"Пигля": Отчет о психоаналитическом лечении маленькой девочки

Первая консультация

3 февраля 1964 года

«Пиглю» привезли родители, и сначала мы все на некоторое время собрались в кабинете. Габриела выглядела серьезной, и как только она появилась в дверях, мне стало очевидно, что она приехала работать.

Я отвел всех троих в приемную, а затем попытался увести Пиглю обратно в мой кабинет. Она не проявила особой готовности к этому переходу и, пока мы шли, сказала своей матери: «Я слишком стесняюсь!»

Поэтому я позвал мать вместе с ней, но сказал, чтобы она ни в чем не помогала, и она села на кушетку рядом с Пиглей. К этому времени я уже подружился с плюшевым мишкой, который сидел на полу у моего письменного стола. Теперь я находился в задней части комнаты и, сидя на полу, играл с игрушками. Я сказал Пигле (которую фактически не видел): «Принеси сюда мишку, я хочу показать ему игрушки». Она тут же принесла мишку и стала помогать мне знакомить его с игрушками. Затем она стала играть с ними уже сама, в основном извлекая из груды части игрушечных поездов. Она все время говорила: «Я достала... (и называла, что именно)». Минут через пять мать выскользнула в приемную. Мы оставили дверь открытой, что было важно для Пигли, которая проверяла обстановку. Потом стала повторять: «Вот еще один ... а вот еще один». Это говорилось в основном о грузовиках и паровозах, но, казалось, о чем именно, было неважно. Поэтому я использовал ее реплики как коммуникацию: «Еще один ребенок. Детка-Сузи»*. Очевидно, это было правильно, ибо она тут же стала мне рассказывать о появлении на свет Детки-Сузи так, как она это помнила: «Я была ребеночком. Лежала в кроватке. Спала. Только-только пососала из бутылочки». Потом что-то насчет лизания, как я подумал. И я спросил: «Говоришь, ты лизала?» А она: «Нет, не лизала». (На самом деле, как я выяснил позднее, у нее никогда не было бутылочки, но она видела малыша, изображенного на бутылке). Тогда я повторил: «А потом был другой ребенок», помогая ей продолжить рассказ о рождении.

Затем она взяла круглый предмет с крестовиной, который когда-то был частью вагонной оси, и сказала: «Откуда это?» Я ответил, исходя из практических соображений, а затем спросил: «А откуда появился ребенок?» Она ответила: «Из кроватки». При этом она взяла фигурку мужчины и попыталась посадить ее в автомобильчик на сиденье водителя. Фигурка была слишком большая и не умещалась; девочка попыталась впихнуть ее через окошко или еще как-нибудь.

«Не лезет; застряла». Затем она взяла маленькую палочку, просунула ее через окошко и заметила: «А палочка проходит». Я сказал что-то насчет мужчины, который вставляет что-то в женщину, чтобы делать детей. Она сказала: «У меня есть кошка. В следующий раз я принесу котеночка, в другой день».

В этот момент ей захотелось к матери и она открыла дверь. Я сказал что-то про разговор с мишкой. Появилась некоторая тревожность, с которой надо было что-то делать. Я попытался это выразить: «Ты напугалась; тебе снятся страшные сны?» — «О бабаке», — ответила она. Это слово ее мать уже называла мне в связи с малышкой, Деткой-Сузи.

В это время Габриела сняла ленточку с игрушечного барашка и обернула ее вокруг своей шеи. Кажется, я спросил ее: «А что ест бабака?» — «Не знаю», — ответила она. «Я взяла голубой... ой, нет, это воздушный шарик». (Габриела привезла с собой спущенный шарик, собственно, игра и началась с того, что она тщетно орудовала с этой вещицей, о которой сейчас говорила).

Она взяла маленькую электрическую лампочку с матовой поверхностью, на которой было нарисовано мужское лицо. Сказала: «Нарисуй человечка». Я нарисовал мужское лицо на лампе еще раз. Габриела взяла пластмассовые корзиночки для клубники и сказала: «Можно я что-нибудь положу сюда?» Затем стала все складывать в коробочки, очень целенаправленно. Вокруг было множество мелочей и штук восемь разных коробок. Я заметил по этому поводу: «Ты делаешь детей, как стряпаешь, собирая все вместе». Она ответила что-то вроде: «Я должна все прибрать. Нельзя оставлять беспорядок».

В конце концов абсолютно все, вплоть до самой мелкой вещички, было собрано и сложено в эти шесть коробок. Я думал, как же мне сделать то, что мне нужно было сделать, и я довольно неуместно затеял разговор о черной маме: «Ты когда-нибудь сердишься на маму?» Я связал мысль о черной маме с ее соперничеством с матерью, поскольку они обе любят одного и того же мужчину — папу. Было совершенно очевидно, что она глубоко привязана к своему отцу, и такая интерпретация была вполне обоснована. На определенном уровне это должно быть правдой.

Прибрав все, Габриела произнесла: «Я хотела бы привести сюда папу и маму». Выходя в приемную, она сказала: «Я убралась».

В течение всего этого времени Габриела вместе со мной складывала игрушки под полку, в том числе и своего собственного мишку, и мы снова завязали бант у барашка на шее.

Затем я побеседовал с матерью, пока отец присматривал за Пиглей в приемной.

Беседа с матерью

Мать сказала, что в последнее время здоровье Пигли резко ухудшилось. Она не капризничала и хорошо относилась к маленькой. То, что произошло, трудно описать. Но она не была сама собой. Фактически, она отказывалась быть самой собой и так и говорила: «Я мама. Я малышка». К ней нельзя было обратиться, как к ней самой. Она начала лепетать не свойственным ей высоким голосом. Когда она говорила серьезно, голос был намного ниже. Младенцем Пигля была необыкновенно самодостаточна. Когда родилась Сусанна, мать тут же осознала, что Пигле требуется гораздо больше внимания. В доме пели песенку, которая ассоциировалась с младенчеством Пигли*, но когда недавно родители запели ее, она горько заплакала и сказала: «Перестаньте. Не пойте эту песню». (Со мной она напевала одну мелодию и была очень довольна, когда я говорил: «Проплывают мимо корабли», я узнал, что этой песне ее научил отец.)

Песня, которая ей не нравилась, была немецкой песней с искусственно подобранными английскими словами и была, очевидно, тесно связана с близким отношением матери к ребенку. Родным языком ее матери был немецкий; отец же был англичанином.

В отношении «черной мамы» и «бабаки» мне еще не все было ясно. Кошмары Пигли могут быть и о «бабаке», и о поезде.

Этот ребенок не был приучен к горшку, но когда в доме появился новый младенец, она научилась им пользоваться за неделю. Она была из тех детей, которые сначала не говорят, но затем внезапно начинают разговаривать свободно. Девочка раньше все время играла, но с переменой обстановки у нее развилась тенденция лежать в кроватке и сосать большой палец, и при этом совсем не играть. У нее было отличное чувство равновесия, но после произошедших в ней перемен она стала падать, плакать и обижаться. Вела себя своевольно. Матерью только понукала. С шести месяцев обожала отца и уже тогда говорила: «Папа!» Но вскоре забыла это слово, либо просто не могла больше его произносить. С началом перемен, казалось, стала воспринимать мать как отдельного человека, прониклась любовью к ней, и в то же время стала сдержанней по отношению к отцу.

Несколько дней спустя из телефонного разговора с матерью я узнал, что после консультации Пигля, впервые после рождения сестры, позволила считать себя ребенком, вместо постоянного выражения протеста. Собственно, она улеглась в коляске и занялась бесчисленными бутылочками. Однако никому не разрешала называть ее Пиглей. Либо малышкой, либо матерью. Пигли были черные и плохие. «Я малышка». Мать, похоже, чувствовала, что Габриела не так сильно страдала. Она нашла способ символизировать свои переживания, как мать это выразила. Родители чувствовали свою беспомощность. Они, казалось, были не в состоянии увидеть позитивные аспекты способности ребенка решить свои проблемы с помощью своих внутренних процессов. С другой стороны, были правы, считая ее нынешнее состояние неудовлетворительным.

Пигля лежала в кроватке и беспричинно плакала. Когда они ушли от меня, она сказала: «Бабака», как будто что-то забыла. Потом сказала: «Доктор Винникотт не знает о бабаках — о бабаке». Она также сказала, что мишка хочет поехать назад в Лондон играть с доктором Винникоттом, но она не хочет. Между прочим, она чуть не забыла мишку среди других игрушек, но в последнюю минуту вспомнила о нем и взяла с собой. Чувствовалось, что она все время жалела о том, что не может рассказать доктору Винникотту о бабаке. Родителям это напомнило о прежнем переживании из-за черной мамы и бабаки до тех пор, пока как бы «что-то вдруг оборвалось». Мать не знала точного происхождения «бабаки», но это было связано с черным — черной мамой, черной ею самой и черными людьми. На фоне приятных событий Габриела вдруг обеспокоенно произнесла: «Бабака» — и все было испорчено. Это согласуется с идеей, что черное здесь означает появление ненависти (или утрату иллюзий).

Есть еще одна деталь — иногда мать должна упасть и пораниться, и тогда Пигля помогает маме поправиться. Это дополнительное свидетельство — если таковое требуется — одновременного возникновения ненависти и любви к матери и способности Пигли использовать мать агрессивно. К этому надо суметь добавить другой вопрос: падение означает забеременеть. Таким образом включается агрессия отца.

Комментарии

Я чувствовал, что беседа с девочкой и сообщение матери показали, что я правильно выбрал слово «застенчивость» в качестве ключевого. Пациентка вырабатывала новое отношение к матери с учетом того, что ее ненависть к матери исходила из любви к отцу. Любовь к отцу в возрасте шести месяцев не стала частью ее цельной личности, а оставалась таковой наряду с отношением к матери, которая в то время все еще была субъективным объектом*.

Изменение, связанное с рождением нового ребенка, привнесло тревогу и ограничение свободы в игре, а также кошмары. Тем не менее, вместе с этим пришло принятие матери как отдельного человека и, как следствие, самоутверждение собственной личности при тесной связи с отцом. Предположительно, «черная мама» является пережитком ее субъективной предвзятости к матери.

Пересматривая детали данной консультации, я вижу, что наиболее важное событие произошло на раннем этапе. Это было тогда, когда Пигля среагировала на мою интерпретацию по поводу «другого ребенка», отстаивая свою позицию в качестве ребенка в кроватке, а затем задавая вопросы, относящиеся к проблеме появления детей. Здесь проявляется зрелось, которая не всегда столь очевидна в возрасте двух лет и пяти месяцев.

Среди важных моментов данной консультации отмечу следующие:

1. «Стесняюсь» — свидетельство силы и организации Эго и утверждения психоаналитика, как «папиного человека» (отцовской фигуры).

2. Неприятности начались с появлением в доме нового ребенка, что вынудило Пиглю к преждевременному личностному развитию. Она не была готова к простой амбивалентности.

3. Наличие элементов помешательства: «бабака», система черного, кошмары и т.д.

4. Легкость общения.

5. Временное решение проблемы посредством регрессии к положению младенца в кроватке.

Письмо от родителей, написанное отцом

«То, что Вы нас приняли, было очень мило с вашей стороны; и нам сильно помогло то, что вы позвонили как раз в тот момент, когда мы думали, как лучше всего с вами связаться.

Как вы теперь знаете, весь день после того, как Пигля была у вас, она пролежала в коляске, посасывая из бутылочки. Я не думаю, что это ее полностью удовлетворяло в то время, и вскоре она бросила это занятие. Теперь она попеременно малышка и Большая Мама (во всем ей потакающая), но никак не она сама; даже не позволяет нам называть себя по имени. „Пигга (так она говорит) ушла. Она черная. Обе Пигги — черные“.

По-прежнему очень трудно с укладыванием спать; обычно не спит и в девять и в десять „из-за бабаки“. Днем, вволю наигравшись, она дважды сказала: „Мама плачет“. — „Почему?“ — „Из-за бабаки“. Бабака, кажется, обычно связывается с черной мамой; но в последние несколько дней впервые появилась и хорошая мама. Сейчас не очень часто она говорит довольно тревожным и строгим, явно не своим голоском. В основном только о своей детке — кукле, не сестре. С Сусанной, ее сестрой („Деткой Сузи“), у нее хорошие отношения — она, кажется, искренне сочувствует ей, хотя иногда и плохо обращается, они вместе устраивают шумную возню к взаимному удовольствию. Несколько раз она говорила, как бы с сожалением, что доктор Винникотт не знает о бабаке, и попросила: „Не везите меня в Лондон“. Еще упомянула о том, что она неправильно вам сказала, что приехала на машине [она приехала поездом; хотя, может быть, я что-то не так понял, но не стал ее переспрашивать]. Затем в течение нескольких дней об этом не говорили, до тех пор, пока Габриела не вспомнила какую-то песню и попросила меня отвезти ее к доктору В.; на другой день попросила не делать этого. Потом играла, отправляя поезда с игрушками в Лондон, чтобы „поиграть и поговорить“. Последние несколько дней я должен был быть Пиггой, а она — Мамой: „Я повезу тебя к доктору В. Скажи нет“. — „Почему?“ — „Потому что мне нужно, чтобы ты сказала нет“.

В последние два-три дня она очень активно уговаривала меня отвезти ее к доктору В.: первый раз это было, когда я сказал ей, что она выглядит грустной и она ответила, что грустила все утро: „Отвези меня к доктору В.“. Я сказал, что напишу и расскажу доктору В. о том, что ее мучает тоска. После кошмарного сна прошлой ночью (о бабаке, черной маме, которая хотела взять ее „ням-нямки“, сделала Пиглю черной и сдавила ей шею), она сказала: „Бабака — это итя“. Когда я ее спросил, что такое „итя“, она сказала, что расскажет доктору В. Теперь у нее новая фантазия, которую она повторяет в различных вариантах, о том, что все шлепают по грязи или „му-мукиному б-р-р-р“.

Пигля по-прежнему вялая и грустная, но играет больше и стала снова проявлять интерес к окружающим ее вещам, что нас обнадеживает.

Она по-прежнему сдержанно относится к отцу по сравнению с тем, как относилась к нему до рождения Сусанны; она, кажется, может быть нежной, когда она — малышка. Когда происходит что-то волнующее или новое, или Пигля встречает нового человека, она говорит, что это уже было, „когда я была маленьким ребеночком в своей коляске“. По ночам мы слышим, как она зовет своего ребенка и разговаривает с ним с большой нежностью.

Я думаю, что вы правы в том, что мы „переусердствовали“ в нашем понимании ее дистресса. Мы чувствовали себя очень причастными и виноватыми, потому что не сделали всего того, что надо было сделать, чтобы новый ребенок не появился так скоро, и ее отчаянные мольбы каждую ночь: „Расскажите мне о бабаке“ заставили нас искать какой-то вразумительный ответ.

Мы никогда не рассказывали вам, какой она была в младенчестве; она казалась удивительно сдержанной и тонкой, обладающей какой-то внутренней силой. Мы всячески и, я думаю, успешно старались уберечь ее от обстоятельств, которые могли бы сделать ее мир слишком сложным. Когда родилась Сусанна, Габриела оказалась как бы выбитой из колеи и отрезанной от своих источников питания. Нам было больно видеть ее такой униженной и отринутой и, возможно, она это почувствовала. В отношениях между нами (родителями) тоже был напряженный период.

Хотя, как вы говорите, дела у нее не так уж плохи, кажется, она все же не нашла еще способ восстановить себя в прежней форме. Мы подумали, что вам, возможно, будет интересно посмотреть некоторые типичные ее фотографии, которые, может быть, лучше наших описаний раскроют вам ее облик, как его видим мы».

Письмо от матери

«Я хотела бы послать вам еще немного заметок о Пигле, прежде чем вы ее примете.

Кажется, она сейчас очень хорошо с собой справляется и стала осознавать вещи очень разумно и довольно печально. Мы слышали, как она в своей кроватке говорила: „Не плачь, маленькая, Детка-Сузи — здесь, Детка-Сузи — здесь“. Она говорит о том, как хорошо иметь сестру; но я чувствую все-таки, что это стоит ей больших усилий.

Она тратит массу времени на разборку, чистку и мытье, особенно мытье всего, что попадает под руку. В остальном она много не играет и часто сидит без дела, немного грустная. Довольно много времени тратит на создание уюта для своей детки (куклы, высокоидеализированной фигурки).

Сейчас она гораздо чаще „капризничает“, например, брыкается и кричит, когда надо ложиться спать и т.д.

Когда она сердится, то часто замирает и поспешно говорит: „Я — малышка, я — малышка“; засыпает с большим трудом, говорит, что это „из-за бабаки“.

Довольно часто в последнее время она говорит так: бабака „несет черноту от меня к тебе, а потом я боюсь тебя“. „Я боюсь черной Пигги“, и „я — плохая“. (У нас не принято говорить ей, что она — плохая девочка или что-либо подобное). Она боится черной мамы и черной Пигги; говорит: „Потому что они делают меня черной“.

Вчера Габриела сказала мне, что черная мама поцарапала мое (мамино) лицо, вырвала мои ням-нямки, всю меня перемазала и убила с помощью „б-р-р“. Я сказала, что она, должно быть, жаждет снова иметь милую и чистую маму.Пигля ответила, что у нее была такая мама, когда она была еще совсем маленьким ребеночком.

Кажется, она была очень довольна, узнав, что вы ее примете. Когда у нее возникают сложности, она говорит, что надо спросить доктора Винникотта. Как и раньше, играет: „Ты — Пигля, я — мама. Я повезу тебя к доктору Винникотту, скажи нет!“ — „Зачем?“ — „Рассказать ему о бабесвечке“ (вместо бабаки, с хитрой улыбкой в уголках губ, как бы маскируя бабаку).

Между прочим, если ее трудно будет понять: она не говорит „р“. Скажет „Йоман“ вместо „Роман“).

Для нас большое облегчение, что Вы ее примете. Я думаю, тот факт, что мы знаем, что вы ею займетесь, сделал наше поведение более естественным, а не просто неестественно терпимым к ней, и это, кажется, идет на пользу.

Она говорит о поездке к вам, чтобы рассказать вам о бабаке. Сейчас бабака, кажется, переносит черноту от одного человека к другому».

Выдержка из письма отца

«Несколько недель назад к нам на чай зашел один мой друг, очень по-отечески добрый священник, и Пигля очень стеснялась. Вчера, вспоминая о нем, она сказала: „Я очень стеснялась“, а я ответил, что он „очень похожий на папу человек“ (так она описывала его раньше) и это может вызывать у людей чувство стеснения. Она помолчала и после большого перерыва сказала: „Доктор Винникотт“, а затем снова замолчала. Вот так»*.