.

Тысячи родителей набирали бесплатный номер «Нового Ренессанса», увидев объявление, гласившее:

ВНИМАНИЮ МАМ И ПАП!

ВАШ СЫН / ВАША ДОЧЬ (ОТ 5 ДО 12 ЛЕТ) ПРОЯВЛЯЕТ ПРИЗНАКИ ОДАРЕННОСТИ В СФЕРЕ ИСКУССТВ?

ВЫ ЗАМЕТИЛИ У НЕГО / НЕЕ ТАЛАНТ К ПИСАТЕЛЬСТВУ, СОЧИНЕНИЮ МУЗЫКИ ИЛИ ИНЫЕ ТВОРЧЕСКИЕ СПОСОБНОСТИ?

ЕСЛИ ТАК, ВЫ МОЖЕТЕ ПОДДЕРЖАТЬ НАШЕ СТРЕМЛЕНИЕ ПОВЫСИТЬ УРОВЕНЬ НАЦИОНАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ

ЗВОНИТЕ ПРЯМО СЕЙЧАС: 1-800-555-4297

Текст размером на всю полосу в течение шести месяцев печатался в каждом из тысячи пятисот тридцати пяти журналов, принадлежащих корпорации «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер». Вероника позвонила по указанному номеру, наткнувшись на объявление в таблоиде «Нэшнл интрудер». По телефону ей объяснили, что компания «Новый Ренессанс» открывает специальную академию для творчески одаренных детей, в преподавательский состав которой войдут лучшие представители мира искусств.

Убедившись, что возраст Винсента соответствует критерию и что, по словам матери, он проявляет как писательский, так и композиторский талант, к телефону пригласили мальчика. Всем детям в качестве теста на креативность предлагалось закончить простое предложение: «Я прав, потому что…» Ответ Винсента прозвучал так: «Я прав, потому что… ты — лев».

После этого в адрес Вероники выслали бланк заявления о приеме. К заполненному бланку требовалось приложить образец работы Винсента.

10

Правитель Земли

(сочинил Винсент)

Жил-был маленький мальчик, который тайно управлял всей планетой. Он был болен и не мог делать ничего другого. Наверное, он заболел от того, что лизал пыль, кушал грязь и купался в унитазе. А еще по нему ползали микробы, и он их не прогонял. Он правил всей Землей, не выходя из дома: лежал в постели и управлял планетой при помощи бумаги и карандаша.

Его мама ни о чем не догадывалась. Больше всего она любила курить. Мама курила так много сигарет, что из пепла можно было слепить статую Свободы.

Маленького мальчика звали Малго-Далго. Однажды мама узнала, что Малго-Далго управляет Землей, потому что спряталась за шторой и подсмотрела за ним. Она позвонила в специальную службу, а потом велела Малго-Далго исполнить две мечты — ее и свою.

На следующее утро Малго-Далго проснулся в огромном доме, который был даже больше, чем все материки, если их сдвинуть вместе. Потом к нему пришли трое дяденек. Они сказали: «Сэр, вы управляете всей Землей. Решите наши проблемы». Первая проблема вот какая: дом Малго-Далго стал таким тяжелым, что Земля не могла вращаться. Малго-Далго вздохнул и уменьшил свой дом до старого размера. Вторая проблема была такая: высоченная куча игрушек Малго-Далго заслоняла собой солнце. Тогда он оставил себе всего одиннадцать игрушек — те, с которыми играл прежде, а остальные превратил в ничто. Третья проблема заключалась в том, что некоторые люди не могли сдвинуться с места, потому что им мешали деньги Малго-Далго. Он тоже решил эту проблему, и все его деньги исчезли, за исключением десяти долларов, тех самых, что лежали у него в кармане раньше.

Это было ужасно! Малго-Далго перестал быть правителем Земли. Он превратился в обычного мальчика. Нет, погодите. Это же прекрасно! К счастью, к нему больше не приходили те дяденьки и не просили решить проблемы. К несчастью, пришли другие дяденьки и отрезали ему голову на гильотине. К счастью, этого никто не заметил, потому что Малго-Далго теперь был обычным мальчиком. К несчастью, он больше не мог думать, писать и лизать пыль. К счастью, у него перестала болеть голова.

К

О

Н

Е

Ц

Сочинение Винсента, отправленное Вероникой в академию «Новый Ренессанс»

11

Фостер Липовиц пожелал, чтобы «Новый Ренессанс» построили именно в Кокомо, так как этот небольшой университетский городок в северной части Индианы находился вдали от влияния Голливуда и Нью-Йорка. Липовиц счел, что репортерам будет труднее пронюхать об академии, расположенной где-нибудь на Среднем Западе, и, соответственно, уменьшится риск того, что о проекте раструбят на всю страну и сделают из него модное поветрие.

Академия «Новый Ренессанс» размещалась в длинном двухэтажном здании из темного кирпича. Позади него, отделенные полем, стояли два ученических общежития — одно для девочек, другое для мальчиков. Перед ними не было никаких указателей или знаков, не было даже флагштока. Любой, проезжавший мимо по шоссе, не повернул бы в ту сторону и головы. Подумаешь, еще одна контора, где перебирают бумажки и сводят местные сплетни.

Изнутри стены и пол вестибюля были отделаны белым мрамором, потолок выкрашен золотой краской. Деревянные полы в просторных классах сверкали блеском, на стенах висели картины различных художников от античности до наших дней. Переднюю стену во всех классных комнатах занимал большой компьютерный монитор, выполнявший роль суперсовременной доски. Кроме того, на нем демонстрировали фильмы, телевизионные передачи и слайды. Каждый класс, оборудованный по последнему слову техники, предоставлял ученикам полный доступ к изучению прошлого.

Ни актового, ни спортивного зала в школе не было. На переменах малыши могли побегать на улице, хотя к этому их не принуждали. Предметы для посещения разрешалось выбирать. Обязательным был только курс под названием «Основы», где обучали арифметике, грамматике и другим начаткам знаний. Математика не преподавалась. Надо отметить, что Липовиц выбил для своей академии всю необходимую аккредитацию. Я слыхал, это стоило недешево.

Обучение в школе велось по «годам». Ученик имел право покинуть школу по завершении любого года. После того как преподаватели выносили вердикт о его готовности окончить заведение, выпускник мог начать карьеру в выбранной сфере искусства. За исключением того, что классы дробились по возрастным группам, в школе не было ничего необычного. Дети приходили сюда, чтобы оттачивать свои таланты и учиться на примерах великих мастеров прошлого.

Позднее Винсент изобразит эту школу в сценарии к фильму «Академия разбитых сердец». В основу фильма он положит психологические трудности, которые испытывал в школе подростком. Со временем этот фильм завоюет такую же горячую любовь зрителей, как и классические молодежные ленты Джона Хьюза «Шестнадцать свечей» и «Клуб «Завтрак».

Учитывая широту интересов Винсента, перечень выбранных им предметов оказался более сложным по сравнению с расписанием среднего ученика. Он не мог выделить для себя музыку, кинематограф или телевидение, поскольку обладал способностями во всех трех направлениях — кстати, еще одна причина, по которой мы его отобрали. Вот как выглядело расписание его уроков в первый год обучения:

10:00–10:50 — История рок-н-ролла

11:00–11:50 — Классический американский роман

12:00–12:50 — Большая перемена

13:00–13:50 — Основы

14:00–14:50 — Письмо I

15:00–15:50 — Основы комедии

16:00–16:50 — Критика кино

Помимо того, что «Основы» были единственным обязательным курсом, этот предмет имел особенность, о которой не упоминалось ни в учебном плане, ни в методических пособиях. Всем преподавателям «Основ» в конце года надлежало составить характеристику личности каждого ученика. Школьники не подозревали о том, что за их поведением наблюдают, а учителя не знали, с какой целью документируют наблюдения.

12

«Ученик проявляет поразительный для своего возраста интеллект. Налицо исключительная одаренность. Письменные работы соответствуют уровню седьмого года обучения. Чрезвычайно развито воображение, огромный творческий потенциал. Умен не по годам. Сообразителен. Большая тяга к знаниям. По прилежанию намного превосходит одноклассников, однако высокие результаты в учебе достигаются отчасти в ущерб личностному росту.

Ученик социально неадекватен. Плохо одет, неопрятен, имеет нездоровый вид. Вызывает неприязнь сверстников по причине явного умственного превосходства и склонности к уединению. Самооценка занижена, что, вероятно, связано с бедностью. Прогулкам на свежем воздухе предпочитает чтение в комнате. Замкнут, нелюдим. Застенчив. Постоянная тревожность вкупе с хилым телосложением делают ученика предметом насмешек. Одноклассники часто выбивают у него из рук книги, передразнивают. Когда его задирают, поворачивается и уходит, иногда прячется и в одиночку плачет. В письменных работах создает свой собственный сказочный мир.

Незначительные нарушения дисциплины, которые иногда позволяет себе ученик, педагогами игнорируются в силу наличия у него высокой трудовой этики и серьезных достижений в учебе. Внимателен и вежлив, однако нередко выражает недовольство полученным заданием и оспаривает мнение преподавателя. Получив замечание, еще больше замыкается в себе. Работы ученика безукоризненны, их качество стабильно улучшается. Регулярное упущение — забывает указывать фамилию на листах с работой.

Наиболее точная характеристика — болезненно чувствителен. Проявления его тонкой восприимчивости особенно заметны на письме и делают ему честь, хотя, принимая во внимание возраст ученика, порой вызывают беспокойство.

В общем и целом в плане творческого развития ученик очень перспективен, однако представляет серьезную проблему как действующий член общества. Высока вероятность непредсказуемых последствий».

Из личного дела Винсента.

Запись сделана по завершении первого года обучения в академии «Новый Ренессанс»

13

Когда первый учебный год закончился и академия закрылась на каникулы, фотокопии четыреста пятидесяти семи личных дел были направлены экспресс-почтой в адрес кинозвезды Стивена Силвейна. Силвейн ознакомился со всеми, отобрал из общего количества четыре десятка и той же экспресс-почтой отправил Фостеру Липовицу.

В Лос-Анджелесе мистер Липовиц сидел за огромным столом в своем роскошном кабинете на тридцать первом этаже здания, принадлежащего корпорации «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер», и внимательно изучал каждое из сорока дел. В итоге он сократил их число до семи. Семь личных дел прислали мне — вместе с адресами электронной почты и телефонными номерами. В мою задачу входило побеседовать с родителями всех детей и по результатам выбрать одного, наиболее соответствующего нашим требованиям. Среди этих родителей была и Вероника.

— Алло?

— Добрый день. Я могу поговорить с миссис Джайпушконбутм?

— Слушаю.

— Меня зовут Харлан Айффлер. Я сотрудник «Нового Ренессанса».

— Гм… А что случилось?

— Академия назначает менеджеров для наиболее перспективных учеников. Винсент определенно входит в их число.

— Каких еще менеджеров?

— Мы хотим, чтобы дети сосредоточились на творчестве, а карьерой наших маленьких гениев занимались специально привлеченные люди.

— Типа заключали за них контракты и все такое?

— В общем, да. То есть, конечно, это работа наших агентов. Я лично хотел бы стать менеджером Винсента. Похоже, его ждет большое будущее.

— А с кем вы работали раньше?

— Пока ни с кем. Однако наш проект несет в себе такие новаторские идеи, что это не имеет особого…

— Раз Винни такой умница, ему, наверное, нужен крутой менеджер?

— Согласен. Я работаю в паре со Стивеном Силвейном, если это имя вам о чем-нибудь говорит.

— А то.

— Я бы хотел поподробнее узнать о Винсенте.

— Валяйте.

— Не могли бы вы коротко рассказать о его жизни?

— Ему только семь, чего рассказывать-то?

— Хотя бы основные факты.

— Так, дайте подумать… Я вообще не хотела его рожать. Это мой второй… нет, третий ребенок, если считать первого Винсента.

— Первого Винсента?

— Угу. Который был до него. Прожил, кажется, недели две.

— Винсент знает, что у него был брат с таким же именем?

— Еще бы. Сколько себя помню, все расспрашивает о нем.

— Ясно. А почему вы дважды давали мальчикам имя Винсент?

— Нравилось оно мне, вот и все. Я взяла его из песни той группы, «Дог Пэк», она так и называлась — «Винсент».

— Замечательно. Это песня о Ван Гоге.

— Откуда?

— О Винсенте Ван Гоге, художнике.

— A-а. Да я слов не слушала, тащилась от драйва.

— На самом деле «Дог Пэк» просто перепели композицию «НОФКС», а те сделали кавер-версию песни Дона Маклина. Он-то ее и сочинил.

— Вы, видать, в музыке разбираетесь.

— Спасибо. Я раньше работал музыкальным критиком. Скажите, какое у Винсента второе имя? У меня здесь не записано.

— Никакое. Я не давала детям двойных имен, пока не родила Сару Мишель.

— Роды были тяжелые? Я имею в виду Винсента.

— О да. Пыхтела почти сутки. Все думали, что он тоже умрет. Так семь лет и не вылезает из болячек.

— Чем он болен?

— Ой, знаете, ничего страшного, он здоров. Забудьте, что я сказала.

— Миссис Джайпушконбутм, мы не отчислим Винсента из-за проблем со здоровьем. Пожалуйста, для вашего же блага отвечайте честно на мои вопросы.

— Да? Ну тогда он — жалкий тщедушный хлюпик. [Смеется.]

— Чем он болен?

— Не может нормально дышать. По-моему, у него сильная аллергия. И вообще он какой-то мелкий.

— Со зрением проблемы есть?

— Понятия не имею.

— Другие заболевания?

— Не замечала. Однажды, правда, у него по всему телу высыпала крапивница. В больнице сказали, что это реакция на кодеин. Я давала ему лекарство с кодеином.

— Аллергия на кодеин, понятно. Что еще вы можете рассказать о его жизни?

— Даже и не знаю. Вроде уже все рассказала. Какое-то время назад он выучился читать. Скорей всего его намастырил один из моих приятелей. Когда Винни плохо себя чувствовал и не мог играть, я давала ему карандаш и бумагу, и он лежал в постели, все писал и писал там чего-то часами подряд. А потом я увидела ваше объявление, и он поступил в вашу школу… Больше ничего такого с ним не было. Может, он у вас начнет звезды хватать с небес.

— Вспомните еще какие-нибудь важные события в его жизни?

— Не-а.

— Расскажите, пожалуйста, об отце Винсента.

— Прям и не знаю, что сказать.

— Винсент видел своего отца?

— Ох, черт, нет, конечно. Я и сама-то видала его один разочек.

— У Винсента есть отчим?

— Ага, только он его не помнит. Муштак бросил меня, я и глазом моргнуть не успела.

— Опишите, пожалуйста, ваши отношения с Винсентом.

— В каком смысле?

— Вы с ним близки?

— Ну да, близки. То есть у меня четверо ребятишек и пятый на подходе. К Винни я отношусь так же, как к остальным.

— Вы часто ругаете его?

— Да вроде нет.

— Как бы вы охарактеризовали ваш стиль воспитания: властный или демократичный?

— Вся власть у меня. Я спуску не даю. Либо он делает как ему велено, либо…

— Либо что?

— Либо… либо!

— Назовите ваш род занятий.

— Домохозяйка.

— У ваших родственников наблюдались психические расстройства?

— Не знаю. Кажется, у моей матери было не все в порядке с головой, но я не имею к ней никакого отношения.

— В вашей семье случались самоубийства?

— Угу. Мой отец покончил с собой, когда я была маленькая. По-моему, дед тоже свел счеты с жизнью.

— Случаи гомосексуализма?

— Уф-ф, нет.

— Винсент когда-либо примерял ваши платья, пользовался вашей косметикой?

— Мой сын — не педик!

— Хорошо, хорошо, не спорю.

— Если вы мне не верите, посмотрите мои журналы. У всех девиц на картинках губы аж синие, до того он их обслюнявил. Его уже сейчас тянет к бабам — правда, правда.

— Прекрасно. Вы предвосхитили мой следующий вопрос.

— Пред… что?

— Винсент сильно интересуется женским полом?

— Еще как! Думаю, это все, что его интересует, кроме музыки и писанины.

— Понятно. А что вы скажете о социальных навыках Винсента?

— Ничего.

— Вы замечали, что он предпочитает уединение?

— Да. Он скорее будет коситься на братьев и сестру со стороны, чем играть с ними. Чаще всего он околачивается во дворе со своей псиной.

— Отлично. На сегодня вопросов больше нет. Спасибо, что уделили мне время.

— Вы его берете?

— Винсент подходит нам по всем критериям, но сначала я должен встретиться с вами и с ним лично. Я бы хотел посмотреть, как он живет, и забрать с собой образцы его работ. Кроме того, мне нужно взять на анализ кровь и кал Винсента.

— Что за глупость!

— Послушайте, я не совсем обычный менеджер, но, мне кажется, у нас все получится, потому что ваш сын — неординарный ребенок. Наша с вами задача, миссис Джайпушконбутм, сделать так, чтобы он оставался собой и мы могли бы развить все его таланты.

— Зовите меня Вероника. Так когда вас ждать?

14

Крэмден, штат Иллинойс — городок, где Винсент провел детство, — располагался в самом сердце бестолковых земель Среднего Запада. Позднее я шутил, что мне пришлось воспользоваться машиной времени и прыгнуть назад, чтобы попасть за пределы города, в ту глушь, где он жил. В моей шутке была доля правды. Чем дальше я ехал по отвратительно узкой проселочной дороге, тем глубже забирался в прошлое. Через десять миль стало заметно главенство природы над человеком: постройки начали уступать место полям, рощам и лугам, где лениво паслись коровы. Через двадцать миль последние следы цивилизации исчезли, и окрестности, по которым ехал мой черный «линкольн-таункар» вполне можно было считать доисторическими. Я вспоминаю дорожку, ведущую к дому Винсента, и вижу в переднем дворике замызганный надувной бассейн. Он представляется мне священным местом, откуда самонадеянное, амбициозное существо однажды выбралось, чтобы заняться неблагодарным делом — вершить историю.

Впервые я подъехал к дому Винесента тем летом, когда мальчуган закончил первый год обучения в «Новом Ренессансе», за день до того, как по доброте душевной я показал ему свое мрачное письмо. В бассейне сидели трое ребятишек: два мальчика — один шоколадный, другой — с кожей желтоватого оттенка, и белая девочка. Когда я вышел из служебного автомобиля, дети прекратили игру и уставились на меня.

— Привет, чем занимаетесь? — спросил я, выискивая взглядом моего вундеркинда.

— Ничем, — сказала девчушка и плеснула в меня водой. Оба мальчугана охотно поддержали забаву.

Я рассмеялся.

— Спорим, среди вас нет Винсента?

— Нет, конечно! — возмутился мулатик. — Винсент — мямля. А зачем он тебе?

— Не скажу, — вызывающе ответил я. — А вам лучше вести себя с ним повежливей.

— Это еще почему? — осведомилась девочка.

— Потому что его жизнь может оказаться важнее, чем все ваши, вместе взятые.

Маленький мулат вылез из бассейна, схватил поливальный шланг и с воплем «Аста ла виста, детка!» направил его на меня. Глядя, как я стою под струей воды, его брат и сестра пришли в полный восторг.

— Придурок, — бросил я, направился к убогому белому домишке и позвонил в дверь. Все это время мальчишка поливал мою спину. Вероника открыла дверь. Наверное, маленький засранец убрал шланг, но точно сказать не могу, потому что в этот момент я уже грезил о том, чтобы овладеть каждым сантиметром тела его матери.

Я познакомился с Вероникой, когда ее потрясающая красота приближалась к самому расцвету. Один чарующий взор этой женщины — и я ею заболел. Любоваться на нее всю оставшуюся жизнь, закусив губу, и представлять обнаженной — мне хватило бы и этого. Смотреть, не смея коснуться, хранить грезы о ней для тех моментов, когда становится одиноко. Она — недосягаемая мечта. Лучше уж держаться от нее на почтительном расстоянии, нежели дотронуться и потерпеть неудачу — неминуемый удел простого смертного, к коим я принадлежал.

Меня сводили с ума ее брови. Тонкие, слегка изогнутые и словно подведенные. Какие у нее глаза, я не запомнил. Она так часто меняла цвет волос и стиль прически, что выделять какой-то один образ не имело смысла. Все, что я видел, неизменно вызывало мое восхищение. О натуральном цвете ее шевелюры можно было только догадываться, но больше всего Вероника нравилась мне такой, как в тот первый день, — с черными растрепанными волосами.

— Дилан, негодник, — закричала она, — извинись сейчас же, не то отправишься спать в тележку для покупок!

— Извини, — угрюмо буркнул мальчуган.

— Все в порядке, — ответил я.

Я вошел в отвратительно вонявший дом, не отводя взора от бесстыдно прекрасного зада Вероники. На ней были короткие джинсовые шорты и белая мужская майка.

— Посмотрите на себя, вы же насквозь мокрый.

И причина тому не одна, подумалось мне.

— Ничего страшного. Мне даже понравилось. На улице дикая жара.

В доме стояла жуткая духота, в нос бил запах летнего детского пота.

— Винни! Он приехал!

Смущенно шаркая, в комнату вошел Винсент. С обмотанным вокруг головы полотенцем мальчик напоминал грустного маленького пастушка. Он был одет в голубые джинсы с белой майкой и для своего возраста действительно выглядел мелковато.

— Привет, Винсент. Рад наконец познакомиться с тобой. Меня зовут Харлан Айффлер.

— Здравствуй. Они и тебя облили, да? — Мальчик снял полотенце, обнажив влажные черные волосы, и протянул его мне.

— Я и так высохну, но все равно спасибо.

— Принеси ему чистое полотенце и что-нибудь из одежды Джеффа. Найдешь в моей комнате, — приказала сыну Вероника.

— Не стоит беспокоиться, — запротестовал я.

— Нет стоит, — возразила она. — Я не хочу, чтобы вы промочили мне всю мебель.

Винсент послушно поплелся к двери.

— Обычно Винсент не выходит на улицу, но сегодня целый день прождал вас во дворе, — сообщила Вероника. — В конце концов ему пришлось зайти в дом, чтобы переодеться в сухое.

— Извините за опоздание. Я заезжал еще к одному ученику, это на полпути между Крэмденом и Сент-Луисом.

Вероника не ответила, воцарилось неловкое молчание. Я притворился, что с интересом рассматриваю ковер.

Вскоре с полотенцем и какой-то одеждой вернулся Винсент.

— Мне жаль, что они так с тобой поступили, — виновато сказал он.

— A-а. Не переживай. Мы им еще отомстим.

— Отведи его в ванную переодеться, — обратилась к сыну Вероника.

Через несколько минут я вернулся в гостиную в неимоверно мешковатых штанах и растянутой баскетбольной фуфайке. Обуваться смысла не имело, но я все же надел свои мокрые туфли.

Вероника и Винсент сидели на диване: она — скрестив ноги, он — приготовившись посмеяться надо мной. Из вежливости он подождал, пока я засмеюсь первым.

— В чем дело? Что смешного? — всполошилась Вероника.

— Харлан такой забавный в этой одежде! — поделился наблюдением Винсент.

— Ничего не забавный! — отрезала Вероника. — И звать его надо мистер Айффлер.

В гневе она казалась еще желанней.

— Мамочка, спорим, он не хочет, чтобы его называли «мистер Айффлер»? Харлан еще молодой, и ему, наверное, было бы неприятно чувствовать себя стариком.

— Вот как? А вы что скажете, мистер Айффлер?

— Харлан — вполне меня устроит. Всегда терпеть не мог свою фамилию.

— Как скажете, — пожала плечами Вероника. — Присаживайтесь, Харлан.

Я откинулся на спинку кресла и заметил, что Вероника волнуется — у нее заметно подрагивала соблазнительная ложбинка между грудями.

— Ну? — осведомилась она, нервно обводя взглядом обшарпанную комнату.

— Гм… Что ж, мы с вами уже общались по телефону, и сейчас мне бы хотелось поговорить с Винсентом наедине, если не возражаете.

Вероника мгновенно вскочила с дивана.

— Я буду в спальне.

Она посмотрела мне в глаза, и до меня дошло, что в этой фразе сосредоточена цель всей ее жизни Вероника стремительно вышла, покачивая бюстом. Винсент, наблюдавший, как я пялюсь вслед его матери, улыбнулся во весь рот. Наверное, он уже тогда все понимал, уже представлял, какая сила заставляет крутиться земной шарик. В общем, тут ничего удивительного. Животные начинают понимать это задолго до того, как им исполнится семь лет.

15

Вероника ушла, а я огляделся по сторонам. На стенах гостиной висели вырезанные из журналов фотографии Брэда Питта, Тома Круза и прочих знаменитостей. Там, где не было фотографий, виднелись застарелые винные пятна. Стену над дешевеньким диваном закрывали обложки таблоидов с яркими красными и желтыми заголовками вроде «У Анны-Николь Смит лопнули буфера». На коричневом плюшевом ковре валялись пивные банки, повсюду был разбросан пепел. Почти половину комнаты занимал телевизор с широким экраном.

— Что это на мне надето? — поинтересовался я.

— Шмотки ее тупого приятеля, — засмеялся Винсент.

— У твоей мамы есть приятель?

— У нее много приятелей.

— Тебе кто-нибудь из них нравится?

— Нет, да и они меня не любят.

— Почему?

— Не знаю. Они приходят к маме и со мной не разговаривают.

— Что-то мне подсказывает, что все они — полные придурки.

Винсент хихикнул. Позднее на основе своих детских впечатлений он напишет сценарий для комедийного сериала под названием «Мужчины моей матери». По сюжету, каждую неделю в неполной семье появляется новый «папа». Актеры, исполнявшие главную мужскую роль, постоянно менялись, благодаря чему сериал не терял новизны и сохранял популярность несколько сезонов подряд.

Пес, похожий на Тотошку, вбежал в комнату, запрыгнул на диван и пристроился рядом с Винсентом.

— Симпатичная собачка. Как ее зовут?

— Вайнона.

— Эй, Вайнона! Привет, пушистый дружок, — тоненьким голоском проговорил я.

Собака устремила на меня внимательный взгляд больших глаз и положила голову на колени Винсента.

— Мама объяснила тебе, зачем я приехал?

— Она сказала, ты хочешь стать моим менеджером и делать так, чтобы мне платили деньги за мои сочинения, и тогда мы разбогатеем.

— Все правильно, только вот деньги — веришь или нет — меня не интересуют. В один прекрасный день мы представим твои произведения публике, и когда все о них узнают, я буду счастлив. Цель «Нового Ренессанса» — наверняка твои учителя не раз говорили об этом, — точнее, наша общая цель — заменить ту пошлость, которую мы сейчас смотрим и слушаем, на достойные творения. Вы-то их и создадите. Поэтому когда я стану твоим так называемым менеджером, моей главной заботой будет следить, чтобы ты продолжал сочинять, причем сочинять хорошие вещи.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем тебе надо, чтобы я сочинял?

— Ты не любишь сочинять?

— Люблю. Но почему ты выбрал меня?

— Потому что в школе решили, что у тебя огромный потенциал. Нам очень понравились твои предыдущие работы, и мы хотим с первых шагов направлять твою карьеру, верней, заниматься тобой еще до ее начала, чтобы твои произведения были самыми лучшими. Как тебе идея?

— Неплохо. А как это будет?

— В каком смысле?

— Как вы будете это делать?

— Ну, если я стану твоим менеджером, осенью ты вернешься в академию. Тебя ждет учеба, как и в прошлом году, только я время от времени буду заглядывать к тебе и проверять твои успехи. Я буду звонить тебе, узнавать, как твои дела, нужна ли в чем-то моя помощь. В последующие несколько лет ты научишься писать музыку, сценарии, познакомишься с технической стороной творчества и в итоге начнешь создавать произведения, которые мы сможем предложить публике. Но от меня тебе уже не избавиться. Не возражаешь, если я всю дорогу буду путаться у тебя под ногами?

— Нет. Думаю, я не против.

— Значит, попробуем?

— Давай.

— Если есть вопросы, можешь задавать.

— Какое у тебя хобби?

Я засмеялся.

— Не знаю, есть ли оно у меня вообще… Я люблю слушать музыку, играть на гитаре, читать книги. Вот, наверное, и все. А что?

— Просто интересно.

— Хорошо. Еще вопросы?

— Пока нет.

— Ну что ж, если ты берешь меня своим менеджером, можно считать, что сделка заключена.

— О’кей.

— Пожалуйста, позови маму.

Винсент подбежал к закрытой двери спальни и постучал.

— Мам!

— Чего тебе?!

— Харлан хочет с тобой поговорить.

— Скажи, пусть придет сюда.

Я подошел к двери, на которой красовался постер с изображением Кида Рока.

— Миссис Джайпушконбутм, мне нужно, чтобы вы подписали бумаги.

— Входите!

Я легонько толкнул дверь и увидел Веронику. Она сидела на кровати, обхватив руками гладкие молочно-белые ноги, и раскачивалась взад-вперед, не выпуская изо рта сигарету. От пота она вся взмокла. В комнате было очень грязно.

— Чего вы хотите?

— Необходимо, чтобы вы подписали кое-какие бумаги. Если вы согласны, я готов стать менеджером Винсента.

— О’кей. Давайте свои бумаги.

— Документы я оставил в машине. Перед тем, как вы все подпишете, я хотел бы с вами побеседовать.

— Я сейчас занята, — пыхнула дымом Вероника.

— Хорошо. Я забронировал номер в «Экономи инн», это недалеко отсюда, в городке Винсенс, и пробуду здесь до завтра.

— Я сейчас занята, — повторила она.

— Ничего страшного. Вы нормально себя чувствуете?

— Угу, замечательно. А с чего вы спрашиваете? Я вроде как занята, и все. Не переживайте.

— Ясно. Что скажете, если я позвоню вам ближе к вечеру, и мы где-нибудь встретимся?

— Пойдет. Звоните вечером.

— Договорились. Спасибо, что приняли.

— Не за что. И дверь за собой закройте, — сказала Вероника, продолжая раскачиваться.

Я вышел. Винсент стоял в коридоре, вопросительно глядя на меня.

— С твоей мамой все в порядке?

— Да, — кивнул он. — У нее такое бывает во время беременности.

16

Я всегда считал гостиничный номер самым романтичным местом. Для кого-то отель — это временный кров, приют, где можно дать отдых усталым костям, уединенная обитель. Для других это «взрослая» игровая площадка, тайное прибежище для занятий плотскими утехами, будуар, не имеющий памяти. Дружная семья или парочка страстных любовников сделают это место полным жизни и энергии, тогда как у одинокого путника оно может вызвать беспричинную тревогу и ночную бессонницу. Атмосфера вечера, проведенного в гостиничном номере, зависит от числа его обитателей. Когда ты там один, то чувствуешь свою отчужденность от мира всей кожей.

Обойдя все три крэмденских магазина, торгующих спиртным, я купил бутылку «Мэйкерс Марк» и вернулся в отель. Я позвонил родителям остальных шести кандидатов и сообщил, что уже выбрал воспитанника. Кроме того, я позвонил Стивену Силвейну, желая поделиться новостью о том, что нашел идеального парня, но звездного киноактера не оказалось дома. Я наполнил ведерко для льда, взял чистый пластиковый стакан с логотипом «Экономи инн» и плеснул себе виски. Есть не хотелось. До заката я смотрел телевизор, не переставая думать о Веронике. Наконец я решил, что дал ей достаточно времени, чтобы привести себя в порядок.

— Алло, Вероника?

— Ага.

— Это Харлан.

— О. Привет, Харлан.

— Добрый вечер. Вы готовы встретиться со мной?

— М-м, да. Я перезвоню позже, малыш, о’кей?

— Гм… да, разумеется. Но то, о чем я собирался с вами поговорить, действительно важно.

— О’кей. Я позвоню. Я сейчас не одна.

— Вам продиктовать мой номер?

— Он у меня на определителе. Мне пора. Я перезвоню.

Именно тогда я в полной мере ощутил чувство одиночества и беспокойства. Я смотрел на светящиеся цифры электронных часов, переводил взгляд на телефон, прислушивался к тяжелому стуку дверей в коридоре, пытался думать о Винсенте и своей работе, но мои мысли неизменно возвращались к Веронике.

Около полуночи я еще раз набрал номер Силвейна, когда-то признанного журналом «Пипл» «самым сексуальным мужчиной современности», однако его по-прежнему не было дома.

Примерно в час в дверь постучали.

На ней были голубые джинсы в обтяжку и облегающая красная футболка. Я сел на кровать. Предложил ей стул.

— Надеюсь, ты не против, что я заглянула. Мой дружок никак не хотел убираться, так что в конце концов я послала его к черту и ушла сама.

— Все в порядке, миссис Джайпушконбутм.

— Ради Бога, зови меня Вероника. Терпеть не могу свою фамилию. Все думаю, не поменять ли.

— Почему бы и нет? Я свою поменял.

— Правда? А какая фамилия у тебя была раньше?

— Айффлердорф. Я откинул «дорф».

Она засмеялась, и мне захотелось на ней жениться.

— Моя девичья фамилия — Спинетти. Тоже не фонтан.

Ее губы находились в моем номере. Ее тело присутствовало уже не только в моем воображении.

— Ну и как тебе Винсент?

— Винсент? Потрясающий ребенок. Поразительно, насколько он развит.

— Ты тоже ему понравился. Прямо достал меня расспросами о тебе, когда ты ушел. Его нечасто увидишь таким счастливым.

— Я заметил, у него грустные глаза.

— О Господи, ты даже не представляешь, что это за наказание. Мальчишка иногда впадает в такую хандру, ужас! Просто не знаю, что делать. И главное — ни с того ни с сего. Один раз Андрэ принес мятное мороженое с шоколадной крошкой, мы разложили его детям по чашкам, так Винсент не смог есть. Мы его спрашиваем, типа, чего не ешь, а он разревелся и убежал.

— Почему?

— Потом сказал, что подумал про маньяка — того жуткого серийного убийцу из наших мест, его недавно казнили на электрическом стуле, ну, того самого, что мочил проституток, помнишь?

— Да.

— Винсент заявил, что мороженое с шоколадом было последней едой этого киллера перед казнью и что скорей всего в детстве он очень любил мороженое и мечтал лопать его каждый день на ужин, а мамаша ему типа не позволяла, поэтому бедняга попросил немножко мороженого перед смертью, ведь ему уже было все равно, даже если мать рассердится.

— Винсент очень восприимчив.

— Да уж, куксится на пустом месте. Он у меня такой, черт побери.

Вероника обвела глазами комнату.

— Эй, кажется, я тут бывала… О-о, виски! Нальешь?

Я хотел было намекнуть, что это вредно для будущего ребенка, но передумал и молча протянул ей пластиковый стаканчик.

— Послушайте, я определился и точно решил стать менеджером Винсента. Теперь мне нужно обсудить с вами еще кое-что.

Она с легкостью осушила стакан.

— Мы… в «Новом Ренессансе»… У нас есть одна мысль, которой я хотел бы с вами поделиться, — нерешительно начал я.

— Валяй.

— Может быть, это прозвучит дико, но мы относимся к нашей инновации очень серьезно.

— Поехали.

— Дело в том… Скажите, вы знакомы с утверждением, что искусство порождается страданием?

— Нет.

— Ладно, не важно. С тех пор, как возникло искусство, то есть с тех самых пор, как люди стали создавать художественные произведения, распространение получила идея, что творить — значит страдать. Художник обязательно испытывает муки, связанные с какой-либо потерей в жизни, несчастной любовью или физическим недомоганием. То есть страдание служит источником вдохновения для творца, он черпает в нем силы.

— Как Курт Кобейн?

— Именно. Я вижу, вы понимаете, какие цели преследует «Новый Ренессанс».

— Ну да, примерно, — произнесла Вероника, не отнимая от губ стакана.

— Мы считаем себя своего рода покровителями искусств, как в старые времена. Основатель академии, очень влиятельный человек с серьезными связями, имеет свою точку зрения по этому вопросу. Она не афишируется и, в нескольких словах, заключается в том… если можно так выразиться… В общем, если говорить начистоту…

— Плеснешь еще виски?

— Да, пожалуйста.

Я налил порцию Веронике и заодно себе — двойную.

17

— Мы намерены негласно влиять на жизнь вашего сына и причинять ему страдания, чтобы Винсента не оставляло вдохновение и он мог создавать великие произведения искусства.

— Ха.

— Да-да.

— И он ничего не будет знать?

— Нет, если вы ему об этом не расскажете. В тайну посвящены только вы и я, да еще несколько человек во всем мире. Для того, чтобы план сработал, должна сохраняться строгая секретность.

Вероника сделала большой глоток виски и откинула с лица волосы. Пряди рассыпались по плечам.

— Ваше мнение? — спросил я.

— Вот глупость-то. Что ты собираешься с ним делать?

— Пока не знаю. Что угодно, только бы у него всегда было вдохновение. Например, когда он станет постарше, мы позаботимся, чтобы он не встречался с девушками. В первую очередь его необходимо держать в постоянной изоляции. Одиночество — очень важный момент для работы Винсента: оно не только причиняет боль, но и обеспечивает время и атмосферу, требуемые для успешного творческого процесса. Вы следите за моей мыслью?

— Подружки ему и так ни к чему. Наоборот, окажешь услугу.

— Возможно, вы правы. Однако, возвращаясь к вашему вопросу, специфики наших действий я не знаю. Для подобных вещей нет определенного плана. Разумеется, мы не причиним Винсенту физического вреда и не станем подвергать опасности его жизнь. В основном это будут меры психологического характера. Могу гарантировать, что Винсент попадет в хорошие руки, потому что я лично буду выполнять всю грязную работу и одновременно заниматься его карьерой. Но для того, чтобы осуществить это намерение, нужна ваша помощь.

— Что мне надо делать?

— Грубо говоря, вы поможете мне обманывать Винсента. Понимаю, звучит некрасиво, однако мы полагаем, что цель оправдает средства. Винсент подарит миру много прекрасных творений и сделает счастливыми тысячи людей, а мы с вами будем немножечко его подталкивать. Кроме того, в случае вашего согласия вы будете получать ежемесячные выплаты в дополнение к процентам от всех контрактов, которые он заключит в дальнейшем.

— Сколько?

— Примерно две с половиной тысячи долларов.

Вероника осушила стакан и захрустела кубиком льда.

— Уговорил. Почему бы и нет? Я согласна.

— Вы не обязаны принимать решение прямо сейчас. Можете обдумать все не спеша.

— Знаешь, все равно Винсента ждет в жизни куча дерьма. Какая разница, ты или кто-то еще будет окунать его в это дерьмо? Не ты, так другой, может, даже хуже тебя. От дерьма никуда не деться, так пусть за это хотя бы платят, а?

— Вы совершенно правы. Это наиболее разумное оправдание тому, чем мне предстоит заняться. На самом деле, Вероника, затея мне не по нутру.

— А по-моему, выйдет больше добра, чем худа.

— Что ж, остается только надеяться. Вы действительно согласны? Я не тороплю вас с ответом.

— Не сомневайся. По рукам. Но если уж Винни придется совсем туго, мы сможем прекратить пытки?

— Да, конечно. Если вы сочтете, что Винсенту слишком тяжело, мы прекращаем проект. Мы и сами остановим его, если увидим, что дело заходит чересчур далеко.

— Где, говоришь, мне расписаться?

18

Судьба Винсента решилась в номере «Экономи инн» около двух часов ночи. Я прочел Веронике все контракты: первый, по которому я назначался менеджером Винсента; второй, где она давала свое согласие, и третий, по которому обязывалась хранить молчание. Поставив необходимые подписи, она произнесла:

— Мальчишке не повредит хлебнуть немного лиха. Он не знает, что такое жизнь. Когда я была в его возрасте, мой папаша уже покончил с собой, а матери я почти не видела. Если она и появлялась, то гоняла меня по всему дому.

— Печально, — сказал я, и Вероника поведала мне свою историю — о том, как получились все ее дети, включая того, что находился сейчас у нее во чреве, напичканном химией. Наконец она умолкла. Я по-прежнему не сводил с нее глаз.

— Большое спасибо за визит, Вероника. И за ваше согласие. — Я кивнул в сторону контрактов.

— Давай, что ли, пожмем руки, чтобы все было как положено, — предложила она.

— С удовольствием.

Она встала и протянула мне руку. Горячую. Когда я пожал ее, Вероника двумя пальцами погладила мою ладонь и оперлась одной коленкой о кровать.

— Знаешь, у нас такая серьезная сделка, что надо бы оформить ее как-нибудь поинтересней.

— Гм…

Вероника толкнула меня к спинке кровати и уселась ко мне на колено. Я медленно провел рукой по ее бедру. Она сняла футболку и выгнула спину, так что ее налитые груди, еле сдерживаемые черным бюстгальтером, оказались у меня перед лицом. Она шаловливо растрепала себе волосы. Я уже весь горел желанием.

— Ты меня хочешь? — прошептала она.

— Еще как, — отозвался я.

Вероника нежно меня поцеловала и начала ритмично тереться промежностью о мои бедра. Она пахла ментоловой мазью. У нее был вкус виски.

Она снова изогнулась, заведя за спину округлые руки, чтобы расстегнуть бюстгальтер. Ее образ расплывался перед моим взором, затуманенным алкоголем, но на секунду мне удалось сфокусировать взгляд на ее воспаленных, бездонных глазах. Запрокинув назад голову, она закатила белки.

— Слезь с меня, — сказал я.

Вероника мгновенно перестала тереться об меня и опустила руки.

— Что?

— Марш домой, к детям.

— При чем тут дети? Они уже спят.

Она еще крепче стиснула бедрами мой торс. Я оттолкнул ее.

— Вероника, уходи!

— Как скажешь, — раздосадованно хохотнула она, слезла с меня и надела футболку.

Я встал.

— Ты что, педик?

— Нет, не педик.

— Ты меня не хочешь? — с неподдельным разочарованием на лице спросила она и страдальчески подняла брови.

— Хочу.

Вероника вдруг обвила меня руками, навалилась коленом на мое бедро и принялась страстно целовать. Я высвободил язык, отпихнул ее и заорал:

— Прошу тебя, убирайся ко всем чертям!

— Подумаешь! — Она пожала плечами и ушла.

Я прикончил остатки виски и в очередной раз набрал номер безработной звезды кино Стивена Силвейна. Я решил, что попрошу его найти кого-нибудь другого для этой работы. Увы, Силвейна опять не оказалось дома. Я сел и написал то самое письмо Винсенту, пьяный в доску и снедаемый вожделением.

19

Когда пятнадцатилетняя Вероника изо всех сил тужилась, выталкивая на свет младенца № 3, известного под именем Винсент, я кое-как пытался закончить последний семестр в колледже. Школу я терпеть не мог, потому что очень не любил находиться среди людей. Я ненавидел атмосферу класса, необходимость сидеть вблизи друг от друга; ненавидел длинные ряды парт, источающие тепло тела, головы, повернутые в одну сторону, с одинаковыми мыслями внутри… Несмотря на неприязнь к одноклассникам, я хорошо успевал, не прилагая особых стараний, поэтому мне стыдно, что, стойко продержавшись в течение шестнадцати лет учебы, я умудрился вылететь в последнем семестре выпускного курса.

Тогда мне как раз исполнился двадцать один год, и приобретать спиртное стало намного проще. Я взял за привычку появляться на занятиях под хмельком, что заметно скрашивало часы, проводимые в желтых стенах школы. Последние четыре года я тихонько сидел за партой — неизменно возле желтой стены, и вместо конспектов писал в блокнот гадости про одноклассников. От слов «групповая работа» меня выворачивало наизнанку: когда требовалось выбрать себе пару или объединиться в группу для выполнения какого-нибудь скучного детского задания, я предпочитал с небрежным видом покинуть класс и возвратиться только к концу урока. Определенное количество алкоголя в крови делало учебу гораздо более сносной. Не привлекая внимания к своей персоне, я плевал на всех и вся, и это позволяло мне чувствовать себя непринужденно.

Спиртное облетало и времяпрепровождение в общежитии. Я чаще выходил из комнаты и даже выпивал в компании. Как правило, от музыки, доносившейся из-за соседских дверей, мне хотелось запереться в своей конуре и не вылезать оттуда вообще, но, залив в глотку достаточное количество виски, я, к своему удивлению, вполне мог слушать то же, что и остальные, — разумеется, недолго.

В тот последний семестр я регулярно мучился похмельем и на утренних занятиях соображал с большим трудом. Лампы под потолком в классе всегда раздражали мои воспаленные глаза. Я заметил, что в самых неприятных заведениях обязательно светят отвратительно яркие лампы — длинные флуоресцентные трубки. В школьных классах, больничных палатах, в приемных у врачей, в казенных и общественных учреждениях — короче, во всех местах, наводящих на меня ужас, установлены именно такие лампы. Они никогда не польстят тебе, а наоборот, подчеркнут мельчайшие недостатки. Эти лампы словно визжат: «Смотри, любуйся — вот она, реальность! Гляди, гляди на это уродство!» Такой свет не дает теней, безжалостные лучи освещают все до последнего сантиметра, от них никуда не скрыться. В конце концов я начал приходить на занятия в темных очках.

Меня выгнали из колледжа после того, как один из преподавателей посреди урока все-таки обнаружил, что я пьян. Он с чувством рассказывал о том, как трудно было умертвить Григория Распутина, и тут вдруг мне в голову пришла случайная мысль, показавшаяся в тот момент настолько глубокой, что я решил ею поделиться.

— Эврика! Я понял! — выкрикнул я, заставив всех обернуться на меня в дальний угол. Наверное, это была моя третья по счету фраза за весь семестр. В классе я подавал голос исключительно чтобы сострить, а повод для юмора находился крайне редко.

— Что именно вы поняли, Айффлердорф? — поинтересовался преподаватель.

— С каждым, кто здесь присутствует, произошло нечто страшное.

Я насладился зрелищем двадцати пар глаз, устремленных на меня. Все изрядно растерялись и не знали, как отреагировать на мою выходку.

— Нет, я серьезно. У каждого здесь сидящего голова забита всякими омерзительными… мыслями. Именно мысли сделали вас теми, кто вы есть, но вы даже не осмеливаетесь произнести их вслух. Словно… ну… Послушайте, вам не приходилось когда-нибудь задумываться о том, что перед тем, как посрать, вы некоторое время ходите и носите в себе дерьмо? Та же фигня. И все равно мы просто… сидим, точно у нас внутри нет никакого дерьма, точно ничего и не случилось. Мы сидим за партами, как будто все чудесно и замечательно. Понимаете, о чем я?

Несколько студентов, включая меня, загоготали.

— Ну и в чем тут смысл? — спросил невзрачный, средних лет профессор.

— Минуточку, сейчас объясню. В чем смысл? — проговорил я заплетающимся языком. — Единственный выход, который я вижу, таков: нужно взять эту гадость, то бишь дерьмо, и придать ему смысл. Его надо использовать. Иначе смысла-то и нет. Когда сидишь на толчке…

— Айффлердорф, я вынужден вас попросить оставить класс.

— Понял. Извините.

Спотыкаясь, я вышел за дверь. Назад меня уже не пустили. Впоследствии мне нравилось думать, что именно в эту минуту Винсент покинул материнское лоно и, перемазанный кровью, пища и хныкая, вступил в наш грешный мир.

20

Стивен Силвейн впервые привлек внимание зрителей, снявшись в романтической комедии «Люблю всем сердцем», которая сразу же завоевала признание публики. Силвейн, по ходу фильма разгуливающий с голым торсом, быстро покорил женскую часть населения стройным мускулистым телом, грубовато-красивыми чертами лица и хладнокровной манерой поведения. Он получил эту роль, попавшись на глаза директору по кастингу в одном из тренажерных залов Лос-Анджелеса. Двадцатидевятилетний Силвейн качал мышцы и звался Стив Яблонски.

Небольшое, но яркое появление в фильме «Люблю всем сердцем» повлекло за собой череду приглашений на более крупные роли. Силвейн сыграл одного из героев в масштабной картине «Катастрофика». Разрекламированный как непревзойденный фильм-катастрофа, этот шедевр включал в себя изображение таких жутких природных явлений, как землетрясения, смерчи, ураганы, цунами, наводнения и пожары, причем все они одновременно обрушивались на Нью-Йорк в результате метеоритного ливня, прошедшего над Атлантическим океаном. Персонаж Силвейна — Джонни, один из целой команды «избавителей Земли», жертвует своей жизнью, чтобы спасти Нью-Йорк от огненного смерча. В прокате картина имела ошеломительный успех.

Силвейн, восходящая звезда американского кинематографа, добился очередного громкого успеха, снявшись в дуэте со знаменитым Куртом Расселом в весьма откровенном психологическом триллере «Случайная жара». В тридцать три года ему досталась роль двадцатилетнего новичка-полицейского. Рассел играл сурового, но опытного служаку, который наставляет молодого напарника в вопросах закона, любви и жизни. Кассовые сборы «Случайной жары» оказались на удивление скромными, однако после нее карьера Силвейна круто пошла вверх благодаря встрече с Бобом Кунцвайлером, главой «Дедлайн пикчерс» (дочерней компании «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер»).

По указанию Фостера Липовица, Кунцвайлер дал Стивену его первую главную роль в фильме «Жажда крови», после чего Силвейн стал настоящим героем, объектом поклонения и женщин, и мужчин. Роль Джонни Лэйна, бесстрашного полицейского, неусыпно стоящего на страже закона, Силвейн в полной мере использовал для того, чтобы продемонстрировать свои достоинства: атлетическое телосложение, навыки боевых искусств и актерский талант. Он изображал крутого, но обаятельного парня, который запросто может жить по соседству. Зрители громко приветствовали появление Джонни Лэйна в каждой сцене и затаив дыхание ждали очередной меткой остроты, которая предваряла мощный удар кулаком, пинок, выстрел из винтовки или взрыв бомбы.

«Эй, стажер, считай, что первую проверку ты прошел». (БАБАХ!)

21

Я принадлежу к тем счастливчикам, которым повезло иметь по-настоящему заботливую мать. Когда меня исключили, ее гнев обратился не против сына, а против администрации колледжа, в котором царил столь агрессивный стиль поддержания порядка. Я вернулся в свой уютный дом в пригороде Сент-Луиса, и мать окружила меня искренней любовью — такого, как есть, со всеми моими недостатками. Но когда я решил на какое-то время вместе с группой перебраться в Калифорнию, она заявила, что родного дома у меня отныне нет.

Прежде мать всегда поддерживала музыкальную карьеру любимого сына. До того как я объявил о переезде в Лос-Анджелес, она смотрела на мое увлечение гитарой как на здоровую форму эскапизма, необходимую подростку. Все пять лет — с тринадцати до восемнадцати, — которые я отыграл в группе «Ботчилизмс», она дважды в неделю отпускала меня на вечерние репетиции, а по выходным — на выступления, часто проходившие за пределами города, где-нибудь в захудалом клубе, под навесом в парке или в стенах местного отделения ВАЗВ[1]. Кроме того, мама одобрила мою идею сколотить вторую группу, «Дамстрак джаггернаут». Она знала, что я ненавижу колледж и что музыка — моя единственная радость.

А потом мое образование неожиданно закончилось, и ее надежды на то, что я стану солидным преподавателем истории, развеялись в прах. Мать больше не видела во мне рок-музыканта. Она считала, что, бренча на гитаре, я зазря растрачиваю себя, и оказалась права. Мне не следовало гоняться за сомнительным успехом в Лос-Анджелесе, имея такой крепкий тыл в Сент-Луисе — дом, очаг, любящую мать и замечательного старшего брата. Мать относилась ко мне лучше, чем кто бы то ни было в жизни, но я вбил себе в голову, что после удачного дебюта «Джаггернаута» в большом городе обязательно заполучу выгодный контракт со звукозаписывающей фирмой, стану богатым и знаменитым, и она сможет гордиться мной, а я накуплю ей всего, что она пожелает, и этим исправлю то зло, которое ей причинил, страдания мои окажутся не напрасны, и все у нас пойдет как нельзя лучше.

22

К тому времени, как первая часть «Жажды крови» начала триумфальное шествие по кинотеатрам, за Силвейном утвердилась репутация голливудского хулигана. Известный своими разгульными вечеринками, скандалами с папарацци и бесчисленными интрижками со знаменитыми актрисами, он сам себе служил отделом рекламы. Кроме того, фантастические гонорары позволили ему превратить старую привычку к кокаину в стиль жизни, и в реабилитационной клинике он был таким же частым гостем, как и в трусиках своих звездных подружек.

«Труба зовет, вперед!» (БУМ! БАБАХ!)

После трех продолжений «Жажды крови» и комедии «Люблю всем сердцем-2: Затерянные в Лондоне» Силвейн сыграл главную роль в военном фильме «От моря до моря» и впервые получил высокую оценку критиков за созданный им образ сержанта Джека Слэйта, наркомана-морфиниста. Затем, после продолжительного пребывания в клинике, Силвейн неохотно подписал контракт на участие в последней, пятой части «Жажды крови». Съемки картины под названием «Жажда крови-5: Последний ритуал» вскоре оборвались по причине несчастного случая, который произошел прямо на площадке и сделал Силвейна инвалидом.

«Вариантов нет». (ТРА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА!)

Все случилось во время съемок яркой сцены: Джонни Лэйн и его девушка занимаются сексом на мопеде, который мчится по охваченному огнем складу взрывчатых веществ. Это был своеобразный отличительный знак «Жажды крови» — Джонни непременно занимался сексом с главной героиней посреди полного хаоса, в эпизодах с бешеной динамикой. Гордый по натуре Силвейн всегда настаивал на исполнении трюков без дублера, особенно если эти трюки приходились на сексуальные сцены.

«Я тащусь с этого дерьма!» (БАБАХ!)

В результате падения с мопеда и серии взрывов правую сторону тела Силвейна практически разнесло в клочья. Распространяемые таблоидами сплетни о том, что знаменитый актер лишился пениса, не соответствовали действительности, зато менее громкие слухи о том, что Силвейну ампутировали ногу, оказались правдивы. После несчастного случая он потерял звездную роль в фильме, основанном на сериале «Полиция Майами: Отдел нравов», обещанную ему ранее. Несмотря на то что протез под брюками смотрелся вполне естественно, а рубашка скрывала шрамы, поток сценариев, присылаемых его агенту, неожиданно иссяк. Затем так же внезапно перестал звонить и сам агент. В сорок один год карьера Стивена Силвейна закончилась.

Что стало ужасающе очевидно, когда Силвейна не пригласили на съемки второй части «Катастрофики». Это было бы логично, поскольку его персонаж погиб в первой части, не будь «Катастрофика-2: Генезис» приквелом.

«Счастливо оставаться, уроды!» (КРРБАНГ!)

23

Теперь я понимаю, как сглупил, сунувшись с группой в Л-А, хотя в свое время этот шаг казался мне правильным. Дома я чувствовал себя неуютно. Находясь рядом с матерью, я испытывал угрызения совести, ведь меня только что выперли из лучшей частной школы в штате. Мама ужасно гордилась мной, когда я поступил туда, да еще с правом на полную стипендию. Отныне я стал семейным позором. Когда-то она хвалилась друзьям, что в старших классах я с таким блеском прошел тесты на профессиональную пригодность к военной службе, что нам домой даже позвонили из ФБР. Теперь же в разговорах она старалась не упоминать моего имени.

Раньше она знала меня другим — рассудительным и чутким. Когда-то я не представлял себе, как можно ездить в автомобиле, не пристегнув ремень безопасности. Я говорил «будьте здоровы» на каждый чих. На первых репетициях я потягивал яблочный сок, тогда как мои приятели напивались вдрызг. Я был послушным и вдумчивым, безобидным и усердным, вежливым и благоразумным.

Музыка меня отупила — постепенно, но неизбежно. Вечером накануне выступления я так волновался, что не мог заснуть; борясь с бессонницей, хватал лошадиные дозы найквила и опять не ложился, балдея от волшебного лекарства, а наутро тайком принимал мамины таблетки для похудения с тонизирующим эффектом, поскольку всю ночь не смыкал глаз. Перед концертами я дико нервничал, меня рвало, мне предлагали выпить, чтобы успокоиться, и я пьянел вдвое быстрей и сильней от того, что пил на пустой, вывернутый наизнанку желудок. Я почти отказался от еды, желая, чтобы выпивка крепче «вставляла», и тупел, тупел, тупел, радуясь тому, что с каждым днем держусь на сцене все уверенней. Я дошел до точки, когда мне захотелось ощущать под ногами сцену постоянно, даже если для этого ее потребуется приклеить к подошвам моих «конверсов» клеем, который я нюхал. Я получал вознаграждение — аплодисменты и внимание публики, и бросал книжки, не дочитанные даже до середины. Вот так я отупел от музыки.

Юношеское безумие достигло предела в Калифорнии. Два года, проведенные в Лос-Анджелесе, отпечатались в сознании мутным бесформенным пятном. Стоит ли упоминать, что ни одна студия не взялась записывать мою группу, несмотря на все наши труды. Мы даже отправились в двухмесячный тур, однако на своей шкуре почувствовали действие «уловки-22», которая губит большинство музыкальных коллективов нашего уровня: чтобы гастрольный тур прошел с успехом, надо быть раскрученной командой, а чтобы раскрутиться, нужно удачно съездить на гастроли.

Устав от бесконечных отказов и нищенских условий, мы вернулись в Миссури. Я снял квартиру на пару с ударником и взялся писать рецензии на пластинки для музыкального журнала «Вольюм», печатавшегося в Сент-Луисе. С сожалением признав, что славы знаменитого музыканта мне не стяжать, я погрузился в скучную писанину, благодаря чему вырос в одну из самых важных фигур развлекательной индустрии нового века. И все же остался в тени.

24

РЕЦЕНЗИЯ НА ПЛАСТИНКУ

ГРУППА: «ДИ-ПРАЙВД»

Альбом: «Всегда и никогда»

(«Континентал рекордс»)

Если честно, мне жаль переводить чернила, чтобы написать отзыв о такой, с позволения сказать, группе, как «Ди-прайвд». В конце концов, дабы вдохнуть жизнь в это издание, ценное место на полосе можно занять материальчиком поинтереснее. С другой стороны, было бы грешно избавить сию гнусность, именуемую аудиозаписью, от суровой критики, которой она в полной мере заслуживает.

Не перестаю поражаться: все-таки нашлось достаточное количество людей, которые настолько поверили в этот альбом, что согласились его записать, не говоря уж о том, чтобы растиражировать и выпустить на публику. Разумеется, если учесть, что в нашей стране посредственность всячески приветствуют, а от любого намека на оригинальность шарахаются, как от чумы, то станет понятно, почему группе «Ди-прайвд» дали зеленый свет. Вполне естественно, что тусклый, блеклый саунд «Ди-прайвд» найдет уйму почитателей, ведь аудитория охотно слопает все подряд. «Их показали по телику? У-у, значит, это круто!»

Нет, дурачье. Тот факт, что эту заплесневелую пошлятину лазерным лучом нанесли на поверхность компакт-диска, упаковали в коробочку и выпустили огромным тиражом, вложив сотни тысяч долларов, не имеет ничего общего с понятием качества. Группы типа «Ди-прайвд» (а их много), точнее, воротилы шоу-бизнеса, которые позволяют подобным коллективам цвести махровым цветом, движимы исключительно понятием количества. Их задача — обезопасить свои вложения и производить то, что проще продается, их девиз — «минимум риска, максимум прибыли». Недалеко ушли и независимые лейблы, выпускающие такую же серенькую продукцию.

Я прямо-таки представляю финал встречи, на которой решалась судьба альбома «Всегда и никогда».

ДИРЕКТОР ЗВУКОЗАПИСЫВАЮЩЕЙ КОМПАНИИ: Итак, вы просите, чтобы я издал записанный вами набор заурядных шумов и скучных, безжизненных мелодий? Вашего вокалиста действительно не отличить от десятка других певцов из групп, чьи композиции вы в открытую сдираете?

ДЕБИЛ ИЗ «ДИ-ПРАЙВД»: Да.

ДИРЕКТОР ЗВУКОЗАПИСЫВАЮЩЕЙ КОМПАНИИ: Отчего же нет! Поздравляю, мы подписываем с вами контракт!

Да, я еще ничего не сказал собственно о содержании этой пластинки и не скажу — по причине отсутствия оного. Стиль, на который претендует альбом — так называемый «современный рок», — не стоит и упоминания, это дохлая лошадь, которую еще долго пинали ногами, затем освежевали, порубили на куски, заморозили, приготовили, подали на стол, съели, переварили, отрыгнули обратно и скушали по второму разу. Даже не слушая этот альбом, вы уже знаете эту группу и видели их клипы. Тем не менее я почти уверен, что вы все равно купите это паршивое изделие.

Безмерно печальная ситуация.

Типичная музыкальная рецензия,

написанная мной для журнала «Вольюм»

25

Редактор предупредил меня, чтобы я прекратил писать такие злобные рецензии, особенно на пластинки, выпускаемые «Континентал рекордс», дочерней компанией «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер». Последняя, помимо прочего, владела издательством «Глоуб инкорпорейтед», в котором выходил журнал «Вольюм». Я пообещал редактору сбавить тон, как только он принесет на рецензию хотя бы один диск, отличающийся новизной, оригинальностью и качеством выше среднего. Такой пластинки я не дождался, поэтому в конце концов меня уволили.

Лишившись работы в журнале, я позволил себе несколько месяцев проболтаться без дела, так как сумел отложить приличную сумму. Мои накопления не были результатом скаредности, просто я никогда много не тратил. Я уже давно приобрел все диски, которые мне нравились, и теперь покупал только книги.

Вообще-то я вел довольно жалкое существование. Кульминацией недели я считал вечер, когда мог полапать за задницу подружку моего соседа по квартире. Мы втроем усаживались смотреть шоу Конана О’Брайена, как правило, напивались, после чего эти идиоты — сосед и его девица — начинали тискаться прямо при мне. Прижимаясь к нему, она спьяну не соображала, что это не он гладит ее по заднице, а я, с другого края дивана.

За исключением возможности пощупать девичий зад, рядом со счастливой возбужденной парочкой я чувствовал себя не в своей тарелке, а им явно хотелось, чтобы я убрался. Однако я не имел ни дохода, ни приятелей, к которым мог бы обратиться, так что съезжать с квартиры мне было некуда. Я застрял там со своей музыкой и книгами, вынужденный слушать умиротворенное мурлыканье любовников. Я мучился разочарованием и не видел перед собой будущего, а кроме того, у меня понемногу заканчивались деньги. Когда зазвонил телефон, я с надеждой схватил трубку.

26

— Алло.

— Здравствуйте. Я могу поговорить с Харланом Айффлером?

— Слушаю вас.

— Добрый день. Меня зовут Ричард Резник. Я представляю компанию «Новый Ренессанс». Мы…

— У меня нет ни гроша. Пожалуйста, вычеркните меня из своих списков и катитесь к черту.

— Подождите! Не вешайте трубку, мистер Айффлер. Клянусь, нам не нужны ваши деньги, мы ничем не торгуем. Я звоню, чтобы пригласить вас на работу.

— Почему именно меня?

— Нам нравится, как вы пишете.

— Вы имеете в виду мои рецензии?

— Да.

— Как, вы говорите, называется ваша фирма?

— «Новый Ренессанс». Это новая организация, которая намерена содействовать возрождению качества развлекательной продукции.

— И каким же образом?

— Для начала мы открываем академию, специальную школу для особо одаренных детей. Их будут учить и воспитывать, чтобы вырастить творцов завтрашнего дня.

— Творцов завтрашнего дня?

— Да. Судя по вашим рецензиям, творцы дня сегодняшнего вам не очень-то по душе.

— Вы что-то сказали о работе…

— Вы заинтересованы встретиться с нами?

— Не уверен. А в чем будут заключаться мои обязанности?

— Пока точно не знаю. Насколько мне известно, вас ждет работа с детьми.

— Я люблю детей.

— Замечательно. Мы искали такого человека, как вы. Руководство «Нового Ренессанса» разделяет ваши взгляды, высказанные на страницах журнала, и мы бы хотели найти должное применение вашим способностям.

— Может, пришлете мне ваши брошюры или другие материалы?

— К сожалению, это невозможно, мы не выпускаем печатной продукции. Предлагаю другой вариант: как вы посмотрите, если наш сотрудник приедет в Сент-Луис побеседовать с вами?

— Пожалуй, идея неплохая.

— На какой день удобнее назначить встречу?

— На какой угодно. Я не слишком занят.

— Отлично. Я переговорю с агентом, в паре с которым вам предстоит работать, и мы решим, когда он к вам вылетит. Кстати, его зовут Стивен Силвейн.

— Звезда боевиков?

— Да.

Мой первый телефонный разговор с работодателем из «Нового Ренессанса», за год до знакомства с Винсентом

27

Поначалу я не узнал Силвейна, когда он вышел из дверей аэровокзала. От его некогда пышной черной шевелюры осталось лишь несколько жидких прядей на макушке. Лицо слегка обрюзгло, и, похоже, он решил отпустить бородку. Прежде подтянутый, мускулистый живот расплылся в изрядное брюшко, заметное даже под яркой голубой рубахой навыпуск. Помимо рубахи на нем был элегантный черный костюм, солнцезащитные очки-консервы и новенькие теннисные туфли «Найк» на босу ногу.

Я стоял посреди дороги, лохматый, в драных джинсах. Силвейн, очевидно, рассчитывал увидеть кого-то поприличней и чуть не прошел мимо.

— Мистер Силвейн? — окликнул его я.

— Он самый.

— Я — Харлан Айффлер.

— А, привет. Как поживаешь?

Мы обменялись рукопожатием.

— Спасибо, неплохо. А вы?

— Мне надо промочить горло. Пойдем чего-нибудь выпьем.

Не успел я спросить Силвейна о полете, как к нему с радостными возгласами уже подбежала какая-то девушка.

— Стивен, я ваша горячая поклонница!

— По-моему, для этого ты слишком молоденькая, — произнес он своим знаменитым хрипловатым баритоном.

— О-о! Скажите, ну пожалуйста, скажите для меня вашу суперскую фразу: «Я тащусь с этого дерьма!»

— Легко.

Стивен наклонил голову и умолк, словно призывая Мельпомену, затем вскинул подбородок, и его лицо приобрело сосредоточенное выражение.

— Я тащусь с этой дряни! — рявкнул он в лицо девушке.

— «С этого дерьма», «я ташусь с этого дерьма», — поправила его она, явно разочарованная.

— Теперь я говорю «с этой дряни», — заявил Силвейн. — Ну, пока.

В следующий миг с визгом подскочила другая девица.

— О-о, Стивен, я вас обожаю! Можно вас обнять?

— Конечно, малышка! Ну-ка иди потрогай мой жирный зад.

Девица прижалась к груди Силвейна, и я заметил, что он понюхал ее волосы.

— Спасибо, — растроганно промолвила она.

— Тебе спасибо. Бывай.

Нам потребовалось полчаса, чтобы добраться до бара, — на пути через сутолоку аэропорта нас постоянно останавливали поклонники Силвейна, выпрашивая то автограф, то фотокарточку, желая обнять его или услышать одну из крылатых фраз. Он не отказывал никому.

— У вас ангельское терпение, — произнес я.

— Я не всегда был таким.

Стивен Силвейн: любимая группа — «Роллинг стоунз», любимое телешоу — «Правдивые голливудские истории» на развлекательном канале «И!», любимый кинофильм — «Храброе сердце».

Наконец мы добрались до бара «Чирз». Силвейн прошел в угловую кабинку и сел спиной к посетителям.

— Итак, ты — Харлан Айффлер.

— Точно.

— Читал твои статейки.

— Правда?

— Правда. Мне всучили кипу этой ерунды, чтобы я знал, с кем придется иметь дело. Тебе, поди, не нравятся мои фильмы, а?

— Почему же, они довольно интересные.

— Скажу тебе честно, Айффлер. — Силвейн элегантным жестом прикурил сигарету. — Мне они не нравятся. Абсолютно.

— Мои рецензии?

— Нет. Мои фильмы.

Подошла официантка.

— Добрый день. Что будем заказывать?

— «Мэйкерс» с водой.

— «Дьюарс» со льдом.

— Эй, а вы случайно не Стивен Силвейн?

— Он самый.

— Куда вы пропали?

— Подцепил СПИД, дорогуша. А что ты делаешь сегодня вечером? Может, покувыркаемся на заднем сиденье?

— Кгхм… я… я сейчас принесу выпивку.

— Верный способ, — усмехнулся Силвейн.

— Здорово, — восхитился я.

— Ладно, проехали. У тебя наверняка уйма вопросов насчет нашей работенки, так?

— Так.

— Затем я сюда и прилетел. Не стесняйся, спрашивай.

— Хотелось бы узнать, как вы оказались в этом «Новом Ренессансе».

— Ну да, разумеется. Хочешь знать, как мистера Красавчика, героя боевиков, угораздило заняться чем-то стоящим?

— Я имел в виду другое.

— Забудь. Тут все честно.

Силвейн плюхнул рядом со мной свою правую ногу.

— Вам помассировать стопу?

— Угадал. Помассируй-ка мне стопу, чудак. Дотронься до моей ноги.

— Я не хочу дотрагиваться до вашей ноги, мистер Силвейн.

— Не бойся, погладь. И зови меня Стивом.

Я отрицательно помотал головой. Тогда он задрал штанину и обнажил желтовато-коричневый протез. Официантка без слов подала напитки.

— «Жажда крови-5». Секс на мопеде. — Силвейн убрал ногу.

— Что там произошло? — спросил я.

— Меня заставили трахать Хизер Грэм, когда она вела мопед, сечешь? Динамит взрывается раньше, чем положено, мопед трясет, и я вверх тормашками лечу через руль. Хизер переезжает мне ногу, я не могу двинуться с места. Еще два взрыва, и меня накрывает. Короче, началась гангрена, и ногу пришлось отрезать.

— Жуткое дело. Представляю, каково теперь мисс Грэм.

— Ага. Я вообще не хотел сниматься в этом фильме, просто студия насела. Вот Липовица и загрызла совесть, понимаешь? Он почувствовал себя виноватым за то, что давил на меня с этим тухлым фильмом, за то, что я стал калекой из-за какого-то идиотского трюка, и за то, что его же люди перестали меня после этого брать. Недавно Липовиц приглашает меня к себе домой — заметь, он делает это очень редко, — приносит извинения и предлагает серьезную должность агента. В общем, берет меня к себе под крылышко. Ты, говорит, будешь работать у меня так долго, как тебе захочется, если только не начнешь опять баловаться наркотой. Так я получил работу в «Новом Ренессансе».

— Кто такой Липовиц?

— Ну ты даешь! Ты бы еще спросил, кто такой Стивен Силвейн, после того как во всех газетах растрезвонили, что мне оторвало член.

28

— Все причиндалы при мне, — сообщил Силвейн.

— Рад за вас, — отозвался я.

— На самом деле смешная история — эту утку пустил мой же агент по рекламе.

— Зачем?

— Чтобы перекрыть слух о том, что мне ампутировали ногу. Так вот про Липовица. Забавно, что про него никто не знает, ведь он контролирует практически все, что ты смотришь и слушаешь. Тебе знакомо название «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер»?

— Конечно.

— Фостер Липовиц там главный. Рулит компанией «Ай-Ю-Ай интернет», киностудией «Тернер бразерс мувиз», звуковым лейблом «Тернер бразерс мьюзик» со всеми их филиалами и филиалами филиалов. Ах да, под ним еще издательство «Глоуб букс», тоже со всеми «дочками». Теперь он занялся «Новым Ренессансом», и скажу тебе по секрету, для него этот проект — свет в окне.

— Погодите. Журнал, для которого я писал рецензии, печатался издательством «Глоуб»?

— Из него он про тебя и узнал.

— Если ваши люди считают меня таким умником, почему же меня оттуда попросили?

— Липовиц скорей всего и не знал, что тебя уволили. Он сидит высоко и понятия не имеет, что творится на нижних ступеньках служебной лестницы.

Силвейн махнул рукой, и официантка принесла нам вторую порцию выпивки.

— Короче, забудь про свои писульки. Скоро ты лично и очень активно будешь участвовать в обеспечении народа качественной развлекухой. Мы решили, что эта работа как раз для тебя. Ты для Липовица — находка.

— А кого он искал?

— Кого-нибудь, кто бы видел плачевное состояние шоу-бизнеса и у кого хватило бы мозгов его исправить. Тебя ведь раздражает современная музыка?

— Угу. Меня просто бесят эти бездарные кривляки, из которых лепят звезд.

— Что скажешь о кино и телевидении?

— Еще хуже.

— Мы оценили твои способности по рецензиям в журнале. Кроме того, не зря же тобой интересовалось ФБР, когда тебе было шестнадцать.

— Откуда вам это известно?

— Нам известно все, Айффлердорф. Твоя склонность к прогулам в начальной школе, тот случай, когда ты продал соседскую собачку… У Липовица много влиятельных друзей, точнее, партнеров по бизнесу. Он может получить любую нужную информацию в любое время дня и ночи.

— У вас не совсем верные сведения. Вообще-то я продал много чужой живности, а попался один-единственный раз.

— Интересно. Расскажи-ка, на чем еще ты не попадался?

— А зачем вам?

— У нас с тобой как-никак собеседование. Я должен знать.

— В колледже я воровал у студентов учебники и продавал их в книжной лавке. Эти идиоты приходили в класс и скулили: «Извините, я не сделал домашнее задание, потому что потерял учебник». Ха-ха.

— Похоже, ты не прочь напакостить.

— Ага. Правда, у меня есть и хорошие качества. Все это я делал, чтобы не клянчить денег у матери. Ей тогда и без моих проблем было несладко.

— Чего же ты не пошел работать, чудак?

— Не люблю толкаться среди людей.

— Ты врать умеешь?

— А что? Работа связана с враньем?

— Если да, ты откажешься?

— Не знаю, — разочарованно вздохнул я. — Мне нужно точно знать, о чем идет речь.

— Ладно, уломал. Оттащи-ка мой зад в отель, и я звякну в контору.

Силвейн допил виски и перед уходом бросил на столик стодолларовую купюру.

— Это все официантке?

— Мне стыдно, что я ляпнул про СПИД. И вообще деньги — не мои, а компании. Тебе полезно кое-что знать о «Новом Ренессансе»: у босса фирмы, созданной не ради получения прибыли, денег куры не клюют. Если станешь на него работать, считай, что обеспечил себя до конца дней. Будешь получать больше, чем рок-звезда. Кстати, я слушал твои диски. Ты собрал отличные группы — и одну, и другую. Уже давно должен был озолотиться.

— Я занимался музыкой не из-за денег.

— Конечно, конечно. А из-за чего?

— Мне нравилось развлекать людей. По правде говоря, я нормально чувствовал себя на людях только тогда, когда устраивал для них шоу.

— Значит, ты как нельзя лучше подходишь для нашей работы.

29

Силвейн приказал мне подождать его в холле отеля «Омни мажестик», а сам поднялся в номер позвонить. Я сидел и двадцать минут обозревал входивших и выходивших людей, пока наконец не вернулся Силвейн.

— Поднимемся ко мне, — сказал он. — Надо поговорить без посторонних.

— О чем?

— Я только что получил указание рассекретить информацию о твоей будущей работе, чудак.

Мы зашли в лифт.

— Как это вы меня опять назвали?

— Чудак.

— Это вроде тупицы?

— Во-во.

— А почему «чудак»?

— С тех пор, как я здесь работаю, мне, видишь ли, захотелось стать лучше. Липовиц заставил меня задуматься. Он сказал, что произведения, созданные в «Новом Ренессансе», не будут напичканы сексом, наркотиками, насилием и бранью, как обычно делается, чтобы повысить объем продаж. Он сказал, это будет истинное творчество, и главное для «Нового Ренессанса» — растить талантливых писателей, потому что слово — основа всего. Все начинается со слова. Помня об этом, я стараюсь меньше ругаться и выражаться приличней. Больше никакой «жопы», только «зад», а вместо «тупицы» — «чудак».

Силвейн «оттащил мой зад» к себе в люкс и подробно растолковал странную идею насчет тайного манипулирования творческим человеком ради создания шедевра. Он сказал, что ему отводится роль своеобразного посредника между мной и Липовицем, и объяснил, каким образом в качестве агента он будет продвигать работы «страдающего гения» в свет. На все это я отреагировал недоверием и смехом — по большей части смехом. Хохотал чуть не до слез.

— Поверь мне, — сказал Силвейн, — план вовсе не такой безумный, как может показаться. Ты в курсе, что правительство Соединенных Штатов подвергало Фиделя Кастро нелепым тайным пыткам? Ему подсовывали взрывающиеся сигары и клали в еду специальный яд, чтобы у него выпала борода.

— При чем здесь это?

— Я просто хочу сказать, что подобные вещи, безумные на первый взгляд, совершались и раньше. Ты знаешь, что перед съемками на студии Шерли Темпл кололи гормоны, чтобы она не росла? А потом подбирали более высоких актеров и делали особую гигантскую мебель, чтобы Шерли смотрелась мельче?

— И что?

— А то, что для шоу-бизнеса идея контроля над одаренным ребенком и его окружением далеко не нова. Так повелось еще с давних пор. Обрати внимание, почти все классические композиторы в детстве были вундеркиндами. Да, родители и опекуны эксплуатировали их почем зря, зато эти дети подарили миру прекраснейшую музыку. Ты хочешь лишить мир прекраснейшей музыки?

— Может, и хочу.

30

Дорогой мистер Айффлер!

Приветствую вас. Я пытаюсь стимулировать интеллектуальное возрождение Америки путем создания инновационной системы покровительства талантливым детям, известной вам под названием «Новый Ренессанс». Как мне сообщили, на момент окончания встречи с мистером Силвейном вы еще не решили, подходит ли вам наше предложение. Прекрасно вас понимаю и признаю, что идея необычная, странная и даже, осмелюсь сказать, несколько аморальная. Тем не менее она является краеугольным камнем нашего проекта и радикальным средством, чтобы изменить направление, в котором развивается культура. Простите за избитую фразу, но цель оправдывает средства.

Прежде чем я продолжу, позвольте выразить вам благодарность за серьезную услугу, которую вы оказали музыкальной индустрии. Ваш стиль письма отличается едким сарказмом и, что гораздо важнее, точностью. Ознакомившись с самыми язвительными из ваших рецензий, я целиком и полностью согласился с ними, хотя лично несу ответственность за появление большинства упомянутых дисков. В своих рецензиях вы озвучили мысли, не выраженные мною. Я питаю огромное уважение к писателям и печатному слову, и это еще одна причина, по которой я связываю с вами серьезные надежды. Спасибо за то, что учите меня, мистер Айффлер, ведь, несмотря на преклонный возраст, я тянусь к знаниям. В мои семьдесят мне нужно наверстать все, что я упустил за десятилетия интеллектуального застоя.

То же самое касается всей страны. Вы, несомненно, заметили, что наша индустрия развлечений находится в состоянии глубочайшего упадка. Как человек, с сожалением признающий свою ключевую роль в данном процессе разложения, я считаю своей обязанностью восстановить утраченное, превратить развлечение в нечто достойное.

Десятки лет мой бизнес работал по предосудительной, хотя и широко распространенной схеме: хочешь поднять прибыль — снижай качество продукции. Вместо содержательного материала, заставляющего публику думать, мы зачастую подсовывали ей суррогат, состоящий из тупости, секса и насилия. Джидду Кришнамурти как-то сказал: «Вместо того чтобы выражать творческое начало, артисты выпячивают секс». Таковая истина становится особенно очевидна, если взять современные музыкальные клипы, кинофильмы и телепередачи.

Толи низкосортная развлекательная продукция постепенно привела к уменьшению коллективного интеллекта нации, то ли, наоборот, леность сознания массовой аудитории вынудила нас приспособиться к ее вкусам — не знаю. Как бы то ни было, я намерен сделать все возможное, чтобы донести до людей качественные произведения искусства, произведения, наполненные смыслом. Как это повлияет на них, будет видно.

Люди, о которых я говорю, обязательно увидят и услышат эти произведения, потому что моя система будет работать. Возрождение индустрии развлечений начнется с переделки еще одного разлагающегося института: образования. В «Новом Ренессансе» — академии, которая откроется нынешней осенью, — тщательно отобранный штат лучших преподавателей будет холить и лелеять, обучать и воспитывать одаренных детей, новую культурную элиту. После того, как их врожденные таланты получат должную огранку, выпускники академии начнут вносить свой вклад в кинематограф, телевидение и музыку. Это три главных направления нашей деятельности, поскольку они влияют на массовую культуру гораздо сильнее, чем, скажем, литература, драматическое или изобразительное искусство.

Я лично позабочусь о том, чтобы творения воспитанников «Нового Ренессанса» увидели свет. Думаю, вы уже знаете, какими возможностями я располагаю в качестве главы «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер». Я считаю своим долгом посвятить себя «Новому Ренессансу», так как являюсь одним из тех немногих, кто имеет достаточно авторитета, связей и власти, чтобы обеспечить успех этого предприятия, а с помощью моих новостных каналов и печатных изданий я сумею контролировать мировые масс-медиа.

Вы спросите: а с чего ты взял, что сегодняшняя аудитория вообще даст себе труд обратить внимание на качественные фильмы, телепрограммы и музыку? В конце концов, зрители и слушатели явно предпочитают секс и насилие программам, которые заставляют напрягать извилины. Я нашел очень простое решение: использовать в качестве приманки знаменитостей, пользующихся безграничной любовью народа. В то время как типичный американский покровитель искусств не заинтересован в оригинальном, глубоком материале, который раздвигает творческие рамки художника, типичный зритель боготворит Мела Гибсона. Слово, рожденное в умах гениев «Нового Ренессанса», будет пропущено через роскошные тела звезд кино и музыки. Поддержку со стороны знаменитостей я гарантирую — многие из них кое-чем обязаны человеку, который помог им вознестись в недосягаемые для простых смертных выси. Между тем имена талантов «Нового Ренессанса» должны оставаться в тени.

Подобно другим общественным институтам, сфера развлечений опирается на бизнес и достижения технологии. Двадцатый век познакомил нас с такими новшествами, как услуги менеджеров, агентов по рекламе и прочих лизоблюдов, не говоря уже о серийном производстве продукции, рекламных ухищрениях и «всемирной паутине». Я в совершенстве овладел и приемами бизнеса, и техническими элементами, на которых базируется индустрия развлечений, но все это произошло в ущерб искусству.

Не напрашивается ли вывод о том, что шоу-бизнес погубил искусство? Виновные в так называемой современной «развлекаловке» — скорее секс-символы, нежели настоящие артисты. В этом заключается фундаментальная проблема. Вместо искусства мы имеем развлечение, вместо артистов — смазливые мордашки, ничтожества, алчущие славы, денег и удовольствий. Страдание низведено до нуля, доходы возведены в абсолют.

Я намерен любой ценой вернуть миру искусство или по меньшей мере значительно укрепить творческую составляющую массовой культуры. Сие предполагает возвращение артистического духа, к сожалению, почти утраченного в наше время. Для этого необходимо найти настоящую творческую личность и содержать ее в соответствующих условиях. Вот тут на сцене появляетесь вы.

Я твердо верю, что мы способны вылепить идеального творца, регулируя его жизнь таким образом, чтобы обеспечить максимальную творческую отдачу. Если наш проект увенчается успехом, я планирую повсеместно распространить эту инновационную методику для «выращивания» талантов.

Идея страдающего гения выглядит несовременной, не так ли? Как только сегодняшние артисты добиваются признания, на них осыпается золотой дождь славы, богатства и всеобщего обожания, размягчающий творческое начало. Многие из них вообще не имеют такового и если все же испытывают те или иные страдания, то, как правило, сами навлекают их на себя. Вот вам характерный набор для среднего представителя индустрии развлечений: алкоголизм, пристрастие к наркотикам, адюльтер, сексуальные излишества, депрессия. За исключением депрессии все вышеназванные проблемы связаны с гедонистическим образом жизни. Истинное страдание отсутствует.

Мы попытаемся найти и воспитать полную противоположность этим богатым, испорченным социальным животным, которые развлекают нас и формируют нашу низкопробную культуру. Мы будем стимулировать развитие нового творца не через награду — деньги, славу, секс, — но через лишение. Мы не будем давать, мы станем отнимать.

Искусство нуждается в ином архетипе художника. Страдающий, лишенный любви и надежд молодой человек будет жить по старому принципу, столь чуждому многим из сегодняшних «артистов», движимых алчностью, стремящихся разом испытать все радости жизни: «под лежачий камень вода не течет».

«Новому Ренессансу» нужна неприкаянная душа, чтобы взвалить на нее страдания мира и превратить их в шедевры. Такая душа, возможно, будет мучиться от неразделенной любви, нервных срывов, физических перегрузок, одиночества, жизни в нищете и изгнании, болезней, умственных расстройств, и ни один гран страданий не пропадет втуне.

Наверняка вам хорошо знакомы имена страдальцев, обреченных душ, величайших творцов всех времен и народов: Достоевский, Золя, Китс, Кольридж, Браунинг, Дикинсон, Тулуз-Лотрек, Рильке, Кафка, Вулф, Джойс, Манн, Лоуэлл, Плат, Робинсон, Ларднер, Лоуренс, Паунд, Тул, Берлиоз, Бетховен, Шуман, Ван Гог, Мюнш, Ротко… Истинно артистические натуры подвергали себя мукам без помощи «экспериментов», которые смею предлагать я. Если мы сумеем отыскать подходящую личность, возможно, не потребуется и особых манипуляций.

Мы найдем того, кому сама судьба предназначила быть страдающим художником, сведя к минимуму наше вмешательство в его жизнь. Я прошу вас о том, чтобы вы причиняли Человеку Возрождения созидательную боль, причем в самых гуманных и благотворных для него формах. То есть вы должны обеспечивать ему следующие условия: 1) одиночество; 2) вдохновение; 3) непрерывность творческого процесса. Технические детали уточним позднее.

Разглашать какие-либо сведения, связанные с проектом, строго запрещается. Если вы примете наше предложение, то поклянетесь соблюдать секретность.

Наконец, за все муки, которым вы подвергнете нашего питомца, вы окажете ему помощь в ином. У него всегда будут еда и кров. Когда ему захочется поделиться проблемами, вы должны быть рядом, чтобы выслушать и подтолкнуть в верном направлении. Наш гений бесплатно получит ценнейшее образование. Мы не допустим его смерти. Согласитесь, в любой другой ситуации он не имел бы подобных гарантий. Более того, в отличие от прочих страдающих художников результаты труда вашего подопечного непременно дойдут до публики. Он поймет, какое это наслаждение — делиться талантом с целым миром. Ваша обязанность — следить, чтобы автор не слишком заносился и не находил удовлетворения в своем положении.

Мне известно, что до отчисления из колледжа вы изучали историю. Вот вам напоследок информация к размышлению: а что, если бы Адольф Гитлер все-таки состоялся как живописец, которым всегда мечтал стать? О, какой мощью обладает искусство; сколько смертей и трагедий в свое время мог бы предотвратить хороший агент или менеджер!

Клянусь вам, моя цель — сделать мир лучше. Пожалуйста, помогите мне в этом.

Конфиденциально,

Фостер Липовиц

P.S. Если вы откажете умирающему старику в поддержке его проекта, убедительно прошу молчать о том, что вы узнали. В противном случае последствия могут быть непоправимы.

Письмо, отправленное мне Фостером Липовицем

31

Я позвонил Силвейну и сказал, что принимаю предложение. До меня дошло: если я сейчас упущу эту экстраординарную возможность, мне не останется ничего иного, кроме как искать настоящую работу, постоянно переписывать свое резюме и вести серенькое существование. Я не хотел, чтобы моя жизнь свелась к бесконечным выплатам кредитов, а мечтал заниматься чем-нибудь значительным. После письма Липовица я понял, что серьезных причин для отказа от работы у меня нет. За исключением моральной стороны дела.

Я поставил Силвейну одно условие: никогда не требовать, чтобы я совершал в отношении моего подопечного какие-либо действия, результата которых так или иначе не испытал на себе. В свое оправдание я провел аналогию с полицейскими: во время учебных тренировок их заставляют распылять себе в лицо слезоточивый газ, дабы они знали, какую боль причиняют жертвам.

Силвейн передал мои слова остальным посвященным в тонкости проекта — Липовицу, Ричарду Резнику и Дрю Прормпсу. Резник, миллионер и бессменный адвокат Липовица, также испытывал жгучее недовольство состоянием сферы развлечений. Прормпс был директором по маркетингу «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер»; Липовиц сам назначил его на должность вице-президента «Нового Ренессанса». Все трое согласились с моим условием.

К несчастью для Вайноны, когда-то у меня была собака, и ее сбила машина.

32

Одно из моих самых ранних воспоминаний — раздумья о смерти, которые посетили меня во время семейной поездки в автомобиле. Мать, отец, брат и я в тесной машине ехали по федеральной автомагистрали в Диснейленд, и, глядя в окно, я представлял себе, что произойдет, если кто-то из них, а то и все сразу умрут. Кажется, мне сказали: «Харлан, ты чего-то совсем притих», но я не мог освободиться от этих мыслей и нагнал на себя жуткую тоску.

Смерть для меня — нечто колоссальное. Ее не обойти, не объехать, от нее никуда не деться. Она больше любой вещи или понятия и в два раза огромней, чем жизнь. Смерть незаметно управляет каждым движением и зверя, и человека. И тот, и другой всю жизнь борются со смертью. Им суждено насладиться лишь крошечной частичкой материального мира, потому что смерть сужает время и пространство. Религии возникли для того, чтобы оправдать смерть, превознося загробную жизнь. Смерть есть конечный предел, но она же способна служить сильнейшей мотивацией.

Узнав, что Винсент отнюдь не испытывает моего благоговения перед смертью, я обеспокоился. Маленький хитрец притворялся, что ее нет вообще. Он играл со смертью, совсем как сценаристы «Жажды крови».

Начиная со второго года обучения Винсента в академии, я поддерживал тесный контакт с его преподавателями и раз в неделю разговаривал с ним по телефону — звонки из Сент-Луиса в Кокомо оплачивались за счет «Нового Ренессанса». Я интересовался у Винсента, что он проходит, что пишет и особенно — как идут его личные дела. Преподаватель стилистики отметил, что Винсент уже сейчас обладает хорошо развитыми навыками сочинительства и уверенно владеет такими приемами, как ирония и символизм. При этом учитель обратил мое внимание на тот факт, что практически все рассказы Винсента заканчивались одинаково: главный герой умирает забавной или нелепой смертью.

Винсент сочинил рассказ о говорящем карандаше, который отравился свинцом. В другом его рассказе индюшка умерла от голода в День Благодарения. Незадолго до Рождества Винсент написал историю о елочной игрушке — стеклянном мальчике, который отрастил длинные волосы в надежде, что его примут за ангела и поместят на верхушку елки. Люди же, наоборот, посчитали, что он стал похож на девчонку, и сняли с елки совсем. Тогда мальчик-игрушка покончил жизнь самоубийством и превратился в настоящего ангела по имени Долдон-Купидон.

Передавая указания от имени своих боссов, Силвейн убедил меня, что я обязан преподать Винсенту серьезный урок, касающийся величайшей темы на свете. Страдающий гений уже сейчас должен узнать, что такое смерть; отсутствие такого опыта может очень плохо сказаться как на нем самом, так и на его будущей аудитории.

33

— Как ты собираешься это сделать? — спросила Вероника, которая со времени нашей последней встречи добилась-таки желаемого и умертвила плод в своем чреве. Сейчас она была блондинкой с короткой стрижкой.

Я извлек из кармана маленький белый конвертик с порошком.

— Оксид мышьяка.

— Это что такое?

— Крысиный яд. Самый чистый способ.

— Я не хочу, чтобы ей было больно.

— Я как следует размешаю его с кормом. Можешь сама, если хочешь.

— Нет уж. Черт побери, и почему тебе приспичило отравить псину, когда на носу Рождество? Считай, праздник испорчен.

— Собаку должен обнаружить Винсент, а он вернется из школы через два часа. Кроме того, близость Рождества усилит эффект, согласна?

— Не знаю.

— Прости, мне так приказано. Ты обещала помогать, Вероника.

Я вспомнил об одном дешевом приеме, который используется в кинофильмах, особенно в боевиках, чтобы заставить зрителя проникнуться сюжетом. Расстреляй ты хоть пятьдесят человек из автомата или обрушь целое здание, полное людей, — публике хоть бы хны, но равнодушно смотреть на смерть маленького умного песика не сможет никто. И почти всегда, к облегчению зрителей, в конце концов собака остается жива.

— Ладно. Вот ее плошка.

Вероника передала мне миску, и я быстро смешал порошок с собачьими консервами, тщательно размяв их ножом и вилкой в отравленную бурую массу.

— Вайнона, скорей сю-уда!

Вайнона неторопливо, с достоинством притрусила в кухню и облизнулась. Чтобы не видеть неприятного зрелища, Вероника с детьми собралась в универсам.

— Когда Винсент придет, ему нужно будет с кем-то поговорить, — сказал я ей.

— Вот и поговори, — бросила она.

— Я поговорю с ним позже, а сейчас мне надо уходить. Винсент — умный мальчик, он может что-нибудь заподозрить.

— Я не собираюсь здесь оставаться и смотреть, а дети — тем более.

— Понимаю.

Вероника подхватила терьера на руки и прижала к груди.

— Я люблю тебя, Вайнона. Прости, малышка. — Чмокнув собаку, она опустила ее на пол. — Пока, Харлан. Дверь не запирай, ага?

— Хорошо. Извини.

— Не забывай присылать чеки!

Я поставил собачью миску на липкий кухонный линолеум. Вайнона устремила на меня взор лучистых глаз, словно благодаря за угощение, и принялась уплетать последний в своей жизни ужин. Она хватала куски так, будто ее не кормили неделю.

Не знаю, что есть и как выглядит Сущность, именуемая Господом; в моем воображении Он — это гигантский вращающийся шар света, излучающий равные количества тепла и холода. По мере того как отравленные консервы исчезали в собачьей пасти, я представлял, как эта совершенная сфера все сильнее и сильнее удаляется от меня, превращается в точку, затем в крохотную искорку, и вот ее нет совсем.

Я видел, как собака билась в конвульсиях, видел ее расширенные глаза. Когда Вайнона содрогнулась в последний раз и затихла, я положил ее обмякшее тельце под рождественскую елку и вышел, оставив дверь незапертой, как велела Вероника.

34

Летом, после того как Винсент закончил третий год обучения, Вероника произвела на свет пятого ребенка, умственно неполноценную девочку по имени Бритни. Винсенту к тому времени исполнилось девять, он уже был очень начитан, умело писал подробные рецензии на фильмы, прослушал все песни «Битлз» и каждую из них проанализировал.

Я по-прежнему звонил ему раз в неделю. После смерти любимой собаки жизнь Винсента текла ровно, пока одним августовским вечером он не увидел, как его мать корчится на полу, и позвонил в службу спасения. «Скорая» немедленно увезла Веронику в больницу. Когда я позвонил, Винсент, его сестра и братья не видели матери уже три дня и питались только тем, что осталось в доме, — творогом и фруктовыми рулетами.

Я набрал номер крэмденской больницы и узнал, что роды прошли тяжело, ребенок больной, состояние роженицы очень серьезное. Я прилетел в Эвансвилл, штат Индиана, взял напрокат машину, добрался до Крэмдена, забрал детей Вероники, покормил их в закусочной и привел в больницу. Кто-то же должен был это сделать. Кроме того, я решил, что Винсенту стоит почаще бывать в больничной атмосфере.

— Ты — Фостер Липовиц? — ни с того ни с сего пропищала младшая сестра Винсента, Сара, по пути в больницу.

— Нет. Меня зовут Харлан Айффлер, я — менеджер Винсента. По-моему, я уже три раза объяснял. А ты-то откуда знаешь про Фостера Липовица?

— Ничего она не знает, — вмешался старший из детей, Дилан, которому почти сравнялось одиннадцать. — Она слышала, как я говорил, что Липовиц — мамин босс и Винсентов тоже и что он зарабатывает на жизнь убийствами.

— Где ты этого набрался? — со смехом спросил я.

— Читал в одном журнале — мама принесла из супермаркета. В нем было написано, что Липовиц в фаворе у мафии и если что не по нему, сразу убивает человека, а сам сидит так высоко, что его не поймаешь.

— В журналах полно вранья, — фыркнул я.

— Я просто сказал, что там было написано, — возразил Дилан. — И вообще, мать твою, кто ты такой?

— Харлан Айффлер! — Я включил музыку, чтобы угомонить детей, и покачал головой, поражаясь глупости отпрысков Вероники. Затем, однако, я вспомнил, что во время беременности она всякий раз превращала свое чрево в пробирку, где смешивала самую разнообразную запрещенную химию. Я повернул голову в сторону Винсента и подумал: «Черт возьми, сынок, ты — настоящее чудо».

Братья и сестра Винсента недовольно захныкали, требуя, чтобы я поставил другую кассету.

— Замолчите, — велел я. — Вам полезно послушать нормальную музыку.

— Что это за хрень? — спросил Дилан.

— Фрэнк Блэк.

— Не знаю такого, — презрительно скривился он.

— Ничего удивительного. Его не крутят по радио или на Эм-ти-ви.

— Потому что это полный отстой, — высказался Дилан. — Даже на радио не берут.

— Наоборот, его музыка слишком хороша. Он недостаточно плох, чтобы его взяли на радио.

— Слышь, ты, включи, блин, канал 96, там крутят «Ди-прайвд»!

— Да, да, включи! — горячо поддержал брата четырехлетний Бен, младший из детей Вероники.

Мы с Винсентом обменялись понимающими взглядами, он устало закатил глаза. Я выкрутил регулятор громкости на максимум, чтобы заглушить брань Дилана, к которому теперь присоединился и Бен.

35

О двух персонах, занимающих верхние позиции в иерархии «Нового Ренессанса», я знал одинаково немного. И тот, и другой оставались для меня загадкой; я полагал, что личное знакомство с ними мне не светит. Подростком я целый год проработал в публичной библиотеке Сент-Луиса и ни разу не встретил директора. Помня об этом, я смирился с мыслью, что, несмотря на служебное рвение, у меня практически нет шансов пожать руку хозяину или вице-президенту такой важной компании, как «Новый Ренессанс».

Из разговоров с Силвейном и благодаря поиску в интернете мне удалось по мелочам собрать некоторые факты из жизни Липовица. Я узнал, что в юности, не имея за душой ни гроша, он нахально подал заявление о приеме на работу в отдел писем издательства «Глоуб букс». За этим последовали десятилетия тяжелого труда, находчивости, изобретательности и — видимо, уже позднее, — предательства: Липовиц яростно штурмовал служебную лестницу, прорываясь к цели. Кто-то его любил, кто-то ненавидел, но уважали все, что, вероятно, и привело к рождению бесконечных газетных легенд. Кроме того, у Липовица были очень высокие критерии относительно сферы развлечений, он считал, что наделен силой изменить уровень культуры в лучшую сторону. Дабы выполнять свою работу добросовестно, я в него верил.

Про вице-президента Дрю Прормпса мне было известно лишь, что ему нет сорока и что он, по выражению Силвейна, пробивной парень. В академии его имя несколько раз упоминалось преподавателями: отмечали, что мистер Прормпс искренне предан делу и необычайно хорош собой. Выпускник Гарварда Дрю Прормпс начал карьеру в отделе маркетинга одной из независимых звукозаписывающих студий, позже получил должность директора по маркетингу компании «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер» и довольно быстро стал правой рукой мистера Липовица.

36

— Вы — отец? — спросил меня доктор.

— Нет, я друг семьи. Мать и ребенок поправятся?

— Миссис Джайпушконбутм скоро выздоровеет, а вот ее дочь, боюсь, никогда.

Врач объяснил, что передозировка метамфетаминов вызвала у Вероники преждевременные роды, у младенца серьезно поврежден мозг и присутствуют значительные уродства.

Я вернулся в приемную. Винсент тихонько сидел на стуле, в то время как его сестра и братья методично рвали журналы, лежавшие на столике, от «Хайлайтс» до «Вог». Сара в буквальном смысле поглощала развлекательный еженедельник «Энтертейнмент уикли», пихая в рот целые страницы.

— Она умрет? — спросил Винсент, когда я уселся рядом с ним. Он неподвижно глядел прямо перед собой.

— Твоя мама или малышка?

— Мама.

— Нет. Ей уже гораздо лучше. Она поправится.

— А девочка?

— Если повезет, не выживет. Она очень больна.

— Не хочу, чтобы она умирала.

— Я тоже не хочу, но если врачи ее и спасут, такое существование не назовешь жизнью. У нее нет ни ног, ни рук, Винсент.

— Ну и что? Можно жить и так. Когда-нибудь я разбогатею и обеспечу ее всем необходимым. Мама говорит, когда начнут продаваться мои песни и фильмы, я смогу купить для нас большой красивый дом.

Очевидно, под влиянием матери в сознании Винсента произошла перемена: если раньше он не ценил жизнь совсем, то теперь стал оценивать ее с точки зрения материальных благ. Знакомые мысли: я тоже хотел бы родиться счастливчиком. Я понимал, что довольно скоро мне придется поработать с Винсентом, дабы изменить его взгляды.

— Большой дом девочке не поможет. У нее весь мозг наружу.

Винсент обратил на меня большие грустные глаза. Его печальный взор по-прежнему не соответствовал возрасту.

— Она моя сестра.

— Я знаю, знаю. Уверен, ты стал бы ей чудесным старшим братом. Но даже если она умрет, ты должен смириться с потерей. И привнести эту боль в свои творения. Помнишь, что я сказал тебе после смерти Вайноны?

— То, что нас не убивает, делает нас сильнее.

— Правильно. Особенно в отношении тебя, ведь ты писатель.

Дилан и Бен боролись на полу, Сара пыталась засунуть себе в глотку карандаш. Винсент нахмурил брови и опустил взгляд на свои дешевенькие теннисные туфли без шнурков.

— Что случилось, дружок? — спросил я.

— Ты напомнил о Вайноне. Я скучаю по ней.

— Прости. — С того дня, как Винсент нашел мертвую собаку, минуло уже полтора года.

— Знаешь, что сказала мама, когда Вайнона умерла?

— Нет.

— Она сказала, чтобы я не переживал из-за ее смерти, потому что если бы Вайнона принадлежала кому-нибудь другому, например, самому крутому парню в школе или кинозвезде вроде Бена Аффлека, она бы любила своего хозяина сильнее, чем меня.

— Твоя мама смолола чушь. Вайнона любила только тебя. Никто не относился к ней лучше, чем ты. Вы были неразлучны.

— А я подумал про маму. Если бы у нее был по-настоящему красивый сын и он бы отлично играл в бейсбол, она любила бы его больше, чем меня? Как ты думаешь, она променяла бы меня на того мальчика?

— Отвечу по тому же принципу, — сказал я. — По-твоему, ты хороший сын для своей мамы?

— Да, наверное.

— Тогда ей нужен только ты. Пусть это и не всегда заметно, но мама тебя очень любит. Она бы ни за что тебя не променяла.

— Даже если бы у меня не было ни рук, ни ног?

— Конечно.

37

Со временем я сделал вывод, что Фостер Липовиц имел веские основания привлечь на свою сторону Дрю Прормпса. Ознакомившись с характером работы последнего, я понял, что в шоу-индустрии, пожалуй, не найти более опытного продавца заурядной продукции. Именно он обеспечил массовый успех таким сереньким исполнителям, как певица Кристина Гомес и моя «обожаемая» группа «Ди-прайвд». Я всегда подозревал, что некоторые артисты ради славы продают душу; теперь мне стало известно имя покупателя.

Липовиц поставил Прормпса во главе «Нового Ренессанса», потому что заботился о своем детище, знал, что заключение контрактов будет нелегким делом и что публику нужно как следует обработать. Прормпс выполнит задачу, используя нужные маркетинговые приемы, только теперь он станет распространять качественную развлекательную продукцию, а не участвовать в развращении мира. Наняв Прормпса, Липовиц не только приобрел ценного сотрудника, но и автоматически уменьшил размах конкуренции.

По словам Силвейна, идея работы в «Новом Ренессансе» очень захватила Прормпса. Интеллектуал и ценитель высокого искусства, он занимался продажей косноязычной пошлятины, в которую были вложены многие миллионы долларов. «Новый Ренессанс» стал для Прормпса проектом мечты, придал его стремлениям высшую цель, и, конечно, как и большинство работников компании, Прормпс был счастлив, получив возможность прикоснуться к восстановлению культуры.

38

Вероника попросила, чтобы зашел я, и Винсент заметно огорчился. Угрюмая медсестра отвела меня в палату. Вероника выглядела измученной и бледной, но по-прежнему ослепительно красивой. Теперь у нее были длинные волнистые кудри каштанового цвета с отдельными высветленными прядями.

— Кто там? — простонала она.

— Вероника, привет. Как ты себя чувствуешь? — сказал я.

— Пока действуют обезболивающие — хорошо, — слабым, неровным голосом ответила она и испуганно обвела палату мутным взором.

— Я привел детей. Они за тебя волновались, по крайней мере — один из них.

— Ты видел Бритни?

— Кто это?

— Новорожденная.

— Нет.

Вероника попыталась посмотреть мне в глаза и замотала головой, словно проглотила горькую микстуру.

— Она такая безобразная, такая уродливая. Когда ее принесли, я расплакалась. Я не хотела брать ее на руки, просто не смогла взять. Я не хочу ее видеть, прикасаться к ней. Мне не нужна такая страхолюдина!

— Нечего было сидеть на наркотиках во время беременности.

— Я думала, она умрет.

— Может, и умрет, — утешил Веронику я.

— Что мне с ней делать? Она даже на человека не похожа.

— Ты породила чудовище.

— Заткнись, козел!

— Извини, Вероника. Не знаю, что тебе сказать. Ты загубила жизнь ребенка еще до того, как она началась. Не жди от меня сочувствия.

— На кой черт мне твое сочувствие! У тебя что ни слово, то насмешка над серьезными вещами.

— Тогда зачем ты меня позвала?

— Сама не знаю. Ах да, я хотела кое о чем тебя спросить. Подойди сюда. — Вероника пальцем показала на свою кровать. Приподнявшись на локтях, она напустила на себя томный вид и заплетающимся языком спросила: — Почему ты меня не трахнул?

— Что?

— Почему ты не трахнул меня там, в отеле?

Я расхохотался, однако, увидев, что она совершенно серьезна, оборвал смех.

— Потому что счел это неправильным.

— Почему?!

— По многим причинам. Начнем с того, что ты — мать Винсента.

— Ну и что?

— Зачем ты докапываешься?

— До тебя никто не отказывался.

— Вот тебе и еще одно объяснение. Пойду приведу детей.

— Нет!

— Ты не видела их несколько дней.

— Я не хочу их видеть! Не хочу, чтобы они видели меня! Мне все надоело! — Вероника стукнула кулаками по постели.

— Может, хватит?

— Ты не видел, что из меня вылезло! Страшилище! Я чувствую себя грязной! Я хочу, чтобы ее не было, не было, придурок! Меня тошнит от всего этого!

В палату стремительно вошла пухлая белокурая медсестра с вышитыми на блузке медвежатами.

— Что случилось? — осведомилась она.

— Истерика, — сообщил я.

— Дерьмо! Дерьмо-о! Ч-черт, я по уши в дерьме! — выла Вероника.

— Сэр, я вынуждена попросить вас уйти, — сказала сестра, готовя шприц.

— Нет-нет, нет, нет, нет! — запричитала Вероника. — Не прогоняйте его! Со мной все в порядке. Я буду вести себя хорошо. Я буду умницей.

— Вам пора принимать укол.

— Ну и делайте, только пусть он останется.

Вероника с жеманным видом приняла инъекцию успокоительного.

— Можно он останется? — соблазнительно надув губки, спросила она.

— Ну хорошо, еще пять минут. Вам нужно отдохнуть. А вы, — обратилась ко мне сестра, выходя из палаты, — не давайте ей разволноваться.

— Я хочу переехать, — сказала Вероника, притихшая и подавленная.

— Прямо сейчас?

— Да. Я хочу перебраться в Калифорнию.

— Зачем? Дай-ка угадаю — ты намерена стать актрисой. Или пройти стажировку в искусстве владения язычком?

— Начну все заново. Не хочу застрять здесь на всю жизнь. Ты мог бы отправить меня туда и использовать это против Винсента. Он не перенесет разлуки.

— Как насчет остальных детей?

— А что насчет детей?

— Заберешь их с собой?

— Да, если ты оплатишь переезд и все остальное.

Я задумался.

— Нет, это чересчур. Будем считать, в тебе говорят транквилизаторы.

— Это я говорю. Транквилизаторы не разговаривают.

— Поспи. И будь добра, позаботься о детях.

— Харлан, ты все же поразмысли. Калифорния, новое начало. Мисс Вероника, не оставите ли свой автограф у меня на щиколотке? Ах, конечно.

Продолжая бессвязно лопотать, Вероника заснула. Судя по бормотанию, ей снились кинокошмары с дрянной музыкой и скверными диалогами.

39

— По-твоему, она говорила всерьез? — спросил Силвейн.

— Да.

По возвращении из больницы я позвонил Силвейну из дома Вероники. Дети, включая Винсента, отправились играть во двор.

— Она — шлюха, — продолжал я, — а шлюхи, особенно из захолустных городков, имеют обыкновение думать, что переезд в большой город — как правило, Нью-Йорк или Лос-Анджелес, — решит все их проблемы.

— Точно, — подтвердил Силвейн. — Я сам из Висконсина.

— Она даже толком не знает, чего хочет. Нет, беру свои слова обратно. Она убедила себя, что хочет покончить с прошлым. Конечно, надеется стать актрисой и прославиться. Опять-таки Вероника ужасная распутница. Такие, как она, думают одинаково. Она мечтает стать знаменитой или, на худой конец, затащить в постель какую-нибудь звезду. По ней, лучше быть известной и несчастной, чем несчастной и никому не известной.

— Или чем неизвестной и счастливой, — хмыкнул Силвейн.

— Именно. Понимаешь, о чем я?

— Еще бы, чудак.

— И что скажешь? Лучше не связываться?

— Не знаю, братишка. По-моему, это отличная возможность, и нам не следует ее упускать.

— Наоборот, если мы уберем эту женщину из жизни Винсента, то сделаем ему огромное одолжение, — возразил я. — У него будет больше вдохновения, если мы оставим ее здесь.

— Вот что: я поговорю с Прормпсом и узнаю его мнение, — сказал Силвейн.

К этому времени Прормпс активно участвовал в нашем проекте.

— Хорошо, — согласился я. — Мне пора.

— Мне тоже. Через час у меня свидание с Джудит Лайт.

В комнату вошел Винсент, и я выключил мобильник. Мальчик с угрюмым видом лег на пол, обхватил голову руками и уставился в потолок.

— Что случилось, кузнечик?

— Не знаю, — огрызнулся он, что было довольно странно для этого в общем неэмоционального ребенка. На миг меня охватила паранойя, я испугался, что Винсент слышал мой разговор с Силвейном. Может, он уже обо всем догадался? С начала проекта не прошло и двух лет.

— Хотя нет — знаю. Мне не нравится с ними играть, — к моему облегчению, произнес Винсент.

— Я был точно таким же. Никогда не играл с соседскими детьми, — поделился я. — Терпеть не мог школьные перемены. Тебе еще повезло — ты не обязан идти на перемену, если не хочешь, и даже можешь отказаться от групповой работы. Академия поощряет развитие индивидуальности.

— Другие дети обожают улицу, а я — нет.

— Мы с тобой похожи. Все, что я люблю, находится дома — книги, диски, фильмы, телевизор. За дверями одни придурки, которые только действуют на нервы.

— Я тоже предпочитаю быть дома, — признался Винсент. — Когда-нибудь я буду жить в большом-пребольшом доме, таком здоровенном, что мне никогда не понадобится выходить на улицу.

— Мы с тобой неправильные люди.

— И солнце я не люблю, — признался Винсент.

— Почему?

— На него даже нельзя посмотреть. Мне по душе луна.

— Ты замечал, что у луны грустное лицо? — спросил я.

— Нет.

— В следующий раз обрати внимание, ладно? Луна хмурит брови и печально глядит вниз.

— Хорошо, посмотрю. Харлан…

— Что?

— Солнечный ожог получить можно, а лунный — нет.

— Верно, — засмеялся я. — Кстати, ты в курсе, что Нил Армстронг первым ступил на Луну, потому что в НАСА решили пожертвовать именно им?

— Нет.

— Остальные астронавты знали, как вернуться назад, если что-то пойдет не так, а он — нет. Поэтому его смерть в общем-то ничего не значила.

— Зато его всегда будут помнить как человека, первым ступившего на Луну.

— Ты прав. А помнишь его знаменитую фразу: «Маленький шаг для человека, громадный прыжок для человечества»?

— Помню.

— Он ляпнул не то. Армстронг хотел сказать «Маленький шаг для меня…», а получилось пафосно. Правда, никто все равно не заметил.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — недоуменно спросил Винсент.

— Затем, что это правда. Я считаю, ты должен знать правду обо всем, разве не так?

— Так, только правда всегда выходит неприятной.

— Ага. Правда — неприятная вещь. Вот, пожалуйста, пример. Не хочу тебя расстраивать, но все люди, которые тебе встречаются, не важно — мужчины, женщины или дети, пусть даже очень красивые, внутри — скелеты. А скелеты безобразны. Пустые черные глазницы, жуткий оскал челюстей, резкие, дерганые движения. Повсюду сплошные ходячие скелеты. Страшновато, а?

Винсент кивнул.

— Погляди вокруг. Некоторые восклицают: «Ах, как прекрасен мир! Как великолепна природа, деревья, вода, трава». Ты когда-нибудь задумывался, что находится под этой прекрасной землей?

— Нет.

— Трупы. Миллиарды и миллиарды трупов. Триллионы. Они никуда не исчезают, лежат прямо тут, под нами. Разлагающиеся трупы. Скелеты. Что в этом красивого?

— Не знаю. — Винсент встал и посмотрел в окно на два темных холмика. Под одним тлели кости его собаки, Вайноны, под другим — скунса по имени Афина. Винсент подружился со скунсом после смерти Вайноны и пытался приручить его, но один из приятелей Вероники пристрелил зверька.

— Не забывай, изнутри все безобразно, — заключил я.

— Извини… — Винсент отошел от окна и с задумчивым, тревожным видом удалился к себе. Он сохранит это выражение и в зрелости и будет вечно походить на человека, который никак не может вспомнить, куда подевал ключи.

Я заглянул в комнату и увидел, что Винсент лежит на постели, зарывшись лицом в подушку. Мне захотелось подбодрить его, поделившись более позитивными теориями: о том, что художник наделен талантом изменять мир, создавать сверкающие чистотой творения, обнажать уродливое, воспевать истину… и так далее, и тому подобное. Я хотел поделиться с Винсентом своим убеждением в том, что художник — это спаситель грешного мира, который наполняет смыслом недолгое, скорбное существование, восстает против самого времени.

Однако лишь вернулся в гостиную, включил телевизор и принялся смотреть расхваленный критиками сериал «Секс в большом городе», в очередной серии которого главная героиня нечаянно выпускает газы в момент близости со случайным партнером.

40

Наутро позвонил Силвейн: отпускать Веронику в Калифорнию нельзя. Он поговорил с Прормпсом, и тот горячо поддержал идею отъезда. В свою очередь, Прормпс изложил ситуацию Липовицу, а вот тот уже счел, что это слишком сурово, и сказал свое «нет». К добру или к худу, Вероника должна присутствовать в жизни Винсента и помогать нам в осуществлении проекта.

В тот же день Веронику выписали из больницы. Домой она заявилась поздно вечером, когда дети спали. Я сидел за няньку вторые сутки подряд. Когда Вероника подъехала к дому в машине с оглушительно бухающими динамиками, я смотрел диск с четвертой частью «Жажды крови». Мне захотелось убедиться, так ли плох фильм на самом деле. Убедился.

Вероника вошла в свое убогое жилище, и я поднял глаза, ожидая увидеть Бритни, но вместо этого узрел нового дружка свежеиспеченной мамаши, Кайла, со стеклянными от марихуаны глазами. На нем была рубашка из магазина «Аберкромби и Фитч», мешковатые штаны и куча побрякушек. Короткая стрижка, белые крашеные волосы.

Кайл: любимый исполнитель — Эминем, любимое телешоу — «Мужчины», любимый кинофильм — «Пятница».

— Что за дела? — свирепо осведомился он.

— Страшно рад познакомиться, — елейным тоном промолвил я.

— Кайл, это Харлан, менеджер моего сына, я тебе говорила, — объяснила Вероника. — Он собирается подыскать мне местечко в Голливуде.

— Здорово, — буркнул качок уже с меньшей угрозой в голосе и коротко мотнул головой. На вид ему было чуть за двадцать.

— Где Бритни? — обратился я к Веронике.

— В больнице. Ее привязали к какой-то системе.

— Страшилище, — высказался бандюга.

— Ты — отец?

— Ну не-ет, блин!

— Поможешь мне с переездом? — спросила Вероника.

— Думаю, нам не стоит обсуждать это при посторонних, — сказал я, кивая в сторону явного приверженца стиля «гангста-рэп».

— Эй, ты! — рыкнул тот.

Вероника села рядом со мной. У нее тоже были суженные зрачки.

— Кайл, исчезни, — приказала она.

— Лады, пойду забью косячок, — отозвался он, выходя.

— Очаровательный молодой человек. Юный Кайл тебя еще не обрюхатил?

— Заткнись. Так что, поможешь мне убраться отсюда?

— Значит, решила всерьез?

— Да.

— Что ты будешь делать в Калифорнии?

— Я всегда мечтала стать актрисой.

— Еще бы. Не хотелось бы читать тебе нравоучений, но моя мать часто повторяла: жизнь такова, какой ты ее делаешь, независимо от места, где живешь. Однажды я сбежал в Калифорнию, и ничего хорошего из этого не вышло.

— Ну, не знаю. Мне кажется, там я буду счастлива. Знаешь, я прямо вижу себя на фото в «Нэшнл интрудер», как тех знаменитостей, которых подстерегают и незаметно щелкают. Например, фотография: звездная пара — он и она где-нибудь на парковке возле супермаркета, в модных спортивных костюмах, вокруг талии свитерочки, как у студентов, на глазах непременно солнечные очки, и воду прихлебывают из бутылочек. От счастья аж светятся.

Вероника Джайпушконбутм: любимый исполнитель — Джастин Тимберлейк, любимый телесериал — «Уилл и Грейс», любимый кинофильм — «Титаник».

— Ты можешь жить так же и здесь, — возразил я. — Например, увлечься сайентологией, как многие звезды.

— Ненавижу науки, все эти «логии». Твоя контора мне поможет?

— Нет.

— Почему?

— В ближайшие годы ты нам понадобишься. Кроме того, нельзя же разлучать ребенка с матерью, даже с такой никудышной, как ты.

— Винсент почти круглый год в школе.

— У тебя есть другие дети. По-твоему, сгрести их в охапку и уволочь на другой конец страны — ерунда? Между прочим, твоя дочь лежит в больнице. Подумай о ней ради всего святого!

— Мы все равно уедем.

— Счастливо. Уедешь — попрощайся с нашими чеками.

— Вот дерьмо! Блин, я с ума сойду.

41

Вечером я улетел в Сент-Луис и во время рейса даже нашел в себе силы посмотреть фильм без наушников. Когда через неделю я, как обычно, позвонил Винсенту, в трубке раздался незнакомый мужской голос.

— Что за дела? — Тон был рэперский, нахальный и грубый.

— Я могу поговорить с Винсентом?

— Нет его тут.

— А с Вероникой?

— Ее тоже нет. Кто это?

— Меня зовут Харлан Айффлер, я — менеджер ее сына.

— К-козел! — Ругательство сопровождалось шумным сопением.

— Эй, полегче. Я что-то не то сказал?

— «Я цто-то не то скязял»? — передразнил он меня. Разумеется, чего еще ожидать от человека, насквозь пропитанного подражательством, от прически до одежды и манер, перенятых из рэперских видеоклипов. Я надеялся, что когда-нибудь мы сумеем помочь парням вроде этого. — Скорее ты что-то не то сделал, урод!

— Полагаю, ты — один из удолбанных приятелей Вероники?

— Ты, блин, знаешь меня?

— Пожалуй, да. Ты — Кайл?

— К-квик, козлина.

— И что же такого, К-квик, я, по-твоему, сделал?

— Вероника говорила, ты собирался отвезти ее в Голливуд. Так она и слиняла. Свалила неделю назад, ни тебе прости-прощай, и мелких своих побросала.

— Где дети?

— Копы забрали. Что за дела? Куда ты ее девал?

— Ничего. Я сказал ей, что мы не оплатим переезд. Если она и сбежала, то я ни при чем.

— Не гони!

— Ты знаешь, где сейчас Винсент?

— Нет.

— Послушай, мне надо поговорить с ним. Я…

Квик положил трубку.

42

Позднее Винсент мне все рассказал. Через два дня после моего отлета из Иллинойса он проснулся и обнаружил, что матери нет. Исчезла ее одежда, косметика и краска для волос. Дни проходили, а к ним в дом заглядывал только бывший дружок Вероники — ему нравилось курить там марихуану. Потом позвонили из больницы, чтобы сообщить Веронике о смерти Бритни. Дилан сказал доктору, что его мама уехала насовсем, после чего доктор вызвал полицию, полиция — представителей социальной службы, которые и увезли всех четверых детей Джайпушконбутм в приют. Родственников у них не осталось, мать Вероники давным-давно покинула город.

Силвейн, который получил инструкции от Прормпса, а тот — от Липовица, велел мне отыскать Винсента, объяснить властям, что через неделю мальчик должен вернуться в школу и что мы позаботимся о нем в соответствии с нашими контрактными обязательствами. Я показал чиновникам необходимые бумаги и забрал Винсента из приюта. Мне даже не пришлось давать взятку, хотя компания на всякий случай и снабдила меня деньгами.

— А что будет с Диланом, Беном и Сарой? — спросил Винсент в машине.

— Какое-то время они проведут в приюте. Если повезет, их усыновят.

— Я еще увижусь с ними?

— Полагаю, да, если найдешь. Другое дело, захочешь ли ты видеть их снова?

— Я должен знать, что им живется не хуже, чем мне. По крайней мере я попал в хорошие руки.

— Как мило с твоей стороны. Я-то уж точно не буду скучать по этим деткам.

Винсент действительно скучал по братьям и сестре. В будущих сценариях к фильмам и телесериалам он сделает их прототипами своих персонажей.

Я ехал к дому Винсента по узкой проселочной дороге в последний раз. Он захотел вернуться за личными вещами, нажитыми за девять лет, чтобы потом перевезти их на новое место, в Кокомо. В школьном общежитии ему полагалась крохотная комнатка.

— Винсент, послушай… Если надумаешь поговорить о маме или еще о чем-нибудь, я рядом.

— О чем тут говорить? Ее нет.

— Ты знаешь, почему она уехала?

— Я давно догадывался, что она нас не любит.

— Тебе больно?

— Конечно. Мама нас ненавидит.

— Удивительно, что у этой, с позволения сказать, матери вырос такой замечательный ребенок, как ты. Она тебя не достойна.

— Ты мне помог.

— Нет.

— Да. Ты дал мне будущее. Мама, наверное, убежала бы гораздо раньше, если бы не ты и не та возможность, которую ты мне дал. Я — везунчик.

— Не говори так. Ты далеко не везунчик. В твоей жизни очень много плохого.

— Могло быть и хуже.

— Будет. Кроме того, везение тут ни при чем. Ты заслужил все то, что мы тебе дали. Везунчики — это люди вроде Памелы Андерсон: мелькнула на гигантском мониторе во время футбольного матча, попалась на глаза нужному человеку, и вот, пожалуйста, — карьера. Звезды кино, от рождения имеющие привлекательную внешность и отличное здоровье, — везунчики. Ты — нет. Прошу, никогда больше не ссылайся на свое везение.

— Хорошо.

Дорога закончилась, но к дому она не привела. Нашим глазам предстал лишь ненавистный Винсенту двор с облезлым сдувшимся бассейном да могилками животных. Кучка горелого хлама — вот и все, что осталось от дома.

43

— Мне еще не доводилось быть поджигателем, — сказал я Силвейну в телефонном разговоре за день до того.

— Уверяю тебя, шеф, ничего сложного. Плеснешь бензина, чиркнешь спичкой, и готово. Любой дурак сумеет.

— А если меня поймают?

— Сам говорил, дом стоит на отшибе…

— Да.

— Ну и не мандражируй. Тоже мне задача!

— Задача. Ты когда-нибудь поджигал дом?

— Спалил не то три, не то четыре.

— Три или четыре?

— Угу. «Жажда крови-2». Постой-ка, и в третьей части тоже.

— Спалил в кино!..

— Значит, так. Босс хочет, чтобы дом сгорел, поэтому ты должен устроить пожар. Тебе неплохо платят, а после эпизода с собакой ты не выполнял ничего серьезного.

Силвейн был прав, платили мне очень хорошо. В скором времени я рассчитывал купить для матери дом, о котором она всегда мечтала. Осуществилось и мое детское желание жить в гостинице. Мне нравилось, что еду подают в номер, а горничные делают уборку семь дней в неделю. Я снимал номер в отеле «Хайатт» на территории железнодорожной станции Сент-Луиса и даже мог позволить себе напитки из мини-бара и просмотр видео с повременной оплатой.

— А в чем смысл?

— Все очень символично, братишка. Исчезнет с лица земли эта хибара — у паренька ничего не останется. Ни дома, ни матери, ни семьи — ни-че-го. Только его голова. Он и его мысли, понимаешь? Вот чего мы добиваемся. Кроме того, в академии нам будет легче за ним приглядывать.

— Возможно, в доме поселился приятель Вероники. Куда мне его деть? Попросить отойти в сторонку, пока я оболью стены бензином?

— Айффлер, старина, ты, кажется, не врубился.

— Просвети меня.

— Ты думаешь иначе, нежели мы. Приятель мамашки — тьфу, пустяк. Урод, которого можно купить за сотню баков, а то и меньше. Если он там, скажи, что хочешь приобрести дом. Накинь сверху, чтобы он убрался поскорее. Приплати за то, чтобы помалкивал. Любую сумму. Деньги для нас не важны. Зато для всех остальных деньги — это главное, так что наши возможности практически безграничны.

— А если он не возьмет деньги?

— Увеличивай сумму, пока не согласится.

— У тебя все легче легкого.

— Поверь мне, это действительно очень просто.

На деле вышло еще проще. Дом оказался пуст — Кайл исчез, прихватив с собой почти все вещи, даже телевизор. Мне осталось поджечь стены и всякую мелочь, игрушки и книги, которые хотел взять с собой Винсент.

Мысль о покупке здоровенных канистр с бензином вызвала у меня смех, поэтому я купил пять бутылок виски. Понадобилось только три, дом был совсем крошечный. Я как следует облил пол и заклеенные журнальными вырезками стены. Признаюсь, процесс доставил мне определенное удовольствие. Потом я вышел за порог, оставив дверь открытой, бросил внутрь несколько зажженных спичек, подождал, пока пламя разгорится, прыгнул в свой новенький «сааб» и укатил прочь.

44

На следующий день, выказав должное изумление при виде пепелища, я сказал Винсенту, что подожду его в машине. Я понимал, что мальчику нужно попрощаться со своим домом. Он немного побродил, выискивая среди золы уцелевшие вещи, но их не осталось. Из меня вышел искусный поджигатель.

Винсент задержался возле холмика, под которым разлагался трупик Вайноны, и склонил голову. Погладил ладошкой место, где похоронил скунса Афину, и сел обратно в машину. Пока я выезжал, он не сводил глаз с горелого пустыря. Должен признать, мне самому не довелось пережить пожара. Я оправдывал свой поступок своеобразной аналогией с тем, что так же лишился родного дома, когда после моих калифорнийских эскапад мать не пустила меня обратно.

— Это всего лишь вещи, — сказал я, набирая скорость.

Винсент не ответил и только обхватил голову руками.

— Всего лишь вещи, — повторил я. — Вещи не имеют значения. Слава Богу, в доме не было никого из твоих родных.

— Мне кажется, потому его и спалили. Они знали, что там никто не живет.

— Вот как. Ты считаешь, это поджог?

— Не сомневаюсь. Мебель и телевизор вынесли заранее. Кто-то постарался. Ты?

— Я?!

— Да. Признайся.

— Винсент, с какой стати мне поджигать твой дом?

— Не знаю, но во дворе все пропахло виски, а у тебя на заднем сиденье как раз лежат две бутылки.

— Сам знаешь, я люблю выпить.

— Над домом стоял тот же запах, который я иногда чувствую от тебя.

— Винсент, не мели чушь. Я не поджигал твой дом.

— Клянешься?

— Клянусь. Если дом сожгли умышленно, значит, это сделал кто-то из дружков твоей матери. К вам больше никто не приходил, верно?

— Верно. Вызовем полицию?

— Не вижу смысла. Ты переезжаешь в Кокомо, твои братья и сестра — в приюте. Вызовем копов, потом не оберемся проблем.

— А вдруг мама решит вернуться? Где же ей жить?

— Решит вернуться? Вряд ли.

— Почему ты так говоришь?

— Просто говорю.

— Нет-нет, ты от меня что-то скрываешь.

— Ну хорошо. Ты знаешь не все. Помнишь, в больнице твоя мама попросила, чтобы я к ней зашел?

— Да. Я разозлился до смерти, потому что она попросила зайти тебя, а не меня.

— Тогда она сказала мне, что очень хочет уехать.

— Мама упомянула, куда именно?

— Нет, — солгал я.

— Как она могла нас бросить?!

— Сейчас объясню, только слушай внимательно и навсегда запомни то, что я тебе скажу. Это крайне важно. Договорились?

— Договорились.

— Ваша мама бросила вас, потому что она эгоистка. Этим словом можно кратко охарактеризовать всех людей: эгоисты. Твоя мама была несчастлива, особенно после того, как родила ребенка-урода. Эгоистам не нравится быть несчастными. Такой человек сделает все, лишь бы достичь счастья, даже если придется нарушить моральные принципы, пренебречь своими обязанностями, спять с себя ответственность за других людей. Твоя мама подумала, что в другом городе станет счастливой, потому и сбежала. Она поступила так, как ей хотелось. Ты знаешь, кто такой гедонист?

— Нет.

— Человек, который постоянно хочет получать удовольствие. Гедонисты всю жизнь ищут наслаждений и избегают боли. Твоя мама — гедонистка. Ей нужны только удовольствия. Секс, вечеринки, слава, деньги — все это удовольствия. В сущности, она считала тебя, твоих братьев и сестер обузой. Ходячей, разговаривающей обузой. Полагаю, ты был для нее важнее остальных, потому что в один прекрасный день мог принести ей богатство, но у нее не хватило терпения дождаться, пока ты вырастешь. Еще одна отличительная черта гедонистов — они слабые и безвольные существа.

Винсент смотрел прямо перед собой.

— У тебя есть еще вопросы?

— Сейчас — нет.

— Помни, ты не такой. Ты никогда не будешь эгоистом, не сбежишь ради одной нескончаемой вечеринки. Ты примешь все потери, которые преподнесет тебе судьба, и будешь черпать в них вдохновение. Помимо бегства твоей матери, смерти сестры и пожара, тебе предстоит брать силы из многих других потерь.

— Так нечестно. Меня словно обманули.

— Не чувствуй себя обманутым. Однажды твои произведения подарят счастье миллионам людей. И не забывай: то, что нас не убивает…

— …заставляет нас желать смерти.

В этот миг впервые стало совершенно очевидно, что в сердце Винсента поселилась Скорбь. Все великие носили в себе Скорбь. Однако в отличие от неприкаянных душ, живших в прежние времена, за плечом этого печального отрока стоял преданный делу менеджер. Менеджер и пара-тройка других конспираторов позаботятся о том, чтобы любая боль, испытанная мальчиком, не пропала зря. Винсента, как и всякого подростка, ожидали трудные годы, но по крайней мере он обрел новую, достойную семью, небезразличную к его карьере. Я употребляю слово «семья» в буквальном смысле, так как после бегства Вероники в силу вступил пункт контракта, согласно которому в ее отсутствие компания «Новый Ренессанс» назначалась фактическим опекуном Винсента.

Творческий работник, как его именовали в контракте, теперь целиком и полностью находился на нашем попечении.