23 марта 1965 года
Габриелу (теперь ей три года и шесть месяцев) привез отец, и я заставил ее немного подождать. Она несколько раз повторила: "Иди назад к своим куколкам". Принялась за дело, как обычно, сидя вместе со мной на полу, и все время болтала. Что-то вроде "Сусаннина книжка в поезде. Моя любимая книжка. Натали Сусанна — красивое имя. Итальянское. Я — Дебора Габриела".
Ей нравилось выговаривать эти имена*. Она сидела посреди игрушек, взяла одну из них и сказала: "Ой, что же это такое? Всякие вещи, которых у меня нет..." и принялась сцеплять платформы: "Так много игрушек. Боже мой, какая масса игрушечек" (Со времени первого приема я не добавил никаких игрушек, кроме глазной ванночки "Оптрекс", как уже сообщалось).
Габриела говорила сама с собой и была очень довольна. Продолжала говорить: "Ой, что же это?.." Взяла другой поезд и стала соединять вагоны.
В этот момент я высказался в том смысле, что она соединяет себя со мной.
Габриела: В поезде... яблочный сок... Нам всем было очень весело в поезде. Это был длинный, длинный поезд. Вот такой длинный [Она описала рукой дугу, чтобы показать его длину].
Я: Большое расстояние связано со временем, которое прошло после твоего последнего приезда, а у Габриелы уходит много времени, чтобы узнать, жив я или нет.
Это, кажется, послужило для нее неким ключом.
Габриела: У тебя когда день рождения? Я хочу сделать тебе подарки.
В этих обстоятельствах я счел возможным увязать рождение со смертью.
Я: А как насчет дня моей смерти?
Габриела: Посмотрим, что мы сможем для тебя приготовить. Мама написала письмо во Францию; туда надо добираться три часа, почти целый день.
Я: Если я умру, будет еще дольше.
Габриела: Ты не сможешь его открыть, раз умрешь. Это ужасно.
Потом она сказала что-то в том роде, что это нечто выстреливающее, какая-то бандероль, перевязанная бечевкой. Кладете ее, и из нее выстреливает порошок; он очень опасный; они умирают, только если их укусит змея. Она так или иначе продолжала тему смерти (это у меня точно не записано).
Габриела: Страшно. Змеи страшные. Но только если их тронуть. Тогда они кусаются. Мама как-то пошла в зоопарк, а там был попугай, который сказал: "Привет, дорогая!" [Она произнесла это очень забавно, как попугай].
Я: Ты хочешь сказать, в зоопарке еще что-то было, например, змеи.
Габриела: Я сказала папе: "Они ядовитые?" Я хотела протянуть руку и погладить ее, но папа оттащил меня. [Сказала что-то насчет маленькой девочки.] По ее лицу можно было сказать, что она счастлива.
Я: А ты счастливая девочка?
Габриела сказала что-то насчет Сусанны.
Габриела: Я хочу уничтожить, если я что-нибудь построю. А она не хочет так делать. У нее бутылочки с сосками. Я начала было ее кормить, но она ушла и не дала мне. Она милая маленькая малышка.
Я: Иногда ты в нее стреляешь.
Габриела: Нет, иногда у нас с ней мир.
Я: Это одна из причин, по которой тебе нравится сюда приезжать, чтобы от нее избавиться.
Габриела: Да. Я не могу долго здесь оставаться, потому что мне скоро обедать; так что можно мне приехать в другой день?
Таким образом она проявляла свою обычную тревогу по отношению к жизни, обособленной от Сусанны, и возможности иметь "исключительное право" общения со мной, что для нее так важно. Она продолжала: "Прости, что мы приехали немножко раньше, это потому, что я не могла больше оставаться дома, потому что я очень хотела поехать к мистеру Винникотту. Сусанна ужасно хочет поехать к мистеру Винникотту. Она говорит: "Нет! Нет! Нет!"; вместо "да" она говорит "нет" и просыпается ночью. Она будит всех малышей. Это ужасно. Меня она не будит. Я даже не слышу. Мне ее еле слышно. Она говорит? "Мама, мама бледно-желтая, папа, папа бледно-желтый, мама, мама, цыпленок, кожа да кости"?
Габриела ставила домики, как слова, в ряд, и с одной стороны башенку. Я думаю, это был поезд. Она комментировала: "Собакам не разрешают есть косточки, потому что у них внутри осколки". При этом она терла свою руку под колесами поезда так, будто демонстрировала то, что она делает себе. Она сказала: "Очень больно. У тебя есть собака?"
Я: Нет.
Габриела: У бабушки есть, ее зовут "Банни"*.
Она разложила игрушки разрозненно, отдельно одну от другой**. Я указал ей на это, и она сказала: "Да", и еще что-то вроде: "Соберем опять". Она дотронулась до моего колена, но тут же отпрыгнула, сказав: "Мне надо выйти к папе. Я вернусь. Хочу принести свою куклу". Это была очень большая кукла, ее звали "Франсис". Она принесет ее мне, чтобы пожать руки. Ласкала мой ботинок. Тревога выражалась одновременно с нежными соприкосновениями. В этом смысле отделение каждого объекта от всякого другого было защитой. Соприкосновение со мной было главным и в связи с этим возникли различные виды вины — вины в том, что нет Сусанны, вины за разрушение найденного объекта — так что за этим отделением одного объекта от другого существует, можно сказать, внутренний хаос, состоящий из откусанных частей объекта.
Габриела: Однажды вечером я видела плохой сон. Сон был о... Я закрыла глаза и увидела прекрасного коня. Его звали Жеребец. У него было золото на ушах и на гриве. Он такой красивый. Золото, красивое, сверкающее золото. [Она положила руку между ногами]. Красивый конь приходил и топтал пшеницу [она объяснила, что пшеница — это что-то вроде кукурузы].
Я: Ты описываешь такую картину, что папа лежит на маме и они делают новых малышек, что-то такое, что имеет отношение к любви.
Габриела: Да.
Я: Возможно, там, где у мамы волосы [о пшенице].
Потом она сказала что-то о том, как она ходила в папину и мамину комнату, чтобы, ложась между ними, не дать коню топтать пшеницу. При этом она добавила: "Иногда мне разрешают остаться на ужин", воспроизводя таким образом картину реальной обстановки, в которой она помешала коитусу, и обстановки, в которой Сусанна исключена: Сусанна — это действительно такое осложнение, которое она допустить не может.
Габриела: Нам нравится сидеть и не спать, но утром мы из-за этого устаем. [Поднимает маленькую фигурку]. Этот дядя не может сесть. Папа [ср. Жеребец] красивый.
Игрушки у Габриелы теперь были расставлены иначе, все деревья и фигурки стояли, и эта расстановка создавала общее ощущение жизни.
Габриела: Папа красивый. У нас дома на стене висит картина, где идут два человека, а один просто стоит.
Я сравнил это со сном, в котором что-то топчет что-то.
Я: Ты приехала, чтобы рассказать мне о жеребце, который топчет пшеницу.
Габриела переставила игрушки так, что получился длинный изгибающийся ряд домов и другая длинная линия домов, которая, казалось, упирается прямо в изгиб. Она сказала что-то насчет Сусанны, которая все ломает, и таким образом использовала Сусанну для проекции своих собственных нежелательных разрушительных идей.
Габриела: Сусанна открывает дамские сумочки, вынимает пудру и нюхает ее, а еще мешает маме, когда она одевается. Это ужасно.
Я: Из-за этого ты хочешь в нее стрелять.
Габриела: У мамы есть красивая статуэтка.
Габриела поставила "собаку" (барашка) стоя и при этом взяла еще одну плюшевую "собаку" (олененка) и стала выжимать из ее живота опилки, продолжая таким образом свою разрушительную деятельность, которой занималась во время последнего сеанса. Она весьма целенаправленно всунула в него палец и вытащила набивку, которая рассыпалась по полу. Ее волнение выразилось в том, что она пошла к отцу просить его не звать ее: "Ты готова?"
Я: Сегодня ты приехала, хотя тебя не звали.
Казалось, она была довольна, как будто что-то было исправлено, и снова принялась расставлять игрушки на ковре. Потом заговорила о какой-то тайне, а руки при этом положила между ног.
Габриела: Дорогой мистер Портер. Я читала "Для всех" и дошла до Круи. Буду читать в поезде. Понесу мистера Круи.
Она переставляла игрушки, располагая их по порядку, и повторяя: "Читала "Для всех" и дошла до Круи"*.
Габриела: Не жди меня. Еду в Алабаму с банджо на коленях. Прекрасная музыка.
Некоторые мелодии я мог распознать. Она пела со счастливым и беззаботным видом, привнося и свои собственные вариации.
Габриела: Не передашь ли мне что-нибудь? Он делает б-р-р-р [что означало испражнения].
И она высыпала из живота олененка все опилки, сколько смогла достать.
Габриела: Погляди на него!
Я: Он сделал много б-р-р-р в корзинку и на ковер.
Габриела: Извини. Ты против?
Я: Нет.
Габриела: Пахнет же.
Я: Ты выдаешь его тайны. У него еще есть б-р-р-р.
Габриела [некоторое время спустя]: Пора ехать? От Пигли ужасный запах.
Я: Издавать запах значит выдавать тайны [она положила немного б-р-р-р в тягач, в вагоны и повсюду]. Золотая вещь [объединяя это с картиной].
Габриела собрала все игрушки вместе, в кучу.
Я: Теперь они все в контакте друг с другом и ничего отдельно.
Она сказала что-то насчет выпотрошенной "собаки" (олененка).
Габриела: Будь добр к нему. Давай ему столько молока и еды, сколько ему нужно.
Я: Тебе теперь скоро надо ехать.
Габриела: Мне придется уезжать сейчас [она впихивала опилки в вагон]. Я заберу один поезд. Сейчас нам надо ехать. Я все-таки оставлю вам весь этот беспорядок.
Она оставила также свою очень большую куклу Франсис, но потом вернулась за ней, застав меня (преднамеренно) по-прежнему сидящим на полу среди весьма значительного беспорядка, который она наделала. Никакого поезда она с собой все-таки не увезла.
Комментарий
1. Легкость восстановления отношений, целенаправленно выраженная в игре.
2. Мой день рождения. Интерпретация: день смерти.
3. Разделенность (отдельные игрушки) и соединение со стуком и громом.
4. Чувство вины из-за разрушительных импульсов по отношению к хорошему объекту.
5. То же самое в связи с сексуальными отношениями между мужчиной и женщиной.
6. Отождествление с мужчиной, садизм по отношению к животу и груди (емкость).
7. Тайные запахи и беспорядок; золотое и прекрасное.
8. Внутреннее содержание, освобожденное от выполнения двойной обязанности — т.е. от представления (обманчивого) ее внутренней психической реальности, которая теперь передается в форме сновидения.
Письмо от матери
"Габриела хотела бы снова попасть к Вам на прием; она уже некоторое время назад просила меня узнать, не могли бы Вы принять ее, а я несколько затянула с этим сообщением Вам.
В каком-то отношении она, кажется, хорошо себя чувствует — начала ходить в детский сад на два с половиной часа каждый день, и это ей нравится. Она играет не столько с детьми, сколько рядом с детьми, и это ее устраивает. Однако у нее много тревог, и мы чувствуем, что ей зачастую трудно дается использование всей себя, часть ее как бы остается скованной и замороженной.
Опишу Вам тот день, который побудил Габриелу срочно попросить о поездке к Вам на прием, просто, может быть, это прольет какой-то свет.
Накануне вечером она попросила дать ей пососать грудь. Габриела просила об этом уже несколько раз, а я все оттягивала, а тут разрешила. Она сосала с большим наслаждением разными способами и в разном положении, иногда с опасениями, что она меня кусает.
Ночью после этого она видела очень плохой сон, из-за которого ушла из своей комнаты, и наутро ее нашли рыдающей под ковриком на кушетке. Она спросила меня, есть ли груди у ведьм. Сказала, что она такая дрянная, что когда вырастет, станет разбойником, а Сусанна будет главарем разбойников.
Вечером она спросила меня, длинная ли у меня пися. Думает, что да. Я сказала, что я такая же женщина, какой и она будет. "Наверно, ты носишь юбки и блузки", — сказала она с сомнением. Я спросила, откуда, по ее мнению, у меня длинная пися. "От папы". — "А у папы?" — "От студентов". "Можно мне к доктору Винникотту?" А попозже: "Это доктор Винникотт? Он делает людей лучше?" — "Разве он тебя не делает лучше?" — "Нет, он просто меня слушает. Он меня лучше не делает".
Недавно, когда мы уезжали, она спала в соседней комнате, а дверь выходила в нашу. Это вызывало у нее очень большое возбуждение и доставляло массу беспокойства.
Письмо от матери
Спасибо Вам за назначение дня приема для Габриелы. Она уже несколько раз за последнее время собиралась ехать в Лондон к Вам на прием, и ее с трудом удавалось убеждать, что нельзя ехать к Вам просто, когда она захочет.
Внешне кажется, что во многих отношениях она чувствует себя хорошо, но часто бывает подавлена. "Нет, я не устала, мне просто грустно". Если к ней пристают с вопросами об этом, она говорит, что это из-за черной мамы, но больше ничего не говорит.
В последнее время без конца были разговоры и рассуждения о "малышках".