Радищев

VII. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

В 115 верстах от Москвы, недалеко от Малоярославца, находилось сельцо Немцово, принадлежавшее Радищеву.

Сюда приехал он из ссылки. С радостью узнавал он родные места. Нивы, березовую рощу, речку, яблоневый сад за покосившимся плетнем, развалины старого барского дома.

Радищев писал Воронцову о «детской радости», которую он почувствовал, увидев, что «избавление от изгнания осуществилось…»

Как только он отдохнул после утомительной и долгой дороги, первым его желанием было поближе познакомиться с народом, со своими крестьянами. Он приказал сварить пиво, купил несколько ведер вина и в воскресный день созвал мужиков и баб на господский двор. Гостей угощали вином и пивом, подавали пироги. Мужики поздравляли Радищева с приездом. Бабы запели хором величальную:

И грустно и радостно было слышать бесхитростный напев, видеть такие знакомые лица крестьян…

Но бедность и неустройство деревенской жизни очень скоро погасили первоначальную «детскую радость».

В письмах к брату, а потом к отцу Радищев высказывает уже совсем иные чувства, иные настроения.

«Признаюсь, — пишет он Моисею Николаевичу, — что если бы я знал положение здешней деревни, никак бы не назначил ее для своего пребывания… Прости, мой любезный, мне здесь жить скучно и день ото дня скучнее, тому бы я сам не поверил, скучнее Илимского…»

Отцу он пишет о том, что нашел Немцово «в великой расстройке и, можно сказать, в разорении. Каменного дома развалились даже стены… Я живу в лачуге, в которую сквозь соломенную крышу течет, и вчера чуть бог спас от пожара, — над печью загорелось… Сад как вызяб, посадки не было, забора нет… Посуда вся вывезена…»

Он сетует на долги, которые гнетут и мучают его, жалуется на одиночество: «Соседей полные карманы, но я никого не вижу…»

Он получил приглашение от своего университетского товарища Янова, но и к нему не поехал: «он далеко от моей хижины…» Изредка заходил он к крестьянам. Его усаживали на почетное место, под образа, потчевали «чем бог послал»…

Трудно было вживаться в новое, непривычное положение. Это не была та свобода, о которой он мечтал в Илимском остроге. Одинокая, скудная, бездеятельная жизнь в деревенском захолустье.

Он был еще не стар — ему было без малого пятьдесят лет. Но ссылка подорвала здоровье. Он чувствовал себя больным.

«Я читаю мало, я решительно ничего не пишу, мания к сему у меня миновала», — писал Радищев Воронцову.

В первый месяц жизни в Немцове он любил пойти «в лесок, вблизи сада, в котором нет ничего, кроме яблок, и не за тем, чтобы поразмыслить или подстрелить рябчика, которого там нет, а чтобы набрать грибов…»

Но вот — неожиданная радость! Сидя вечером за чайным столом, он увидел двух молодых офицеров. Он подумал было, что это гусары, иногда посещавшие его в порядке надзора. Нет, это была его старшие сыновья — Василий и Николай, с которыми он не виделся семь лет. С радостью прижал он их к груди…

Ему страстно хотелось повидать своих родителей. Это было «потребностью сердца», как он говорил.

Зимой 1798 года он получил от императора Павла разрешение навестить отца и мать и тотчас поехал в Аблязово.

Мало радости дала ему эта поездка. Семья оскудела. Мать со времени его ареста лежала разбитая параличом. Отец ослеп и, как говорили тогда, «ушёл от мира». Николай Афанасьевич и раньше был очень религиозным человеком, теперь же, на склоне лет, после всех несчастий, обрушившихся па семью, проводил все время в обществе каких-то монахов, отпустил бороду, ходил в простом кафтане, подпоясанном ремнем, и жил на пчельнике. Позднее он даже совсем оставил дом и отправился в Саровскую пустынь, но не ужился там с монахами и попами и вернулся домой.

Сына он встретил сурово. Не преступление против царя, не ссылку ставил он сыну в вину. Он не хотел примириться с тем, что сын нарушил христианский обычай.

— Или ты татарин, что женился на свояченице? — строго спросил старик. — Женись ты там на крестьянской девке, я бы принял ее как дочь…

Живя в Немцове, Радищев все время находился под строжайшим тайным надзором, о чем он, повидимому, догадывался. Еще в то время, когда он был в дороге, вице-канцлер князь А. Б. Куракин сообщил калужскому губернатору Митусову о секретном указе императора Павла об установлении надзора над Радищевым. Кстати сказать, этот указ Павел подписал одновременно с указом о возвращении Радищева из ссылки. Митусов тут же сообщил Куракину о принятых мерах:

«Предписание вашего сиятельства… с изображенным высочайшего его императорского величества указом о наблюдении мне за поведением и перепискою пришлющегося из Сибири Александра Радищева 23-го числа текущего месяца получить я честь имел; в повиновение которого ныне же вызываю сюда тамошнего земского исправника для объяснения ему высочайшей воли, дабы он, храня глубокую тайну сию, когда пришлется помянутый Радищев в его деревни, почасту тайным образом наведывался о поведении его и обращении по общежитию, строжайше наблюдая и замечая, с кем он по большей части будет иметь обращение и не замечено ли будет чего-либо подозрительного, доносил бы ко мне…» [116]

Далее Митусов сообщает о принятых им мерах по наблюдению за перепиской Радищева. Император Павел не один раз повторял свой приказ о наблюдении за перепиской писателя. Что же касается малоярославецкого земского начальника, который должен был «тайным образом наведываться о поведении Радищева», то он попросту приставил к Радищеву двух гусар, которые совершенно открыто приходили к нему домой.

Не эти ли грубые полицейские меры заставляли Радищева воздерживаться от общения с соседями и, в частности, от общения со своим старым приятелем Яновым?..

Как бы трудно ни жилось Радищеву, уныние не могло долгое время властвовать над этой беспокойной, деятельной душой.

Радищев занялся прежде всего хозяйством, старался улучшить его. Он следил за полевыми работами, читал книги по сельскому хозяйству, интересовался делами и жизнью крестьян.

Он начал писать очерк «Описание моего владения». Темой этого очерка был указ Павла о трех-дневной барщине.

Радищев очень скоро увидел и понял, что положение крестьян нисколько не изменилось при Павле. За четыре года император роздал своим приближенным свыше трехсот тысяч крепостных крестьян. Опасаясь усиления крестьянских восстаний, Павел в апреле 1797 года издал указ, запрещавший барщинные работы по воскресным дням, и рекомендовал помещикам использовать для барщинных работ не больше трех дней в неделю. Помещики, как правило, не выполняли этого указа. Новые вельможи были такими же крепостниками, как и прежние, и, как при Екатерине, для усмирения крестьян посылались военные команды…

Радищев задумал написать серьезное экономическое исследование. В «Описании моего владения» он хотел дать не только описание хозяйства крепостной деревни, но и предложить «способы к лучшему хозяйству», то-есть поставить на научно-экономической почве вопрос о крепостном праве, о необходимости ликвидировать его.

И здесь он был самобытен и шел своими путями. В отличие от многих других экономистов XVIII века Радищев в «Описании моего владения» исходил не из интересов помещичьего хозяйства, а брал в качестве объекта изучения крестьянское хозяйство. Радищев, как ученый-экономист, в этом своем труде и в ряде высказываний в «Путешествии» впервые в русской литературе вскрыл основные черты крепостнического способа производства, показал классовую непримиримость интересов крестьян и помещиков.

По существу, это было возвратом к тому же вопросу, который ставился Радищевым в знаменитом «Путешествии». «Блаженны, блаженны, если бы весь плод трудов ваших был ваш — пишет Радищев в самом начале «Описания моего владения». — Но, о горестное напоминовение! ниву селянин возделывает чуждую, и сам, сам чужд есть, увы!..»

В ночь на 12 марта 1801 года насильственная смерть императора Павла открыла Александру I дорогу на престол.

Современники рассказывают, что весть о вступлении Александра на престол была «вестью искупленья». Люди плакали от радости, обнимались и поздравляли друг друга.

В манифесте 12 марта о своем вступлении на престол Александр возвещал, что принимает на себя обязанность править народом по законам и «по сердцу своей великой бабки…»

Прошло три с лишним года жизни Радищева под надзором в своем имении, и вот он получил, наконец, полную свободу. Он переехал в Петербург, поразивший его после сибирского безлюдья и сельской тишины в Немцове бурным кипением жизни.

Александр обещал царствовать «по заветам» Екатерины. Это обещание не могло не смутить Радищева. Уж он-то хорошо знал разницу между нарядной, показной стороной и страшной действительностью правления бабки молодого царя!

Нельзя предположить, что зоркий глаз Радищева не разглядел со временем лицемерную политику Александра, много говорившего о предстоящих реформах, но ничего не делавшего для их осуществления. Радищев не верил в благие намерения царя.

В одной из своих поэм — в «Песни исторической», написанной в последний год жизни, Радищев, повествуя о мрачном царствовании римского тирана Тиверия, прямо говорит, что смерть лютого тирана не спасает народ от бедствий.

Некоторые из современных исследователей не без основания считают, что в образе Тиверия Радищевым изображен Павел I, а в образе «нового тирана» — «благой» и «кроткий» молодой царь.

Радищев дожил до седых волос, «о юношеский «заквас» все еще не был «утушен» испытаниями и тяготами, выпавшими на его долю. Он так жаждал общественной деятельности, направленной на пользу и благо народа, так хотел верить в возможность этой деятельности!

Давно не видели Радищева таким веселым, счастливым. Он поражал всех «молодостью своих седин».

В августе 1801 года его мечты о работе сбылись. Он был назначен членом Комиссии по составлению законов. Он был рад этому своему назначению. Ему казалось, что все, что он перенес и выстрадал, теперь вознаграждено. По заслугам оценены правота его убеждений и чистота совести. Какая благородная задача — исправлять законы, составлять новые на основе правды и справедливости!..

По всей вероятности, привлечение Радищева к активной деятельности произошло не без участия Воронцова, также призванного молодым царем к участию в «преобразовательной» государственной работе.

Радищев вступил «в присутствие» 13 августа. Он побывал в Москве на коронации и, вернувшись оттуда, целиком погрузился в работу комиссии.

В своем увлечении Радищев, быть может, сначала и не придал значения тому, что председателем комиссии, то-есть руководителем всей законодательной работы, был назначен чиновник-крепостник П. В. Завадовский, старый делец екатерининских времен, ее бывший фаворит, сделавшийся благодаря благосклонности императрицы в два года миллионером. Про его назначение иронически говорили, что царь «особенно надеялся на помощь графа Петра Завадовского, леность которого и любовь к вину были известны всем и каждому».

Не замечал вначале Радищев в должной мере и того, что в работе комиссии за громкими фразами скрывались не только старые бюрократические навыки и обычаи казенных канцелярий, но и классовый подход к решению всех вопросов. Работа умышленно тормозилась. Члены комиссии, важные сановные старички, искушенные в канцелярских делах, подолгу заседали, совещались, работали не спеша. Составлялись и изменялись планы, делались выписки из законов. Исписывались кипы бумаги, шелестели страницы толстых томов. Медленно, со скрипом работала канцелярская машина.

Один Радищев относился к своей работе вдохновенно и восторженно. Мысли о вольности и справедливости руководили им и теперь, как и всю его жизнь.

Странно, одиноко звучали его слова о законности, справедливости, свободе и равенстве людей в казенной, враждебной ему тишине законодательной комиссии.

Один из сослуживцев Радищева, Николай Степанович Ильинский, рассказывает в своих «Запискам», что Радищев был «мыслей вольных и на все взирал с критикой».

«Когда мы рассматривали сенатские дела и писали заключения, соглашаясь с законами, он, при каждом заключении, не соглашаясь с нами, прилагал свое мнение, основанное единственно на свободомыслии…

Ему казалось все недостаточным внимания, все обряды, обычаи, нравы, постановления глупыми и отягчающими народ. Конечно, судьбы божии для нас неисповедимы, много можно найти несправедливого, много излишнего, много тягостного, но если сам творец все сие терпит и попускает, то каким образом нам, слабым смертным, принимать на себя его суды и как бы вместо его действовать своими ничтожными силами к исправлению того, что нам не нравится?..»

Так смиренно рассуждал член законодательной комиссии Н. С. Ильинский. Типичное высказывание «благонамеренного» чинуши! Как безмерно далеко все это от жизненного правила Радищева — не смиряться и не терпеть, а бороться всеми силами с неправдой и злом, угнетающими народ!

Разбиралось, к примеру, дело о вознаграждении помещика Трухачева за крепостную крестьян ку, неумышленно убитую крестьянином другого помещика.

Сановные старички, завзятые крепостники, неторопливо обсуждали вопрос о том, сколько надлежит получить помещику, если кто-нибудь убьет его крестьянина. Одни говорили, что довольно и 100 рублей, другие называли сумму в 500 рублей.

Радищев же высказал по этому поводу мнение, которое удивило всех неслыханной дерзостью. Он сказал, что дело не в том, сколько надо заплатить за убийство, а в том, что «цена крови человеческой не может определена быть деньгами…» Это был голос народа, голос, обращенный к классовым врагам народа.

Сановные старички возмущенно пожимали плечами, прислушиваясь к дерзким и «безрассудным» речам своего беспокойного коллеги, втихомолку посмеивались над ним, величали «демократом» и… поручали ему составление бесконечных «записок» и «протоколов».

Вопросы, больше всего волновавшие Радищева, — вопросы о крепостничестве — оставались не только неразрешенными, но никто и не думал обсуждать их.

Прошла зима 1801 года, весна и лето 1802 года. Работа комиссии шла попрежнему, хотя царь уже запрашивал однажды Завадовского о причинах промедления в ходе законодательной работы.

Мужеством и трогательным благородством исполнены эти последние годы жизни Радищева, Он продолжал борьбу — ту борьбу, которую начал молодым человеком, взявшись за перо, чтобы написать свою грозную, обличительную книгу.

Теперь он не мог не понимать, как трудно ему проводить в комиссии свои идеи. Сознание этого доставляло ему немало нравственных страданий. Утешение Радищев находил в том, что в последние годы своей жизни он имел возможность видеть своих учеников, своих последователей.

В маленьком домике, в котором жил Радищев, иногда собиралась горячая, честная молодежь, воспринявшая его идеи и слушавшая его с восторгом, хотя он и не был особенно красноречив. Это была молодая поросль той общественной среды, которая в свое время породила Радищева. Теперь же он сам стоял среди этой молодежи, как старый дуб, патриарх лесов, среди молодых, тянущихся к свету деревьев.

Молодежь, окружавшая в эти годы Радищева, вошла в историю русской общественной мысли и литературы под наименованием «поэты-радищевцы». Действительно, задачи и цели, которые ставила перед собой эта группа передовой русской молодежи того времени, ее мечты и чаяния проникнуты «радищевским духом», оплодотворены его идеями. Юные политические мечтатели как бы приняли его завет борьбы за правду и справедливость, чтобы передать этот завет последующим поколениям и в первую очередь декабристам.

В июле 1801 года в Петербурге впервые состоялось заседание «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств». Общество было основано бывшими воспитанниками академической гимназии. Это были еще очень молодые люди, в подавляющем большинстве дети разночинцев, воодушевленные стремлением пробуждать «ревность к благу отечества, к благу всех людей», как были определены ими задачи «Вольного общества».

Михайлов, Дмитриев, Д. Языков, Волков, Попугаев, Красовский, Борн, позднее к ним присоединились Пнин, Вострков, два старших сына Радищева и другие — все они были в той или иной мере проникнуты идеями Радищева; и в первые годы своего существования «Вольное общество», по словам В. Орлова, одного из исследователей его деятельности, «было гнездом радищевцев, подпольным центром буржуазно-демократической оппозиции в современной литературе и публицистике».

«Роспись занятий» молодежи, объединившейся в «Вольное общество», свидетельствует о широте и разнообразии ее интересов. Члены общества занимались изучением русской, а также французской, английской, немецкой, итальянской, латинской литературы, некоторые изучали философию, историю, математику, химию, физику, архитектуру, живопись. Темы докладов, прочитанных на заседаниях общества, говорят об общественно-политических интересах его молодых членов: «О влиянии просвещения на законы и правление», «О монархии», «О политическом просвещении», «О законодателях, именующих себя пророками», «О бедствиях человеческих» и т. д.

Деятельность общества была наиболее активной в первые годы его существования, когда на заседаниях читались трактаты на политические и социальные темы и когда были изданы две части сборника стихотворений членов общества — «Свиток муз». Впоследствии, с уходом из общества его наиболее радикально настроенных членов, оно превратилось в чисто литературное, без определенной политической ориентации.

Самой яркой фигурой среди этой молодежи, а также и наиболее близким по своим идеям Радищеву был, несомненно, Иван Петрович Пнин. Он родился в 1773 году, — следовательно, к тому времени, когда он вступил в «Вольное общество», ему было 29 лет. Радищева Пнин пережил не на много— он умер в 1805 году от чахотки. Незаконный сын князя П. И. Репнина (отсюда его усеченная фамилия — Пнин), он получил хорошее образование — сначала в Московском университетском пансионе, потом в инженерном кадетском корпусе. Он рос и был воспитан в богатой обстановке, но позднее, по свидетельству одного из его современников. «обстоятельства переменились, и он должен был довольствоваться уделом ничтожным… Это оскорбило, изнурило его…». Он болезненно чувствовал бесправное положение в монархической России внебрачных детей и даже написал в их защиту «Вопль невинности, отвергаемой законом».

В воспоминаниях друзей Пнина перед нами встает его необыкновенно привлекательный образ — образ молодого человека, самоотверженно и бескорыстно стремившегося к добру и правде, к служению людям.

«Поэт любезный, друг искренний, защитник угнетенных, утешитель несчастных», — так начинается биография Пнина, написанная Н. П. Брусиловым. «Пнин был рожден поэтом истины… С жаром друга человечества, всякую скорбь угнетенного людьми или судьбою человека брал он близко к сердцу и не щадил ни трудов, ли покоя, ни иждивения для облегчения судьбы несчастных».

В 1790 году Пнин принимал участие в походе против Швеции. Позднее воевал в Польше. Его уход с военной службы и начало занятий литературой совпали с возвращением Радищева из ссылки. Он поселился в доме А. Ф. Бестужева (отца декабриста) и в 1798 году приступил к изданию «С.-Петербургского журнала».

Это было смелым шагом молодого литератора — попытаться сказать слово истины в мрачные павловские времена, когда, по словам современников, «говорить было страшно, молчать было бедственно», когда, по выражению Карамзина, «цензура, как черный медведь, встала на дороге», когда слово «гражданин» было заменено словом «обыватель», слово «отечество» — словом «государство» и слово «общество» совсем запрещено.

«С.-Петербургский журнал» просуществовал всего один год. Сделать много в условиях павловской цензуры, конечно, было невозможно. В журнале печатались нравоучительные статьи отвлеченного характера, переводные произведения. Статьи по вопросам русской общественной жизни появлялись на страницах журнала в традиционно-иносказательном виде «восточных повестей». Но в журнале было впервые напечатано «Чистосердечное признание в делах и помышлениях моих» Фонвизина (он к этому времени умер) и порой прорывались смелые мысли и «дерзкие» слова. Так, в рецензии на книгу «Верное лекарство от предубеждения умов», направленную против книгопечатания, журнал отважился поднять голос в защиту свободы слова и мысли. «Там, где разум в лесных заключен пределах, — говорилось в рецензии, — где не смеет перейти границ, ему предположенных, там всегда найдешь льстецов, писателей низких и ползающих, защищающих иногда самые нелепые мысли вопреки истине, дабы не подвергаться гонению, которого всякий человек страшится».

В поэзии, в своих одах Пнин воспевает и прославляет нравственные качества человека — силу его свободной воли, могущество его духа.

восклицает он в оде «Человек».

Наиболее последовательное и отчетливое выражение радищевские идеи нашли в небольшой книге Пнина «Опыт о просвещении относительно России», в которой он смело высказал великую ненависть к деспотизму, к крепостному праву. Пнин резко восстает против утверждения, за которым любили укрываться крепостники, что, прежде чем даровать народу свободу, нужно просветить души рабов. Он проводит в своей книге мысль о том, что повелевать можно и непросвещенным народом, управлять же народом, не заботясь о его просвещении, нельзя.

Цензура запретила переиздание этой книги, быстро разошедшейся, усмотрев в ней «красноречивое изображение страданий крепостного крестьянства, соединенное с требованиями отмены крепостного права». В отзыве цензурного ведомства говорилось о книге; «Автор с жаром жалуется на злосчастное состояние русских крестьян, коих собственная свобода и самая жизнь, по мнению его, находится в руках какого-нибудь капризного паши… Разгорячать умы, воспалять страсти в сердцах такого класса людей, каковы наши крестьяне, значит в самом деле собирать над Россией черную, губительную тучу…»

Таков был этот молодой радищевец. Когда он умер, поэт К. Батюшков посвятил его памяти стихи:

Колоритной фигурой среди молодежи, объединившейся в «Вольное общество», был и Василий Попугаев (1779–1816) — сын малоизвестного художника. Жизнь была неласкова к Попугаеву. Учился он на казенный счет в академической гимназии, потом долго тянул нелегкую лямку канцелярской службы. Попугаев писал стихи и повести, трактаты и статьи по вопросам философии, истории, политики, экономики, литературы. Его политическая лирика насыщена радищевскими идеями. Он обличает насилие и произвол власть имущих, призывает к борьбе с тиранией, — «за правду даже несть оковы, за обще благо кровь пролить». В его мечтах мы узнаем мечту Радищева о том времени, когда троны будут низвергнуты и гнев народов покарает тиранов.

Перу Попугаева принадлежит очерк «Негр», представляющий собою смелое обличение рабства, и трактат «О благоденствии народных обществ», в котором он разоблачал «предубеждение знатности и презрение к низким классам». Он писал в своем трактате, что в крепостных крестьян должен вселиться «дух гордости» и извлечь их из утеснения, признавая за ними право на мщение «мучительству». Друзья называли его «неистовым», «пламенным», «другом правды и гонителем зла». Один из членов общества, А. Измайлов, рассказывает о нем такой случай: «Пришел просить (к Попугаеву) денег один несчастный, благородный человек, а денег у В. В. не было. Он не знал, что делать, но, взглянув нечаянно на новый свой фрак, который за несколько перед тем часов принесен был к нему от портного, принудил гостя взять этот фрак, а сам стал ходить в старом…»[117]

Вся эта молодежь, воспринявшая идеи Радищева, горячо стремилась к служению добру и правде, к борьбе с несправедливостью, и Радищев на склоне своей жизни с чувством глубокого удовлетворения мог сказать себе, что нашлись люди, которые «намерение мое одобрят… кто состраждет со мною над бедствиями собратии своей; кто в шествии моем меня подкрепит…»

И, несомненно, таких людей было немало Мы знаем всего несколько имен молодых литераторов, воспринявших идеи Радищева. А сколько было молодежи — учащейся, служащей, направление жизни которой определили заветы Радищева и которая в своей жизни в той или иной мере стремилась к осуществлению этих его заветов! Велика сила воздействия на молодые сердца идей борьбы за правду и свободу!

Выше говорилось о достоинствах Радищева как писателя, о его своеобразии, новаторстве. Это касалось в основном Радищева-прозаика.

По мнению Пушкина, «Радищев писал лучше стихами, нежели прозою».

«Радищев, будучи нововводителем в душе, — писал Пушкин, — силился переменить и русское стихосложение… Прочитайте его Осьмнадцатое столетие, Сафические строфы, басню, или вернее элегию — Журавли — все это имеет достоинство…»[118]

В основе поэтического новаторства Радищева, о котором с таким сочувствием говорит Пушкин, лежат причины социально-политического порядка. Прежде всего это не формалистское, а идейное новаторство. Как во всем, что выходило из-под пера Радищева, он и в своих поэтических произведениях выступает во всеоружии борца, выступает решительным противником классицизма, проникнутого враждебной Радищеву дворянской идеологией. В основу своего поэтического творчества Радищев кладет народную поэзию, русский фольклор, в котором он видит одно из ярчайших проявлений могучего свободолюбивого духа русского народа, выражение его надежд и чаяний, вековечное стремление к борьбе за свободу и независимость. Вот почему все его поэтические произведения, особенно произведения последних лет, примечательны своим глубоким идейно-политическим содержанием, стремлением дать социальную оценку историческим событиям, живым подлинно революционным сочувствием народам в их борьбе с угнетением.

В творчестве Радищева стихи всегда занимали большое место. В течение всей своей жизни он писал стихи. По его собственным словам, «родясь с чувствительным сердцем, опыты моего письма обращалися всегда на нежные предметы, но все было с неудачею. Когда же я женился» то все любовное вранье оставил…»

Так он сам охарактеризовал свое увлечение любовной лирикой в молодые годы.

Писал он стихи и в Илимске, но наибольшего расцвета поэтическое творчество Радищева достигает в последние годы его жизни, когда он по возвращении из ссылки жил в Немцове, а потом в Петербурге. В эти годы он как бы подводил итоги своему жизненному пути. Раздумье о пережитом питало его поэзию.

Он писал не только небольшие лирические стихотворения, но и эпические произведения. Таковы его поэмы «Бова», «Песни, петые на состязаниях», такова его «Песнь историческая». Особое место в его поэтическом творчестве занимает небольшое, замечательное глубиной мыслей и чувства стихотворение «Осьмнадцатое столетие», взволнованный гимн свободному человеческому духу, всегда стремящемуся вперед. (Об этом стихотворении подробно сказано в первой главе.)

Здесь же следует отметить, что последние строки этого прекрасного стихотворения, заключающие в себе похвалу Петру I и Екатерине II, обусловлены, вероятно, тем, что Радищев в какое-то время готов был поверить в благотворность реформ, обещанных молодым царем, но потом — и очень скоро — дал правильную оценку царскому обещанию, как сказано об этом выше.

В стихотворении «Журавли», которое, по замечанию Пушкина, было бы вернее назвать не басней, а элегией, он говорит о журавле, раненном стрелою ловчего и отставшем от стаи, собравшейся «в теплу, дальну страну».

Не голос ли самого Радищева этих лет, томящегося в деревенской глуши, слышен в жалобах раненого журавля?

Заканчивается стихотворение горячим призывом к твердости и мужеству в испытаниях, посылаемых жизнью:

О вы, стенящие под тяжкою рукою

Злосчастия и бед!

Исполнены тоскою

Клянете жизнь и свет;

Любители добра ужель надежды нет?

Мужайтесь, бодрствуйте и смело протекайте

Сей краткой жизни путь…

Поэма «Бова». названная в подзаголовке «повестью богатырскою», по замыслу Радищева должна была состоять из двенадцати песен. Сохранились вступление, первая песнь и прозаический пересказ содержания всей повести.

Сказку о Бове, эту сказку «древних лет», народную сказку, столь любимую крепостными нянюшками и дядьками, Радищев слышал от своего «старинного дядьки» Петра Сумы.

В шутливо-иронической, изобилующей сатирическими намеками поэме-сказке очень ощутимы гражданские мотивы.

«Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам», являются в творчестве Радищева еще одной попыткой создания эпопеи на национальном материале. До нас дошли только прозаическое введение и первая песнь певца Всегласа.

Возможно, что Радищев начал работать над «Песнями» под впечатлением от только что опубликованного в то время «Слова о полку Игореве», которое в первой редакции называлось «Ироической песнью».

«Песни» представляют собой исполненную взволнованного патриотического чувства поэму о свободолюбивом духе русского народа. Этой поэмой Радищев начинает ту линию русской поэзии, воспевающей в образах национально-освободительной борьбы давнего прошлого борьбу современности за социальную свободу, — линию, которая впоследствии найдет свое наиболее яркое выражение в произведениях Рылеева, Пушкина и других русских поэтов. В «Песнях» говорится о нашествиях на древний Новгород чужеземных захватчиков, о борьбе новгородцев за свободу. В их призывах к борьбе как бы звучит голос самого Радищева, призывающего народ к борьбе со своими поработителями.

Песня Всегласа исполнена могучим патриотическим чувством и ненавистью к иноземным захватчикам, меч которых «не щадил славенской крови». Заканчивается песня замечательным «пророчеством» жреца о великом будущем русского народа;

Последним большим поэтическим произведением Радищева была «Песнь историческая» — своеобразный обзор всемирной истории, представленный в образах вождей и монархов от Моисея до Марка Аврелия, — обзор, в котором «правдивым царям» противопоставлены тираны, «ненасытцы крови».

Стихи Радищева читать не легко. Их язык, их синтаксис, их ритмический строй далеко не всегда были «гладкими». В этом сказалось принципиальное стремление Радищева преодолеть правила «гладкописи» классической поэзии. Очень интересно объяснение Радищева, данное им в «Путешествии», по поводу одной строки из оды «Вольность».

«Сию строфу, — говорит он, — обвинили для двух причин: за стих «во свет рабства тьму претвори» — он очень туг и труден на изречение ради частого повторения буквы т и ради соития частого согласных букв — бства тьму претв — на десять согласных три гласных, а на российском языке толико же можно писать сладостно, как и на итальянском… Согласен… хотя иные почитали стих сей удачным, находя в негладкости стиха изобразительное выражение трудности самого действия…» — то-есть трудность претворения в свет свободы тьмы рабства.

К последним годам жизни Радищева относится и его статья «Памятник дактилохореическому витязю», написанная им в защиту Тредиаковского, автора «Тилемахиды». В этой статье, чрезвычайно своеобразной по форме, Радищев ставит своей целью определить, что же является удачным в поэме Тредиаковского, и высоко оценивает работу последнего в области русского стиха.

Годы, предшествовавшие смерти Радищева, омрачены неустройством жизни и материальными затруднениями.

«Я здесь переезжаю с квартиры на квартиру. Худо не иметь своего дома», — жаловался он на петербургскую жизнь в письме к родителям.

Последним местом его жительства был небольшой дом в Семеновском полку, на углу 9-й линии и Семеновской улицы. Кругом дома был пустырь.

С Радищевым жили два его старших сына и дочь Екатерина. Третий сын его от первого брака, Павел, разделивший с отцом годы изгнания, воспитывался в Морском кадетском корпусе. Маленькие дети от второго брака — Фекла, Анна и Афанасий— находились в Петербурге, в пансионе старого знакомого Радищева — Вицмана.

Жилось Радищеву трудно. Маленькое поместье приносило ничтожный доход. Престарелые родители не только не могли помочь сыну, но и сами нуждались в его поддержке. Долги росли.

И все же этот стареющий, преследуемый нуждой человек, перенесший моральную пытку долгого одиночества, не сдался, не отступил от своих убеждений.

«Истина есть высшее для меня божество», — говорил он — и работал, работал с юношеским увлечением, с глубоким и радостным сознанием, что исполняет свой долг — долг служения родине.

Он составил «Записку о новых законах», в которой доказывал, что «лучше предупредить преступление, нежели оное наказывать». Как и в «Путешествии», он писал в этой «Записке» о произволе и преступлениях властей.

Он разработал «Проект гражданского уложения». Это была та программа, которой он считал необходимым придерживаться при реформе законодательства. О равенстве всех состояний перед законом, об уничтожении табели о рангах, об отмене телесных наказаний и пыток, о введении судопроизводства и суда присяжных, о свободе совести, свободе книгопечатания, об освобождении крепостных господских крестьян, о запрещении продажи их в рекруты — вот о чем писал неукротимый Радищев в своем «Проекте».

Уже упоминавшийся нами Н. С. Ильинский рассказывает в своих «Записках», что граф Завадовский предупреждал Воронцова о свободолюбивых настроениях Радищева. Воронцов будто бы вызвал к себе Радищева и сказал ему, что «если он не перестанет писать вольнодумнических мыслей, то с ним поступлено будет еще хуже прежнего».

В числе различных свидетельств о работе Радищева в комиссии — полудостоверных, полуанекдотических — есть и такой рассказ.

— Эх, Александр Николаевич! — будто бы сказал ему как-то раз граф Завадовский, стараясь придать словам тон дружеского упрека. — Охота тебе пустословить попрежнему… Или мало тебе было Сибири?

В словах графа был грозный намек.

Но не угроза, скрытая в словах графа, показалась страшной Радищеву. Когда он говорил сыновьям: «Ну, что вы скажете, детушки, если меня опять сошлют в Сибирь?», то в этих простых и грустных словах выражалась не столько его тревога за свою судьбу, сколько глубокая, благородная человеческая печаль перед лицом несправедливости и неправды. Радищев не сдался, не признал себя побежденным перед лицом этой неправды, борьбе с которой он отдал всю жизнь. Нет, всеми силами своей большой души он верил в то, что неправда будет побеждена и его родной народ увидит счастье и свободу. Но, вероятно, он понял, что не доживет до этого, что его веку на это не хватит.

По его глубокому убеждению, у него оставался один выход — тот самый выход, который много лет назад подсказал ему его друг — Федор Васильевич Ушаков. Об этом выходе говорил и он сам с такой страстной убежденностью устами крестицкого дворянина в своем «Путешествии»:

«Если ненавистное счастие истощит над тобою все стрелы свои, если добродетели твоей убежища на земли не останется, если, доведенну до крайности, не будет тебе покрова от угнетения, тогда вспомни, что ты человек, воспомяни величество твое, восхити венец блаженства, его же отъяти у тебя тщатся… Умри…»

Он стал неспокоен, задумчив. Напрасно дети старались ободрить, утешить его. Призвали врача. Но мог ли врач помочь ему?..

Следует уяснить себе, что взгляды Радищева на самоубийство не имели ничего общего с нашими взглядами. Для нас, членов социалистического общества, самоубийство является недостойным проявлением слабоволия, общественным преступлением. Для Радищева, наоборот, самоубийство было проявлением гражданского мужества, актом протеста, на который, как ему представлялось, человеку дает право сознание неосуществимости его гражданских стремлений. И это не имеет, разумеется, ничего общего с уходом из жизни какого-нибудь малодушного Опочинина, о котором говорилось выше.

Рука самодержавного убийцы была занесена над головой Радищева с того времени, когда он был брошен в Петропавловскую крепость. И вот теперь эта же рука толкает его к стакану с ядом, как много позднее она же, не дрогнув, наведет пистолет на Пушкина, на Лермонтова, скомкает, изуродует жизни многих лучших русских людей.

О том, как преждевременно оборвалась жизнь Радищева, сохранился рассказ одного из его сыновей, Павла Александровича:

«11 сентября 1802 года, часу в десятом утра, Радищев, чувствуя себя нездоровым и принявши лекарство, беспрестанно беспокоясь и имея разные подозрения, вдруг берет стакан с приготовленной в нем крепкой водкой [118] для выжиги старых офицерских эполет его старшего сына и выпивает его разом. Потом, схватив бритву, хочет зарезаться. Старший сын его заметил это, бросается к нему и вырывает у него бритву. «Я долго буду мучиться», — сказал Радищев. Привели лекаря, он прописал лекарство. Яд производил ужасное действие, беспрестанную рвоту.

Через час приезжает лейб-медик Виллис, присланный императором Александром I, ибо весть об этом несчастном происшествии уже разнеслась по городу. Виллис кричит: «Воды, воды!» — и прописывает лекарство, которое, по уверению его, должно было остановить действие крепкой водки. Он уезжает, спросив у Радищева, что его могло побудить лишить себя жизни. Ответ был несвязный, продолжительный. Виллис сказал: «Видно, что этот человек был очень несчастлив». Вечером приехал другой доктор, но уже было мало надежды. Часу в первом ночи Радищев скончался. И светила небесные не затмились, и земля не тряслась…»

Перед смертью Радищев сказал: «Потомство за меня отомстит…»

Следовательно, свою смерть он сам рассматривал как завершающий акт борьбы.

В журнале комиссии 16 сентября 1802 года была сделана краткая запись, равнодушным канцелярским языком:

«По доношению служащего в оной, губернскою секретаря Николая Радищева, коим показывал, что родитель его, оной Комиссии член, Александр Радищев, сего сентября 12 дня, быв болен, умре…»

Смертью Радищева были потрясены многие сердца. Свидетельством этого служат стихи Пнина и Борна в альманахе «Свиток муз» и статья последнего, посвященная памяти Радищева.

писал Борн.

Стихотворение Пнина, посвященное памяти Радищева, заканчивается следующими строками:

«На сих днях умер Радищев, — говорилось в статье Борна, — муж, вам всем известный, но его смерть более нежели с одной стороны важна в очах философа, важна для человечества… Истинно великий человек везде в своем месте, счастье и несчастье его не переменяют. Во всяком кругу действий, как в большом, так и в малом, творит он возможное благо. Истина и добродетель живут в нем, как солнце в небе, вечно не изменяющееся… Друзья! Посвятим слезу сердечную памяти Радищева. Он любил истину и добродетель. Пламенное его человеколюбие жаждало озарить всех своих собратий сим немерцающим лучом вечности; жаждало видеть мудрость, воссевшую на троне всемирном. Он зрел лишь слабость и невежество, обман под личиною святости — и сошел в гроб. Он родился быть просветителем, жил в утеснении — и сошел в гроб; в сердцах благодарных патриотов да сооружится памятник, достойный его!»

В сердцах великих русских патриотов, борцов за свободу русского народа, за его лучшую, счастливую долю, не только сохранилась память о Радищеве, но подвиг его жизни являлся для многих из них высоким, благородным образцом, примером самоотверженного служения народу.

Борьба с крепостничеством и самодержавием, которую вел Радищев, была продолжена в веках. Как боевая традиция революционной борьбы, она нашла свое выражение в деятельности декабристов и Герцена, она была в дальнейшем развита и углублена деятельностью Белинского, Чернышевского, Добролюбова, она была наполнена новым, более широким содержанием последующими поколениями борцов революции.

Пламенный патриотический призыв Радищева к борьбе с самодержавием и крепостным рабством нашел свой отклик в сердцах декабристов, содействовав формированию их идеологии. На следствии по делу декабристов было установлено, что многие из них внимательно изучали «Путешествие из Петербурга в Москву».

Декабрист В. Кюхельбекер, лицейский друг А. С. Пушкина, говорил на следствии о своем знакомстве с книгой Радищева. Об этом же говорил и Петр Бестужев, заявивший, что свободолюбивые мысли зародились в нем в результате чтения стихов Пушкина и книги Радищева. Декабрист В. Штейнгель писал в одном из показаний: «Я читал Княжнина «Вадима», Радищева «Поездку в Москву»… я увлекался более теми сочинениями, в которых представлялись ясно и смело истины, неведение

коих было многих зол для человечества причиною…» Такие произведения Рылеева, как его послание «К временщику», его революционные стихи «Гражданское мужество», «Гражданин» и другие, содержат в себе многое от радищевской оды «Вольность».

Идеи Радищева питали собой передовую русскую литературу начала XIX столетия.

Пушкин в письме к писателю-декабристу Александру Бестужеву сожалел, что тот в обзорной статье о русской литературе не упомянул о Радищеве:

«Как можно в статье о русской словесности забыть Радищева? Кого же помнить будем?..»

Сам Пушкин хорошо «помнил» Радищева. В библиотеке Пушкина, как известно, имелся экземпляр радищевского «Путешествия» в сафьяновом переплете. Пушкин не раз пытался «напомнить» русскому народу о Радищеве в своих статьях, которые при жизни поэта не могли увидеть света. Министр просвещения граф С. С. Уваров нашел «совершенно излишним возобновлять память о писателе и книге, совершенно забытых и достойных забвения».

Образ Радищева всю жизнь волновал Пушкина. В ранней своей юности он начинает работать над поэмой «Бова», выражая сомнение: «но сравняюсь ли с Радищевым?», двумя годами позже пишет оду «Вольность», послужившую одной из главных причин его ссылки на юг. С радищевской силой звучат знаменитые строфы «Деревни»:

Не о Радищеве ли вспоминает молодой поэт в этом стихотворении, когда говорит;

Безотрадные картины села Горюхина, мастерски, с глубоким знанием народной жизни изображенные Пушкиным, во многом напоминают сцены из «Путешествия».

Сближает Пушкина с Радищевым их общий горячий интерес к пугачевскому восстанию, как к проявлению подлинно народного движения борьбы и протеста. Несмотря на цензурные затруднения, Пушкину удалось в «Истории Пугачева» и в «Капитанской дочке» нарисовать правдивый образ самого Пугачева как представителя восставших народных масс.

И, наконец, в одном из вариантов своего стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» — стихотворения, в котором он осмысливает весь свой жизненный путь и свое значение как поэта, Пушкин снова вспоминает Радищева:

утверждая тем самым значение Радищева как борца за свободу, свою близость к нему и его идеям.

Н. А. Добролюбов и Н. Г. Чернышевский высоко оценивали революционный подвиг Радищева.

«Книга Радищева составляла едва ли не единственное исключение в ряду литературных явлений того времени, и именно потому, что она стояла совершенна одиноко, против нее и можно было употребить столь сильные меры», — пишет Добролюбов. Чернышевский указывал, что «Новиков, Радищев, еще, быть может, несколько человек, одни только имели тогда то, что называется ныне убеждением или образом мысли»[119].

А разве некрасовская муза «мести и печали» не близка по своему духу Радищеву?

Раскроем бессмертные книги великих русских революционных демократов и с волнением, подымающим и облагораживающим душу, прочтем их высказывания о родине, о русском народе, о его славном будущем.

«…Я всеми фибрами своей души принадлежу русскому народу; я работаю для него, он работает во мне, и это вовсе не историческая реминисценция, не слепой инстинкт и не кровная связь, а следствие того, что я сквозь кору и туман, сквозь кровь и зарево пожаров, сквозь невежество народа и цивилизацию царя, вижу огромную силу, важный элемент, вступающий в историю рядом с социальной революцией, к которой старый мир пойдет волей-неволей, если он не хочет погибнуть или окостенеть…» (Герцен).

«…Любить свою родину — значит пламенно желать видеть в ней осуществление идеала человечества и по мере сил своих споспешествовать этому…» (Белинский).

«…Содействовать славе не преходящей, а вечной своего отечества и благу человечества — что может быть выше и вожделеннее этого…» И еще: «…Я нисколько не подорожу жизнью для торжества своих убеждений, для торжества свободы, равенства, братства и довольства, уничтожения нищеты и порока, если б только был убежден, что мои убеждения справедливы и восторжествуют, и если уверен буду, что восторжествуют они, даже не пожалею, что не увижу дня торжества и царства их, И сладко будет умереть, а не горько…» (Чернышевский).

«…Наша родная Русь более всего занимает нас своим великим будущим, для которого хотим мы трудиться неутомимо, бескорыстно, горячо… Да, теперь эта великая цель занимает меня необыкновенно сильно…» (Добролюбов).

Разве не слышен в этих словах голос «гражданина будущих времен» — голос Радищева? Разве эта непоколебимая вера в победу правого дела не его вера? Разве эта готовность к самопожертвованию во имя родины не его нравственный завет?

Образ Радищева, великого русского писателя-революционера, приводился большевиками как пример честного, правдивого и свободного писателя. В листовке петербургских большевиков, посвященной 200-летию русской печати, говорилось о Радищеве:

«Там, где есть еще самодержавие, не может быть свободы мысли и слова. Вместе они не могут ужиться. Выход из положения может быть только один, и это давно уже поняли все честные, правдивые, свободные писатели. Первый это понял писатель Радищев 100 лет тому назад. Он написал книгу «Путешествие из Петербурга в Москву», в которой описал бедствия крепостных крестьян, виденные им на пути, описал злоупотребления и грабежи правительственных чиновников. Зная, что ему ни за что не позволят опубликовать эту книгу открыто, он сам, собственными руками напечатал ее в своей потайной типографии и распространил ее в публике. Это была первая книга на русском языке, не оскверненная цензурой, первая революционная попытка взять силою ту свободу слова, которую царское самодержавие отняло у русского народа…» (3 января 1903 г.)[120]^.

В. И. Ленин в статье «О национальной гордости великороссов», определяя линию исторического развития русского революционного движения, называет Радищева в числе лучших русских людей, которыми может гордиться русский народ.

«Нам больнее всего видеть и чувствовать, — пишет Ленин, — каким насилиям, гнету и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и капиталисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызвали отпор из нашей среды, из среды великороссов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов, что великорусский рабочий класс создал в 1905 году могучую революционную партию масс, что великорусский мужик начал в то же время становиться демократом, начал свергать попа и помещика»

Ленин и Сталин первые дали в своих трудах всестороннюю, подлинно научную оценку значения русских мыслителей-революционеров. Следуя по указанным ими путям, советская историческая наука дала исчерпывающее определение роли и значения Радищева в общественной жизни нашей родины и в развитии революционного движения, освободив образ «гражданина будущих времен» от всего чуждого и лживого, с помощью чего буржуазные историки старались затемнить этот светлый и героический образ.

В своем докладе о XXII годовщине Октябрьской революции товарищ В. М. Молотов прекрасно выразил чувство гордости народов Советского Союза своим культурным наследством. Он говорил о том, что большевики не из числа людей, не помнящих родства со своим народом. «Мы, большевики, вышли из самой гущи народа, ценим и любим славные дела истории своего народа, как и всех других народов».

И Радищев обрел свое второе рождение в наши дни, в дни величайших побед советского народа, свергнувшего многовековой гнет самодержавия и построившего под руководством партии Ленина — Сталина новое, социалистическое общество.

Одним из первых памятников, поставленных советской властью, был памятник Радищеву. Этот памятник (временный), работы скульптора Шервуда, был установлен по указанию В. И. Ленина в сентябре 1918 года в Петрограде, на набережной перед Зимним дворцом. Наводнение 1924 года разрушило его.

«Теперь школьники изучают труд Радищева, — писал Ем. Ярославский, — и учатся ценить роль этого русского просветителя. Они знают; то, о чем мечтал Радищев, — полное освобождение крестьян, полное раскрепощение народа, уничтожение монархии, — все это осуществлено было именно потому, что из среды того народа, в силу которого и победу которого так горячо верил Радищев, поднялся новый класс — революционный рабочий класс. Авангард этого класса — большевистская партия, руководимая Лениным и Сталиным, осуществила величайшие исторические задачи. Советский народ должен знать, что в воспитание революционных поколений, которое расшатало царскую монархию, внес свою заметную долю и революционный просветитель конца XVIII века — «рабства враг» Александр Николаевич Радищев».

Неузнаваемо изменилась жизнь и в родном селе Радищева — Верхнем Аблязове. Зажиточно и культурно живут колхозники сельхозартели «Родина Радищева». В селе построены начальная и средняя школы, работает опытная сельскохозяйственная станция. В 1945 году здесь открылся музей Радищева.

В наши дни аблязовские колхозники осуществляют высокую обработку почвы, проводят насаждение лесных полезащитных полос. В недалеком будущем запруженные овраги станут водоемами и оросительная система с насосной станцией навсегда победит суховей. Уже этой осенью в колхозе загорится электрический свет от достраиваемой колхозниками электростанции и полностью будут радиофицированы дома колхозников.

В селе Анненкове, в котором во времена Радищева свирепствовал помещик Зубов, также давно уже организован и живет счастливой, зажиточной жизнью колхоз «Гигант».

Неузнаваемо, по-новому складываются и судьбы тружеников земли в свободной Советской стране. Достаточно сказать, что из колхоза «Родина Радищева» вышли десятки специалистов: медработники, учителя, агрономы, трактористы, комбайнеры. Свыше 300 юных колхозников учится в школе. Колхозники выписывают больше 400 газет и журналов.

В августе 1949 года советский народ отмечал 200-летний юбилей А. Н. Радищева. Во всех республиках, в городах и селах состоялись торжественные собрания, научные сессии, лекции и вечера, открылись выставки, посвященные светлой памяти великого русского писателя-революционера. Вышли в свет новые издания его бессмертной книги, книги, посвященные его жизни и творчеству. Отдельные его произведения переводятся на азербайджанский, узбекский, украинский, эстонский и другие языки советских народов.

«Оглядываясь назад, в далекое историческое прошлое, наш народ с величайшим уважением произносит имена тех, кто помог ему в борьбе против ненавистных угнетателей, кто дал пример мужественного служения народу», — писала в эти дни «Правда» в передовой, посвященной памяти Радищева.

Сбылась заветная мечта Радищева — «народ, к величию и славе рожденный», достиг величия и славы и шествует дальше вперед, к светлой правде коммунизма. И народ не забыл о нем, о том, кто «нам вольность первый прорицал». В числе бессмертных заветов своих великих предков советский народ бережно хранит и радищевский завет:

«…не страшиться пожертвовать жизнью, если смерть принесет крепость и славу отечеству».