"Тексты смерти" русского рока

«КЛОУН»

Фигура Андрея «Свина» Панова для ленинградского рока всегда была знаковой. Первый русский панк, до недавнего времени — едва ли не единственный, родоначальник и основоположник отечественного панк-движения, так бурно расцветшего во второй половине 90-х гг. Задолго до смерти Свина его личность оказалась мифологизированной, но мифологизированной не в массовой культуре, как Цой, не в питерской рок-богеме, как Майк, не в прессе, как Башлачев (немногочисленная информация о Свине, появляющаяся в прессе, собрана на интернетовском сайте, из которого мы и будем приводить цитаты с теми ссылками, которые указал создатель этого сайта), а в замкнутой по своей сути субкультуре русского панка. Подтверждение тому — многочисленные истории легендарного характера о поступках и похождениях Свина (кстати, при склонении этого прозвища ударение рекомендуется ставить на последнем слоге). Приведем несколько историй такого рода, поскольку прежде они, насколько нам известно не публиковались. Эти истории собраны и записаны петербургским фольклористом И.Ю. Назаровой и любезно предоставлены нам для публикации.

«Выходит Свин из Сайгона в длинном плаще до пят, держит под мышкой “Капитал” Карла Маркса, огромная книга, потрепанная и разваливается. Его личностью заинтересовался мент, стоящий рядом. Мент говорит: “Ты че тут? Что за книга?” Свин: “Да, вот, Капитал”. И в этот момент она у него валится из рук, падает на асфальт и разваливается. Свин нагибается садится в своем плаще, начинает собирать листы. Мент тоже думает: “Вроде, Капитал, Маркса, надо собрать листы”. Собрали, оба встают, и мент с ужасом видит, что под Свином образовалась огромная куча дерьма. Невский проспект…».

«История первая. Называется “О дружбе и о коте”. Свин шел по Невскому, нес в рюкзаке кота, голова которого выглядывала из этого самого рюкзака. А в “Катькином садике”, как раз рядом, сидел другой человек, коего история имя умалчивает. То есть, по-моему, мог быть рыло или кто-то еще. В общем, неизвестно, кто это был, и глаза их встретились, а поскольку оба были вида панковского, то весьма заинтересовались друг другом. Тот второй поднял на свет мутные глаза и спросил: “А что это ты несешь-то?” Свин ответил: “Да, вот, кота несу”. Тот сказал: “Да? А я ведь котов-то не люблю…” После чего он дал коту печенья — кот съел печенье, с этого момента началась очень тесная и долгая дружба этих людей».

«История вторая. Про лимон. Тоже Свину часто приписывается, может, это было не с ним. Когда Свин работал, что вряд ли, а скорее гостил в некоем стройотряде, что-то вроде кабельных работ “Шереметьево-один” у Венички Ерофеева, что-то такое, то жили они в бараках, соответственно — в вагончиках. И у Свина была чашка, из которой он пил чай. И у него еще был кусок лимона. И он пил с этим лимоном чай. Один день пил, второй… Так он пил с ним чай две недели, с этим куском лимона. И наконец, когда кто-то, видимо, уже от отчаяния, решил помыть посуду, то он этот кусок лимона вместе с остатками чая выбросил в помойку. А поскольку помойка не выносилась месяца два и представляла из себя такой довольно объемный бак с крышкой, крышкой закрывали, дабы оттуда страшно не воняло, и когда Свин пришел, собравшись пить чай, увидел, что в чае нету лимона. Он спросил: “А где мой лимон-то?.. Лимон-то мой?.. Ему ответили, что лимон-то его выбросили. В помойку. После чего с дикими матюгами на глазах всей честной компании Свин открыл этот бак, залез туда рукой, пошарил, достал этот лимон и съел! После чего вытошнило где-то наверное две трети присутствующих».

«История третья. Про говно. Свин с компанией товарищей прибыл в престольный город Москву. Дело было летом. Поскольку жить было негде, они облюбовали себе совершенно замечательный тихий зеленый дворик, где стояли скамейки и сидели старушки с детьми. И в этом дворике они, значит, и жили. Старушки были очень этим недовольны, что там сидели постоянно люди, которые там пили портвейн, курили и делали прочие нехорошие вещи. Поскольку старушки вызвали участкового милиционера, кой участковый милиционер вся компанию и прогнал. За что компания решила старушкам и участковому милиционеру отомстить. Значит, я точно не помню хронологию событий, дело было так: они выбрали момент, когда во дворике никого не было, зашли в магазин и купили в этом магазине банку кабачковой икры и несколько пирожных “картошка”. Потом они все это положили на дворике на травке — “картошку”, облили ее этой самой кабачковой икрой. Зрелище получилось весьма неаппетитное. Потом пришли старушки. А тут же сидела уже компания. Старушки начали громко возмущаться, что мало того, что гады здесь сидят, дак они здесь еще и наклали <…> На что, не говоря ни слова, Свин взял эти “картошки” с кабачковой икрой в руки и начал их с аппетитом есть. О том, что было дальше, история умалчивает». Эти истории рассказаны молодым человеком по прозвищу Яростны Рокер.

Следующая история записана И.Ю. Назаровой со списка десятиклассника Академической гимназии Петербурга Ильи: «История про Свина. (Примечание собирателя: Ударение в имени в этом падеже на последний слог). На одной из панковских квартир (так называемых флэтов) устроилась на ночлег большая панковская тусовка, квартира тоже была панковская, в общем, панки в ней жили. И в этой квартире все было, ну как вообще у панков, в общем, все грязное, рваное, ломаное, оплеванное, но вина там, водки было много, и все там были пьяные в дерьмо, ну панки все-таки, в общем, один из них, мелкий такой, его никто не знал, Чмырь его, кажется, звали. Он, в общем, взял бутылку, из которой пиво пил, и говорит, мол, чтобы наплевали туда все, ну, в общем, все наплевали, обхаркали, в общем, всю банку, а он берет и на руки все это себе выливает и мыться начинает, ну, в общем, на рожу себе все это дело намазывает, ну все, кто поменьше рангом, те сразу чуть не в шок, бля, ну умыться такой хуйней даже из панков не каждый сможет, ну так вот, а тогда Свин был не очень известным, ну, то есть, не таким известным, как сейчас, ну он, в общем, и говорит, что мол, ну это, хозяйке, говорит, что, мол, достань мне целый стакан, не битый. Ну она, как говорится, достала ему такой нормальный стакан, ну, такой, не очень большой, и, это самое, дет ему, типа, на — держи. Ну, он, в общем, взял нассал в него, и, блядь на хуй, выпил одним залпом всю эту свою, ну, как ее, бля, а, бля, мочу, и в общем, даже не поморщился, а тому, который себе харкотней рожу вымазал, тому, бля, Свин и говорит, что, мол, мы с тобой и есть настоящие панки, а они — хуйня одна. Вот такое дело было, бля. (Примечание собирателя: Свин был первый человек, который впервые в России начал применять и внедрять уриотерапию, поскольку после этого случая так называемое “посвящение в панки” происходило с обмазыванием лица посвящаемого слюной всех присутствующих при посвящении и употреблением посвящаемым некоторого количества мочи посвящаемого)».

О лейтмотивах этих историй — говно, мусор, моча, блевотина — скатология. Эти мотивы становятся важнейшими в биографическом мифе Свина и активно эксплуатируются не только фольклором, но и прессой, и даже художественной литературой. Весьма частотны мотивы такого рода в песнях Панова.

Что касается художественной литературой, то в биографический миф Свина был очень интересно воспроизведен в романе Владимира Сорокина «Тридцатая любовь Марины».

Вместе с тем реальная биография Андрея Панова отнюдь не во всех моментах воплощает панковскую концепцию бытия. Здесь о противоречии жизни и мифа, о попытке создать миф вопреки реальности и, как следствие, об андеграундном сознании.

Свин. «Его <Олега Ковриги — Ю.Д.> фраза о Главном Петрушке Советского Союза ближе у истине, чем все поминальные речи, вместе взятые. “Мертвый клоун лучше, чем двое живых” <…> Видимо, грядет множество изданий и переизданий наследия покойного. Но последний — как смачный плевок, как предсмертная реприза, как последний день Помпеи. А Петрушка или “выдающийся петербургский музыкант” — это как кому. Главное — Настоящий. “Пейте с нами!” — я бы с ним выпил» (Коблов А. <Рецензия на: фАУ. Праздник Непослушания Или Последний День Помпеи> // FUZZ, 1999, № 1/2. С.52).