Пыточных дел мастер

Глава 27 «Он мертв?»

Кровавое Поле, о котором все читатели мои наверняка слышали — хотя некоторые, надеюсь, никогда не посещали его — лежит на северо-западном краю нашей столицы, Нессуса, между кварталами армигеров и конюшнями зенагия Синих Димархиев. Для таких, как я, никогда не бывавших возле Стены, оно достаточно близко от нее, хотя на самом деле от Кровавого Поля до Стены — еще несколько лиг извилистых улиц. Сколько участников оно может вместить за раз — я не знаю. Быть может, барьеры, огораживающие участки для каждой пары, — обычно зрители облокачиваются либо сидят на них, как кому больше нравится, — можно сдвигать так, чтобы мест хватало всем. Я был там всего раз, и поле это, с вытоптанной графой и молчаливыми, апатичными зрителями, показалось мне местом странным и весьма унылым.

На троне я еще совсем недавно, и все это время был занят делами гораздо более насущными и безотлагательными, нежели мономахия. Хорош этот обычай или плох (я лично склоняюсь к последнему мнению), в обществе, подобном нашему, которому просто не выжить без поддержания воинского духа на должном уровне и которое не может позволить себе достаточное количество вооруженных стражей общественного спокойствия, его не уничтожить ничем.

Но — так ли уж плох этот обычай?

Эпохи (судя по читанному мною, многие сотни тысяч лет), объявившие его вне закона, получали взамен лишь убийства, явившиеся результатом ссор между семействами, друзьями и знакомыми, — примерно столько же убийств, сколько должен был предотвратить запрет на мономахию. Но вместо одного умирали двое, ибо закон преследовал убийцу (человека, ставшего преступником не по какой-либо предрасположенности к преступлению, но — лишь волею случая) и казнил его, точно его смерть могла вернуть жизнь пострадавшему. Таким образом, если бы даже, скажем, тысяча законных поединков заканчивалась тысячью смертей (что маловероятно, так как смерть в подобном поединке — явление редкое), но предотвращала пять сотен убийств, положение дел было бы ничем не хуже.

Более того — человек, победивший соперника в поединке, наверняка будет весьма полезен делу защиты государства, да к тому ж произведет на свет более здоровое потомство, тогда как убийство губит и жертву и убийцу — причем последний, пусть он даже чудом уцелеет, скорее всего просто более жесток и не превосходит убитого ни умом, ни проворством, ни силой.

Однако сколь полезна мономахия для интриг!..

Еще за сотню шагов до Кровавого Поля мы услышали громко, весьма формально выкликаемые имена, которых не заглушал и ропот толпы:

— Кадро из Семнадцати Камней!

— Савва с Луга-За-Межой!

— Лаурентия из Дома Арфы! (Этот голос принадлежал женщине.)

— Кадро из Семнадцати Камней!

Я спросил у Агии, кто это кричит таким образом.

— Они были вызваны — или бросили вызов сами. Выкрикивая свои имена — или приказав делать это слуге — они объявляют во всеуслышание, что явились на поединок. В отличие от противника.

— Кадро из Семнадцати Камней!

Уходящее солнце, чей диск уже наполовину скрылся за непроницаемо-черной Стеной, окрасило небо в гуммигут и пурпур, вермильон и ультрамарин, придавая толпам участников и зрителей схожесть с иконописными иерархами, на которых снисходит благодать божия; их словно бы вызвало к жизни чье-то волшебство, готовое развеяться без следа с первым же посвистом ветра.

— Лаурентия из Дома Арфы!

Где-то неподалеку захрипел, точно задохнувшись насмерть, человек.

— Агия, — сказал я, — кричи: «Северьян из Башни Сообразности»!

— Я тебе не служанка! Ори сам, если хочешь!

— Кадро из Семнадцати Камней!

— Ну, что ты на меня уставился?! И зачем я только пошла с тобой… Северьян! Палач Северьян! Северьян из Цитадели! Из Башни Мук! Смерть! Смерть идет!

Моя ладонь хлопнула ее по шее, чуть ниже уха, и Агия упала наземь, выронив шест с привязанным к нему аверном.

Доркас схватила меня за руку:

— Не нужно было так, Северьян!

— Да нет, с ней все в порядке. Я бил ладонью.

— Она еще сильнее возненавидит тебя.

— По-твоему выходит, она и сейчас ненавидит меня? — Доркас не ответила, а мгновением позже я и сам забыл о своем вопросе — в отдалении, над головами толпы, замаячил в воздухе аверн.

Площадка наша оказалась ровным огороженным кругом, с двумя входами — один против другого.

— Суд аверна, — объявил эфор, — был предложен и принят! Место поединка — здесь! Время — настало! Остается решить, будете ли вы драться обнаженными, или же как-либо иначе. Что скажешь ты?

Прежде чем я успел раскрыть рот, Доркас сказала:

— Обнаженными. На том человеке — доспехи. — Гротескный шлем Серпентриона качнулся из стороны в сторону — противник мой возражал. Шлем тот, как большинство кавалерийских шлемов, оставлял открытыми уши, чтобы носящий его мог лучше слышать происходящее вокруг — особенно приказы командующих. Мне показалось, что в тени за ухом Серпентриона я вижу узкую черную ленту, но в тот момент я не смог вспомнить, где видел подобное раньше.

— Ты отказываешься, гиппарх? — спросил эфор.

— Мужчины моей страны обнажаются, лишь оставаясь наедине с женщиной.

— На том человеке — доспехи, — снова крикнула Доркас, — а на этом нет даже рубашки.

Голос ее, столь тихий прежде, зазвенел в сумерках, точно колокол.

— Я сниму их.

Серпентрион сбросил плащ и расстегнул плечевые застежки кирасы, тут же упавшей к его ногам. Я ожидал, что грудь у него широка, как у мастера Гурло, однако ж она оказалась еще уже моей.

— Шлем — также.

Серпентрион снова покачал головой, и тогда эфор спросил:

— Твой отказ окончателен?

— Да. — Последовало едва заметное колебание. — Могу лишь сказать, что мне было приказано не снимать его.

Эфор обратился ко мне:

— Полагаю, никто из нас не намерен оконфузить гиппарха, а равно и персону — не стоит и говорить, кто может оказаться ею, — которой он служит. Думаю, наимудрейшим выходом из положения явится предоставление тебе, сьер, иного, равнозначного преимущества. Имеешь ли ты предложения?

Агия, не проронившая ни слова с того момента, как я ударил ее, сказала:

— Откажись от поединка, Северьян. Или прибереги это преимущество на крайний случай.

— Откажись, — сказала и Доркас, отвязывая аверн от жерди.

— Дело зашло слишком далеко, чтобы идти на попятный.

— Принял ли ты решение, сьер? — требовательно спросил эфор.

— Пожалуй, да.

В ташке лежала моя гильдейская маска. Как и все прочие, она была сделана из тонкой кожи и костяных пластинок — для придания жесткости. Сможет ли лист аверна пробить маску, я не знал, однако с удовольствием отметил, как ахнули зрители, стоило мне надеть ее.

— Готовы? Гиппарх? Сьер? Сьер, пусть кто-нибудь подержит твой меч — иного оружия, кроме аверна, в поединке не дозволено.

Я оглянулся в поисках Агии, но она затерялась в толпе. Доркас подала мне смертоносный цветок, а я отдал ей «Терминус Эст».

— Начали!

Первый брошенный лист просвистел у самого моего уха. Серпентрион, сжимая свой аверн в левой руке, пониже листьев, метнулся ко мне и выбросил правую руку вперед, словно желая выхватить мой цветок. Я вспомнил, что Агия предупреждала о такой опасности, и прижал его к себе — близко, как только можно.

Недолгое время кружили мы на месте, присматриваясь. Затем я нанес удар по его выставленной вперед руке, и Серпентрион парировал его своим цветком. Тогда я занес аверн над головою наподобие меча и тут же сообразил, что нашел идеальную позицию: стебель оказался вне досягаемости противника, а я в любой момент мог ударить или оторвать и метнуть лист.

Последнюю возможность я тут же проверил на практике, отделив один из листьев от стебля и метнув его в лицо противника. Тот, несмотря на свой шлем, пригнулся, и зрители за его спиной поспешили отпрянуть в стороны. Я метнул второй лист, а за ним — третий, столкнувшийся в полете с листом, брошенным Серпентрионом.

Результат столкновения оказался потрясающим. Вместо того чтобы погасить скорость друг друга и упасть на Землю, как обычные клинки, бритвенно-острые листья аверна, переплетясь, закружились в воздухе столь быстро, что еще прежде, чем опуститься хоть кубитом ниже, превратились в черно-зеленые лохмотья, засверкавшие в лучах заката сотней цветов и оттенков, словно яркий детский волчок, закрученный изо всех сил…

Что-то прижалось к моей спине. Ощущение было таким, как если бы некто неизвестный подошел и встал позади меня, слегка прижавшись своей спиною к моей. Было довольно холодно, и тепло чужого тела оказалось очень приятным.

— Северьян!

Голос принадлежал Доркас, но доносился откуда-то издали.

— Северьян! Да помогите же ему кто-нибудь! Пустите! — Голос ее звенел, точно куранты. Цвета, поначалу принятые мною за радугу вращающихся в воздухе листьев, оказались радугой, повисшей в небе над заходящим солнцем. Мир был огромным пасхальным яйцом, раскрашенным всеми возможными красками. Близ моей головы раздался голос:

— Он мертв?

Кто-то другой рассудительно ответил:

— Да. Эти штуки всегда бьют насмерть. Проходи, если хочешь посмотреть, как его унесут…

— Заявляю о праве победителя на одежду и оружие побежденного, — сказал Серпентрион (голос его был до странного знакомым). — Отдайте мне этот меч.

Я сел. Сплетшиеся в воздухе листья еще шелестели в нескольких шагах от моих сапог. Над ними, все еще не расставаясь с аверном, стоял Серпентрион. Я раскрыл было рот, чтобы спросить, что произошло, но что-то упало с моей груди на колени. Я опустил взгляд — это оказался лист аверна с окровавленным кончиком.

Увидев, как я поднимаюсь, Серпентрион резко повернулся ко мне и поднял аверн, но эфор, разведя руки в стороны, загородил ему путь.

— Право благородного, солдат! — крикнул какой-то зритель из-за ограды. — Пусть встанет и возьмет оружие!

Ноги почти не слушались. Я огляделся в поисках своего аверна и увидел его только потому, что он лежал у ног Доркас, боровшейся с Агией.

— Но он должен быть мертв! — закричал Серпентрион.

— Тем не менее он жив, гиппарх, — возразил эфор. — Ты вправе продолжить бой, когда он поднимет свое оружие.

Я коснулся стебля своего аверна. Листья его шевельнулись. На миг показалось, что я тронул за хвост некое холоднокровное, но все же живое существо.

— Сатана! — крикнула Агия.

На миг задержавшись на ней взглядом, я поднял аверн и повернулся к Серпентриону.

Глаз его из-за шлема не было видно, однако все тело его как нельзя красноречивее выражало переполнивший его ужас. На миг он перевел взгляд с меня на Агию, повернулся и побежал прочь, к своему выходу с арены. Зрители загородили ему путь, и он хлестнул аверном направо и налево, как бичом. Раздался крик, за ним — еще. Мой аверн словно бы потянул меня назад — я не сразу понял, что это не аверн, а Доркас, схватившая меня за руку.

— Агилюс! — завизжала неподалеку Агия.

— Лаурентия из Дома Арфы! — раскатилось над полем, словно в ответ ей.