Пьянящий вкус жизни (Сильнее времени)

13

Машина плавно скользила по Королевскому мосту.

– Мне не нравится это, – говорил Ганс, не отрывая взгляда от темных вод Сены за окном. – Ты дал слишком мало людей.

– Трое – это более чем достаточно. – Ледфорд посмотрел на Ганса. – Мы хотим взорвать его, а не выкрадывать картины.

– Никогда не думал, что тебе захочется посмотреть, как взлетит на воздух весь этот хлам.

– Крылатая Богиня Победы – никакой не хлам, – сказал Ледфорд со снисходительной усмешкой. – Я должен дать тебе несколько уроков, ты абсолютный невежда.

Ганс почувствовал глубокое облегчение. В последнее время Ледфорд был таким раздражительным. Можно было подумать, что их дружба ему окончательно наскучила. Но если Брайэн еще стремился воспитывать его, значит, не все потеряно. Появлялась надежда.

– Да, я ничего не знаю об этом, но могу подучиться.

– Мы еще дадим тебе шанс, – сказал Ледфорд, – как только закончится эта работа. – Он свернул направо и остановился у набережной Тюильри. – У тебя есть нож? Охрану у ворот нужно убрать тихо.

Ганс кивнул.

– Все будет хорошо, когда ты проникнешь во внутренний двор. Там охраны уже не будет.

– Подкуп?

Ледфорд кивнул и продолжал:

– Кордоза и Брентер встретят тебя у стеклянной пирамиды во дворе Наполеона. У них взрывчатка. Тебе дается десять минут, чтобы сделать все и вернуться обратно.

– Я знаю свою работу.

Ганс выпрыгнул из машины и весело двинулся вниз по улице к главному входу.

Охранник стоял спиной к улице, всматриваясь во внутренний двор, как будто слышал что-то. Было до смешного легко незаметно подкрасться к нему… Ганс перетащил тело охранника во двор, чтобы ничего не было заметно с улицы, и направился к стеклянной пирамиде.

Брентер и Кордоза стояли возле пирамиды и, увидев Ганса, двинулись к нему.

Хоп! Раздался неясный звук, и голова Кордозы вдруг раскололась пополам.

Брентер вскрикнул и кинулся на землю. Слишком поздно. На его груди расцветало кровавое пятно.

Боже, что происходит?

Ганс дернулся в сторону и нащупал свой нож, и в это время следующая пуля ударила в стену радом с ним.

Он ничего не мог понять. Ведь Брайэн говорил, что все предусмотрено…

– Извини, мой мальчик.

Ганс повернулся на этот голос. Ледфорд стоял с автоматом «ингрэм-10» в руках и нежно улыбался.

– Этого не было в плане, – выговорил ошеломленный Ганс.

Ледфорд кивнул.

– Это предусматривалось. Никаких свидетелей. Один я.

– Почему?

– Часть замысла. Требовалось принести в жертву нескольких ягнят, и я почувствовал призвание выступить в роли жреца. В конце концов, ты всего лишь мой человек. – : Брайэн поднял «ингрэм», прицелился и послал очередь в тело Ганса.

Ганс вскрикнул, дернулся и упал. Он лежал неподвижно, слыша звук шагов Брайэна по булыжнику, тот бежал к воротам.

Он умирал. Брайэн убил его.

Он должен умереть, потому что так захотел Ледфорд.

И все же он был еще жив. Брайэн плохо сделал свою работу.

Существует твердое правило: надо проверить результат, обязательно убедиться, что все кончено. Брайэн нарушил это правило. Ганс справился бы лучше…

Истерический смех застревал в его горле, когда он полз к воротам. «Позволь мне сделать это, Брайэн. Я умею делать это лучше. Разреши мне убить себя ради тебя».

Он полз очень медленно, оставляя кровавый след на булыжной мостовой. Если он выползет со двора, то сможет позвать кого-нибудь на помощь.

Он должен выжить, черт побери. Потому что он не может умереть, пока жив Брайэн Ледфорд.

Как всегда, после завтрака Алекс позвонил в отель «Хилтон», чтобы справиться о почте. Была лишь одна записка.

Алекс бросил трубку и обернулся к Кэтлин.

– Послание от Ирмака.

– Что в нем?

Он посмотрел в свой блокнот, лежащий возле телефона:

– «У меня есть кое-что для тебя. Приходи к большой мечети Селима сегодня в десять утра». У нас меньше часа.

– Я должна найти сумочку.

– Поторопись. Нам еще надо поймать такси и отыскать нужное место. В Стамбуле пятьсот мечетей.

– Никто не знает этого лучше меня, – сухо сказала Кэтлин. – Мы с Кемалем уже обошли не меньше половины. Говорят, что число «пятьсот» символизирует человека, находящегося в периоде расцвета и могущества. Возможно, нам повезет с водителем и мы сможем быстро отыскать это место.

Мечеть Селима оказалась на другом конце Стамбула, они потратили почти час, пока добрались туда. Ирмак ожидал их снаружи, карикатурно смотрясь в своем наряде на фоне толпы европейских туристов. Алекс заметил, что его толстое коричневое лицо покрывает жирный пот.

– Это для тебя, – торопливо проговорил Ирмак, – подарок.

Алекс раздраженно глянул вниз на продолговатую коробку.

– Тебе не удастся подкупить меня, Ирмак.

– Это не от меня, от Ледфорда.

Алекс почувствовал знакомый озноб, как тогда, когда увидел голубой кашемировый шарф на ступеньках дома Андреасов в Париже.

– Ледфорд? Он здесь?

– Я этого не знаю, – пробормотал Ирмак. – Я ничего не знаю. Оставь меня в покое.

Он развернулся и, переваливаясь, заспешил прочь.

– Подожди, – окликнул его Алекс. – Здесь находится…

Но Ирмак уже смешался с толпой.

Кэтлин стояла как зачарованная, уставившись на коробку. Алекс знал, что она тоже вспомнила голубой шарф, но уже другой, тот, который подбросили к ее двери в отеле.

– Открой, – выговорила она хриплым голосом.

Он развязал веревку и медленно открыл коробку. Там на тисненой бумаге лежал всего лишь один цветок черного тюльпана, изящный, будто сделанный из воска. Алекс взял карточку, оставленную рядом с цветком.

– Нет, это не от Ледфорда, – сказал Алекс. – Это всего лишь обыкновенная карточка из магазина, которыми здесь сопровождаются букеты, предназначенные для туристов. – Он прочитал ей вслух: – «Распространено мнение, что тюльпаны происходят из Голландии, но это не так. Они были выведены в Турции и впервые доставлены во Францию ко двору Людовика XIV оттоманским послом. Луковицы тюльпа…

– Нет!

Алекс перевел взгляд с карточки на её лицо. Оно было мертвенно-белым, расширенные глаза смотрели на него с ужасом.

– Ты что, не понимаешь? Черное – это цвет печали, траура. Черный цветок, принесенный во Францию.

– Мой бог, – прошептал он.

Коробка выскользнула из его рук. Черный тюльпан упал на мостовую и был раздавлен каблуком Алекса, бросившегося ловить такси, чтобы вернуться назад в коттедж.

Черный цветок, принесенный во Францию.

Вазаро!

– Это могло быть лишь предупреждением, – говорил Алекс, набирая номер в Вазаро. – Все должно быть в порядке.

– Зачем ему вредить кому-то в Вазаро. – Кэтлин сидела в кресле, прямая, как натянутая струна, и не отрывала взгляда от телефона. – Это лишено всякого смысла.

– И все же я свяжусь с Джонатаном и предупрежу его…

– Извините, месье, неполадки на линии, – голос оператора был равнодушным. – Пожалуйста, перезвоните еще раз.

– Неполадки на линии, – как эхо повторил Алекс Кэтлин. Он снова быстро заговорил в трубку: – Есть еще телефон в аптеке в деревне, я не знаю номера, попробуйте соединить с ним.

– Ничего не могу сделать, повреждение кабеля на всем участке. Прошу вас перезвонить поздней.

Паника промелькнула в глазах Алекса, когда он положил трубку.

– Телефонная связь с Вазаро прервана.

– Как? – прошептала Кэтлин. – Что случилось? – По его лицу она пыталась понять, какая новая опасность надвинулась на них.

Алекс избегал смотреть на нее, он искал свой паспорт во внутреннем кармане.

– Возможно, ничего не случилось. Но я должен лететь в Вазаро.

– Беги на улицу и лови такси. – Кэтлин схватила трубку телефона. – Я позвоню и закажу билеты для нас на первый же рейс в Ниццу.

– Не забывай, что это может быть ловушкой для тебя.

– С таким же успехом их замысел может состоять в том, чтобы вынудить тебя уехать и оставить меня здесь одну.

Алекс уже успел подумать об этой возможности. Он мог поручить Кемалю охранять ее на время своего отсутствия» но он не мог бы свободно действовать в Вазаро, постоянно тревожась о Кэтлин.

– Я еду, Алекс. – Голос Кэтлин дрожал. – Никто не сможет остановить меня. Это мое Вазаро.

Алекс кивнул, направляясь к двери. Вазаро было смыслом ее существования, и у него не было права отговаривать ее.

Боже, он чувствовал себя беспомощным. Единственная надежда у него была на Джонатана, он так решителен, надежен и может взять ситуацию в свои руки. Слава богу Джонатан все еще оставался в Вазаро.

Челси и Джонатан потратили три часа, чтобы добраться до виноградника на холме, где Дженнингс назначил им встречу в доме своего старого приятеля.

Во внешности Альберта Дженнингса было что-то похожее на старого семейного врача, его круглое мясистое лицо, уверенные, неторопливые движения вселяли спокойствие. За все время долгого пути сюда Дженнингс был неизменно приветлив с Андреасом и подчеркнуто вежлив с Челси. Казалось, это не более чем дружеская встреча земляков в чужой стране.

– Почему бы вам не присесть здесь, миссис Бенедикт, – сказал Дженнингс, показывая на огромное кресло с резным изголовьем и белыми мягкими подушками, похожее на королевский трон. Он смотрел на виноградники в лучах послеполуденного солнца, черно-синие гроздья переливались золотистым сиянием. – Пора урожая. Чудесный вид. Во время Второй мировой войны я был во Франции и, когда впервые увидел эти холмы, поклялся непременно возвратиться сюда и, выйдя в отставку, поселиться где-нибудь в этой провинции. – Он улыбнулся. – Но времена меняются, не так ли? Теперь я хочу быть рядом с моими внуками. Вы должны понять меня, ведь у вас есть дочь.

Челси слегка натянуто улыбнулась.

– Да, у меня есть дочь. Ее зовут Мариза.

Джонатан сидел рядом с ней, в соседнем кресле, изредка бросая на нее ободряющие взгляды.

– Очаровательная девочка, Альберт, ты был бы в восторге от нее.

Дженнингс тепло улыбнулся.

– Я уверен в этом. Разве может быть другим ребенок знаменитой Челси Бенедикт.

Она нервно стиснула руками подлокотники кресла.

– Может быть, приступим к делу? Разве главная причина этой встречи не в знаменитой Челси Бенедикт? Не стесняйтесь, Дженнингс.

Дженнингс улыбнулся и с облегчением кивнул.

– Вы правы, я действительно хотел обсудить с Джонатаном вопросы, касающиеся ваших с ним отношений.

Челси посмотрела на него с некоторым вызовом.

– Вы были очень осторожны, и это правильно. У нас с Джонатаном деловые отношения, и они ограничиваются проведением этой рекламной кампании.

– Не стоит, Альберт, – вмешался Джонатан, – наши отношения касаются только нас. Стоит ли тебе интересоваться ими?

– Нет, его это тоже касается. – Челси резко повернулась к Джонатану. – И это понятно. Ты уже давно стал общественным достоянием.

– Черт знает кем я стал, – проворчал Джонатан.

– На самом деле я действительно предпринял эту поездку, чтобы обсудить будущее развитие… – Дженнингс прервался. – Ты был прав, миссис Бенедикт чрезвычайно скромна.

– Мы собираемся пожениться, Альберт, – сказал Джонатан.

– Нет! – Голос Челси был резким, и, поворачиваясь к Дженнингсу, она попыталась смягчить его. – Скажите же ему все! Чего вы ждете?

Искра симпатии промелькнула в лице Дженнингса, когда он взглянул в ее лицо.

– Вы должны понять, – обратился он к ней, – это всего лишь скучная обязанность, которую я на себя взял. Что же касается меня лично, то я отношусь к вам с благоговейным трепетом.

– Вот и скажите ему все, что собирались.

Дженнингс повернулся к Джонатану.

– Это невозможно, мой друг. Всем известно прошлое миссис Бенедикт: развод, тюремное заключение. Избиратели не пойдут за тобой. Мы будем вынуждены отклонить твою кандидатуру.

– И ты еще мог говорить что-то о своем благоговейном трепете, – возмущенно сказал Джонатан. – А ты знаешь, что это заточение было беззаконным, что, выйдя из него, она столько работала, что была удостоена степени бакалавра искусств Колумбийского университета? Она говорит па четырех языках, она… – Дженнингс хотел было вмешаться, но Джонатан не дал ему и рта раскрыть. – Она является опекуном дома для детей, ставших жертвами сексуальной агрессии, и в прошлом году пожертвовала в их пользу пятьсот тысяч долларов!

Челси смотрела на него в совершенном изумлении. Она не могла понять, когда он сумел так много узнать о ней. Джонатан нежно улыбнулся ей в ответ.

– Прости, что я развенчиваю твой жестокий звездный образ, который ты мне вечно пыталась навязать, но неужели и ты думала, что я не попытаюсь узнать все, что в моих силах, о женщине, которую люблю? – Его улыбка погасла, когда он обернулся к Дженнингсу. – И кроме того, всегда надо иметь под рукой боеприпасы, когда начинается перестрелка.

Дженнингс печально покачал головой.

– Каждая избирательная кампания всегда рассчитана на низший коэффициент общественного сознания. А в этой массе людей всегда существует множество предубеждений, что, несомненно, скажется на результатах. – Дженнингс прямо взглянул в глаза Джонатана. – Даже если они проглотят приключившийся с ней судебный казус, остается еще ее образ, сложившийся в глазах публики. Слишком импульсивный, вызывающий и откровенный. Никого не волнует, что при этом она может быть так же милосердна, как мать Тереза.

– Ты закончил? – спросил Джонатан, вскочив на ноги. – Тогда отправляйся к черту! – Он обернулся к Челси. – Пойдем, разговор окончен.

– Нет, это не так. – Челси показала на застекленные французские двери. – Пройдитесь, Дженнингс, я беру все в свои руки.

Дженнингс, помедлив, направился к выходу с веранды.

– К сожалению, политика диктует свои условия. Есть вещи, которых надо четко придерживаться.

– Я знаю это, – сказала Челси. – Все будет прекрасно. Оставьте нас одних.

Джонатан подождал, пока двери за ним закроются, и затем сказал очень твердо:

– Нет, Челси.

– Не говори мне «нет». – Челси встала и подошла к балюстраде. – Мы не должны будем видеться до тех пор, пока не выдвинут твою кандидатуру.

– Дженнингс ошибается, избиратели одобряют тебя.

– Потому что меня одобряешь ты? – Челси повернулась к нему лицом. – Если бы большинство избирателей состояло из Джонатанов Андреасов, мы бы, возможно, и имели шанс. Но это не так. Ты помнишь, что говорил Дженнингс о среднем коэффициенте?

– Выходит, у меня одного больше уважения к избирателям, чем у вас обоих, – сказал спокойно Джонатан. – Я уверен, они уважают цельность и прямоту больше, чем подкрашенный, подбеленный фасад дома с прогнившими перекрытиями.

– Ты не можешь рисковать.

– Это моя карьера, Челси.

– И ты не должен разрушить ее. – Глаза Челси были широко раскрыты, голос неровен. – Итак, слушай меня. Мы постараемся держаться отдельно все оставшееся время съемок вплоть до вечера презентации, затем мы расходимся и каждый идет своей дорогой до тех пор, пока не выдвинут твою кандидатуру.

– Это невозможно!

Она проигнорировала его слова.

– Когда тебя выдвинут, мы сможем совершенно законно видеться на публике, потому что нас будет связывать общая работа, ведь ты поддерживаешь многие мои начинания. Когда ты станешь президентом, тебе уже можно будет безопасно…

– … сделать тебя своей любовницей и протащить по черной лестнице Белого дома, – закончил Джонатан за нее. – Извини, любовь моя, но я нахожу это совершенно неприемлемым.

– Мы должны это сделать, – настойчиво повторяла она. – Я серьезно, Джонатан. Если ты не согласишься с моими требованиями, мы никогда больше не увидимся.

Джонатан внимательно посмотрел на нее.

– Ты блефуешь.

– Я не умею блефовать, Джонатан. Но у меня есть мое оружие, и я собираюсь использовать его. Если ты хочешь, чтобы мы когда-нибудь были вместе, тебе придется принять мои условия.

Вспышка гнева исказила его лицо.

– Мне совсем это не нравится, Челси.

– Тебе не нравится, что я не позволяю тебе играть роль героя? – усмехнулась Челси.

– Ты стараешься разозлить меня.

Она отвернулась.

– Возможно. Это тоже было бы решением.

– Ошибочным. Я собираюсь сказать Дженнингсу, что выхожу из игры.

– Но получится, что ты напрасно потерял столько сил и времени. Подумай, ведь у тебя уже есть своя программа. Ты смог бы реализовать ее через пять лет, даже раньше. Ты ведь хочешь этого, Джонатан. – Она посмотрела ему в глаза. – Ты знаешь, что я выполню свое обещание. Но если ты сейчас не согласишься со мной, повторяю – мы больше никогда не увидимся.

Он долго смотрел на нее.

– Боже, как ты жестока.

– Теперь ты убедился в этом? – Она повернулась от балюстрады. – Скажи Дженнингсу, что он может больше не беспокоиться на мой счет.

– Нет.

– Тогда я скажу ему сама. – Челси двинулась к стеклянным дверям. – И когда я объявлю ему об этом в своей обычной «вызывающей импульсивной» манере, то уже не соглашусь остаться даже на чай и потребую, чтобы он немедленно отвез нас в Канны. – Она открыла дверь и улыбнулась ему. – Другого выхода нет. Мы – часть истории, Джонатан. По крайней мере ты точно войдешь в нее, мой президент.

Он направился вслед за ней.

– Я не позволю тебе сделать этого, я найду способ остановить тебя.

Она предвидела такой вариант и боялась его, зная, что Джонатан упрям не хуже ее самой. Он мог стать серьезным противником. А она так надеялась, что сумеет переубедить его. Боже, неужели он вынудит ее принять крайние меры?

– Не мешай мне, – сказала она тихо. – Ради бога, не делай этого, Джонатан.

Два часа спустя Кэтлин и Алекс уже сидели в салоне авиалайнера, взявшего курс на Ниццу. Алекс просматривал предложенные стюардессой газеты, и ему в глаза бросились кричащие заголовки на первой полосе:

СРАЖЕНИЕ АНТИТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ ГРУППЫ КРАКОВА С «ЧЕРНОЙ МЕДИНОЙ».

Алекс бегло прочитал заметки. Кэтлин со страхом следила за ним.

– Это произошло прошлой ночью. «Черная Медина»; никогда не выступает дважды за одну неделю. Возможно, цветок был лишь предупреждением. – Алекс пытался успокоить не только ее, но и себя. Руки Кэтлин нервно сжали ручки кресла. – Надеюсь, это лишь зловещая шутка.

Ладонь Алекса мягко накрыла судорожно стиснутые пальцы Кэтлин. На мгновение ему показалось, что она отдернет руку, но она ответила на его пожатие. Впервые с тех пор, как он признался, что обманывал ее, она по собственной воле прикоснулась к нему.

Под заголовком был снимок улыбающегося Кракова среди многолюдной толпы во дворе Лувра. Многие словно одержимые стремились коснуться его, как будто он был святой. Алекс сардонически улыбнулся. Почему бы и нет? Краков выполнил свое обещание. Если и не вся «Черная Медина», то какое-то ее звено было разрушено. Возможно, как раз то, что участвовало во взрыве Сен-Антуана.

Теперь он спаситель. Он выполнил то, что от него ждали, и теперь получит от них то, что нужно ему.

Власть лежит внизу, в пыли, и нужно лишь наклониться и поднять ее.

Кто это сказал? Кажется, Наполеон во время…

– Мой бог! – Алекс вздрогнул, его пальцы смяли газету. Кэтлин посмотрела ему в лицо.

– Что-нибудь не так?

– Ледфорд говорил, что его партнер хочет быть Наполеоном.

– Ну и что?

– Это не Далпре, а Краков хочет быть Наполеоном. Я сделал неправильное допущение, и Ледфорд охотно пустил меня по ложному следу. Согласно статье террористы убили охранника, готовя Лувру ту же участь, что и Сен-Лнтуану. Группа Кракова была начеку и патрулировала двор Лувра, чтобы предотвратить возможное покушение. Они схватили трех террористов прежде, чем те успели подложить взрывчатку. Двое были убиты на месте, третьему удалось сбежать, будучи раненным, и его надеются поймать в ближайшие несколько дней. – Алекс внимательно изучал написанное.

Кэтлин придвинулась ближе, всматриваясь в текст из-за его плеча.

– Но это бессмыслица. Краков… Невозможно! Разве не его люди убили двух террористов?

– Что сразу же ставит его выше подозрений, создает ему огромную славу и позволяет сделать следующий заранее продуманный шаг.

– Что это за шаг?

– Полагаю, стычка в Лувре будет использована как еще один аргумент в пользу идеи Объединенной Европы и сильного правительства, способного остановить терроризм и насилие. – Алекс помолчал. – Кто мог бы стать во главе такого правительства? Конечно же, наш прославленный герой.

– Но это лишь твои догадки. Ты не можешь быть уверен.

– У меня нет доказательств, но я чувствую, что все кусочки кроссворда легли на свои места. Остается лишь ждать и смотреть.

Катрин сидела за столом в кухне, ее руки сжимали чашечку со свежеприготовленным кофе. Она ожидала Питера и Маризу, обычно приходивших к ней поболтать вечерами, но их все не было…

Какое странное свечение в небе.

Катрин отставила чашечку и посмотрела в окно. Очень странный закат. Она увидела две сильные вспышки на горизонте, как будто зажглись огромные прожекторы, такие она однажды видела во время кинофестиваля в Каннах. Дени взял ее тогда с собой, и это было так весело. Все эти шикарные машины, сверкание драгоценностей и калейдоскоп знаменитых лиц. Дени был так хорош в смокинге, и: она чувствовала себя блестящей и обольстительной.

Она вдруг нахмурилась, поняв, что огни не могли быть; видны из Канн, скрытых от Вазаро холмами и утесами.

– Мадам Вазаро.

Она испуганно обернулась и увидела маленького, приземистого человека в джинсах и мятой голубой рубашке, стоявшего в дверном проеме. «Один из новых рабочих, – подумала она, – Фернео, или Феррацо, или что-то в этом роде».

– Вы напугали меня. Я не слышала вашего стука.

Он улыбнулся, и она увидела блеск металлического ствола в его руке, слегка отведенной назад. «Ракетница? Фонарь?»

– Я смотрела на это странное свечение. Вас послал ко мне…

Ей так и не удалось закончить начатой фразы.

Питер и Мариза уже достигли гребня холма на пути к Вазаро, когда Питер вдруг заметил вертолет, приземлившийся перед усадьбой. Из него один за другим стали выпрыгивать люди в черной одежде и противогазах. Это напоминало десант, высадившийся на вражеский объект.

– Что происходит? – Мариза сжала его руку. – Чего они хотят?

– Не знаю.

Ему было страшно признаться даже самому себе, но, кажется, он понял.

Потоки огня обрушились на розовые поля, и кусты гибли в их пламени.

– Огнеметы! Мой бог! Они поджигают поля.

Питер видел людей, разбегавшихся от вертолета в разных направлениях с огнеметами в руках, повсюду поднимались языки пламени.

– Мариза, ты что, не видишь?! – Рене бежала к ним по дороге от деревни.

Голос Маризы упал до шепота.

– Матерь божья, поля! Мы должны спасти поля!

– Не двигайся с места. – Питер схватил ее за руки. – Рене, скажи всем в деревне, чтобы они спрятались по домам и не выходили на улицу.

Взрыв потряс землю, и Питер инстинктивно толкнул обеих женщин на землю. Его сердце стучало резко, тяжело. «Не вздумай умирать, сукин сын, – говорил он себе. – Ты не смеешь этого, когда Мариза так нуждается в тебе». Еще один взрыв и еще. Все служебные постройки возле усадьбы взмыли в воздух обломками дерева, камня и щебенки.

– Катрин, – прошептала Мариза, – там Катрин.

– Я потом пойду… – Питер поднял голову от земли, в ужасе оглядывая дымящийся ландшафт.

Усадьба Вазаро, простоявшая на этой земле четыре столетия, взмыла к небу, охваченная потоками огня.

Мариза вскочила и побежала вниз по холму к Вазаро.

– Катрин! – кричала она.

Питер видел стремительно удаляющуюся фигурку Маризы. Ее силуэт казался таким тоненьким, похожим на куколок, которых дети любят вырезать из бумаги. Его сердце выскакивало из груди, когда он кинулся за ней.

Она бежала навстречу гибели.

Он не слышал выстрела, но увидел красное пятно, расцветшее на ее рубашке. Она дернулась и упала.

О боже. Нет, Мариза!

Только что она, живая, стояла с ним на этой дороге.

Приземистый мускулистый мужчина, чье лицо казалось смутно знакомым, бежал навстречу Маризе, направляя на нее автомат.

– Нет!

Питеру казалось, что он движется замедленно, как бывает иногда во сне. Он не успеет опередить этого человека, Мариза умрет.

Питер подбежал и упал на ее тело. Он почувствовал боль, пронизавшую его. Один. Два. Три раза.

– Не двигайся, – прошептал он, чувствуя, как что-то теплое и соленое заполняет его рот, – пусть думает, что мы…

И замолчал, оставшись лежать неподвижно.

Больше не было выстрелов. Возможно, тот человек ушел. Возможно, Мариза спасена.

Он умирал. Смешно подумать, как тщательно он следил за собой: упражнения, отдых, размеренная работа, никаких стрессов, чтобы его сердце не сыграло с ним злой шутки.

– Питер, – прошептала Мариза, слабо шевельнувшись, – кажется, он ушел.

Она была вся в крови, но он не мог понять, насколько тяжело она ранена, так как не мог отличить ее кровь от своей. Надо было попытаться помочь ей, но его тело словно онемело, он не мог двинуться.

– Мариза, попробуй встать. В деревне люди… они помогут… Рене… беги в деревню, к Рене.

Но она лишь сильней прижималась к нему.

– Так глупо умереть, – бормотал он.

– Мы оба будем жить. – Мариза сжала его руки, в ее глазах отражались вспышки огня. – Надо бороться.

Слишком поздно, думал он. Мариза не понимала. Наступает такой момент, когда бороться бесполезно. Он не смог уберечь свою жизнь, как не смог уберечь Танцующий Ветер.

Танцующий Ветер? Почему он думал о нем?

Питер чувствовал нарастающую рвущую боль в груди.

– Мариза!

– Я здесь.

Он не хотел расставаться с Маризой. И он боялся. Боялся смерти.

Мариза попыталась сесть, цепляясь за пуговицы его рубашки.

Боль становилась невыносимой, и страх усиливался.

Он смотрел в глаза Маризы, в которых было сострадание и понимание. Прекрасные, печальные, изумрудные глаза. Опять этот Танцующий Ветер. Вдруг ему показалось, что ее глаза слились в одну мерцающую, зовущую, далекую звезду… Какой-то вихрь подхватил его и понес навстречу ей.

Царство без конца, безграничный полет, облака с золотистым сиянием.

Парадигн. Старый человек, сидящий с закрытыми глазами на троне с высокой резной спинкой.

Но вот глаза Парадигна открываются, и он смотрит на него, Питера. Это было предостережение. Почему он раньше не понял его?

Вихрь уносил его все дальше и дальше. И он уже не испытывал страха.

Вазаро пылало.

Машина резко свернула за поворот дороги, и глазам Кэтлин представилась страшная картина.

Поля, рощи, виноградники – все было объято пламенем. Огромные клубы черного дыма поднимались к небу.

– Нет! – Она даже не слышала, как этот хриплый крик вырвался из ее горла. – Нет! Этого не может быть.

Алекс увеличил скорость и рванул вниз по дороге.

– Алекс…

Они миновали еще один поворот и увидели усадьбу, пылавшую в огне. Северная сторона дома уже обрушилась до основания и лежала в груде обломков. Жадные языки пламени лизали верхние окна готовой вот-вот обрушиться другой части здания.

– Моя мать.

– Я знаю, сейчас.

Они ехали посреди аллеи горящих лимонных деревьев.

– Мама… – Кэтлин нажала на ручку двери, как только машина остановилась. – Она в доме.

– Оставайся здесь, подальше от дыма. Я пойду за ней. Алекс выпрыгнул из машины и побежал к входной двери.

Смерть. Смерть повсюду. Вазаро умирало. И умирал дом. И смерть поджидала Алекса в доме. А она должна оставаться здесь? Нет!

Кэтлин открыла дверцу машины, запах гари и дыма наполнил ее легкие. Не обращая на него внимания, она побежала к дому. Дым разъедал ее глаза, затруднял дыхание.

– Алекс!

– Уходи отсюда, – раздался голос Алекса где-то вдали. – Я иду.

Она стояла в холле, в ужасе глядя, как языки пламени пожирают лестницу, ведущую на второй этаж.

Алекс вбежал в холл из кухни. Дым был очень густым, и Кэтлин не сразу разглядела странное выражение его лица. Потом она опустила глаза и заметила слабое тело Катрин у него в руках. Страх слегка отпустил. Мать могла потерять сознание от дыма, но было видно, что пламя не повредило ей.

– Садись в машину и поезжай в деревню, – хрипло сказал Алекс, – я положу ее пока на лужайке у дороги.

Кэтлин покачала головой и, приподнявшись на цыпочки, старалась заглянуть через его плечо в лицо матери.

– Мы посадим ее в машину и поедем к доктору. Дым… Алекс держал Катрин в руках, наполовину закрывая локтем. Кэтлин вдруг увидела то, что он пытался скрыть от нее, – крохотную аккуратную дырочку с запекшейся по краям кровью на маленьком изящном виске Катрин. Кэтлин подняла глаза на Алекса.

– Она мертва, – сказал он.

Как она могла быть мертва? Со свежей помадой на губах и маникюром цвета кофе мокко на безвольно повисшей руке. Ее голова так аккуратно причесана, все как всегда.

– Мама?

– Кэтлин, – голос Алекса был полон тревоги. – Мы должны выбраться отсюда, огонь…

Огонь. Смерть. Катрин. Вазаро.

Огонь!

Языки пламени подбирались все ближе и ближе, опаляли ее, не давая дышать.

Кэтлин дернулась и вскочила, надо было бежать, уносить Катрин, пока…

– Спокойно. – Алекс сидел возле нее на постели. Его руки крепко обхватили ее, когда она попыталась вырваться. Он весь пропах дымом, темные круги лежали у него под глазами. Она еще никогда не видела его таким измученным. – Ты в безопасности здесь, мы в доме Рене в деревне.

Она удивленно огладывалась, вспоминая, что уже видела эту комнату. Двуспальная кровать, бледно-розовые обои, распятие на стене. Она сама преподнесла Рене это распятие – слоновая кость с золотом, подарок к свадьбе.

Память медленно возвращалась к ней. Спасена. Надолго ли? Разве в этом мире можно быть в чем-то уверенной?

– Моя мать…

– Разве ты не помнишь? Ее увезли в Грасс. Ты забыла, как мы добрались сюда?

У нее сохранилось очень смутное воспоминание о том, как они оказались в доме Рене, как кто-то осторожно умывал ее и укладывал в постель, больше ничего.

Она встрепенулась.

– Это постель Рене и Пьера. Я не должна занимать ее.

– Они в полях вместе с другими рабочими и Жаком срезают уцелевшие черенки, чтобы пересадить их.

Неужели они надеялись что-то спасти? Она вздрогнула, вспомнив черный пылающий ад, в который превратились эти поля.

– Почему это должно было произойти? Моя мама никогда никому не вредила. Вазаро…

– Не знаю, – прервал ее Алекс. – Они прилетели на вертолете. Жак говорит, что это было похоже на вражеский десант. Они точно знали, как действовать, все произошло молниеносно. Жак видел, как один из новых рабочих впрыгнул в вертолет, когда тот поднимался. Полиция считает, что это он перерезал телефонные провода, повредив связь.

– Кто это был?

– Один итальянец, Феррацо. – Алекс помолчал. – Еще он убил Питера Масквела. Мариза ранена, но думаю, что она выкарабкается.

– Боже! – Один ужас накладывался на другой. Она помолчала, пытаясь связать обрывки мыслей. – Это все из-за меня, они хотели показать мне, на что способны…

Алекс прижал ее голову к своей груди.

– Попробуй заснуть.

Она покачала головой.

– Сны…

– Я знаю.

Он понимал ее, она видела это по выражению его лица. Ему было знакомо состояние, когда, засыпая, начинаешь заново переживать весь ужас, случившийся с тобой наяву.

– Хорошо, не спи, просто отдыхай.

Он взял ее на руки и пошел с ней к креслу, баюкая в своих объятиях.

Его белая рубашка была разорвана и обожжена на плечах, и теперь она еще сильнее чувствовала запах дыма.

Он как будто почувствовал ее мысли.

– Я еще не успел сменить одежду, боялся оставить тебя. Я забыл, что это может напомнить тебе…

– Какая разница! Я не собираюсь ни забывать, ни прятаться от этого. – Напротив, запах дыма напоминал о том, что Алекс рисковал своей жизнью, помогая ей. Она прижалась щекой к его плечу. – Я слишком тяжелая, да?

Она ощущала страшную тяжесть внутри, слезы подступали к горлу, и было трудно дышать.

– Я любила ее. Я всегда любила ее.

Алекс молчал, гладя ее по голове.

– Но на самом деле я не знала ее, нет. Я всегда была слишком занята, чтобы поговорить с ней… – Руки Кэтлин нервно сжались. – Как бы я хотела теперь вернуть то время. Мне уже никогда не удастся поговорить с ней.

– Каждый из нас всегда чувствует, что задолжал своим близким, когда внезапно теряет их. Мы все совершаем ошибки. Теперь ты должна принять все как есть.

– Да. – Она еле могла говорить. – Почему они убили ее, Алекс? Я виновата в этом,?

– Нет.

В ее голосе звучали тревога и боль.

– Это же не имело никакого смысла. Такая жестокость…

– Да. – Его голос дрогнул, а руки сильней сжали ее. – Мы поговорим об этом позже. Не думай сейчас ни о чем.

– Спасибо тебе, что ты так добр со мной.

Он судорожно и безнадежно рассмеялся.

– Я добр? Мой бог!

Она закрыла глаза.

– Да, ты добрее, чем сам себе кажешься. Доброта – это так важно. Ты сам мне сказал об этом однажды, помнишь?

– Да.

Странно, но сейчас она не чувствовала к Алексу никакой неприязни, ушли боль и обида, которые так долго мучили ее. Осталось только теплое чувство благодарности за его помощь и поддержку. И он всегда был так приветлив с Катрин! Ее горло сжала судорога. А она, Кэтлин, так часто бывала несправедлива к нему.

– Прости меня.

Он спрятал свое лицо в ее волосах.

– Не говори больше ничего. Просто отдыхай.

Она молчала, чувствуя тепло его рук и потихоньку погружаясь в приятное оцепенение.

– Алекс?

– Да?

– Ты знаешь, иногда мне кажется, что я люблю тебя.

По его участившемуся дыханию она почувствовала, как он взволнован.

– Не говори этого. – Его голос звучал глухо и напряженно. – Ты будешь жалеть потом.

Но Кэтлин поняла, что она и так слишком долго закрывала глаза на очевидное, боясь сознаться в этом даже самой себе. Она теснее прижалась к Алексу, пытаясь отгородиться от жестокости этого мира, но лишь сильнее ощутила запах дыма, казалось, заполнивший все пространство вокруг нее.

Неужели Вазаро все еще горело?