Ральф де Брикассар

12

Город начинал уже погружаться в неясные голубые сумерки, по улицам прохаживались прогуливающиеся пары, но Вирджиния, ни на кого не глядя, торопилась домой.

Торопилась и оттого шла слишком быстро. Вирджиния с облегчением переступила порог своей комнаты и почувствовала, что боли в сердце усиливались. На этот раз приступ был достаточно суровым. Вирджиния подумала, что может умереть в любой момент и еще о том, что с такими болями умирать будет ужасно. А может быть, это и подошла смерть. Вирджиния почувствовала себя до боли одинокой и поняла, какое это счастье — иметь рядом кого-то, кто мог бы посочувствовать: кого-то, кто бы искренне позаботился или просто сжал бы руку и сказал: «Я понимаю, потерпи, скоро тебе станет лучше». Только не мать и не кузину Мелисандру, которые только даром суетятся и поднимают много шума. Почему-то на ум пришла мысль о Ральфе Данморе, и Вирджиния неожиданно почувствовала в самый разгар приступа боли и одиночества, что именно он мог бы посочувствовать, пожалеть любого страдающего. Почему-то он показался ей старым, хорошо знакомым другом. Может быть, потому что она так защищала его перед всей семьей?

Вирджинии сначала было так плохо, что она не могла даже принять лекарство, прописанное доктором Стинером. Но потом она все-таки смогла сделать это и вскоре почувствовала облегчение. Боль ушла, но девушка еще какое-то время лежала в постели, измученная, в полузабытьи. Это было ужасно! Такого приступа раньше не было. Можно не бояться смерти и ничего не иметь против, если она приходит мгновенно и безболезненно. Но так мучиться, умирая!

Неожиданно Вирджиния почувствовала, что смеется, вспомнив сегодняшний вечер, он был очень забавным. И вместе с тем, что такого особенного она говорила? Просто высказала мысли, которые всегда были в ее голове. А лица присутствующих! Дядя Роберт, бедный, ошеломленный дядя Роберт! Вирджиния не сомневалась, что сегодня ночью он составит новое завещание. И ее доля наследства, конечно, перепадет Корнелии, которая и так во всем имела долю Вирджинии. Вспомнить хотя бы кучи пыли на школьном дворе.

Посмеявшись над своим кланом, она испытала удовольствие, о котором давно уже мечтала, но как бы это не стало ее последним удовольствием. Вирджиния с жалостью к себе думала сейчас о том, что так может и случиться. Может быть, девушка не так бы уж и жалела себя, если бы ее жалел кто-нибудь еще.

Вирджиния встала и подошла к окну. Влажный, свежий ветерок проникал сквозь раннюю листву дикорастущих деревьев и прикасался к ее лицу с заботой мудрого, нежного старого друга. Тополя на лужайке миссис Сандерс, слева от их дома (Вирджиния могла разглядеть их в просвет между конюшней и старым магазином), — темным силуэтом вырисовывались на ясном небе, а над ними пульсировала молочно-белая звезда, как живая жемчужина на серебристо-зеленом озере. Далеко за станцией стоял темный, пурпурно-багряный лес, окружавший озеро Саурес. Белый, как пленка, туман висел над ними, а сверху блестел смутный молодой месяц.

Опершись локтями о подоконник, Вирджиния задумчиво смотрела на открывающуюся перед ней картину.

«Я бы хотела, — неожиданно подумала она, — чтобы у меня была своя собственная куча пыли, прежде чем я умру».

13

Дядя Роберт понял, что накануне был чересчур самонадеян, когда так легкомысленно обещал повести Вирджинию к врачу. Она не пошла, мало того — девушка рассмеялась ему в лицо.

— Зачем мне идти к доктору Винеру? С моими мозгами все в порядке. Хотя все вы и считаете, что я вдруг сошла с ума, я не сошла. Просто я безумно устала жить для того, чтобы ублажать других, и решила угождать только себе. По крайней мере, это дает вам тему для разговора, кроме украденного мною клубничного джема. Вот такие дела.

— Вурж, — сказал дядя Роберт торжественно и безнадежно, — ты совсем не похожа на себя.

— А на кого же я похожа? — поинтересовалась Вирджиния.

Дядя Роберт выразил на лице огорчение.

— На своего деда Уэнбарасса, — многозначительно сказал он.

— Благодарю вас, — Вирджиния казалась очень довольной, — это истинный комплимент. Я помню дедушку Уэнбарасса. Он один из тех действительно живых людей, кого я знаю, почти единственный. А сейчас совершенно бесполезно уговаривать меня, угрожать, командовать, дядя Роберт, и даже обмениваться гневными взглядами с мамой и кузиной Мелисандрой. Я не пойду ни к какому доктору. А если вы приведете какого-нибудь доктора сюда, я не встречусь с ним. Как вам все это нравится?

Вот так все это и закончилось. Отправить Вирджинию к доктору было невозможно, и никакого иного пути для этого тоже не было. Не возымели действия ни слезы матери, ни угрозы родственников.

— Не беспокойся, мама, — мягко сказала Вирджиния, — я не сделаю ничего ужасного. Просто я хочу немного развлечься.

— Развлечься! — миссис Джексон вымолвила это слово таким тоном, как будто Вирджиния заявила, что хочет слегка заболеть туберкулезом.

Приходила Корнелия, которую прислали проверить, не повлияет ли она как-нибудь на Вирджинию, но и она вернулась домой с горящими щеками и злыми глазами. Корнелия сказала матери, что с Вирджинией ничего нельзя сделать. После того, как она, Корнелия, начала разговаривать с Вирджинией, как сестра, мудро и мягко, та сказала, сузив свои насмешливые глаза до едва заметных щелочек: «Я не показываю десен, когда смеюсь».

— Казалось, она больше разговаривает сама с собой, чем со мной. В самом деле, мамочка, все время, пока я разговаривала с Вирджинией, создавалось впечатление, что она совсем не слушает меня. Но это еще не все. Когда я наконец решила, что все мои слова не оказывают на нее никакого воздействия, я стала умолять ее, чтобы она хотя бы в присутствии Эндрю, когда он придет в следующий раз, не говорила никаких глупостей. Мамочка, ты знаешь, что она мне сказала?

— Уверена, что не могу и представить, — прорычала готовая ко всему тетя Тримбал.

— Она сказала: «Мне бы очень хотелось шокировать Эндрю. Его рот слишком красный для мужского». Мамочка, я больше не могу относиться к Вирджинии по-прежнему.

— У нее не все в порядке с мозгами, Корнелия, — сказала тетя Тримбал торжественно. — Ты не должна обращать внимание на то, что она говорит.

Когда тетя Тримбал рассказала миссис Джексон о том, как Вирджиния разговаривала с Корнелией, миссис Джексон попросила Вирджинию извиниться.

— Ты заставила меня извиняться пред Корнелией 15 лет тому назад за то, чего я не делала, — спокойно сказала Вирджиния, — то старое извинение и сейчас в силе.

Собрался еще один официальный семейный консилиум. Присутствовали все, кроме кузины Лилиан, у которой разыгрался неврит головы с тех самых пор, как «бедняжка Вурж стала такой странной», что не может отвечать за свои поступки. Собравшиеся решили, что надо смотреть правде в глаза и признать свершившийся факт, а самым мудрым будет оставить Вирджинию на некоторое время в покое, «наедине со своей головкой», как выразился дядя Роберт, но внимательно присматривать за ней со стороны. Хотя они и не назвали свое решение «политикой выжидания», но именно такую позицию заняли заботливые родственники.

— Примем решение в процессе развития, — сказал в заключение дядя Роберт. — Значительно легче разбивать яйца, чем снова облекать их в скорлупу. Конечно, если она станет буйной…

Дядя Джефсон проконсультировался с доктором Стюартом Винером, и тот одобрил их решение. Он объяснил разгневанному дяде Джефсону, который хотел запереть где-нибудь Вирджинию, что пока она не сделала ничего особенного и не сказала ничего такого, что могло бы служить доказательством ее помешательства. А без доказательства никто не имеет права запирать совершеннолетнего человека. Ничего из того, что перечислил дядя Джефсон, не показалось доктору Винеру очень тревожным, и он даже несколько раз прикладывал ладонь ко рту, чтобы скрыть улыбку. Ведь сам он не был из семейства Джексонов и слишком мало знал о немолодой Вирджинии. Дядя Джефсон вышел от него ни с чем и отправился назад в Хайворт разочарованно, думая о том, что Стюарт Винер и в самом деле совсем не такой уж хороший доктор, так что Хэтти Джексон лучше самой заботиться о себе.

14

Ничто в жизни не останавливается, когда в нее вторгается трагедия. Еда должна быть приготовлена, даже если умер сын, и лестницу нужно чинить, даже если дочь рехнулась. Миссис Джексон, в доме которой все делалось по плану, давно установила, что во вторую неделю июня будет ремонтироваться переднее крыльцо, у которого разболтался козырек. Точно в назначенный день появился Старый Саймон, который был нанят на эту работу еще за несколько месяцев, и сразу приступил к работе. Конечно, он был пьян. В другом состоянии Старый Саймон и не бывал. Правда, он пребывал еще в первой стадии опьянения, что делало его необыкновенно разговорчивым и общительным. За обедом от него так разило виски, что миссис Джексон и кузина Мелисандра едва сдерживались, чтобы не указать ему на дверь, и даже Вирджинии это не понравилось. Но ей нравился сам Старый Саймон, его живая, эмоциональная речь, и, вымыв обеденную посуду, она вышла на крыльцо, присела на ступеньки и начала с ним разговаривать. Миссис Джексон и Мелисандра, конечно, нашли это неприличным, но что они могли сделать? Вирджиния только ехидно улыбнулась им, а когда ее позвали в дом, отказалась идти. Теперь ей уже не составляло труда вести себя независимо. Трудно было сделать первый шаг. Миссис Джексон и кузина Мелисандра побоялись делать Вирджинии замечание: она могла бы устроить сцену прямо при Старом Саймоне, который разнесет эту необыкновенную весть по всей округе, да еще преувеличит и прокомментирует по своему. День стоял очень холодный, несмотря на июньское солнце. Миссис Джексон пристроилась было у окна столовой послушать, о чем идет речь, но ей было холодно, и она была вынуждена закрыть окно, так что Вирджиния со Старым Саймоном разговаривали без свидетелей. Конечно, если бы миссис Джексон могла предвидеть, что получится из этого разговора, она бы непременно вмешалась, пусть даже это стоило бы ей неотремонтированного крыльца.

Вирджиния сидела на ступеньке, дерзко подставляя себя прохладному июньскому ветру, о котором так неодобрительно отозвалась тетя Патриция, казалось, Вирджинию совсем не беспокоило, простудится она или нет. Было удивительно приятно сидеть в этой прохладе, в этом удивительном, свежем мире и чувствовать себя свободной. Она наполнила легкие чистым, чудным ветром, протянула руки ему навстречу, позволила ветру растрепать волосы и слушала Старого Саймона, который делился с девушкой своими проблемами в перерывах между ударами молотка и шотландскими песнями. Вирджинии нравилось слушать перестук его молотка, который как будто служил музыкальным сопровождением его песням.

Старый Саймон, несмотря на свои семьдесят лет, был все еще красив какой-то своеобразной патриархальной красотой. Его потрясающая борода, ниспадающая на синюю фланелевую рубашку, была все еще пылающей, ярко-рыжей, да и глаза сохранили свежую молодую голубизну, хотя густая копна волос совершенно поседела. Его огромные бело-рыжие брови больше походили на усы, чем на брови. Может быть, по этой причине Саймон всегда держал верхнюю губу тщательно выбритой. Щеки мужчины были красными, таким же должен был быть нос, но не был. Он был прямой орлиный, как у благороднейших из римлян. Длинноногий, широкоплечий, в молодости он был известным любовником, считавшим всех женщин настолько очаровательными, что невозможно было связать себя с одной из них. Жизнь этого мужчины представляла собой цепь безумных, пестрых поступков и приключений, любовных историй, удач и огорчений. Он женился только в сорок пять лет на прекрасной девушке, которую донимал так, что через несколько лет она умерла. Саймон скотски напился на ее похоронах и все настаивал на повторении 55-ой главы Писания. Он знал наизусть почти всю Библию и псалмы. Распорядитель похорон, который очень не нравился Саймону, молился или делал вид, что молится. После смерти жены хозяйство в его доме вела кузина, которая готовила Саймону еду и поддерживала порядок. В такой атмосфере подрастала маленькая Фанни Грин.

15

Вирджиния прекрасно знала Фанни Грин: они учились в одной школе, только Фанни была на три года моложе ее. После окончания школы их пути разошлись и больше не пересекались. Старик Саймон был пресвитерианцем. Поэтому он женился, крестил ребенка, похоронил жену по пресвитерианским традициям. Саймон настолько хорошо знал пресвитерианское учение, что нагонял ужас на церковных настоятелей, когда пускался с ними в дебаты. Правда, Старый Саймон старался не докучать им и никогда не ходил в церковь. Однако каждый пресвитерианский священник, живший когда-либо в Хайворте, старался приложить свою руку к его перевоспитанию. Мистер Риган жил в Хайворте 8 лет, но в первые три месяца пребывания на посту пастора он ни разу не мог лицезреть Старого Саймона. Тогда мистер Риган зашел к Саймону и нашел его в философской стадии опьянения, которой поначалу свойственна чувствительная сентиментальность, а уж потом следует рычание, ругательства, проклятия и богохульство. Говорили, что последняя стадия сопровождалась молитвами о бренности бытия, о греховности падения, о неминуемом божьем наказании, хотя известно было также, что Саймон никогда не достигал этой стадии. Он обычно засыпал в ее начале на коленях и начинал жутко храпеть. Во всяком случае, никто еще не сказал, что он хоть раз в жизни напился до смерти. Так и в тот раз Саймон сказал мистеру Ригану, что он — истинный пресвитерианец и заверил священника в своей независимой поддержке. Грехов, по его мнению, он не имел, и раскаиваться ему было не в чем.

— Неужели никогда в жизни вы не совершили чего-то такого, о чем вам пришлось бы впоследствии сожалеть? — поинтересовался мистер Риган.

Старый Саймон поскреб свою кустистую белую голову, прикидываясь, что задумался.

— Ну, конечно, — сказал он наконец, — было несколько женщин, которых я бы мог поцеловать, но не сделал этого. Вот этого мне действительно жаль.

Пастору больше ничего не оставалось делать, как отправиться домой.

Постоянно пьяный, Старый Саймон, однако, беспокоился о том, чтобы его Фанни была истинной прихожанкой. Он заставлял дочку регулярно ходить в церковь и воскресную школу. Верующие из прихода хорошо приняли девочку, а она, в свою очередь, стала членом миссионерской группы, наставницей девочек и общества женщин-миссионерок. Она была послушной, доверчивой и скромной девочкой. Все любили Фанни Грин и жалели ее. Она была так хороша в своей неброской, утонченной, скромной красоте, которая быстро увядала от жизни без любви и нежности. Но жалость и доброе отношение не помогли защитить Фанни от насмешек и презрения, когда разразилась катастрофа. Четыре года назад Фанни Грин отправилась в отель «Сансор», чтобы поработать лето официанткой. А осенью она вернулась совершенно другим человеком. Фанни постоянно сидела дома и никуда не показывала носа. Скоро стала очевидной и причина ее неожиданного затворничества. Той зимой у нее родился ребенок, и никто не знал его отца. Фанни крепко держала язык за зубами и никому так и не открыла свой печальный секрет. Старого Саймона спрашивать об этом было небезопасно. Сплетни и слухи возложили вину на Ральфа Данмора, потому что согласно пристрастному опросу, проведенному среди остальных служанок отеля, обнаружился факт, что никто никогда не видел Фанни ни с одним парнем. Они утверждали, что Фанни была всегда в одиночестве, не скрывали, что она сильно отличалась от других девушек. «И посмотрите, что получилось!» Девушки и сами были удивлены этим обстоятельством, хотя оно ни в коей мере не уменьшило их уважения к Фанни.

Младенец прожил год. С его смертью Фанни совсем увяла. Два года назад доктор Винер определил ей жить всего шесть месяцев, считая, что больше она со своими больными легкими не протянет. Но она все жила. Никто не приходил к ней, даже сердобольные женщины-прихожанки не заходили в дом Старого Саймона. Мистер Риган зашел раз, но узнал, что Саймона нет, а старое мерзкое чудище, мывшее пол в кухне, объяснило священнику, что Фанни никого не хочет видеть. Старая кузина к тому времени умерла, и Старый Саймон имел двух или трех горничных, которые пользовались отвратительной репутацией, но выбора не было: только такие женщины и соглашались приходить в дом, где умирала от чахотки девушка. А сейчас ушла и последняя из этих женщин, и Старый Саймон остался один, у него не было никого, кто бы мог посидеть с Фанни и помочь ему по дому. Этой бедой он и поделился с Вирджинией, обвиняя обитателей Хайворта в лицемерии и ханжестве. Причем он не стеснялся в выражениях и сопровождал свои высказывания такими смачными, меткими ругательствами и проклятиями, что, когда они достигли ушей кузины Мелисандры, она испытала настоящий шок. Неужели Вирджиния слышит это?

А Вирджиния, казалось, совсем не замечала богохульства. Ее внимание было полностью поглощено страшной участью бедной, несчастной, маленькой Фанни Грин, которая больная и беспомощная лежала в отвратительном старом доме, всеми брошенная и совершенно одинокая. И это в цивилизованном христианском обществе!

— Неужели Фанни так целыми днями и лежит одна? — взволнованно спросила Вирджиния.

— Нет, она может немного передвигаться, поесть, если захочет. Она не может работать. Это… так тяжело даже для мужчины — работать весь день, приходить домой вечером усталым и голодным, да еще и еду себе готовить. Иногда я очень жалею, что выгнал старую Мойру Таунс.

И Саймон принялся живописно обрисовывать свою прежнюю служанку.

— У нее было такое лицо, как будто оно пережило уже не одно тело. Она постоянно хандрила. Но какой у нее был темперамент! Темперамент не шел ни в какое сравнение с хандрой. Она была слишком медлительна, чтобы ловить тараканов, и грязна… ой, до какой же степени она была грязна! И я не бездоказателен. Вы не можете себе представить, что делала эта леди. Она варила джем из какого-то гнилья, ставила его на стол в стеклянных банках с открытыми крышками. Сбегались тараканы, забирались с лапами в банки. И что же она делала? Стряхивала сироп с лап тараканов назад в банки с джемом! Затем закрывала их крышками и ставила в шкафы. Тогда я открыл дверь нараспашку и сказал ей: «Убирайся прочь!» Это сокровище удалилось, и я выкидывал вслед за ней банки с джемом из этого гнилья, сразу по две. Я думал, что умру со смеха, глядя, как она бежит, уворачиваясь от своего джема, ну, а потом она всем сообщила, что я сумасшедший, поэтому больше к нам никто не заходит.

— Но за Фанни кто-то должен ухаживать, — настаивала Вирджиния, у которой из головы не шла бедная девушка. Ее совсем не беспокоило, кто готовит еду самому Старому Саймону. Ее сердце щемило за Фанни Грин.

— Она живет потихоньку. Ральф Данмор всегда заглядывает к нам, когда проходит мимо, он и делает все, что она попросит. Приносит ей апельсины, цветы и вещи. Он настоящий христианин. Но никогда не появилось ни одной посылки с благотворительной помощью из прихода святого Эндрю. Прежде их собаки отправятся на небеса, чем они что-то сделают для бедных прихожан. А их настоятель лоснится, как будто его вылизала кошка.

— Но есть очень много хороших людей как в приходе Святого Эндрю, так и в приходе Святого Георгия, кто мог бы помочь Фанни, если бы вы вели себя достойно, — сурово сказала Вирджиния, — но ведь вы же боитесь близко подойти к этому месту.

— Но я же не злая собака. Не кусаюсь. В жизни не укусил ни одного человека. Бывает, несдержанные слова срываются с языка, но они никого не обижают. Я не прошу людей заходить к нам. Я не хочу, чтобы они совали нос в наши дела и молились за нас. Я хочу единственное — служанку. Если бы я брился каждую субботу и ходил в церковь, у меня была бы такая служанка, как я хочу. Я был бы уважаемым тогда. Но что толку ходить в церковь, когда все предопределено судьбой? Скажите мне, мисс.

— Вы в самом деле так считаете? — спросила Вирджиния.

— Да. Взгляните вокруг, и вы убедитесь в этом. Что касается меня, то после смерти не хочу ни в ад, ни в рай. Почему нет места посредине между тем и другим.

— Тогда остается единственное место — наш грешный мир, организованный так, как вы сказали, — задумчиво сказала Вирджиния. Но в мыслях она была очень далека от теологии.

— Нет, нет, — пробурчал Саймон, со всего размаху ударяя по упрямому гвоздю, — в этой жизни слишком много дьявольского, слишком много. Вот почему я пью так часто. Это освобождает на некоторое время, освобождает от самого себя, освобождает от провидения. Пробовали когда-нибудь освободиться таким образом?

— Нет, я использовала другой путь, чтобы освободиться, — рассеянно сказала Вирджиния. — Но давайте поговорим о Фанни. Ведь ей и в самом деле нужен кто-то, кто бы ухаживал за ней.

— И что вы так заботитесь о Фанни? Что-то до этого момента вы не проявляли к ней никакого интереса. Вы никогда не заходили навестить ее прежде. А она, было время, очень любила вас.

— Мне следовало бы это сделать, — сказала Вирджиния. — Но ничего. Дело не в этом. Вам нужно иметь домработницу.

— Где я ее возьму? Я мог бы платить ей приличную зарплату. Вы думаете, мне понравится злая старуха?

— Может быть, подойду я? — спросила девушка.

16

— Давайте успокоимся, — сказал дядя Роберт. — Давайте полностью успокоимся.

— Успокоимся! — всплеснула руками миссис Джексон. — Как я могу успокоиться, как любой мог бы успокоиться на моем месте, когда происходит такое?

— Почему же ты разрешила ей пойти? — спросил дядя Джефсон.

— Разрешила?! Кто мог ее остановить, Джефсон? Она упаковала большой чемодан и отправила его со Старым Саймоном, когда он пошел после ужина домой, а мы с Мелисандрой были в кухне. А потом и сама Вурж спустилась с небольшой сумкой в руках, одетая в зеленый дорожный костюм. У меня появилось дурное предчувствие. Не могу объяснить сейчас, в чем это заключалось, но мне показалось, что я знаю, что Вурж собирается совершить что-то ужасное.

— Очень жаль, что это предчувствие не появилось у тебя чуть-чуть раньше, — сухо сказал дядя Роберт.

— Я спросила: «Вурж, куда ты собралась?» Она ответила: «Я пошла искать свой Голубой Замок».

— Как вы считаете, это сможет убедить доктора Винера, что она сошла с ума? — встал дядя Джефсон.

— Я снова спросила: «Вирджиния, что ты имеешь в виду?» Она ответила: «Я собираюсь стать домработницей Старого Саймона и ухаживать за Фанни. Он будет платить мне 30 долларов в месяц». Сейчас я сама удивляюсь, как я не упала замертво на месте.

— Тебе не следовало ее отпускать, тебе не следовало позволять ей выходить из дома, — сказал дядя Джефсон. — Ты должна была запереть дверь, все что угодно.

— Она стояла между мной и входной дверью. Вы не понимаете, как твердо она была настроена. Как скала. Это самый странный из ее поступков. А ведь она, бывало, вела себя так послушно и порядочно. А сейчас ее не удержать, не связать. Но я сказала все, чтобы привести ее в чувство. Я спросила ее, неужели она совсем не беспокоится о своей репутации. Я сказала ей строго: «Вурж, когда репутация женщины испорчена, ничто не сможет восстановить ее. Мнение о тебе будет испорчено навечно, если ты пойдешь к Старому Саймону и будешь ухаживать за такой плохой женщиной, как Фанни Грин». А Вирджиния ответила: «Я не думаю, что Фанни плохая женщина, мне было бы все равно, если бы так и было». Это ее подлинные слова: «Мне было бы все равно…»

— Она совсем потеряла чувство порядочности, — изрек дядя Роберт.

Вирджиния сказала, что Фанни Грин умирает, и это позор и непорядочность оставить ее умирать в одиночестве в христианском обществе. Какой бы она ни была и что бы она ни сделала, это живой человек.

— Ну, раз так обстоят дела, можно с уверенностью сказать, что она сошла с ума, — сказал дядя Джефсон с таким видом, как будто он сделал гениальный вывод.

— Я спросила Вурж, не хочет ли она соблюсти приличия. Она ответила: «Я соблюдала приличия всю жизнь. Сейчас я хочу реальной жизни. К черту приличия! К черту!»

— Из рук вон отвратительные дела! — резко сказал дядя Роберт. — Из рук вон!

Это заявление облегчило его чувства, но больше никому не помогло.

Миссис Джексон плакала. Кузина Мелисандра вставляла отдельные реплики между стонами и воплями.

— Я сказала ей… мы обе говорили, что Старый Саймон, без всякого сомнения, убил свою жену во время одного из своих пьяных приступов, и непременно убьет ее. Она рассмеялась и сказала: «Я не боюсь Старого Саймона. Он не убьет меня, и он слишком стар, чтобы мне бояться его ухаживаний». Что она имела в виду? Что будут такие ухаживания?

Миссис Джексон поняла, что ей нужно прекратить плакать, если она хочет сохранить контроль над разговором и управлять им.

— Я сказала ей: «Вирджиния, если тебе безразличны своя собственная репутация и положение нашей семьи в обществе, подумай о моих чувствах». Она ответила: «Нет». Просто нет!

— Здравомыслящие люди никогда не будут пренебрегать чувствами других людей, — сказал дядя Роберт, — это один из симптомов.

— Я разревелась при этом, а она сказала: «Прекрати, мама, не расстраивайся. Я собираюсь совершить акт христианского милосердия. А если это нанесет ущерб моей репутации, то у меня больше нет шансов выйти замуж, поэтому какая разница». С этими словами она повернулась и вышла.

— Последние слова, которые я произнесла ей вслед, — патетично сказала кузина Мелисандра, — были: «А кто натрет мне сегодня спину?» И она сказала… сказала… нет, я не могу повторить этих слов.

— Глупости! — сказал дядя Роберт. — Брось этот вздор. Не время кокетничать.

— Она сказала, — голос кузины Мелисандры перешел на шепот, — она сказала: «К черту!»

— Разве я могла подумать, что доживу до того времени, когда услышу, как ругается моя дочь! — всхлипывала миссис Джексон.

— Это была только имитация проклятия, — попыталась как-то сгладить кузина Мелисандра, которая хотела, чтобы все улеглось, хотя и понимала, что случилось самое страшное.

— Но до настоящих ругательств от этого только шаг, — уверенно сказал дядя Роберт.

— Я не представляю, как я буду жить дальше, — миссис Джексон судорожно теребила носовой платок, пытаясь обнаружить на нем сухое место, — если сейчас все будут знать, что она не в своем уме. Мы не сможем удержать это больше в секрете. Я не вынесу этого!

— Тебе следовало быть с ней строже, когда она была маленькой, — сказал дядя Роберт.

— Не думаю, что можно было быть еще строже. Я и так была достаточно строга, — ответила миссис Джексон.

— Самое плохое в этом то, что вокруг Старого Саймона постоянно околачивается этот негодяй Данмор, — сказал дядя Джефсон. — Я буду благодарен Богу, если с девушкой ничего не случится худшего за время пребывания у Старого Саймона. Фанни Грин не проживет долго!

— Но Вурж не взяла даже фланелевую нижнюю юбку, — заметила кузина Мелисандра.

— Я встречусь по этому поводу снова со Стюартом Винером, — сказал дядя Роберт, имея в виду Вирджинию, а не ее нижнюю юбку.

— А я встречусь с адвокатом Фергесоном, — сказал дядя Джефсон.

— А пока, — добавил дядя Роберт, — давайте успокоимся.

17

Вирджиния шла к дому Старого Саймона на Саурес-роуд под пурпурно-янтарным небом приятно возбужденная и с ликованием в душе. Там, дома, остались плачущие мать и кузина Мелисандра. Они не понимали, что оплакивали себя, а не ее. А здесь, на улице, в лицо дул ветер, мягкий, пахнущий росой, прохладный, напоенный ароматом трав. Ах, как она любила ветер! Вдоль дороги тихо свистели кролики, и влажный воздух был напоен свежестью бальзама. Большие машины проносились в сиреневых сумерках, начался туристский сезон на Сансоре, но Вирджиния не завидовала туристам. Коттеджи на Сансоре, вероятно, прекрасные, но позади них для нее маячил на фоне заходящего солнца своими башнями Голубой Замок. Вирджиния очистила замок своей мечты от многолетних привычек. Нечего засорять его всяким мусором.

Почти развалившийся от дряхлости дом Старого Саймона находился в трех милях от деревни, на самых задворках, где дома стояли редко, и жители здесь разговаривали как будто на своем языке. И строение Саймона имело очень небольшое сходство с Голубым Замком.

Но бывали и другие времена, когда Саймон Грин был молодым и преуспевающим, а на воротах висела изогнутая дугой, написанная свежей краской вывеска:

«С.Грин, плотник»

Сейчас краска выцвела, местами облупилась и покосилась. Сразу за воротами росла большая ель. Сад, за которым в свое время ухаживала Фанни, и тогда он был аккуратным и красивым, полностью зарос. По обе стороны от дома тянулись пустыри, поросшие одной лебедой. Бесполезный пустырь тянулся и за домом. Там росли никому не нужные сосны, местами ели, кое-где цвела дикая вишня. Все это спускалось к берегу озера Саурес, заполненного штабелями леса. Озеро находилось в двух милях, и дорога к нему была сплошной поляной с удивительными, милыми ромашками.

Старый Саймон встретил Вирджинию на пороге.

— Все-таки пришли, — недоверчиво сказал он. — Я не верил, что родственники Джексон отпустят вас. — Вирджиния обнажила в улыбке все свои зубы.

— Они не смогли бы меня удержать.

— Никогда не думал, что у вас так много храбрости, — восхищенно произнес Старый Саймон. — А какие ножки, — добавил он, пропуская Вирджинию в дом.

Если бы кузина Мелисандра слышала это, она бы наверняка сказала, что на Вирджинии стоит вечное клеймо. Но пошлые намеки Саймона совсем не волновали Вирджинию. Кроме того, это был первый комплимент, полученный за всю жизнь, и ей это понравилось. Иногда она подозревала, что у нее неплохие ножки, но никто не говорил ей об этом. В семействе Джексонов вообще не говорили о ножках.

Старый Саймон провел Вирджинию на кухню, где со скарлатинозными пятнами на худых, впалых щеках лежала на диване Фанни Грин. Она тяжело и часто дышала. Вирджиния уже много лет не видела Фанни. В прежние годы это было милое создание, цветущая девочка с мягкими, всегда аккуратно подстриженными золотистыми волосами, почти точеной фигуркой, огромными прекрасными голубыми глазами. Вирджинию поразили перемены, происшедшие с девушкой. Неужели это жалкое создание, напоминающее оборванный цветок, та самая малышка Фанни? Вся прелесть покинула ее глаза. Они казались огромными, просто невероятно большими на этом изможденном лице. Когда Вирджиния в последний раз видела Фанни Грин, эти увядшие, потускневшие глаза были чистыми, незамутненными колодцами, полными радости. Контраст был настолько велик, что глаза Вирджинии наполнились слезами. Она встала на колени перед Фанни и обняла ее.

— Фанни, дорогая, я пришла ухаживать за тобой. Я останусь с тобой до тех пор, пока… пока ты сама будешь этого хотеть.

— Ах! — Фанни тонкими ручками обняла Вирджинию за шею. — Ах! Неужели это возможно? Мне так одиноко. Я могу сама ухаживать за собой, но мне очень одиноко. Это небеса послали мне тебя. Ты всегда была так добра ко мне… очень давно.

Вирджиния еще крепче обняла Фанни. Неожиданно девушка почувствовала себя очень счастливой. Теперь у нее появился человек, который нуждался в ней, человек, которому она могла помочь. Вирджиния перестала чувствовать себя ни на что не годной вещью. Прошлое отошло в сторону, жизнь обновлялась.

— Все в жизни предопределено, но некоторые события — истинная удача, — сказал Старый Саймон, довольно раскуривая трубку в углу.

18

Вирджиния прожила у Старого Саймона всего неделю, но уже почувствовала, что как будто годы отделяют ее от прежней жизни и людей, которых она знала в ней. Они начали представляться ей как в тумане или во сне. И чем больше проходило времени, тем это чувство усиливалось до тех пор, пока они не перестали значить для нее вообще что-то.

Вирджиния была счастлива. Никто не называл ее «Вурж» и не волновался, что она простудится. Не было стеганого одеяла, которое надо было составлять из лоскутков, не было отвратительного фикуса, который нужно было поливать, не было материнских вспышек раздражения, обращенных к ней, и ее ледяного холода. Вирджиния могла оставаться одна, когда хотела, идти спать, когда хочется, чихать, когда в этом есть потребность. Длинными, прохладными, чудными сумерками, когда Фанни засыпала, а Старый Саймон отсутствовал, она часами просиживала на зыбких ступенях веранды на заднем крыльце, глядя в сторону пустыря у подножия холмов, покрытых великолепными пурпурными цветами, прислушиваясь к дружескому ветру, доносящему сладкие мелодии маленьких пичужек, впитывая аромат медвяных трав, пока темнота прохладной, нежной волной не накрывала окрестности.

Иногда днем, когда у Фанни было достаточно сил, обе девушки выходили на пустырь и любовались цветущими деревьями. Но они не рвали цветы. Вирджиния прочитала Фанни отрывок из Фрэнка Стеджера: «Жаль рвать лесные цветы. Они потеряют половину своего обаяния, своих чар, чистоту зелени и мерцание красок. Единственный способ наслаждаться лесными цветами — бродить среди них, находить среди них приют, восторгаться ими, а затем оставлять их на поляне, бросая прощальные взгляды, оставляя в памяти их очарование и свежесть.

Вирджиния по-новому ощущала реальность жизни после стольких лет нереального существования. И была всегда занята, очень занята. Нужно было вымыть в доме. Все-таки ей пригодилась выработанная дома привычка к аккуратности и чистоте. Поскольку она находила душевное удовлетворение в наведении порядка в грязных комнатах, то здесь для этого было непочатое поле работы. Старый Саймон считал ее глупой, поскольку она утруждала себя работой, которую никто не просил ее делать, но он не вмешивался в дела Вирджинии. Его предельно все устраивало. Из Вирджинии получилась хорошая кухарка. Саймон сказал однажды, что у нее хороший вкус. Единственный недостаток, который он находил у Вирджинии, был тот, что она не пела за работой.

— Люди всегда должны петь, работая, — настаивал Саймон. — Это так радостно звучит.

— Не всегда, — возражала Вирджиния, — представь себе безжалостного палача, напевающего за работой. Или владельца похоронного бюро.

При этих словах Саймон заливался громким хохотом.

— Тебя не застанешь врасплох. У тебя на все есть ответ. Я думаю, Джексоны рады, что избавились от тебя. Что-то они не рвутся получить тебя назад.

Саймона в течение дня почти не бывало дома: если он не работал, то отправлялся на охоту или рыбалку с Ральфом Данмором. Он обычно возвращался домой к ночи, всегда очень поздно, и часто пьяный. В первую ночь, когда они услышали, как Саймон ползком добирается до дома, Фанни попросила Вирджинию не пугаться.

— Отец не сделает ничего плохого, пошумит и успокоится.

Вирджиния спала на диване в комнате Фанни. Она выбрала для себя это место, чтобы не оставлять Фанни, хотя девушка никогда не звала ее по ночам, совсем не испугалась, так об этом и сказала. После того, как Саймон отпустил лошадей, стало потише, и он прошел в свою комнату в конце коридора, ругаясь и молясь. Уже сквозь сон Вирджиния все еще слышала его неясное бормотание. Вообще Саймон был очень добродушным созданием, но иногда он выходил из себя. Однажды Вирджиния строго спросила его:

— Что пользы в ваших ругательствах?

— Но это… такое облегчение.

И они вместе рассмеялись.

— Ты неплохой человек, — восхищенно говорил Саймон. — Не обращай внимания на мой красочный язык. Я ничего не хочу этим сказать. Просто привычка. Я люблю женщин, которые не боятся говорить со мной. Фанни была всегда слишком мягка, чересчур мягка. Поэтому она сейчас угасает. А ты мне нравишься.

— Какая разница, — твердо сказала Вирджиния. — Нет необходимости посылать людей к черту, как вы все время делаете. И я не намерена выскребать отовсюду грязь ваших башмаков, как я уже много раз делала. Будьте любезны пользоваться скребком, неважно, в состоянии вы это сделать или нет.

Фанни любила чистоту и порядок и тоже поддерживала их, пока силы не покинули ее. Она была печально-счастлива сейчас, что с ней была Вирджиния. Ведь долгие дни и ночи одиночества были так ужасны, когда в их дом не приходил никто, кроме этих мерзких старых женщин. Фанни ненавидела их и боялась и теперь. Она привязалась к Вирджинии, как ребенок.

У Вирджинии не оставалось сомнений, что Фанни умирает. Хотя временами не было ничего тревожащего. Она даже не кашляла сильно. Часто она сама поднималась, одевалась, иногда даже работала по саду или бродила по пустырю час или два. Через несколько дней после появления Вирджинии Фанни стало намного лучше, и Вирджиния решила, что есть надежда на выздоровление. Но Фанни только покачала головой.

— Нет, я не поправлюсь. Мои легкие почти сгнили. И я не хочу поправляться. Я так устала, Вирджиния. Только в смерти есть для меня отдых. Но это так хорошо, что ты здесь, ты никогда не поймешь, как это важно для меня. Но ты так много работаешь. Тебе не нужно так утомляться, отец хочет, чтобы ты только готовила еду. Я не думаю, что у тебя на все хватит сил. Иногда ты так бледна. И эти лекарства, которые ты принимаешь. С тобой все в порядке?

— Все хорошо, — спокойно ответила Вирджиния. Ей не хотелось волновать Фанни. — Я не перерабатываю. Я рада, что у меня есть работа, которая действительно нужна.

— Тогда, — Фанни доверчиво вложила свою руку в руку Вирджинии, — давай не будем так часто говорить о моей болезни. Лучше забыть об этом. Давай представим, что я снова маленькая девочка и ты пришла сюда просто поиграть со мной. Мне, бывало, так нравилось раньше, очень давно, когда ты приходила. Я знала, что тебе было нельзя приходить ко мне, конечно. Но мне так этого хотелось! Ты всегда так отличалась от других девочек, такая добрая и милая, как будто в тебе было что-то такое, чего никто не замечал, какой-то притягивающий, манящий секрет. Что это было, Вирджиния?

— У меня был Голубой Замок, — сказала Вирджиния, посмеиваясь. Ей нравилось, что Фанни думает о ней так. Она никогда не подозревала, что нравится кому-то, кто-то восхищается ею или проявляет к ней интерес. Она все рассказывала Фанни о своем Голубом Замке. Никому прежде она не говорила об этом.

— У каждого есть свой Голубой Замок, я думаю, — задумчиво сказала Фанни. — Только у каждого для этого свое название. У меня был свой Голубой Замок. — Она закрыла худыми руками лицо. Фанни не рассказала Вирджинии, кто разрушил ее Голубой Замок. Но Вирджиния знала, кто бы это ни был, но это не Ральф Данмор.

19

К этому времени Вирджиния уже была знакома с Ральфом, хорошо знакома, как казалось ей, хотя она разговаривала с ним всего несколько раз. Она с самого первого момента, как только увидела Ральфа, приняла его, как хорошо знакомого человека. В тот вечер Вирджиния была в саду и рвала белые нарциссы для комнаты Фанни, когда в лесу со стороны Сауреса услышала ужасный грохот старого «Серого Беса». Услышать его можно было за несколько миль. Вирджиния даже не подняла головы, когда он на бешеной скорости подъехал ближе. Она вообще не смотрела в его сторону, хотя Ральф проезжал мимо каждый вечер, пока она жила у Старого Саймона. Но в тот день он не проехал мимо. Старый «Серый Бес» остановился с еще более ужасным шумом чем тот, который он производил при движении. Вирджиния заметила, что Ральф вышел из автомобиля и облокотился на ветхую калитку. Девушка выпрямилась и посмотрела ему в лицо. Их глаза встретились. Вирджиния неожиданно почувствовала слабость. А может быть, начинался сердечный приступ? Но в этот раз наблюдались другие симптомы.

Его глаза, которые она всегда считала серыми, в непосредственной близости оказались ярко-синими, они излучали свет и напряженно вглядывались в нее. Брови не походили одна на другую. Он был худой, слишком худой. Вирджинии захотелось слегка откормить его. Ей хотелось пришить пуговицу к его куртке, заставить подстричь волосы и бриться каждый день. И еще в его лице было что-то, точно нельзя сказать что. Усталость? Печаль? Разочарование? На его худых щеках были видны ямки, когда Ральф улыбался. Все эти мысли вспышкой мелькнули в голове Вирджинии, пока они смотрели в глаза друг другу.

— Добрый вечер, мисс Джексон.

Ничего особенного не было в его словах. Любой мог их произнести. Но Ральф Данмор произносил эти простые слова так, как будто придавал им особый смысл. Когда он говорил: «Добрый вечер», вы ощущали, что вечер действительно добрый и что как будто это он, Ральф, сделал его таковым. В то же время вы чувствовали, что и вам в этом принадлежит какая-то заслуга. Вирджиния ощущала все это неясно, туманно и не могла понять, почему она трепещет с ног до головы. Все-таки это сердце, наверняка сердце. Как она не заметила этого сразу?

— Я уезжаю в Порт, — сказал Ральф, — доставьте мне удовольствие, позвольте сделать что-нибудь для вас или Фанни.

— Не могли бы вы привезти соленой трески для нас? — ответила Вирджиния. Ничего большего она не смогла придумать. Старый Саймон высказал желание поесть в тот день на обед отварную соленую треску. Когда рыцари появились верхом в Голубом Замке, Вирджиния находила для них множество заданий, но никого из них она не отправляла за соленой треской.

— Конечно. Вы уверены, что не хотите больше ничего? В моей старушке так много места. Она готова привезти все что угодно. Правда, старушка?

— Не думаю, что нам нужно что-нибудь еще, — сказала Вирджиния. Она знала, что в любом случае Ральф, как он всегда делал, привезет для Фанни апельсины.

Он молча и внимательно смотрел на Вирджинию, а потом задумчиво сказал:

— Мисс Джексон, как славно, что вы, при ваших условиях жизни, решились на это.

— Нет во мне ничего славного, — ответила Вирджиния. — Мне ничего не оставалось делать. И мне нравится здесь. Я чувствую, что сделала что-то особенное, геройское. Мистер Грин платит мне приличную зарплату. Я никогда раньше не зарабатывала своих собственных денег, и мне нравится это. — С Ральфом Данмором было так легко разговаривать, с этим самым Ральфом Данмором, страшным героем сказок и мифов прошлой ее жизни. Так легко и естественно, как с самим собой.

— Ни за какие деньги в мире нельзя купить то, что вы сделали для Фанни Грин, — сказал Ральф. — Это удивительно и великодушно с вашей стороны. Если вам потребуется хоть в чем-то моя помощь, только дайте мне знать. Если Старый Саймон хоть чем-то обидит вас…

— Не обидит. Он очень добр ко мне. Мне нравится Старый Саймон, — искренне призналась Вирджиния.

— И мне. Но есть одна стадия его опьянения, может быть, вы еще не испытали ее, когда он распевает блатные песни…

— Да, конечно, знакома. Прошлой ночью он пришел в таком состоянии. Мы с Фанни просто закрылись в своей комнате, чтобы не слышать его голоса. На следующее утро он извинился. Я не боюсь ни одной из степеней опьянения Старого Саймона.

— Ну, я уверен, что он порядочен с вами, за исключением пьяных бредней, — сказал Ральф. — И я уже сказал ему, чтобы он прекратил ругаться, когда вы находитесь рядом.

— Зачем? — с хитрецой спросила Вирджиния, сопровождая свой вопрос загадочным взглядом раскосых глаз. Ее лицо горело от смущения и от мысли, что Ральф Данмор думает о ней. — Мне и самой часто хочется ругаться.

На мгновение он остолбенел. Неужели эта фея то же самое создание, та же самая маленькая старая дева, которая стояла перед ним две минуты назад? Наверняка на этот старый тенистый сад спустилось волшебство и чары.

Ральф расхохотался.

— Ну, тогда вам даже и хорошо, что есть человек, который приносит вам это облегчение и не вынуждает ругаться саму. Так вам ничего больше не нужно, кроме соленой трески?

— На сегодня нет. Но должна сказать, что скоро у меня будет вам несколько заданий, когда вы поедете в Порт-Роуз, я не доверяю мистеру Грину. Он забывает купить многое из того, что я прошу.

Ральф с улыбкой поклонился ей и уехал на своем автомобиле, а Вирджиния еще долго стояла в саду.

Много раз после этого Ральф бродил по пустырю, прогуливался, насвистывая. Какой музыкой отдавался в июньских сумерках этот свист! Вирджиния поймала себя на мысли, что каждый вечер она ждет его. Девушка укоряла себя за эти ожидания и все-таки снова выходила на улицу. Почему она не может просто послушать его?

Ральф всегда привозил Фанни фрукты и цветы. Однажды он привез Вирджинии коробку конфет. Это была первая коробка конфет, подаренная ей мужчиной. Она казалась слишком священной для того, чтобы съесть ее.

Вирджиния должна была признаться себе, что постоянно думает о Ральфе, и ей хотелось знать, вспоминает ли он о ней, когда ее нет рядом. А если вспоминает, то как. Ей хотелось взглянуть на его загадочный дом на острове Саурес. Фанни тоже никогда не видела его, и хотя она была знакома с ним пять лет, знала о нем немногим больше, чем сама Вирджиния.

— Но он не плохой, — сказала Фанни. — И никто не докажет мне, что он плохой. Он не может сделать поступок, за который его можно осуждать.

— Но почему он ведет такой странный образ жизни? — спросила Вирджиния, чтобы услышать, как Фанни будет защищать Ральфа.

— Не знаю. Он странный, загадочный. Конечно, тут что-то не так, но я знаю, что его нельзя обвинить в непорядочности. Ральф Данмор просто не может сделать что-то непорядочное.

Вирджиния не была в этом уверена. Скорее всего, Ральф когда-то все-таки что-то совершил, хотя он и был очень развитым и образованным человеком. Вирджиния поняла это, слушая его разговоры и дискуссии со Старым Саймоном, который, как это ни странно, был хорошо начитан и мог говорить на любую тему, если не был пьян. Такой человек не должен хоронить себя на пять лет на Сауресе и вести образ жизни бродяги, если бы для этого не было веской причины. Но какая разница? Главное состояло в том, что Ральф никогда не был любовником Фанни, и Вирджиния была сейчас полностью убеждена в этом. Между ними не было ничего подобного. Хотя Фанни нравилась ему, а он ей, и это было заметно. Но эта привязанность не волновала Вирджинию.

— Ты не представляешь, чем для меня был Ральф все эти годы, — запросто сказала Фанни. — Без него мне бы не выжить.

— Фанни Грин — самая милая девушка из всех, каких я когда-либо знал. А где-то бродит мужчина, которого я бы убил, если бы нашел его, — сказал как-то Ральф со злостью.

Ральф был интересным собеседником, он много рассказывал о своих приключениях, но ничего о себе. Однажды выдался чудный дождливый день, когда Ральф и Саймон остались в полдень дома, а Вирджиния чинила скатерть и слушала их разговор. Ральф рассказывал невероятные истории о своих приключениях, когда он бродягой ездил на поездах с одного края континента на другой. Вирджиния подумала, что ей, очевидно, следует осудить эти его безбилетные поездки, но не могла. А рассказы о Юконе до глубины души взволновали Вирджинию, особенно один, когда Ральфа в одну из ночей потеряли между Голд Ран и Сулфур Вэлли. Там он провел два года. Разве было в такой его жизни время для преступлений и тюрем?

Если, конечно, Ральф говорил правду, хотя Вирджиния не сомневалась, что так оно и было.

— Золота не нашел, — сказал Ральф. — Вернулся еще более бедным, чем уехал. Но какое удивительное место! Тишина севера покорила меня. С тех пор я перестал принадлежать сам себе.

Ральф не был большим любителем говорить, хотя умел это делать. Он умел подбирать такие точные слова, что Вирджиния поражалась. Ральф мог даже выражать мысли, не открывая рта.

«Мне нравятся мужчины, чьи глаза красноречивей слов», — подумала Вирджиния.

Ей уже нравилось все в этом мужчине: черные волосы, задумчивая улыбка, проникновенный взгляд синих глаз и необыкновенная привязанность к Фанни. Привычка сидеть засунув руки в карманы, легкий свист, которым он выражал свое изумление; Вирджинии нравился его приятный, такой заботливый голос, с нотками особой симпатии к девушке, слегка провоцирующий ее на ответную реакцию.

Девушка иногда пугалась и запрещала себе думать об этом. Но эти мысли существовали как будто сами по себе, независимо от ее сознания, и Вирджинии казалось, что окружающие знают, о чем она думает.

— Я сегодня целый день наблюдал за дятлом, — сказал однажды вечером Ральф, стоя на качающемся полу веранды. Его рассказ о дятле был удивительным. У Ральфа полно было забавных историй и веселых анекдотов о лесных жителях, которые он часто рассказывал друзьям. Но иногда он и Старый Саймон задумчиво курили целыми вечерами, не обронив ни слова, Фанни лежала, раскачиваясь в гамаке, привязанном между столбиками веранды, а Вирджиния без дела сидела на ступеньках, положив руки на колени, удивляясь, действительно ли она Вирджиния Джексон и неужели прошло всего-навсего три недели с тех пор, как она покинула уродливый старый дом на Элм-стрит.

Перед взором девушки открывался залитый лунным светом пустырь, где баловались дюжины кроликов. Иногда, когда было желание, Ральф приходил на окраину этого пустыря и подзывал кроликов прямо к себе тайным способом, известным только ему. Однажды Вирджиния видела, как с высокой, стройной сосны на плечо Ральфа прыгнула белка и сидела там, пока мужчина разговаривал с ней. Он напоминал Вирджинии Фрэнка Стеджера.

Одной из прелестей новой жизни Вирджинии была возможность читать книги Фрэнка Стеджера столько, сколько хотелось. Она читала их Фанни, и подруге они очень понравились. Девушка попыталась почитать их Саймону или Ральфу, но они не пришлись им по вкусу. Саймону было просто скучно, а Ральф вежливо отказался слушать их совсем.

— Чепуха! — сказал он.

20

Безусловно Джексоны не оставили свою сумасшедшую бедняжку в покое и не отказались от героических попыток спасти ее гибнущую душу и репутацию. Дядя Джефсон, юрист которого помог ему так же мало, как и его доктор, пришел однажды к ней и нашел Вирджинию на кухне в полном одиночестве, как он и предполагал; круто поговорил с ней, сказав, что она убивает мать и позорит семью.

— Но почему? — спросила Вирджиния, не переставая с остервенением чистить горшок из-под каши. — Я честно работаю за приличную плату. Что в этом позорного?

— Не юродствуй, Вирджиния, — мрачно произнес дядя Джефсон. — Это не самое подходящее место для тебя, и ты прекрасно это понимаешь. Почему, ответь мне на милость, этот рецидивист Данмор постоянно околачивается здесь каждый вечер?

— Не каждый вечер, — тут же отреагировала Вирджиния. — Совсем не каждый вечер.

— Но это… это ужасно!! — резко прокричал дядя Джефсон. — Вирджиния, ты должна вернуться домой. Мы не будем судить тебя строго. Я уверяю тебя, что не будем. Мы пересмотрим свое отношение.

— Спасибо, — сказала девушка.

— Неужели у тебя совсем нет чувства стыда? — требовательно вопрошал дядя Джефсон.

— Конечно, есть. Но вещи, которых я стыжусь, отличаются от тех, которых стыдитесь вы. — Вирджиния продолжала убирать кухню и сейчас тщательно протирала скатерть на столе.

Но дядя Джефсон был очень терпелив. Он крепко ухватился за стул и сжал зубы.

— Мы знаем, что у тебя не все в порядке с сознанием. Мы примем это во внимание. Но ты должна вернуться домой. Ты не останешься здесь больше с этими пьяницами и негодяями.

— Уж не ко мне ли, случаем, относятся эти слова, мистер Джексон? — требовательно обратился к родственнику Вирджинии Старый Саймон, неожиданно появившийся в двери веранды, где он мирно курил трубку и слушал эту тираду Джефсона Джексона, от души наслаждаясь ею. Рыжая борода Джефсона нервно дернулась и мощные брови изогнулись от негодования. Но трусость не была одним из недостатков Джефсона Джексона.

— К вам. И более того, я хочу сказать вам, что вы сыграли зловещую роль в том, что эта слабая, несчастная девушка ушла из дома, оставила своих друзей, и вас еще накажет за это Бог.

Продолжить Джефсон Джексон уже не успел. Старый Саймон одним прыжком перемахнул кухню, схватил его за воротник и брюки, выкинул через дверь в сад, приложив к этому ничуть не больше усилий, чем если бы пнул мешающегося под ногами котенка.

21

В следующий раз вы полетите отсюда, — проревел Саймон. — Я выкину вас через окно, даже если оно будет закрыто. Прежде чем прийти сюда, подумайте о последствиях.

Вирджиния спокойно наблюдала за полетом дядюшки Джефсона на клумбу с аспарагусами и неожиданно почувствовала удовлетворение от еще одного открытия. Когда-то она боялась, что этот человек осудит ее. А сейчас девушка ясно увидела, что бояться нечего, и этот человек не более чем глупый маленький деревенский свадебный генерал.

Старый Саймон повернулся к Вирджинии с широкой улыбкой.

— Он будет много лет вспоминать об этом, просыпаясь по ночам. Всемогущий совершил ошибку, произведя на свет так много Джексонов. Но раз уж они созданы, придется принимать их во внимание. Убить их было бы слишком большой честью для них. Но если они еще раз придут сюда, чтобы побеспокоить тебя, я их прогоню, прежде чем кошка успеет облизать свое ухо…

В следующий раз Джексоны послали доктора Леннона. Уж его-то Старый Саймон не вышвырнет на клумбу с аспарагусом! Хотя доктор Леннон сам не был очень уверен в этом, и ему совсем не нравилась поставленная перед ним задача. Он совсем не верил, что Вирджиния Джексон сошла с ума. С ней было все в порядке, хотя она всегда казалась ему странной. А сейчас девушка просто чуть более странная, чем обычно. У доктора Леннона имелись собственные причины неприязни к Старому Саймону. Когда доктор Леннон впервые приехал в Хайворт, он очень любил бродить по окрестностям Сауреса и Сансора. Однажды во время такой прогулки Леннон заблудился и после длительных блужданий наткнулся на Старого Саймона с ружьем через плечо.

Доктор Леннон не придумал ничего иного, как задать самый глупый из вопросов. Он сказал:

— Не могли бы вы сказать, куда я иду?

— Какого черта я могу знать, куда ты идешь, придурок, — ответил Саймон презрительно.

Доктор Леннон до такой степени разозлился, что какое-то мгновение не мог вымолвить ни слова, а в это время Саймон исчез в лесу. Доктор Леннон в конце концов все-таки благополучно выбрался из леса, но с тех пор не имел никакого желания снова сталкиваться с Саймоном Грином.

Тем не менее сейчас он не мог отказаться. Вирджиния приветствовала его с опустившимся сердцем. Хотя сейчас она сама распоряжалась собой, но все-таки ужасно боялась доктора Леннона. У нее было жалкое предчувствие того, что если этот человек потрясет перед ней своим длинным, костлявым пальцем и прикажет ей идти домой, то она побоится ослушаться.

— Мистер Грин, — вежливо и предупредительно заговорил доктор Леннон. — Могу я поговорить несколько минут с мисс Джексон наедине?

Старый Саймон был по своему обыкновению немного пьян, но вполне достаточно для того, чтобы быть подчеркнуто вежливым и в то же время подозрительным. Саймон как раз собирался уйти, когда приехал доктор Леннон, но сейчас он сел на перила и скрестил на груди руки.

— Нет, нет, мистер, — сказал он угрюмо. — Это не пойдет, это совсем не устраивает меня. Мне нужно поддерживать репутацию моей домоправительницы. Я все равно что компаньонка для этой молодой леди. Я не могу позволить, чтобы с ее головы упал хотя бы один волос.

Доктор Леннон был так разъярен, что Вирджиния удивилась, как Саймон мог так спокойно говорить с ним. Но, казалось, Саймона это совсем не волновало.

— Вы смыслите что-нибудь в этом? — спросил он многозначительно.

— В чем?

— В волосах, — спокойно ответил Саймон.

Бедный доктор Леннон, который так и не женился, потому что дал обет безбрачия перед своим братством, как будто не заметил этой дурацкой выходки. Он повернулся спиной к Саймону и обратился к Вирджинии.

— Мисс Джексон, я нахожусь здесь по поручению вашей матери. Она умоляла меня пойти к вам. Я должен передать вам некоторые ее послания. Можно начать, — пришедший пустил в ход свой палец. — Будете любезны выслушать?

— Да, — отрешенно сказала Вирджиния, наблюдая за пальцем доктора. Этот палец имел гипнотический эффект на девушку.

— Первое, что я должен вам сообщить. Если вы оставите это… этот…

— Дом, — вмешался Старый Саймон. — Д-о-м. Побеспокойтесь о выражениях в своей речи, уважаемый.

— …это место и вернетесь домой, мистер Джефсон Джексон наймет хорошую сиделку, которая может заменить вас, приходить сюда и ухаживать за мисс Грин.

Несмотря на охвативший ее ужас, Вирджиния в душе улыбнулась. Дядя Джефсон, видно, и правда находит ситуацию совершенно безнадежной, если давит на эту ее струну. В любом случае, ее клан не может больше не замечать ее и не считаться с ней. Она стала слишком важна для них.

— Это мое дело, мистер, — сказал Саймон, — мисс Джексон может уйти или остаться, как она сама пожелает. Я произведу с ней частный расчет, и она вправе завершить работу, когда захочет. Мисс Джексон готовит мне еду, не забывает положить соли в кашу, никогда не хлопает дверью и никогда не болтает даром, когда ей нечего сказать. Это очень ценное качество в женщине. Вы понимаете, мистер. Я очень доволен мисс Джексон. Если ее не очень устраивает что-то, то она вольна уйти. Но ни одна женщина не войдет сюда, если ей будет платить Джеф Джексон. Или кто-либо другой, — голос Саймона звучал твердо, хотя и предельно вежливо. — Я размозжу ей голову. Передайте это с наилучшими пожеланиями от С. Грина.

— Доктор Леннон, сиделка — это не единственное, что нужно Фанни, — сказала Вирджиния искренне. — Она не настолько больна. Ей нужно общение. С кем-нибудь, кого она знает и любит, чтобы этот человек просто жил с ней. Вы можете понять это, я уверена.

— Я понимаю, мотивы, которые вами двигают, похвальны. — Доктор Леннон почувствовал, что у него и в самом деле очень широкий ум, особенно если принять во внимание, что в глубине души он совсем не считал мотивы Вирджинии настолько похвальными. Он не имел ни малейшего представления, зачем Девушке все это надо, но был уверен, что мотивы ее поведения были очень далеки от похвальных. Когда Леннон не мог чего-то понять, он просто осуждал это. Сама простота! — Но ваша первая обязанность — перед матерью. Вы нужны ей. Она умоляет вас вернуться домой, она простит все, если только вы вернетесь домой.

— Милый пустячок, — задумчиво произнес Саймон, насыпая на ладонь немного табака.

Доктор Леннон проигнорировал его замечание.

— Она умоляет, а я, мисс Джексон, — доктор Леннон вспомнил, что он был послом Иеговы, — я требую. Как ваш пастор и духовный наставник я приказываю вам пойти со мной домой, прямо сейчас. Возьмите пальто и шляпу и пройдите со мной.

Доктор Леннон потряс перед Вирджинией пальцем. Перед этим согнутым пальцем Вирджиния почувствовала себя совершенно беззащитной и начала сдаваться.

«Она уйдет, — подумал Старый Саймон. — Она уйдет с ним. Ах, сукин сын, сила этого парня-проповедника на женщин не так слаба».

Вирджиния была готова подчиниться доктору Леннону. Она должна пойти с ним, отказаться от всего. Ей предстоит снова стать Вурж Джексон и оставшиеся несколько дней или недель вести прежний образ жизни покорного, безропотного создания. Такова ее судьба, определенная этим могущественным, закостенелым пальцем. Ей не избежать этой судьбы, так же, как Старому Саймону предопределен его удел. Вирджиния смотрела на скрюченный палец пастора, как зачарованная пташка смотрит в глаза змеи. И вдруг…!

«Страх — это первородный грех, — неожиданно заговорил тихий, слабый внутренний голос в самой-самой глубине подсознания девушки. В основе всего дьявольского в мире лежит страх перед чем-нибудь».

Вирджиния встала. Над ней все еще довлел страх, но душа снова принадлежала ей самой. Она не могла предать внутренний голос.

— Доктор Леннон, — медленно сказала девушка. — В настоящее время у меня нет каких-либо обязательств перед матерью. Она хорошо живет, у нее есть общество и помощь, которые ей нужны. Я совсем не нужна ей. Во мне нуждаются здесь. Я намерена остаться.

— Вот молодец! — восхищенно сказал Старый Саймон.

Доктор Леннон опустил свой палец.

— Мисс Джексон, неужели не осталось ничего святого, что могло бы повлиять на вас? Вы помните дни своего детства.

— Прекрасно помню и ненавижу их.

— Неужели вы не понимаете, что будут говорить люди? И что они уже говорят?

— Могу представить, — сказала Вирджиния, передернув плечами. Неожиданно она совсем освободилась от страха. — Я не прислушивалась к сплетням чайных партий Хайворта и кружков кройки и шитья все двадцать лет. И, доктор Леннон, мне совершенно безразлично, что они скажут сейчас.

Так ни с чем ушел и доктор Леннон. Девчонка, которая не заботится об общественном мнении! На которую священные семейные узы не оказывают никакого сдерживающего воздействия! Которая ненавидела память о своем детстве!

Затем пришла кузина Джорджина, по своей собственной инициативе, потому что никто бы и не подумал посылать ее ввиду бесполезности этого дела. Она застала Вирджинию в одиночестве за прополкой маленького огородика, который девушка возделывала. Кузина Джорджина долго изливалась в извинениях, считая, что это принесет больше пользы делу. Вирджиния терпеливо слушала родственницу. Кузина Джорджина не была противной, мерзкой старухой, и Вирджиния спросила ее:

— Ты многому научилась в своей жизни, кузина Джорджи, не могла бы ты сказать, как приготовить суфле из трески, чтобы оно не было таким густым, как каша, и таким соленым, как Мертвое море?

— Нам остается только ждать, — сказал дядя Роберт. — В конце концов, Фанни Грин не продержится долго. Доктор Винер сказал, что она может умереть со дня на день.

Миссис Джексон плакала. Ей было бы намного легче, если бы Вирджиния вообще умерла. Она могла бы нормально оплакивать ее.

22

Когда Саймон Грин заплатил Вирджинии ее первую месячную зарплату — он делал это очень тщательно, расправляя каждую купюру, пахнувшую табаком и виски, — Вирджиния отправилась в Хайворт и истратила ее до последнего цента. Она купила уцененное красивое зеленое платье из крепа с поясом из малинового бисера, пару шелковых чулок, гармонировавших с платьем, и маленькую кокетливую зеленую шляпу с розой. Она даже купила совершенно глупую коротенькую, всю в шелковых ленточках и кружевах ночную рубашку.

Вирджиния дважды заходила в дом на Элм-стрит, — она никогда не вспоминала о нем как о своем доме — но ни разу никого не застала там. Очевидно, мать как всегда, сидела в своей комнате, раскладывала пасьянс и болтала. Вирджиния знала, что миссис Джексон болтает без умолку и никогда не проигрывает в карты. Знакомые, которых Вирджиния встретила в городе, смотрели на девушку очень сурово, холодно кланялись и отворачивались. Никто из них не остановился, чтобы поговорить с ней.

Вирджиния надела новое зеленое платье, когда пошла домой, но тут же сняла его. Она чувствовала себя почти голой и жалкой в платье с декольте и короткими рукавами. А малиновый пояс вокруг бедер казался ей совершенно неприличным. Девушка повесила платье в шкаф, чувствуя досаду за напрасно потраченные деньги. У нее никогда не хватит смелости надеть это платье. И мнение Фрэнка Стеджера по поводу страха не могло повлиять на ее убеждения в этом вопросе. В этом привычки и традиции оказались всемогущими. Поэтому она вздохнула и пошла встретить Ральфа Данмора в своем старом коричневом шелковом платье. Конечно, то зеленое платье очень шло ей, но она не хотела ловить на себе осуждающие взгляды, хотя в этом платье глаза казались коричневыми драгоценными камнями, а пояс придавал ее плоской фигуре совсем другой вид. Вирджинии так хотелось выйти навстречу Ральфу в своем новом платье! Но были вещи, которых даже Фрэнк Стеджер не мог предвидеть.

Каждое воскресенье Вирджиния ходила в маленькую независимую методистскую церковь, которая была расположена среди сосен в долине в небольшом сером здании, лишенном шпилей, макушек, куполов, лишь с несколькими провалившимися могилами, поросшими мхом могильными камнями на маленькой, смутно очерченной, покрытой травой площадке за церковью. Вирджинии нравился священник этой церкви. Он был совсем простым и искренним. Немолодой человек, живший в Порт-Роузе, он переплывал на незатейливой моторной лодчонке озеро, чтобы провести службу среди верующих заброшенного кирпичного завода по ту сторону холмов, которые иначе никогда бы не услышали слова Божьего. Девушке нравились простые службы и страстное песнопение. Она любила сидеть у раскрытого окна и смотреть в сосновый лес. Прихожан всегда было мало, как и последователей независимой методистской церкви, и они были в основной массе неграмотными. Но Вирджиния любила эти воскресные вечера. Впервые в жизни ей хотелось идти в церковь. По Хайворту распространились слухи о том, что Вирджиния превратилась в независимую методистку, от чего миссис Джексон слегла. Но Вирджиния совсем ни в кого не превращалась. Она ходила в церковь просто потому, что это ей это нравилось, а еще потому, что каким-то странным, необъяснимым образом помогало ей. Старый мистер Бауэр несомненно верил в то, что проповедовал, а это совсем другое дело.

Удивительно, но Старый Саймон не одобрял посещение Вирджинии церкви на холме так же сильно, как не одобряла это ее мать. Саймон не видел толку в методистах, он был истинный пресвитерианин. Но Вирджиния ходила туда, не считаясь и с ним.

— Скоро мы услышим о ней еще что-нибудь похуже, — мрачно предвещал дядя Роберт.

И они услышали.

Вирджиния даже себе не могла объяснить, зачем она пошла на тот вечер. Это были танцы в Мидли Чонерс. А танцы в «Мидли Чонерс», как правило, не были тем местом, где собирались хорошо воспитанные юные леди. Вирджиния всегда знала, когда состоятся эти вечера, потому что Старый Саймон был занят на них в качестве одного из скрипачей. Но идея посетить эти вечера никогда не приходила в голову Вирджинии, пока Старый Саймон не объявил об этом за ужином.

— Пойдем со мной на танцы, — приказал он. — Это принесет тебе пользу, добавит цвета твоим щекам. Ты выглядишь такой увядшей, необходимо что-то, что могло бы вдохнуть в тебя жизнь.

Неожиданно Вирджиния поняла, что хочет пойти туда. Она совсем не имела понятия, что представляют собой эти танцы в «Мидли Чонерс». Ее желание пойти на танцы ассоциировалось с известными ей в прошлом мире вполне пристойными мероприятиями, которые проводились в Хайворте и Порт-Роузе. Конечно, Вирджиния понимала, что и этот вечер будет отличаться от того, что она знала в прошлом. Очевидно, он более неформальный, что ли. Но и более интересный. Почему бы ей не пойти? Фанни уже с неделю пребывала в относительном здравии, у нее наступило временное улучшение, и она не возражала остаться на некоторое время одна. Фанни уговаривала Вирджинию пойти на танцы, если ей хочется. И Вирджиния захотела.

Она пошла в свою комнату одеться и в раздражении отшвырнула свое коричневое шелковое платье. Надеть его на этот вечер? Никогда! Вирджиния сняла с плечиков зеленое платье из крепа и лихорадочно его натянула. Какой абсурд чувствовать себя раздетой только потому, что оголены шея и руки? Это все идет от ее ощущения старой девы. Она никуда не может деться от этого.

Вирджиния впервые надела такое красивое платье после того, из кисеи, которое у нее было, пока ей не исполнилось двадцать. И с тех пор Джексоны никогда не позволяли ей так красиво одеваться. Вот если бы еще у нее было ожерелье на шею или что-то в этом роде, она бы не чувствовала себя такой раздетой. Вирджиния выбежала в сад, где рос клевер — большие малиновые головки в высокой траве. Девушка собрала целую охапку этих цветов и укрепила их на ленте. Завязанная на шее лента придала ей ощущение уверенности. Она напоминала воротник и удивительным образом подходила к платью. Венок из оставшихся цветов девушка укрепила в волосах, ниспадающих из-под него мягкими прядями, что очень ей шло. От волнения у нее на щеках вспыхнули розовые пятна. Девушка накинула пальто, прикрыла волосы маленькой легкомысленной шляпкой.

— Ты так прекрасно выглядишь и совсем по-другому, — сказала Фанни. — Как зеленый лунный луч с проблесками малинового, если такое возможно в природе.

Вирджиния нагнулась, чтобы поцеловать Фанни.

— Я переживаю от того, что оставляю тебя одну, Фанни.

— Со мной все будет хорошо. Мне сегодня лучше, чем было все последнее время. Я огорчена, что тебе приходится безотрывно сидеть возле меня. Надеюсь, ты хорошо проведешь время. Я никогда не была на танцах в «Чонерс», но я, бывало, ходила на такие вечера потанцевать, правда очень давно. Мы всегда хорошо проводили время. Ты можешь не бояться, что отец напьется сегодня. Он никогда не пьет, когда его приглашают играть на вечере. Ну, может быть, немного ликера. А что ты будешь делать, если тебе кто-нибудь нагрубит?

— Ко мне никто не пристанет.

— Ну, хотя бы несильно. Я думаю, отец проследит за этим. Но если это все-таки случится, будет очень неприятно.

— Не думаю, что так получится. Я ведь иду только посмотреть и танцевать не собираюсь. Просто хочу узнать, что такое танцевальные вечера. Я ничего не видела, кроме выставок в Хайворте.

Фанни загадочно улыбнулась. Она много лучше Вирджинии знала, какими могут быть танцевальные вечера, особенно если там будет ликер. Но может быть, все обойдется.

— Надеюсь, тебе там понравится, — снова повторила Фанни.

Вирджинии понравилась поездка на вечер. Они выехали рано, потому что до Мидли Чонерс было 12 миль, а ехать предстояло на старой, развалившейся машине Саймона. Дорога была ухабистая и неровная, гористая, как большинство дорог Сансора, но полна очарования северных широт. Дорога вилась среди великолепных смолистых сосен, казавшихся удивительно волшебными в июньском заходящем солнце, через речку с зеленоватой водой, над которой роились осы, исполнявшие свой диковинный танец.

Старый Саймон составил ей удивительную компанию. Он знал все истории и легенды этого дикого интереснейшего края и по дороге рассказывал их девушке. Вирджиния неудержимо хохотала над шутками Саймона и еще больше развеселилась, подумав о том, как отнеслись бы к ее неприличному веселому смеху дядя Роберт и тетя Тримбал, окажись они рядом с ней и Старым Саймоном в этом развалившемся автомобиле по пути на танцы в «Мидли Чонерс». Одна только мысль о таком невероятном путешествии вместе с родственниками вызывала у девушки новый приступ смеха.

Поначалу танцы протекали совершенно спокойно, Вирджинии все здесь нравилось, она искренне радовалась и развлекалась. Дважды она даже сама танцевала с двумя местными молодыми людьми, которые хорошо танцевали сами и сказали ей, что она танцует прекрасно.

Она услышала и еще один комплимент в свой адрес. Не очень восторженный, конечно, но в ее жизни было так мало комплементов, что она была не очень избалована на этот счет. Вирджиния подслушала разговор двух парней, которые шептались за ее спиной.

— Ты знаешь, кто эта девушка в зеленом платье?

— Нет. Вероятно, она не местная. Может быть, из Порта. Понравилась?

— Не красавица, но хорошенькая, я бы сказал. Никогда не видел таких глаз.

Большая комната была украшена сосновыми и еловыми ветвями, освещена китайскими фонариками. Пол был натерт, а скрипка Старого Саймона под его умелыми прикосновениями звучала сказочно. Местные девушки были хорошенькие и красиво одетые. Вирджинии казалось, что это самый чудесный вечер, на каком ей когда-либо довелось быть.

Но в 11 часов ее мнение изменилось. Приехала новая компания, совершенно пьяные парни. Повсюду зазвенели бутылками, и вскоре почти все мужчины были хотя бы немного, но пьяны. В зале стало шумно и дымно. То тут, то там вспыхивали ссоры. Слышались ругательства и непристойное пение, взлохмаченные девушки, непристойно извивались в танце. Вирджиния почувствовала робость и, забившись в угол, разозлилась на себя. Зачем она вообще пришла в это место? Свобода и независимость — это замечательно, но нельзя же быть такой дурой. Она должна была догадаться, чем все может закончиться, ей следовало прислушаться к предупреждению Фанни. У девушки разболелась голова, она устала от всего этого шума и грохота. Но что ей оставалось делать? Надо было терпеть до конца. Саймон не мог закончить игру раньше времени. А это могло длиться и до 3–4 часов утра.

23

С приездом новой компании молодых людей стало больше, и девушки были нарасхват. У Вирджинии тоже не было отбоя от приглашений, но она всем отказывала. В конце концов на строптивую девушку стали обращать внимание, Вирджиния то и дело ловила на себе сальные взгляды, а то и слышала проклятия в свой адрес. В дальнем углу зала она заметила группу незнакомцев, которые переговаривались между собой, оглядывали ее с ног до головы. Девушке стало не по себе от их взглядов.

В этот самый момент Вирджиния увидела Ральфа Данмора. Он только что появился здесь и стоял у двери, глядя на нее поверх голов. С появлением Ральфа Вирджиния почувствовала себя в полной безопасности и тотчас же поняла, почему ей так хотелось пойти на вечер. Еще раньше, собираясь на эти ужасные танцы, она не хотела признаваться даже самой себе, что пришла сюда в надежде увидеть Ральфа. Она думала, что от таких мыслей ей станет стыдно, но ей не стало. За чувством облегчения пришло другое чувство — раздражение из-за того, что Ральф пришел так поздно. Неужели он так занят, что не мог появиться здесь пораньше? Вирджиния не отдавала себе отчета, что ее раздражение вызвано испугом. Она весь вечер ждала его и уже не надеялась, что он придет. Вирджиния подняла руку и помахала ему.

В это время один из парней той самой группы прошел через зал и направился к Вирджинии, пробираясь сквозь извивающиеся пары. Это был высокий, широкоплечий молодой человек, неплохо одетый, симпатичный на вид, но без сомнения, пьяный. Он пригласил Вирджинию танцевать. Девушка мягко отказалась, и его лицо искривилось в яростной ухмылке. Он обхватил Вирджинию за талию и притянул к себе. Горячее, пьяное дыхание пахнуло ей в лицо.

— Мы не потерпим здесь таких недотрог, как ты, милочка. Если уж ты пришла сюда, то будь добра танцевать с нами. Ни я, ни мои друзья не видали тебя раньше. Ты должна потанцевать с каждым из нас и поцеловать наши ботинки — Вирджиния в отчаянии отталкивала его, пытаясь освободиться. Когда это не помогло, она закричала, привлекая к себе внимание. В следующий момент парень, который схватил ее, пролетел через весь зал от мощного удара в челюсть, пробивая себе дорогу головой среди танцующих пар. Вирджиния почувствовала, как ее схватили за руку.

— Сюда! Быстро! — сказал Ральф Данмор. Он подтолкнул ее к раскрытому окну, сам перемахнул через подоконник и подал ей руку.

— Быстрей! Нам надо успеть убежать от толпы. Они сейчас кинутся за нами. (Вирджиния бежала так быстро, как никогда не бегала. Ральф крепко держал ее за руку. Девушка удивлялась, почему она еще не умерла от разрыва сердца. А что если представить себе такую возможность?! Какой скандал разразился бы для ее родственников! Впервые Вирджинии стало их немного жаль. Но тут же ее охватила радость, что теперь она свободна от их опеки. Вирджиния радовалась, что Ральф крепко держит ее за руку. Чувства девушки смешались, за всю ее жизнь ей не случалось испытать столько приключений, как за этот короткий промежуток времени.

Наконец они достигли укромного уголка соснового леса. Преследователи убежали в другом направлении, и их крики и вопли становились все менее и менее различимыми. Вирджиния, задыхающаяся, с бешено бьющимся сердцем, совершенно изнеможенная, свалилась на ствол упавшей сосны.

— Спасибо, — вымолвила она.

— Как вам пришло в голову прийти в это место? — спросил Ральф.

— Я… не знаю… я не знала, что так… — оправдываясь, прошептала Вирджиния.

— Вам следовало бы знать «Мидли Чонерс».

— Но для меня это было не более, чем название.

Вирджиния понимала, что Ральф мог не поверить ей, ему и в голову не приходило, что она не имела ни малейшего понятия об этом районе. Она всю жизнь прожила в Хайворте, и он мог предполагать, что она должна была хоть что-то слышать о Мидли Чонерс. Но ведь он не знал, в каких условиях воспитывалась Вирджиния. И объяснять это бесполезно.

— Когда я заехал к Гринам сегодня вечером и Фанни рассказала мне, куда вы пошли, я был очень удивлен. И более того, испугался. Фанни сказала мне, что она тоже очень боится за вас, но не хотела отговаривать вас от посещения этого места, чтобы вы не могли подумать, насколько она эгоистична, что хочет привязать вас к себе. И вместо того, чтобы поехать в Хайворт, я отправился сюда.

Вирджиния почувствовала жар, охвативший ее душу и тело. Ведь Ральф приехал сюда, чтобы позаботиться о ней!

— Как только за нами кончится погоня, мы вернемся на дорогу в Сансор. Я там оставил машину. Я отвезу вас домой. Думаю, что вам хватило этого вечера.

— Вполне, — согласилась Вирджиния.

Первую половину дороги домой оба молчали. Это и не удивительно. Разговаривать было без толку. Машина ревела так, что они не могли расслышать друг друга. В любом случае, Вирджиния не ощущала большого желания говорить. Ей было стыдно за этот вечер, стыдно за свою глупость, стыдно, что Ральф Данмор нашел ее в таком месте. Ральф Данмор, за которым закрепилась слава арестанта, рецидивиста, фальшивомонетчика и убийцы. Губы Вирджинии дрогнули в темноте. Ей было стыдно перед ним.

И в то же время Вирджинию переполняло чувство радости, странное, неизведанное ранее чувство, когда она тряслась по ухабистой дороге рядом с Ральфом Данмором. Мимо пролетали огромные деревья. Высокие сосны стояли вдоль дороги ровными, упорядоченными рядами, как колонны солдат. Чертополох напоминал пьяных фей, когда фары машины высвечивали его в темноте. Вирджиния впервые сидела в машине, и езда ей понравилась. По крайней мере, она не боялась ехать с Ральфом. Чем дальше они ехали, тем лучше становилось ее настроение. Она перестала стыдиться и чувствовала себя не чем иным, как частью кометы, с блеском проносящейся по ночному небосводу.

Совершенно неожиданно в том месте, где сосны расступаются и начинается пустырь, машина заглохла совсем. Заглохла и остановилась.

У Ральфа вырвался возглас проклятия. Он вышел, проверил машину и вернулся назад со смущенной улыбкой.

— Я полный идиот. Кончился бензин. Я знал, что его мало, когда выезжал из дома, но хотел заправиться в Хайворте. А потом и забыл обо всем, торопясь в «Чонерс».

— Что же мы будем делать? — поинтересовалась Вирджиния.

— Не знаю. Ближе, чем в Хайворте, заправки нет, а это девять миль отсюда. Я не могу оставить вас здесь одну. На этой дороге всегда полно хулиганов, и в любую минуту могут появиться эти сумасшедшие придурки из «Чонерс». На танцах было много парней из Порта. Я не вижу ничего лучшего, чем терпеливо сидеть здесь и ждать, пока мимо не пройдет какая-нибудь машина и не одолжит бетаина, чтобы нам добраться до дома Старого Саймона.

— Так в чем же дело? — спросила Вирджиния.

— Мы можем просидеть здесь всю ночь, — ответил Ральф.

— Я не возражаю, — произнесла Вирджиния.

Ральф отрывисто засмеялся.

— Если не возражаете вы, то мне и не нужно возражать. Я своей репутации не потеряю.

— Так же как и я своей, — спокойно сказала девушка.

24

— Будем сидеть здесь, — сказал Ральф. — И если нам будет о чем поговорить, то тогда мы будем разговаривать. А если не о чем, то помолчим. Не думайте, что вы обязаны разговаривать со мной.

— Фрэнк Стеджер говорит, — процитировала Вирджиния. — «Если вы можете просидеть с человеком в молчании полчаса и чувствовать себя при этом комфортно, вы можете стать с этим человеком друзьями. А если не можете, то вам никогда не подружиться и не стоит терять время».

— Иногда Фрэнк Стеджер говорит разумные вещи, — заключил Ральф.

Они молча сидели долгое время. По дороге скакали маленькие кролики. Раз или два задумчиво ухнула сова. На дорогу перед ними падали загадочные тени деревьев. К юго-западу, как раз над тем местом, где должен находиться остров Ральфа, небо заполнили стаи перистых облаков.

Вирджиния была предельно счастлива. Иногда судьба настигает вас медленно, постепенно, иногда нисходит, подобно вспышкам молнии. Вирджинию настигла вспышка молнии.

Она сейчас понимала совершенно отчетливо, что любит Ральфа. Еще вчера она принадлежала только себе. Сейчас ее душа была полностью отдана этому мужчине. Хотя он ничего не сделал, ничего не сказал. Он даже не взглянул на нее как на женщину. Но это не имело значения. Так же как не имело значения, что это был за человек и чем он занимался. Она любила его без всяких условностей. Все в душе женщины тянулось к этому человеку. У Вирджинии не было желания противостоять этой любви, сдерживать ее или освободиться от этого чувства. Казалось, она полностью принадлежала этому мужчине, до такой степени, что все мысли были заняты только им.

Вирджиния поняла, что любит Ральфа в тот момент, когда он облокотился на дверь машины, объясняя, что нет бензина. Вирджиния посмотрела прямо в его глаза, поблескивающие в лунном свете, и поняла свое чувство. В этот неизмеримо малый миг времени все изменилось. Все старое отошло навсегда, и открылась дорога в неведомое.

Больше не было ничтожной старой девы Вирджинии Джексон. Существовала только женщина, полная любви и от этого богатая и многозначащая, по крайней мере для себя самой. Жизнь больше не казалась пустой и никчемной, и смерть совсем не пугала. Любовь изгнала из нее этот страх.

Любовь! Какое это безбрежное, сладкое, мучительное, невероятное чувство! Это единство души, тела и сознания. В ее основе лежало что-то чудесное, неясное и смутное, как крошечная голубая искра чистой воды бриллианта в сердце. Ни одна мечта не походила на это состояние. Вирджиния больше не чувствовала отчуждения от мира. Она принадлежала к сообществу женщин, тех женщин, которые пережили в жизни любовь.

Ральфу совсем не обязательно знать об этом. Хотя, конечно, Вирджиния не возражала бы, если бы он об этом узнал. Достаточно того, что она сама осознала это чувство и жизнь ее совершенно изменилась. Просто пришла любовь. Она не просила ответной любви. Вирджиния была счастлива просто от того, что сидела сейчас рядом с любимым, молча, посреди летней ночи в потоке лунного света, и только ветер гулял среди сосновых стволов. Вирджиния всегда завидовала ветру. Он так свободен. Дует туда, куда хочет. Сквозь холмы, через озеро. Какая воля, какой простор! Какие сказочные приключения! Вирджиния почувствовала, что ее истерзанная душа сменилась новой, зажглась от божественного огня. Оглядываясь назад, девушка видела, какой скучной, бесцветной и никому не нужной была ее жизнь. Сейчас ее наполнила свежесть, голубизна и пурпур. И совсем не важно, кто или что было в прошлом Ральфа. Также не важно, кто или что может быть в его будущем. Никому другому не суждены эти счастливые часы. Вирджиния полностью отдалась очарованию момента.

— Мечтали когда-нибудь полетать на воздушном шаре? — неожиданно спросил Ральф.

— Нет, — ответила Вирджиния.

— А я часто. Мечта полетать сквозь облака, взглянуть на чудный заход солнца, провести часы в эпицентре жуткого урагана с молниями, сверкающими над головой и под ногами, парить над серебристыми облаками при полной луне прекрасно!

— Звучит заманчиво, — сказала девушка. — А я в своих мечтах остаюсь на земле.

Вирджиния рассказала Ральфу о Голубом Замке. Так легко было рассказывать об этом Ральфу. Потом девушка рассказала о своем существовании прежде чем она пришла к Старому Саймону. Она хотела объяснить, почему пошла сегодня на танцы в «Чонерс».

— Видите ли, у меня никогда не было настоящей жизни, — сказала Вирджиния. — Я сейчас дышу полной грудью. Раньше для меня были закрыты все дороги.

— Но вы еще так молоды, — произнес Ральф.

— Да, я знаю. Я «все еще молодая», но это так отличается от просто «молодая», — горько сказала Вирджиния. В какую-то долю секунды ей захотелось рассказать Ральфу, почему впереди у нее так мало будущего, но не сказала. Ей не хотелось думать в этот момент о смерти.

— Но я никогда не была действительно молодой, — «до сегодняшнего вечера», — добавила она про себя. — У меня никогда не было жизни, как у других девочек. Вы не можете понять этого. Но, — у Вирджинии появилось отчаянное желание сообщить Ральфу самое худшее о себе. — Я даже не люблю свою мать. Разве это не ужасно, что я не люблю мать?

— Очень ужасно… для нее, — сухо ответил он.

— Но она не знает об этом. Она принимала мою любовь как должное. Я не была нужна ей или кому-то другому. Я устала от этого. Поэтому я пошла домработницей в дом мистера Грина и начала ухаживать за Фанни.

— Я подозреваю, что родственники решили, что вы сошли с ума.

— Именно так. Они сочли это буквально, — сказала Вирджиния. — Им так удобней. Им удобней верить, что я чокнутая, чем гадкая. Альтернативы нет. Но моя жизнь только тогда и началась, когда я пришла к мистеру Грину. Это удивительный опыт. Я понимаю, что мне придется за все платить, когда я должна буду вернуться домой, но я сделаю это.

— Вы правы, — сказал Ральф. — Пусть вам придется заплатить за этот опыт, но он останется вашим. И неважно, какую цену придется заплатить. Ничей другой опыт не стал бы вашим личным. Как удивителен этот древний мир!

— Вы считаете, что мир такой древний? — мечтательно спросила Вирджиния. — Я никогда не могу представить это в июне. Он кажется мне таким юным, по крайней мере сегодня. Особенно в этом трепетном лунном свете он напоминает юную ожидающую девушку.

— Лунное сияние на границе с этим пустырем очень отличается от лунного света в любом другом месте, — согласился Ральф. — У меня при этом всегда возникает чувство чистоты души и тела. Это чувство всегда возвращается по весне.

Было десять часов. Вереница темных облаков прикрыла луну. Весенний воздух стал прохладным. Вирджинию зазнобило. Ральф заглянул в багажник машины и вытащил старое, пахнувшее табаком пальто.

— Наденьте, — приказал он.

— А вы сами не хотите надеть? — возразила Вирджиния.

— Нет. Я совсем не хочу, чтобы вы на моих глазах простыли.

— Я не простыну. Я ни разу не простывала с тех пор, как пришла к мистеру Грину, хотя делала при этом глупейшие поступки. Это забавно, но я всю жизнь их делала. Но я чувствую себя такой эгоисткой, надевая ваше пальто.

— Вы чихнули уже три раза. Нет необходимости отступать от вашего эксперимента из-за какого-нибудь гриппа или воспаления легких.

Ральф прикрыл плечи Вирджинии, застегнул пуговицы пальто. Девушка принимала все с тайным восторгом. Как это было приятно иметь рядом с собой кого-нибудь, кто заботится о тебе! Вирджиния уткнулась в пропахший табаком воротник, и ей захотелось, чтобы эта ночь длилась вечно.

Минут через десять позади них со стороны Чонерс затарахтела машина. Ральф выскочил на дорогу и замахал руками. Машина остановилась рядом с ними. И тут Вирджиния увидела, что из нее в диком ужасе уставились дядя Тримбал и Корнелия.

Дядя Тримбал купил машину! И он, должно быть, проводил вечер в Сауресе с кузеном Гэвином. Вирджиния почти расхохоталась вслух, заметив выражение его лица после того, как он узнал ее. Надменный, поросший бакенбардами старый плут!

— Вы не отольете мне немного бензина, чтобы я смог добраться до Хайворта? — очень вежливо спросил Ральф. Но дядя Тримбал совсем не обратил на него внимания.

— Вирджиния, как ты оказалась здесь? — спросил он строго.

— Случайно или по воле Божьей, — ответила Вирджиния.

— С этим тюремщиком в десять часов вечера! — сказал дядя Тримбал.

Вирджиния повернулась к Ральфу. Луна уже выглянула из-за туч, и ее свет высветил в глазах девушки бесовские искорки.

— Разве вы тюремщик?

— А это имеет какое-то значение? — спросил Ральф, и в его глазах зажглись веселые огоньки.

— Для меня нет. Я спросила из любопытства, — продолжила девушка.

— Тогда я не отвечу на ваш вопрос. Я никогда не удовлетворяю только любопытство, — Ральф повернулся к дяде Тримбалу, и голос его резко изменился.

— Мистер Тримбал, я спросил вас, не могли бы вы отлить мне немного бензина. Если можете, я буду вам признателен. Если нет, то мы напрасно вас потревожили.

Перед дядей Тримбалом стояла ужасная дилемма. Дать бензин этой бесстыдной паре! Или не давать им бензин? Уехать прочь и оставить их здесь среди леса в Сауресе, вероятно, до самого утра. Лучше дать им бензина, чтобы они убрались с глаз, пока никто другой не увидел их.

— Есть во что налить бензин? — сурово проворчал дядя Тримбал.

Ральф достал из машины две емкости по два галлона каждая. Мужчины отошли к машине Тримбалов и начали манипулировать с крышками. Вирджиния украдкой посмотрела поверх воротника пальто на Корнелию. Та сидела совершенно прямо, уставившись перед собой с отсутствующим взглядом. Она совсем не собиралась замечать Вирджинию. У Корнелии были свои собственные тайные причины не замечать Вирджинию. Эндрю недавно был в Хайворте и, конечно, слышал о Вирджинии. Он согласился, что ее ум тронулся, и его ужасно обеспокоило, что среди родственников его невесты есть подобные случаи. Это достаточно серьезно — иметь такую наследственность.

— Она получила наследственные качества от Уэнбарасс, — уверенно сказала Корнелия. — Ничего подобного не случалось с Джексонами. Ничего подобного!

— Я надеюсь, что не случалось, искренне верю этому, — ответил с сомнением Эндрю. — Но все-таки… пойти в служанки!.. Это совсем не мало… И это твоя кузина!

Бедная Корнелия почувствовала замешательство. По законам Порт-Роуза не было принято водить знакомства с теми, у кого члены семьи выживали из ума.

Вирджиния не вытерпела, поддалась соблазну. Она выглянула из машины.

— Корнелия, тебя угнетает это?

Корнелия напряженно повернулась.

— Угнетает что?

— Видеть эту сцену.

На какое-то мгновение Корнелия решила и дальше не замечать Вирджинию. Но долг взял верх. Ей нельзя упускать возможности.

— Вурж, — прошептала она, нагибаясь к Вирджинии, — может быть, ты пойдешь домой? Прямо сейчас?

Вирджиния зевнула.

— Ты говоришь, как на открытом собрании, — сказала она. — В самом деле.

— Если ты вернешься…

— Все будет забыто.

— Да, — охотно подхватила Корнелия. Это было бы замечательно, если бы именно ей удалось склонить заблудшую дочь к возвращению домой. — Мы никогда не будем напоминать тебе об этом. Вурж, я иногда не сплю ночами, думая о тебе.

— То же самое делаю я, — смеясь сказала Вирджиния.

— Вурж, я не могу поверить, что ты плохая. Я всегда говорила, что ты не можешь быть плохой.

— Я и сама не верю, что могу, — сказала Вирджиния. — Боюсь, что я безнадежно порядочная. Я просидела здесь почти три часа с Ральфом Данмором, и он даже не сделал попытки поцеловать меня. А я бы не возражала, если бы он такую попытку сделал, Корнелия.

Вирджиния все еще сидела, наклонившись к Корнелии. Ее маленькая шляпка с малиновой розой съехала на один глаз. Вирджиния улыбнулась! Как такое могло случиться с ней!

Она выглядела не красивой (Вурж не может быть красивой), но провоцирующей и привлекательной — это нужно было признать. Корнелия выпрямилась. Ее достоинство не позволяло ей продолжать этот разговор. В конце концов, Вирджиния могла быть и сумасшедшей и плохой, все вместе.

— Спасибо, этого достаточно, — сказал за машиной Ральф. — Много обязан вам, мистер Тримбал. Два галлона — семьдесят центов. Спасибо.

Дядя Тримбал с дурацким видом залез в машину. Он хотел поучить Данмора уму-разуму, но испугался. Кто знает, что подобное существо может сделать, если его спровоцировать? Нет сомнений, что он разъярится.

Дядя Тримбал многозначительно посмотрел на Вирджинию. Но девушка сидела к нему спиной, наблюдая, как Ральф заливает бензин в свою машину.

— Поехали, — решительно сказала Корнелия. — Бесполезно ждать здесь. Я расскажу сейчас тебе, что она мне сказала.

— Маленькая бесстыдница! Бессовестная тварь!

25

Следующее, что услышали Джексоны о Вирджинии, было то, что ее видели с Ральфом Данмором в кино, а после этого за ужином в китайском ресторане. И это было абсолютной правдой, но никто не удивился этому так, как сама Вирджиния. Однажды в сумерки Ральф приехал на машине и с порога спросил Вирджинию, не хочет ли она поехать с ним развлечься.

— Я собираюсь в Порт. Поедемте со мной?

Глаза Ральфа дразнили, а в голосе звучал вызов. Вирджиния, которая не скрывала от себя, что поехала бы с этим человеком куда угодно, с радостью приняла предложение развлечься. Они въехали в Хайворт и демонстративно проехались по его улицам. Миссис Джексон и кузина Мелисандра стояли в это время на веранде, дышали воздухом, а когда увидели машину в облаке пыли и узнали, кто в ней находится, начали искать взаимного успокоения в глазах друг друга. Вирджиния, которая в прежней своей жизни безумно боялась машин, беззаботно сидела рядом с Ральфом Данмором и ее волосы развевались на ветру. Она непременно схватит бронхит и умрет в доме Саймона Грина. На ней было платье с низким декольте и обнаженными руками. А это чудовище Данмор сидел в рубашке с короткими рукавами и курил трубку. Машина ехала со скоростью 40 миль в час. Кузина Мелисандра поправила, 60 миль в час. Вирджиния приветливо помахала родственникам рукой. Что касается миссис Джексон, в этот момент, ей очень хотелось завизжать и забиться в истерике, но она не умела этого делать.

— Почему, — вопрошала упавшим тоном миссис Джексон, — мне дано вытерпеть все муки материнства?

— Не поверю, — мрачно сказала кузина Мелисандра, — что наши молитвы еще не услышаны.

— Кто позаботится об этой несчастной девочке, когда меня не станет? — простонала миссис Джексон.

А Вирджиния смотрела на своих родственников и удивлялась, неужели всего несколько недель тому назад она сидела с этими женщинами на этой самой веранде. Ненавистный фикус. Провокационные вопросы, надоевшие, как занудливая муха. Постоянное напоминание о приличиях. Или о чайных ложках тети Тримбал или деньгах дяди Роберта. Философия бедности. Боязнь всех и каждого. Зависть Корнелии. Преклонение перед обветшалыми, изъеденными молью традициями. И ничего впереди: никаких надежд или ожиданий.

А сейчас каждый день — веселое приключение.

Машина Данмора проехала 15 миль, расстояние между Хайвортом и Порт-Роузом, и въехала в Порт. Ральф проскакивал мимо постовых полицейских, не особенно соблюдая правила дорожного движения. Огни начали мелькать, как звезды в сумерках. Впервые Вирджинии понравилось в городе, она находилась в восторге от этой бешеной скорости. Разве можно сейчас подумать, что когда-то она боялась сесть в машину? Сейчас она была предельно счастлива сидеть рядом с Ральфом. Хотя девушка не обольщалась мыслями о том, что в этой поездке был какой-то особый смысл. Она прекрасно знала, что он позвал ее прокатиться, поддавшись минутному порыву, порыву, рожденному чувством жалости к ней, чтобы удовлетворить ее непритязательные мечты. Она была очень уставшей после бессонной ночи, у нее опять случился сердечный приступ. Утром она, как всегда, поднялась и трудилась весь день. У нее было так мало развлечений, и Ральф предложил ей выехать и отвлечься от этой жизни. Кроме того, дома находился Саймон в том состоянии опьянения, когда он объявлял, что не верит в Бога, и начинал распевать непристойные песни. Поэтому Вирджиния с удовольствием уехала с Ральфом, который хорошо знал репертуар Саймона.

Они пошли в кино. Вирджиния никогда раньше не бывала в кино. А потом, ощутив нестерпимый голод, они пошли и съели жареных невероятно вкусных цыплят, в китайском ресторане. После этого они вернулись домой, понимая, какой скандал вызвали своей прогулкой. Миссис Джексон вообще отказалась ходить в церковь. Она не могла вынести сочувствующих взглядов и вопросов. А кузина Мелисандра продолжала ходить в церковь каждое воскресенье. Она говорила, что им дан этот Крест, чтобы нести его.

26

В одну из бессонных ночей Фанни рассказала Вирджинии историю своей несчастной жизни. Они сидели у раскрытого окна. Фанни не могла этой ночью лежа дышать. Растущий месяц висел в небе над лесистыми холмами, и в его бледном свете Фанни казалась очень милой и невероятно молодой. Совсем ребенок. Казалось невозможным, что за свою короткую жизнь она успела пережить такую страсть, испытать столько боли и стыда, каких хватило бы на долгую жизнь не одной женщине.

— Он остановился в отеле за озером и, бывало, приплывал ко мне на лодке по ночам. Мы встречались среди сосен на берегу. Это был молодой студент колледжа, сын богача из Нью-Йорка. Ах, Вирджиния, я не хотела быть плохой, не хотела. Но я любила его, я и до сих пор люблю его и буду любить его всегда. Но я не знала многого. Не понимала. Затем приехал его отец и забрал его. А немного погодя… я обнаружила… ах, Вирджиния… я так испугалась. Я не знала, как поступить. Я написала ему, и он приехал. Он сказал, что женится на мне, Вирджиния.

— Так что же помешало этому?

— Ах, Вирджиния, он не любил меня больше. Я поняла это с первого взгляда. Он предложил мне выйти за него замуж просто потому, что он должен был сделать это предложение. Потому что ему было жаль меня. Он был хороший… но такой молодой… а кто я была такая, чтобы любить меня вечно?

— Не делай попыток извинить его, — с горечью сказала Вирджиния. — И ты не вышла за него замуж?

— Я не могла… он не любил меня больше… Это… мне трудно объяснить… мне кажется, это еще хуже, чем многое другое. Он поспорил со мной немного, совсем немного, и уехал. Как ты считаешь, я поступила правильно, Вирджиния?

— Да, я думаю, ты сделала все правильно. Но вот он…

— Не обвиняй его, дорогая. Пожалуйста, не надо. Давай вообще не будем говорить о нем. В этом нет нужды. Я просто хотела рассказать тебе, как все было. Я просто не хотела, чтобы ты плохо думала обо мне.

— Я никогда так не думала.

— Да, я чувствовала это сразу, как ты пришла. Ах, Вирджиния, ты даже не представляешь, что ты сделала для меня. Мне не объяснить тебе этого, но Бог воздаст тебе за твой поступок. Я знаю, он благословит тебя.

Фанни всхлипывала несколько минут в объятиях Вирджинии. Затем она вытерла глаза.

— Ну, вот почти и все. Я вернулась домой. Я не чувствовала себя очень несчастной. Я думаю, мне следовало чувствовать себя таковой, но я не чувствовала. Отец не ругал меня. А мой малыш был таким милым, Вирджиния, с такими красивыми голубыми глазами, с белокурыми завитками шелковистых волос, крохотными пухленькими ручками. Я, бывало, искусаю все его нежное маленькое личико, нежно, ласково, чтобы не причинить ему боли.

— Я понимаю, — сказала мечтательно Вирджиния. — Я понимаю. Это поймет любая женщина. Каждая мечтает об этом.

— И он был полностью мой. Никто больше не претендовал на него. А когда он умер, Вирджиния, я думала, что я тоже умру. Я не понимаю, как можно пережить такое горе и выжить. Видеть эти родные маленькие глазки и знать, что они никогда не откроются снова, скучать по его теплому маленькому тельцу, угнездившемуся рядом с тобой по ночам и вспоминать о нем бессонными ночами, думать о его холодном крошечном личике под тяжелой замерзшей землей… Первый год это было нестерпимо, потом стало немного легче, перестаешь вспоминать, что же было в этот день год назад, а потом я обрадовалась, что тоже умру.

— Как можно было бы вынести жизнь, если бы не было надежды на смерть? — пробормотала Вирджиния тихо. Конечно, это тоже была одна из цитат из какой-то книги Фрэнка Стеджера.

— Я рада, что рассказала тебе обо всем, — вздохнула Фанни. — Я хотела, чтобы ты знала.

Фанни умерла через несколько дней после этого разговора. Старого Саймона не было дома. Когда Вирджиния заметила, как изменилось лицо Фанни, она хотела позвонить доктору. Но Фанни не разрешила ей.

— Вирджиния, зачем? Он ничем не сможет помочь мне. Уже несколько дней я чувствовала, что это подошло совсем близко. Дай мне умереть спокойно, просто подержи меня за руку. Я так рада, что ты рядом. Передай отцу от меня «До свидания». Он всегда был так добр ко мне. Так же, как и Ральф. Тем не менее мне кажется, что Ральф…

Но приступ кашля прервал ее и утомил. Фанни так и уснула, держась за руку Вирджинии. Вирджиния молча сидела рядом. Она совсем не испугалась и даже не испытывала чувства жалости. На рассвете Фанни умерла. Она открыла глаза, взглянула мимо Вирджинии на что-то, что заставило ее неожиданно счастливо улыбнуться. Так, улыбаясь, она и умерла.

Вирджиния скрестила руки Фанни на груди и отошла к открытому окну. На востоке небосклона среди всполохов зари висела бледнеющая луна, такая же тонкая и хрупкая, как луна растущая. Вирджиния никогда раньше не замечала месяц на самом исходе. Она наблюдала, как он бледнел, пока совсем не исчез из виду в лучах наступившего дня. Небольшой водоем на пустыре сверкал в лучах восходящего солнца, как огромная золотая лилия.

Неожиданно мир снова стал холоден к Вирджинии. Снова в ней никто не нуждался.

Она не жалела Фанни за то, что та умерла. Ей было жаль подругу за пережитые в жизни страдания. Но, по крайней мере, никто не сможет обидеть ее снова. Вирджиния всегда думала, что смерть ужасна. Но Фанни умерла так тихо, так безмятежно. Для нее все переменилось в одно мгновение. Она лежала, бледная, как будто просто спящая, напоминавшая ребенка. Красивая! Все черты страданий, горя и стыда ушли.

Когда Старый Саймон вернулся домой, Вирджиния спустилась вниз, чтобы сообщить ему новость. Казалось, он не ожидал, что это все-таки случится. Его поразил шок. Он присел на табуретку, повесив голову.

— Фанни мертва… Фанни мертва, — бесцельно повторял он. — Я не думал, что это произойдет так быстро. Она, бывало, выбегала мне навстречу на лужайку с белой розой, закрепленной в волосах. Фанни была такой хорошенькой малышкой. Хорошенькой маленькой девочкой.

— Она всегда была хорошей, — сказала Вирджиния.

27

Вирджиния сама приготовила Фанни к похоронам. Никакие руки, кроме ее, не должны прикасаться к этому жалкому, несчастному телу. В день похорон старый дом был полон народа. Не было только Ральфа Данмора. Эти дни он сделал все, что мог, чтобы помочь Вирджинии, он осыпал бедную Фанни белыми розами из сада и снова скрылся на своем острове. Остальные пришли все. Весь Хайворт и окрестности пришли проститься с Фанни. Все сразу простили ее.

Мистер Брэдли подарил очень красивый похоронный адрес. Вирджиния хотела привлечь к похоронам своего настоятеля из независимой методистской церкви, но Старый Саймон воспротивился. Он был пресвитерианцем, и никакой другой священник, кроме пресвитерианского, не должен хоронить его дочь. Мистер Брэдли был очень тактичен. Он избежал всех двусмысленностей, и было видно, что он хочет все уладить лучшим образом. Шестерых респектабельных граждан Хайворта привлекла Фанни Грин к своей могиле на пышном кладбище. Среди них был дядя Тримбал.

Все Джексоны пришли на похороны, как мужчины, так и женщины. Перед этим в семье состоялось совещание. Сейчас после смерти Фанни Грин, Вирджиния, наверняка, вернется домой. Она просто не сможет остаться со Старым Саймоном. Так было мудрей всего, решил дядя Джефсон, если все семейство будет присутствовать на похоронах. При этом обнародуется как бы сам факт, всему Хайворту будет показано, что Вирджиния совершила самый благородный поступок и пошла ухаживать за бедняжкой Фанни Грин, и вся семья поддерживает ее в этом. Смерть, этот чудесный работник, неожиданно придала делу совершенно другой, приличный поворот. Вирджиния вернется домой, и, пока общественное мнение находится под влиянием смерти, все должно уладиться. Общество вдруг простило Фанни все ее прегрешения и помнило только хорошенькое, скромное маленькое создание, какой она всегда была. «И вы знаете, росла без матери!» По мнению дяди Джефсона, это был психологически очень удачный момент.

Итак Джексоны пришли на похороны. Даже неврит кузины Лилиан не помешал ей прийти. Кузина Мелисандра также присутствовала на похоронах, плотная вуаль закрывала ее лицо. Она плакала так отчаянно, как будто Фанни была ее самой близкой и любимой родственницей. Похороны всегда напоминали кузине Мелисандре о ее собственных печалях и утратах.

Дядя Тримбал был среди тех, кто нес гроб.

Вирджиния была бледной, подавленной, с заплаканными глазами, она тихо двигалась по дому, находила место всем, кто пришел проститься с Фанни, разговаривала то со священником, то с распорядителем из похоронного бюро, отправляла «плакальщиков» поближе к перилам и была так необходима здесь и делала все так умело, что Джексоны зауважали ее. Она снова не была похожа на ту девушку, которая сидела ночью в лесу с Ральфом Данмором, которая проносилась по Хайворту и Порт-Роузу с непокрытой головой. Перед ними снова была та Вирджиния, какую они знали. Настоящую, удивительно толковую и нужную. Может быть, ее действительно несколько унижали всю жизнь. Амалия и в самом деле чрезмерно строга, у девушки не было шанса проявить себя. Так думали Джексоны. А Эдвард Бек с Порт-роуд, вдовец с большой семьей, который искал жену, заметил Вирджинию и подумал, что она могла бы стать ему прекрасной второй женой. Не красавица, но 50-летний вдовец мистер Бек совершенно разумно заметил про себя, что вряд ли и он может надеяться на что-то лучшее. Все вместе взятое, казалось, давало Вирджинии шанс на похоронах Фанни Грин решить все свои женские проблемы. Никогда ранее таких ярких перспектив у нее не было.

Если бы только Джексоны и Эдвард Бек знали, о чем подумала бы Вирджиния, если бы могла сейчас думать о чем-либо! Вирджиния ненавидела эти похороны, ненавидела этих людей, пришедших из любопытства поглазеть на мраморно-белое лицо Фанни, ненавидела их самодовольство, чопорность, ненавидела меланхоличное, завывающее пение, ненавидела осторожные банальности мистера Брэдли. Если бы ей было позволено самой организовать проводы Фанни, то похорон не было бы вообще. Она покрыла бы Фанни цветами, спрятала бы ее от любопытных глаз и закопала бы ее рядом с ее безымянным младенцем под соснами на поросшем травой церковном кладбище за холмами под добрую молитву священника из старой независимой методистской церкви. Вирджиния помнила, как Фанни сказала однажды: «Я бы хотела, чтобы меня закопали глубоко в самом центре леса, куда никто не придет и не прочитает: «Здесь похоронена Фанни Грин», и не расскажет жалкую историю моей жизни».

Но это, слава Богу, скоро все закончится. Если Джексоны и Эдвард Бек не знали, то сама Вирджиния была абсолютно уверена, что она будет делать после похорон. Девушка пролежала без сна всю предыдущую ночь, раздумывая над этим, и наконец нашла решение.

Когда похоронная процессия покинула дом, миссис Джексон нашла Вирджинию на кухне.

— Моё дитя, — напыщенно сказала она, — сейчас ты вернешься домой?

— Домой, — рассеянно сказала Вирджиния. Она надевала фартук и размышляла, сколько чая надо заварить на ужин. Вероятно, будет несколько гостей из-за холмов, дальние родственники Гринов, которые не приезжали к ним годами. Вирджиния настолько устала, что жалела, что не может позаимствовать еще пару дополнительных ног у кошки.

— Да, домой, — повторила миссис Джексон, стараясь говорить построже. — Я думаю, ты не собираешься остаться здесь сейчас, одна со Старым Саймоном.

— Нет. Я не собираюсь оставаться здесь, — сказала Вирджиния, — конечно, я останусь на день-два, чтобы привести дом в порядок. На этом я закончу. Извини меня, мама, у меня безумно много дел, все эти дальние родственники придут сюда на ужин.

Миссис Джексон оставила наконец дочь в покое, и Джексоны отправились домой с легким сердцем.

— Когда она вернется, мы будем относиться к ней, как будто ничего не случилось, — заявил дядя Роберт. — Так будет лучше всего. Как будто ничего не произошло.

28

На следующий после похорон вечер Старый Саймон отправился на кутеж. Он был в трауре целых четыре дня и больше этого вынести не мог. Прежде, чем он ушел, Вирджиния сообщила ему, что ей нужно уйти на следующий день. Старый Саймон был опечален и не скрывал этого. Дальняя родственница из-за холмов должна была приехать, чтобы вести хозяйство Саймона. Она теперь охотно согласилась помочь ему, когда не стало этой больной девочки, за которой нужно было убирать, но Саймон не питал на ее счет никаких иллюзий.

— Она будет совсем не такая, как ты, моя девочка. Но я очень признателен тебе. Ты помогла мне в трудную минуту, и я никогда не забуду этого. И я никогда не забуду, что ты сделала для Фанни. Я — твой друг, и если когда-нибудь ты захочешь загнать кого-нибудь из Джексонов в угол, сообщи мне. Я примчусь на всех парусах. А сейчас мне нужно промочить горло. У меня еще ни в одном глазу. Не думаю, что вернусь раньше завтрашней ночи, поэтому если ты собираешься завтра уйти, то я сейчас прощаюсь с тобой.

— Может быть, я пойду домой завтра, — сказала Вирджиния. — Но это совсем не значит, что я вернусь в Хайворт.

— Совсем не значит…

— Вы найдете ключ на гвоздике под деревянным козырьком, — вежливо, но настойчиво перебила его Вирджиния. — Собака будет в сарае, кошка на чердаке. Не забывайте кормить их, пока не пришла ваша кузина. Я наготовила еды, испекла хлеб и пирог сегодня. До свидания, мистер Грин. Вы были так добры ко мне, я очень ценю это.

— Мы хорошо провели время вместе, это правда, — сказал Старый Саймон. — Ты самое лучшее маленькое создание в мире, и весь клан Джексонов не стоит твоего ногтя. До свидания и удачи тебе!

Вирджиния вышла в сад. Ноги ее немного дрожали, но в остальном она чувствовала себя и выглядела совершенно в норме. Девушка что-то крепко сжимала в руках. Сад лежал перед ней в волшебстве теплых ароматных июльских сумерек. Несколько звезд уже появилось на небе. На пустыре перекликались кролики, нарушая бархатистую тишину. Вирджиния в ожидании стояла у ворот. Может быть, он приедет? Если только он…

Он пришел. Вирджиния услышала рокот его машины еще издали. Дыхание девушки слегка участилось. Ближе, все ближе, Вирджиния уже могла различить машину, еще ближе, вот машина ткнулась бампером в изгородь, он выскочил из автомобиля, навалился на ворота, глядя на Вирджинию.

— Собираетесь домой, мисс Джексон?

— Еще не знаю, — медленно ответила Вирджиния. Она уже приняла решение, окончательное, бесповоротное, но этот момент казался самым важным.

— Я захотел приехать и спросить, могу ли я что-нибудь сделать для вас, — сказал Ральф.

Вирджиния восприняла это как начало.

— Да, есть кое-что, что вы можете для меня сделать, — ответила девушка отчетливо и прямо. — Вы не могли бы жениться на мне?

На мгновение Ральф онемел. Правда, на лице его ничего особенного не отразилось. Затем он как-то странно рассмеялся.

— Продолжайте-ка! Я знал, что меня поджидает за углом удача. Все признаки указывали сегодня на это.

— Подождите, — Вирджиния подняла руку. — Я не шучу, но я хочу немного перевести дух после этого вопроса. Конечно, с моим воспитанием я отчетливо сознаю, что это один из тех поступков, «которые не должны совершать леди».

— Но почему? Почему?

— По двум причинам, — Вирджиния уже едва дышала, но смотрела Ральфу прямо в глаза, в то время как все умершие Джексоны быстро заворочались в своих могилах, а живые Джексоны и ухом не повели, потому что ничего не знали о том, что Вирджиния в данный момент делает предложение недостойному Ральфу Данмору.

— Первая причина состоит в том, что я, — Вирджиния хотела сказать «я люблю вас», но не смогла. Она решила притвориться и придать всему легкомысленный тон, — без ума от вас. А вторая причина заключается в этом.

И Вирджиния протянула ему письмо доктора Стинера.

Ральф взял письмо с видом человека, благодарного за то, что ему предложен спасательный и невинный выход. Но пока он читал, лицо его изменилось. Ральф понял все и, вероятно, даже больше, чем того хотела Вирджиния.

— Вы уверены, что ничего нельзя сделать?

Вирджиния правильно поняла вопрос.

— Да, вы знаете, что у доктора Стинера репутация хорошего специалиста по сердечным заболеваниям. Я не проживу долго. Может быть, всего несколько месяцев или даже недель. Но я хочу их прожить. Я не хочу возвращаться в Хайворт. Вы знаете, на что была похожа моя жизнь там, и, — в этот раз Вирджиния решилась сказать, — я люблю вас. Я хочу провести с вами остаток своей жизни. Вот и все.

Ральф навалился на калитку и задумчиво смотрел на белую пульсирующую звезду, висевшую прямо над трубой кухни Старого Саймона.

— Но вы ничего не знаете обо мне. Может быть, я убийца.

— Да, я мало знаю. Может быть, вы в самом деле ужасны. Все, что говорят о вас, может оказаться правдой. Но мне до этого нет никакого дела.

— Но это, может быть, многое значит для меня, Вирджиния, — скептически сказал Ральф, отводя взор от звезды и глядя прямо в глаза девушки, эти странные, мистические глаза.

— Я понимаю, — тихо проговорила Вирджиния. Она трепетала. Он впервые назвал ее по имени. И это оказалось более сладким, чем самые настойчивые ухаживания любого другого мужчины, просто услышать, как он произнес ее имя.

— Если мы решим пожениться, — проговорил Ральф таким тоном, как будто речь шла о чем-то обыденном, — нужно выяснить кое-что.

— Все должно быть выяснено, — согласилась Вирджиния.

— У меня есть кое-что, что я скрываю, — холодно проговорил Ральф. — И вы не будете об этом спрашивать.

— Не буду, — подтвердила Вирджиния.

— Вы никогда не должны просить меня показать вам мою почту.

— Никогда.

— И мы никогда не будем прикидываться, лицемерить друг перед другом.

— Не будем, — сказала девушка. — Вам даже не нужно прикидываться, что я нравлюсь вам. Если вы женитесь на мне, я буду знать, что вы сделали это из жалости.

— И мы никогда не будем лгать друг другу, ни в большом, ни в мелочах.

— Особенно в мелочах, — согласилась Вирджиния.

— Вы будете жить на моем острове. Я не хочу жить где-то в другом месте.

— Частично по этой причине я и хочу, чтобы вы женились на мне, — сказала Вирджиния.

Ральф внимательно взглянул на собеседницу.

— Я понял, что вы это имели в виду. Ну, так что ж, давайте поженимся.

— Спасибо, — сказала девушка, неожиданно ощущая напряжение. Она была бы менее смущена, если бы он отказал ей.

— Я понимаю, что не имею права ставить какие бы то ни было условия. Но я хочу тем не менее поставить одно. Вы никогда не будете вспоминать о моем больном сердце или о возможности моей неожиданной смерти. Вы никогда не будете принуждать меня беречь себя. Вы должны забыть, абсолютно забыть, что я не совсем здорова. Я написала письмо матери. Вот оно. Храните его у себя. В письме я все объяснила. Если я неожиданно умру, а это так и случится…

— Это спасет меня в глазах ваших родственников и исключит подозрение, что я пленил вас, — саркастично сказал Ральф.

— Точно, — Вирджиния рассмеялась. — Боже, я счастлива, что все закончено. Это было мукой для меня. Вы понимаете, у меня совсем нет такого опыта бегать за мужчинами и просить их жениться на мне. И так мило с вашей стороны, что вы не отказали мне. Или не предложили стать мне братом.

— Я поеду завтра в Порт и возьму лицензию на запись. Поженимся завтра вечером? У доктора Леннона, я думаю?

— О Боже, нет, — Вирджиния вздрогнула. — Он не станет делать этого. Он потрясет передо мной своим пальцем, и я сбегу прямо от алтаря. Нет, я хочу, чтобы нас венчал мой старый мистер Бауэр.

— А вы не могли бы сделать так, как я хочу? — спросил Ральф. Проходившая машина, наполненная туристами, громко просигналила, звук оказался очень резким. Вирджиния посмотрела на Ральфа. В домашней голубой рубашке, широкополой шляпе, высокий и необыкновенно красивый.

— Да, — сказала девушка.

Ральф протянул свои руки сквозь забор и взял маленькие холодные ручки Вирджинии.

— Вирджиния, — сказал он, пытаясь придать своему голосу непринужденность. — Конечно, я не могу сказать, что безумно влюблен в вас, я просто не задумывался о том, что могу полюбить. Но знаете, я всегда думал о том, какая вы милая.

29

Следующий день прошел для Вирджинии, как во сне. Она не могла взять себя в руки или чем-то заняться. Ральфа не было видно, хотя он обещал заехать по дороге в Порт, где должен был получить лицензию. Может быть, он передумал.

Но когда начало смеркаться, среди холмов появились огни его машины. Вирджиния ждала своего жениха у ворот. На ней было зеленое платье и зеленая шляпка, ничего другого она надеть не могла просто потому, что у нее ничего не было. Она не чувствовала себя настоящей невестой и была скорее похожа на дикого эльфа, сбежавшего из леса. Но это было неважно. Все казалось неважным, кроме того, что Ральф приехал за ней.

— Готовы? — спросил мужчина, останавливая машину с каким-то новым ужасным ревом.

— Да, — ответила девушка, вышла и села в автомобиль. Ральф был в своей обычной голубой рубашке и рабочих брюках. Но это были чистые рабочие брюки. Он курил внушительного вида трубку, и голова его была непокрыта. Под брюками торчала пара удивительно красивых башмаков. Ральф был чисто выбрит. Они заехали в Хайворт, промчались по нему и поехали прямо в Порт.

— Вы не изменили своего решения? — спросил он.

— Нет. А вы?

— Нет.

Это был единственный разговор за все 15 миль. Все походило больше на сон. Вирджиния не понимала, чувствовала ли она себя счастливой. Или больше пребывала в ужасе. Или просто чувствовала себя глупой.

Перед ними замаячили огни Порт-Роуза. Вирджинии казалось, что ее окружили сотни гигантских хитрых голодных пантер с горящими глазами. Ральф между прочим спросил, где живет мистер Бауэр. Вирджиния так же между прочим ответила ему. Машина остановилась перед покосившимся маленьким домиком на совершенно нефешенебельной улице. Они поднялись на маленькое, качающееся крыльцо. Ральф показал свою лицензию. Он все-таки получил ее. И кольцо у него было. Это было настоящее кольцо. Она, Вирджиния Джексон, находилась на пороге замужества.

Вирджиния и Ральф предстали перед доктором Бауэром. Девушка слышала, как ее жених обсуждал что-то с мистером Бауэром. Она слышала, что разговаривали и другие люди. Сама же Вирджиния думала о том, как она представляла себе свое замужество раньше. В юности, когда ей было не больше двадцати, тогда замужество еще казалось естественным продолжением жизни. Белый шелк, капроновая вуаль и оранжевые цветочки. И никаких свидетельниц. Только одна девочка, вся окутанная бледно-розовым шелком, с букетиком цветов в волосах, с корзиной роз и лилий из долины. А жених, благородного вида создание, одетый по последней моде. Вирджиния подняла глаза и увидела себя и Ральфа в маленьком, тусклом, растрескавшемся зеркале на камине. Она в странном, совсем не свадебном зеленом платье и шляпе. Ральф в рубашке и рабочих брюках. Но это был Ральф. Все остальное было неважно. Ни фаты, ни цветов, ни гостей, ни подарков, ни свадебного торта, но зато Ральф. Он будет с ней всю оставшуюся жизнь.

— Миссис Данмор, надеюсь, вы будете счастливы, — говорил мистер Бауэр.

Казалось, он не удивлялся ни их приходу, ни рабочим брюкам Ральфа. Он видел много странных венчаний здесь, за холмами. Он не знал, что Вирджиния была из клана Джексонов из Хайворта, он вообще не знал ничего о существовании Джексонов в Хайворте. Он не предполагал, что у Ральфа могло не быть взаимопонимания с правосудием. Вообще это был удивительно нелюбопытный пожилой человек. Вот так он обвенчал эту пару, тепло и торжественно благословил и молился за них всю ночь после того, как они ушли. Совесть совсем не мучила священника.

— Как прекрасно жениться таким вот образом! — сказал Ральф, заводя машину. — Ни хлопот, ни волокиты. Я даже и наполовину не предполагал, что это так просто.

— Ради Бога, — неожиданно сказала Вирджиния, — давай забудем, что мы поженились и будем разговаривать так, как будто этого не произошло. Я не перенесу еще одной такой поездки, какая состоялась у нас в этот конец.

Ральф усмехнулся и запустил машину с большой скоростью и таким же шумом.

— Я думал, что тебе так лучше, — сказал мужчина. — Мне казалось, что у тебя не было желания разговаривать.

— У меня не было. Но я хотела, чтобы ты говорил. Мне не нужно, чтобы ты меня любил, но я хочу, чтобы ты вел себя как обыкновенный человек. Расскажи мне о своем острове. Что это за место?

— Великолепнейшее место в мире. Тебе понравится. Я полюбил его сразу, как только увидел. Когда-то им владел старик Том Гарднер. Он построил там маленькую хижину, жил там зимой и сдавал его летом приезжающим из Нью-Йорка и Бостона. Я купил у него остров, таким образом, стал владельцем и острова, и хижины. Владеть целым островом очень даже неплохо. Необитаемый остров — заманчивая вещь. Я хотел иметь собственный остров с тех пор, как прочитал «Робинзона Крузо». Это слишком хорошо, чтобы быть реальностью. А красота! Большая часть земель принадлежит правительству, но оно не облагает налогами за возможность созерцать природу, а луна принадлежит всем. Моя хижина не покажется тебе уютной. Но мне кажется, ты захочешь сделать ее уютной.

— Да, — честно призналась Вирджиния. — Я вынуждена быть аккуратной. Хотя мне этого не хочется. Но беспорядок убивает меня. Конечно, я приберусь в твоей хижине.

— Я приготовился к этому, — сказал Ральф.

— И, — продолжала Вирджиния размеренно, — я не буду возражать, если ты будешь при входе вытирать ноги.

— Нет, ты просто выметешь за мной с видом мученицы, — сказал Ральф. — Но в любом случае ты не сможешь прибраться в пристройке. Ты не сможешь даже войти туда. Дверь будет постоянно закрыта, а ключ я буду держать при себе.

— Камера Синей Бороды, — сказала Вирджиния. — Никогда бы не подумала. Но меня не волнует, сколько жен ты уже повесил там. Они уже все равно мертвые.

— Мертвые, как дверные гвозди. Со всем остальным домом ты можешь делать что хочешь. Его не так уж много: только одна большая гостиная и маленькая спальня. Но хорошо построено, однако. Старый Том любил свою работу. Балки дома из кедра, а бревна из ели. Окна гостиной выходят на запад и на восток. Удивительно иметь комнату, в которой можно наблюдать и восход, и закат. У меня есть две кошки, Банджо и Везучий. Потрясающие животные. Банджо — большой, очаровательный, серый дьявольский кот. Конечно, полосатый. Меня совсем не интересуют коты без полос. Я никогда не видел другого такого кота, как Банджо, который выражал бы свое недовольство так энергично и презрительно. Его единственный недостаток — он ужасно храпит во сне. Везучий — нежный, маленький котенок. Он все время смотрит на тебя мудрым взглядом, как будто хочет что-то сказать. Может быть, случится так, что он и заговорит. Раз в тысячу лет бывает, что кошка заговорит. Мои коты — философы, ни один из них даже не кричит по поводу пролитого молока.

На сосне живут две старые вороны, мы хорошие соседи. Зовут их Нип и Так. У меня есть маленькая прирученная сова. По имени Линдер. Я нашел ее птенцом, она живет на острове и ухает по ночам. И летучие мыши, великое множество летучих мышей. Боишься летучих мышей?

— Нет, я люблю их.

— И я. Красивые загадочные существа. Они появляются ниоткуда — и улетают в никуда. Банджо тоже их любит. Он и ест летучих мышей. У меня есть каноэ и моторная лодка, очень стремительная. На ней я ездил сегодня в Порт, чтобы получить лицензию. Быстрей, чем на машине.

— Я думала, ты не съездил за лицензией, что ты передумал, — заметила Вирджиния.

Ральф засмеялся. Вирджинии не понравился этот смех, короткий, горький, циничный смешок.

— Я никогда не меняю своего решения, — отрезал Ральф.

Они снова ехали через Хайворт. Вверх по Сансор-роуд. Мимо дома Старого Саймона. Через поляну среди скал, покрытую ромашками. Темный сосновый лес поглотил их. Они ехали через этот сосновый лес, где воздух был сладок от запаха, источаемого невидимыми свежими головками цветов, покрывающих ковром обочину дороги. И вот берег Сауреса. Машину нужно оставить здесь. Они вышли. Ральф пошел вниз по узенькой тропе к берегу озера.

— Вот наш остров, — сказал он торжественно.

Вирджиния смотрела, смотрела не отрываясь. Над озером висела прозрачная лиловая дымка, окутывавшая озеро. Сквозь эту дымку две огромные сосны, раскинувшие лапы над хижиной Ральфа, напоминали темные башенки. За ними светилось небо, все еще розоватое в закатных лучах, а на нем светлая молодая луна.

Вирджиния задрожала, как дерево, неожиданно потревоженное ветром. Казалось, что душа ее очистилась.

— Мой Голубой Замок! — сказала девушка. — Ах, мой Голубой Замок!

Они сели в каноэ и отчалили от берега. Они оставили на берегу царство повседневности, обычных, рутинных вещей и высадились в царстве волшебства и загадочности, где все может произойти, все может стать реальностью. Ральф вынес Вирджинию из лодки и посадил на поросшую мхом скалу под молодой сосенкой. Руки Ральфа обвивали тело Вирджинии, а губы неожиданно слились с губами девушки. Вирджиния почувствовала, как задрожала от восторга своего первого поцелуя.

— Добро пожаловать домой, милая, — проговорил Ральф.

30

Кузина Джорджина шла вниз по лужайке, ведущей к ее маленькому домику. Она жила в полмиле от Хайворта и хотела навестить Амалию, чтобы узнать, вернулась домой Вурж или нет. Кузина Джорджина очень хотела встретить Вурж. У нее была важная новость, которую нужно было сообщить родственнице. Новость, которую Вурж наверняка будет рада услышать. Бедная Вурж! Какая у нее была скучная жизнь. Кузина Джорджина признавалась себе, что она сама не хотела бы жить под покровительством Амалии. Но сейчас все изменится для Вурж. Кузина Джорджина чувствовала свою исключительную важность. Настолько, что даже забыла думать о том, кто же из них будет следующим, чтобы отправиться в могилу.

И тут появилась сама Вурж, шагающая по дороге от дома Старого Саймона в странном зеленом платье и шляпке. Это судьба. У кузины Джорджины появился великолепный шанс открыть свой секрет прямо сейчас, чтобы никто не смог помешать. Этому помогло само провидение.

Вирджиния, которая уже четыре дня прожила на своем восхитительном острове, решила, что может пойти в Хайворт и сообщить родственникам о своем замужестве. Иначе они обнаружат, что ее нет у Старого Саймона, и объявят ее розыск. Ральф предложил подвезти жену, но она предпочла идти пешком. Вирджиния очень доброжелательно улыбнулась кузине Джорджине, которая, как ей помнилось, была совсем не плохим созданием. Вирджиния была настолько счастлива, что могла улыбаться любому, даже дяде Джефсону. Кроме того, она вовсе не питала отвращения к компании кузины Джорджины. Вирджиния улыбнулась, заметив, как из всех окон на нее смотрят любопытные глаза.

— Я полагаю, что ты идешь домой, дорогая Вурж? — спросила кузина Джорджина после того, как пожала ей руки, с любопытством разглядывая платье Вирджинии и раздумывая, есть ли на ней нижняя юбка или нет.

— Рано или поздно, — загадочно ответила Вирджиния.

— Тогда пойду с тобой. Я хотела увидеть как раз тебя по одному очень специфическому вопросу. Вурж, дорогая, у меня есть для тебя совершенно удивительная новость.

— Да? — рассеянно спросила Вирджиния. Почему кузина Джорджина выглядит такой загадочной и важной? И так ли это важно? Нет. Для нее не было ничего более важного, чем Ральф и Голубой Замок на Сауресе.

— Как ты думаешь, кто звонил мне на днях? — с намеком спросила кузина Джорджина.

Вирджиния не могла догадаться.

— Эдвард Бек, — кузина Джорджина понизила голос до шепота. — Эдвард Бек.

Но почему об этом сказано с таким подтекстом? И почему кузина Джорджина при этом покраснела?

— Кто такой Эдвард Бек? — равнодушно спросила Вирджиния.

Кузина Джорджина остолбенела.

— Ты наверняка помнишь Эдварда Бека, — с упреком сказала она. — Он живет в прекрасном доме в Порт-Роузе и регулярно посещает нашу церковь. Ты должна помнить его.

— Мне кажется, я припоминаю, — сказала Вирджиния, напрягая память. — Это тот старик с жировиком на лбу и дюжиной детей, который всегда сидит на скамейке у дверей, не так ли?

— Не дюжина детей, моя милая, совсем не дюжина. Нет даже десятка. Всего девять. По крайней мере, только девять, которых можно сосчитать. Остальные умерли. Он не старик. Ему только около 48. Жизнь в самом разгаре, Вурж. А какое значение может иметь жировик?

— Конечно, никакого, — совершенно искренне согласилась Вирджиния. Ей в самом деле было совершенно безразлично, есть у Эдварда Бека жировик или даже дюжина жировиков или нет ни одного. Но Вирджинию охватили какие-то подозрения. В настроении кузины Джорджины чувствовался нескрываемый триумф. Невозможно, чтобы кузина Джорджина думала о повторном замужестве. Может быть, она выходит замуж за Эдварда Бека? Абсурд. Кузине Джорджине было 65, но ее маленькое взволнованное лицо было покрыто таким количеством морщинок, что можно было подумать, что ей все сто лет. И все-таки…

— Моя дорогая, — сказала кузина Джорджина, — Эдвард Бек хочет жениться на тебе.

Вирджиния на мгновение остановилась и уставилась на кузину Джорджину, потом разразилась взрывом смеха. И только потом произнесла: — На мне?

— Да, на тебе. Он влюбился в тебя на похоронах. И он приходил ко мне посоветоваться. Ты знаешь, он был таким другом своей первой жене. Он очень честный, Вурж. Это великолепный шанс для тебя. Он очень богат, и ты знаешь, ты… ты…

— Но я не так молода, как была когда-то, — возразила Вирджиния. — Неужели вы и в самом деле думаете, что я буду хорошей мачехой, кузина Джорджина?

— Я уверена, что ты сможешь. Ты всегда так заботлива к детям.

— Но девять детей — это такое большое семейство, чтобы начинать, — мрачно сказала Вирджиния.

— Два старших — совсем взрослые, и третий близок к тому. Так что в расчет нужно принимать всего шестерых. Большинство из них мальчики. А их значительно легче воспитывать, чем девочек. Есть очень хорошая книга «Забота о здоровье подрастающих детей». У Лилиан есть эта книга, я думаю. Она поможет тебе. И есть книги о воспитании характера. У тебя все прекрасно получится. Конечно, я сказала мистеру Беку, что думаю ты… ты…

— Выскочу за него сразу же, — предположила Вирджиния.

— Ах, нет, нет, дорогая. Я не употребила такие неделикатные выражения. Я сказала ему, что думаю, что ты сочтешь его предложение заманчивым. И так именно поступишь, правда, моя дорогая?

— Этому есть одна помеха, — мечтательно сказала Вирджиния. — Видите ли, я уже замужем.

— Замужем? — кузина Джорджина встала как вкопанная и уставилась на Вирджинию. — Замужем!

— Да. Я вышла замуж за Ральфа Данмора в прошлый вторник в Порт-Роузе.

Хорошо, что под рукой у кузины Джорджины оказался надежный столб, на который она смогла вовремя опереться.

— Вурж, дорогая, я старая женщина, но ты хочешь сделать из меня посмешище?

— Совсем нет. Я просто сказала вам правду. Ради Бога, кузина Джорджина, — Вирджинию насторожили знакомые ей симптомы. — Не надо плакать здесь, на дороге!

Кузина Джорджина подавила слезы и вместо них испустила стон отчаяния.

— Ах, Вурж, что ты наделала? Что ты наделала?

— Я уже сказала вам, я вышла замуж, — сказала Вирджиния спокойно и терпеливо.

— За кого? За этого… уж… за этого Ральфа Данмора! Но ведь, говорят, у него было уже с дюжину жен.

— В настоящее время я — единственная, — сказала Вирджиния.

— Что скажет твоя бедная мать? — простонала кузина Джорджина.

— Пойдемте со мной, и вы услышите, что она скажет, если хотите, — произнесла Вирджиния. — Я как раз и иду, чтобы сообщить ей об этом.

Кузина Джорджина с опаской оторвалась от столба, но обнаружила, что может стоять и без него, и быстро засеменила вслед за Вирджинией, которая неожиданно показалась ей совсем другим человеком. Кузина Джорджина испытывала необыкновенное уважение к замужним женщинам. Так беззаботна! Конечно, Вирджиния совсем сошла с ума. Но она казалась такой счастливой в своем безумстве, что кузина Джорджина подумала: будет жаль, если их семейство постарается вернуть ее к святости. Кузина никогда раньше не видела у Вирджинии такого выражения глаз. Но что же все-таки скажет Амалия? А Бен?

— Выйти замуж за человека, которого ты почти не знаешь, — подумала вслух кузина Джорджина.

— Я знаю о нем больше, чем о Эдварде Беке, — ответила Вирджиния.

— Эдвард Бек ходит в церковь, — сказала кузина Джорджина. — А Рал… а твой муж?

— Он обещал мне, что он будет ходить со мной в церковь по воскресениям, когда погода будет хорошей, — ответила Вирджиния.

Когда они повернули к калитке Джексонов, Вирджиния вскрикнула от удивления:

— Посмотрите на мой розовый куст! Он цветет!

Куст цвел и был весь покрыт бутонами. Замечательными пунцовыми, бархатистыми цветками!

— Ему помогла моя обрезка, когда я его искромсала почти под корень, засмеялась Вирджиния. Она нарвала охапку роз (они будут прекрасно смотреться за обеденным столом на веранде), и пошла дальше, продолжая смеяться. Вирджиния уже поднималась по лестнице, когда заметила, что на ступеньках стоит Корнелия, своей красотой напоминающая богиню, только с нахмуренным лбом. Корнелия, как всегда, была великолепна и величественна. Розовый шелк окутывал ее роскошное тело. Золотистые завитки волос буйно торчали из-под большой, белой широкополой шляпы, затеняющей прекрасное лицо.

«Прекрасна, — с прохладцей подумала Вирджиния. — Но совсем лишена индивидуальности», — решила она, посмотрев на родственницу новыми глазами.

Итак, Вирджиния вернулась домой.

«Слава Богу!» — подумала Корнелия, хотя ее удивило, что возвращение Вирджинии совсем не было похоже на возвращение блудного сына. Вирджиния возвращалась как будто даже с триумфом совершенно не чувствуя своей вины! Это нелепое платье, забавная шляпка, огромная охапка цветов. И в шляпке, и в платье было что-то такое, как отчетливо почувствовала Корнелия, что отсутствовало в ее собственном наряде. Это усилило ее удивление. Корнелия скрестила руки на груди.

— Возвращаешься, Вурж? Сегодня очень теплый день, не так ли? Ты шла пешком?

— Да. Ты идешь к нам?

— Нет. Я уже была у вас. Я часто приходила успокоить дорогую тетушку. Ей было так одиноко. Я пошла на чай к миссис Бартли. Я должна помочь ей разливать. Она организует этот чай для своей кузины из Бостона. Очень обаятельная девушка. Тебе понравится это знакомство, Вурж. Я думаю, миссис Бартли пришлет тебе приглашение. Вероятно, ты получишь его немного позже.

— Не думаю, — безразлично сказала Вирджиния. — Мне нужно вернуться домой, чтобы накормить Ральфа ужином. А потом мы собираемся кататься на лодке по залитому луной озеру.

— Ральфа? Ужин? — завопила Корнелия. — Что ты имеешь в виду, Вирджиния Джексон?

— Волей господней, Вирджиния Данмор.

Вирджиния продемонстрировала перед лицом ошеломленной Корнелии свое обручальное кольцо. Затем она легко проскочила мимо нее и вошла в дом. За ней следовала кузина Джорджина. Она не пропустит ни одного мгновения из всей этой сцены, даже несмотря на то, что Корнелия сделала вид, что собирается упасть в обморок.

Корнелия в обморок не упала. Она с глупым видом шла вниз по улице к миссис Бартли. Что Вурж имела в виду? Откуда у нее это кольцо? Что за новый скандал принесла эта негодная девчонка в свою беззащитную семью? Ее следовало бы уже давно нейтрализовать. Заставить прекратить свои чудачества.

31

В это время Вирджиния открыла дверь в гостиную и неожиданно попала на общее собрание Джексонов. Они как будто специально собрались сегодня все вместе. Тетя Тримбал, кузина Лилиан, и кузина Ребекка только что пришли, возвращаясь домой с собрания миссионерского общества. Дядя Джефсон заглянул, чтобы сообщить Амалии кое-какую информацию относительно сомнительных инвестиций. Дядя Роберт зашел, чтобы сказать, что день был очень жарким, и спросить, в чем разница между пчелой и ослом. Кузина Мелисандра по своей наивности спросила: «В чем же?» — и получила ответ: «Первая производит мед, второй только бесполезное…» Дядя Роберт грубо шутил, но и у него, и у всех присутствующих в мыслях сидел один-единственный невысказанный вопрос: все хотели знать, вернулась Вирджиния домой или нет. А если нет, то какое принять решение, что нужно для этого сделать.

Ну, вот Вирджиния наконец пришла, хотя и непокоренная и не склонившая голову, как это должно быть. И так странно помолодевшая. Она стояла в дверях и смотрела на них. А из-за плеча Вирджинии выглядывала сморщенная вся в ожидании кузина Джорджина. Вирджиния была настолько счастлива, что не могла больше ненавидеть своих родственников. Она могла заметить сейчас даже хорошие качества в этих людях, которых она никогда не замечала раньше. Ей было жаль этих людей. Эта жалость смягчала Вирджинию.

— Ну, мама, — сказала она доброжелательно.

— Наконец ты вернулась домой! — сказала миссис Джексон, доставая носовой платок. Она не хотела давать волю своим чувствам, но не смогла удержаться от слез.

— Не совсем, — сказала Вирджиния. Она бросила свою бомбу. — Я подумала, что мне нужно зайти и сказать, что я вышла замуж. В прошлый вторник. За Ральфа Данмора.

Дядя Роберт подпрыгнул и снова сел на место.

— Прости мою душу грешную, — единственное, что он мог сказать. Остальные вообще потеряли дар речи. А кузина Лилиан упала в обморок. Тетя Эйлин и дядя Тримбал подняли ее и отвели на кухню.

— Она, должно быть, придерживается викторианских традиций, — сказала Вирджиния с усмешкой и села без приглашения на стул. Кузина Мелисандра начала всхлипывать.

— Был ли в вашей жизни хотя бы один день, когда бы вы не плакали? — с любопытством спросила Вирджиния.

— Вирджиния, — обратился к ней дядя Джефсон, он первым оправился от удара. — Ты отдаешь отчет в сказанных словах?

— Отдаю.

— Ты действительно хочешь сказать, что вышла замуж за этого мерзкого Ральфа Данмора. Этого… этого преступника… этого…

— Да, я вышла.

— Тогда, — резко сказал дядя Джефсон, — ты самая бесстыдная тварь, ты потеряла все чувства порядочности и скромности, и я не подам тебе больше руки. Я не хочу больше даже видеть твоего лица.

— Вы говорите так, как будто я совершила убийство, — сказала Вирджиния.

Дядя Роберт вновь обратился к Богу, чтобы он благословил его душу.

— Этот пьяница, стоящий вне закона… этот…

Опасные искорки сверкнули в глазах Вирджинии. Они могли говорить все, что хотели, но только в ее адрес. Они не имеют права оскорблять Ральфа.

— Скажите еще, этого проклятого, и сразу почувствуете себя лучше, — предложила Вирджиния.

— Я могу выразить свои мысли и без проклятий. И я говорю тебе, что ты покрыла себя полным бесчестием и позором, выйдя замуж за этого пьяницу…

— А вы, можно подумать, более благородны, если пьете только от случая к случаю. Ральф не пьяница.

— Его видели пьяным в Порт-Роузе пьяным в стельку, — сказал дядя Роберт.

— Если это и правда, хотя я этому не верю, у него была для этого серьезная причина. А сейчас прекратите смотреть на меня так трагично и примите все как есть. Я замужем, хотите вы того или нет. И я совершенно счастлива.

— Я думаю, нам нужно быть благодарными этому мужчине, что он взял ее в жены, — сказала кузина Ребекка, пытаясь найти в этой истории светлую сторону.

— Если это действительно так, — сказал дядя Джефсон, который только что отказывался подать Вирджинии руку. — Кто обвенчал вас?

— Мистер Бауэр из Порт-Роуза.

— Независимый методист! — простонала миссис Джексон, как будто быть повенчанными зависимым методистом было бы не так стыдно и позорно. Это были ее первые слова. Она не знала, что сказать. Вся ситуация была настолько ужасна, слишком ужасна, абсолютный кошмар, как жуткий сон. Она надеялась, что скоро уже сможет проснуться. Особенно после похорон Фанни, когда Вирджиния вернется домой.

— Все это заставляет меня подумать о другом, — безнадежно сказал дядя Роберт. — Эти россказни о детях в колыбели…

— Вирджиния вряд ли способна на что-нибудь в свои 29, — сказала с издевкой тетя Тримбал.

— Вирджиния была самым странным ребенком, какого я когда-либо видел, — изменил тему дядя Роберт. — Я так говорил и в то время. Ты помнишь, Амалия? Я сказал, что никогда не видел таких глаз в человеческом облике.

— Я счастлива, что у меня никогда не было детей, — сказала кузина Ребекка. — Они разбивают сердце любым способом, не одним, так другим.

— Но лучше иметь сердце разбитым, чем увядшим, — произнесла Вирджиния. — Прежде чем быть разбитым, сердце должно почувствовать нечто удивительное. Тогда боль можно вынести.

— Рехнулась, совершенно рехнулась, — пробормотал дядя Роберт, недовольный тем, что кто-то высказал подобную мысль раньше него.

— Вирджиния, — торжественно изрекла миссис Джексон. — Молилась ли ты когда-нибудь, чтобы быть прощенной за непослушание перед матерью?

— Мне следует молиться за то, что я так долго слушалась тебя, — упрямо сказала Вирджиния. — Но я не молюсь по этому поводу. Я просто каждый день благодарю Бога за свое счастье.

— Я бы лучше, — сказала миссис Джексон, начиная плакать навзрыд, — предпочла, чтобы ты умерла раньше меня, чем слушать то, что ты сегодня сказала мне. — Вирджиния взглянула на мать, тетушек и подумала, а могут ли они вообще что-нибудь знать о настоящем чувстве любви. Ей стало еще больше жаль их, чем прежде. Они были так несчастны. И даже не подозревали этого.

— Ральф Данмор — негодяй, который ввел тебя в заблуждение, чтобы ты вышла за него замуж, — грубо сказал дядя Джефсон.

— Нет, это я вынудила его жениться на мне, — сказала Вирджиния со смущенной улыбкой.

— У тебя совсем нет гордости! — возмущенно воскликнула тетя Тримбал.

— Есть, и много. Я горжусь тем, что получила мужа сама, без чьей-то помощи. Кузина Джорджина хотела помочь мне выйти замуж за Эдварда Бека.

— Эдвард Бек имеет доход в 20 тысяч долларов, и у него самый великолепный дом между Порт-Роузом и Хайвортом, — напомнил дядя Роберт.

— Это звучит замечательно, — презрительно сказала Вирджиния. — Но меня это совсем не интересует, — она прищелкнула пальцами. — Особенно в сравнении с ощущением объятий Ральфа и прикосновением его щеки.

— Ах, Вурж, — сказала кузина Мелисандра. Кузина Ребекка тоже сказала: — Ах, Вурж! — а тетя Тримбал добавила: — Вирджиния, тебе нужно быть скромней.

— А почему вы считаете, что это нескромно, когда тебя обнимает муж? Было бы странно, если это было как-то иначе.

— Разве можно ожидать от нее порядочности? — саркастично спросил дядя Джефсон. — Она навсегда отлучила себя от порядочности. Она сама постелила свою кровать. Вот пусть и лежит в ней.

— Спасибо, — с благодарностью сказала Вирджиния. — До чего же вам нравится выполнять роль удавки. А сейчас мне в самом деле пора. Мама, можно я возьму три шерстяных подушки, которые я сделала прошлой зимой?

— Забирай, забирай хоть все! — сказала миссис Джексон.

— Мне не нужно всего, и даже многого. Я не хочу захламлять свой Голубой Замок. Мне нужны только подушки. Я заеду за ними как-нибудь на машине.

Вирджиния поднялась и пошла к двери. Там она повернулась. Она жалела их еще больше, чем прежде. У них не было Голубого Замка в розовых лучах заходящего за Саурес солнца.

— Ваша проблема в том, что вы совсем не смеетесь, — сказала она.

— Вурж, дорогая, — с рыданиями сказала кузина Джорджина. — В один прекрасный день ты поймешь, что кровь гуще, чем вода.

— Конечно. Но зачем воде быть густой? — парировала Вирджиния. — Нужно, чтобы вода была такой, какая она есть: блистающей и кристально чистой.

Кузина Мелисандра простонала.

Вирджиния ни одному из родственников не предложила навестить ее. Она боялась, что они и в самом деле придут, но из простого любопытства. Она только сказала:

— Ты не будешь возражать, мама, если иногда я буду навещать тебя?

— Мой дом всегда останется открытым для тебя, — сказала миссис Джексон с печальным достоинством.

— Тебе не следует больше признавать ее, — твердо сказал дядя Джефсон, как только дверь за Вирджинией закрылась.

— Я не могу совсем забыть, что она моя дочь, — ответила миссис Джексон. — Бедная, несчастная девочка!

— Боюсь, что их брак незаконный, — с удовольствием произнес дядя Джефсон. — Этот мужчина, вероятно, уже женился не одну дюжину раз и прежде. Но я умываю руки насчет Вирджинии. Я сделал все что мог, Амалия. Я думаю, тебе нужно согласиться с этим. С этих пор и навсегда, — дядя Джефсон произнес это особенно торжественно, — Вирджиния для меня больше не существует…

— Миссис Ральф Данмор, — произнесла кузина Джорджина, как будто пытаясь уточнить, как это звучит.

— Его имя больше похоже на кличку, — сказал дядя Роберт. — Что касается меня, я считаю, что этот человек наполовину индеец. Не ошибусь, если скажу, что они живут в вигваме.

— Если он женился на ней под именем Данмор, а это его не? настоящее имя, не может ли это аннулировать брак и сделать его недействительным? — с надеждой спросила кузина Мелисандра.

Дядя Джефсон покачал головой.

— Нет, ведь женился мужчина, а не его имя.

— Вы знаете, — сказала кузина Лилиан, которая уже оправилась и пришла в себя после обморока, хотя была еще совсем слабой. — Я могла предсказать этот поступок Вирджинии еще на юбилейном обеде у Гэвина. Я заметила это тогда. Когда она так защищала Данмора. Вы помните, конечно. Она набросилась на меня так откровенно. Мы разговаривали об этом с Дэвидом, когда возвращались назад.

— Как? Как, — обратилась тетя Тримбал к небесам, — это могло случиться с Вирджинией? С Вир-джи-ни-ей!

Небеса не ответили, ответил дядя Джефсон.

— Может быть, из этого поколения что-то и вырастет, но я не жду от них ничего. Но она еще будет наказана за свое ни на что не похожее поведение.

— Вирджиния так любит грибы, — вздохнула кузина Джорджина. — Боюсь, она отравилась, съела по ошибке поганку на этом самом острове.

— Есть вещи похуже смерти, — сказал дядя Джефсон, уверенный в том, что сделал это заявление первым в мире.

— Ничто снова не повторится! — всхлипнула кузина Мелисандра.

Вирджиния торопилась по пыльной дороге назад, к прохладе Сауреса и к своему острову. Она совсем забыла о родственниках, так же, как и о том, что может умереть тут же, на месте, в любой момент, если будет торопиться.

32

Лето прошло. Семейство Джексонов, за ничего не значащим исключением кузины Джорджины, по молчаливому согласию следовало примеру дяди Джефсона и относилось к Вирджинии как к умершей. Но несмотря на это, Вирджиния имела очень беспокойную привычку воскресать, когда они с Ральфом проезжали по Хайворту по дороге в Порт на своей старой машине. Вирджиния — с непокрытой головой и сияющими глазами. Ральф тоже без головного убора, с трубкой в зубах. У них даже хватило наглости ходить в магазин дяди Роберта, чтобы купить бакалейные товары. Дважды дядя Роберт проигнорировал их. Разве не была Вирджиния среди мертвецов? А Данмор никогда не существовал для него. Но в третий раз он сказал Ральфу, что тот негодяй, которого нужно повесить за то, что он совратил бедную, слабую умом девушку и увел ее из дома, от родных и друзей.

Бровь Ральфа поползла вверх.

— Я сделал ее счастливой, — холодно заметил он. — А с родными и друзьями она была несчастна. Вот такие дела.

Дядя Роберт оцепенел. Ему никогда не приходило в голову, что женщин нужно делать счастливыми и что они вообще могут быть таковыми.

— Ты самонадеянный щенок! — сказал он.

— Вы слишком неоригинальны, — дружелюбно произнес Ральф. — Любого можно назвать самонадеянным щенком. Почему бы не придумать чего-то более оригинального и достойного Джексонов? Кроме того, я совсем не щенок, а уже достаточно взрослая собака, если вам интересно это знать.

В это время дядя Роберт мгновенно вспомнил, что Вирджиния для них умерла. Он повернулся спиной к Ральфу.

А Вирджиния и правда была счастлива, совершенно счастлива. Жизнь превратилась для нее в прекрасный дом, в котором она открывала каждый день новую таинственную комнату. Это был мир, который не имел ничего общего с оставленным позади, мир, в котором не заметно, как шло время, мир, полный бессмертной юности, где не было ни прошлого, ни будущего, только настоящее. Вирджиния полностью предалась чарам этого мира.

Полная свобода этого мира была невероятна. Они могли делать все, что им хотелось. Никаких миссис. Никаких условностей. Никаких традиций. Никаких родственников. Даже дальних. «Покой, полный покой, и никого, кроме нас, влюбленных» — как беззастенчиво цитировал Ральф.

Вирджиния однажды съездила домой и забрала свои подушки. А кузина Джорджина отдала одну из своих самых замечательных вышивок.

— Это в комнату для гостей, моя дорогая, — сказала она.

— Но у меня нет комнаты для гостей, — сказала Вирджиния.

Кузина Джорджина пришла в ужас. Дом без комнаты для гостей казался ей невероятным.

— Но я найду, где постелить вышивку, — сказала Вирджиния, целуя родственницу. — Я так рада иметь такую вышивку. Я постелю ее на своей кровати. Все покрывала Ральфа пришли в полную негодность.

— Не понимаю, как ты можешь жить в таком отдалении, — вздохнула кузина Джорджина, — так далеко от мира.

— Разве это далеко! — засмеялась Вирджиния. Но было бесполезно что-то объяснять кузине Джорджине. — Это так замечательно, — все-таки сказала она. — Так чудесно жить в некотором отдалении от мира.

— И ты в самом деле счастлива, дорогая? — спросила удивленно кузина Джорджина.

— Да, очень, — искренне призналась Вирджиния с сияющими глазами.

— Но замужество — такая серьезная штука, — вздохнула кузина Джорджина.

— Может быть, если оно будет тянуться долго, — согласилась Вирджиния.

Кузина Джорджина не совсем поняла эти слова молодой родственницы. Но они взволновали женщину, и, лежа ночью без сна, она раздумывала, что же подразумевала Вирджиния.

Вирджиния любила свой Голубой Замок и была полностью им удовлетворена. В большой гостиной было три окна, которые давали возможность обозревать озеро во всех видах. Одно окно в конце комнаты было в углублении. Его рама попала сюда, как объяснил Ральф, когда продавалась старая церковка за холмами и Том Гарднер купил эту раму. Окно было обращено на запад, и когда солнечные лучи устремлялись в него, Вирджиния становилась на колени, молясь, как будто перед церковным алтарем. Молодая луна всегда заглядывала в это окно, низкая сосенка склонилась в него, а по ночам в нем светилась серебром блистающая поверхность озера.

На другой стороне комнаты находился камин. Никакой газовой имитации, настоящий камин, куда клали совершенно настоящие поленья. Перед камином на полу шкура гималайского медведя, а кроме того, огромная красная софа времен Тома Гарднера. Уродство софы скрывал серебристый мех волчьих шкур. А подушки Вирджинии сделали ее веселой и удобной. В углу тикали красивые, высокие, ленивые старые часы — очень правильные часы. Часы, которые не торопят время, а тикают размеренно, не спеша. Это были очень забавные старые часы. Толстые дородные, с нарисованным на них круглым человеческим лицом стрелки выходили из его носа, и часы шли вокруг этого лица.

Был еще большой застекленный шкаф с чучелами сов и головами оленей, изготовленных еще Томом Гарднером. Несколько удобных старых стульев, которые сами просили сесть на них. Маленький стульчик с подушечкой предназначался исключительно для Банджо. Если на него садился кто-то другой, кот смотрел на того огромными глазами цвета топаза с черными крапинками. У Банджо была любимая привычка свеситься через спинку стула и пытаться поймать свой хвост, нервничая от того, что хвост не ловился. А когда Банджо все-таки ловил его, то принимался с остервенением кусать хвост, пронзительно мяукая от боли. Ральф и Вирджиния смеялись над котом до икоты. Но Везучего они любили больше всего. Они оба пришли к выводу, что Везучий — любимый кот и любовь к нему доходит почти до наваждения.

На одной из стен висели грубые самодельные полки, заполненные книгами, а между этими двумя стенами висело старое зеркало в поблекшей оправе с толстыми купидонами, резвящимися на панели над стеклом. Вирджиния считала, что это зеркало пришло к ним из сказки, в него однажды посмотрелась Венера, поэтому оно делало красивой любую женщину, которая в него смотрела. Вирджиния считала себя почти красивой, когда смотрелась в это зеркало. Но она и в самом деле удивительно похорошела, может быть, потому, что коротко обстригла волосы.

Это случилось еще до того, как короткие волосы вошли в моду, и поэтому все считали их последствием болезни, мало того — перенесенного тифа. Когда миссис Джексон услышала еще и об этом поступке дочери, она окончательно решила стереть ее имя из семейной Библии. Волосы Вирджинии подстригал Ральф, он сделал ей каре сзади на шее, а на лбу оставил короткую челку. Это придало необыкновенную выразительность треугольному лицу Вирджинии. Даже нос перестал раздражать девушку. Глаза ее горели, желтая кожа стала сейчас цвета слоновой кости. Старая семейная шутка превратилась в реальность, Вирджиния растолстела, по крайней мере она больше не была худой. Вирджинии и не нужно было быть красавицей, она обладала той привлекательностью, которая больше всего подходила к лесной жизни — эльф, фея, привлекательная, соблазнительная.

Сердце мало тревожило Вирджинию. Когда ощущалось начало приступа, женщина легко снимала его таблетками, выписанными доктором Стинером. Один очень сильный приступ случился, когда у нее однажды не оказалось таблеток. Тот приступ был очень сильным. За все время Вирджиния впервые подумала, что смерть может настичь ее в любой момент, совершенно неожиданно. А во все остальное время она просто не позволяла себе думать о смерти.

33

Вирджиния не бездельничала, но и не работала до изнеможения. Работы было и в самом деле немного. Она готовила еду на керогазе, демонстрируя все свои хозяйственные умения и навыки. Ели они почти всегда на веранде, любуясь озером. Перед ними лежало озеро Саурес, как сцена какой-то сказки из древних времен. Ральф через стол улыбался Вирджинии своей загадочной улыбкой.

— Что за вид выбрал старый Том, когда он строил свою хижину! — говорил Ральф ликующе.

Ужин был для них настоящим священнодействием. С ними почти всегда был слабый шум ветра, а необыкновенные краски озера, величественные или потусторонние из-за переменчивых облаков, представляли собой нечто, что нельзя описать простыми словами. И тени. Они группами гнездились в соснах, пока ветер не растрясет их и не прогонит на озеро. Тени папоротников и диких цветов лежали целыми днями на побережье. Они росли в лучах заходящего солнца, пока сумерки не поглощали их, скрывая под покрывалом ночи.

Кошки с их умными невинными мордочками играли в это время на веранде, подбирая лакомые кусочки, которые Ральф кидал им. А как все было вкусно! Вирджиния, наслаждаясь прелестями озера, никогда не забывала, что у мужчин главное — желудок. Ральф не уставал хвалить ее кулинарные способности.

— Ведь я, — признался он, — практически никогда не готовил для себя, обходился двумя или тремя дюжинами вареных вкрутую яиц и съедал их сразу несколько, когда проголодаюсь, ну и еще, когда есть, ломтик бекона и чашку чая.

Вирджиния вылила остатки чая вековой давности из старого заварочного чайника, когда приступила к хозяйству. У Ральфа даже не было посуды, только отдельные, не подходящие друг к другу предметы и старый, большой, растрескавшийся дорогой кувшин.

После того, когда ужин заканчивался, они сидели на веранде и часами разговаривали или просто молчали на всех языках мира. Ральф потягивал свою трубку, а Вирджиния праздно мечтала или с упоением смотрела вдаль, на отдаленные холмы за озером, где вершины елей вырисовывались на фоне заходящего солнца. Лунный свет начинал освещать Саурес. Темными тенями на фоне светлого западного неба начали мелькать летучие мыши. Маленький водопад, низвергавшийся с высокого берега неподалеку от хижины, по прихоти каких-то лесных богов становился похожим на прекрасную белую женщину, призывно машущую сквозь удивительную свежесть вечнозеленых деревьев. Линдер начинала дьявольски ухать на берегу. Как сладостно было сидеть здесь и ничего не делать в этой удивительной тишине, рядом с Ральфом, курящим свою трубку!

По озеру еще было разбросано много островов, но их соседство никого не тревожило. Группу островков далеко к западу они называли островами Удачи. На восходе они напоминали гряду изумрудов, а на закате — россыпь аметистов. Они были слишком маленькими, чтобы на них строить дома, но огни на самом большом острове освещали все озеро, и их свет достигал побережья, устремляясь в лесные тени и бросая большие красные полосы на воду. Отовсюду доносилась музыка — с лодок и с веранды дома миллионера на самом большом из островов.

— Ты бы хотела такой дом, мой Лунный Свет? — спросил однажды Ральф, указывая рукой на этот дом. Он привык называть Вирджинию «мой Лунный Свет», и женщине нравилось это.

— Нет, — сказала Вирджиния, когда-то мечтавшая о замке в горах, в десять раз превосходящем по размеру виллу самого богатого человека, но сейчас ей было даже жалко обитателей таких дворцов. — Нет, он слишком изысканный. Мне нужна только наша хижина, моя душа и тело принадлежат только ей. Я не завидую Гамильтону Госсарду, у которого «самая лучшая летняя резиденция в Америке». Она великолепна, но это — не мой Голубой Замок.

Внизу на самом дальнем краю озера каждую ночь они наблюдали за большим стремительным поездом. Вирджиния любила смотреть на его освещенные мелькавшие окна и размышлять, какие надежды и страхи он везет. Вирджинии нравилось, когда они с Ральфом ходили на танцы и на званые обеды в дома на островах, но ей не хотелось возвращаться к реальности. Однажды они ходили на маскарад в один из отелей на верхнем берегу озера, удивительно провели вечер, но ускользнули оттуда на лодке в свой Голубой Замок, пока не пришло время снимать маски.

— Все было прекрасно, но больше я не хочу туда, — сказала Вирджиния.

Много часов в день Ральф проводил в камере Синей Бороды, запершись там. Вирджиния никогда не видела ее изнутри. Судя по запаху, проникающему оттуда в это время, она решила, что Ральф, должно быть, проводит химические опыты или печатает деньги. Вирджиния считала, что при печатании денег непременно должен быть запах. Но это не волновало женщину. У нее не было никакого желания совать нос в запертую комнату так же как и в жизнь Ральфа. Прошлое и будущее мужа не интересовали Вирджинию. Только это сказочное настоящее. Все остальное не имело значения.

Однажды Ральф уехал и отсутствовал два дня и две ночи. Он спросил Вирджинию, не побоится ли она остаться одна: женщина ответила, что не побоится. Ральф никогда не говорил, где он бывал. Вирджиния не боялась находиться одна, но ей было необычайно одиноко. Сладчайшим показался ей рев мотора, когда муж возвращался. И вот уже машина сигналила на берегу. Вирджиния выбежала к скале, к которой они причаливали, чтобы приветствовать мужа, чтобы почувствовать его объятия: ведь они соскучились друг без друга.

34

— Как ты без меня, Лунный Свет? — шепотом спросил Ральф.

— Кажется, прошло сто лет, с тех пор, как ты уехал, — сказала Вирджиния.

— Не буду больше оставлять тебя одну.

— Ты должен, — запротестовала Вирджиния. — Если тебе это нужно. Я буду себя очень плохо чувствовать, если буду думать, что тебе нужно отлучиться, но ты не можешь этого сделать из-за меня. Я хочу, чтобы ты чувствовал себя свободно.

Ральф засмеялся, немного цинично.

— Нет такого понятия на земле, как свобода, — сказал он, — только разные типы взаимоотношений. Относительность этих связей. Ты считаешь себя сейчас свободной потому, что ты сбежала от невыносимого характера связей. Но так ли ты свободна? Ты любишь меня, но это тоже характер связей.

— Кто-то сказал, что тюрьма, в которую мы помещаем себя сами, совсем не тюрьма, — мечтательно сказала Вирджиния.

— Это как раз то, что ты сейчас имеешь: свобода выбора своей тюрьмы. Та свобода, о которой мы все мечтаем. Но, мой Лунный Свет, — Ральф остановился на пороге Голубого Замка и оглянулся на чудное озеро, на величественный лес, весь в тени, на отблеск огоньков. — Лунный Свет, я рад, что вернулся домой. Когда я ехал по лесу и увидел огни своего дома, своего собственного, сверкающие между старых сосен, а раньше они никогда не сверкали, девочка моя, я был счастлив, счастлив!

Но несмотря на высказывание Ральфа о связях, Вирджиния считала, что они удивительно свободны. Было восхитительно иметь возможность просидеть полночи, смотреть на луну, если хотелось. Опаздывать к обеду, если хотелось, особенно для Вирджинии, которую всегда осуждали и мать и строгая кузина Мелисандра, если она задерживалась хотя бы на минуту. Бездельничать за едой, сколько хочется. Вылезать из своей конуры, когда хочется. Совсем не приходить обедать, если хочется. Сидеть на пригретой солнцем скале и прятать ноги в горячий песок, если хочется. Просто сидеть и ничего не делать среди удивительной тишины, если хочется. Короче говоря, делать любые глупости, если хочется. Разве это не была свобода?

35

Конечно, молодая супружеская пара не сидела целыми днями на своем острове. Больше половины времени они проводили, бродя по окрестностям Сансора. Ральф читал лес, как книгу, и обучал этим умениям и навыкам Вирджинию. Он всегда находил следы и пристанища скрытных лесных обитателей. Вирджиния изучала различия между сказочноподобными растениями, мхами, покрывающими землю очаровательным ковром. Женщина научилась различать по виду и пению каждую птицу, хотя не так уверенно, как Ральф. Вирджиния подружилась с каждым деревом. Она научилась грести на лодке так же хорошо, как муж. Вирджиния любила гулять под дождем и при этом ни разу не простудилась.

Иногда супруги брали с собой завтрак и шли собирать ягоды: чернику или клюкву. Как красивы чернички: зеленоватые на недозревших кустах, слегка розоватые или алые ягоды наполовину спелых и дымчато-черные на полностью созревших! Вирджиния узнала настоящий вкус клюквы в самой высшей степени зрелости. На одном берегу Сауреса находилась одна залитая солнцем лощина, вдоль которой росли березы, а на другом — тихий молчаливый ряд молодых лиственниц. На корнях берез росла высокая трава, которую причесывал ветер, увлажняла утренняя роса, испарявшаяся к полудню. Здесь они находили ягоды, удостоившие бы честью Лукуллов пир, эту божественную сладость, рубином висящую на длинных розоватых стебельках. Вирджиния и Ральф срывали ягоды с веточками и ели их нераздавленными и нетронутыми, ощущая вкус каждой ягоды, наполненной чистотой и свежестью. Когда Вирджиния приносила эти ягоды домой, вся их прелесть исчезала, и эти дары леса становились не чем иным, как обыкновенными ягодами с рынка, обладающими прекрасными вкусовыми качествами, но совсем другими, чем они только что были, когда они ели их в березовой лощине и сок бежал сквозь пальцы, делая их похожими по цвету на веки Авроры.

Иногда молодожены ходили на озеро за лилиями. Ральф знал, где найти эти цветы в расщелинах и заливчиках Сауреса. После такого похода Голубой Замок был украшен лилиями. Вирджиния ухитрялась каждый цветок устроить своим неповторимым образом. А если это были не лилии, то лобелии кардинальские, свежие и живые, собранные на топях Сауреса, где они горели подобно языкам жаркого пламени.

Бывало, что они ходили ловить форель на безымянную речушку или спрятавшийся ручей, на чьих берегах могли гнездиться речные нимфы. При этом Вирджиния и Ральф брали с собой только сырой картофель и соль. Они пекли картошку на костре, и муж показывал Вирджинии, как надо готовить форель: он заворачивал ее в листья, обмазывал все это сверху глиной и запекал на горячих углях. Никогда еще пища не казалась ей такой вкусной. У Вирджинии появился такой аппетит, что не было ничего удивительного в том, что ее кости обросли плотью.

Или они просто бродили по лесам и исследовали их, постоянно ожидая свершения чуда. По крайней мере, Вирджиния испытывала такое чувство. Вот там, за той ложбиной… или там, за тем холмом, но непременно что-то произойдет.

— Неизвестно, куда мы идем, но не в этом ли заключается прелесть? — любил говорить Ральф.

Раз или два ночь застигала их далеко от Голубого Замка. Тогда Ральф сооружал свежую постель из лап елей, и супруги безмятежно спали под сенью старых лиственниц, поросших мхом, под пробивающимся сквозь их ветви лунным светом и под шорох сосен, сплетенных так тесно между собой, что было трудно разглядеть сквозь них свет.

Случались, конечно, и дождливые дни, когда Сансор превращался в мокрую зеленую страну. Дни, когда дождь моросил над озером, как бледный призрак, а молодые и не думали сидеть дома из-за него. Дни, когда были ливни, и Вирджиния с Ральфом не могли выйти. Тогда он запирался в камере Синей Бороды, а Вирджиния читала или просто мечтала на волчьих шкурах с мурлыкающим рядом Везучим и Банджо, взиравшим на все это с большим подозрением со своей личной табуретки. Воскресными вечерами Данморы покидали остров и шли лесом в маленькую независимую методистскую церковь. Воскресенье стало праздником. А раньше Вирджиния никогда не любила воскресений.

И постоянно, по воскресениям и будним дням, Вирджиния была с Ральфом. Остальное было неважно для нее. А какое было общение! Какое понимание! А радость! Все это захватывало Вирджинию полностью.

Вирджиния взяла часть своих 200 долларов из банка и потратила их на красивую одежду. У нее было дымчато-голубое платье из шифона, которое она всегда надевала, когда они проводили вечер дома, дымчато-голубое с серебристыми штрихами. Вирджиния начала носить его после того, как Ральф дал ей прозвище «Лунный Свет».

— Лунный свет и голубые сумерки, — вот на что похожа ты в этом наряде. Мне это нравится. Это тебе идет. Ты — не эталон совершенства, но необыкновенно привлекательна. Твои глаза. Эта притягательная для поцелуев ямка на шее. Аристократические запястья и суставы. Маленькая головка отличной формы. А когда ты оглядываешься через плечо, то просто сводишь меня с ума, особенно в сумерках или при лунном свете. Как фея. Лесной дух. Ты принадлежишь этим лесам. Лунный свет, тебе нельзя отрываться от них. Несмотря на происхождение, в тебе есть что-то дикое, необузданное, неукрощенное. А какой у тебя голос! Нежный, легкий, ласковый. Такой чудный голос дан только для любви!

— Ты мне льстишь, — усмехнулась Вирджиния, но несколько недель помнила этот комплимент.

Она купила и светло-зеленый купальник, при виде которого весь ее клан умер бы от шока. Ральф научил жену плавать. Иногда Вирджиния надевала купальник сразу же, как вставала с постели, и не снимала его до отхода ко сну, бегая к воде, чтобы окунуться по первому желанию, и ложилась на обогретую солнцем скалу, чтобы просохнуть.

Вирджиния забыла все унизительное, что приходилось ей испытывать в прежней жизни и воспоминания о чем, бывало, посещали ее по ночам: несправедливость, разочарование. Ей казалось, что все это происходило раньше не с ней, Вирджинией Данмор, которая была счастлива вечно.

— Я понимаю сейчас, что значит быть заново рожденной, — сказала она Ральфу.

В памяти всплывали островки печали на страницах ее жизни, но Вирджиния считала, что счастье залило эти островки и покрыло розовой пеленой все ее предыдущее жалкое существование. Женщине было трудно поверить, что когда-то она была одинока, несчастна и всего боялась.

«Если придет смерть, я не поддамся ей, — думала Вирджиния. — У меня еще будет свой час!»

И своя груда пыли!

Однажды Вирджиния сгребла высоким конусом песок в маленькой островной бухточке и водрузила на его вершину флаг.

— Что ты празднуешь? — поинтересовался Ральф.

— Я изгоняю демона, — ответила Вирджиния.

36

Пришла осень. Наступил конец сентября с его холодными ночами. Супруги были вынуждены покинуть веранду, но они зажгли огонь в камине и сидели перед ним, болтая и смеясь. Двери оставили открытыми, чтобы Банджо и Везучий могли войти в дом и понежиться. Иногда они садились на коврик из медвежьих шкур между Ральфом и Вирджинией. Иногда коты исчезали в таинственной прохладе ночи. Звезды тускло мерцали на туманном горизонте через окно в углублении. Врезающийся в память, настойчивый шепот сосен наполнял воздух. Небольшие волны начали плескаться, всхлипывая, у подножия скал при поднимавшемся ветре. Данморам не нужно было никакого огня, кроме пламени камина, которое то гасло, то вспыхивало, иногда отбрасывая тени. Когда ночью ветер усиливался, Ральф закрывал дверь, зажигал лампу и читал жене стихи, новеллы и величественные, туманные хроники древних войн. Он никогда не читал романов, они докучали ему. Но иногда Вирджиния читала их сама, свернувшись на волчьей шкуре, посмеиваясь над забавными ситуациями. Ральф не принадлежал к числу тех раздражительных людей, которые не могли слышать чей-то смех, не сунув при этом нос: «Что смешного?»

Октябрь прошел с пышным буйством красок, которые околдовали душу Вирджинии. Она никогда не могла представить ничего более сказочного. Удивительное, живописное место. Голубые, порождающие ветер небеса. Солнечные лучи, покоящиеся в мягких складках волшебной страны. Длинные, задумчивые пурпурные дни, лениво струящиеся среди берегов, покрытых золотом листвы. Спящая луна-искательница. Приводящие в восторг бури, сдувавшие листву с деревьев и собиравшие ее в кучи по берегу. Летающие тени облаков. Как могут напыщенные, чопорные миры сравниться с этой красотой?

Ноябрь бесхитростными чарами внес перемену в погоду. С мрачными красными закатами, вспыхивающими в затуманенном пурпуре холмов на западе. С редкими днями, когда суровые леса преображались, становились великолепными и грациозными, с четкой ясностью скрещенных рук и закрытых глаз; дни, полные мягкого, бледного солнечного сияния, просеянного сквозь позднее, безлиственное золото можжевельника, сверкающего среди берез, отраженного от берегов, поросших вечнозеленым мхом, и омывающего колоннады сосен. Дни с высокими небесами из безупречной бирюзы.

Дни, когда исключительная меланхолия, казалось, нависала над всем пейзажем и мечтательность расползалась по озеру. А также дни безудержных темных стихий сильных осенних бурь, за которыми следовали пронизывающие, сырые, ветреные ночи, когда в соснах раздавался колдовской смех, а на берегу жалобно стонали деревья. О чем они стонали?

Старый Том построил прочную крышу на своем доме, и трубы хорошо продувались.

— Теплый огонь, книги, удобство, безопасность от бурь, кошки на коврике. Лунный Свет, — сказал Ральф. — Была бы ты более счастлива, если бы имела миллион долларов?

— Нет, и наполовину не была бы счастлива. Меня утомили бы условности и обязанности.

Декабрь. Ранний снег и Орион на небе. Тусклое сияние Млечного Пути. Пришла настоящая зима, чудная, холодная, звездная зима. Как раньше Вирджиния ненавидела зимы! Скучные, длинные, бессмысленные дни. Бесконечные, холодные, одинокие ночи. Кузина Мелисандра, производящая жуткий шум утренними полосканиями горла. Кузина Мелисандра, ноющая по поводу цен на уголь. Мать, настырная, любопытная, бесцеремонная. Бесконечные простуды и бронхиты или страх перед ними. Надоевшие линименты и розовые пилюли.

Но сейчас Вирджиния любила зиму. Зима была изумительной, несказанно красивой! Дни чистой кристальности. Вечера, подобные кубку совершенства с налитым чистейшим зимним вином. Ночи с мерцанием звезд. Холодные, целомудренные зимние восходы. Чудные иголочки льда на всех окнах Голубого Замка. Лунный свет на березах в серебристой оттепели. Скачущие тени в ветреные вечера: угловатые, искривленные, фантастические тени. Великое молчание, темнота и мрак. Архаичные, варварские холмы. Солнце, неожиданно пробивающееся сквозь серые тучи облаков над длинным белым озером. Серо-ледяные сумерки, разрываемые снегопадом, когда уютная гостиная Данморов со всполохами камина и непостижимыми котами казалась еще более уютной, чем всегда. Каждый час приносил новые открытия и чудеса.

Ральф отогнал машину в сарай Старого Саймона и стал учить Вирджинию, как ходить по снегу босиком, Вирджинию, которая должна была тут же свалиться с бронхитом. Но женщина даже не получила насморка. Позже этой зимой Ральф сам ужасно простудился, и Вирджиния ухаживала за ним, боясь, что простуда перерастет в пневмонию. А простуды самой женщины, казалось, ушли туда, куда скрывается старая луна. Это было к счастью, потому что у Вирджинии даже не было линимента. Она благоразумно купила флакон в Порте, но муж выкинул его в сторону замерзшего озера.

— Никогда не приноси больше в дом такой гадости, — кратко приказал он. В первый и последний раз муж говорил с ней так резко.

Супруги долго бродили по исключительно сдержанным, молчаливым зимним лесам, среди серебристых джунглей замерзших деревьев и везде открывали для себя новую красоту.

Временами им казалось, что они бродят по широко раскиданному миру кристаллов и жемчуга — так белы и правильны были чистота озер и небес. Казалось, что даже воздух хрустел и был невероятно чистым.

Однажды Данморы в нерешительности и восторге остановились у начала узкой тропинки между ровными рядами берез. Каждая веточка и сучок были опушены снегом. Поросль под березами казалась маленьким сказочным леском, высеченным из мрамора. Тени, падающие от лучей бледного зимнего солнца, были дивными и неземными.

— Пойдем отсюда, — сказал Ральф, поворачивая обратно. — Мы не можем варварски войти и нарушить это совершенство своим вторжением.

Однажды вечером они отошли очень далеко, увлекшись снежным видением, точно напоминавшим прекрасный женский профиль. При непосредственном приближении сходство нарушилось, как в сказке о замке Святого Джона. Вблизи это была бесформенная неопределенность. Но на определенном расстоянии и под определенным углом линии профиля были настолько совершенны, что, когда Ральф и Вирджиния взглянули на темный фон сверкающего зимнего заката, оба в изумлении вскрикнули. Благородный лоб, прямой классический нос, губы, подбородок и щеки исполнены так, как будто богиня древности сидела перед скульптором и дышала таким холодом, смешанным с чистотой и девственностью, какой мог продемонстрировать только зимний лес.

— Вот та красота, которую воспевали древние римляне и греки, которую изображали на холстах, которой учили, — процитировал Ральф.

— И больше ни один человеческий глаз, кроме наших, не увидит этого чуда, — выдохнула Вирджиния. У нее было такое чувство, что она жила в книгах Фрэнка Стеджера. Оглянувшись вокруг, Вирджиния припомнила некоторые отрывки, которые она отметила в новой книге Стеджера, привезенной Ральфом из Порта, с просьбой не ожидать, что он тоже прочитает эту книгу.

— Краски зимнего леса так хрупки и нежны, — припомнила Вирджиния. — Как только луна или солнце едва касаются вершин холмов, так, кажется, лес наполняется, нет, не цветом, а ощущением цвета. В конце концов, цвет все равно остается чистейше белым, но появляется впечатление сказочного смешения с розовым и фиолетовым на склонах, в лощинах и закоулках лесной страны. Оттенок красок чувствовался, но стоило посмотреть прямо в том направлении, и он пропадал. Краем глаза вы замечаете, что он притаился вон там, в том месте, где минуту назад была только безупречная белизна. И только когда садилось солнце, устанавливалось царство реальных красок. Тогда красный цвет устремлялся поверх снега, а розовость залива, холмов и реки окутывала пламенем вершины сосен. Только несколько минут откровения, изменения очертаний, и снова все ушло.

— Интересно, а что бы произошло, если бы Фрэнк Стеджер провел хотя бы одну зиму на Сауресе, — говорила Вирджиния.

— Ничего особенного, — проворчал Ральф. — Люди, пишущие такую чушь, наверняка творят в теплом доме на какой-нибудь чопорной городской улице.

— Ты слишком строг к Фрэнку Стеджеру, — сурово заметила Вирджиния. — Никто не смог бы написать ни единого слова из того отрывка, который я читала тебе вчера ночью, не увидев этого ни разу. Ты прекрасно знаешь, что не смог бы.

— Я не слушал, — угрюмо сказал Ральф. — Я же говорил тебе, что не стану этого делать.

— Тогда послушай сейчас, — настаивала Вирджиния. Она заставила Ральфа остановиться и повторила отрывок из книги.

— «Она настоящий художник, наша старая мать-природа, ей доставляет радость творить совсем не ради тщетной, пустой показухи. Сегодня еловый лес — симфония зелени и голубизны, настолько нежная, что невозможно сказать, когда один оттенок переходит в другой. Голубоватые побеги, зеленые ветви, голубовато-зеленый мох с крапинками белизны разных оттенков. Как старая цыганка, природа не переносит скучной монотонности. Ей нужен праздник красок. И мы веселимся на этом празднике».

— Боже мой! Неужели ты помнишь все книги этого парня наизусть? — с удивлением воскликнул Ральф, трогаясь дальше.

— Книги Фрэнка Стеджера были единственным, что спасло мою душу, не дало ей умереть за последние пять лет, — заявила Вирджиния. — Ах, Ральф, взгляни на этот утонченный, филигранной работы снег среди рядов елей, среди этих древних стволов!

Подойдя к озеру, Данморы надели коньки и поехали на них домой. Ради забавы Вирджиния научилась, когда была еще маленькой девочкой, кататься на коньках на пруду за школой в Хайворте. У нее никогда не было коньков, но девочки давали Вирджинии свои, и она очень любила их. Дядя Роберт однажды на Рождество обещал Вирджинии пару коньков, но, когда подошло Рождество, он подарил ей взамен пару галош. С тех пор как она выросла, Вирджиния никогда не каталась на коньках, но старые привычки быстро восстановились, и дивными показались ей часы, когда они с Ральфом скользили по белому озеру мимо темных островов, коттеджи на которых были закрыты и охвачены тишиной. Сегодня они скользили вниз по Сауресу навстречу ветру, окрасившему малиновой краской щеки Вирджинии. В конце озера был ее милый маленький домик, на острове сосен с крышами из снега на вершине крон, сверкающих в лунном свете. Окна дома приветливо сверкали в лучах заходящего солнца.

— Как на картинке в книге, не так ли?

Данморы прекрасно провели Рождество. Без спешки. Без суеты. Без тщетной возни при попытке свести концы с концами. Без дурацких усилий запомнить, не дарили ли этому же человеку такой же самый подарок на Рождество год назад. Не было этих безумных гонок по магазинам в последний момент. Не было тоскливого сборища всего семейства, на котором она сидела бы молчаливая и безучастная. Не было этих приступов «нервов». Вирджиния с Ральфом украсили Голубой Замок сосновыми лапами, а Вирджиния сделала удивительные маленькие блестящие звездочки и повесила их на зелень веток. Вирджиния приготовила ужин, который Ральф по достоинству оценил, а Везучий и Банджо собрали после него косточки.

— Страна, в которой есть возможность готовить такого гуся, — удивительная страна, — продекламировал Ральф. — Да здравствует Америка!

И они пили за свою страну, наливая из бутылки вино, которое дала Вирджинии кузина Джорджина вместе с покрывалом на кровать.

— Никто не знает, — сказала при этом торжественно кузина Джорджина, — когда потребуется немного взбодрить себя.

Ральф спросил Вирджинию, что она хочет получить от него в подарок на Рождество.

— Что-нибудь не из предметов первой необходимости, что-нибудь для души, — сказала Вирджиния, которая получила в прошлом году пару галош и две шерстяных нижних сорочки в качестве рождественского подарка. То же самое было и в прежние годы.

К большой радости Вирджинии, Ральф подарил ей ожерелье из жемчуга. Вирджиния страстно желала нитку молочного жемчуга, как бы вобравшего в себя лунный свет, а также всю ее жизнь. Жемчуг был великолепен. Ее даже беспокоило, что он был слишком хорош. Вероятно, и стоить он должен был очень дорого. Как смог Ральф позволить себе это? Жена не знала ничего о доходах своего мужа. Вирджиния запретила ему покупать что-нибудь из одежды для нее. Ей хватало своих денег для этого, так сказала она. Ральф клал деньги на домашние расходы в круглую черную коробку, стоявшую на камине, и их всегда хватало. Коробка никогда не пустовала, хотя Вирджиния не видела ни разу, что муж наполнял ее. Но, конечно, у Ральфа не могло быть много денег, и это ожерелье… но Вирджиния отбросила эти мысли. Она с радостью надела ожерелье и восхищалась им. Это была первая очень красивая вещь, которая у нее появилась.

37

Новый год. Старый, отживший, сбросивший свои лавры календарь закончился. К жизни пришел новый. Январь был месяцем бурь. Три последних недели шел сильный снег. Термометр опустился значительно ниже нуля и остановился на этой отметке. Но Вирджиния и Ральф были довольны. По крайней мере, не было комаров. А потрескивание и ворчание огня в камине заглушало завывание северного ветра. Везучий и Банджо растолстели и покрылись густой, шелковистой зимней шерстью. Нип и Так улетели.

— Но они вернутся весной, — пообещал Ральф.

Их жизнь не была монотонной. Иногда случались мелкие личные стычки, которые никогда не превращались в ссоры. Иногда заглядывал Старый Саймон и мог просидеть целый вечер или даже день. Он приезжал на своей старой таратайке, длинная рыжая борода его была покрыта снегом. Он обычно привозил с собой скрипку и играл на ней, к всеобщему удовольствию, за исключением Банджо, который немедленно и неизменно забирался под кровать Вирджинии. Иногда Саймон и Ральф беседовали, пока Вирджиния пекла для них пирог. Иногда они молча курили до тех пор, пока Голубой Замок не наполнялся дымом, и Вирджинии приходилось распахивать двери. Иногда мужчины азартно играли в шашки всю ночь в полном молчании. Иногда все вместе ели яблоки, привезенные Саймоном, в то время, как размеренные старые часы отсчитывали приятные минуты.

— Тарелка яблок, открытый огонь и веселая беседа — райское наслаждение, — сказал Ральф. — У каждого может быть море золота. А мы будем ставить на другую лошадь.

Для Джексонов стало проще считать Вирджинию мертвой. До них не долетали те слухи, которые бродили по Порту, и не беспокоили их, а сама она с Ральфом только иногда появлялась, чтобы посмотреть в городе фильм или съесть горячий бутерброд в уголке кафе. В конце концов, никто из Джексонов и не вспоминал и Вирджинии, кроме кузины Джорджины, которая, бывало, лежала бессонными ночами и беспокоилась о бедняжке Вурж. Не голодна ли она? Хорошо ли обращается с ней это ужасное существо? Тепло ли ей по ночам?

А Вирджинии было очень тепло по ночам. Иногда она просыпалась и ощущала уют приятных зимних ночей на этом маленьком островке посреди замерзшего озера. А все остальные зимние ночи ее жизни были так холодны и длинны. Она ненавидела просыпаться в прежние ночи и думать о пустоте и никчемности прошедшего дня, о пустоте и никчемности дней предстоящих. И сейчас она просыпалась почти каждую ночь, проводила полчаса без сна, счастливая, ощущая рядом ровное дыхание Ральфа, а через раскрытую дверь из темноты ей подмигивало пламя огня, потрескивавшее в камине. Было приятно ощущать тепло запрыгнувшей в кровать кошки, устроившейся в ногах и мурлыкавшей. Обычно это был Везучий. Банджо предпочитал сидеть в одиночестве перед камином, как размышляющий демон. В такие моменты Банджо был очень осмотрительным, но Вирджиния больше любила, когда он не был так осторожен.

Край ее кровати находился как раз напротив окна. Иначе кровать было невозможно поставить в крохотной комнате. Вирджиния, лежа в кровати, могла смотреть в окно и сквозь большие сосновые ветки, касавшиеся стекла, разглядывать озеро, белое и блестящее, как жемчужная поверхность или темное и страшное в бурю. Иногда сосновые ветви дружески стучали в оконное стекло. Временами Вирджинии казалось, что она слышит шепот снега в соснах как раз напротив своего окна. Редкими ночами женщине казалось, что весь внешний мир превратился в империю тишины, молчания. Они сменялись ночами, когда колдовские завывания ветра разносились среди сосен; ночи с удивительным сиянием звезд, бросавших свет на Голубой Замок; настороженные ночи перед бурей, когда она подкрадывалась по поверхности озера с низким, заунывным плачем тайно и зловеще. Но в основном Вирджиния крепко спала во все эти разнообразные, дивные ночи. Да и утром она могла спать столько, сколько захочется. Это никого не волновало. Ральф готовил себе завтрак из яичницы и бекона сам, а потом запирался в своей камере до самого ужина. А затем приходили вечера чтения и бесед. Супруги разговаривали обо всем на свете и о других мирах. Они смеялись над своими собственными шутками, эхом разносившимися по Голубому Замку.

— Ты восхитительно смеешься, — сказал однажды Вирджинии Ральф. — Мне сразу хочется смеяться самому, заслышав твой смех. В твоем смехе таится загадка: как будто в твоей жизни было много забавного, над чем ты не могла позволить себе смеяться. Смеялась ли ты так, мой Лунный Свет, до тех пор, как появилась на этом озере?

— Я никогда не смеялась вообще. В буквальном смысле слова. Я обычно глупо хихикала, когда чувствовала, что от меня этого ждут. А сейчас я смеюсь тогда, когда мне хочется.

Не раз Вирджиния поражалась и сама, когда замечала, что Ральф стал смеяться значительно чаще, и смех его изменился. Он стал нравственно чище. Уже очень редко слышались в нем циничные нотки. Разве мог так смеяться человек, чья душа была отягчена преступлением? И тем не менее Ральф, вероятно, что-то все-таки совершил. Вирджиния предположила, что это могло быть. Она решила, что он был сбежавшим банковским кассиром. Женщина нашла в одной из книг мужа старую вырезку из английской газеты, в которой описывался разыскиваемый сбежавший кассир. Описание совпадало с внешностью Ральфа, так же, как с внешностью дюжины других мужчин, которых знала Вирджиния. Но по нескольким случайным замечаниям, которые время от времени отпускал Ральф, она поняла, что муж хорошо знает Англию. Вирджиния так представляла себе это в глубине сознания. Ральф работал в банке. Он захотел взять немного денег для начала своего дела, намереваясь, естественно, вернуть их позже. Но это повторилось, он залезал все глубже и глубже, пока не понял, что не осталось другого выхода, кроме побега. Так случается со многими мужчинами. Вирджиния была глубоко убеждена, что Ральф не хотел причинить вреда. И хотя имя человека из вырезанной статьи было Рональд Берг, для Вирджинии это ничего не значило. Она всегда считала, что Данмор — это вымышленное имя.

И все-таки одна ночь в эту зиму была для Вирджинии несчастливой. Это случилось в марте, когда большая часть снега сошла, а Нип и Так уже вернулись. Ральф ушел в полдень на длительную прогулку по лесу, сказав что вернется, если все будет хорошо. Вскоре после его ухода начался снегопад. Поднялся ветер, и неожиданно озеро было охвачено самой страшной бурей за всю зиму. Буря разрывала озеро и стучалась в маленький домик. Темный, зловещий лес на берегу пугал Вирджинию, страх вызывали ветви сосен, угроза мерещилась в мрачном, жутком реве ветра. Вирджиния провела ночь на коврике перед камином, уткнувшись лицом в ладони, чтобы нельзя было бросить и случайный взгляд в окно, чтобы не видеть сквозь столбы снега то, что раньше было озером с голубой поверхностью. Где Ральф? Заблудился на этом безжалостном озере? Пал, изнеможденный блужданиями по непроходимому лесу? Вирджиния пережила сотню смертей за эту ночь и сполна заплатила за все свое счастье в Голубом Замке. Пришло утро, буря улеглась, небо прояснилось. Солнце торжествовало над Сауресом. А в полдень вернулся Ральф. Вирджиния заметила его из окна, как только он вышел из леса, стройная и темная фигура на фоне блистающего солнечного горизонта. Она выбежала встретить мужа. С ногами что-то случилось, и Вирджиния смогла только опуститься на стул Банджо. К счастью, Банджо успел вовремя спрыгнуть, растопырив в негодовании усы. Тут и нашел жену Ральф. Она сидела, опустив лицо на ладони.

— Ральф, я думала, ты погиб, — прошептала Вирджиния.

Он присвистнул.

— После двух лет на Клондайке никакая буря, а этот небольшой снегопад тем более, не смогут повредить мне. Я провел ночь в укрытии на берегу. Немного холодно, но вполне сносно. Малышка! Твои глаза напоминают мне сгоревшие дыры в одеяле. Ты просидела здесь всю ночь, волнуясь о своем лесном человеке?

— Да, — сказала Вирджиния. — Но я ничем не могла помочь. И шторм казался таким неукротимым. Любой мог заблудиться в такой снегопад. А когда… я увидела тебя… выходящим из леса… там… что-то случилось со мной. Не знаю что. Как будто я умерла и снова вернулась к жизни. Не могу описать это иначе.

38

Весна. Озеро, черное и угрюмое неделю-две, неожиданно вспыхнуло сапфирами и бирюзой, снова с отливами лилового и розового, засмеялось через окно, стало ласкать свои аметистовые острова под мягким, как шелк, ветром. Лягушки, маленькие зеленые ящерицы из топи болот повсюду распевали длинными сумерками, переходящими в ночи. Острова сказочно зазеленели. В глаза бросалась красота необузданной молодой зелени деревьев в ранней листве, завораживающая прелесть новых побегов вязов; лес, надевавший на себя весеннее цветение. Все это духовно близко к сути непокорности. Красноватая дымка на кленах. Ивы распустили серебристые сережки. Забытая фиолетовость Сауреса расцвела снова. Притягательна сила апреля.

— Представь, сколько тысяч весен прошло на Сауресе, и все такие великолепные, — сказала Вирджиния. — Ах, Ральф, посмотри на эту дикую сливу! Я хочу… я должна процитировать Фрэнка Стеджера. В одной из его книг есть отрывок, который я перечитывала сотню раз. Он, должно быть, написал его, глядя на дерево, подобное этому.

— «Обратите внимание на молодое дерево дикой сливы, украсившее себя бессмертно модной подвенечной фатой из нежнейшего шелка. Как будто руки лесных фей создали это видение, являющееся не более чем миражом. Я полагаю, что и само дерево осознает свою красоту. Оно задрало нос перед нашими глазами, как будто его красота совсем не самое эфемерное явление в лесу: сегодня она редка и восхитительна, а завтра все прошло. Каждый порыв южного ветра, прорывающегося сквозь ветви, поднимает облако сказочных лепестков. Но разве в этом дело? Сегодня это королева леса, и так будет всегда».

— Мне кажется, ты чувствуешь себя много лучше с тех пор, как вырвалась из своей системы, — бессердечно сказал Ральф.

— «А вот пятно одуванчиков, — как не в чем ни бывало продолжала Вирджиния. — Хотя одуванчики не должны расти в лесу. Но они не имеют об этом ни малейшего понятия. Они такие веселые и довольные собой. В одуванчиках нет той загадки и тайны, как в настоящих лесных цветах».

— Короче говоря, они совсем не секретные, — сказал Ральф. — Но подожди минуточку. Леса живут своей собственной жизнью даже в этом случае с одуванчиками. Немного погодя эта броская желтизна и самодовольство пройдут, и мы обнаружим здесь мистические седые шары, разлетающиеся над высокой травой в полной гармонии с традициями леса.

— Ты говоришь совсем как Фрэнк Стеджер, — поддразнила его Вирджиния.

— Что я такое сказал, чтобы добиться этой суровой критики? — пожаловался Ральф.

Одно из ярчайших проявлений весны заключалось в том, что снова появился автомобиль. Ральф поставил машину на колеса, и Данморы поехали через Хайворт по самой грязи. Они миновали дома нескольких Джексонов, проворчавших и отметивших, что весна пришла и сейчас вновь придется повсюду сталкиваться с этой бессовестной парой. Вирджиния разгуливала по магазинам Хайворта, встретила на улице дядю Роберта. Но он не сразу понял, а сообразил только пройдя еще два квартала, что та молодая женщина в пальто с ярко-малиновым воротником, с разгоревшимися на апрельском ветру щеками, с челкой черных волос над насмешливыми горящими глазами, была Вирджиния. Когда дядя Роберт понял это, он пришел в ярость. Кто позволил ей так выглядеть? Совсем как девчонка. Путь грешника труден. Должен быть труден. Духовный и плотский. А по Вирджинии этого не скажешь. Ее жизненный путь, похоже, был радостен. Что-то в этом не то.

Вирджиния и Ральф задержались в Порте, поэтому уже стемнело, когда им пришлось вновь проезжать через Хайворт. У своего дома Вирджиния, поддавшись импульсу, вышла из машины, открыла маленькую калитку и на цыпочках подошла к окну гостиной. Там сидели мать и кузина Мелисандра. Они вязали. Заблуждавшиеся и бесчеловечные, как всегда. Если бы они казались хоть немного одинокими, Вирджиния зашла бы к ним. Но они вовсе не казались такими. И Вирджинии не о чем было с ними разговаривать.