Ради смеха, или Кандидат индустриальных наук

I

Последние полгода Инна Васильевна не знала, куда девать себя, свою энергию. А все потому, что ушла на пенсию. Отговаривали ведь ее повременить, упрашивали, можно сказать, а она ни в какую.

― Хватит, — заявила она, — свое оттрубила, пора и отдохнуть.

Отдыхалось хорошо месяц — два: книжки почитывала, блеск навела в квартире, кулинарных хитростей поднабралась — ну а дальше что? А дальше — скука. И ничем ее не убьешь, не вытравишь. Поторопилась, видать, с уходом.

Квартира у Нины Васильевны находилась в центре. Она была хоть и однокомнатная, но удобная, светлая, с телефоном. Одно слово, что телефон, а звонил он крайне редко. Да и то в основном Оля. «Мама, я задерживаюсь», и сразу — пи-пи, пи-пи. Оля — единственная дочь Нины Васильевны, конечно, умная, скромная и внешностью бог не обидел, но — увы — неустроенная. Без мужа, но, слава богу, и без детей. А может, наоборот — не слава богу. Много ли проку от нынешних мужиков. Да и какие это мужики — одно название. Заявился как-то инженер с Олиной работы — и с виду охламон, и в разговоре не лучше. Потом признался:

— Я, говорит, покамест трезвый, очень стеснительный.

А спросил бы, кому он здесь нужен, наспиртованный?

Но время-то не удержишь, вон как скачет. И чем дальше, тем придирчивее становилась Нина Васильевна. И такой взгляд выработала, что посмотрит на человека, как рентгеном просветит. Ну а прощелыг всяких — тех за версту чует. И Оле строго-настрого наказала:

― Хоть и старомодно это, но без моего благословения замуж не пойдешь.

― Мама, но ведь мне жить! — запротестовала Оля.

― Вот ты найди сначала такого, чтобы жить не в этой квартире. Тогда и рассуждай.

Нина Васильевна часто спрашивала себя: куда настоящие мужики подевались? Ни кола, ни двора, а все нажитое в портфеле умещается. И хоть бы перспектива какая! Приводит Оля как-то парня. Да какой парень?! — мужчина в летах.

— Познакомься, это мой хороший друг Гриша.

— Сколько вам лет, Гриша? — спросила Нина Васильевна.

— Тридцать семь.

— А кем вы работаете?

― Лаборантом. Работа не пыльная, тихая, — лепечет он.

― А зарплата какая?

— Если чистыми, то девяносто два рубля.

― А женские сапоги, знаете, сколько стоят?

— Не знаю, зачем мне это? Мы с Олей вещизмом не болеем.

― Вещизм, говорите. Но неужели к тридцати семи годам зарплату побольше не заслужили?

― Я не карьерист.

Тогда Нина Васильевна сказала дочери:

— Оля, убери с моих глаз эту добродетель.

― Мама, ты чересчур строга к моим поклонникам, — обиделась дочь, когда они остались наедине.

― Ничуть! Когда здоровый мужик к сорока годам не получает и ста рублей, то это трутень. Куда ему жениться? Если бы он уважал себя, то хоть и без диплома, а пошел бы на стройку, шофером — да мало ли куда? А у таких убогих и невесты должны быть убогие. Потому что им не муж нужен, а самец. Они в лепешку будут расшибаться, чтобы содержать таких трутней. Нет, Олечка, это не наш вариант.

― Но, мама, мне ведь двадцать пять!

― По нынешним временам — это не катастрофа. Конечно, не катастрофа, но плохо и то, что эти разговоры становились дежурными. Поистине, у кого что болит… Бывает, прильнут они на весь вечер к телевизору и словом не перекинутся, потому что всякие беседы рано или поздно перескакивали на эту злополучную тему. И ни сна потом, ни покоя. Так не лучше ли молчком отсидеться?..

Дело шло к конфликту, и он бы наверняка произошел, если бы не приезд Константина Васильевича — родного брата Нины Васильевны. Ни телеграммы, ни звонка — явился и, как говорится, прошу любить и жаловать. Был он чуть постарше Нины Васильевны, богатырского сложения, громкоголосый, увенчанный красивой сединой. Протопав к столу, он вывалил на него с десяток разнокалиберных пакетов и только потом, скинув полушубок, робко и нежно поцеловал Нину Васильевну в щеку.

― Здравствуй, Нинуля! — пробасил он. — Заждалась, поди?

— Да, годочков семь не виделись. Или шесть?

— Не считал. — Константин Васильевич грузно повернулся. — А где моя племянница?

― Дядя Костя, я сейчас, — услышал он голос из ванной. — Здравствуйте, миленький дядя Костя! Я сейчас.

— Одна? — тихо спросил он у сестры.

Нина Васильевна кивнула головой и горестно развела руками. Тут из ванной выскочила Оля и с разбега бросилась в открытые объятия Константина Васильевича.

― Ну, здравствуй, здравствуй, племянница, — густым голосом проговорил он, слегка расстроганный теплой встречей. И приказал — А ну, поворотись-ка, дева красная.

Оля послушно и лихо крутнулась на каблучке, не забыв при этом состроить дурашливую гримасу.

— Ну как?

— Красавица! От парней-то, небось, отбоя нет?

— От женатых. Нынче ведь зачем женятся? Не знаете? Чтобы жене изменять. Вот так.

— Оля! — строго сказала мать.

— Ишь какая ты шустрая! — не то удивился, не то восхитился Константин Васильевич. — Все мы, значит, на одну колодку, по-твоему?

— Не все, конечно. А у вас как на целине с супружескими изменами?

— А мы про это только в кино видим.

— Ой! — не поверила Оля.

— Ой не ой, а семьи у нас верные, — назидательно сказал Константин Васильевич и вдруг улыбнулся, совсем не к месту припомнив историю, случившуюся в студенческие годы. После стипендии они всем курсом наведывались в модное кафе. В этом кафе была своя примечательность: всегда пьяный Игнат, или, как он сам себя называл, «малопьющий художник». Почему малопьющий?

— Потому что, — гордо объявлял Игнат, — сколько я не выпью, мне все мало.

Так вот этот художник однажды подсел к студентам и печальным голосом сказал:

― А я, ребята, прощаюсь сегодня с этой жизнью. Никто ему, конечно, не поверил. Стали спрашивать, мол, почему да что случилось, а он — бряк паспортом об стол и чуть не плача сообщает:

― Читайте сами. Женился я, братцы-кролики. Сегодня женился.

Смотрим — и правда штамп в паспорте. Ну как тут не порадоваться за человека?! Поднатужились студенты и отпраздновали новую жизнь художника.

А дальше, как в сказке. Приходят через месяц студенты, а художник Игнат пьян пуще прежнего.

― Игнат, у тебя ведь медовый месяц, — с укоризной напомнили ему.

Игнат — в слезы.

― Сам знаю, братцы-кролики. — Игнат рукавом потер глаза. — Но я ведь ее адрес потерял. И через милицию не могу найти. Она в нашем городе не прописана…

Константин Васильевич рассказал эту историю и с удовольствием повторил концовку про утерянный адрес.

— Враки все это, — не поверила Нина Васильевна.

— Ниночка, клянусь, — приложил руку к груди Константин Васильевич, уверенный, что всякая история гораздо смешнее, если она не придумана, а случилась на самом деле. — Кстати, Нинуля, пора и самобранку развернуть.

— Прости ты, Костя, ради бога, — спохватилась Нина Васильевна. — Совсем голову потеряла. Да и что взять с пенсионерки?

— Ты — на пенсии? — не поверил брат.

— А я разве не писала? Шестой месяц…

— В твои-то годы, с твоим-то здоровьем?!

— Какое тут здоровье! — махнула рукой Нина Васильевна. — Ты, что ли, на пенсию не собираешься? Или на целине другие законы?

— Не думал пока об этом. Кстати, что вы заладили: целина да целина. Нет никакой целины. Распахали мы ее, матушку. Почти тридцать лет назад. Вы ведь свой город станицей не называете?

— Ну как-то привыкли все. А потом слово хорошее — целинники.

— Хм, привыкли. Ты, наверное, не поверишь, Нина, но после института я чуть ли не со слезами поехал в совхоз.

— Это ты-то со слезами? Ни за что не поверю.

— Точно, Нина. За работу я не боялся, голова, слава богу, на плечах есть. А думаю, чем я вечерами-то после городской жизни заниматься буду? Ни кино, ни театра, ни книг. Это сейчас мы короли и нам не надо бить стекла, чтобы попасть на концерт приезжей певички…

— Ну и чем ты занимался? Не отвлекайся.

— Нинуля, я жил. Понимаешь, я жил. Мне каждый наш воробьиный шажок был в радость. Я первые четыре года в отпуск не ездил, не хотел. Боялся, а ну как я в стороне от какого-нибудь дела останусь… Стоп! — сказал сам себе Константин Васильевич и улыбнулся. — Меня в это время жена по носу щелкает, чтоб не хвастался. А я ведь не виноват. Хорошо у нас там!

— На целину агитируете? — не утерпела Оля.

— Опять двадцать пять. Да нет у нас, Оленька, целины! Нет землянок, палаток, шпаны у нас нету…

— Перевоспитали?

― Да, можно и так сказать. Ну, а кто не поддавался, тем под зад коленом — и будь здоров.

Между делом Нина Васильевна расстелила крахмальную парадную скатерть, споро, и вроде бы не выходя из комнаты, умудрилась приготовить два-три салата, наложила в глубокие тарелки соленья, нарезала сыр, колбасу и напоследок, если, конечно, не считать дразнящего мясного запаха из кухни, украсила стол двумя бутылками сухого вина. Константин Васильевич с удовольствием потер ладони и подсел к столу.

— Итак, на чем я остановился? — спросил он.

― Под зад коленом — и будь здоров, — подсказала племянница.

— Оля! — сказала Нина Васильевна.

— Да-да, так оно и было, представьте себе. И это как закон. К любому большому делу обязательно примазывается и дрянь. Но проходит время, и совсем становится ясно, что дрянь есть дрянь. Дряни делается неуютно, что ее раскусили, и она исчезает. На какую-нибудь новую стройку, где народу побольше и распознать ее, то бишь дрянь, труднее. А потом повторяется все сначала. Предлагаю тост за встречу с милыми родственниками.

— За встречу, дядя Костя!

― Красиво ты рассказываешь, Костя, — отпив глоток из фужера, сказала Нина Васильевна. — Все-то у вас гладко, все-то у вас хорошо. Неужели никаких проблем?

― Ну почему? — чуть ли не обиделся Константин Васильевич. — Есть проблемы, сколько угодно. Но, понимаешь, это наши текущие, рабочие проблемы. Построить свой завод, комплекс отгрохать, сад, наконец, разбить, чтобы спекулянты не драли с нас три шкуры…

Дядя Костя, а у вас молодежь хиппует?

— Что, что?

— Молодежь, спрашиваю, хиппует? Ну, когда у парней патлы до плеч, носят всякую рвань, музыка у них своя, кумиры иностранные.

Константин Васильевич откинулся на спинку стула и рассмеялся.

— Интересное словечко, хиппует. Мы-то думаем, они за модой следят, а они, получается, хиппуют. Честно скажу, проклевываются кое-где. Немного, но есть. Не то что в городе. Представь, Нинуля, иду я сейчас от гостиницы…

— Родни, что ли, нет, опять гостиница! — посетовала Нина Васильевна.

— Не перебивай! Иду мимо тысячи окон, мимо ста балконов — и что я слышу из комнат? Ну хоть бы кто по-нашему, по-русски, песню пропел. А то все по-английски, по-французски и черт те знает по-каковски блажат! Стыд-то какой! Наши песни весь мир ценит, композиторы у нас величайшие, деды да бабки какое чудо для нас сохранили… А мы все это по боку и признаем только иностранное. Скажи, Оля, прав я?

— Как сказать…

— Скажи, как есть. Ну, например, когда ты сама в компании песни пела?

— Признаться, давненько, — после раздумья сказала Оля. — Да и де принято как-то сейчас. У всех магнитофоны, стереофоны, кассеты всякие, пластинки… Слушаем, танцуем — все равно ведь лучше не споем.

Да, все так. И все эти вечеринки, подумала Оля, как близнецы. Дамы и кавалеры курят без продыха, ревет и стонет музыка, из разговоров слышны одни междометия, танцуют все скопом, а под конец бала какой-нибудь потный ухажер норовит уединиться с партнершей хотя бы на балконе. Как-то на Новый год Оля пришла в компанию в маскарадном костюме. И весь вечер просидела как на еже, ловя удивленные взгляды. Да что удивленные! Смотрели глазами, будто в треугольнике увидели два тупых угла. Неужели поотшибало у всех хороший вкус к развлечениям? Мысли Оли прервал голос Константина Васильевича:

— Если б ты знала, какая певунья твоя мама.

— Мама?! Шутите, дядя Костя. Мама, это правда?

― Была певуньей, дочка, была.

— Ну и дела! — протянул Константин Васильевич. — В голове не укладывается. Знаешь, Оля, за что раньше невест любили? За косы длинные, за голос певучий, за трудолюбие. Ну еще за что?

― За скромность девичью, — подсказала Нина Васильевна.

— Верно, скромность в большом почете была, — согласился гость.

— А сейчас все наоборот, — складывая в стопку тарелки, проговорила Оля.

― К сожалению. Косы — долой и чем раньше — тем лучше, голоса у курящих женщин, что им в пору медведей в мультфильмах играть, ну а трудолюбия еле-еле от получки до аванса хватает.

― Дядя Костя, а про скромность?

― Не берусь судить. Это от воспитания, от культуры человека зависит.

Константин Васильевич подошел к окну, привлеченный громоподобным тарахтеньем мотоцикла. Какой-то парубок в красном шлеме что есть мочи гонял его по двору, уверенный, что сбившиеся на балконах пешеходы вскидывают руки лишь для того, чтобы поприветствовать его, Федю, в самый разгар переходного возраста.

― Да, от культуры человека, — повторил Константин Васильевич.

― И от окружающей среды. Ученые говорят: микросреды… Да, дядя Костя, не в восторге вы от нашей молодежи. А в газетах-то по-другому пишут: образованные, культурные, талантливые… Под стать веку — атомному, космическому. Что скажете на это?

― А то и скажу: согласен я с газетами. Не удивляйся, тут нет никакого противоречия. С сегодняшними делами и в совхозе, скажем, и в министерстве, да где угодно, нам без вас не управиться. Потому что вы образованные и талантливые. Мы и отцы наши создавали атомный век — вам его двигать дальше. Это закон природы. Но я о другом хочу сказать. Не слишком ли вы поторопились обрезать косы и тащить в дом песни, в которых ни бельмеса не смыслите? Я думаю, мы должны беречь и с каждым днем ревнивее беречь то, что принадлежит только нам. Да, есть мода, веяния, влияния. Мы отдаем и должны отдать всякой моде сколько ей положено. Но не более того. Дальше — свято. Потому что оттуда, из веков, произросли мои предки, моя правда, мое понимание любви и ненависти. А это — свято… Что-то ты приуныла, Оля. Или не согласна?

― Согласна, да не совсем. Давайте я заменю тарелочку. Мне показалось, дядя Костя, что всю вину за какие-то нынешние несуразности несем только мы. Это так?

— Не сказал бы, — засомневался Константин Васильевич.

— Нет, так. — Мы не поем и не знаем наших песен, увлекаемся иностранщиной, забили квартиры магнитофонами, курим, работаем от сель до сель…

— Оля, это ведь касается не всех. Но какая-то часть молодежи…

— Я еще не закончила, дядя Костя.

— Посмотрите-ка, какая ершистая!

— Так вот, дядя Костя, во всех этих грехах, в которых вы обвинили какую-то часть молодежи, — передразнила Оля Константина Васильевича, — виноват — знаете кто? Встаньте, пожалуйста, из-за стола.

Оля подошла к чуть растерявшемуся родственнику, взяла его под руку и подвела к зеркалу.

― Кого вы там видите?

Константин Васильевич слегка поправил прическу, картинно развернул плечи и, настраиваясь на шутливый лад, ответил:

— Я вижу главного инженера совхоза «Победа» Константина Васильевича Чубова. Как говорится, собственной персоной.

― Очень приятно. — Оля сделала книксен и торжественно продолжила. — Товарищ главный инженер совхоза «Победа» Константин Васильевич Чубов, в этом виноваты вы!

— Я?! — отпрянул от зеркала Константин Васильевич.

― Вы и ваши сотоварищи, — подтвердила Оля.

— Требую доказательств.

― С превеликим удовольствием! Я от имени своих сверстников спрашиваю: зачем вы мне купили магнитофон?

Константин Васильевич посмотрел на свою сестру и, расценив ее кивок, как предложение принять игру, ответил:

― Ты закончила десятый класс — это событие в жизни. Мы решили сделать тебе памятный подарок. Но мы и сами не против послушать хорошую музыку. Ты, надеюсь, не возражаешь?

— А джинсы за двести рублей?

— Но ты ведь сама сказала, что сегодня на улицу выйти удобнее голой, чем без джинсов. Говорила?

― Неплохо, — улыбкой оценила Оля шутку Константина Васильевича. — Пойдем дальше. Почему вы решили, что мое призвание быть агрономом и изо всех сил толкали в этот институт?

— Трудно сказать… Но твои скромные успехи в школе…

— Стоп, дядя Костя! А почему обязательно институт? Почему не стройка, не завод, не училище, наконец?

— Лично я бы не возражал…

— А много ли таких? Раз-два и обчелся. Потому что сегодняшние мамаши и папаши снят и во сне видят, как их чада получают дипломы. А толку-то от этих дипломов?! Работа для многих постылая, нелюбимая, но зато у нас дипломы.

― Оля, это жестоко с твоей стороны, — вступила в спор Нина Васильевна. — Разве не справедливо, что родители желают своим детям судьбы более счастливой, чем была у них?

— Но одно дело желать, а другое… втискивать нас в эту судьбу. И какими средствами? Блат, подарки, взятки… Ведь и я попала в институт по протекции.

― Ну и что ты предлагаешь? — спросил Константин Васильевич.

Оля подошла к столу, отпила из бокала глоток вина и задумчиво проговорила:

— Не знаю. Но в одном уверена: не так вы нас воспитываете. Не так. Под одну гребенку, по шаблону, сюсюкаете с нами… А потом удивляетесь: песни забыли, на импортные тряпки кидаемся, свою семью создать не умеем. Да и не знаем, впрочем, как ее создавать. Одним словом, спасибо, дорогие мои, за родительскую заботу!

Воцарилась тишина. У Нины Васильевны лицо сделалось плачущим, она порывалась что-то сказать, но слова не шли, рукой она показала на брата, призывая его заступиться, не оставлять последнее слово за Олей. Константин Васильевич будто не заметил этого жеста.

— Так, так, — сказал он и запустил большие пальцы под лацканы пиджака. — Ловко ты разобралась в жизни, племянница! Выходит, надо было сызмальства пороть вас, держать на воде и ржаном хлебе, ходили чтобы в отрепье…

― Это крайности, дядя Костя!

Константин Васильевич сделал вид, что не слышал реплики.

— Ходили чтобы в отрепье и сами себе по сердцу выбирали институты. Так, Оля?

— Не так. Все хорошо в меру, и вы это прекрасно знаете.

— Ах, в меру?! Ну тогда расскажи мне про эту меру.

Может, формула есть такая, а может, где в учебниках она описана. Что-то не слышу твоего голоса. И не услышу. Потому что нет ее, этой меры, ни в формулах, ни в учебниках.

― Скажите, что она в жизни, — запустила шпильку Оля.

― Ты не далека от истины. Да, мера эта есть. И она есть у каждого человека. Знаешь, как она называется? Совесть. Твоя совесть.

— А вы мне изобразите формулу совести.

― Изобразить? Могу и изобразить. Но для начала одно сравненьице. Как ты думаешь, племянница, твое поколение образованней, чем наше? Безусловно, образованней. Ну а с дедами и сравнивать не приходится. А что такое образованность? Это кругозор. И вот на твой кругозор влияют тысячи книг, телевидение, радио, театр, кино… Имей в виду, ты получаешь информацию, а точнее, тебя учат жить самые умные люди на земле. Тебе нравятся не все книги, не все передачи. Ты говоришь: это глупо, это банально, это старо, это неинтересно. То есть ты имеешь свой вкус, свою позицию в жизни. А теперь я тебя спрашиваю: какое ты имеешь право обвинять нас в том, что мы тебя не так воспитываем? Где твоя образованность, где твои авторитеты, где твое личное осмысление сегодняшнего бытия?! Поторопилась ты нас обвинять, Оленька! Это мы должны спросить: почему вы лезете в трясину, когда у вас столько мудрых учителей? Почему? Что ты на это ответишь?

― Только одно. Что и у вашего поколения хватало подонков.

― Не спорю. И наша совместная цель, чтобы их с каждым годом, с каждым днем было все меньше и меньше.

― Ну и эрго? — с вызовом спросила Оля.

― Вывод, хочешь сказать? Вывод напрашивается такой. Только ты не улыбайся, пожалуйста. Потому что истина до удивления проста. Она звучит так: без труда не выловишь и рыбку из пруда. Вот такое эрго! А если его чуть-чуть расшифровать или, вернее, вникнуть в самую суть, то получится, что в нашем обществе нет ни одного фактора, который бы заставлял человека становиться дрянью.

— Словом, трудись и все придет.

— Да, трудись честно и все придет.

— И никаких проблем?

— Меньше будет проблем. Ты вот, Оля, съехидничала, что у нас в совхозе семьи верные. А ведь это действительно так. Потому что семьи создавались не в кафе и не на танцульках. Тебе, наверное, трудно понять, какое для нас было счастье выбраться из землянки, купить кухонный гарнитур, отправить пацанов в свою школу. Но стоит ли об этом?.. Про пуд соли — это точно сказано. А посмотри на сегодняшние браки. Сумасшедшие ресторанные свадьбы, отдельные комнаты или квартиры с гарнитурами, а то еще и машины в приданое. Где им, молодым, знать цену заработанному рублю, когда все преподносится на блюдечке. Залезай в постель и жди, когда родители жрать приготовят. Какая это семья? Ведь люди-то познаются в трудностях, в умении бороться с ними. Вот где проверяются мужья да жены. А когда приходишь на все готовенькое — что может связать жениха и невесту?

― Пустячок под названием любовь, — сказала Оля.

― Любовь — это повод к женитьбе, — убежденно ответил Константин Васильевич. — И мало кому удается растянуть ее на всю жизнь. За любовью в хорошей семье появляется другое чувство, великое чувство — уважение друг к другу. И оно навсегда, до конца. Ты согласна со мной, Нина?

Нина Васильевна кивнула головой.

― Согласна, Костя.

― А я не согласна! — демонстративно объявила Оля, поднимаясь из-за стола. — Не согласна я! Но от этих разговоров я, наверное, чокнусь.

— Оля! — запротестовала Нина Васильевна.

— Нет, точно чокнусь! Дядя Костя, у вас там что — другая планета, другая цивилизация? У вас молодоженов загоняют в землянки? Или после свадьбы дают им в руки кайло, чтобы они вместе преодолевали трудности? Так у вас?

— Оля, что за тон? — снова вмешалась Нина Васильевна.

— Пусть выскажется, видно, накипело.

― А я высказалась. Теперь ваша очередь. Только прошу иметь в виду, что на нашем да и на вашем календаре последняя четверть двадцатого века.

— Спасибо, учту, — с улыбкой согласился Константин Васильевич. — Но я не совсем понимаю, что ты хочешь услышать? Как у нас справляют свадьбы?

— Начните с этого.

— Хорошо. Свадьбы у нас шумные, многолюдные. С этого года всем молодоженам предоставляются отдельные квартиры.

— С гарнитурами?

— Да, вскладчину, как правило, покупаются гарнитуры. Кайло ни жениху ни невесте мы не даем — у каждого своя работа.

― А где трудности, с которыми надо бороться? Константин Васильевич посмотрел па Нину Васильевну, развел руками и улыбнулся:

― Племянница-то думает, прижала. — И повернувшись к Оле, продолжил. — В логике это называется подмена тезисов. Я рассказывал, Оля, о том, как создавались наши семьи. Наши. Но мы ведь не в вакууме живем. Дети смотрят на нас, учатся у нас, как строить семьи. Так что проколов у наших детей гораздо меньше. И как бы ты ни иронизировала, я убежден: нынешние браки потому столь недолговечны, что под ними нет прочной основы. А основа — это, как сама знаешь, не вздохи и не охи. А точнее не только вздохи и охи. Когда до женитьбы все идет гладко и благополучно — это далеко не залог крепкого союза. Далеко. Разве новость сейчас, что при первых невзгодах семейный катамаран разваливается на две части. Вот и получается, что материального благополучия для жизни маловато.

― Значит, впереди никакого просвета? — быстро спросила Оля.

― Трудная задача. — Константин Васильевич разрезал яблоко, раздал по дольке сестре и племяннице и повторил. — Трудная. А есть ли выход? Не знаю. Можно только предполагать, что количество неудачных браков сократится.

— Это что-то новенькое, — заинтересовалась Оля. — Почему?

― От нашей образованности. Туманно? Тогда слушай. Ты знаешь, я знаю, сестра моя знает, как много сейчас разводов. Какой отсюда вывод? Быть осторожнее, осмотрительнее. Ведь любой развод — это горе, драма. Мы не враги своим детям и поэтому сейчас во всех семьях родители внушают будущим женихам и невестам: не торопитесь, впереди целая жизнь. И поверь, Оля, они не будут торопиться. Браки повзрослеют, ну а это в свою очередь предостережёт от многих ошибок. Ведь браки в двадцать пять, тридцать лет намного надежней.

― Дядя Костя, а ведь это резонно, — чуть подумав, согласилась Оля.

— Более того, я думаю, что придет время, когда для тех, кто подал заявление в загс, будут проводиться… будут проводиться… не знаю, как и сказать. Ну что-то под вид сборов. Мы считаем нормальным свадебное путешествие. Ну а почему бы не сделать такое путешествие перед вступлением в брак. Представь, в каждом городе есть такой уголок, где целый месяц женихов и невест учат повара, психологи, врачи, экономисты, портные, няньки, вплоть до электриков. Принесло бы это пользу? Безусловно. Две или три тысячи рублей отдать на свадьбу нам не жалко, да-к неужели мы по сто рублей пожалеем, чтобы наши дети прошли вот такие житейские университеты.

— Костя, а ведь это очень дельная мысль, — сказала Нина Васильевна. — Ты написал бы об этом в газету?

Константин Васильевич шумно вздохнул:

― Времени нету. — Он почему-то посмотрел на часы. — Да и кто я такой, чтобы учить жить нашу образованную и культурную молодежь? Скажи, Оля?

— Я скажу, что мой дядя Костя — самый умный из всех дядей.

— Спасибо, племянница. А я в свою очередь…

Голос Константина Васильевича прервал резкий телефонный звонок. Оля быстро сняла трубку.

― Игорь, это ты? — спросила она и через секунду безразлично положила ее на рычаг. И словно по телефону ответила. — Нет, вы ошиблись номером.

— Игорь? — У Нины Васильевны поднялись брови. Кто это, Оля?

― Один мой знакомый, — равнодушно отозвалась дочь и неизвестно зачем присовокупила. — Кстати, женатый.

― О, господи! — покачав головой, прошептала Нина Васильевна. — Костя, хоть бы ты повлиял, что ли?

— Это артель «Напрасный труд», — сказал Константин Васильевич. — Вот если бы Оля согласилась в наш совхоз поехать, я бы ей там подыскал молодого да неженатого. Поехали, Оля?

― И не подумаю! Как-нибудь обойдусь без ваших механизаторов широкого профиля.

Константин Васильевич развел руками и театрально произнес:

― Извините, покорнейше, что я столбовую дворянку едва не обидел.

И снова вспыхнул диспут, бушевавший почти до полуночи. Увы, каждый остался при своем мнении. Константин Васильевич сказал!

— Подождем, Оля, когда тебя жареный петух клюнет. Нина Васильевна сказала:

― Порядочные мужчины на дороге не валяются.

Оля подытожила:

— Хоть вы и родные мне, а рассуждаете, как питекантропы.

На том и разошлись.

II

Нина Васильевна вернулась из похода по магазинам и сейчас раскладывала добычу по кухонным ящикам и отсекам холодильника. Нечаянно ее взгляд упал на газетный лист. Она отставила в сторону сетку с продуктами и присела на краешек табуретки.

— Кто бы мог подумать?! — вслух удивилась Нина Васильевна, пробегая глазами строчки. — Интересно. «Молодая женщина, русская, рост 170 сантиметров, образование высшее, с уравновешенным характером, но малообщительная, хотела бы познакомиться с мужчиной 30–32 лет, интеллигентным, добрым, со спокойным характером, желательно с высшим образованием. Буду признательна за письмо с фотографией. Писать по адресу»… М-да. Может, розыгрыш? Не похоже.

Нина Васильевна ладонью расправила газету, посмотрела название и снова углубилась в текст. Следующее объявление гласило: «Одинокая пенсионерка, 69 лет…» Батюшки, и ей женихи покоя не дают! «69 лет, рост 166 сантиметров, материально обеспечена, ищет спутника жизни примерно такого же возраста. Писать по адресу…» Посмотрим дальше. «Мужчина 40 лет, русский, рост 172 сантиметра, разведен…» Да, наверное, жена выгнала! «…материально обеспечен, любит активный отдых на природе, хотел бы познакомиться с женщиной 25–30 лет с серьезными намерениями, приятной внешности, без детей, любящей чистоту и порядок. Заранее благодарю за письмо с фотографией. Писать по адресу: Москва…» Ишь, какой любвеобильный! В Москве ему женщин не хватает! За нашими погнался.

Нина Васильевна, не расставаясь с газетой, прошла в комнату, села на диван и задумалась. Зазвонил телефон. Она сняла трубку,

― Да, Оленька… Пожалуйста, не задерживайся, я приготовлю на ужин голубцы. Кстати, тут появилась одна идея. Я потом все расскажу. Мне надо кое-что обдумать.

…Процес обдумывания, видимо, приближался к концу. На столе перед Ниной Васильевной лежали скомканные листы, но вот она в последний раз заглянула в газету и удовлетворенная отложила ручку.

― Итак, что получилось, — она подняла листочек на уровень глаз и с выражением прочитала — «Тихая, скромная девушка, с высшим образованием, 25 лет, приятной наружности, готова вверить свою судьбу неженатому, несудимому, непьющему, некурящему, негуляющему… нет, про негуляющего надо вычеркнуть… мужчине до 35 лет, интеллигентному, поклоннику театра, музыки, живописи, любящему внуков… Почему внуков? Детей!.. Буду признательна за письмо с фотографией. Писать по адресу…»

Монолог Нины Васильевны прервал щелчок дверного замка.

― Писать по адресу, — не поворачивая головы, повторила Нина Васильевна. — Оля, это ты?

― Конечно, я. А ты еще кого-нибудь ждешь?

― Могла бы и поприветливей. Посмотри-ка эту газету. Оля, расстегивая пальто, склонилась над столом.

― Куда смотреть-то? — спросила она.

― «Знакомства». Никогда бы не подумала, что наши газеты решатся на такое.

―Знакомства? — протянула Оля. — Нашла чем удивить. У нас одна кикимора выскочила по объявлению. Вот смеху-то было! В объявлении написала стройная, утонченная…

― А что тут смешного? По-моему, очень современно и в Духе времени.

― Да я не о том. В этой стройной и утонченной — шесть пудов весу. Хоть бы постеснялась. Ужин готов? Нина Васильевна неспешно собрала со стола бумажки, при этом трижды проницательным взором окинула Олю, решая, стоит ли начинать главный разговор и найдет ли этот разговор понимание. Нина Васильевна пришла к выводу, что рискнуть стоит.

― Сейчас будем ужинать, — сказала она. — Но сначала прочти эту страничку.

Наверное, ни один поэт не волновался столь явно за свое произведение, как Нина Васильевна, дрожащей рукой вручая дочери тетрадный листок. Оля взяла из вазы яблоко, впилась в него крепкими зубами и, не замечая или делая вид, что не замечает взвинченного состояния матери, равнодушно прочитала:

― «Уважаемая редакция». Интересно! — прокомментировала Оля первую строку. — «Прошу опубликовать мое объявление под заголовком «Знакомства». — Оля прекратила жевать и строго посмотрела на Нину Васильевну. — Ма-ма!

Нина Васильевна стушевалась. Она замахала руками и срывающимся голосом попросила:

— Читай, доченька, читай. Дальше будет лучше.

— Ну хорошо. «Тихая, скромная девушка…». Это я тихая, скромная девушка?! Мама, окстись! Да я ведь бандит в юбке. Гангстер! Мафиози! Да я… — Оля горящими глазами порыскала по столу, схватила нож, на пиратский манер вставила его в зубы и мягко шагнула к матери. — Я тихая, скромная девушка, р-р-р!

Нина Васильевна с ужасом следила за дочерью, а когда та с ножом в зубах по-кошачьи двинулась в ее сторону, не выдержала и стремглав бросилась на кухню.

— Олька, ты совсем сдурела! Прекрати!

— Я тихая, я скромная…

В этот момент дверь распахнулась и на пороге появился щупленький, ясноглазый паренек с чемоданчиком в правой руке. Улыбка, заготовленная на его лице, при виде Оли померкла, сошла на нет, уступив место растерянности. Он было подался назад, но тут Оля вынула изо рта нож, все еще играя, поклонилась гостю и великодушно предложила:

— Проходите. Хотите познакомиться с тихой, скромной девушкой?

Паренек мгновенно переключился на Олину волну. Он ответил:

— С удовольствием! Но где она, покажите? Хм-м, — одобрила Оля.

— Оля, кто там? — раздался голос Нины Васильевны,

— Гомо сапиенс.

— Кто, кто? — Нина Васильевна вышла из кухни и воззрилась на пришельца. — Вы к кому?

Паренек поклонился.

— Видимо, к вам. Я — телемастер.

— Наконец-то! — всплеснула руками Нина Васильевна. — А мы вас ждали на прошлой неделе.

Еще как ждали, хотелось добавить Нине Васильевне. До ломоты в пальцах пришлось ей накручивать диск телефона, пока она вызвонила мастера, чтобы он в урочный день и час исполнил свою работу. А он — нате вам! — явился не запылился спустя неделю. Напрашивается аналогия: если бы сантехники, электрики, телемастера приходили на свидание к девушкам, как на выполнение заказа, то на месте условленных встреч они бы обнаруживали гражданок давно вышедших из моды. А может, и из жизни.

И где логика, скажите? Сегодня за простой вагона — коробки на железных колесах — платятся громадные штрафы, а вот если в подъезде по три дня, ожидаючи мастера, простаивает рабочий человек (в это время простаивает его миллионнорублевый станок), то с представителя сервиса и гривенника не слупишь. Ладно, хоть пришел.

— С прошлой недели ждете? Значит, тем радостней должна быть наша встреча, — бесхитростно сказал телемастер и улыбнулся. В следующую минуту он деловито снял пальто, распахнул на стуле чемоданчик и, как бы предвкушая приятную работу, потер руки. Спросил — На что жалуемся, хозяюшки?

— Это в каком смысле?

— Что с телевизором? — уточнил мастер.

— Ни звука, ни изображения.

— Прекрасно! — порадовался мастер. — И давно?

— Недели две.

— Прекрасно! Сейчас мы вашему телевизору сделаем хара-кири. Ох и сделаем!

— Это как: хара-кири? — в голосе у Нины Васильевны прозвучали тревожные нотки.

— А это значит, потрохи — на стол, а там посмотрим, много ли лишних деталей останется.

— Молодой человек…

— Мама, да он ведь шутит. Пойди займись ужином. Мастер распечатал телевизор, помычал, разглядывая схему, и, видимо, по укоренившейся привычке работать разговаривая или разговаривать работая, без особого интереса спросил:

— А молодая хозяйка случайно не артистка?

— С чего это вы взяли?

— Ну, а кто бы еще с ножом в зубах после работы бегал?

— А-а, — чему-то своему улыбнулась Оля. — Это я стрессовое состояние снимала.

— Это хорошо, когда стрессовое состояние снимаешь, — бездумно ответил молодой мастер, ковыряясь отверткой в телевизоре. — А почему с ножом?

— Проучить ее хочу.

— Правильно, почему бы и не проучить. Постойте, — насторожился мастер, — кого проучить?

— Маманю.

— А… а в чем она провинилась?

— Взгляд у нее сегодня нехороший. Я ее ножичком — бжик! — она и подобреет.

Мастер от неожиданности едва не выронил отвертку. Потом выглянул из-за телевизора, пытаясь по лицу девушки понять: не розыгрыш ли? Оля с самым серьезным видом изучала журнал. Мастер слегка ошарашенно спросил:

— А если мой взгляд н-не понравится?

Оля поднялась с дивана и равнодушно через плечо сказала:

― Я не смотрела в вашу сторону.

— Ну, а если…

― Ну, а если не понравится, трахну чем-нибудь по башке и привет!

― От кого привет? — обалдело спросил мастер.

― Какой несообразительный! — Оля покачала головой. — Если я трахну, то, значит, и привет от меня.

― Ясненько! А г-где вы работаете? — сглотнув слюну, спросил мастер.

― Я? Ха-ха-ха! Да нигде. Мы на особом счету у государства.

― Кто это — мы?

― Не понятно, да? Вот сейчас возьму…

― Хозяйка! — вдруг громовым голосом пророкотал щупленький телемастер и, когда Нина Васильевна зашла а комнату, попросил. — Сядьте, хозяйка, между нами, а то мне ваша дочь совсем голову заморочила. Ага, вот здесь и сидите смирненько. Тихонько, смирненько…

Нина Васильевна непонимающими глазами смотрела то на мастера, то на Олю и, так и не угадав причину случившегося, спросила у дочери: Что произошло?

― Ничего. Сидели, разговаривали, — она кивнула на мастера, — я ему кое в чем призналась.

― В чем призналась? — встревожилась Нина Васильевна. — Оленька, он ведь посторонний человек.

― Вот постороннему и призналась, — удовлетворенно подтвердил мастер и молодцевато вытянулся за телевизором. — А своим зачем признаваться? Свои и так все знают, — многозначительно добавил он и посмотрел на Олю. Услужливая память подсказала представителю сервиса уйму самых невероятных ситуаций, в которые попадали он сам и его коллеги. Разве забыть ему сверхвежливую бабулю, которая перед работой напоила его чаем с шанежками, а когда он прошел в гостиную, к телевизору, замкнула дверь и вызвала наряд милиции. Телевизор у бабули оказался исправным, и ему долго пришлось доказывать, что он не вор-домушник, а всего-навсего рассеянный телемастер, который по ошибке захватил наряд полугодичной давности. Совсем мало приятных воспоминаний оставила и встреча с мужем-ревнивцем: он на его глазах курочил телевизор и заставлял мастера немедленно устранять поломку. А если бы подвела квалификация?! В том смысле сегодняшний вызов представлял минимальную опасность.

— Своим зачем признаваться? — повторил он. — Свои и так все знают.

Оля вспыхнула и, бросив журнал на диван, удалилась на кухню. Нина Васильевна проводила ее взглядом, шумно вздохнула и скрестила на груди руки.

— Все-таки, что здесь произошло?

Мастер, как завороженный, смотрел на руку Нины Васильевны, перехваченную бинтом. Та, почувствовав упорный взгляд, заерзала на стуле.

— Что вы так смотрите? И вообще, вы пришли телевизор ремонтировать…

— Хозяйка, что у вас с рукой?

— С какой рукой?

— С левой. Где бинт.

— Ничего. Обычные кухонные дела. Порезалась.

— Порезались, — удовлетворенно заключил мастер. — А как это произошло?

— Не помню.

— А рядом с вами… дочурки не было? — вкрадчиво поинтересовался телемасгер.

— Была. Она меня и зацепила нечаянно.

— Нечаянно, — осклабился мастер. — Ножичком.

— Точно. Мы чистили картошку, Оля кого-то уморительно скопировала, я засмеялась, вскинула руки и — бжик…

Жест Нины Васильевны был копией олипого, когда она демонстрировала мастеру, как владеть ножиком. Мастер огромным носовым платком утер лицо и с опаской посмотрел на дверь, ведущую в кухню.

— И давно она так уморительно… бжикает? — ткнул воображаемым ножичком телемастер.

— Что вы сказали?

— Я говорю, давно она у вас, — мастер недвусмысленно крутнул пальцем у виска, — с приветом?

— Это как понимать? — В голосе Нины Васильевны прозвучали отдаленные, почти мурлыкающие интонации тигрицы.

― Я, конечно, сочувствую… Такая с виду симпатичная, образованная и…

— Что «и»? — короткая реплика не позволила повторить голос большой кисы, но зато поза была весьма красноречивой.

― Я думал, это только в книжках… Образованная, симпатичная и такая… чудовище!

— Что-о-о?! — сказала мама-тигрица и…

Ну, а дальше все было так, как должно быть. Двери, оказывается, можно открывать не только руками, но и спиной, пальто надевать не обязательно в прихожей, тем более, что у подъезда места значительно больше, что же касается инструмента телемастера, то при помощи магнита он его собрал па лестничной площадке за каких-нибудь два часа.

Оля сначала смеялась, а потом вдруг накатила грусть. Она вышла па балкон и сказала:

―Товарищ телемастер, приходите к нам еще раз.

И почти не удивилась, когда щуплый телемастер спокойно пообещал:

— Обязательно приду. Но только со взводом автоматчиков.

III

Время тянулось нудно, как в самолете. Десять раз было говорено и переговорено, где сядет Оля, как она встретит гостя, когда предложит ему чай… По сценарию получалось, что минут через тридцать-сорок позвонит Нина Васильевна и, если в трубке услышит «нам так интересно», должна немедленно взломать дверь. Но если и не взломать, то все равно действовать как по сигналу «SOS». Другой пароль: «мы пьем чай» или «мы собираемся пить чай». В этом случае мама может не суетиться, потому что дочь целиком владеет инициативой.

— Мама, — сказала Оля, взбивая прическу у зеркала, — а если я не смогу подойти к телефону, что тогда?

― Это почему? — медленно спросила Нина Васильевна, прокручивая в голове сразу сто вариантов.

— Ну мало ли… Кавалеры нынче всякие бывают. Заломит руки и — прощай молодость.

— Глупости! Это ведь не шпана какая-нибудь, а солидные люди.

— Мое дело предупредить.

Нина Васильевна тяжело опустилась на стул и сокрушенно проговорила:

— Оля, что ты со мной делаешь? Ты хочешь мать до инфаркта довести? В таком случае я никуда не уйду. Буду сидеть на этом стуле и…

— Мама!

― Что ты предлагаешь? — Нина Васильевна мельком взглянула на часы. — О, господи, через десять минут он заявится. Как его? Ах да, Вадим Сазонович! Неужели этот Вадим Семенович, научный работник, способен на вероломство? Я ухожу, ухожу со спокойной совестью.

Нина Васильевна резко сорвала фартук, кинула его на диван, но сообразив, что ему тут не место, отнесла на кухню.

― Я спокойна, я спокойна, как сфинкс, — то и дело повторяла она, и лишь металл в голосе выдавал ее истинное состояние. Наконец она собралась и, перед тем как шагнуть за порог, предупредила. — Если я услышу «нам так интересно», то, клянусь, одним научным работником в нашей стране будет меньше.

Нина Васильевна ушла. Оля задумчиво и совсем не по-женски, сложив руки за спиной, дважды обошла вокруг стола, остановилась перед зеркалом и, как о чем-то давно решенном, сказала:

― Дура я набитая!

Будто кто ждал этих слов за дверью, потому что сразу заверещал звонок.

― Войдите.

Дверь стремительно распахнулась, и перед Олей предстал темноволосый крепыш в синем вельветовом костюме.

— Точность — вежливость королей, — с улыбкой сказал он, пальцем постучав по корпусу часов.

— В таком случае, здравствуйте, ваше величество.

— Нормально, это мне нравится. Позвольте? — Крепыш галантно поцеловал Оле руку.

― Благодарю, садитесь, пожалуйста, Вадим Сазонович. Теперь Оля могла рассмотреть своего визави. Говорят, самая незапоминающаяся внешность у разведчиков, которых в случае провала называют шпионами. Так вот, у Вадима Сазоновича была самая обычная физиономия. Все вроде бы на месте, и в то же время смотришь, как в дыру. Поправив стрелку у брюк, Вадим Сазонович проговорил:

― Я понимаю ваше смущение, Ольга Максимовна, и поэтому позвольте нить разговора, так сказать, взять и свои руки?

― Не возражаю. Но, может быть, я поставлю чай?

― С удовольствием.

Оля отстучала каблуками на кухню, провожаемая архи-заинтересованным взглядом Вадима Сазоновича. Удовлетворенно кашлянув, он поднялся с дивана и подошел к книжному шкафу. Через полминуты Вадим Сазопович подытожил:

— А всемирочки-то нет. И раритетиков не вижу.

— Простите, что вы сказали?

― Я говорю, а не поставить ли нам музыку? Оля вышла из кухни.

— К сожалению, магнитофон забарахлил.

— Вот что значит в доме нет хозяина! — удовлетворенно воскликнул Вадим Сазонович.

Оля расставила на столе чашки, придвинула гостю сахарницу, раскрыла коробку конфет и спросила:

— Вам покрепче?

А в мыслях промелькнуло: «Господи, и на кой он мне сдался этот чаехлеб! Шугануть бы его… Нельзя. Сама вроде бы зазвала. Ах, мама, мама!»

― На ваш вкус, Ольга Максимовна, — откуда-то издалека услышала она и снова подивилась взгляду гостя. Не глаза, а ценники. Сейчас он на свет рассматривал чашку, определяя качество фарфора. Подытожил: — Саксонский. Итак, я беру нить разговора в свои руки. Это ваша квартира?

— Нет, мамина.

— Нормально! — без энтузиазма прокомментировал сообщение Вадим Сазонович. — Пойдем дальше. Замужем, простите, не бывали?

— Не приходилось, хотя…

― Что хотя? — быстро спросил Вадим Сазонович в предвкушении пикантного признания.

Оля подержала паузу, отпила глоток чаю и сказала:

― Хотя… хотела бы.

― Нормально! — растянул губы в кислой улыбке потенциальный жених. — Я в том смысле, что это нормальное желание. А мне, Ольга Максимовна, не везет. Все какие-то мымры попадаются.

— И часто не везет?

— Понимаю, тут хвастать нечем, но я обжигался трижды. И странная закономерность: когда ухаживаешь, предложение делаешь и все с цветочками да с конфетками — не девушки, а золото. Но зато после загса, хоть караул кричи. За один месяц в мымру превращается. Только прошу не беспокоиться, Ольга Максимовна, официально я совершенно бездетный. Алиментов никому не плачу и платить не собираюсь.

Вадим Сазонович манерно оттянул мизинец и потрогал им несуществующие усы. Жест был до такой степени некстати, что Оля почувствовала раздражение.

— Я коплю на машину, Ольга Максимовна. И, между нами говоря, близок к цели. Сейчас это модно. Простите, а у вас есть машина?

Оля, чтобы не выдать свои чувства взглядом, прикрыла глаза рукой.

— Есть, — ответила она спокойно. — «Мерседес-бенц» последнего выпуска.

— Нормально, — привстал со стула Вадим Сазонович. — Наверное, оттуда привезли? — Он кивнул головой.

— Оттуда. И кое-какие сбережения есть. Доллары, фунты, сертификаты.

Вадим Сазонович так и замер, зависнув над стулом. Потом нетвердыми руками подтянул к ноге портфель, раскрыл его и выложил на стол коробку конфет и букетик цветов.

— Это вам, Ольга Максимовна. За разговором чуть не забыл про подарочки.

Настроение у гостя улучшилось. Вежливая улыбка преобразилась в обволакивающе-значительную, тембр голоса зазвучал проникновеннее, глаза слегка затуманились.

— А я все думаю: чей это мерседес бегает по городу? Кстати, за рулем сидел мужчина.

— Это мой дядя.

— А вы, я посмотрю, широкая натура: кому-то доверить мерседес…

В любой другой ситуации Оля бы совершила антиобщественный поступок, но не в этой. Она всеми фибрами презирала гостя с глазами-ценниками, презирала себя за то, что согласилась на эту авантюру с объявлением. Оля сказала:

— Вадим Сазонович, а ведь вы написали не только мне.

Вадим Сазонович откинулся на стуле и рассмеялся.

— Нормально! В проницательности вам не откажешь. — Он неожиданно посерьезнел — Да ну их всех, знаете, куда?.. Сейчас я на ваших глазах весь список… Хотите?

— Конечно, хочу.

Снова руки Вадима Сазоновича нырнули в портфель, извлекли на свет какие-то листочки и с ожесточением разорвали их на клочки.

— Вот так мы! Вот так, — приговаривал он. — Мне никого не надо. А теперь, что я должен сделать?

Ольга поднялась со стула и, уверенная, что скажет эту фразу с презрением, вдруг сорвалась на крик:

— А теперь идите вон!

Вадим Сазонович ничего не понял: по лицу его пробегали то жалкая улыбка, то испуг, то зачем-то хмурились брови.

— Нормально! — громко прошептал он.

— Вон. я сказала! — Оля выбежала на кухню и не видела, как пришелец судорожно сгреб в портфель цветы и конфеты, а секунду поразмыслив, смахнул туда и бумажные клочки. В дверях он крикнул, доведя свой голос до обличающего рокота:

— Мерседес-бенц! Да у такой дуры, как ты, велосипеда никогда не будет. Мымра!

Когда пришла мать, Оля уже не плакала. Но по хмурому виду дочери Нина Васильевна догадалась о ее состоянии.

— Это я во всем виновата. Прости, дочка, — со вздохом проговорила она.

Оля закусила губу и ничего не ответила.

― Если хочешь, то я никуда не буду уходить. Порядочный поймет, ну а если какой прощелыга заявится, то я найду, что ему сказать.

— Хватит, мама. Я никого не хочу видеть: ни прощелыг, ни порядочных.

― Как знаешь, — покорно отозвалась Нина Васильевна и настороженно посмотрела в сторону двери. Оттуда послышались какое-то шарканье, кашель и следом громкий стук в дверь.

― О господи, кого это нелегкая принесла! Звонок ведь есть, — удивилась Нина Васильевна и громко разрешила: — Войдите!

В ответ — стук в дверь. Нина Васильевна вскинула глаза на часы, пожала плечами и сама открыла дверь. Слегка посторонившись, она пригласила:

— Входите, пожалуйста!

Оля уловила растерянность в голосе матери. Она повернула голову и увидела, как чья-то нога с трудом преодолела порог, а потом появился и ее владелец: сухой смуглый старик с клинообразной седой бородкой. Из-под белых бровей неожиданно светились молодые глаза. Он подал Нине Васильевне руку и сказал:

— Здравствуйте, уважаемая хозяйка. Как ваше здоровье?

― Спасибо, пока не жалуюсь.

― Здоровы ли дети? — мелкими шажками подходя к Оле и подавая ей руку, спросил он. — Вижу, дочка, по глазам, что ты здорова и приветлива.

― Садитесь, пожалуйста. — Оля пододвинула стул. ― Спасибо, дочка. — Гость сел, осваиваясь посмотрел по сторонам и лишь потом заговорил: — Думаю, что уважаемые хозяйки удивляются: зачем это, скажут, старый Курмантай Джаксыгельдинович…

— Ой, батюшки! — всплеснула руками Нина Васильевна.

— Понимаю, хозяйка, — кивнул головой Курмантай Джаксыгельдинович, — что трудно будет со мной разговаривать. У нас, у казахов, принято к пожилому человеку обращаться так: если он Абильмажин — зови его Абике, если Сапаргали — Саке, если Курмантай, как меня, зови Куреке.

— Ку-ре-ке, — улыбнулась Оля. — Дядюшка Куреке.

— Видишь, как просто. Но если человек неуважительный, глухой к старшим, он может глупость сказать. — Глаза Куреке озорно блеснули. — Знаешь, как мне однажды сказали? Дедушка Кукарек. А я ему говорю: почему Кука-рек? Я ведь не петух.

Гость, судя по всему, любил над собой подтрунивать и был доволен, когда его шутки вызывали смех.

— Веселый вы человек, дядюшка Куреке, — сказала Оля и поняла, что ей удалось начисто прогнать горечь от предыдущего визита.

— Ты сейчас будешь смеяться, дочка, когда узнаешь, зачем я пришел.

— Я думаю, что вы агитатор.

— Ошибаешься, дочка. — Из домоуправления?

Куреке издал цыкающий звук, который на всех языках мира обозначал бы «нет».

— Тогда… — ей не хотелось в это верить, потому что старик ей был очень симпатичен.

— Ты объявление писала в газету? — спросил Куреке.

— Да-к вы что — жених? — не очень приветливо спросила Оля.

— Я не жених, — ответил он и, чтобы весомей прозвучала следующая фраза, сделал паузу. И потом — Но я пришел за невестой.

― Какая чепуха!

— Не торопись, дочка. Это не чепуха. Я пришел за невестой для моего сына.

— Час от часу не легче. А где сам жених? Почему он не пришел?

Старик вдруг потупился, морщинистой рукой стал разглаживать скатерть и, наконец, собравшись с мыслями, глухо проговорил:

Ты не обижайся, дочка, на Куреке. Я всегда говорил правду. И я сейчас скажу правду. Он у… жены.

— У какой жены? — в два голоса спросили Нина Васильевна и Оля.

У своей жены. Оля ладонью ударила по столу и вскочила с дивана.

― Да-к какого же… Мама, я скоро чокнусь с этими женихами! Разбирайся с ними сама! Все! — И Оля стремглав выскочила на кухню.

― Как нехорошо получилось, — сказала Нина Васильевна, и нельзя было понять, кого она осуждает.

― Нехорошо, — сразу согласился Куреке. — Вас, простите…

― Нина Васильевна.

― Рахмет. Горе у меня, Нина Васильевна. Большое горе. Было у меня четыре сына. Джигиты. Двое погибли на фронте. Нурлан умер мальчиком. И вот остался один сын. Тридцать шесть лет ему. Жена у него есть. А беда у них такая, что нету детей. Двенадцать лет нету и, врачи сказали, не будет. Как же так: мне умирать скоро, а я не видел внуков. Чем прогневал я аллаха?.. Да, Нина Васильевна, чуть не забыл! Ваша дочка знакома с моим Адильбеком. Они на пароходе за границу ездили. И фотокарточка у него есть. Других фотокарточек нет, а вашей дочки есть. Почему бы это, а?

― Кто их разберет, нынешнюю молодежь?!

― Это ваша дочка молодая. А у моего сына и седые волосы появились. Да вы, может, его знаете. Он большим начальником в районе работает. Начальник, а детей нет.

― И все-таки странно, Куреке: почему он сам не пришел?

— Гордый он.

― Ой ли? — усмехнулась Нина Васильевна.

Куреке внимательно посмотрел на хозяйку и покачал головой.

― Умный вы человек, Нина Васильевна! — просто сказал он. — Когда Адильбек прочитал газету, он не поверил, что ваша дочка написала туда. Она, говорит, и без газеты каждый день женихам отказывает. Иди, говорит, отец, узнай она ли это. Вот я и пришел. Приветливая у тебя дочка, Нина Васильевна. Хорошей матерью и хозяйкой будет. Мамина дочка.

— Мамина дочка, — задумчиво повторила Нина Васильевна, отгоняя случайно забредшие воспоминания.

― Я что хочу сказать, — почему-то громче обычного сказал Куреке, — нет у них в семье уважения друг к другу. Чужие они. А без детей совсем чужие,

— Ну и развелись бы, зачем мучиться?

— И я так говорю. Но у них, у начальников, какой-то обычай непонятный.

― Интересно, что за обычай?

― Если муж уйдет от жены, то его с работы прогоняют. А если жена уйдет от мужа, то его опять с работы прогоняют.

— Неужели?

― Мне Адильбек сам рассказывал. Говорит, если муж уходит, то он распутник, а если, говорит, она уйдет, то какой же ты начальник, если даже собственная жена тебя не уважает и уходит к другому мужчине. Вот так у них, Нина Васильевна.

― Не приведи господь быть таким начальником!

— Я так думаю, Нина Васильевна: пусть Адильбек уходит из начальников, зато семья будет у человека. И я среди внуков умру спокойно. А работу он всегда найдет: инженер-металлург. Помогите мне, Нина Васильевна.

― Боюсь, в этих делах я плохой помощник, — и понимая, и сочувствуя гостю, сказала Нина Васильевна.

Откуда-то издалека в комнату проникла залихватская песня не то про тучку, не то про кучку, которая по просьбе солистки должна была куда-то улететь. Песню тут же перекричало с десяток мальчишечьих голосов, умудрившихся развернуть спортивное сражение в песочке под грибком. Прогнать бы их подальше, но «дальше» было занято гаражами предприимчивых родителей, успешно подменивших хлопоты о недисциплинированных наследниках заботами о послушных лошадиных силах. И вот так каждый день: чем ближе к вечеру — тем больше шума. Но полной неожиданностью для Нины Васильевны был вопль, приглашавший ее выйти на балкон.

― Гражданка, это я — телемастер, — раздался голос снизу.

― А-а, явился. Заходи, коли пришел.

― А нельзя, — жалобно попросил телемастер, — если мой товарищ заберет ваш телевизор и мы его дома отремонтируем? У нас и машина есть.

― Еще чего не хватало! — объявила Нина Васильевна и захлопнула балконную дверь. — Куреке, давайте пройдем на кухню и попьем чаю.

― Спасибо, Нина Васильевна, с удовольствием.

Оля, не поднимая глаз, молча прошла мимо Куреке и заняла место на диване. С полным безразличием она встретила телемастера, который от порога бочком двинулся к телевизору.

― А где же взвод автоматчиков? — спросила она.

― Сейчас будет, — хмуро пообещал телемастер. — Сеня, заходи!

На зов в комнате мгновенно объявился здоровущий парень и принял позу, напоминающую стойку боксера.

— Пока без надобности, Сеня, — снова сказал телемастер и, не рассчитывая, что его услышат, присовокупил: — Психи!

Но Оля услышала.

— Это кто — психи?

— Я ничего не говорил, — сразу стал отнекиваться телемастер, — Сеня подтвердит. Я его как свидетеля взял. На всякий случай. А по-честному, гражданочка, если бы не бригада, я сюда бы и свататься не пришел.

— Нашелся мне жених, — насмешливо отозвалась Оля. — Палкой, что ли, в наш дом гнали?

— Палкой не палкой, а когда ваша мать пожаловалась начальству, нашей бригаде сказали: лишат премии. Пришлось мне отдуваться. А знали бы они, какие тут живут…

— Какие, кто? Я сейчас маму позову.

— А я ничего не сказал. И свидетель есть. Скажи, Сеня?

— Трус несчастный! — сказала Оля.

— Сеня, записывай. По-моему, начинается.

Сеня снова вскинул руки и слегка наклонил корпус. Но ничего не происходило. Оля спокойно сидела на диване и мило улыбалась ребятам.

— Игорь, по-моему, ты зря, — пробасил здоровущий парень. — Симпатичная девушка.

— Ага, симпатичная. Ты бы еще на ее маму посмотрел, — без вдохновения строжился мастер.

— Да брось ты, Игорь!

Оля подошла к шкафу, потянула за корешок книгу, а потом, ладонью вбив ее на место, сказала:

— Давайте не будем ссориться, ребята. Согласны, Игорь, Сеня?

— Я ведь говорил. — Щеки Сени в один миг налились румянцем.

— На всякий случай, я — Оля…

— Я ведь говорил, симпатичная девушка, — сказал Сеня и обратился к Игорю: — Я пошел к машине. Гуд бай, Оля!

Он чинно поклонился, осуждающе посмотрел на Игоря и лишь потом удалился:

― Гуд бай. Ну и денек выдался!

― Что-нибудь случилось? — без всякого участия поинтересовался Игорь, потому что он начал работать и терпеть не мог в это время молчать. А Оля, наоборот, не признавала равнодушных собеседников и в этих случаях в разговор, как в огонь, подливала масла. Она сказала:

― Пустяки. Дала объявление в газету, и все равно никто замуж не берет.

— Это хорошо, когда никто замуж… — в своей манере начал Игорь, но, подсознанием уразумев, что слова складываются не те, что они необычны для поддакивания, замер с открытым ртом и отверткой на весу.

― Объявление в газете? — переспросил он. — Какая чушь!

— А почему чушь?

― В наши-то годы — заочные женихи и невесты?

— Что тут особенного?

― Я хочу сказать, не для молодых это. А для тех, кто обжегся, у кого дети и кто смотрит на жизнь не через розовые очки: ах, романтика, ах, любовь! Им нужен просто надежный партнер в жизни. Таким людям должно быть за тридцать.

― Посмотрите-ка! А что, за тридцать любви не бывает?

― Бывает. Если очень повезет. Но за тридцать ищут не любовь, а надежность.

— Нет, вы его послушайте! Вам-то откуда об этом знать? Я понимаю, когда об этом судит пожилой, умудренный опытом человек, а тут…

― По поводу женитьбы, — перебил ее Игорь, — есть одна хорошая притча. Приходит к мудрецу юноша и спрашивает: «Скажи мне, учитель, жениться мне или нет?» Мудрец подумал-подумал, а потом махнул рукой. «Делай как знаешь, — ответил он, — все равно раскаиваться будешь».

— Забавно. И что из этого следует?

— А следует то, что личные встречи иногда по году, по два, по пять лет и то не гарантируют счастливого брака. А тут — через газету. Блажь это! Просто мы сегодня разленились до такой степени что уже и в постель приглашаем через газету. Все остальное у нас есть: баня — в квартире, уборная — в квартире, за водой, или, как говорят, по воду, никуда ходить не надо, дров запасать не надо. Я это называю одним словом — рассолдатились. Сегодня мы так напугали друг друга всевозможными стрессами, перегрузками, что боимся с девушкой познакомиться. Мол, вдруг она пощечину залепит, а мне переживать потом, мучиться. Куда проще: дал объявление в газету и жди почтовых извещений. Ну не прав я?

— Скажите, Игорь, а у вас есть девушка? — Оля и сама не ожидала, что задаст этот вопрос. Вырвался почему-то.

— Навалом, — беззаботно ответил он и согнулся над телевизором.

— Вот не подумала бы, хвастунишка несчастный!

— Не верите? Заходите к нам в общежитие. Десяток — гарантирую.

— Это за что десятку? — Нина Васильевна открыла дверь кухни и, дав возможность пройти вперед Курске, продолжала — Прекратите эти поборы, а то я снова вашему начальству…

— Мама, — вмешалась Оля, — ты совсем не в ту степь. Мы о другом говорили.

— В таком случае, извините, — легко отозвалась Нина Васильевна. — Куреке, быть может, вас проводить?

— Рахмет, Нина Васильевна, — поблагодарил старик. — И хотел бы дочке еще два слова сказать. Можно?

— Садитесь, пожалуйста.

— У нас, дочка, есть такой обычай. Замечательный старинный обычай. Когда у молодых рождается первый ребенок, то они отдают его родителям мужа. Какой хороший обычай, правда?

Воцарилась пауза, потому что Оля не находила слов для ответа. Смущаясь, сказала первое, что пришло на ум:

— Ничего себе обычай…

― Мудрый обычай! — с нажимом подтвердил Куреке. — Ребенка они отдают родителям мужа на воспитание. Сами они еще молоды, им надо в гости ходить, учиться, работать — тяжело. А старикам зато радость. Для них это самый дорогой человек. И знаешь, дочка, я сам видел — молодеют старики, как родившая женщина. Болеть им нельзя, умирать им нельзя, им надо много сил, чтобы вырастить молодое деревце. Ну а других детей молодые воспитывают сами. Мы помогаем, а они воспитывают. Ты придешь к нам, дочка?

— Н-не знаю, — боясь обидеть отказом, пожала плечами Оля.

— Я не тороплю. Но приходи, дочка. До свиданья. Коп рахмет!

Куреке поднялся, заложил руку за спину и, поддерживаемый Ниной Васильевной, удалился.

― Ничего себе обычай, — задумчиво повторила Оля.

— Это кто — жених? — не скрывая сарказма, поинтересовался телемастер.

— Ага. Один из женихов. Вот думаю: дать согласие или нет?

― Конечно, давайте, — нарочито бодряческим тоном подсказал Игорь. — Притом он такая знаменитость!

— Откуда вы знаете?

― Сразу видно, — Игорь вскинул руки, показывая, неужели, дескать, это объяснять надо.

— А знаете, Игорь, — не приняла шутку Оля, — я, пожалуй, соглашусь.

— Поздравляю! Наконец-то и вы нашли своего Ромео.

IV

Оля идет по улице. И странное дело: встречные мужчины галантно приподнимают шляпы, женщины завистливо смотрят вслед. «Что бы это значило? Ах, да! — неожиданно прозревает Оля. — Ведь сегодня в «Вечерке» опубликовали мой портрет». «Пятьсот женихов Оли К.», — сообщила газета, потрясенная лихим рекордом. Профессора и домоуправы, инженеры и студенты, военнослужащие и просто служащие и, по слухам, сам директор мебельного магазина предложили ей руку и сердце. И сейчас Оля шла па стадион «Динамо», где собрались все кандидаты в женихи.

Стадион гудел. Со стадиона волнами доносились запахи роз, калл, сирени, гвоздик, пионов и прочих дивных растений, отличающихся от своих съедобных собратьев некрасивыми ценами. Тут Оля услышала голос мамы, которая сидела посреди футбольного поля у микрофона и мягким голосом предупреждала: «Прошу не горланить! Оля всегда опаздывает». Когда Оля, пройдя через какой-то мрачный тоннель, вынырнула у края поля, мужчины как по команде встали. Оля, придерживая правой рукой сумочку, на все четыре стороны продемонстрировала изящный книксен. Потом подошла к маме и села рядом.

— Кворум, дочка, есть, — сказала Нина Васильевна, — надо только утвердить регламент. Какие будут предложения? — спросила она в микрофон.

— Утвердить! Утвердить! — загудели на трибунах.

— Значит, так, Оля, — зажав рукой головку микрофона, предупредила Нина Васильевна, — женихи пойдут по алфавиту. — И на весь стадион — Буква «а», подготовились.

Женихи ручейками полились с трибун и через две-три минуты по ранжиру вытянулись на беговой дорожке. Оля зябко повела плечами: какие они все-таки разные, эти мужчины! Пузатые и поджарые, гривастые и лысые, длинные и маломерки, носатые и нет, и… впрочем, что ни жених, то индивидуальность. В это время какой-то ветхий кавалер шага на два выпал из строя. Имитируя кулачные удары в грудь, он выкрикнул:

― Ольга, смотри сюды. Я дохтур, глазник.

— Надо говорить: окулист, — строго поправила Оля. Ветхий кавалер не согласился:

— Окулисты — они кто? Нищие. А я глазник. Станем мази готовить, заговаривать научу.

Чьи-то руки схватили глазника за чесучовый пиджак и втянули в строй. Неожиданно Оля увидела в шеренге Вадима Сазоновича.

— Вадим Сазонович! — вскрикнула она, — но вы ведь на другую букву?!

Десятки разгневанных женихов повернулись к мошеннику. А он, нимало не смутившись, ответил:

― Я боюсь, Ольга Максимовна, что вы за буквой не увидите современного человека.

Поднялся ропот. Кто-то из женихов, перед тем как вмазать Вадиму Сазоновичу, показал ему золотой значок ГТО. И он бы вмазал. Но тут с улицы сквозь бетонную заграду раздался истошный женский вопль:

― Юрка, черт окаянный, а ну марш домой!

Самым удивительным было то, что и с трибун, и из шеренги к выходу разом сорвалось человек: тридцать и нельзя было понять: то ли они все «юрки», то ли устыдившиеся женатые женихи.

Нина Васильевна схватила со стола микрофон и потребовала немедленно предъявить ей паспорта. Ручейки, стекавшиеся к беговой дорожке, вдруг резко изменили направление и стали исчезать в тоннеле, а то и перехлестывать через забор. Тогда Нина Васильевна пошла на попятную и сказала, что, у кого нет паспортов, хватит и удостоверения личности. Но и послабление режима не помогло: женихи хмуро перли на выход.

Вдруг Оля увидела, как с пятого ряда трибуны поднялся сухощавый паренек с чемоданчиком в правой руке и направился прямо к столу. Оля узнала его: это был телемастер Игорь.

— Ну, что я говорил? — поставив чемоданчик на-попа и усевшись напротив Оли, спросил он.

— Я… Я не помню, — ответила Оля.

— Я говорил, что не для молодых эта затея с брачными объявлениями, — популярно разъяснил Игорь.

Оля виновато опустила голову и чуть слышно проговорила:

― А где я возьму… жениха? Игорь хмыкнул и спросил:

― И не стыдно?

Оля отрицательно покрутила головой:

— Нет.

— Эх ты! «Тихая, скромная девушка с высшим образованием», — без запинки процитировал он строчку из объявления. — Ведь ты молодая! А молодым за свою судьбу бороться надо.

— А как бороться?

— Не знаешь?

Игорь хлопнул ладонью по колену и твердо объявил:

— Тогда я скажу. После работы сиди до полуночи у телевизора. Если нечего смотреть — читай какую-нибудь глупую книжку. Ну, а если и это надоест, иди в свою компанию, где вы друг другу опротивели до чертиков, и кури там, и пей вино, и всем показывай, что тебе это нравится.

― Я так и делаю.

И тут Игорь стал грубить. Он сказал:

― Дура! Я ведь иронизирую.

— Нашел время иронизировать. Ты лучше скажи, как мне жить дальше?

— Я царь-бог, что ли? — Игорь заерзал на своем чемоданчике, поднял голову, проводив глазами крестик-самолет, и спросил:

— Где твой столетний Ромео?

— Откуда я знаю? Нужен он мне, как бане гудок. Ты не увиливай, отвечай.

Игорь нахмурился, поскреб пятерней затылок и великодушно разрешил:

— Ладно, записывай.

У Оли откуда-то в руках появилась ученическая тетрадка и — совсем странно — огрызок химического карандаша. Она прилежно склонилась над листочком. — Слушаю.

Игорь авторитетно сказал:

— Первое. Старики не любят заводить новых друзей. Почему? Боятся нарушить привычную жизнь. Спрашивается: для кого созданы стадионы, парки, горы, концертные залы, костры, лыжные прогулки, балы, путешествия?.. Для кого? Для кого? Для…

Оля подняла голову, удивленная, что голос Игоря доносится все глуше и глуше. Отбросив тетрадку, карандаш, она вскочила, готовая броситься вдогонку, но почему-то не тронулась с места. Как вросла в землю. А Игорь все удалялся, мельчал, а потом и вовсе испарился.

— Мама! — на весь стадион закричала Оля и… проснулась.

Она потерла виски, лоб и, скосив глаза на будильник, увидела, что еще целых пятнадцать минут имеет право понежиться в постели. Сквозь шторы сияло голубое небо, шумели во дворе машины, подготавливаемые к утреннему броску, обиженно скулила у подъезда собака, которую силком возвращали с прогулки. Обычное утро. Вот только сон…

Оля выскользнула из-под одеяла и набросила халат. Нина Васильевна, увидев Олю па кухне, подставила ей щеку.

— С добрым утром, дочка!

— С добрым утром.

Позавтракали молча. Поднимаясь из-за стола, Оля сказала:

— Мама, поделись опытом: как вызвать мастера?

— Какого мастера?

— Из телеателье.

— Это не так просто. В последний раз я звонила в приемную министра… Постой, а зачем нам мастер? Телевизор ведь исправен.

— Мама, — строго сказала Оля. — Мне лучше знать, что у нас исправно, а что нет.

— Но, Оленька…

— Мама, если ты задашь еще хоть один вопрос, я чокнусь.

— О господи!..