"Та самая Аннушка". Часть вторая: "Это ничего не значит" - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Павел Иевлев (ч. 3)

— Потом, потом, — уговариваю я её, — не время сейчас. Прихвачу тебе бутылочку, выдам вечером за моральную стойкость.

Сари, Тана и Ремсат — так зовут синеглазых подкидышей — натащили из отдела игрушек кукол (Сари и Тана) и пистолетиков (Ремсат). Девочки вывалили добычу на пол, категорически заявили, что они забирают это с собой или остаются тут, и убежали в одёжный отдел, примерить платьица. Ремсату было велено охранять кукол, раз уж у него теперь есть пистолетики, а за подружками не подсматривать, иначе ему вдвоём глазки выгрызут. Он, впрочем, и не рвался — расставив на полке пустые банки, начал увлечённо расстреливать их пластмассовыми пульками из пружинного револьвера. Похоже, детско-игрушечная промышленность тут была на высоте, у нас я таких даже в дорогих столичных магазинах не видел.

Аннушка сварила кашу, заправила её мясом из консервов. Прибежавшие на запах Сари и Тана оказались наряжены в кружевные платья вырвиглазной расцветки и чуть не убили Ремсата, обнаружив, что их куклы пополнили ряд его мишеней. Но, в конце концов, все были накормлены, напоены чаем с печеньем и угомонились. Мы с Аннушкой под страдальческим трагичным взглядом Донки открыли по баночке тёплого пива и уселись на улице, вытащив на парковку два складных стула.

— Попробую объяснить, — сказала девушка, отхлёбывая, — про синие глаза. Но сразу предупреждаю, сама знаю мало. Беда в том, что много не знает никто, а те, кто знает, не спешат делиться.

— Я смотрю, тут чего ни коснись, всё так.

— Именно, солдат, — кивнула Аннушка. — Знание — сила, часто в буквальном смысле, поэтому если кто чего случайно узнал, то он не спешит рассказать об этом всему миру. Есть Библиотека, там адова прорва книг обо всём на свете, но это мало помогает, потому что, чтобы что-то в них найти, надо знать, что искать. И где. И как.

— «Правильно сформулированный вопрос содержит половину ответа», — процитировал я подслушанный где-то афоризм.

— В том-то и дело. А где её взять, эту половину? Есть учёные, которые посвятили жизнь загадкам Мультиверсума, но загадок больше, чем учёных, да и ответы они дают либо разные, либо непонятные, либо и то, и другое. Поэтому я тебе сейчас изложу несколько фактов, в которых все более-менее сходятся, а вот с объяснениями дело обстоит куда хуже.

— Внимательно слушаю, — отсалютовал я ей банкой.

* * *

Из рассказа Аннушки я сумел уяснить (не факт, что верно), приблизительно следующее.

Феномен синеглазых детей плотно связан с главной бедой Мультиверсума — коллапсами срезов. Одна из граней этой проблемы как раз в том, что никто, собственно, не понимает, почему они происходят. Практически ни одна выведенная закономерность не является абсолютной, из всех правил есть исключения, на каждый пример есть контрпример, на каждый довод — контрдовод, и потому у каждого учёного своё мнение. Чаще всего (но не всегда) коллапс происходит в технологически развитом густонаселённом срезе. Чаще всего (но не всегда) он принимает форму тотальной войны. Чаще всего (но не всегда) она ведётся всеми средствами массового поражения, доступными там, и приводит к массовому вымиранию населения. Это логично было бы списать на общую порочность человеческой природы — мне ли не знать, как люди любят воевать и как тяжело остановиться, начав? Воронка положительной обратной связи «не забудем, не простим» втягивает больше и больше людей, раскручивает мясорубку взаимного истребления до полного исчерпания ресурсов воюющих сторон, после чего их обычно (но не всегда) доедают стороны не воевавшие. Охотно верю, что, при наличии средств тотального поражения это приведёт к результату, наблюдаемому при коллапсе. У нас уже который год на грани мир качается. Однако не всё так просто. И вот тут-то мы подходим к феномену синеглазок.

Коллапсы, в отличие от обычных человеческих усилий, направленных на истребление сородичей по виду, сопровождаются явлениями космологического характера. Это позволяет учёным утверждать, что они имеют некую сквозную, единую для всех срезов и внешнюю по отношению к ним причину. Первое — незадолго до коллапса происходит своего рода «капсуляция» мира. Туда больше нельзя попасть через кросс-локусы и реперы. По Дороге можно, но сложнее, чем обычно. Не всякий глойти потянет, а без резонаторов вообще почти никакой.

— Я как-то раз провела, — сказала Донка, — чуть головушка не лопнула. Пила потом две недели, не приходя в сознание. Видели бы вы, как выглядит снаружи коллапсирующий срез…

В общем, не то одновременно с этим, не то раньше, не то позже, в предколлапсном мире некий ребёнок обнаруживает, что глаза его посинели. Чаще всего (но не всегда) это подросток, то есть некто в возрасте тринадцать — семнадцать лет. Чаще всего (но не всегда) это подросток, переживший большую личную трагедию. Чаще всего (но не всегда) после этого коллапс переходит в конечную фазу, которая чаще всего (но не всегда) приводит к стремительному вымиранию населения. Чаще всего (но не всегда) сам синеглазик к факторам коллапса иммунен и погибает в самом конце. Чаще всего (но не всегда) его уничтожение приводит не к прекращению, а ускорению коллапса. Чаще всего (но не всегда) его изъятие из гибнувшего среза даёт тому шанс выжить.

Синеглазок как только не называют: «дитя боли», «фокус коллапса», «око бури», «ядро кристаллизации фрактала» и даже «личинка Хранителя». Последнее связано со стойким поверием, что, если такой ребёнок переживёт коллапс своего мира, то превратится в мистического метадемиурга — Хранителя.

— А разве это не так? — удивилась Донка. — Я сто раз слышала.

— Ни хрена, — зло ответила Аннушка, — уж поверь, я знаю точно. Хранители — это совсем другая история.

— Да ладно, — засомневалась глойти, — откуда ты можешь знать? Если синеглазика из среза не вытащили, то никак невозможно узнать, чем там дело кончилось. Может, он там созрел, как птенец в яйце, потом вылупился и улетел. Тут-то срез и открылся. А что, если, — она обвела рукой безлюдный пейзаж, — это пустая скорлупа вылупившегося Хранителя?

— Просто я встречалась с Хранителями, — мрачно ответила Аннушка. — Ими становятся совсем иначе.

— Ты встречалась с Хранителями? — Донка от такого заявления выпала в осадок, а я, вот, нет. Понятия не имею, кто это.

Что же касается синеглазок, то с ними всё ещё сложнее. Ими занимается некая Конгрегация — подразделение какой-то «Церкви Искупителя». Объяснять, кто все эти люди, Аннушка отказалась. При Конгрегации Школа Корректоров, в неё свозят изловленных синеглазок, обучают и отправляют спасать следующий срез. В силу своей природы они могут находить миры в коллапсе, проникать туда, наводиться на «око бури» и вытаскивать его оттуда, прекращая процесс. Работа опасная, а с учётом того, что большинство этих «корректоров» весьма молоды — смертельно опасная. Представьте себе, как один травмированный подросток пытается найти в гибнущем мире другого, не менее ушибленного — ну что тут может пойти не так, верно? В силу этого обстоятельства до зрелых лет корректоры доживают нечасто, взрослый корректор не уникум, но определённо редкий кадр.

Конгрегация утверждает, что только благодаря её деятельности Мультиверсум вымер ещё не весь, но Аннушка почему-то относится к этому утверждению крайне скептически. И вообще, кажется, сильно их всех не любит. Хотя признаёт, что для детей вариант не худший.

Дело в том, что синеглазки находятся в сложных отношениях с Мирозданием. Тот коллапс, который вокруг них не случился, никогда не оставит их до конца. Прежде всего, им нельзя возвращаться в родной мир — там всё сразу начнётся заново. Но и в других мирах без гарантий — коллапс к ним так и тянется. Если же их собрать в одном месте, то неприятностей точно не оберёшься. Школа Корректоров расположена в специальном защищённом срезе, большинство корректоров там живут всю свою жизнь, чаще всего не особенно долгую. А если нет, то выбирают срезы, где коллапс уже произошёл и терять нечего.

Есть и другие минусы в том, чтобы иметь синие глаза, но о них Аннушка рассказывать не пожелала, заявив, что и так до чёрта времени потратили. Плюсов же, с её слов, всего один, и тот сомнительный — опытный корректор, ухитрившийся протянуть в этом статусе достаточно лет, обретает уникальную свободу, позволяющую ему перемещаться по Мультиверсуму не будучи привязанным ни к каким артефактам или метаобъектам, включая кросс-локусы, реперы и пресловутую Дорогу. Просто пешком.

— Утомительно, — сказала Аннушка, — но иногда полезно.

— Так я не понял, — уточнил я, — выходит, ты всё-таки корректор?

— Нет, — ответила она сердито. — Я курьер. А теперь лови этих малолеток, пихай в машину и поехали уже. Этому миру терять нечего, но нам лишние неприятности ни к чему. Четыре пары синих глаз в одном месте — я даже и не знаю, когда такое видывал Мультиверсум. Давайте не дожидаться, чем дело кончится.

Но мы всё-таки дождались.

Глава 23

Клан Костлявой

Караваном я бы это не назвал. Первое, что пришло в голову, — «конвой». В военно-морском смысле слова. Доминирует в нём здоровенная многоколёсная машина размером с самоходную пусковую установку «Тополь-М». Достаточно большая, чтобы на её крыше поместился летательный аппарат с выносными консолями пропеллеров. За ней на жёсткой сцепке цистерна-наливняк почти такого же размера. Несколько вездеходных автобусов незнакомого вида, тоже немаленьких; пара грузовиков, автовоз, нагруженный причудливыми автомобилями внедорожного назначения и с полдесятка таких же непривычных внедорожников, окружающих эту колонну. Вид у них чертовски агрессивный, чему немало способствуют установленные на крышах пулемёты.

Мы встретились с ними, когда собрались выезжать с парковки, — воздух замерцал, подёрнулся чёрной рябью, как будто кто-то угольной пылью над дорогой плюнул, и вся эта красота вывалилась прямо нам навстречу. Я ещё мог попробовать уйти в отрыв, в надежде, что они не станут палить вслед не разобравшись, но детишки на заднем сиденье дружно заверещали:

— Наши, это наши, наш клан!

Мы остановились, вышли из «лендкрузера» и встали рядом, приняв по возможности договороспособный вид.

Громоздкая техника пришельцев сбросила скорость и постепенно остановилась, а к нам направился мотоцикл, осёдланный решительной брюнеткой. Она лихо подкатилась, тормознула, спрыгнула с железного коня и встала, пристально глядя на нас.

— Вы не они, — заявила она по результатам осмотра. — Тогда кто вы?

— А кто они? — поинтересовалась Аннушка.

Я обратил внимание, что девушки похожи — черноволосые, с резкими чертами лиц, крепкими спортивными фигурами и сходной манерой одеваться. Аннушка повыше и постройнее, мотоциклистка пофигуристей, что в области груди, что в бёдрах.

— Они это те, кто напал на нас на привале. Какие-то отморозки на ржавом колёсном хламе. Мы отбились, но они утащили трёх детей. Мы шли за детьми, но всё время отставали, скорость у нас не очень. Вот, нашли, наконец, — дама показала на вылезающую из машины троицу.

— Охотно вернём их в семью, — сказал я вежливо.

— В клан, — поправила меня мотоциклистка. — Как они к вам попали?

Я замялся, потому что сказать «выиграл» — прозвучало бы как-то… некрасиво. Могут неверно понять.

— Забрали у работорговцев, — коротко сказала Аннушка. — Случайно вышло.

— Мы вам что-то должны?

— Нет, что вы. Были рады помочь.

— Приятно для разнообразия встретить приличных людей, — слегка расслабилась женщина. — Меня зовут Костлявая.

Я невольно окинул её взглядом, она поморщилась:

— Знаю, знаю. Мне дали имя в тринадцать. Менять его, потому что отросла жопа, я не стала. В кланах так не принято.

— Я Аннушка, — представилась моя спутница.

Я ожидал очередного «Та самая?», но его не последовало. Костлявая просто кивнула и подала ей руку.

— Лёха, — сказал я.

Рукопожатие у мотоциклистки крепкое, рука грязноватая, с обломанными ногтями, лицо пыльное, усталое, но, пожалуй, симпатичное. Выглядит лет на тридцать с небольшим.

— А это наша глойти, Донка, — представил я бабусю.

— Экая она у вас… немолодая.

— Зато очень опытная, — заступился я.

— У нас, увы, обратная картина. Наша Лоля молодая, но бестолковая. Учится на ходу.

— Если она тащит всю эту гору железа, — сказала Аннушка, — то просто суперглойти.

— Не всё так просто, — помотала головой Костлявая, — но нам пока везёт. Да ладно, что мы на обочине разговариваем? Может, разобьём лагерь, выпьем, поболтаем? Мы за этими сорванцами который день без отдыха тащимся.

— Мы не специально, Костлявая! — затарахтели детишки. — Мы просто заигрались…

— Бегом в автобус, — прикрикнула на них дама, — заигрались они, ишь! Чуть не на километр от лагеря убрели, следопыты юные, иначе чёрта с два бы их взяли. Всё им любопытно…

— Игрушки не забудьте, — напомнил им я, и дети кинулись к багажнику забирать добычу.

— Так, встаём на стоянку. Вы с нами? — спросила Костлявая.

— Я бы предложила сделать это не здесь, — ответила Аннушка. — Мы пробыли тут достаточно долго, чтобы их синие глаза притянули сюда какую-нибудь пакость.

— Разбираешься?

Аннушка молча сняла очки и посмотрела на мотоциклистку.

— Клянусь Ушедшими, теперь я точно хочу с тобой поболтать!

— Место не самое удобное. В паре зигзагов отсюда есть хороший срез, там дорога выходит прямо к морю. Он в давнем постколлапсе, так что у нас будет время поговорить до того, как начнётся.

— Боюсь, наша глойти не сумеет его найти, — вздохнула Костлявая, — мы вообще бредём наугад… Лоля, эй, Лоля! А ну, тащи свою задницу сюда! Бегом, блин!

Полноватая девушка лет восемнадцати даже не подумала ускориться. Идёт к нам неторопливо, рассеянно оглядываясь по сторонам, улыбаясь чему-то своему.

— Костлявая, дай вштыриться, — сказала она, приблизившись. — Мне надо.

— Рано, — отказала та, — на большом привале получишь.

— Ну, Костля-а-авая!

— Отстань, Лоля. Сама знаешь, дышки почти не осталось, и взять её негде.

— Святые Хранители, — всплеснула руками бабуля, — да она у вас совсем зелёная! Кто её учил вообще?

— Никто, — мрачно ответила мотоциклистка, — самоучка.

— Разве так можно? Вы же её искалечите!

— Выбирать не приходится, знаете ли! Меня тоже никто не спрашивал, хочу ли я тащить клан по Мультиверсуму!

— Донка, — перебила их Аннушка, — ты можешь прокатиться с ними разок? Проследить, чтобы от нас не отстали?

— Без проблем, — согласилась наша глойти. — Но, чур, вы потом разрешите Доночке чуточку накидаться!

— На привале получишь, — заверил я. — Заслужила, старая.

* * *

К морю прибыли без приключений. Аннушка права — отличное местечко, если продукты у вас собой. Инфраструктуру этого, видимо, курорта, время слизало почти начисто. Осталась разве что дорога, крытая не асфальтом, а чем-то чудовищно прочным, типа тёмно-серого бетона. С неё мы, хрустя колёсами по камням, съехали на широкий галечный пляж и остановились метрах в десяти от линии прибоя. Вскоре воздух над дорогой колыхнулся, выплёвывая машины клана. Костлявая так и едет на мотоцикле за передней машиной, где сейчас, кроме водителя, две глойти — старая и молодая.

— Сильная девочка, — сказала Донка, усаживаясь у нашего костра. — Как я в её годы. Но бестолкова-а-ая!

— Как ты в её годы? — уточнил я.

— Не… ну, то есть да, я тоже была дурочка, но меня хотя бы учили чему-то. Эта девчонка дикая, как степной бурундук. Она вообще не понимает, что делает! И всё время упоротая.

— Как ты в её годы? — спросила Аннушка.

— Ну… почти. У неё ингаляторы модные, они их с собой полный багажник возят. Хотела попробовать — не делятся. Самим, говорят, мало. Нет бы шмали дунуть, как все нормальные глойти, или накатить граммчиков двести… Кстати, вы обещали!

— Держи, — я достал припасённую бутылку вискаря и разлил по стаканам. Донка всосала порцию одним глотком и продолжила:

— Она и слово «глойти»-то не слышала. Похоже, девица просто однажды удолбалась, в трипе увидела Дорогу и увела по ней этот караван.

— Мы не караван, — сказала подошедшая к нам Костлявая. — Можно?

— Присаживайся, — гостеприимно пододвинула к ней складной стул Аннушка.

— Мы клан, — договорила мотоциклистка.

— А ещё, — наябедничала Донка, — у них есть резонаторы.

Дело к вечеру. Мы уже искупались, развели костёр, в котелке тихонько булькает каша. Клан у Костлявой странный — процентов на семьдесят состоит из женщин и детей, мужчин совсем мало, и они по большей части либо старые, либо увечные, либо какие-то бестолковые.

— Да, больше похоже на бродячий детский сад, — признаёт она, — так вышло. Мы клан изгоев, все, кто хотел и мог, от нас свалили. А потом сбежали мы — сами не понимая толком, куда.

— У вас был коллапс? — спросила Аннушка.

— Да, но это слово я услышала сильно позже. Всё, что знаем о Мультиверсуме, мы узнали после того, как покинули свой мир. Там началась конкретная жопа, мы бы не выжили. Тем более с ними, — Костлявая махнула рукой, показывая на кучу синеглазых детей, с весёлыми криками бегающих взад и вперёд по мелководью.

Возраста они разного — лет от пяти и до, наверное, пятнадцати-шестнадцати.

— Откуда у тебя столько синеглазых? — спросила Аннушка.

— Однажды их глаза просто посинели. Им не было больно, лечила сказал, что видят они нормально, и мы забили. А потом мне сказали, что если их не увезти, то всем хана. И мы увезли — уж как сумели. Лоля у нас случайно, она не клановая. Сама вызвалась, сказала, может. Смогла. Но мы ни хрена не знали, не понимали, где мы и что вокруг, не сразу поняли, как входить-выходить, а с направлением до сих пор беда.

— И давно вы так скитаетесь?

— Да чёрт его… Сбились со счёта. Давно. Со временем тут тоже какая-то фигня творится.

— И нигде до сих пор не осели? — спросил я.

— Мы бы рады, — вздохнула Костлявая, — но стоит нам где-то задержаться, там начинается какая-то дичь. Мы сначала удивлялись, какое ваш Мультиверсум херовое место, но потом поняли, что дело в нас.

— В детях, — уточнила Аннушка.

— Это и есть мы. Мы клан. Я его прем. Это мои люди, это мои дети. И я их никому не отдам, так что даже не начинай.

— А что, были предложения?

— Да подкатывали тут… Какие-то на всю голову странные. Обещали, что заберут всех, что им там будет хорошо…

— Кажется, знаю, о ком речь. И что ты им ответила?

— Послала, разумеется. Но выслушала с интересом. Не знаю только, сколько там правды было, вещи они мне втирали чудны́е. Может, ты пояснишь?

— Давай сначала ты расскажешь, что можешь, а потом я? — предложила Аннушка.

— Тогда разливай, что ли, — согласилась Костлявая, — ночь, похоже, будет долгой.

* * *

Костлявая рассказала нам, что в её мире был город. Один. Но большой. Вокруг города пустоши, и в них кланы. Срез был продвинутый: электроника, кибернетика, имплантирование (тут я с досадой поскрипел протезом) — но с экологией беда. Ни хрена у них в этих пустошах не росло, они полностью зависели от города, выполняя роль, как я понял, типа мусорщиков, сборщиков вторичных ресурсов. Но потом начался коллапс, город накрылся мохнатой шапкой, электричества не стало, зато началась резня. Это, когда электричество исчезает, дело обычное. Темнота способствует. В этот момент у детишек, которых собрала под своё крыло Костлявая, резко засинело в глазах, но объяснить, что это значит, было некому.

— Но почему не один, а много? — спросила Аннушка.

— Не знаю, — развела руками премша. — Я вообще не в теме с этой вашей мистикой, извини. Тот, который ко мне насчёт них подваливал, тоже от удивления чуть кони не двинул.

В общем, мир продолжал катиться в чёртову задницу, но Костлявой удачно отломилась почти ничейная самоходная электростанция, — она показала пальцем на многоколёсный агрегат. Это вернуло клану мобильность, потому что машины у них электрические, и когда ток в розетках пропал, то все встали. Но это же и сделало её для всех мишенью номер один, потому что такая полезная штука всякому пригодится. Воевать в клане было некому, потому что все любители повоевать свалили грабить город. Так что она ломанулась куда глаза глядят, лишь бы подальше, и, благодаря удачно подвернувшейся Лоле, сумела в последний момент покинуть гибнущий срез. Так с тех пор и едут, пополняя запасы тем, что пошлёт Мироздание в пустых срезах, и моментально сваливая, если срез живой. В живых на них нервно реагируют, что, в общем, и не удивительно.

— А ещё у вас синеглазки, — добавила Аннушка. — В такой концентрации, что любой живой срез начнёт коллапсировать в ту же минуту, как вы там окажетесь.

— Может, и так, мужик мутный то же самое говорил, — не стала спорить Костлявая.

— А срез ваш по описанию выглядит подозрительно знакомым. Сдаётся мне, была я там, хоть и недолго. Подвозила придурка одного. Впрочем, неважно, продолжай.

Оказавшись на Дороге с удолбанной и ничего не понимающей Лолей в роли глойти, клан Костлявой выжил чудом. Но постепенно освоился: методом тыка научились выходить на зигзаги и уходить с них обратно, а поскольку никакой цели у них не было, то неумение ориентироваться не слишком мешало. Находили срез, где было, что размародёрить, — в недостатке нужных навыков клановых никто не упрекнёт, — и сгребали всё, что плохо лежит, пока не начиналась какая-нибудь хрень.

Вскоре научились определять симптомы «хрени» заранее — обычно начинается с погоды. Как только горизонт затягивают плотные грозовые тучи, клан собирается, уходит на дорогу и валит дальше. Потому что если пренебречь, то грозой дело не ограничится. Землетрясений, ледяных бурь, потопов и внезапных нападений диких животных лучше не дожидаться. Чертовски надёжный и мощный мультитопливный генератор прожорливый, но непривередливый — потребляет горючку любого состава и качества, от старой расслоившейся солярки из брошенных хранилищ до деревенской самогонки. Главное неудобство их непрерывного бегства в том, что чем меньше времени от коллапса прошло в срезе, тем быстрее он к нему возвращается. В давно мёртвых срезах можно расслабиться, но нет ни еды, ни топлива.

— Кроме того, техника же не вечная, — жалуется Костлявая. — Машины у нас неплохие, но и они ломаются. Везём на автовозе доноров, откручиваем с них то одно, то другое — механики в кланах всегда были хороши. Но если сломается генератор — нам конец…

И вот однажды, когда клан культурно отдыхал, совмещая творческую мародёрку с техническим обслуживанием, к ним внезапно заявились гости. Прикатили на цивильном автомобильчике, за рулём весёлый рыжий-синеглазый мужичок, пассажиром — некий важный деятель в чёрном балахоне. Он представился как Мелехрим и сообщил, что является представителем некоей Конгрегации, которая ищет по Мультиверсуму синеглазиков, собирая их в одно место, где воспитывает, учит уму-разуму и приставляет к делу. Называется оно «Школа корректоров», и вашему, мол, ребёночку самое там место.

Узнав, что ребёночек у Костлявой отнюдь не один, Конгрегатор этот пришёл в крайнюю ажитацию и стал весьма настойчив. Когда Костлявая сказала, что кланы детьми не разбрасываются, поэтому уважаемый хрен в капюшоне может валить, откуда пришёл, он начал с уговоров. Рассказал, надо признать, много полезного, видимо, просто не подозревая, насколько Костлявая не в курсе. От него она узнала про Дорогу, Мультиверсум, глойти, караваны, а также, разумеется, про то, что синеглазых просто так земля не носит. Что без обучения они как бомба с часовым механизмом, а с обучением — полезный инструмент. Что такого количества их никто не собирал, а если и собирал, то не прожил достаточно долго, чтобы поведать об этом миру. Так что это уникальный феномен, и страшно интересно, что за срез породил такую опасную флуктуацию. Ведь в нём, поди, ещё что-нибудь полезное непременно найдётся.

Тут Костлявая ему ничем помочь не могла, даже если бы захотела, — Лоля тащила их, не разбирая дороги, вернуться обратно они бы не смогли, а объяснить путь — тем более.

Представитель Конгрегации сказал, что ничего страшного, эту информацию, мол, можно извлечь из самих детей, каковых для того следует немедленно передать ему в руки.

Костлявая вежливо посоветовала ему заняться извлечением содержимого задницы, ковыряя там пальцем, а от детей отвалить, иначе она за себя не ручается. Оказывается, с детьми у кланов в её мире было всё сложно, и за такие предложения там отрывали жопу по самую голову.

Балахон перешёл от увещеваний к угрозам, заявив, что детей они получат так или иначе. Не хотите добром, мол, есть и другие методы. Это было ошибкой, потому что Костлявая просто дала ему в рыло.

— Мелеху? В рыло? — восхитилась поддатая Аннушка. — Дай же я тебя расцелую, Костлявая!

— Но-но!

— Да не в этом смысле! Сама давно хотела, но как-то не складывалось.

Рыжий заступаться за него не стал, подобрал с земли, отряхнул, погрузил в машину и отбыл. Но с тех пор относительно спокойная жизнь бродячего клана закончилась.

Первое нападение можно было бы списать на случайность — столкнулись на зигзаге с рейдерами, те приняли их за богатый караван, решили, что они лёгкая добыча… Ошиблись. Кланы пустошей в своём мире не жертвы, а хищники, и даже такой калечный клан, как у Костлявой, способен за себя постоять. Тем более, что нападающие нацелились на детей и старались, чтобы те не пострадали. Клан отбился, стычка кончилась вничью.

Следующая атака чуть не стала последней — налётчики целенаправленно пытались раздолбать генератор, решив, что его потеря вынудит клан сдаться. Броневик с закреплённым на крыше коптером выскочил прямо по курсу и пошёл в атаку в лоб, а взлетевший с него аппарат попытался ударить сверху. К счастью, мобильная электростанция — военное изделие и хорошо бронирована, поэтому не пострадала, но в перестрелке погибли несколько бойцов клана. Зато в трофеях оказались раздолбанный из гранатомёта броневик и захваченный без единой царапины коптер, который приземлился в тщетной попытке эвакуировать экипаж. Был взят раненый пленный, который рассказал, что их группа входит в какой-то воинский анклав, основным нанимателем которого является Конгрегация. И поставленная им задача заключалась в лишении клана средств передвижения. При этом дети ни в коем случае не должны были пострадать.

— Чёрт! — выругалась Аннушка. — Как бы я хотела сама допросить его! Ты просто не знала, о чём спрашивать, но я бы много отдала за то, чтобы выяснить, откуда у них акки, резонаторы и вот этот коптер. Очень уж у него дизайн ностальгичный, не думала, что такие ещё где-то есть…

Увы, пленный вскоре умер от ран, и единственная ценная информация, полученная от него, касалась резонаторов. Механики клана переставили их с раздолбанного броневика на головную машину, это сильно повысило мобильность колонны.

— До этого я думала, что Лоля просто сдохнет, — призналась Костлявая. — Вы бы её не узнали тогда — худая, одни глаза. Штырилась на каждом переходе, а потом лежала пластом до следующего.

— Ещё бы, — сердито сказала Донка, — такую гору железа на себе переть. Я бы тоже копыта отбросила…

Резонаторы позволили разгрузить неопытную глойти, электрический коптер приспособились заряжать от своего генератора и использовать для разведки, клан стал двигаться быстрее, нападения на какое-то время прекратились — видимо, их просто не успевали найти во время коротких привалов. Но однажды не повезло — заигравшиеся дети далеко отошли от лагеря, пока искали — потеряли время, на них наскочили какие-то шальные рейдеры, и вот результат…

— Вряд ли рейдеров наняла Конгрегация, — сказала Аннушка, — иначе они бы не продали детей цыганам.

— Могли просто скинуть тому, кто первый по дороге попался, — возразила Донка, — рейдеры же, плевать им на договор.

— В общем, спасибо, что вернули детишек, — подытожила свой рассказ Костлявая. — Но у меня вопрос: тот, из Конгрегации, правду говорил, что только у них в Школе дети будут в безопасности?

— И да, и нет, — Аннушка ответила неопределённо. — С одной стороны, Школа находится в срезе, отделённом от остального Мультиверсума за счёт… Впрочем, неважно. Важен результат — срез имеет небольшую временную разбежку с остальной метрикой и из-за этого частично изолирован. Наличие там синеглазых не приводит к коллапсу, это факт.

— И в чём подвох? — поинтересовалась Костлявая.

— В том, что из детей там готовят оружие и инструменты, выживаемость которых не входит в число приоритетов. Их у вас заберут и будут использовать в своих интересах под соусом «мы спасаем Мультиверсум».

— А они разве не спасают? — уточнила Донка. — Я слышала…

— А что, похоже, что ему становится лучше? — огрызнулась Аннушка.

Мы посидели у костра ещё какое-то время. Уложили спать в машину накидавшуюся Донку, выпили сами. Потом Костлявая мрачно спросила:

— Получается, выхода у нас нет? Либо мы будем бежать, пока можем, а когда не сможем — погибнем от коллапса, либо отдадим детей, которых израсходуют в своих целях какие-то засранцы в балахонах? Говённо как-то устроен ваш Мультиверсум.

— Погоди, — сказала задумчиво Аннушка. — Есть одна идея.

* * *

Утром мы попрощались с кланом Костлявой. Они остались, мы уехали. На память о встрече мы оставили им Донку. Велели кормить, не обижать, беречь от алкоголя. Зачем? Во-первых, чтобы она научила их малолетнюю глойти передвигаться по Мультиверсуму не методом случайного шарахания в произвольных направлениях. Показала бы караванные маршруты, рынки, удобные и безопасные места для привалов. Долго задерживаться им нигде нельзя, но купить нормальной еды и топлива в обмен на обретённые в пустых срезах ценности не помешает.

Во-вторых, пока Донка с ними, мы всегда сможем их найти. Ну, как «мы», — Аннушка сможет. Она умеет. А я пока побуду при ней, что меня, честно говоря, чертовски радует.

— Так, солдат, — сказала она, усаживаясь на пассажирское место в «лендкрузере». — Задача прежняя: надо вытащить моего «Чёрта». Мне без него жизнь не мила. Но перед этим надо заскочить кое-куда, кое-что проверить. Это не займёт много времени, я надеюсь. Потерпишь моё общество ещё пару дней?

— Сколько угодно. А куда мы едем?

— Ко мне домой. В то самое место, которое ты так точно себе вообразил. И нет, это ничего не значит. Просто там есть одна книга…

— Разумеется, — закивал я, — книга. Это очень интересно. Обожаю книги. А ванна там есть? С пеной?

— А ты как думаешь? Это же мой дом. Правда, я не собиралась принимать там гостей, поэтому ванна может оказаться тесновата…

— Уверен, мы что-нибудь придумаем!

Глава 24

Когда мне было семнадцать…

Дом у Аннушки не очень большой — двухэтажный особняк из камня и дерева, стоящий на берегу не особо приветливого моря. Но даже для двоих места более чем достаточно. Гостиная с камином, спальня, на втором этаже огромная библиотека, забитая книгами. Электричество есть, я не стал спрашивать, откуда оно берётся, но в доме тепло. Застеклённая галерея второго этажа открывает вид на пустынный морской берег, усеянный валунами. Пейзаж в серо-голубых тонах кому-то показался бы мрачноватым, но не мне.

— Нравится, солдат? — спросила Аннушка.

— Очень, — признался я. — Даже лучше, чем я себе представлял.

— Тогда пошли. Ты ещё не видел ванную. И бар.

Потом мы сидели на застеклённой террасе, ловили тепло редкого тут солнца, пили виски, коллекция которого занимает большую часть подвала. Я любовался девушкой, которая не спешила одеваться, и думал, что это, похоже, лучший день в моей непутёвой жизни.

— Слушай, — спросил я, — а как всё началось?

— Началось что?

— Ты. Как началась Аннушка? Как вышло, что ты тут, а не там, где родилась и, наверное, выросла?

— Зачем тебе это, солдат?

— Хочу знать.

— Ты, правда, что ли, в меня втрескался? — спросила она безнадёжным тоном.

— Наглухо. Я бы упал перед тобой на колени и попросил руки, но ты всё равно не согласишься, да и кольца у меня нет. Так что это тебя ни к чему не обязывает. Подумаешь, ещё один влюблённый мужик. Их у тебя, наверное, сотня была. Или две.

— Не буду врать, что это не так, — кивнула Аннушка. — И замуж звали, и в любви признавались. Я всех посылала и тебя послала бы тоже, так что ты правильно не стал делать предложений. Правда, ты первый, кого я пустила к себе домой.

— Но это, разумеется, ничего не значит?

— Разумеется. Стечение обстоятельств. Но я выпила много отличного виски, а после хорошего секса у меня бывает сентиментальное настроение. Так что, если хочешь, могу рассказать.

— Очень хочу.

— Это ничего не значит, помнишь? Я не буду твоей женщиной, солдат.

— Как скажешь, Аннушка.

— Тогда слушай.

* * *

…Как всё началось? Ну, мне было семнадцать. Это многое объясняет, верно? Универсальный ответ на любой вопрос: «Мне было семнадцать». Всем нам однажды было семнадцать.

Мама умерла, я осталась с отцом. У меня было к нему множество претензий, но все они, если честно, сводились к одной: «Почему ты не мама?». Отец и сам не знал, как жить без неё. Мамы ужасно не хватало мне, но ещё больше — ему. И я никак не упрощала ему жизнь, в глубине души считая виноватым. Человек, который мог починить всё, не смог починить мне маму, я наказывала его за это каждый день, и он не выдержал.

Однажды, вернувшись с работы, он сел и сказал: «Аннушка, нам надо поговорить».

— Не называй меня «Аннушкой»! — взвилась я. — Меня зовут Анита, мог бы запомнить!

Аннушкой меня называл только он, и запрещать это было одним из моих «наказаний».

— Я продал мастерскую, — сказал он тогда, — больше не могу. Разучился улыбаться клиентам. Собирайся, мы уезжаем.

— Куда? Зачем? Какого чёрта? Как же школа? — на эти вопросы он не ответил.

У отца было хобби — автоспорт. Весь день чинил чужие тачки, а вечерами возился с «Чёртом» — своей гоночной машиной. На полке в гостиной всегда была куча кубков, но я не интересовалась, за что они. Мне было семнадцать, я думала о себе.

В тот вечер всё изменилось — оказалось, что он продал не только мастерскую, но и дом. У нас был прекрасный дом!

«В нём всё напоминает о ней».

Загнали «Чёрта» на прицеп трейлера и поехали. Стартовала «Великая цепь» — многоэтапный чемпионат, который отец решил выиграть.

Я кричала. Я ругалась. Я не разговаривала с ним неделю. Я устраивала протесты и делала глупости. Он терпел.

И я привыкла.

Привыкла жить на колёсах, кочевать по парк-стоянкам, просыпаться под прогрев моторов, засыпать под споры о турбинах, не думать ни о чём, кроме завтрашнего старта, визжать от переполняющего адреналина, вопить «Закрывайся!» или «Вваливай!», прыгая на отбойнике трассы.

Мы не выиграли в тот год. Даже в тройку не вошли. Но пятая позиция принесла спонсоров, мы обклеили «Чёрта» рекламой, у нас появились деньги на прокачку, и на второй сезон мы вышли подготовленными. Вышли вдвоём.

«Великая цепь» включала раллийные этапы, где нужен штурман. Я надела комбинезон и шлем. «Лево три, прямо триста, право четыре, лево пять сразу…» Одним глазом на планшет, другим на трассу, третьим — на штурманский пульт. Нет третьего глаза? Не волнует, ты штурман. Справляйся. Голос ровный, нервы в кулак — в ралли машину ведёшь ты. «Пилот — это просто обезьяна с наездником» — говорят раллисты. У меня хорошо получалось. Раллийные этапы мы прошли лучше, чем кольцевые и кроссовые, так что третье место в сезоне отмечали, как мою победу. Шампанское на подиуме было моим первым алкоголем и, выпив его, я сказала: «Хочу себе руль!»

Спонсоры были к нам благосклонны, и отец купил мне «Чертёнка» — маленькую и забавную с виду, но резвую и злую «зажигалку» юниорского класса. Вместе довели его до ума, и на первом же этапе я «привезла золото». Мы таскали на прицепе две машины, мы болели друг за друга на личных зачётах, мы были «голос и руки» на общих этапах. Наверное, именно тогда мы по-настоящему стали семьёй. Была ли я счастлива? Мне казалось, что нет, что чего-то не хватает. Отцовской чуткости, влюблённого в меня принца, давления наддува, конечно же, мамы, а также другой формы носа — мой мне категорически не нравился почему-то.

Лучшее время моей жизни.

Семнадцатый день рождения пришёлся на середину третьего сезона. Я шла первой в юниорском зачёте, наш экипаж — вторым в основном. Всё было отлично — шансы на золото выглядели реальными. Даже второе место принесло бы нам достаточно призовых, чтобы спокойно пережить межсезонье. Уехать на юг, к тёплому морю, отдыхать и тренироваться, купаться, готовить машины и сдавать заочно экзамены в школе. Но… Любой спортсмен знает — есть первое место и все остальные. Разница между вторым и десятым меньше, чем между вторым и первым. Быть лучшими гонщиками — совсем не то же самое, что быть почти лучшими. Никто не помнит вторых.

Мы знали, что достойны. Знали, что можем. Вопрос был только «повезёт или нет». Поломка машины, плохая стартовая позиция, неловкий придурок, навалившийся на тебя в повороте — даже лучший пилот не застрахован от случайностей.

Но тревожило меня не это. Тревожил отец.

Обычно подросток не знает о своих родителях почти ничего. Они для него данность, досадный ограничитель, отвлекающий фактор. Интересоваться их жизнью незачем, ведь они были всегда и пребудут вовеки. Мать умирала от рака два года, а я заметила неладное, только когда она не вернулась однажды из больницы. Ну да, мама иногда болеет, что такого? Все иногда болеют. Но с отцом мы были команда. Жили в крошечном трейлере, где не разойтись в коридоре, становились почти одним человеком на трассе. И то, что после финиша отец не сразу выбирается из машины, что у него иногда дрожат руки, что на утренних пробежках он больше не может угнаться за мной, хотя ещё недавно я не могла за ним, — это меня пугало.

— С тобой всё в порядке? — спрашивала я.

— Все нормально, Аннушка, — отвечал он, — просто устал.

У него все было просто: «Просто, наверное, погода», «Просто не выспался», «Просто голова закружилась».

— Иди к врачам, отец! — говорила я.

— Толку от них, — отмахивался он, — возраст медицина не лечит.

— Тебе всего сорок пять! Эй, ты у меня один остался, помнишь?

— Я прохожу предстартовый медосмотр на каждом этапе, — напоминал он.

Но на медосмотре врач разве что давление померит, а чаще просто спросит: «Всё в порядке? Жалоб нет?» — как будто у кого-то бывают перед стартом жалобы.

— Отец, ты меня пугаешь, — злилась я. — Сходи уже в чёртову больницу!

— Ладно, ладно, — смеялся он в ответ, — вот откатаем сезон, лягу на обследование. Только чтобы тебя успокоить. А сейчас натягивай комбез и вперёд, на тренировку!

К финалу подошли хорошо — юниорский кубок я брала по очкам железно. А вот в основном зачёте предстоял тяжёлый бой — тройка лидеров шла плотно, всё решал последний этап. Ралли-кросс, без штурмана, я могла на это только смотреть.

Квалификацию отец откатал хорошо. Стартовый пелетон ставится по ней, он оказался в первом ряду, это небольшое, но важное преимущество. «Чёрт» отлично давил на прямых, стартовый участок проходил, не дав другим шанса, а значит, в первом повороте оказывался один, на идеальной траектории. Отрыв, который останется только удерживать до последнего круга. В «четвертушках» отец выиграл свои заезды, но основной претендент выиграл свои тоже. Теперь они шли вровень по очкам этапа, но отец уступал по очкам серии. Ему нужно было не просто обойти прошлогоднего чемпиона, но обойти его минимум на две позиции. Задача выглядела почти нереальной, дядя Саша был хорош. Как пилот он, может быть, немного уступал отцу, но у него была лучше машина — лидеры не знают отказа у спонсоров. В целом, это уравнивало шансы, но две позиции есть две позиции. И тут нам повезло — в «половинках» у него разбортовалось колесо в повороте, не удержал машину, вылетел с трассы и, как говорят гонщики, «сделал уши», то есть перевернулся на крышу. Каркас и ремни не дали ему пострадать, но машина была разбита. Второй полуфинал смотрел с контрольной вышки, рядом со мной.

— Что с отцом, Анита? — спросил он у меня.

— Вы о чём, дядя Саша?

На трассе они были соперниками, но вне её друзьями.

— Едет как будто через силу. Смотри, как вошёл в поворот!

— Правильно вошёл, — не согласилась я, — аккуратно.

— Вот именно. Обычно он распрягает шире, не закрываясь на входе, а сейчас осторожничает, смотри!

— Ну да, — признала я, — может, машину бережёт для финального?

— Знаешь, — сказал дядя Саша, — он бережёт машину, а ты береги его. Я сошёл, так что буду болеть за него в финале, мы же не хотим, чтобы кубок взял Заблонски?

Заблонски в том году был третьим претендентом.

— Ну вот, — торжествующе сказала я, когда финишёр махнул флагом, — отец пришёл первым, а вы говорили!

— Я в нём не сомневался, но всё же… Смотри, он не выходит из машины. Давай-ка бегом в парк-стоянку.

— Что-то мне как-то нехорошо, Аннушка, — сказал отец. — Может, погода…

— Погода отличная, пап, — ответила я нарочито бодрым тоном, — хватайся за шею, я помогу вылезти.

Подоспел дядя Саша, вместе мы отвели отца в трейлер и уложили на кровать. Он был бледным и дышал с трудом.

— К врачу тебе надо, Ваник, — сказал дядя Саша. — Хреново выглядишь.

— После финала, — ответил отец так тихо, что я еле расслышала. — Один заезд, мне остался всего один заезд.

— Угробишь ты себя.

— Ерунда. Мне даже не надо быть первым, после твоего схода я беру по очкам, если войду в тройку. Прокачусь вполпедали, пусть Заблонски выиграет, всё равно кубок мой. Сейчас отлежусь, всё будет нормально.

— Точно не надо врача, пап?

— Ни в коем случае! Ты же знаешь, какие они перестраховщики! Не допустят к старту и привет, пролетим мимо золота. Не волнуйся, у меня такое уже было, всегда проходит. Просто жарко, устал, сейчас полежу и встану…

Время шло, но лучше отцу не становилось. До старта оставался час, и даже мне было понятно, что выехать он не сможет, хотя сам отец был полон решимости.

— Я шёл к этому всю жизнь, — говорил он, и от того, каким слабым был голос, у меня сердце сжималось, — мы с тобой, Аннушка, шли. Вместе.

— К чёрту, — отвечала я. — В следующем сезоне возьмём.

— Нет, — улыбался он, — в следующий раз Сашка не сойдёт. Давай вы меня как-нибудь усадите в кресло, я аккуратно — бодаться ни с кем не буду, прокачусь как на тренировке…

— У меня есть идея получше, — сказал внезапно дядя Саша. — Пусть Анита проедет за тебя. Вы почти одного роста, комбезы в один цвет, опустит стекло шлема — никто и не заметит. Ты тренировал её на «Чёрте», я знаю. Это, конечно, совсем не спортивно, но уж больно я не хочу отдавать золото этому пижону Заблонски. Что скажешь, Анита, сможешь приехать в тройке?

— Вообще не вопрос, — согласилась я. — Там кроме Заблонски никто не тащит. Пропущу его, сяду на хвост и буду висеть до финиша. Я справлюсь, пап! Но у меня свой заезд через пятнадцать минут…

— Ты всё равно берёшь по очкам, — напомнил дядя Саша, — сходи на первом круге.

Я бодро стартовала в своём финале, выиграв полкруга за круг, а затем бросила газ и покатилась в парк стоянку, периодически подёргивая педалью, чтобы это выглядело как отказ свечи в моторе. Доехав, заглушила двигатель, забежала в трейлер, кинула свой шлем, напялила отцовский — он мне был велик, но мой другого цвета, — и опустила тонированное стекло. Всё, теперь я Ваник, а не Анита. На один заезд.

— Как он, дядь Саша?

— Уснул. Но мне не нравится, как он дышит. Так что давай, дуй на старт, и вот что я тебе скажу: не рискуй, не бодайся, чёрт с ним, с подиумом. Как только финишируешь — сразу катись сюда, вызовем врача. Пусть судьи думают, что его после финиша накрыло. Стресс, усталость, все поймут.

* * *

На старте меня охватила паника: куда я лезу? Финал «Великой цепи», вокруг лучшие из лучших, а тут я, пилот-юниор, на папиной машине, которую водила только на тренировках. Она впятеро мощнее моего «Чёртика», она совсем иначе управляется, тут совсем другие скорости. А потом вздохнула-выдохнула — и успокоилась. Будь что будет. Не стану сливать заезд. Разложу машину — так тому и быть, но не бороться за первое место я не могу. Отец поймёт, он поступил бы так же. Поэтому на старте наступила на педаль от души, выжав из турбины на прямике всё, и в поворот вошла первой. Ха! Жаль, папа не видит, как Заблонски глотает мою пыль!

Жёсткой борьбой меня было не удивить — наоборот, в юниорском классе бодаются куда злее, чем во взрослом, подростки безбашенные и бесстрашные. Но вот держать тяжёлую мощную машину было тяжело — мне просто не хватало силы в руках. Я летела на кураже и адреналине, рискуя больше, чем стоило бы, но мне везло — Заблонски ошибся на втором круге, его занесло, и, хотя он вернулся на трассу, но уже далеко отставал от меня. Вся борьба развернулась там, среди основного пелетона, я летела первой и думала только «не ошибиться, не ошибиться…». Это было чудо — но я не ошиблась ни разу. Прописывала повороты по идеальной кривой, открывала дроссель на прямиках, и даже удивилась, когда финишёр бешено замахал флагом — как, уже всё? И только когда во мне перестала петь турбина, я вспомнила, из-за чего это.

— Как он, дядь Саш? — влетела я в трейлер, отбрасывая в угол шлем. — Я пришла первой! Первой! Я обошла Заблонски!

Тут я увидела его лицо, и всё во мне оборвалось.

— Он умер, Анита.

Мой мир рухнул.

* * *

Потом были врачи, запоздалая суета, крики, беготня, бессмысленные слова ненужного сочувствия… Мне было всё равно. Сидела на полу трейлера и даже не плакала. Я словно умерла вместе с ним.

Дядя Саша настоял, чтобы я вышла на награждение: «Он бы хотел этого, девочка». Его жена хлопотала вокруг меня, пытаясь напоить какими-то успокоительными каплями, но я отмахивалась — во мне и так все замёрзло в тот момент.

Если кто-то из судей и догадался, что с нашей победой нечисто, то вслух этого никто не сказал. Я стояла на подиуме и послушно наклонила голову, когда мне на шею повесили сразу три золотые медали — мою юниорскую, мою штурманскую и отцовскую пилотскую. Он всё-таки стал лучшим гонщиком страны. Посмертно.

— Тебе, девочка, ещё жить, — шептал дядя Саша, — призовые пригодятся. Эту победу запомнят, когда в следующем сезоне поедешь во взрослой, сразу появятся спонсоры. Мы с женой поможем, можешь пожить пока у нас, наши дети выросли, дом пустой…

Я механически кивала, внутри меня был сплошной лёд. И только когда все закончилось, я вернулась в опустевший трейлер, села на его кровать, уставилась в стену — лёд лопнул. Я поняла — это я виновата. Он умирал, пока я выигрывала. Эти медали — плата за его жизнь. Я могла бы не ехать, вызвать врача, его бы спасли… Да, он сам попросил, но какого чёрта я послушалась? Я не слушалась его тысячу раз, я была жутко своевольным подростком, почему именно сейчас?

Потому что это было именно то, чего мне хотелось.

Я мечтала выиграть «Великую цепь». И вот я это сделала, а он умер. Из-за меня. Из-за моих идиотских амбиций. Из-за моего чудовищного эгоизма. Можно сказать, я его убила.

Только когда в трейлер ворвались дядя Саша с женой, я осознала, что кричу в голос и разбиваю руки, колотя ими в стену.

— Анита, боже мой, что с твоими глазами? — спросил он, когда меня напоили успокоительным, перевязали и умыли.

Я подошла к зеркалу — вместо моих серо-зелёных на меня смотрели яркие синие. Таких не бывает.

А ночью всё это перестало иметь значение, потому что упали бомбы.

* * *

О том, что однажды будет война, говорили все. Бормотал телевизор, писали газеты, трепались на парк-стоянке механики. Мне было плевать. Скучная взрослая фигня, которую надо перетерпеть, пока на радио пройдут новости и начнётся музыка. Гонки проходили за городом, и, когда над ним поднялся гриб атомного взрыва, на парк-стоянке только подпрыгнули на рессорах трейлеры. От взрывной волны и излучения защитили холмы, с которых мы потом смотрели, как оседает пыль над руинами. Руинами, в которых осталось тело моего отца — его увезли в городской морг на вскрытие. Так что даже похорон у него не было. Наверное, я единственная восприняла бомбы как должное. Мой мир умер с отцом, пусть горит всё остальное.

Радио не работало, никто не знал, что делать дальше, но все сошлись на том, что надо уезжать. Загнали машины на тралы, прицепили их к трейлерам, и караван тронулся по единственному уцелевшему шоссе, прочь от города.

Я не помню, с кем была война. Сначала мне было неинтересно, а потом неважно. Я не знаю, что с ними стало, но, поскольку нас никто не захватил, скорее всего, они тоже своё получили. Когда нет газет, телевизора и радио, мир сжимается до масштабов дневного перехода, а что там дальше — да какая разница? Это слишком далеко, чтобы иметь значение.

Все города, до которых мы смогли добраться, оказались уничтожены. Мы искали топливо и еду, превратившись в первый кочевой клан. Машины, механики, лучшие на свете водители и успешный организатор, которым оказался дядя Саша. Отставной военный, он знал, где раздобыть оружие, как организовать охрану и устроить налёт.

Через год «Гонщиков» знали все, и я была правой рукой атамана.

Сменила гоночный комбинезон на клёпаную кожу, прикрыла синие глаза тёмными очками и гоняла на «Чёрте», только пыль столбом. Разведка, перевозка людей и грузов, а главное — доставка сообщений, что было спасением в мире, где из-за взбесившейся ионосферы перестало работать радио. Так пилот-юниор Аннушка стала курьером Пустошей.

У нас было много хороших водителей, но меня ценили за безбашенность и бесстрашность. Я ничего не боялась, потому что сошла с ума ещё до того, как упали бомбы. В тот момент, когда осознала, что из-за меня умер отец. Тогда жизнь моя закончилась, и я лишь нетерпеливо ждала смерти. Безумный подросток и рухнувший мир — мы были созданы друг для друга.

Возможно, я так и прожила бы яркую, но короткую жизнь пустынного рейдера, но оказалось, что бомбы — это только начало. Их было слишком много, и в нашем мире что-то капитально сломалось. Первая послевоенная зима была просто холодной — снег, мороз, ветер. Мы привыкли к тёплому климату, так что метели пережили с трудом. Надеялись, что следующий год будет лучше, но вышло наоборот — первый снег выпал уже в октябре. Совет клана решил уходить на юг, потому что стало понятно — второй такой зимы нам не пережить. Мы катились к югу, переход за переходом, холода наступали нам на пятки. По всем приметам зима обещала быть лютой. Каждый клан старался забраться поближе к экватору, надеясь, что хотя бы там будет тепло, но места в тёплых краях на всех не хватило. Земля, ресурсы, еда, топливо — всё было в дефиците, и за всё приходилось драться. Люди, и без того сильно прореженные войной, сошлись в новой схватке всех против всех, и я увидела много такого, о чём не хочется вспоминать. Ту зиму называли «кровавой», «голодной», «злой», а для многих она стала последней.

Мы выжили, хотя клан сократился на треть в людях и наполовину в технике. Но даже на южных землях царил холод, а там, откуда мы приехали, снег не сошёл и к лету. У фермеров погиб весь урожай, довоенные запасы консервов подходили к концу, бензин из хранилищ вычерпали весь, а сделать новый было не из чего — нефтяные месторождения остались севернее. Никто не знал, что делать дальше. Все переживали об этом, но не я — для меня всеобщая гибель представлялась логичным финалом. Да, я была совершенно безумна тогда, но и мир вокруг был таким же.

И вот однажды, когда я сидела у ночного костра, дожидаясь, когда наступит утро и можно будет ехать дальше, к нему подъехала незнакомая пожилая женщина на мотоцикле. Предложила поделиться едой и разделить ночлег, и я согласилась. Она подсела к огню, сняла очки, и я увидела, что её глаза такие же невозможно синие, как мои.

— Да, — сказала она, — не удивляйся. Мы с тобой одной природы. Я тоже была фокусом коллапса.

Она рассказала, что миров много, что они связаны Дорогой, и что некоторые из них внезапно входят в коллапс — катастрофу, влекущую за собой гибель всех людей. Почему так бывает, никто не знает точно. Когда коллапс случился, исследовать его уже некому. У всех коллапсов есть общая черта — они имеют фокус в каком-то человеке. Как правило, это ребёнок или подросток, переживший большую личную трагедию. Его можно узнать по кобальтово-синим глазам, и он обычно остаётся в живых до самого конца, будучи свидетелем, жертвой и катализатором процесса.

— Ты хочешь сказать, это я во всём виновата? — спросила я её, ничуть не удивившись.

Убив своего отца, я была готова принять на себя вину за что угодно.

— Нет, — ответила она, — ты симптом, а не болезнь. Но если тебя убрать из этого мира, то он может постепенно исцелиться. А если оставить, опустеет окончательно.

— Ты хочешь меня убить?

— Нет, тогда процесс только ускорится. Но я могу забрать тебя с собой.

— А что будет с остальными? С кланом, с дядей Сашей? С Чёртом? — я похлопала по борту свою машину.

— У них появится шанс.

— Они выживут?

— Я не знаю, — покачала головой женщина, — здесь всё зашло очень далеко. Ты пойдёшь со мной?

— Нет, — отказалась я.

Я сразу ей поверила — в женщине было что-то необычайно убедительное. Я просто не хотела. Не видела смысла жить дальше. Все и правда зашло слишком далеко. Мы все сдохнем? Ну и прекрасно. Мои синие глаза закроются последними? Хорошо, я хочу видеть, как это случится. Я не верю, что могу спасти мир, но даже если и так — я не хочу этого делать. Пусть катится в чёртову задницу вместе со мной.

— Проваливай, старуха, пока я не прострелила тебе синеглазую башку.

Я достала пистолет, и под его прицелом ночная гостья встала, завела мотоцикл и уехала.

Вернулась она через неделю и пошла не ко мне, а к главе клана.

— Эта дама хочет тебя нанять, — сказал мне дядя Саша.

— На кой чёрт я ей сдалась?

— Срочная доставка.

— У меня не грузовик.

— Груз небольшой.

— Она мне не нравится, пусть возьмёт другого курьера.

— Она хочет только тебя.

— Какого чёрта?

— Тебе не всё равно? Она платит топливом. И это много топлива. Анита, ты знаешь, в каком положении наш клан…

— Он не в положении, он в жопе, — перебила его я. — Ладно, куда ехать?

— Она покажет.

— Она что, едет со мной?

— Такова цена.

— Ненавижу тебя.

— Я тоже тебя люблю, Анита. Не задерживайся, возвращайся быстрей, погода портится. Боюсь, в этом году зима наступит ещё раньше…

— Что тебе от меня надо, синеглазая старуха?

— Просто доставка. Это ведь твоя работа, синеглазая девчонка?

— Да, я курьер. Но, если бы не топливо для клана, я бы вышвырнула тебя из машины на ходу.

— Значит, придётся меня терпеть.

— Чего ты хочешь на самом деле?

— Кое-что тебе показать.

— Меня не переубедить.

— Я попробую. Это последняя попытка, обещаю.

Мы ехали трое суток, ночевали в пустошах, и каждый вечер женщина рассказывала мне про Дорогу, про Мультиверсум и про корректоров — таких, как она. Людей, которые спасают миры.

— Это дети, напуганные, растерянные, травмированные, пережившие страшные личные трагедии.

— Я не ребёнок.

— И не взрослая. Ты застыла в моменте, который тебя травмировал, и отказываешься жить дальше.

— Мне незачем жить дальше.

— Я надеюсь дать тебе повод.

Дорога, по которой мы ехали, свернула в сторону гор и закончилась возле большого противоатомного убежища. Их много настроили перед войной, но они никого не спасли — люди сгорели прямо в городах, не успев туда добраться. Запасы еды, топлива и медикаментов давно выгребли, а жить в бетонных пещерах никому не хотелось, поэтому подземные строения остались памятником бессмысленно потраченным ресурсам.

Но не здесь.

Возле ржавых стальных ворот кто-то разбил огородик, дымила жестяной трубой самодельная печка, на ней стоял котелок.

— Пойдём, — сказала мне женщина. — Отнесём груз.

Мы вытащили из кузова большой, но не тяжёлый ящик, взялись с двух сторон за ручки и понесли его внутрь. И первое, что я увидела, пройдя взрывостойкую гермодверь, — дети.

В кланах к тому времени почти не было детей. Они не выживали, умирая от жары, холода, болезней, антисанитарии, тягот кочевой жизни и недостатка нормальной еды. Я не задумывалась над этим, я тогда вообще мало задумывалась, живя эмоциями и моментом.

— Откуда столько мелких? — спросила я женщину.

— Здесь принимают детей из всех кланов. Лечат, кормят, растят, учат. В пустошах им не выжить, а тут есть шанс.

— Но зачем?

— Чтобы жизнь не прекратилась.

В ящике оказались продукты, медикаменты, сладости — я аж слюной закапала. Уже год не видела шоколада.

— Спасибо, — сказала высокая светловолосая женщина. — Вы нам очень помогли. Мы делаем, что можем, но кланы сами бедствуют, им не до детей. Раньше с нами делились едой, а теперь боимся, как бы не отняли последнее. Вы первые, кто что-то привёз за неделю. И единственные, кто привёз лекарства. Я уж думала, их вовсе не осталось. Увы, многие дети болеют, и нам почти нечем их лечить.

— Я привезу ещё, — сказала нанявшая меня старуха. — Напишите, что вам нужно в первую очередь. А пока пусть кто-нибудь покажет ваше убежище девочке. Ей будет интересно.

Я понимала, чего она хочет добиться, но не стала отказываться. Я была не только курьером, но и разведчиком клана, а информация всегда может пригодиться. Чумазый мальчишка лет десяти повёл меня вглубь бункера, важно показывая:

— Вот тут у нас склад, тут кухня, тут больничка, тут загон для малышни…

Я шла, кивала, и думала, что место неплохое, и если в пустошах станет совсем паршиво, то клан сможет сколько-то продержаться тут. Широкие ворота позволят загнать технику, вход легко оборонять от врагов, в глубине будет не так холодно, как снаружи… Вот только куда девать столько нахлебников?

— А вот это моё

любимое место! — сказал пацан. — Заходи!

В большом сумрачном помещении застеленный чем-то мягким пол, и бросившиеся нам навстречу неловкие смешные мохнатые комки.

— Смотри, какие щенята! — закричал мальчишка, пытаясь обнять их всех разом.

А я смотрела и думала, что скоро зима. И холод. И голод. И однажды вот этот пацан съест похлёбку из этих щенков. Или умрёт. И это что-то для меня изменило, хотя я до сих пор не могу сказать, почему.

— Ты не ценишь свою жизнь, — сказала мне синеглазая старуха. — Твоё право. Но у всего есть цена, и я готова её заплатить.

— Но что ты дашь взамен? — удивилась я. — И кому?

— Много жизней за одну. Все эти дети выживут, если ты уедешь со мной.

— Ты врёшь, — покачала головой я. — Даже если коллапс прекратится, им не продержаться. У них нет еды. Нет оружия. Нет топлива. Первый же клан, который сюда доберётся, выкинет их на мороз. И это в лучшем случае. Потому что про некоторых ходят совсем уже дурные слухи.

— Если ты согласишься, я найму «Гонщиков» на их защиту. Топливо. Еда. Медикаменты. Патроны. Они перезимуют спокойно, а следующая зима уже не будет такой страшной.

— И всё это за то, чтобы я согласилась не умирать? Почему?

— Потому что только из таких, как ты, получаются такие, как я. Ты согласна?

— Два условия.

— Какие?

— Первое — мы уедем на моём «Чёрте». Ни за что его не брошу.

— А второе?

— Можно мне взять себе щеночка? Ну, пожалуйста!