"Вы просто не знаете, куда смотреть". Часть третья: "День очищения"

Глава 23. Белая Ведьма

— Ты что тут делаешь? — удивился я.

Швабра сидит в баре, забившись в угол за стойкой. Свет в зале погашен, и я заметил её не сразу.

— Босс, там какие-то люди, я боюсь идти домой.

— Не видел никого.

— Может, они ушли. А может, и нет. Я собралась закрывать, вышла, обернулась, чтобы запереть, и тут меня схватили. Прижали к двери лицом, так, что не обернуться, держали за волосы, я видела только отражение в стекле. Их было трое, от них разило потом, немытым телом и самогоном, меня сразу начало люто тошнить. Один из них начал, кажется, мне угрожать, говорил, что я отродье и должна сдохнуть, но я не слушала, меня выворачивало. В конце концов, не выдержала и начала блевать, они меня на секунду отпустили, я открыла дверь и ломанулась сюда. Заперлась и сижу, как дура, в заблёванной рубашке. Боюсь даже умыться — вдруг я зайду в туалет, выйду, а они уже тут?

— Думаю, они давно сбежали. В любом случае, я здесь, иди смело.

— Да, босс, я мигом. Прости, дверь входная снаружи вся заблёвана. И крыльцо. Я завтра отмою.

Она скрылась в туалете, послышался шум воды. Я выглянул на улицу — никого. Не нравится мне это всё. Может, Депутатора на них натравить? Вряд ли найдёт, да и в любом случае Судья отпустит, но хотя бы напугает в процессе. Я не могу позволить обижать мой персонал, этак работать некому будет.

— Босс, а босс, — позвала меня Швабра из туалета, — у тебя нет какой-нибудь майки сухой? Эту пришлось постирать.

— Тут твоё платье лежит новое.

— Не, жалко. И холодно в нём ночью.

— Рубашка устроит? — я снял рубашку, оставшись в футболке, и вложил её в руку, высунувшуюся в приоткрытую дверь.

— Я утащу до завтра, ладно? — сказала девушка, выходя. — Майку повесила сушиться.

— Забирай, у меня ещё есть.

— Пахнет начальством, — она подтянула к носу воротник слишком большой для неё рубашки и понюхала.

— Не стошнит?

— Не, нормально. Меня вообще не тошнит в последнее время, только на эту вонь что-то заклинило. А ты не противно пахнешь. Просто собой. И ещё чем-то… — она ткнулась мне носом в плечо. — Как будто сухой травой и мёртвыми цветами немножко. Одеколон что ли такой?

— Просто запах, — не стал уточнять я.

— Они ушли, как ты думаешь?

— Думаю, да. Но я провожу тебя на всякий случай.

— Блин, босс, час ночи! Мне неловко.

— Всё равно не сплю. Прогуляюсь.

— Блин, холод какой! — поёжилась Швабра, пока я закрывал дверь. — Днём совсем ещё лето, а ночами пробирает. Ты в футболочке не простынешь?

— Нет, я не мёрзну. Хорошая терморегуляция.

— Я сразу околеваю, когда не жара.

— Худая потому что.

— Да, наверное. А ты тёплый… — она коснулась моей руки, уже не в первый раз удивив тактильным контактом.

— А у тебя руки-ледышки, — я положил руку ей на плечи, и мы пошли в обнимку.

— Если б нас сейчас кто-то увидел, то точно решил бы, что мы любовники, — фыркнула Швабра, но не отстранилась, а прижалась плотнее, греясь об меня.

— Все давно спят.

— Что со мной творится, босс? Я как будто не я. Вспоминаю, что делала, что говорила, как жила… И не могу понять — почему? Зачем? Как я могла быть такой?

— Может, ты просто выросла?

— Может быть. Вот, пришли. Спасибо, что проводил. Я очень испугалась. Видела, чем кончаются эти истории с отродьями…

— Это ты написала в прошлом году анонимку в полицию? Про убийство дочери бармена?

— Откуда ты… — она резко отстранилась.

— Догадался. Полицейскому не сказал, если тебе это важно.

— Да. Это была я. Не буду рассказывать, ладно? Не хочу вспоминать, не усну.

— Как хочешь. Я и так знаю всё, что мне нужно. Или почти всё.

— До завтра, босс.

***

Увидев беловолосую женщину у двери бара, даже не удивился. Бывают такие ночи, в которые поспать не суждено, и ничего с этим не поделаешь.

— Трубы горят? — спросил я мрачно.

— Что? — не поняла она.

— Выражение, обозначающее потребность срочно выпить. Достаточно срочно, чтобы скрестись в дверь бара в два часа ночи.

— Я не скреблась. И пришла не ради выпивки. Хотя коктейль «Белая ведьма» мне понравился!

— Сейчас сделаю, проходи.

— Как новые туфли? — спросил я, смешивая напиток.

— Старые были лучше. Но я привыкну. Я пришла сказать, что тобой недовольны. Те, которые на заводе. Требовали, чтобы я послала к тебе Палача.

— Они могут требовать? — спросил я. — Ты же Хозяйка Места.

— Думают, что могут. Им кажется, что они тут главные.

— А это не так?

— Чужие пришли и уйдут. Но иногда проще сделать так, как они хотят. Ради детей.

— Они их используют. Твоих детей.

— Пусть. Детей всё равно слишком много. Скоро станет меньше, и чужие уйдут. А я останусь. И принесу новых.

— Их тоже убьют?

— Сначала убивали всех, потом почти всех, потом бо́льшую часть, потом меньшую. Теперь убивают столько, сколько нужно.

— Тебя это устраивает?

— Такова природа. Если не убивать, их станет слишком много.

— А ты не хочешь их просто отпустить?

— Невозможно. Они часть меня. Им нечего делать снаружи.

— А чужаки?

— А чужакам нечего делать здесь. Но я их терплю. Пусть думают, что используют меня, но на самом деле я использую их. Сделай ещё коктейль.

— Ты их недооцениваешь, — сказал я, наливая. — Если у них всё получится, то они не уйдут.

— Я не понимаю, что им надо, но люди вечно выдумывают всякую ерунду, думая, что она изменит мир. Однако не могут изменить даже себя. Очередная сложная игрушка, всего лишь. Сколько их было? Сколько ещё будет?

— Ты сама себя обманываешь. Им достаточно было изобрести колесо и топор. И где теперь твои лес и озеро?

— Спрятаны, — мрачно ответила она.

— Смотри, как бы на этот раз не пришлось прятаться и тебе.

— Сегодня ты как будто специально говоришь неприятные вещи! Почему бы тебе не сказать, что я красивая?

— Ты красивая, — подтвердил я.

А про себя подумал: «Лучше бы ты была умная».

— Вот, уже лучше, — кивнула она удовлетворённо, протягивая бокал за добавкой. — Комплименты и коктейли, вот что нужно. Коктейли тебе удаются, поработай над комплиментами. Пойдём в спальню?

— Зачем?

— Женщина зовёт тебя в спальню, а ты спрашиваешь зачем?

— Ответь.

— Я хочу принять твоё семя. Пусть частица тебя будет в детях. Им не помешает то, что они могут получить от такого, как ты.

— Таких, как я, не бывает, Хозяйка Места. Ты принимаешь меня за кого-то другого.

— Пусть так, — не стала спорить она, — но я чувствую в тебе некую странную силу и хочу получить её для детей. Поверь, я не часто предлагаю себя чужакам.

— А как же мой клиент?

— Который?

— Которого ты утопила в своём озере.

— Это не я, это Палач. Его попросили чужаки. Он им чем-то мешал.

— Но ты разрешила.

— Я получила всё, что мне было нужно. Его семя было… интересным. Но, конечно, не настолько, как твоё. В спальню? Или ты хочешь сделать это прямо здесь? Я уже достаточно выпила.

— Этого не будет.

— Ты мне отказываешь? Серьёзно?

— Новое ощущение?

— Да. И оно мне не нравится. Это унизительно! Я недостаточно хороша для тебя, бармен?

— Я не хочу быть частью детей, которыми ты накормишь их. Ни к чему им знать вкус моей крови.

— Я даже не знаю, что меня больше бесит, — сказала она задумчиво, — то, что ты отверг меня как женщину, или то, что считаешь бессильной как Хозяйку. Думаешь, я не контролирую чужаков?

— Они едят твоих детей. Угадай, кто из вас вершина пищевой цепочки?

— Я глубоко обижена, — женщина встала с табурета. — Меня в жизни так не оскорбляли.

— Мне ждать визита Палача?

— В ближайшие дни он будет очень занят, но я ничего не забываю, бармен.

— К сожалению, я тоже.

***

Утро начинается с «клушатника» — дамы наряжены в развесистые шляпы и обсуждают за кофе наступающий осенний праздник. Вот-вот должны привезти праздничные платья, женщины волнуются. А ну как не подойдут — менять-то уже некогда! Их эмоциональное кудахтанье прерывает только торжественное внесение радиоприёмника. В постановке дело медленно идёт к финалу, слушательницы приникают к динамику:

— …Почему я должен это сделать так… ужасно? — спрашивает владелец таверны. — Разве нельзя дать яд? Чтобы она просто уснула, без мучений?

— Это искупление, друг, — отвечает его собеседник. — Это урок другим. Это послание Ведьме. Но главное — это твоё перерождение. Сделав это, ты изменишься навсегда.

— Я не хочу меняться… так.

— Ты нужен городу, друг. Нужен в новом качестве. Люди стали слабы, им надо будет помочь, и ты облегчишь их ношу. Придёшь к тем, кто не уверен в себе. Придёшь к тем, кто немощен. Придёшь к сомневающимся. Придёшь к одиноким женщинам, у которых не хватит решимости, придёшь к старикам, у которых не хватит сил. Отродий много, люди не справятся сами. Нужен кто-то, кто очистит город от скверны. Кто-то, у кого не дрогнет рука, потому что самое страшное он уже сделал. Тому, кто вырвал своё сердце, не так сложно вырвать чужое.

— Я не хочу быть палачом отродий!

— Кто-то же должен, друг. Кого ты заставишь делать это вместо себя? Кто справится? Это тяжкая доля и неблагодарный труд, люди будут ненавидеть тебя, бояться, отводить глаза при встрече, потому что ты напомнишь им об их слабостях. О том, что они не смогли, а ты — смог. И сделал за них то, что они должны были сделать сами. Тебя будут ненавидеть — и уважать. Уважать, как никого в этом городе. Нам не нужен мэр, не нужен глава стражи, не нужен секретарь городского совета. Нам нужен Палач. И им станешь ты!..

— Слы, чел… — мы с панком разгружаем тележку с бутылками. Последовав совету Мадам Пирожок, заказал напитков с запасом, в расчёте на растущий осенний спрос. — Я вот чего не пойму, чел…

— Чего? — спросил я.

— Вот блонда… Он рили клёвая, так? Личико, фигурка — отвал всего. Я в крэшах, чел.

— Допустим, и что?

— За такой блондой парни должны бегать, как енот за тележкой с сосисками. Но её как будто не видят, чел. Мы сейчас вместе везли бухлишко, я её встретил у склада, так на неё никто головы не повернул, рили. На меня косяка давят, на бухлишко пырятся, на неё — нет. Как так, чел?

— Так тебе же лучше, — удивился я, — что ты переживаешь?

— Слы, чел, я так-то не дофига умный, рили. На помойке вырос. Ну, почти. Но, блин, понять, что я ей не в уровень, у меня ума хватает. Не, чел, я рили хэппи, что такая герла на меня смотрит не как на говно, на меня никто так не смотрел из нормальных. Но я, блин, не понимаю, чел, почему? Я ведь говночел, чел. Всегда был и всегда буду. В чём подвох, чел?

— Не бери в голову, — сказал я, — и не пытайся понять женщин. Говоришь, вместе шли?

— Да, чел, блонда там, во дворе, с цветами возится.

Беловолосая барышня не возится с цветами, а просто сидит на дорожке рядом с клумбой, зажав ладони между коленей. Лицо её впервые выглядит грустным и усталым, плечи поникли.

— Можно? — я присел рядом.

— Да, конечно. В конце концов, это ваш двор.

— Завещание владельца составлено на дочь. Я просто сквоттер.

— Его дочь здесь, — она похлопала ладонью по клумбе. — Я не она.

— Но ведь бар-то один.

— Не совсем. Я не очень хорошо понимаю, как это работает. Специально всё фотографировала, пыталась понять разницу — но она в чём-то есть, а в чём-то нет. У вас здесь всё иначе — клиенты, напитки, атмосфера. Но одежда моего отца висит в вашем шкафу.

— И его деньги лежат в моём сейфе.

— Наверное, у нас я никогда не заглядывала в сейф.

— Ты выглядишь неглупой девушкой, у тебя наверняка есть версия.

— О, у меня их штук сто, — грустно улыбнулась она. — Я год изображала из себя отважную исследовательницу, которая раскрывает тайны этого города.

— Но лишь изображала?

— Да. Для подруги. Для неё это было всерьёз, а я лишь делала вид, что расследую собственное убийство. Зачем? Ведь я и так знаю, кто это сделал.

— А как же остальные тайны города?

— Они слишком омерзительны, чтобы стремиться их узнать. Мне хочется зажмуриться, заткнуть уши и не думать, не думать, не думать о том, что будет через несколько дней… Жаль, это так не работает.

— И всё же, — я осторожно сел рядом. — Почему всё так?

— Я думаю, дело в моём отце, — сказала девушка. — Он сделал неправильный выбор.

— А её отец? — я показал на клумбу. — Правильный?

— Наверное. Я не знаю. Но другой. Поэтому всё пошло иначе. Мы с ней один человек — и два разных. Ваша уборщица была её подругой, не моей. Но я её помню, словно дружила сама. Вот с баром, наверное, то же самое. Словно наш город раздвоился, потому что отец никак не мог сделать выбор. И нас стало две. И бара два. И города два. Но при этом они одно и то же.

— Ваш город раздвоился гораздо раньше, — покачал головой я. — И не один раз. И будет продолжать двоиться, пока это кое-кому выгодно. Но ты всё же жива, это уже что-то.

— Надолго ли? — вздохнула она. — Моему отцу не простили неправильного выбора. Может быть, такой ценой он выиграл для меня всего год. Там у меня даже могилы не будет. Вывезут на свалку, как сбитую машиной собаку. Так что пусть хоть у неё будут лилейники. Ладно, хватит грустить. Как говорит отец: «Пора делать вид, что у нас всё хорошо».

Я поднялся с дорожки и подал ей руку. От девушки пахнет ванилью, и её очень хочется обнять. Но я не стал.

— Мой временный помощник удивляется, что ты в нём нашла.

— Ох, — улыбнулась блондинка, — представляю себе, что он там себе надумал. На самом деле, всё просто: он смешной, нелепый и не очень умный. Но он настоящий. В отличие от нас всех.

— Аргумент, — согласился я.

— А ещё я, скорее всего, очень скоро умру. Это… влияет.

— Понимаю тебя.

— Правда?

— Как никто другой.

— Спасибо. Пойдёмте уже, сейчас придёт из школы ваша уборщица.

— «Пора делать вид, что у нас всё хорошо»?

— Именно.

***

Швабра уже переоделась в джинсы и оттирает крыльцо. Трёт с такой злобой, что, кажется, протрёт дырку.

— Сломаешь инструмент — вычту из зарплаты.

— Серьёзно, босс?

— Нет. Дам премию. За старание. Что случилось?

— О, совершенно Ничего. Обычный день обычной девушки. Для начала кто-то написал на двери моего дома «Отродье». Говном. Так что это не первое крыльцо, которое я отмываю сегодня. Из-за этого опоздала в школу, и после уроков меня вызвали на педсовет. Нашей училки там не было, но были все остальные. Там мне сказали, что я позор школы, выгляжу и пахну как дохлый скунс, тупая и безнадёжная. И при этом ещё смею опаздывать. Поэтому они оставят меня после уроков. Я сказала, что у меня работа.

— А они?

— А они ответили, что раз я так спешу мыть сортиры, то они поручают мне помыть школьные. А они подумают, давать ли мне вообще аттестат или выгнать с волчьим билетом.

— А ты?

— А я захохотала как гиена и сказала, что раз я безнадёжная, то и терять мне нечего. И они могут засунуть мой аттестат себе в жопу, свернув в трубочку, пока я буду подтираться их волчьим билетом. И ушла. Они мне кричали вслед, что я могу не возвращаться, но я и так не собиралась. Знала, что стоит купить платье, оно и не пригодится.

— Перестань, подружка! — к нам на крыльцо вышла блонда. — Отличное платье.

— Мне некуда в нём пойти. На выпускном меня больше не ждут.

— Мы что-нибудь придумаем, поверь! Всё будет хорошо, я знаю!

По блондинке никак не скажешь, что пять минут назад она разве что не рыдала над своей могилой. Делать вид, что всё хорошо, девочка явно умеет. Даже я почти поверил. На секунду.

***

Сегодня «Лимонадики» смотрят на Швабру как-то по-новому. Слухи о конфликте с педсоставом явно разошлись.

— Пырятся, заразы, — буркнула она мне тихо в подсобке, — злорадствуют.

— Может, наоборот, завидуют, — утешил я её, — ты-то уже отмучилась, а им завтра в школу.

— Ой, вот не надо этого, босс. Видишь, сколько их сегодня? Поглумиться пришли, я тебе говорю.

— Тогда надень платье.

— Издеваешься?

— Ничуть. Идти на дно надо с поднятым флагом.

— Я не умею его носить.

— Я подскажу. Декольте должно быть спереди.

— Точно, издеваешься. Я не успела купить к нему туфли.

— Я тебе дам свои, — сказала блонда, — у нас один размер. Фасон походит не идеально, но это точно лучше, чем старые кеды. Разувайся.

— К нему нужна причёска и макияж. Я не умею!

— Слы, жаба, если обещаешь не пинаться…

— Блин, ты-то куда лезешь? — зашипела Швабра.

— Рили, я умею, прикинь. У меня была одна герла, почти цива, она меня научила, пока я у неё вписывался.

— Зачем? — удивился я.

— Ей надо было. Она на работу ходила, нужно было рисовать себе лицо трезвой тёлки. А сама не могла, руки тряслись. Бухала так сильно, что спьяну скинулась, но выжила, этаж был третий. Только спину сломала. Бухать бросила, но краситься опять не могла, парализовало. Я к ней ходил в больницу, наводил красоту, ей хотелось зачем-то. Потом бабки кончились, лепилы её вышвырнули. Хотел ей бабла нарулить с концертов, но наговнял, группа распалась, я забухал с такого, а когда перестал — она померла уже.

— Очень вдохновляющая история, — сказала Швабра зло. — Умеешь мотивировать на позитив. Я просто счастлива отдаться в твои руки!

— Не, жаба, извини, — вздохнул панк, — я ценю, но отдаваться не надо. Ты не в моём вкусе.

— Ах ты…

— Убери её, чел! Она опять пинается!

— Так, — сказал я веско, — делайте что хотите, но, если через пятнадцать минут меня не сменят за стойкой, кое-кто не получит чаевых.

***

Подростков сегодня действительно много. Пять столиков, рекорд. Когда за стойку встал я, по залу прокатился разочарованный вздох. Похоже, Швабра права — не жажда и дефицит мороженого в организме привели их сюда. Впрочем, надежда умирает не сразу, никто не ушёл.

— До начала «Отродий Ведьмы» десять минут, — напомнил я. — Заказывайте, чтобы потом не отвлекаться.

Детишки потянулись за лимонадом и пирогами, потом зачавкали, забулькали, застучали ложечками по креманкам. Чёрт, во что превратился приличный бар? Стыдно смотреть. «Баскин Робинс» какой-то.

— А… помощница ваша где? — спросил самый храбрый или самый глупый из них, забирая со стойки заказ.

— Там, где ей надо быть. Вопросы? Пожелания? Предложения? Делать предложение ты пока маловат, подожди пару дней.

— Нет-нет, я пойду за столик…

Сказать, что её появление произвело фурор, — это вообще ничего не сказать. Швабра нарочито неторопливо спустилась по лестнице, прошла по залу, давая себя рассмотреть, встала за стойкой. Это дефиле сопровождалось гробовым молчанием одноклассников, которые забыли не только пить и жевать, но и просто закрыть рот.

Платье не сделало её красавицей. Девушка всё ещё слишком худая, слишком угрюмая, слишком неухоженная. Но разница между тем, что было, и тем, что стало, настолько разительная, что войди вместо неё в бар Мисс Вселенная, эффект был бы слабее. Говночел отлично справился с её лицом, которое стало немного взрослее и гораздо более… определённым, что ли. Швабра не выглядит школьницей, за стойкой встала интересная молодая женщина, к которой эта школота не знает как подойти. Внезапно перед ними оказалась не забитая одноклассница, а кто-то из другого, взрослого мира.

— А правда, что ты… из школы… ну… ушла? — робко спросил парнишка, забирая мороженое.

— А что, не заметно? — ответила она спокойно.

— Э… да… заметно… — он подхватил посуду и быстро ретировался.

Не знаю, что они хотели сделать, придя сюда: поглумиться, позлорадствовать, просто попялиться на достигшую социального дна парию. Но теперь они смотрят и думают: «Ничего себе, что уход из школы с людьми делает!» Впрочем, это я им польстил. Ничего конкретного они сейчас не думают. Максимум: «Нифига себе!»

Повисшее молчание разбило только внесение в зал радиоприёмника.

Под позывные начала радиопостановки Швабра сказала мне тихо:

— Босс, подмени на пять минут.

— Что такое?

— Пойду блевать. Нервы. Но я вернусь! Пусть выкусят, придурки!