Рагу из тролля

Глава 2. Черная Дама

Утро к столичному певцу Ровану пришло внезапно, в виде нелюбезного тычка от монны Перл. Красавица-трактирщица стояла над ним, рассматривая бесстыжими зелеными глазищами, и не было в них никакого смущения тем, что перед ней, собственно, возлежит мужчина, по жаркому времени прикрытый лишь простыней. В руках монны угрожающе сверкала гербовой печатью какая-то бумага, на которую Рован покосился несколько испуганно. Опыт странствований подсказывал, что на таких бумагах редко пишут что-то приятное. Бывало — приказ в три часа покинуть город, случалось — приказ об аресте в связи с обращением разгневанного отца, обнаружившего в постели любимой доченьки постороннего лютниста. Иногда и за песенки, порочащие честь и достоинство какого-нибудь барона или наместника, у которого давно ни чести, ни достоинства не осталось. Словом, не то это было пробуждение, о котором он мечтал, любуясь вчера вечером на красивую, строгую хозяйку трактира.

— Д-доброе утро, — пробормотал он, натягивая повыше простыню.

— Доброе, доброе… собирайся, певец, ждут тебя.

Трактирщица сгребла со стула немудреные пожитки певца, бросила на кровать.

— Кто ждет, где? Я ничего не делал! Это не я!

Соболиные брови монны Перл взлетели вверх в веселом изумлении:

— Точно не ты? А отчего корова всю ночь мычала, словно ей спать не давали, а теперь счастливая ходит? Ладно, не ты, верю. В замке тебя ждут. Не знаю, откуда уж наша Черная Дама про тебя прознала, но вот приказ, явиться тебе, не позднее полудня. Так что умывайся, одевайся, а завтрак я тебе, так и быть, приготовлю.

— А поцеловать?

Монна Перл, обернувшись, в искреннем изумлении воззрилась на лицо певца, невинное, как физиономия младенчика. В глазах ее сверкнула предупреждающая молния, и тот торопливо объяснил:

— Я пошутил!

На кухне монна Перл жарила омлет на сале, жарила не торопясь и с любовью. Рован сунул любопытный свой нос и прямо залюбовался, так все гладко у нее выходило, так ладно и красиво! А уж когда перед ним сковороду поставили, и вовсе разомлел.

— Вот, ешь, — распорядилась трактирщица. — И пойдем, пока солнце припекать не начало.

— Пойдем?

Рован замер, не донеся до рта кусок самого божественного омлета, который ему доводилось пробовать. Там были и сочне грибы, и свежий базилик, и сыр. Этот омлет громко шептал ему: Рован, ты уже не юн, время подумать о себе, о семье, время осесть в каком-нибудь уютном местечке, рядом с женщиной, которая знает, кто такой Тори Прекрасный, и которая умеет так готовить. Словом, предатель-омлет. Чуть зазеваешься, и одним вольным поэтом станет меньше, одним женатым больше.

— Что значит, пойдем?

— То и значит, — спокойно ответствовала монна Перл, снимая фартук и вешая его на коючок.

— Ты дорогу знаешь? Не знаешь. А я знаю. И мне нужно на господскую кухню отнести кое-что, а корзинка тяжелая. Вот и поможем друг другу. Да, лютню-то захвати.

Какое-то время шли молча, Рован вертел головой, монна Перл витала в своих мыслях, и даже, казалось, не замечала, что странствующий певец все ближе и ближе подвигается к ней. Но только до того мгновения, как Рован Крепкоголовый не попытался незаметно ее за ручку взять. Промолчала трактирщица, но бросила на певца такой суровый взгляд, что тот, вздохнув, сам отступил.

— Суровы вы больно, сударыня, — пожаловался с несчастным видом.

Трактирщица невольно рассмеялась.

— Иначе нельзя. Вас тут знаешь, сколько таких ушлых ходит? Песенки под луной, поцелуи под звездами, а утром прощай, дорогая, я буду любить тебя вечно! К чему оно мне?

Подумав, Рован признал, что и правда, ни к чему. Смущало лишь то, что если все женщины начнут так себя блюсти, как монна Перл, бродячему брату ой как тяжко придется.

— А как зовут хозяйку замка? Человеческое имя у нее есть? А то Черная Дама… нелюбезно так-то к женщине, да еще благородного происхождения.

— Имя? — отчего-то удивилась трактирщица. — Имя есть. Донна Маргарита, единоличная хозяйка Видков и всех земель, что окрест. А Черная дама… так вдовая она уж много лет, вот в трауре и ходит. А нашим рыбарям да кузнецам много ли надо? Только дай посплетничать.

— А вот то, что о ней говорили? Что на кого посмотрит, тот замертво падает?

Монна Перл, беспокойно оглянувшись по сторонам, словно в кустах шиповника, росшего вдоль дороги, их кто-то мог подслушать, и поманила певца. Тот охотно придвинулся поближе, только что ухи из-под берета не топорщились от любопытства.

— Все правда, — прошептала трактирщица. — Как-то раз посватался к донне Маргарите сосед наш, барон, а она ему возьми и откажи. Дескать, люблю покойного мужа и буду век ему верна.

— Да ну?!

— Ну да! Как есть говорю. Барон разозлился, решил похитить даму Маргариту, а она как вуаль поднимет! Он и умер на месте от разрыва сердца.

Рован искренне восхитился местному фольклору:

— Неужели так страшна? Или ведьма?

— Что ты! Красоты невообразимой. А может и ведьма.

— Всякая красивая женщина — ведьма, — с умным видом изрек бродячий певец, сбивая с обочины бледную поганку, выросшую некстати и не к месту.

Монна Перл покосилась на него с сомнением.

— Это кто такую глупость сказал?

— Великий инквизитор Абрициус.

— Обобщение есть удел слабых умов не способных к самостоятельному анализу.

Рован Сладкоголосый едва не уронил на тропинку корзину и челюсть.

— Монна знакома с трудами философа Вендея?

— А что такого? Буквы во всех книгах одинаковы. Захотела и прочла, не велик труд. Ты вот попробуй, приготовь бриошь так, чтобы снаружи она была подрумянена и горяча, а внутри были замороженные сладкие сливки с персиками. Смогут так твои Абрициус с Вендеем?

— Голову даю на отсечение, что нет, — с чувством произнес поэт.

Боги мои, эта женщина знает, как свести мужчину с ума.

Замок вблизи вовсе не производил такого сильного впечатления, как издали. Ну, замок и замок. Старый, вон, кладка уже осыпается. Деревянный подъемный мост перекинут через обмелевший ров, в котором квакали лягушки. Не поднимался он, наверное, лет сто. В караульной будке сладко дремал часовой. Монна Перл сделала знак ступать тише, утомился человек, с кем не бывает. Во дворе замка было тихо, тенисто и сонно.

Хозяйка «Жирной устрицы» махнула рукой в сторону лестницы.

— Иди, там тебя уже ждут.

— А вы, монна?

— А мне в хозяйских покоях делать нечего, я до кухни пройдусь. Потом тебя встречу. Если, конечно, жив останешься.

И пошла, качнув бедром, оставив Рована Крепкоголового почесывать затылок, размышляя, пошутила прекрасная монна, или не пошутила.

Лестница была под стать всему остальному замку, когда-то великолепная, нынче же перила были выщербленными, гобелены на стенах в дырах, которые кое-где подлатал паук. С чего в Видках так боялись и замка, и его хозяйки? Непонятно. Приободрившись, ученик Тори Прекрасного прошел в круглую залу, и остановился перед пустым креслом.

— И? Что дальше? Вымерли вы тут все, что ли?

— Не все. Но многие.

Рован вздрогнул, обернулся на голос, поклонился торопливо. И правда, Черная Дама! Донну с ног до головы закрывало плотное кружево траурной вуали, и различить, что там под ним было совершенно невозможно, как невозможно было понять, стара или молода хозяйка замка, красива или уродлива.

Черная дама подплыла к креслу, села в него. Матово сверкнул высокий, острый гребень, удерживающий кружево на голове.

— Так это ты будешь Рован Сладкоголосый, ученик Тори Прекрасного, игравший вчера в «Жирной устрице» кантату «Бегущий ручей»?

— Госпожа хорошо осведомлена.

Из-под вуали послышался тихий смешок.

— О, да. Я знаю все, что происходит в «Видках» и окрестностях. Знаю, сколько утром поймали рыбы, кому изменяет жена, кто болен, кто умер, кто родился. Знаю я и про новую беду.

— Это про тролля? — проявил сообразительность певец, переминаясь с ноги на ногу, и чувствуя себя неуютно перед этим кружевным коконом. Пожалуй, все же что-то есть в страшных рассказах, которыми баловались жители Видков вечерами в «Жирной устрице». Как знать, вдруг сорвет она сейчас вуаль, а под ней ужас ужасный! Всякое, знаете ли, может быть.

— Про него. Через мост проходит единственная дорога мимо Видков на столицу. Не прогоним тролля — зачахнут Видки. Поэтому, хочу я, Рован Сладкоголосый, нанять тебя, чтобы ты убил тролля.

— Я?!

Побледневший певец рванул завязки плаща, чувствуя, что дышать становится нечем.

— Ты.

— Но благородная донна, какой из меня убийца тролля? Я в жизни никого не убивал, даже когда курицам головы рубили — отворачивался! Помилуйте, не смогу я! Он же нечисть. Тут рыцари нужны в доспехах, инквизиторы с молитвами, ну может и без молитв, но один я точно не справлюсь! Да я тяжелее лютни ничего в руках не держал.

Но дама была непреклонна.

— Вот лютня тебе и поможет.

Уязвленный до глубины души, певец прижал к груди свое единственное сокровище.

— Если вы, благородная донна, полагаете, что я этим прекрасным инструментом буду вульгарно дубасить по голове какого-то вонючего тролля…

Из-под черной вуали послышался вздох, в который уместилась вся скорбь мира.

— Вас что, в столицах ваших нечему не учат? Не надо вульгарно дубасить. Надо сыграть его песню. Тролли поют на рассвете.

Рован, хотя и прозванный монной Перл Крепкоголовым, почувствовал, что голова его идет кругом, не вмещая всего услышанного.

Тролли. Поют. На рассвете.

— Я представляю себе эти голоса, — убито прошептал он.

— Лучше не представляй. Хотя, каждый поет, как может, не так ли? Так вот, убить тролля можно, достаточно исполнить его песню задом наперед. Если сделать это без ошибки, тролль окаменеет. А может быть, рассыплется в пыль или сгорит, не знаю. До сих пор это никому не удавалось.

— А если с ошибкой? Ну, предположим, ошибся я с одной нотой, с кем не бывает…

Черная дама покачала головой.

— Тролли очень трепетно относятся к своему пению. Так оскорбить его в лучших чувствах, это подписать себе смертный приговор, Рован Сладкоголосый.

— Ну, надо же…

— Я заплачу. Двести золотых монет, певец. Этого тебе хватит, чтобы два года кутить в лучших трактирах Белогарды, или купить себе дом где-нибудь поближе к морю, может даже с собственным виноградником.

— Триста, — услышал свой голос Рован, и тут же обругал себя нехорошими словами, которые при женщинах и вспоминать-то не след. Но уж очень недурно было бы и правда купить лет через несколько домик у моря, складывать песни не за деньги, а для души. А вечерами попивать вино собственной лозы.

— Хорошо, триста, — согласилась Черная Дама. Из-под вуали показалась рука, весьма приятная на вид, в ладони соблазнительно круглился кошель. — Двести сейчас и сто после окончания дела. И не вздумай бежать, Рован Сладкоголосый. От меня еще никто не сбегал.

Сбежать. Сказать по правде, такая мыслишка крутилась в голове у певца. Не слишком это красиво, конечно, бросать благородную даму в беде, да еще после того, как она тебе заплатила. Но все же Рован, хотя не относил себя к людям отменно храбрым, понятия о чести имел. Хотя бы потому, что его отец был не кто-то, а дон Пьерре де Люц. Правда, кроме этого Рован о нем ничего не знал, потому что матушка его была не донной, а прачкой в замке донна Пьерре. Но все равно, голубая кровь не водица. Пусть и текла она в его венах наполовину разбавленной красной кровью веселой прачки. Так что неблагородно это, бросать даму в беде, да и Видки жалко, хорошее место, и люди хорошие. Уж в этом странствующий певец разбирался. С другой стороны… Рован тоскливо погладил бок лютни. С другой стороны, как же жить-то хочется!

— А могу я отказаться?

Рован поедал взглядом кошелек, но не спешил его принимать.

— Боюсь, что нет, — любезно ответила Черная Дама. — Поймите, милейший, ничего личного, но я должна думать о своих людях. Лио вы попытаетесь, либо я посажу вас на цепь в подвале замка на всю вашу оставшуюся жизнь. Правда, длинной она не будет, замок стар, и в дожди подвал затопляет. Но выбирать, конечно, вам.

Замечательный выбор, горько думал певец, спускаясь во двор. Тяжесть золота душу не грела, скорее наоборот, ощущалась камнем, тянущим его на дно. Он уже проклял тот день, когда решил покинуть Сафру. Чего не сиделось на месте? Можно было до осени там остаться, а то и до зимы. Глядишь, кто-нибудь другой бы попал в такую передрягу, что, других бродячих певцов нет? Есть, и много. В основном, конечно самозванцы, выучившие три аккорда и поющие про «вечную любовь», но такого, если тролль и прибьет, так ничуточки не жалко.

— Ну что? — осведомилась заботливо монна Перл, уже поджидающая своего спутника во дворе замка. — Что-то ты бледен, соловей мой сладкоголосый. Что от тебя наша дама хотела? Песен? Али сразу любви?

И тут Рована прорвало. Швырнув себе под ноги берет, он в самых красочных выражениях высказал все, что думает о донне Маргарите, ее замке, ее тролле, о мироздании в целом и о том, куда смотрят боги, старые и новые. Боги (старые и новые) если слышали этот прочувствованный монолог, то, наверняка, краснели там, на небесах. А здесь, на земле, монна Перл, потупив очи, молча пережидала грозу.

В себя Рован пришел, когда слова иссякли, а поднявшееся солнце припекло голову, и без того горячую. Погрозив светилу кулаком, он безнадежно спросил трактирщицу:

— Ну вот и что мне теперь делать?

На это у монны Перл был готов свой ответ.

— А пойдем-ка, вернемся в трактир. Что-что, а обед ты заслужил королевский. И ужин тоже. И чего ты, Рован Крепкоголовый взялся хоронить себя раньше времени? Да сыграешь ты эту песню тролля, делов-то.

— Задом наперед!

— И задом наперед сыграешь. Хотя, услышь я такое, сама бы умерла, наверное, от неожиданности. Ты лучше послушай, что я сегодня для тебя приготовлю! Перво-наперво — пирог со свежей клубникой. Тесто я еще с вечера поставила, а клубнику я тебе собственноручно наберу, сладкую-сладкую! Потом молочного поросенка на вертеле, лазана копченого. Раков сварю. Раки у нас знаешь какие? С кошку. С пивом дивно идут! А на ужин сделаю я тебе похлебку из пяти видов рыбы, с маслинами, лимоном и пряными травами. Ел такое? Да нет, где тебе, такое только у нас в Видках и попробуешь. Что еще? Еще мясо мелко-мелко порублю с приправами, и в виноградных листьях запеку. А к ним бутылочку настоящего белогардского виноградного вина пожертвую, «Мечта инквизитора» которое. Слышал о таком?

Рован Сладкоголосый спохватился, только когда они прошли половину пути от замка до Видков, оказалось, все это время он шел за монной Перл, как кот за рыбой, глотая слюни и жадно вслушиваясь в красочные описания трактирщицы. Эх, была не была. Останется. Хотя бы до ужина останется, чтобы попробовать обещанную похлебку и выпить вина, которым и короли не брезгуют.