IV

— Они не хотятъ учиться, — тихо, почти шопотомъ, сообщилъ Вовикъ своему товарищу Гагарину.

— Да, и у меня рота не вышла.

— Говорятъ, не зачѣмъ учиться. Вчера бѣгать заставилъ. Пришелъ комитетъ, сказалъ, что рота считаетъ это издѣвательствомъ надъ ними. Воевать будутъ, а учиться не станутъ.

— У меня, Вовикъ, хуже. Мнѣ прямо говорятъ, война кончена, и учиться не для чего. «Какъ же, говорю имъ, война кончена, кто вамъ это сказалъ? «- «Немецкiе солдаты, говорятъ, намъ такъ сказали. Мы къ ним ходили, они и сказываютъ: вы положите ружья, и мы положимъ, вотъ тогда миръ и будетъ».

— Ужасъ!..

Это слово они произнесли впервые. Въ темной землянкѣ, затерявшейся среди лабиринтовъ окоповъ, они первый разъ сознали свою великую отвѣтственность передъ Россiей и передъ армiей.

Они говорили шопотомъ. Они знали, что за ними въ сто паръ глазъ слѣдятъ ихъ люди, подслушиваютъ, что они говорятъ. Они знали, что имъ не довѣряютъ, что съ чьихь-то нелѣпыхъ словъ ихъ подозрѣваютъ въ контръ-революцiи!

— За что? За что?

Они слышали разъ, какъ одинъ не молодой уже парень, изъ людей никогда не служившихъ, говорилъ, поглаживая винтовку: «первая пуля, товарищи, офицеру. Въ них вся загвоздка. Попановали, и довольно. Теперь мы сами себѣ офицеры…»[1]

И никто не остановилъ его…

— Вовикъ, Вовикъ, — тихо говоритъ князь Гагаринъ. — Что же это будетъ! Вѣдь говорятъ, на-дняхъ мы переходимъ въ наступленiе. Какъ же мы пойдемъ?!

Долго молчитъ Вовикъ. По его молодому, уже загорѣвшему лицу бродятъ какiя-то тѣни.

— Мы пойдемъ, Саша, впереди съ красными флагами, и они пойдутъ за нами! — наконецъ тихо говоритъ онъ.

Загрузка...