Рабство и данничество у восточных славян

Введение

Настоящая книга посвящена рабству и данничеству у восточных славян VI–X вв. — вопросам отнюдь не новым в отечественной историографии. Чем обусловлено наше обращение к этим вопросам, казалось бы, достаточно проработанным в науке? Ответ здесь не может быть однозначным.

Прежде всего следует заметить, что познание прошлого — процесс постоянно возобновляющийся, если, конечно, речь идет о крупных исторических явлениях, охватывающих сравнительно длительные отрезки времени, а не о единичных и очевидных фактах. Именно к таким явлениям относятся восточнославянские институты рабства и данничества.

Изучение названных институтов позволяет увидеть наиболее архаичные формы господства и эксплуатации, восходящие к дописьменной эпохе восточного славянства, и тем самым наблюдать зарождение коллективного, а затем — индивидуального богатства, ставшего впоследствии источником жестоких войн, социальной несправедливости, общественных бед и потрясений. Иными словами, перед нами институты, игравшие важную роль в жизни восточнославянского общества. Отсюда их притягательность для историка. Побуждают обратиться к ним и некоторые обстоятельства историографического порядка.

Что касается проблемы рабства у восточных славян, то в дореволюционной исторической науке она оказалась едва лишь затронутой. Бытовало мнение, согласно которому рабов у восточных славян было ничтожно мало и рабство не имело сколько-нибудь серьезного общественного значения. С. М. Соловьев, например, писал: «Желание иметь рабов и удерживать их как можно долее в этом состоянии бывает сильно, во-первых, у народов, у которых хозяйственные и общественные отправления сложны, роскошь развита; во-вторых, рабы нужны народам, хотя и диким, но воинственным, которые считают занятия войною и ее подобием, охотою за зверями единственно приличными для свободного человека, а все хлопоты домашние слагают на женщин и рабов; наконец, как ко всякому явлению, так и к явлению рабства посреди себя народ должен привыкнуть, для этого народ должен быть или образован и приобретать рабов посредством купли, или воинствен и приобретать их как добычу, или должен быть завоевателем в стране, прежние жители которой обратились в рабов».¹

Всех этих свойств и качеств С. М. Соловьев не нашел у восточных славян. Он полагал, что «славяне жили под самыми простыми формами быта, быта родового, их хозяйственные отправления были нетрудны и несложны, в одежде и жилищах господствовало отсутствие всякой роскоши; при всем этом и при постоянной борьбе со своими и чужими, при постоянной готовности покинуть свое местопребывание и спасаться от врага рабы могли только затруднять славянское семейство, а потому не имели большой ценности. Потом известно, что воинственность не была господствующею чертою славянского народного характера и что славяне вовсе не гнушались земледельческими занятиями. У народа, в простоте родового быта живущего, раб не имеет слишком большого различия от членов семьи, он бывает также младшим членом ее, малым, юным; степень его повиновения и обязанностей к главе семьи одинакова со степенью повиновения и обязанностей младших членов к родоначальнику».²

Малочисленным и сравнительно легким казалось восточнославянское рабство Н. А. Рожкову. «До Х-го и даже до XI-го века, — говорил он, — холопов было немного и положение их было не тяжело: все писатели, сообщающие нам сведения о первобытных славянах, — таковы по преимуществу писатели византийские, — оставили нам целый ряд свидетельств о том, что рабов у славян было мало, обращались они с этими рабами хорошо и скоро отпускали их на волю».³

По мнению некоторых историков, у восточных славян вообще не было «настоящего рабства». Так, Б. Н. Чичерин утверждал, что «настоящее рабство является у нас вместе с варяжскою дружиной, и, вероятно, было принесено ею».⁴ Сходные суждения высказывал М.К. Любавский, по словам которого «среди восточного славянства с прибытием варяжских князей образовалось особое, отделенное от всего остального населения общество, имевшее свою особую организацию, — общество, которое можно назвать княжеским. Кроме князей, к нему принадлежали княжие мужи — бояре и огнищане, гриди, отроки, детские, княжеские рабы».⁵ Но появление собственно класса рабов М. К. Любавский относил ко временам Древней Руси, связывая его с ростом землевладения князей и бояр: «.. важным социальным последствием развития княжеского и боярского землевладения было отложение в русском обществе значительного класса рабов и юридическое развитие института рабства. В X веке челядь вывозилась большею частью за границу. Но с того времени, как нашлось для нее дело и дома, челядь все более и более копилась на Руси».⁶ Из рассуждений историка явствует, что до прибытия варяжских князей рабовладение у восточных славян (если таковое было) мало что значило.

И все же надо отдать должное некоторым представителям досоветской историографии, сумевшим не только оценить степень распространения восточнославянского рабства, но и увидеть в нем действенное средство утверждения личной власти в местном обществе, а значит, — имущественной дифференциации и предпосылок социального неравенства.

М.Д. Затыркевич, рассуждая об «укладе жизни бродячих народов», в том числе «Славянских племен», отмечал наличие неравенства «по состоянию и общественному положению между семействами». Ученый полагал, что «это неравенство явилось само собою как неизбежное следствие беспрерывных войн, господствовавших между бродячими народами. Обыкновенно все военнопленные у бродячих народов, если не освобождались от плена посредством выкупа, обращались победителями в рабов, поступали в их непосредственное распоряжение и обязаны были трудиться в пользу своих господ и их ближних. Таким образом лица, отличающиеся храбростью и физической силой, всегда имели возможность приобрести богатства (состоявшие в то время преимущественно из движимого имущества) и военнопленных рабов, находившихся в их непосредственном распоряжении. Уже это одно доставляло возможность отдельным личностям возвышаться над своими родственниками и всеми вообще соседними семействами».⁷ К сожалению, эти мысли были брошены автором вскользь, как бы мимоходом, не став основанием более или менее обстоятельного исследования. К тому же М. Д. Затыркевич не проявил должной последовательности и поддался влиянию идеи о внешнем происхождении древнерусского рабства, возникшего в результате появления в Восточной Европе «варягоруссов». Часть населения «варяго-русского» происхождения, обосновавшаяся в «городах Старославянских», образовала «дворовых людей» князя. Эти «дворовые люди, называвшиеся сначала в общей совокупности то родом, то домом… состояли почти исключительно из лиц несвободного, рабского состояния — челяди, людей».⁸ Число дворовых было огромно. Даже у первых князей Рюрикова дома оно «доходило до многих тысяч».⁹

Можно, таким образом, утверждать, что в досоветской исторической науке (если брать ее в целом) рабство у восточных славян (до прихода варяжских князей) оставалось недостаточно исследованным и не получило должной оценки.

В советской историографии положение изменилось, что было связано с классовым подходом к изучению прошлого, который предписывала марксистская теория познания истории. Разложение первобытнообщинного строя и возникновение классового общества на Руси становятся ведущими темами советской исторической науки. Поворот к этим темам обозначился уже в 20-е годы. Вполне понятно, что восточнославянское рабство рассматривается теперь как фактор классообразования. Согласно П. И. Лященко, «основным элементом разложения первобытно-коммунистического хозяйства являлось рабовладение. Городское туземное славянское население, по-видимому, еще издавна выделило такой привилегированный класс, для которого рабовладение получило производственную связь с первобытным хозяйством». В источниках этот привилегированный класс, по мнению П. И. Лященко, называется «огнищанами». Его экономической основой являлась торговля, а также землевладение, базировавшееся на труде челяди, или рабов.¹⁰

С особой остротой вопрос о рабстве у восточных славян встал во время дискуссий об общественном строе Киевской Руси, проходивших в 30-е годы. Спор тогда вращался вокруг проблем рабства и феодализма, увязываемых с задачей изучения истории в ключе марксистско-ленинской теории об общественно-экономических формациях.¹¹ В полемических обсуждениях затрагивался и вопрос о рабстве у восточных славян. Некоторые из участников дискуссий характеризовали восточнославянское общество IX–X вв. как рабовладельческое. К их числу относился В. В. Мавродин, который полагал, что Правда Ярослава, отразившая явления IX–X вв., изображает общество, разделенное на классы рабов и рабовладельцев.¹² По мнению И. И. Смирнова, в X веке у восточных славян существовало «развитое классовое общество» рабовладельцев и рабов. Правда Ярослава запечатлела именно это общество, а так называемая Правда Ярославичей стояла на грани двух эпох, преломив в себе «начальные феодальные отношения» и «очень сильные следы предшествующего строя — рабства».¹³ И. И. Смирнов доказывал с теоретической точки зрения неизбежность рабовладельческой формации как ступени общественного развития, более ранней, чем феодализм.¹⁴ О восточнославянском рабстве, из которого вырастал феодальный строй в Киевской Руси, говорил и М.М.Цвибак. Не поддерживая идею о существовании рабовладельческой формации на Руси, он все же считал исторически неверным стремление «умалить роль рабовладельческих отношений в древней Руси». Суть не в том, что «рабства не было. Оно было и было очень сильно распространенным, было очень тяжелым… Дело не в том, чтобы отрицать рабство, а в том, чтобы показать, как оно превращается в источник феодализации, серваж».¹⁵ Даже Б.Д.Греков, упорно проводивший идею о феодальной природе социальных отношений в Киевской Руси, вынужден был отчасти согласиться с теми историками, которые видели в эпохе, отраженной Правдой Ярослава, явственные черты рабовладельческого общества.¹⁶ О важном значении рабства в жизни восточных славян, особенно в IX–X вв., рассуждали и другие ученые.¹⁷

Такое положение в историографии сохранялось не очень долго. Уже к исходу 30-х гг. был дан явный крен в сторону феодализма. Началось удревнение его истоков. В итоге сложилось представление, по которому Русь перешла к феодальной формации непосредственно от первобытнообщинного строя, минуя рабовладельческую формацию. К сожалению, оно утвердилось в исторической науке как монопольное, что привело к отрицательным последствиям: известному ослаблению интереса исследователей к рабовладению у славян VI–X вв. и недооценке роли рабства в жизни восточнославянского общества указанного времени. Б. Д. Греков был провозглашен главой и высшим авторитетом советской исторической науки, связанной с изучением отечественной истории. Естественно, что в этих условиях его концепция была признана единственно правильной. Это очень походило на культ Б. Д. Грекова среди историков-русистов, как, впрочем, и среди других.¹⁸

Однако мысль о важном значении рабства у восточных славян и в Древней Руси пробивала себе дорогу. Еще в конце 30-х годов А. В. Шестаков выступил в «Учительской газете» со статьей, где утверждалась идея о рабовладельческой природе древнерусского общества, что вызвало бурную дискуссию, которая состоялась в Институте истории АН СССР.¹⁹ Существенную роль в развитии социальных отношений у восточных славян IX–X вв. отвел рабовладению С. В. Юшков. Указав на отсутствие предпосылок для перехода восточнославянского общества в «рабовладельческую общественно-экономическую формацию», он все же утверждал, что в обозначенное время «на основе разложения сельской общины возникают первые классы рабов и рабовладельцев», причем «рабство в этот период носит яркие патриархальные черты».²⁰

В военные годы вышла в свет книга А.И.Яковлева «Холопство и холопы в Московском государстве XVII в Хотя эта книга посвящена главным образом холопству позднего времени, в ней мы находим также разделы, относящиеся к истории рабовладения у восточных славян и на Руси XI–XII вв. Обращение исследователя к проблемам раннего рабства не случайно: «Для того чтобы ориентироваться в ряде заданий, возникающих при изучении столбцов Приказа холопьего суда, изучающий этот материал наблюдатель должен был выработать известное общее понимание истории холопства в русских условиях вообще и для того углубиться в далекое прошлое X и XI столетий н. э., так как основные концепции холопьего права сложились именно в эпоху Ярослава и Ярославичей».²¹ Углубившись в далекое прошлое, А.И.Яковлев нашел в Древней Руси довольно разветвленное холопство, «верхи рабовладельческого общества», а у восточных славян — достаточно развитую работорговлю.²² При этом историк отрицал наличие в Киевской Руси «рабовладельческой формации античного типа», полагая, что образованию ее «помешал общинный строй славян».²³

О рабовладельческом строе в Киевской Руси писал П.П.Смирнов.²⁴ На важную роль рабов в древнерусском обществе указывал Б. А. Романов. По его наблюдениям, рабство, проникая глубоко в социальную жизнь, оказывало ощутимое воздействие на быт и нравы населения Древней Руси. По словам исследователя, «свободный муж как-то не мыслится без раба (и робы), раб — это непременная принадлежность быта свободных. А те, кто рабов не имел, стремились ими обзавестись правдами и неправдами».²⁵ Б. А. Романов обращал внимание на демократизацию состава древнерусских рабовладельцев, отмечая, что рабовладение в «XII в. становится доступным самым широким слоям "свободных" мужей из числа "неимовитых", которые в условиях крайнего обострения противоречий в рождающемся феодальном обществе при случае и сами опрокидывались в бездну… работного ярма».²⁶ Говоря о широком распространении рабства на Руси XII века, о феодальном обществе, только возникающем в это время, Б. А. Романов порывал тем самым с господствующей грековской концепцией, согласно которой рабовладение в ту пору изживалось, а феодализм вступил в зрелую фазу своего развития, показателем чего служила феодальная раздробленность. Впрочем, он старался сгладить впечатление, какое должна была произвести его книга на научную общественность, прежде всего на Б. Д. Грекова и грековцев. «Работы моих предшественников (и особенно Б. Д. Грекова), — писал Б. А. Романов, — избавили меня от необходимости в какой-либо мере ставить и пересматривать вопрос об общественной формации, в недрах которой складывались, действовали и развивались те "люди" и те "нравы", которые являются предметом моего изучения и показа на протяжении XI–XIII вв. (до монгольского нашествия). Я мог исходить из прочно установленного советской историографией положения, что древняя Русь XI–XIII вв. переживает процесс классообразования, свойственный и характерный для феодальной формации».²⁷

Наивно было ожидать, что подобные реверансы удовлетворят упомянутых «предшественников (и особенно Б. Д. Грекова)», поскольку мысли Б. А. Романова относительно процесса классообразования на Руси XI–XIII вв. и широкого развития рабства в древнерусском обществе решительно противоречили идеям Б. Д. Грекова о наличии у восточных славян (начиная с IX века) «феодального способа производства», «оформленного феодального базиса»,²⁸ о рабовладении в Киевской Руси, идущем к «сокращению» и «уничтожению».²⁹ К сожалению, Б. Д. Греков избрал средства борьбы отнюдь не академического свойства, специально приехав в Ленинград, чтобы помешать изданию книги Б. А. Романова. Он побуждал декана исторического факультета ЛГУ В. В. Мавродина отказаться от ее публикации, мотивируя свои настояния тем, что Б. А. Романов будто бы написал не научное исследование, а нечто похожее на «Декамерон».³⁰ И все же книга вышла в свет. Но это принесло Б. А. Романову больше горечи, чем радости.

Вероятно, с подачи Б. Д. Грекова или его сторонников в аппарате ЦК ВКП(б) сложилось извращенное представление о книге Б. А. Романова как «порнографической».³¹ Понятно, что отзывы о ней в отделе науки ЦК (в частности, некоего Удальцова) были нелестные.³² Обвинения в чрезмерном внимании к сексуальным, интимным моментам были предъявлены Б.А.Романову при обсуждении его книги (апрель 1949 г.) в Ленинградском отделении Института истории АН СССР.³³ Главный докладчик И. И. Смирнов, оценивая работу Б. А. Романова с точки зрения общепринятой концепции Б.Д.Грекова, говорил, что она «в корне меняет наше представление о характере процесса феодализации, о путях и методах развития крепостнической зависимости крестьянства, о природе законодательства Киевской Руси, о политике государственной власти и роли церкви киевской эпохи». Книга Б. А. Романова не удовлетворила И. И. Смирнова «ни в какой мере».³⁴ Позднее, однако, И. И. Смирнов даст высокую оценку трудам Б. А. Романова по Русской Правде и Древней Руси, поставив его рядом с Б. Д. Грековым по степени влияния на собственное творчество, и даже сознается в том, что «учился у него искусству исторического исследования».³⁵ Эти признания, сделанные в период потепления научного климата в нашей стране, со всей очевидностью выдают инспирированный, конъюнктурный характер выступления И. И. Смирнова на апрельском 1949 года обсуждении книги Б. А. Романова. О том же свидетельствуют и конкретные его исторические изыскания. Мы знаем, что в 30-е годы он настойчиво доказывал существование рабовладельческой формации в Киевской Руси. В конце 50-х — начале 60-х гг. И.И.Смирнов выступил с обширными статьями по истории смердов и холопов,³⁶ а затем опубликовал книгу, посвященную социально-экономическим отношениям на Руси XII–XIII вв.³⁷ В предисловии к ней говорилось: «В своей работе автор опирался на тот колоссальный труд, который проделала советская историческая наука по исследованию истории древней Руси. Среди этих исследований автор считает необходимым особо выделить классический труд Б. Д. Грекова «Киевская Русь», где Б. Д. Греков изложил основы той концепции Киевской Руси как раннефеодального государства, которая сейчас получила всеобщее признание и которая служила и для автора настоящей книги предпосылкой при изучении Руси XII–XIII вв.».³⁸

Заявление И. И. Смирнова о приверженности к наследию Б. Д. Грекова оказалось по существу декларативным, когда исследователь приступил к осмыслению фактического материала. В отличие от Б. Д. Грекова, рассматривавшего VI–VIII вв. как «время становления феодальных отношений и возникновения феодальной собственности у восточных славян», а IX столетие в качестве конечной грани создания «феодального способа производства» и оформления «феодального базиса»³⁹, И. И. Смирнов отнес завершение процесса феодализации к XI веку. Он писал: «Первоначальный период в развитии феодальных отношений в Древней Руси, период генезиса феодализма, в основном заканчивается в пределах XI в. К этому времени уже складывается и существует основа экономики феодального общества — феодальная вотчина…».⁴⁰

И. И. Смирнов полностью разошелся с Б. Д. Грековым в вопросе о древнерусском рабстве — холопстве. Если Б. Д. Греков говорил об угасании рабовладения на Руси XI–XII вв., то И. И. Смирнов, подобно Б. А. Романову, отмечал бурное развитие холопства в означенное время. Холопы-рабы перестают быть принадлежностью только «княжеского домена», вливаясь в челядь других владельцев, прежде всего бояр. Они становятся важнейшей категорией зависимого населения в Древней Руси и превращаются, можно сказать, в главную группу рабочего люда древнерусской вотчины.⁴¹ Не входя в открытую полемику с Б. Д. Грековым по проблеме рабства в Древней Руси, И. И. Смирнов, тем не менее, фактически опровергал его.

Прямое несогласие с «главой советских историков» выразил А. П. Пьянков, поставивший под сомнение тезис об отмирании рабства в средневековой Руси и его якобы патриархальном только характере.⁴² По мнению ученого, «развитие феодального строя не сокращало сферу применения холопьего труда, а, наоборот, расширяло ее».⁴³

Мысль А. П. Пьянкова насчет необоснованности предположения о том, будто рабство на Руси отмирало, разделял А. А. Зимин,⁴⁴ который, оспаривая утверждение Б. Д. Грекова о сокращении княжеского и боярского холоповладения на протяжении XIV–XV вв., не нашел в духовных грамотах указанной поры никаких свидетельств «увеличения отпуска холопов на свободу». Он даже высказал догадку, что на исходе XV века «абсолютная численность холопов (в связи с ростом феодального землевладения и народонаселения) несколько увеличилась». Вместе с тем «удельный вес несвободной челяди в хозяйстве феодала к концу изучаемого периода, очевидно, уменьшился».⁴⁵

Важной вехой в познании истории восточнославянского и древнерусского рабства явилась книга А. А. Зимина «Холопы на Руси». Говоря о рабовладении у восточных славян, историк подчеркивает патриархальный его характер. Рабов в восточнославянском обществе заводили преимущественно с целью получения выкупа и продажи на внешнем рынке.⁴⁶ На Руси XII–XIII вв. рабы теряют значительную роль в «торговом балансе» и все более тесно связываются с «хозяйственной жизнью растущей феодальной вотчины».⁴⁷

Весьма существенную роль А. А. Зимин отводит рабам в процессе «формирования класса феодально зависимых крестьян». С одной стороны, этот класс образовывался «за счет постепенной ликвидации свободного сельского населения», а с другой — в результате «превращения холопов в крепостных крестьян».⁴⁸ Это последнее социальное явление, по словам А.А.Зимина, «отмечалось в трудах советских историков, но сколько-нибудь серьезного значения исследователи ему не придавали».⁴⁹ И вот он постарался восполнить данный пробел. Но, как бывает порою, чересчур увлекся и почти все феодальные элементы вотчинного населения (смердов, закупов, рядовичей) вывел из рабства — челядинства, или холопства.⁵⁰ А. А. Зимин, таким образом, с лихвой выполнил давнее пожелание М. М. Цвибака: показать, как рабство «превращается в источник феодализации, серваж». При этом историк никоим образом не отвергал «марксистскую концепцию о переходе Руси непосредственно к феодальному строю от первобытнообщинного, минуя рабовладельческую формацию».⁵¹ Однако пересмотр этой концепции не означал отхода от марксистской теории исторического процесса. Поэтому некоторые исследователи, оставаясь на почве марксизма, все же пытались истолковать общественный строй восточных славян с другой точки зрения.

Н. Л. Рубинштейн, всматриваясь в контуры социальной организации, проступающие в Древнейшей Правде, обнаружил «только две основные социальные категории — мужа и челядина. Муж — свободный общинник… Свободному общиннику-мужу противостоит патриархальный раб — челядин».⁵² Еще более решительны в своих заключениях А. П. Пьянков и В. И. Горемыкина: первый настаивал на существовании раннерабовладельческого общества у антов, а вторая — в Киевской Руси X–XI вв.⁵³ Однако большинство советских историков отвергло столь смелые попытки, сохраняя старое мнение о том, что переход восточнославянского общества к феодализму был совершен непосредственно от первобытнообщинного строя без каких-либо промежуточных рабовладельческих ступеней.

Какие выводы следуют из проделанного нами, по необходимости краткого экскурса в область отечественной историографии восточнославянского рабства? Первый вывод состоит в том, что проблема рабовладения у восточных славян до сих пор остается в современной исторической науке дискуссионной и потому нуждающейся в дальнейших изысканиях. Надо также сказать, что изучение процессов возникновения и развития рабства в социальной жизни восточного славянства имеет очень важное значение в сфере познания общественной эволюции наших предков. Наконец, без исследования рабства у восточных славян невозможно правильно понять историю рабовладения эпохи Древней Руси.

При ближайшем рассмотрении института восточно-славянского рабства обнаруживается его тесная связь с данничеством, обусловленная общностью происхождения этих социальных явлений. Война, военное принуждение — единый источник рабства и данничества. Вот почему успешное изучение проблемы рабства без обращения к данничеству едва ли достижимо и, — наоборот. Однако со стороны общественных связей даннические отношения сами по себе представляют огромный интерес для историка.

В дореволюционной исторической науке данничество привлекало внимание исследователей в плане финансовой политики и удовлетворения материальных потребностей князя и его дружины. К этому надо добавить, что все написанное о данях в дворянской и буржуазной историографии представляет собой отрывочные высказывания, в лучшем случае — краткие очерки.⁵⁴

Советские историки относят данничество к важнейшим элементам формирования на Руси классовой организации. В современной исторической литературе наметились разные подходы в освещении дани как созидающего феодальное общество начала. Согласно одному из них, «дани, виры, продажи, полюдье и прочие поборы подрывали устои общины, разоряли экономически слабых общинников. Чтобы уплатить дань или для того. чтобы как-то просуществовать после разорительного сбора дани, им приходилось идти в кабалу к своим уже богатым сообщинникам, к родоплеменной знати, разного рода «лучшим людям», «старой» или «нарочитой чади», «старцам», ко «всякому княжью», к тому же князю или его боярам-дружинникам. Так росла долговая кабала — один из источников формирования феодально-зависимого люда».⁵⁵

Дань здесь, следовательно, подается в качестве причины обнищания общинников, загонявшего их в феодальную неволю. Но наиболее распространенным стал взгляд на дань как феодальную ренту. По мнению сторонников этого взгляда, учреждение даннических отношений среди восточнославянских племен сопровождалось «окняжением» — установлением верховной собственности князя или государства на земли данников, что сообщало получаемой дани рентный характер: дань с этого момента выступала в качестве централизованной феодальной ренты, взимаемой корпорацией феодалов с «лично свободных непосредственных производителей».⁵⁶ Перед нами концепция государственного феодализма в Киевской Руси, отдельные носители которой претендуют на последнее слово в исторической науке,⁵⁷ не имея на то достаточных оснований.

«Окняжение» племенных территорий с вытекающим из него данничеством рассматриваются новейшими исследователями как факторы строительства древнерусской государственности. И «окняжение» и сбор дани они относят к числу основных признаков государства.⁵⁸

Таким образом, история данничества у восточных славян приобрела в современной исторической науке значение проблемы первостепенной важности. Но, как ни странно, приверженцы теории государственного феодализма на Руси до сих пор не удосужились свести воедино весь комплекс имеющихся в их распоряжении известий о данничестве у восточных славян, выявить происхождение этого института, проследить за эволюцией даннических отношений со времени их возникновения (или, во всяком случае, с первых упоминаний о них в источниках) до IX–X вв., когда данничество стало якобы главным двигателем феодализационного развития восточнославянского общества и важным элементом формирования государства.⁵⁹ Иными словами, данничество, даннические отношения в восточнославянском обществе по-настоящему еще не изучены. Налицо, следовательно, расхождение между выводами о феодальной природе дани на Руси IX–X вв., ее государственной сути и той исследовательской базой, на которой они постролы. Выход из создавшегося положения один: монографический анализ даннических отношений у восточных славян на протяжении всей эпохи их существования, доступной обозрению современного историка.

Полагаем, что сказанное выше вполне мотивирует наше обращение к истории восточнославянского рабства и данничества VI–X вв.

¹ Соловьев С. М. Соч. в 18-ти книгах. М., 1988. Кн.1. С.97.

² Там же. С. 97–98.

³ Рожков Н. Обзор русской истории с социологической точки зрения. Часть первая. Киевская Русь (с VI до конца XII века). М., 1905. С.62.

⁴ Чичерин Б. Н. Опыты по истории русского права. М., 1858. С.145.

⁵ Любавский М. Лекции по древней русской истории до конца XVI века. М., 1918. С.90.

⁶ Там же. С.118.

⁷ 3атыркевич М. Д. О влиянии борьбы между народами и сословиями на образование строя русского государства в домонгольский период. М., 1874. С. 37–38.

⁸ Там же. С. 56–57.

⁹ Там же. С.60.

¹⁰ Лященко П. И. История русского народного хозяйства. М., 1926. С.43. Сходные мысли, правда, в несколько иных выражениях и с некоторым смещением акцентов П. И. Лященко высказывал и много позже. Рабство он считал «элементом, способствовавшим более быстрому разложению первобытного доклассового общества». Само «первобытное рабство возникает обычно в пределах первобытного хозяйства и родового строя еще задолго до их разрушения. Но оно здесь носит особый, большей частью так называемый "домашний" характер, не имея еще глубоких производственных основ». По П. И. Лященко, существенное «значение для разложения первобытного общества у славян рабовладение получило лишь тогда, когда стало соединяться с хозяйственной эксплуатацией рабов». Стремление же к «хозяйственному использованию» рабов возникает с «распадом родового быта, с возникновением земельного неравенства и территориальной общины, с захватом земли руководящими родовыми и племенными группами». — Лященко П. И. История народного хозяйства СССР. Т.1. Докапиталистические формации. М., 1956. С.88.

¹¹ См.: Данилова JI. В. Становление марксистского направления в советской историографии эпохи феодализма// Исторические за-писки. 76. М., 1965. С. 100–104; Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990. С. 230–246.

¹² Изв. ГАИМК. Вып.86. 1934. С.89.

¹³ Там же. С. 98–102.

¹⁴ См.: Смирнов И. И. 1) О генезисе феодализма// Проблемы истории материальной культуры. 1933, № 3–4; 2) Феодально- крепостническое общество// Изв. ГАИМК. Вып.99. 1934.

¹⁵ Изв. ГАИМК. Вып.86. С. 137–139; Цвибак М. М. К вопросу о генезисе феодализма в древней Руси// Основные проблемы генезиса и развития феодального общества. М.; Л., 1934. С.92.

¹⁶ Изв. ГАИМК. Вып.86. С.149. Пойти на уступку своим оппонентам он в ту пору мог без особого для себя напряжения, поскольку совсем недавно в одной из своих статей писал, что Правда Ярослава рисует нам примитивное классовое общество, состоящее из свободных и рабов, а Правда Ярославичей и Пространная Правда — успешно феодализирующееся общество. — Греков Б. Л. Начальный период в истории русского феодализма// Вести. АН СССР. 1933, № 7.

¹⁷ См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. С.237, 239, 240. М. Б. Свердлов усматривает в этом «догматическое» следование «указаниям» И. В. Сталина о рабстве как неизбежной ступени социально-экономического развития (см.: Свердлов М. Б. Общественный строй Древней Руси в русской исторической науке XVIII–XX веков. СПб., 1996. С. 195–199). При этом особенно достается М. М. Цвибаку за его «схематические теоретические установки», взятые из сталинских положений (там же. С.196, 198). М.Б.Свердлова никоим образом не смущает тот факт, что М. М. Цвибак, придерживающийся «указаний» Сталина, «был арестован и погиб», а Б. Л. Греков, расходившийся с этими «указаниями», уцелел и занял должности репрессированного Цвибака (там же. С.199). Уже это показывает, насколько тенденциозны и надуманны историографические оценки Свердлова.

¹⁸ Атмосферу, царившую вокруг Б.Л.Грекова, с простодушной непосредственностью человека, причастного к ней, изобразил В. Т. Пашуто много лет спустя: «Вспоминается ярко освещенный большой конференц-зал в д. 14 на Волхонке, на котором ныне укреплен барельеф Бориса Дмитриевича. По устланной красным ковром лестнице стекаются ученые всей страны. Их около тысячи. Они толпятся в коридорах, заполняют зал. Председательствует в президиуме акад. А.Н.Несмеянов. Это праздник советской исторической науки, праздник русской медиевистики — 70-летие Б. Д. Грекова, 45-летие его научно-педагогической деятельности. Среди множества адресов и подарков особенно запоминаются два: только что вышедший из печати Сборник — символ учености, в котором объединены статьи от глубокой древности (статья В. В. Струве) до начала XVIII в. (статья А.М.Панкратовой); другой символ от технических служб института — белоснежный голубь — символ не нуждающийся в пространных пояснениях, когда речь шла о выдающемся борце за мир» (Пашуто В. Т. Б. Д. Греков как ученый и общественно-политический деятель// Исследования по истории и историографии феодализма. К 100-летию со дня рождения академика Б.Д.Грекова. М., 1982. С.4). Все это очень похоже на ритуальное действо, связанное с поклонением кумиру, что для того времени было делом обычным: существование большого сталинского культа порождало культики поменьше в других сферах общественной жизни.

¹⁹ См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. С.257.

²⁰ Юшков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939. С.42.

²¹ Яковлев А. Холопство и холопы в Московском государстве XVII в. М.; Л., 1943. T.l. С.6.

²² Там же. С.9, 10, 11, 12, 21.

²³ Там же. С.11.

²⁴ См.: Смирнов П. П. Сказание о холопьей войне// Учен. зап. Моск. горпединститута. Т.П. Кафедра истории СССР. Вып.2. М., 1947.

²⁵ Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. Л., 1947. С.49.

²⁶ Там же. С.87.

²⁷ Там же. С.5. Под впечатлением этих слов В.М.Панеях пришел к выводу, что Б.А.Романов «в целом присоединился к концепции Б.Д.Грекова» (Панеях В. М. Проблемы истории России эпохи феодализма в научном наследии Б.А.Романова// История СССР. 1989, № 1. С.133). Полагаем, что то было «присоединение» скорее на словах, чем на деле. В противном случае становится непонятным резко отрицательное отношение Б. Д. Грекова к книге Б. А. Романова. Более правильным, на наш взгляд, является другое заключение В. М. Панеяха: «По сравнению с господствовавшими в конце 30-х и в 40-х гг. воззрениями, сложившимися, главным образом под влиянием работ Б. Д. Грекова, древнерусское общество в исследованиях Б. А. Романова предстает как более архаичное, находящееся на начальном этапе вызревания феодальных отношений и складывания классов, характерных для феодальной формации». — Там же. С.139. В другой своей статье В. М. Панеях говорит о «новаторской концепции» Б.А.Романова (Панеях В.М. Борис Александрович Романов (1889–1957). Трудная судьба ученого// Новая и новейшая история. 1993, № 1. С.188). Создать «новаторскую кон-цепцию» способом «присоединения» (тем более «в целом», а не в отдельных деталях) к концепции Б. Д. Грекова едва ли возможно, а точнее сказать, — нельзя.

²⁸ Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953. С.528.

²⁹ Греков Б. Д. Главнейшие этапы в истории крепостного права в России. М.; Л., 1940. С.14, 15.

³⁰ Об этом случае В. В. Мавродин не раз вспоминал в личных беседах с автором настоящих строк.

³¹ См.: Панеях В. М. Борис Александрович Романов: письма к Друзьям и коллегам// Отечественная история. 1993, № 3. С.154, прим.23.

³² См.: Панеях В. М. Борис Александрович Романов: письма друзьям и коллегам. С.136, 154, прим.22; Фурсенко А. А. Борис Александрович Романов// Проблемы социально-экономической истории России. К 100-летию со дня рождения Бориса Александровича Романова /Отв. ред. А. А. Фурсенко. СПб., 1991. С.12.

³³ Панеях В. М. Проблемы истории России… С.140.

³⁴ Там же.

³⁵ Смирнов И. И. Очерки социально-экономических отношений Руси XII–XIII веков. М.; Л., 1963. С.4.

³⁶ Смирнов И. И. 1) Проблема «смердов» в Пространной Правде// Исторические записки. 64. 1959; 2) К проблеме «холопства» в Пространной Правде. Холоп и феодальная вотчина// Исторические записки. 68. 1961.

³⁷ Смирнов И. И. Очерки социально-экономических отношений Руси XII–XIII веков. М.; Л., 1963.

³⁸ Там же. С.4.

³⁹ Греков Б. Д. Киевская Русь. С.1 16, 117, 528, 533.

⁴⁰ Смирнов И. И. Очерки… С.5. По-иному смотрел на XI век Б. Д. Греков, находя в нем признаки «зрелого феодального строя» (Греков Б. Д. Киевская Русь. С.87.) Формирование крупного феодального землевладения он датировал V1I–VIII вв. — Там же. С. 125–126.

⁴¹ Смирнов И. И. Очерки… С.123, 127.

⁴² Пьянков А. П. 1) Холопство на Руси до образования централизованного государства// Тезисы докладов и сообщений восьмой (московской) сессии симпозиума по аграрной истории Восточной Европы (сентябрь 1965 г.). М., 1965. С. 19–20; 2) Холопство на Руси до образования централизованного государства// Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы 1965 г. М., 1970. С.42.

⁴³ Пьянков А. П. Холопство на Руси до образования централизо-ванного государства// Ежегодник… С.48.

⁴⁴ Зимин А.А. Отпуск холопов на волю в Северо-Восточной Руси XIV–XV вв. // Крестьянство и классовая борьба в феодальной России. Сборник статей памяти Ивана Ивановича Смирнова /Отв. ред. Н.Е.Носов. Л., 1967. С.56.

⁴⁵ Там же. С.71. В конце 60-х — начале 70-х гг. в советской историографии появились серьезные исследования, показывающие развитие и рост холопства на Руси XV–XVI вв. — См., напр.: Панеях В.М. 1) Кабальное холопство на Руси в XVI веке. Л., 1967; 2) Холопство в XVI-начале XVII века. Л., 1975; Колычева Е. И. Холопство и крепостничество (конец XV–XVI в.) М., 1971.

⁴⁶ 3имин А. А. Холопы на Руси (с древнейших времен до конца XV в.) М., 1973. С. 9–50.

⁴⁷ Там же. С.28.

⁴⁸ Там же. С.6.

⁴⁹ Там же.

⁵⁰ Там же. С.83, 96, 105, 117, 128, 135, 142.

⁵¹ Там же. С.6.

⁵² Рубинштейн Н. Л. Древнейшая Правда и вопросы дофеодального строя Киевской Руси// Археографический ежегодник за 1964 год. М., 1965. С.10.

⁵³ См.: Пьянков П. А. 1) Социальный строй восточных славян в VI–VIII вв.// Проблемы возникновения феодализма у народов СССР/ Под ред. 3. В. Удальцовой. М., 1969. С. 56–58, 62, 70; 2) Происхождение общественного и государственного строя Древней Руси. Минск, 1980; Горемыкина В. И. 1) К проблеме истории докапиталистических обществ: (На материале Древней Руси). Минск, 1970; 2) Возникновение и развитие первой антагонистической формации в средневековой Европе. Минск, 1982.

⁵⁴ См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990. С. 134–147.

⁵⁵ Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 155–156.

⁵⁶ См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. С. 281–300.

⁵⁷ См.: Свердлов М. Б. 1) Критерии прогресса в изучении обще-ственного строя Древней Руси// Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1985 год. / Отв. ред. А П. Новосельцев. М., 1986; 2) Образование Древнерусского государства: (Историографические заметки)// Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования 1992–1993 годы/ Отв. ред. А^П. Новосельцев. М., 1995; 3) Общественный строй Древней Руси… С. 312–317.

⁵⁸ См., напр.: Котляр Н.Ф. 1) Север или юг (К вопросу о возникновении древнерусской государственности)// Образование Древнерусского государства. Спорные проблемы. Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР Владимира Терентьевича Пашуто. Москва, 13–15 апреля 1992 г. Тезисы докладов. М., 1992; 2) О социальной сущности Древнерусского государства IX-первой по-ловины X в.// Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования. 1992–1993 годы. М., 1995; Мельникова Е. А. К типологии предгосударственных и раннегосударственных образований в Северной и Северо-Восточной Европе (Постановка проблемы)// Там же; Пчелов Е. В. К вопросу о времени возникновения древнерусского государства// Альтернативные пути к ранней государственности. Международный симпозиум. Владивосток, 1995. Критику построений Е. А. Мельниковой и Н. Ф. Котляра см.: Пузанов В. В. О спорных вопросах изучения генезиса восточнославянской государственности в новейшей отечественной исто-риографии// Средневековая и новая Россия. Сб. научных статей к 60-летию И. Я. Фроянова. СПб., 1996.

⁵⁹ Следует заметить, что наши историки в основном сосредоточились на данничестве второй половины IX–X вв., оставив без должного внимания (за редкими исключениями) предшествующий период его развития.