Ради единого слова

ОБРАБОТКА МАТЕРИАЛА

Ну вот, кажется, все позади. Концепция, представим себе, подтвердилась. Запас мыслей не только не уменьшился, но и пополнился. На дне чемодана лежат блокноты с записями бесед. Журналист бросил последний взгляд на суетливый перрон, поплывший мимо вагона. Командировка окончена. Вот тут бы и родиться первому вздоху облегчения. Тут бы и наступить покою, явиться бы маленькому удовлетворению от проделанной нелегкой работы. Увы, все наоборот: именно сейчас журналист почему-то взволнован, его начинают обуревать сомнения и неуверенность. Он ощущает сумбур в голове и, как человек, меняющий не груз, а только руку, его несущую, тяжко вздыхает.

Прошу простить повторение элементарной мысли о том, что сбор материала не начинает нашу работу и не венчает ее. Это всего лишь один из этапов журналистской деятельности, за которым следует очередной, и вовсе не механический, а тоже творческий этап обработки материала, что, к сожалению, далеко не все хорошо понимают.

Итак, нам нет передышки. Вернувшись домой, мы не сваливаем привезенный материал в стол в надежде на то, что он отлежится там, «успокоится» и только тогда пойдет в дело, — нет, без малейшего промедления мы продолжаем работу над ним. Прежде всего необходимо осмыслить и обработать материал. Что это значит? Это значит отобрать и систематизировать факты, цифры, собственные впечатления. Это значит подумать о композиции, сюжете, монтаже.

Не могу представить себе современного публициста, способного перешагнуть этот наиважнейший этап, умеющего сразу приступить к письму, да еще с желанием создать не «шедевр с поземкой». «…Словам надлежит подчиняться и идти следом за мыслями, а не наоборот…»[38] — еще в XVI в. писал Монтень. Если мы действительно хотим воздействовать на современного читателя, то должны вести его путем наших размышлений, для чего как минимум выстраивать факты логической последовательности, отражающей ход наших мыслей. Иными словами, думать надо! «В литературе, — говорил А. М. Горький, — идет та же самая работа, что и в науке».[39] Освобождение от этой работы я совершенно серьезно ассоциирую с освобождением от журналистики.

Для нас, мне кажется, так же важен монтаж, как он важен в кино и на телевидении.

Для нас так же важна композиция, как она важна для художников и композиторов.

Для нас так же важен сюжет, как он важен для беллетристов. Потому что сюжет — это не просто совокупность событий, но и средство познания действительности, способ раскрытия проблемы, раскрытия через действие, через сопоставление фактов и цифр, авторских впечатлений и ощущений, через противоречия между фактами, через анализ поступков героев — примерно так писал В. Шкловский в «Заметках о прозе русских классиков».[40] Мы вполне можем принять эти положения «на себя», поскольку современная художественная документалистика живет по одним законам с поэзией, изобразительным искусством, кинематографией, беллетристикой, драматургией.

Л. Гинзбург, говоря о достоинствах нынешней документальной прозы, вспомнил «Третий рейх» К. Гейслера — книгу, как он сказал, целиком составленную из одних цитат, но выстроенных в соответствии с идейной концепцией автора, а потому воздействующей на читателя именно так, а не эдак.[41] Кто-нибудь сомневается еще в том, что сам отбор фактов уже есть позиция автора, что с помощью сюжета выражается мысль, суть проблемы, авторская направленность? Сомневается ли кто-нибудь в том, что авторская концепция, словно каркас здания, должна заполняться фактами-квартирами, внутреннюю планировка которых чрезвычайно важна?

«Искусство и гений (одаренность) заключается в том, чтобы найти все в самом своем сюжете и ничего не искать вне своего сюжета»[42] — этими словами Вольтера я закончу доказательство того, что отбор и систематизация материала, приводящие к выстраиванию сюжета, внутри которого и следует искать все, и нам, журналистам, необходимы.

Ну а практически как это делать? Я бы сказал: как угодно, лишь бы делать! Одни журналисты отбирают и систематизируют факты в уме, мысленно строят сюжеты, монтируют события, рисуют композицию. Так или иначе, а тратят на это время, отнюдь не считая его потерянным. Во-первых, потому что это не месяцы и не недели, а чаще всего часы. Во-вторых, потому, что отбор и систематизация материала органически переливаются в процесс написания, являясь по сути его началом, ничего не крадут у этого процесса, только дарят ему, и дарят щедро. Наконец, в-третьих, успех публикации, по-моему, куда чаще предопределяется обработкой материала, нежели слепым и случайным «попаданием» в цель, которую публикация предусматривает.

Другие журналисты, не доверяя собственной памяти, проводят эту работу письменно. Я отношусь к ним. Мой метод трудно кому-либо рекомендовать: он изнурителен и дотошен, и все же расскажу о нем для иллюстрации.

Прежде всего, вернувшись из командировки, я сажусь за машинку и решительным образом перепечатываю блокноты. Во время этого делаю первую отбраковку материала. Больше в блокноты не заглядываю. Стало быть, то, что осталось, неперепечатанным, погибает. Абсолютно уверен: шелуха. Однако я жаден, и многое из шелухи все же просачивается. «Все эти мелочи в высокой степени важны, — предупреждал в свое время А. М. Горький, — но надо суметь тщательно отобрать наиболее характерные».[43] Я не умею. Правда, впереди еще один фильтр, так что есть надежда.

Механически ли перепечатываю блокноты? Нет, это был бы сизифов труд. Одновременно с отбором фактов осуществляю их систематизацию.

Возьму для примера поездку в Калининград, где я собирал материал для очерка о работе универмага. Исписал три или четыре блокнота, точно не помню, дело было шесть лет назад, и блокноты не сохранились. Зато остался перепечатанный материал, который я называю «разработкой». Она содержит 69 страниц на машинке через один интервал. Факт, событие или эпизод, зафиксированный мной в блокноте, перепечатан с подзаголовком — своеобразной смысловой рубрикой. Всего их семнадцать, пять «личных», посвященных главной героине, молодой продавщице Галине Филимончик: «Черты биографии», «Материальное положение», «Мечты», «Характер», «Личная жизнь, интересы». Остальные двенадцать рубрик «общие», например: «Смысл работы продавщиц», «Психология», «Искусство торговать», «Фонд директора» и т. д. В разработке под одной рубрикой может скопиться в итоге три, пять, десять фактов или эпизодов, которые все вместе дают представление, например, о психологии продавщиц, или характере главной героини, или об условиях работы и отдыха девушек из универмага. Процитирую несколько кусочков из разработки, в точности скопировав манеру и внешний вид систематизации:

Психология. На мой вопрос, пошли бы девушки-продавщицы работать официантками, ответ был не то чтобы отрицательный — мол, все профессии хороши, но: «Вы знаете, как они считают?! Сорок и сорок — рупь сорок, рупь сорок и сорок — два сорок. Пиво пил? Пил. Бутылки бил? — Бил. Гони семь двадцать!»

Характер. Плакать Галина не любит: подушка, сказала, у меня сухая. Но горько бывает, и в таких случаях она не раскрывается, как другие, не призывает людей в свидетели, не ищет сочувствия, а, наоборот, замыкается, становится похожей на тот цветок, который от холода собирает лепестки и «скукочивается», как она выразилась.

Взаимоотношения. Продавщиц много, более ста пятидесяти человек, да еще текучка — в год шестьдесят новеньких. Всех не запомнишь. Во всяком случае по фамилиям. Девушки называют друг друга по именам, а для уточнения еще прибавляют отдел. Это звучит примерно так: «Да это Оля сказала, Мужская обувь!» Отдел добавляется даже не через тире и не в скобках, а рядом, до слуха доносится: «Таня Головные уборы», «Вера Стеклянная посуда», как у Ф. Купера — Соколиный Глаз.

Черты биографии. Когда вспоминает Галина Сморгонь, перед глазами ее домик родительский с небольшим садом, в котором цветут яблони (белый налив и ранет, антоновка почему-то в Сморгони не приживается), груши (знаменитая бэра, твердая и коричневая), поросенок в сарае да куры. Домик этот расположен не на окраине, а в самом центре города, у парка, и мимо него по улице проходит раз в полчаса автобус без номера, потому что зачем ему номер, если и без того все знают, что идет он от вокзала до больницы.

Искусство торговать. Знание товара — великая вещь! И при этом знание моды и покупателей. Придет, к примеру, на базу «грамотная» продавщица, и ей там «всучивают» белые женские замшевые туфли сорокового и даже сорок первого размера. Брать или не брать? Конечно, брать! Их за милую душу раскупят мальчишки-пижоны, только им для облегчения эту обувь надо поставить в мужской отдел.

Условия работы. «Жесткая у нас дисциплина, — сказала Валя Пташкина из парфюмерии. — Все восемь часов на ногах, даже сесть нельзя, когда нет покупателей, да и не на что садиться. А часовых в армии и то через каждые два часа сменяют…»

Искусство торговать. Обычно так: покупатель попросил — ему продали, не попросил — не продали. Разве это «мастерство»? Сделать план на дефиците и дурак сможет! К сожалению, учеба продавщиц идет под лозунгом: чего нельзя или не нужно делать. Нельзя ругаться с покупателем, нельзя излишне красить глаза и т. д. А что нужно, чтобы стать мастером дела? Увы, неизвестно. Хоть бы кто рассказал девушкам, что улыбка — не цель, а средство продать товар!

Взаимоотношения. Спрашиваю Тамару Хлопчатобумажные ткани, каково ее мнение о подругах-продавщицах. Отвечает через паузу удивительно точными словами: «Каждая себя стоит».

Искусство торговать. Я так и спросил старшего мастера производственного обучения Тамару Ивановну Дидечко: «Откройте мне Тамара Ивановна, хоть один настоящий секрет торговли, который бы я не знал, поскольку я покупатель, а не продавец. Задумалась. Покачала головой. „Вроде бы, — сказал, — таких секретов нет“. А жаль! Ведь в каждой профессии есть свои профессиональные секреты! У шоферов их — тыщи, у каменщиков — сотник, у парикмахеров десятки, даже у писателей есть секреты мастерства»! А тут — торговля, можно сказать, искусство: они должны быть знатоками человеческих (покупательских) душ, психологами ораторами, воспитателями… Увы, Тамара Ивановна призналась мне, что тонкостей девочкам «не дает», а больше нажимает на «общие места»: будьте культурными, будьте внимательными, отвечайте на вопросы, не грубите не сорите. Короче, наука торговли складывается из суммы заклинаний, а вот как их осуществить — неизвестно. Парадокс!

Но будет. Я открыл разработку на середине и прямо подряд процитировал эти куски. Из них в очерк, напечатанный в «Комсомольской правде» вошло, быть может, строк десять — двадцать, но не в этом дело: перепечатка блокнота первая обработка материала. Главное, что эти кусочки, словно готовые кирпичики, только и ждут мгновения, чтобы их поставили на свое место в очерке. Разумеется, они еще сырые, но в роли полуфабриката вполне приемлемы.

Кроме того, разработка дает возможность «увидеть» весь материал, представить себе его основательность. Проглядев, положим, насквозь все эпизоды под рубрикой «Черты биографии» или все «Психологии», то есть мысленно сведя отдельные смысловые и тематические кусочки в единый большой кусок, я получаю возможность определить и «взвесить» направления будущего очерка, подсобрать доказательства какой-то мысли, а потом подумать, нужны или нет самостоятельные главки. Была концепция, под которую я собирал материал, и что же? Концепция устояла? Теперь вижу: да.

Волнение улеглось. Сумбур прошел. Как рыба в воде, я купаюсь в материале, прекрасно его зная. Я почти готов писать. «Почти», потому что факты и сведения еще не уложены в той логической последовательности, которая укрепляет авторскую позицию. В конце концов можно было бы принести в газету разработку и положить на стол редакторам. Что бы они сказали, прочитав? «Материал есть, но он не организован». Как часто говорят нам в редакции эти слова, даже когда мы приносим «готовые» очерки! И как они роняют наш авторитет! Чем, собственно, такие очерки отличаются от разработок? Да ничем! Материал есть, но, увы, «не уложен». И мы начинаем «укладывать», по два-три-четыре журналиста — сдать очерк «с первого предъявления». Разве это невозможно? Для этого, думаю, необходимо еще одно действо: организация материала по предварительно составленному плану.

Я понимаю, так трудно творческому человеку смириться с так называемой холодной обработкой материала, предусматривающей составление плана будущего очерка. Тем более что иные из нас, еще учась в средней школе, привыкли к другому порядку: сначала писали сочинение, а потом по готовому тексту кое-как «лепили» план. Однако подобное отношение к журналистской работе, мне кажется, ошибочно, потому что облегчает возможность не думать, не размышлять, не подчинять себя, а вместе с собой и читателя логике.

План — это веревочка, протянутая от замысла к воплощению. Держась за нее, мы никуда не сбиваемся, шагаем уверенно к цели и ведем за собой читателя самой короткой дорогой к тому, во имя чего пишем материал. А. М. Горький говорил, имея в виду именно очерк: «…надо поставить себе определенные рамки, нужно иметь какой-то чертеж, ясно представлять себе форму того, что хочешь сделать».[44] Как же иначе можно сдавать материал «с первого предъявления»?

Но я прервусь, потому что чувствую: еще чуть-чуть — и в моем голосе появятся угрожающие нотки, мол, без составления плана не видать журналисту того, сего, пятого и десятого, — и это было бы несправедливо. Многие газетчики прекрасно работают без «холодной обработки», работают легко и просто, а достигают даже большего, чем «плановики». Вот бы, кстати, хорошо и им поделиться своим опытом, чтобы молодые журналисты, примерив оба костюма, взяли вноску тот, что по плечу и по характеру! Я нашел у Горького такое признание: «Плана никогда не делаю, план создается сам собою в процессе работы, его вырабатывают сами герои. Нахожу, что действующим лицам нельзя подсказывать, как они должны вести себя».[45] Однако Горькому принадлежат и такие слова: «В общих чертах план, конечно, есть, я только не пишу его на бумаге».[46] Так или иначе, но окончательный вывод просится сам собой: журналист может работать и по плану, и без него, но только не насилуя собственную индивидуальность. Однако надо попробовать! Право же, не зря Гораций утверждал: «Когда суть дела обдумана заранее, слова приходят сами собой».[47]

На том и покончим с обработкой материала.