Ральф де Брикассар

39

Два чудных момента было у Вирджинии этой весной.

Однажды, возвращаясь домой лесом через долину со стелющимися побегами земляничного дерева и вьющимся плющом, она встретила человека, которого, насколько ей было известно, звали Арни Кроуз. Арни Кроуз, известный художник, который прославился портретами красивых женщин. Зимой он жил в Нью-Йорке, но имел коттедж на острове в северной части Сауреса, куда он приезжал сразу же, как только сходил лед с озера. О нем шла слава как об одиноком и эксцентричном человеке. В своих портретах он никогда не льстил своим натурщицам. Для этого не было необходимости, потому что Арни никогда не писал портреты тех, кто нуждался в лести. Достаточно было одного предложения от Арни написать портрет, и женщина могла считать себя признанной красавицей. Вирджиния так много слышала о художнике, что не могла сдержаться и обернулась, чтобы хоть украдкой, краем глаза посмотреть на него. Косой луч бледного весеннего солнца упал сквозь ветви сосны на черные волосы непокрытой головы женщины и высветил ее раскосые глаза. На Вирджинии был надет бледно-зеленый свитер, а в волосах красовалась фиалка. Распустившийся фонтан побегов плюща и земляничного дерева переполнял руки Вирджинии и свисал с обеих сторон. Глаза Арни Кроуза загорелись.

— У меня был гость, — сказал Ральф на следующий день, когда Вирджиния вернулась после очередного похода за цветами.

— Кто? — удивилась Вирджиния, но довольно безразлично. Она начала подбирать цветы в букет.

— Арни Кроуз. Он хочет написать твой портрет, Лунный Свет.

— Мой?! — Цветы рассыпались из рук женщины. — Ты смеешься надо мной, Ральф.

— Нет. Кроуз за этим и приходил. Спросить моего разрешения написать портрет моей жены как дух Сансора или что-то в этом роде.

— Но… но… — пробормотала Вирджиния, — Арни Кроуз никогда не рисовал никого, кроме… кроме…

— Красивых женщин, — закончил Ральф. — Запомни, миссис Ральф Данмор — красивейшая женщина.

— Глупости, — сказала Вирджиния, пытаясь собрать рассыпавшиеся цветы. — И ты сам знаешь, какой это абсурд, Ральф. Я знаю, что выгляжу много лучше, чем год назад, но я далеко не красавица.

— Арни Кроуз никогда не ошибается, — заметил Ральф. — Ты забываешь, Лунный Свет, что существуют различные типы красоты. В твоем понимании она ассоциируется с тем явным типом, к которому принадлежит твоя кузина Корнелия. Я видел ее, она недурна, но она никогда не дождется, чтобы Арни Кроуз писал с нее. Грубо, но очень точно. Корнелия выставляет свои достоинства напоказ, как в витрине магазина. Ты в своем подсознании считаешь, что человек не может быть красив, если он не похож на Корнелию. А свое лицо ты помнишь таким, каким оно было в те дни, когда душе не было позволено отражать на нем хоть что-то. Кроуз говорил что-то об изгибе твоей шеи, когда ты обернулась через плечо. Я же постоянно говорил тебе, как это привлекательно. И он совсем сошел с ума от твоих глаз. Если бы я не был полностью уверен в том, что это профессиональный интерес, если бы Кроуз не слыл закоренелым холостяком, ты знаешь, я бы стал ревновать.

— А я не хочу, чтобы с меня рисовали, — сказала Вирджиния. — Надеюсь, ты передашь ему это.

— Я не мог сказать ему этого. Я не знал, чего хочешь ты. Но я сообщил, что я бы сам этого не хотел, чтобы с моей жены писали портрет и вывешивали его в салонах на всеобщее обозрение. Не хочу, чтобы на мою жену смотрели другие мужчины. Потому что, конечно, сам я не смогу купить это полотно. Поэтому, даже если бы ты захотела быть нарисованной, Лунный Свет, твой муж-тиран не позволил бы этого. Кроуз был слегка ошарашен. Он не привык к отказам. Его просьбы, подобные этой, можно считать королевскими.

— Но мы вне закона, — рассмеялась Вирджиния. — Мы не подчиняемся никаким указам и не признаем монархов.

А в душе Вирджиния откровенно призналась себе: «Как бы я хотела, чтобы Корнелия знала, что Арни Кроуз хочет написать мой портрет. Мой! Портрет этой старой девы, Вирджинии Джексон».

Второй случай произошел с Вирджинией в один из майских вечеров, когда она поняла, что в самом деле нравится Ральфу. Она всегда надеялась, что это так и есть, но иногда ей все-таки казалось, что он так добр, мил и ласков только из жалости. Зная, что Вирджиния не проживет долго, он решил подарить ей счастливое время в конце жизни. Временами ее охватывал страх, что в мыслях ее муж снова стремится к свободе, без женского вторжения на его остров и без этой болтовни в его лесном царстве. Вирджиния считала, что Ральф никогда не полюбит ее. Она даже и не хотела от него этого. Если он ее полюбит, то будет несчастен, когда она умрет. Вирджиния никогда, даже в мыслях, не уклонялась от этого слова, не заменяла его «уходом в мир иной». И женщине совсем не хотелось делать Ральфа несчастным. Но ей не хотелось и того, чтобы он радовался этому или, по крайней мере, чувствовал облегчение. Она хотела нравиться Ральфу, чтобы он скучал без нее, как без хорошего друга. Но Вирджиния не была уверена, что он испытывает к ней какое-то другое чувство, кроме жалости, до одной ночи, убедившей ее, что это не так.

На закате Данморы пошли прогуляться по холмам. Они с восторгом открыли девственный ключ среди зарослей папоротников и вместе приникли к нему. Потом супруги подошли к упавшему дереву и долго сидели на нем. Они мало говорили, но у Вирджинии возникло удивительное чувство единения с Ральфом. Она знала, что такого чувства не могло возникнуть, если бы она совсем не нравилась мужу.

— Как ты хороша! — неожиданно сказал он. — Как ты удивительно красива! Иногда мне кажется, что ты безумно хороша, чтобы быть реальностью, и все это только сон!

«Почему я не могу умереть сейчас… прямо в эту минуту… пока я так счастлива?» — подумала Вирджиния.

Но в любом случае ей осталось немного. Ведь Вирджиния понимала, что должна умереть за тот год, который ей отпустил доктор Стинер. Она не берегла себя, даже не делала к этому попыток. Но ей хотелось прожить хотя бы этот данный ей год. Вирджиния не позволяла себе думать об этом. Но сейчас, сидя рядом с Ральфом, рука в руке, она неожиданно осознала это. У Вирджинии давно не было сердечных приступов, по крайней мере два последних месяца. Последний случился за две или три ночи до того, как Ральф ушел в бурю. С тех пор женщина как будто забыла, что у нее вообще есть сердце. Тем не менее она не сомневалась, что конец приближался. Природа просто отказалась от борьбы, поэтому не было даже боли.

«Боюсь, что жизнь на небесах покажется мне очень скучной после этого последнего года, — подумала Вирджиния. — Но, вероятно, там я не смогу об этом вспомнить. А хорошо ли это будет? Нет, нет. Я не хочу забыть Ральфа. Пусть лучше мне будет плохо на небесах при воспоминаниях о недосягаемости, чем счастливо в забытьи. И я пронесу в памяти сквозь вечность, что я в самом деле нравлюсь ему».

40

Очень долго иногда могут тянуться тридцать секунд, настолько долго, что можно успеть сотворить чудо или совершить революцию. За тридцать секунд жизнь полностью перевернулась для Ральфа и Вирджинии Данморов.

В один из июньских вечеров они отправились на лодке по озеру, порыбачили с час в одном из маленьких ручейков и пошли пешком по лесу в Порт-Роуз, что в двух с половиной милях. Вирджиния прошлась по магазинам, купила пару новых практичных туфель. Ее старые туфли неожиданно развалились, и в этот вечер она вынуждена была надеть единственные оставшиеся у нее кожаные туфли на высоком, изящном каблуке, которые она купила в порыве безрассудства еще зимой. Она купила их тогда не столько оттого, что они были необыкновенно красивы, сколько потому, что ей захотелось сделать в своей жизни хоть одну глупую, экстравагантную покупку. Иногда она надевала эти туфли вечерами в Голубом Замке, но в этот раз ей пришлось надеть их и для прогулки. Конечно, гулять по лесу в этих экстравагантных туфлях было не совсем удобно, и Ральф посмеивался над женой, глядя, как она выхаживает в них по лесным тропинкам.

Самой Вирджинии втайне очень нравился вид своих ножек в этих великолепных, но дурацких туфлях, поэтому, несмотря на неудобство, она не сменила их на новые прямо в магазине, хотя могла это сделать.

Солнце висело уже достаточно низко над соснами, когда они покинули Порт-Роуз. К северу от города леса подступали очень близко, и когда Данморы возвращались из города домой, Вирджинии всегда казалось, что они переходят из одного мира в другой, из реальности в сказку. Это ощущение возникло сразу же, как только сосны смыкались за спинами.

В полутора милях от Порт-Роуза находилась маленькая железнодорожная станция с небольшим вокзальчиком, который в это время дня был пустынным, поскольку не ожидалось ни одного местного поезда. Не было ни души и сегодня, когда Вирджиния с Ральфом вышли из леса. Клубы дыма над верхушками деревьев предсказывали приближение проходящего поезда, хотя поворот рельсов влево делал его невидимым. Рельсы вибрировали под ударами колес, когда Ральф ступил на полотно. Вирджиния шла следом за ним, отставая на несколько шагов. Она замешкалась, собирая колокольчики вдоль узкой вьющейся тропинки. Но времени было достаточно, чтобы перейти дорогу до приближения поезда. Совершенно бездумно Вирджиния ступила на первый рельс.

Позже она никак не могла объяснить, как все произошло. Следующие тридцать секунд запечатлелись в ее сознании как безумный кошмар, в котором она успела пережить агонию тысячи смертей.

Каблук ее дивных идиотских туфель застрял в стыке рельсов, и она никак не могла его освободить.

Ральф! Ральф! — в панике закричала Вирджиния.

Ральф повернулся, увидел, что случилось, заметил ее посеревшее лицо, рвущуюся спину. Он пытался освободить ее каблук или хотя бы высвободить ногу из туфли. Все напрасно. Через мгновение поезд должен был показаться из-за поворота и тогда все…

— Уходи, уходи быстрей… ты погибнешь, Ральф! — кричала Вирджиния, пытаясь оттолкнуть мужа.

Ральф опустился на колени с белым как мел лицом, судорожно дернул туфлю. Дрожащие пальцы соскальзывали. Он выхватил из кармана нож и полоснул им. А Вирджиния все пыталась оттолкнуть его прочь. Ее разум помутился больше от того, что Ральф мог погибнуть. Об опасности, нависшей над ней самой, она не думала.

— Ральф, уходи… уходи… ради Бога, уходи!

— Ни за что! — прокричал Ральф сквозь стиснутые зубы. Он еще раз с остервенением дернул туфлю. Когда поезд с грохотом вырвался из-за поворота, Ральф отпрыгнул, увлекая за собой Вирджинию, отбросившую наконец свою туфлю. Ветер, поднятый проносившимся мимо поездом, ледяным холодом дунул им в лица.

— Слава Богу! — выдохнул он.

Какое-то мгновение они стояли, глупо уставившись друг на друга, два потрясенных существа с бледными лицами и обезумевшими глазами. Потом они добрели до маленькой скамеечки в дальнем углу станции и, обессиленные, опустились на нее. Ральф уткнулся лицом в ладони, не произнося ни слова. Вирджиния сидела, вытянувшись в струну, смотря невидящими глазами в сторону соснового леса вдоль пустынных, длинных, блистающих рельсов. В ее помутившемся сознании стучала только одна мысль. И эта мысль жгла ее, как, должно быть, огонь жжет тело.

Доктор Стинер сказал ей год назад, что у нее тяжелая форма сердечного заболевания, и любое волнение может оказаться гибельным.

Если это действительно так, то почему она до сих пор еще не мертва? Прямо в эту самую минуту? Она только что пережила такой ужас, сконцентрировавшийся в этих тридцати секундах, что не каждому человеку дано испытать за всю жизнь. И она не умерла от всего этого. Ей ни на йоту не стало хуже. Небольшая дрожь в коленях, которую испытывал бы каждый. Учащенное сердцебиение, как у всякого. И ничего больше.

Почему?

Возможно ли, чтобы доктор Стинер допустил ошибку?…

Вирджиния вздрогнула от неожиданно пахнувшего на них порыва свежего ветра и взглянула на Ральфа, сгорбившегося рядом с ней. Его молчание было очень выразительно: неужели и он думал о том же самом? Неужели он неожиданно понял и в его голову закралось сомнение, что он женился не на несколько месяцев или хотя бы год, а на всю оставшуюся жизнь, женился на женщине, которую он не любит, которая навязала ему себя такой уловкой и даже ложью? Вирджинии стало плохо от этих мыслей. Такого не может быть. Это слишком жестоко. Доктор Стинер не мог допустить ошибки. Это невероятно. Он один из лучших специалистов-кардиологов в стране. Кроме того, Вирджиния и сама помнила болезненные спазмы, которые случались с ее сердцем. Судя по ним, она действительно не была здорова.

Но вот уже три месяца, как приступы прекратились.

Почему?

Неожиданно Ральф пришел в себя. Он встал, не глядя на Вирджинию, и сказал, как бы между прочим:

— Мне кажется, нам пора отправляться домой. Солнце уже низко. Ты сможешь пройти остальную дорогу?

— Думаю, да, — несчастным голосом ответила Вирджиния.

Ральф вернулся к железнодорожному полотну, забрал уроненный пакет с новыми туфлями Вирджинии, принес его жене, заставил надеть туфли, но не помог и стоял, повернувшись к ней спиной, глядя на темные сосны.

Потом они шли молча по тенистой дороге в сторону озера. Так же молча он оттолкнул лодку в закатное чудо под названием Саурес. Они молча отчалили и поплыли вдоль серебристо-багряного берега, покачиваясь на волнах. В молчании Данморы проплыли мимо коттеджей, в которых звучала музыка и смех. Молча причалили в установленном месте позади Голубого Замка.

Вирджиния стала подниматься по скалистой дороге к дому. Несчастная, она опустилась на первый попавшийся дома стул и уставилась в окно под радостное мурлыканье Везучего и протестующий взгляд Банджо, так как первый попавшийся Вирджинии стул оказался его личным владением.

Ральф зашел через несколько минут. Он не подходил к ней близко, а просто стал сзади и ласково спросил, не стало ли ей хуже от всего пережитого. Вирджиния отдала бы назад год счастья, если бы могла честно ответить: «Да».

— Нет, — искренне призналась женщина.

Ральф ушел в камеру Синей Бороды и закрыл за собой дверь. Вирджиния слышала, как он ходил взад и вперед. Никогда прежде она не слышала этих шагов.

А час назад, всего только час назад она была так счастлива!

41

В конце концов, Вирджиния отправилась спать. Перед сном она перечитала письмо доктора Стинера. Оно немного успокоило ее. Такое спокойное, уверенное. Почерк отчетливый и твердый. Письмо не было написано человеком, который не ведает о том, что пишет. Спать тем не менее Вирджиния не могла. Она прикинулась спящей, когда вошел Ральф. Он сделал вид, что тоже идет спать. Но Вирджиния отлично знала, что он спит не более, чем она. Она знала, что Ральф лежит рядом и смотрит в темноту. О чем он думает? Хочет понять? Но что?

Вирджиния, которая провела много часов без сна у этого окна, сейчас, в эту несчастную ночь расплачивалась за свое счастье. Ужасный, зловещий факт вырисовывался перед ней из тумана подозрений, догадок и страха. Она не могла закрыть на это глаза, отогнать прочь, проигнорировать.

Вероятно, все-таки ничего страшного с ее сердцем нет, несмотря на то, что сказал по этому поводу доктор Стинер. Если бы было, то эти тридцать секунд убили бы ее. И бесполезно обращаться к письму доктора Стинера и его репутации. Величайшие специалисты тоже ошибаются. И доктор Стинер допустил такую ошибку.

Под утро Вирджиния забылась в тяжелом сне. Ей приснилось, что Ральф зло упрекал жену в том, что она обманула его. Во сне Вирджиния потеряла над собой контроль и сильно ударила мужа по голове скалкой. А скалка оказалась из стекла и от удара мелкими осколками разлетелась по полу. Вирджиния проснулась от своего крика, и когда поняла, что это всего лишь сон, испытала чувство облегчения, но через некоторое время над ней опять нависла жестокая реальность, еще более тяжелая от сознания того, что она обманула Ральфа.

Ральф ушел. Вирджиния знала, как иногда бывает, подсознательно, что мужа не было ни дома, ни в комнате Синей Бороды. В гостиной стояла удивительная тишина. Какая-то подозрительная тишина. Старые часы остановились. Ральф, вероятно, забыл завести их, что никогда не случалось с ним прежде. Комната без часов казалась мертвой, хотя в окно врывался солнечный луч и отблески танцующих волн, плещущихся за стенами дома.

Лодки не было, но машина стояла на месте на берегу под деревьями. Значит, Ральф ушел в лес. Он не вернется до ночи, а может быть, и до утра. Очевидно, он сердится на нее. Это его зловещее молчание, должно быть, означало злость, холодную, глубокую, оправданную. Вирджиния решила, что ей нужно сделать в первую очередь. Это решение подействовало на нее успокаивающе. Во всяком случае, странное оцепенение, охватившее ее, было хуже боли. У Вирджинии было такое состояние, как будто в ней что-то умерло. Женщина заставила себя приготовить завтрак и поесть. Механически она привела Голубой Замок в порядок. Затем надела шляпу и пальто, заперла дверь, спрятала ключ в дупло старой сосны и переплыла в лодке на другой берег. Она отправилась в Хайворт к доктору Стинеру. Она должна знать истину.

42

Доктор Стинер взглянул на женщину и начал рыться в своей памяти.

— Э-э-э… мисс… мисс…

— Миссис Данмор, — тихо сказала Вирджиния. — Я была мисс Вирджиния Джексон, когда приходила к вам в прошлом мае, почти год назад. Я хотела проконсультироваться насчет своего сердца.

Лицо доктора Стинера просияло.

— Да, конечно. Я вспомнил. Но меня нельзя обвинять за то, что я не смог узнать вас. Вы переменились невообразимо. И вышли замуж. Это пошло вам на пользу. Вы больше не выглядите таким инвалидом, как тогда, не так ли? Я помню тот день. Я был сильно расстроен. Весть о несчастье с сыном сразила меня. Но с ним теперь все в порядке, и с вами, я вижу, тоже. Я говорил вам, вы же знаете, что не о чем беспокоиться.

Вирджиния взглянула на него.

— Да, вы сообщили мне обо всем в письме, — медленно произнесла она со странным ощущением, что кто-то другой говорит ее голосом. — Что у меня ангина пекторис, в последней стадии, осложненная расширением артерий. Вы писали, что я могу умереть в любую минуту, что я не проживу больше года. — Доктор Стинер изумленно уставился на нее.

— Невероятно! — решительно заявил он. — Я не мог сказать вам этого.

Вирджиния достала из сумочки письмо и протянула его доктору.

— Мисс Вирджиния Джексон, — начал читать доктор Стинер. — Да, да. Конечно, я писал это… в том поезде… той ночью. Но я же сказал вам, что нет ничего серьезного.

— Прочтите ваше письмо, — настаивала Вирджиния.

Доктор Стинер развернул письмо, взглянул в него. На его лице появилось встревоженное выражение, он вскочил на ноги и нервно зашагал по комнате.

— Боже мой! Это письмо я адресовывал старой мисс Джейн Джаксон. Из Порт-Роуза. Она приходила ко мне в тот же день. Я послал ей не то письмо. Что за непростительная халатность! Но я был не в себе в ту ночь. Боже мой! И вы поверили мне… Вы поверили мне… нет, вы, вероятно, обратились к другому врачу…

Вирджиния встала, повернулась, странно взглянула на доктора и села снова.

— Я поверила вам, — обреченно сказала она. — Я не ходила ни к какому другому доктору. Я… я… но это слишком долго объяснять. Но я поверила, что скоро умру.

Доктор Стинер остановился перед Вирджинией.

— Я никогда не смогу простить себе. Я представляю, какой год вам пришлось пережить. Но выглядите вы так, что я не могу этому поверить.

— А это и не важно, — устало сказала Вирджиния. — Так, значит, с моим сердцем все в порядке?

— Ничего серьезного. У вас была так называемая псевдоангина. Она совсем не смертельна, полностью излечивается надлежащим лечением. А иногда приступом радости. Болезнь не очень беспокоила вас?

— Совсем не беспокоит с марта, — ответила Вирджиния. Она вспомнила удивительное чувство, охватившее ее, когда она заметила Ральфа, возвращающегося домой целым и невредимым после бури. Может быть, это и был «приступ радости», излечивший ее?

— Тогда вы практически здоровы. Я писал в письме, предназначавшемся вам, какие лекарства нужно принимать. И, конечно, я предполагал, что вам следует обратиться к другому доктору. Милая, почему вы не сделали этого?

— Я не хотела, чтобы об этом кто-то еще знал.

— Идиот, — откровенно признался доктор Стинер. — Не могу простить себе такой промашки. А бедная мисс Джаксон? Вероятно, она получила письмо, предназначенное для вас, в котором сказано, что с ее здоровьем ничего серьезного. Хотя какая разница? Ее случай безнадежен. Нет разницы в том, стала бы она предпринимать что-то или нет, это не принесло бы ей никакой пользы. Я был даже удивлен, что она прожила так долго: два месяца. Она приходила ко мне в тот день незадолго до вас. Мне не хотелось говорить той женщине правду. Вы думаете, что я — тупой бессердечный человек и мои письма достаточно безжалостны. Я не могу приукрашивать вещи. Но я становлюсь абсолютным трусом, когда нужно сказать в лицо женщине, что она скоро умрет. Я сказал ей, что мне нужно уточнить кое-какие симптомы, в которых я не до конца уверен, и обещал сообщить обо всем на следующий день. Но ее письмо попало к вам, взгляните: уважаемая мисс Джаксон.

— Да, я заметила это, но подумала, что это ошибка. Я не знала, что в Порт-Роузе живут еще и Джаксоны.

— Она одна-единственная. Одинокая престарелая душа. Жила одна с единственной горничной. Она умерла через два месяца после визита ко мне, умерла во сне. Моя ошибка ничего не изменила. Но вы! Не могу простить себе, что обрек вас на этот несчастный год. Пришла пора уходить на пенсию, если я делаю вещи, подобные этому, несмотря даже на то, что мой сын был тяжело изувечен. Сможете ли вы когда-нибудь простить мне?

Несчастный год! Вирджиния улыбнулась вымученной улыбкой при воспоминании о своем счастье. Ошибка доктора Стинера подкупила ее. Но сейчас она была вынуждена расплачиваться за нее. И Вирджиния расплачивалась. Если жить означает чувствовать, что она жила полнокровной жизнью.

Вирджиния позволила доктору Стинеру осмотреть себя, ответила на все его вопросы. Когда он сказал женщине, что она абсолютно здорова и проживет, вероятно, до ста лет, Вирджиния поднялась и молча вышла из кабинета. Женщина знала, что сейчас ей придется обдумать множество ужасных вещей. Доктор Стинер решил, что она очень странная. Каждый на его месте подумал бы так, глядя на ее безнадежные глаза, омраченное лицо, как будто ей объявили смертный приговор, а не пообещали долгие годы жизни. Данмор? Данмор? За кого она, интересно, вышла замуж? Доктор не знал ни одного Данмора в Хайворте. А Вирджиния была раньше такой невзрачной, увядшей старой девой. Боже! Какие перемены произошли с ней после замужества, кем бы этот Данмор ни был! Данмор? Доктор Стинер припомнил. Уж не тот ли бродяга из-за холмов? Неужели Вирджиния Джексон вышла замуж за него? И ее семейство позволило ей сделать это? А может быть, в этом и кроется разгадка. Вирджиния поспешила выйти замуж, рассталась с роскошью, получила радость от познания жизни, вот и все. Вышла замуж! Бог знает за кого! Или иначе: за мошенника? Фальшивомонетчика? Скрывающегося от правосудия? Было бы очень плохо, если она смотрит на смерть как на средство освобождения от этого человека, бедная девочка. Ну, почему все женщины так глупы? Доктор Стинер забыл о Вирджинии очень быстро, хотя помнил со стыдом до самой своей смерти, что вложил письмо не в тот конверт.

43

Вирджиния быстро прошла задними улицами, миновала Лужайку Свиданий. Ей не хотелось встречаться ни с кем из знакомых. Ей также не хотелось видеть и незнакомых. Она не хотела, чтобы ее вообще видели. В ее сознании была такая сумятица, такая путаница, неразбериха. Женщине казалось, что и внешне она выглядит так же. Вирджиния с облегчением вздохнула, когда вышла из Хайворта и оказалась на дороге к озеру. Здесь было меньше шансов встретить кого-нибудь из знакомых. Машины, проносившиеся мимо Вирджинии, были переполнены незнакомыми людьми. В одной из них ехала толпа молодых людей, хрипло распевавших:

Вирджиния вздрогнула, как будто кто-то из этой компании выскочил из машины и ударил ее по лицу хлыстом.

Она заключила сделку со смертью, а смерть обманула ее. Сейчас же над ней посмеивается жизнь. Она впутала в это Ральфа, его женитьбой на ней. Оформить развод здесь слишком трудно. Очень дорого. А Ральф ведь совсем не богат.

Вместе с жизнью в душу снова вошел страх. Испепеляющий страх. Страх за то, что подумает обо всем этом Ральф. Или скажет. Страх перед будущим, которое дальше будет проходить без него. Страх перед своим безумным кланом.

Вирджиния сделала свой глоток на пире жизни, и сейчас он горчил на губах. Потому что ее больше не ждала смерть, к мысли о которой она уже привыкла. Нужно продолжать жить и страстно этого желать. Все испорчено, спутано, конечно. Даже этот год в Голубом Замке. Даже ее любовь к Ральфу, которой Вирджиния не стыдилась. Эта любовь была дивной, потому что впереди ждала смерть. А сейчас она казалась низкой, потому что призрак смерти исчез. Как можно переносить непереносимые вещи?

Нужно возвращаться домой и все рассказать ему. Заставить Ральфа поверить, что не хотела обманывать его, она должна убедить мужа в этом. Нужно сказать «прощай!» Голубому Замку и вернуться в свой кирпичный дом на Элм-стрит. Вернуться ко всему, что осталось позади.

Старые связи — старые страхи. Но это неважно. Главное состояло в том, чтобы убедить Ральфа, что она не сознательно совершила с ним этот трюк.

Когда Вирджиния достигла сосен у озера, она остановилась в изумлении, не решаясь идти дальше. Рядом с их старой машиной стояла еще одна: изумительный автомобиль пурпурного цвета. Не темного, королевского цвета, а кричаще красного, бросающегося в глаза. Машина сверкала, как зеркало, а внутреннее убранство ее напоминало интерьер замка. На водительском сиденье сидел представительного вида шофер в ливрее. В салоне сидели еще двое мужчин, и один из них сразу же вышел из машины, как только увидел Вирджинию. Он стоял под соснами, ожидая, когда она подойдет поближе, и у Вирджинии появилась возможность хорошенько рассмотреть его. Высокий стройный человек с выразительным красивым лицом, чисто выбрит, но Вирджиния оставшимся дееспособным уголком ее пришедшего в смятение сознания подумала: «Этому лицу не хватает усов и бороды». Модные, в роговой оправе, очки на умных глазах. Поджатые губы, прямой аристократический нос. «Где… где… где? — вспоминала Вирджиния. — Где я видела это лицо раньше?» Лицо казалось ей знакомым, как свое собственное.

На незнакомце была серая шляпа, серое же пальто поверх добротного костюма и черный галстук на белоснежной рубашке. На сухой крепкой руке, протянутой Вирджинии, блеснул бриллиант. У мужчины была приятная отеческая улыбка, а его грудной чистый голос звучал очень доброжелательно, когда он заговорил:

— Не можете ли вы сказать мне, мисс, ведь раньше этот дом принадлежал мистеру Данмору? Если это так, то как попасть туда?

Брикассар!!! Сознание Вирджинии молнией пронзила догадка. Она узнала этого человека. Это его изображение украшало многочисленные коробочки и упаковки с лекарствами, выставленные в аптеках, да и в доме матери они занимали все ящики и полки. Но как он попал сюда?

— Нет, — рассеянно ответила Вирджиния, — этот дом принадлежит мистеру Данмору.

Мужчина кивнул:

— Да, я знаю. Ральф называет себя Данмором, но это имя принадлежит его бедной матери. Ральф Данмор де Брикассар — вот его полное имя. А сейчас, мисс, вы не могли бы помочь нам с его отцом переправиться на остров? Там, кажется, никого нет. Я уже кричал и махал руками, что еще остается делать старому дядьке. Хотя все без пользы, поднял только стаю ворон. Я полагаю, Ральфа нет дома.

— Он ушел еще утром, когда я была дома, — сказала Вирджиния, — думаю, он еще не вернулся. — Вирджиния говорила спокойно и без эмоций. Этот шок лишил женщину последних сил, еще оставшихся у нее после разговора с доктором Стинером. Она не могла больше даже размышлять. Что от этого толку?

Мужчина уставился на Вирджинию, как парализованный.

— Как вы сказали? Когда вы были дома…? Вы что, живете там?

Приезжий махнул рукой в сторону Голубого Замка.

— Конечно, — глупо ответила Вирджиния. — Я его жена.

Мужчина достал желтый шелковый платок, сдвинул шляпу и вытер лоб. Он был совершенно ошеломлен, но Вирджиния, казалось, не замечала его состояния. Она и сама была не в лучшем виде.

— Извините меня, — сказал мужчина, — у меня небольшой шок.

— Шоки сегодня как будто с утра витают в воздухе, — рассеянно проговорила Вирджиния.

— Я не знал, что Ральф был… женат. Я не думал, что он сможет жениться, не сообщив об этом своим родственникам.

Глаза мужчины стали печальными. Сама охваченная душевной болью, страхом, несчастьем, Вирджиния неожиданно испытала жалость к этому человеку.

— Не судите его, — торопливо сказала женщина. — Это была не его вина. Я сделала все сама.

— Но ведь не вы же просили его жениться на вас, я полагаю, — предположил мужчина. — Он мог бы дать знать своему отцу или мне. Мы могли бы познакомиться со своей невесткой и раньше, если бы он поставил нас в известность. Но рад встретиться с вами сейчас, моя дорогая, очень рад. Вы кажетесь мне очень разумной молодой женщиной. Я все боялся, что Ральф может выбрать себе кого-нибудь в жены, только глядя на смазливую мордашку. Девицы таскались за ним постоянно. Хотели его денег? Наверно. Они не любили его ум и характер, его способности, хотели только долларов. Хотели запустить свои изящные пальчики в миллионы его старого отца.

— Миллионы? — рассеянно произнесла Вирджиния. Ей хотелось присесть где-нибудь, хотелось подумать обо всем, ей хотелось, чтобы она вместе с этим Голубым Замком погрузилась на дно озера навечно, подальше от людских глаз.

— Миллионы! — самодовольно подтвердил мужчина. — А Ральф отказался от них ради… вот этого, — он снова блеснул бриллиантом в сторону Голубого Замка. — Как вы думаете, обретет ли он когда-нибудь снова здравый смысл? И все из-за какой-то девчонки. Но раз уж он женился, значит, преодолел свое чувство. Вы должны убедить его вернуться к цивилизации. Глупо так тратить жизнь. Привезете вы нас или нет в его дом, мисс? Вы ведь, наверное, знаете, как это делается?

— Конечно, — кивнула Вирджиния и оглянулась в сторону другого мужчины, который все еще сидел в машине. Дядя Ральфа заметил это движение и всполошился:

— О, простите меня. Я так разволновался, что не представился вам. Я дядя вашего мужа, Рональд де Брикассар, а там, в машине, его отец. Он очень сердит на сына, и я взял на себя миссию миротворца, уговорил его приехать сюда примириться с сыном. Пойдемте, милая, я вас познакомлю с этим старым упрямцем.

Мужчина взял Вирджинию за руку, и она безропотно пошла с ним к машине. При их приближении сидевший в машине мужчина поднял голову и с интересом взглянул на Вирджинию. Она сразу же узнала в его лице знакомые черты мужа. Они были очень похожи друг на друга: Ральф, то есть, и его отец. Такие же выразительные синие глаза, высокий лоб и прямой нос, как будто вылепленный искусным скульптором. И твердые, упрямо сжатые губы, какие бывают у Ральфа, когда он сердится или думает о чем-то своем, потаенном.

Мистер де Брикассар вышел из машины и поклонился Вирджинии.

— Генри, я хочу представить тебе твою невестку. Знакомься, это жена Ральфа.

Губы отца дрогнули, а в глазах появились боль и недоумение, но минуту спустя он сумел справиться с собой и сдержанно сказал:

— Вот как? Сын не удостоил меня чести сообщить о своей женитьбе. — Его голос обиженно дрогнул.

— Простите нас, — мягко сказала Вирджиния. — Ральф не хотел обидеть вас… Так получилось…

— Да, всегда так получается, — неопределенно проговорил мистер де Брикассар. — Но я рад. Надеюсь, теперь мой сын вернется домой. Не собирается же он всю жизнь держать свою жену на необитаемом острове.

— Нам здесь нравится, — искренне ответила Вирджиния. Де Брикассар-отец снова с интересом глянул на нее. Очевидно, невестка произвела на него хорошее впечатление, потому что лицо его смягчилось и глаза потеплели.

— Ну-ну, — сказал он. — Покажите хотя бы свои владения.

— Ну, вот и прекрасно! — обрадовался его брат. Вирджиния рассеянно улыбнулась им и пошла к берегу, ее новые родственники направились следом за ней. Неожиданно дядя Ральфа удивленно воскликнул:

— А это еще чья развалюха?

— Вы имеете в виду машину? — поинтересовалась Вирджиния. — Это машина Ральфа.

— Боже мой! И Ральф де Брикассар ездит на такой колымаге! Она похожа на всех прародителей «Форда».

— Это не «Форд», это «Серый Бес», — упрямо ответила Вирджиния. По какой-то непонятной причине критическое замечание добродушного дяди Ральфа насчет их старенькой машины вернуло Вирджинию к жизни. К жизни, которая была полна боли, но все-таки это была жизнь. Это лучше, чем ужасное состояние полусмерти-полужизни, в котором она находилась минуту назад. Вирджиния пригласила мужчин в лодку и повезла их в Голубой Замок.

Ключ все еще лежал в дупле сосны. Дом был пуст и тих. Вирджиния провела гостей через гостиную на западную веранду. Солнце стояло еще высоко, но на западе поднималась грозовая туча. Дядя сел в кресло, а отец остался стоять, как и Вирджиния.

— Тепло, не правда ли? Боже, какой вид! — заговорил дядя. — Надеюсь, Генри, ты оценил владения своего сына?

— Вы обедали? — поинтересовалась Вирджиния.

— Да, моя милая, обедали прежде чем выехать из Порт-Роуза. Мы же не знали, в какую дыру нас занесет, — ответил дядя, и отец Ральфа тоже кивнул головой. — И потом мы не ожидали встретить здесь хорошенькую милую невесточку, — продолжал дядя, — готовую накормить нас. Кошки! Кис-кис. Видите, кошки любят меня. Ральф тоже всегда любил кошек. Это единственное, что он перенял от меня. Все остальное — от отца, хотя он отрицает это, считая себя не таким упрямым, как сын. — Вирджиния посмотрела на отца Ральфа, увидела, что он улыбается, и опять подумала, как они похожи с Ральфом. Дядя жестом пригласил ее сесть рядом.

— Садитесь, милая. Никогда не стойте, если есть возможность присесть. Я хочу хорошенько разглядеть жену Ральфа. Ну, ну, мне нравится ваше лицо.

Вирджиния присела, хотя находиться здесь и разговаривать было для нее верхом пытки. Каждый нерв ее существа, казалось, кричал от желания остаться в одиночестве, спрятаться. Но Вирджиния была вынуждена присесть и слушать дядю, которому доставляло удовольствие разговаривать со своей невесткой. Неожиданно она услышала голос отца Ральфа.

— Как вы думаете, когда Ральф вернется? — спросил он. Казалось, дяде только того и надо было, чтобы его брат наконец-то заговорил, и он, моментально отключившись от разговора, принялся разглядывать окрестности.

— Не знаю. Вероятно, ближе к ночи, — сказала Вирджиния.

— Куда он пошел?

— Не знаю и этого. Наверное, в лес, за холмы.

— Он не говорит вам, куда уходит и когда вернется? Ральф всегда был тихим, скрытным дьяволом. Я никогда не понимал его. Как и его бедная мать. Но я много думал о сыне. Меня убило, когда он исчез так, как он это сделал. Пять лет назад. Я не видел моего мальчика пять лет.

— Пять лет? — удивилась Вирджиния. — Но здесь он всего три года.

— Да, раньше он был на Клондайке, а потом путешествовал по всему миру. Он, бывало, писал мне по паре строк то оттуда, то отсюда, но никогда не сообщал точно, где находится, просто давал знать, что у него все хорошо. Я думаю, он рассказывал вам об этом.

— Нет. Я ничего не знаю о его прошлой жизни, — сказала Вирджиния с неожиданно загоревшимся интересом. Ей захотелось узнать, сейчас она должна знать, ведь это не играло никакой роли. Она никогда не услышит это от Ральфа. Она, может быть, и не увидит его больше. А если и увидит, то разговаривать они будут наверняка не о прошлом Ральфа.

— Что же случилось? Почему Ральф оставил дом? Расскажите мне, пожалуйста.

— Рассказывать нечего. Этот молодой дурак сошел с ума, потому что поссорился со своей девушкой. Ральф был сам упрямым дураком. Всегда упрям. Вам никогда не удастся заставить его делать то, чего он не хочет. С самого первого дня его рождения это было сделать невозможно. Хотя он всегда был тихим, нежным мальчиком в то же время и очень послушным. У Ральфа было все, что он хотел. Я посылал его учиться в лучшие частные школы. Я хотел сделать из него образованного человека, каким и должен быть потомок старинного рода де Брикассаров. Мы хотели, чтобы Ральф посвятил себя Богу. А он тяготел больше к писательству, журналистике и подобным профессиям. Просил меня купить для него газету или целое издательство, он бы сделал его достойным, богоугодным делом. Я бы, конечно, так и сделал, я всегда делал, что он меня просил. Разве он не был единственным, ради чего я жил? Я хотел, чтобы он был счастлив. А он не был счастлив никогда. Можете поверить мне? И дело даже не в том, говорил он об этом сам или нет. У меня было такое ощущение, что он несчастен. У него было все, что он хотел: деньги на собственные расходы, собственный счет в банке, путешествия по всему миру, но Ральф не был счастлив. До тех пор, пока он не влюбился в Мэй Уэйтерс. После этого он на некоторое время успокоился.

Туча закрыла солнце, и на озере легла большая прохладная пурпурная тень. Она коснулась и Голубого Замка, прокатилась по нему. Вирджинию зазнобило.

— А какая была эта девушка? — спросила она с неподдельным интересом, хотя каждое слово болью отзывалось у нее в душе.

— Самая красивая девушка, какую я когда-либо видел, — сказал мистер де Брикассар. — Редкая красавица. Золотоволосая, с большими, нежными карими глазами, кожа — молоко с розой. Ничего удивительного, что Ральф влюбился в нее. И с умом у нее было все в порядке. И родословная. Одна из лучших семей, хотя немного разорившаяся. Ральф был без ума от нее. Самый счастливый молодой глупец. А потом разрыв.

— Что же случилось? — Вирджиния сняла шляпу и начала рассеянно вынимать из нее булавки. Везучий терся о ноги. Банджо с подозрением рассматривал мужчин. Нип и Так лениво каркали в соснах. Озеро манило к себе. Все как и раньше. Но все изменилось. Со вчерашнего дня прошла как будто тысяча лет. Вчера в это время они с Ральфом с опозданием ужинали и веселились. Смеялись? Вирджинии показалось, что она распрощалась со смехом навечно. А заодно и со слезами. Больше она никогда не будет ни плакать, ни смеяться.

— Глупость, насколько я знаю. Какая-то глупая ссора. А Ральф взял и исчез. Он написал мне с Юкона, сообщил, что его помолвка расстроилась. Он просил не искать его, потому что он никогда не вернется домой. Я и не искал. Какая была от этого польза? Я слишком хорошо знал Ральфа. Я продолжал копить деньги, потому что больше было нечего делать. Но я был безумно одинок. Я жил ради тех маленьких посланий от сына, которые он посылал мне отовсюду: Клондайк, Англия, Южная Африка, Китай — отовсюду. Я думал, что в один прекрасный день он вернется к своему старому одинокому отцу. А три года назад даже письма перестали приходить. Я не слышал ни слова о нем или от него до прошлогоднего Рождества.

— Он написал?

— Нет. Он прислал чек на пятнадцать тысяч долларов на свой банковский счет. Банкир — мой друг, один из крупнейших держателей моих акций. Он обещал сообщить мне, если от Ральфа придет какой-нибудь счет. Но Ральф не прикасался к своему банковскому счету ни разу до прошлого Рождества, не брал ни цента. Счет был выдан в Нью-Йорке фирмой «Эйсли».

— Эйсли!? — Вирджиния вспомнила, где она видела это название. На ее туалетном столике стоит коробочка с торговым знаком «Эйсли».

— Да. Там большой ювелирный центр. Я решил, что пройдет немного времени, все успокоится и я решусь на риск. Я хотел обнаружить место жительства Ральфа. У меня была на то причина. Пришло время положить конец его глупому бродяжничеству и призвать его к здравому смыслу. Необходимость в этих пятнадцати тысячах подсказала мне, что что-то переменилось. Мой управляющий связался с «Эйсли» и выяснил, что Ральф де Брикассар купил ожерелье из жемчуга. Был указан его адрес: ящик 444, Порт-Роуз, Сансор, Хайворт. Сначала я хотел написать. Но брат уговорил меня подождать, когда откроется автомобильный сезон, и поехать самим. Так вот мы и приехали в Порт-Роуз. Спросили на почте. Там нам сказали, что не знают никакого Ральфа де Брикассара, но есть некий Ральф де Брикассар, у которого есть на почте ящик. Сказали, что живет он на острове, здесь. Вот так мы и попали сюда. Но где же Ральф?

Вирджиния перебирала свое жемчужное ожерелье. Оказывается, она носила на шее 15 тысяч долларов. А она волновалась, что Ральф заплатил за него 15 долларов, и это, вероятно, было для него дорого. Неожиданно Вирджиния рассмеялась прямо в лицо мистеру де Брикассару.

— Извините меня. Я так взволнована, — сказала бедная девушка.

— Правда? — сказал де Брикассар, усматривая в этом шутку, но не совсем искреннюю. — Вы кажетесь мне разумной молодой женщиной и, мне кажется, имеете влияние на Ральфа. Не могли бы вы убедить его вернуться к цивилизованной жизни и жить, как все нормальные люди? У меня есть дом. Большой, как замок. Обставленный, как дворец. Мне нужно там общение. Жена Ральфа. Его дети.

— Мэй Уэйтерс вышла замуж? — невпопад спросила Вирджиния.

— К счастью, да. Через два года после того, как исчез Ральф. Но сейчас она вдова. Хороша по-прежнему. Сказать по правде, в этом заключалась одна из причин, почему я хотел найти Ральфа. Я подумал, может быть, они снова смогут соединиться. Но сейчас, конечно, об этом нет и речи. Это больше неважно. Мне нравится жена, которую выбрал себе мой сын. Я хочу дождаться своего мальчика. Думаете, он скоро придет?

— Не знаю. Но не думаю, что он придет раньше ночи. Очень поздно. А может быть, не вернется и до завтра. Но я могу устроить вас со всеми удобствами. Завтра Ральф непременно придет.

Мистер де Брикассар покачал головой.

— Здесь для меня слишком сыро. Я не могу рисковать со своим ревматизмом.

Рональд де Брикассар оторвался от созерцания природы. По нему было видно, что он с удовольствием бы остался на острове, но решил не перечить брату и сказал:

— Пожалуй, мы поедем. Доберемся до гостиницы, пока не начался дождь. Но завтра приедем снова. Может быть, вы за это время уговорите Ральфа.

Гости пожали Вирджинии руку, дядя добродушно потрепал ее по плечу. Мистер де Брикассар-отец немного помедлил, прежде чем выйти, казалось, он хочет поцеловать невестку, но не решается этого сделать, и сама Вирджиния не помогла свекру решить эту проблему. Она, конечно, не имела ничего против, но ей было страшно. Хотя в другое время и при других обстоятельствах ей, вероятно, понравилось бы быть невесткой этого человека, даже если бы он не был миллионером, потому что Ральф был его сыном.

Вирджиния отвезла гостей в лодке на берег, подождала, пока ярко-красная машина отъехала и скрылась в лесу. Потом она направилась вновь к Голубому Замку. То, что женщина собиралась сделать, надо было делать быстро. Собирался дождь, и Ральф мог вернуться в любой момент. Вирджиния была рада, что силы вернулись к ней. Если постоянно ударять дубиной по голове, то, естественно, становишься менее чувствительным и более глупым.

Она стояла понурая, как цветок, увядший под ударом мороза, и смотрела в пепел камина, оставшийся от последнего огня, горевшего в Голубом Замке.

«По крайней мере, — подумала Вирджиния с облегчением, — Ральф не беден. Он сможет оформить развод. Совсем неплохо».

44

Вирджиния подумала, что ей надо оставить Ральфу записку, и засмеялась про себя. В каждом из тех романов, какие она читала, беглецы, покидающие дом, оставляли записки, как правило прикалывая их булавкой к подушке. Идея совсем не оригинальна. Может быть, оставить что-то более умное. Но что, кроме записки? Вирджиния беспомощно оглянулась в поисках ручки. Ее не оказалось. Вирджиния ничего не писала с тех пор, как появилась в Голубом Замке, разве что хозяйственные записи. Для этого был вполне пригоден и карандаш, но сейчас не оказалось и его. Вирджиния рассеянно добрела до двери камеры Синей Бороды и подергала ее. Она подозревала, что комната заперта, но дверь легко открылась. Вирджиния никогда не пыталась попасть в эту комнату прежде, поэтому не знала, держит ее Ральф запертой или открытой. Если он постоянно ее запирает, то, вероятно, очень расстроится, обнаружив дверь незапертой. Вирджиния даже не подумала, что делает что-то недозволенное. Она хотела только найти ручку. Все ее мысли сконцентрировались на том, что она сейчас напишет и как это сделает. У нее не было ни малейшего любопытства, когда она зашла в комнату.

Там не оказалось прекрасных женщин, повешенных за волосы на стенах. Комната казалась совсем безобидной, с печью, покрытой железным листом в середине. К крыше была подведена труба. У одной стены стол, заваленный какой-то странной утварью. Вирджиния решила, что все это курительные приспособления. А может быть, что-то для химических экспериментов, равнодушно отметила она про себя. У другой стены стоял письменный стол с крутящимся стулом. Все остальное пространство на стенах было завешано полками с книгами.

Вирджиния бездумно подошла к столу и несколько минут простояла около него неподвижно глядя на лежащие на столе предметы. Кипы правленых гранок, на верхней странице было написано название «Дикий мед», а под названием значилось имя автора: «Фрэнк Стеджер».

Первое предложение: «Сосны — это деревья мифов и легенд. Они глубоко пустили корни в традиции древних миров, а ветер и звезды по-прежнему любят их вершины. И музыкой звучит в ветвях сосен шум ветерка…» — Вирджиния услышала, как Ральф говорил ей эти слова, когда они шли под соснами.

Так, значит, Ральф и был Фрэнк Стеджер!

Почему-то ее даже не удивило это открытие. Может быть, потому, что этот день и без того был полон поразительных открытий. Она только безразлично подумала: «Так вот чем все это объясняется».

А объяснение требовалось тому, что случайно запечатлелось в ее сознании, хотя сначала она не придавала этому значения. Вскоре после того, как Ральф принес жене последнюю книгу Фрэнка Стеджера, Вирджиния заходила в книжный магазин в Порт-Роузе и слышала, как покупатель интересовался новой книгой Фрэнка Стеджера. Продавщица ответила: «Еще не вышла в свет. Будет на следующей неделе».

Вирджиния открыла было рот, чтобы сказать: «Нет, книга уже вышла», но тут же опять сжала губы. Это не ее дело. Она решила тогда, что продавщица не выставляет книгу на продажу, пока не прочитает сама. Сейчас Вирджиния поняла, что книга, которую подарил ей Ральф, была его авторским экземпляром, присланным ему из издательства.

Ну, хорошо. Вирджиния отодвинула в сторону рукопись, села и начала писать. Она не собиралась излагать на бумаге ничего, кроме фактов.

«Милый Ральф!

Я ходила сегодня утром к доктору Стинеру и выяснила, что он послал мне по ошибке не то письмо. Оказалось, что с моим сердцем все не так плохо, и я сейчас совсем здорова.

У меня не было цели обмануть тебя. Пожалуйста, поверь мне. Я не перенесу, если ты мне не поверишь. Мне очень жаль, что произошла такая ошибка. Но ты можешь оформить развод, поскольку я ухожу от тебя. Является ли уход от мужа основанием для получения развода? Конечно, если я могу как-то помочь тебе в этом, ускорить процесс, я непременно это сделаю, если твой адвокат сообщит мне об этом.

Я очень благодарна тебе за доброту. Никогда не забуду этого. Вспоминай меня тоже добром, насколько сможешь, потому что я не хотела дурачить тебя. Всего хорошего.

Искренне твоя, Вирджиния».

Вирджиния понимала, что письмо получилось у нее очень сухим и холодным. Но попытаться сказать что-то другое было опасно: могло прорвать дамбу. Вирджиния не знала, куда унесет ее стремнина, если эта дамба прорвется. В постскриптуме она добавила: «Сегодня здесь были твой отец и дядя. Завтра они снова приедут. Я думаю, тебе лучше вернуться домой. Отец очень тоскует без тебя».

Вирджиния положила письмо в конверт, надписала: «Ральфу» и оставила на столе. Поверх конверта она положила нитку жемчуга. Если бы они были поддельными, она оставила бы их на память об этом удивительном времени, проведенном с ним. Но она не могла оставить у себя подарок стоимостью в 15 тысяч долларов, преподнесенный ей мужчиной, женившимся на ней из жалости, мужчиной, которого она сейчас оставляла. Вирджинии было жаль расставаться с этим жемчугом. Она понимала, что вещь эта была восхитительна. Тот факт, что она уходит от Ральфа, не приносил Вирджинии огорчения. Это легло ей на сердце холодным, бесчувственным камнем. Но такова жизнь. Вирджиния вздохнула и вышла.

Она надела шляпу, механически накормила Везучего и Банджо, заперла дверь и заботливо спрятала ключ в старой сосне. Затем пересекла озеро и добралась до другого берега на лодке. С минуту Вирджиния постояла на берегу, глядя на свой Голубой Замок. Дождя еще не было, но небо потемнело, и озеро стало черным и зловещим. Дом под соснами казался очень символичным — хранилище ее драгоценностей, лампа с потухшим огнем.

«Я никогда больше не услышу, как по ночам завывает ветер над озером», — подумала Вирджиния. Это тронуло ее. Раньше она могла бы рассмеяться при мысли, что такой пустяк может тронуть ее в такой момент.

45

Вирджиния с минуту постояла на крыльце каменного дома на Элм-стрит. Она почувствовала, что ей лучше постучать, как посторонней. Ее розовый куст, как она заметила мимоходом, был покрыт бутонами. Фикус стоял сразу же за входной дверью. В какой-то момент Вирджинию охватил ужас, ужас того существования, к которому она возвращается. Она открыла дверь и вошла.

«Интересно, чувствовал ли себя блудный сын снова как дома после своего возвращения», — подумала женщина.

Миссис Джексон и кузина Мелисандра находились в гостиной. Здесь же был дядя Роберт. Они пустым взглядом посмотрели на Вирджинию, понимая, что что-то не так. Это пришла не та дерзкая, непокорная девчонка, потешавшаяся над ними здесь же прошлым летом. Это стояла женщина с посеревшим лицом и пустыми от горя глазами.

Вирджиния безучастно оглядела комнату. Комната и переменилась, и осталась прежней. Те же самые картины висели на стенах. Маленькая сирота стояла коленопреклоненная в своей молитве, которая так никогда и не закончится. А рядом был изображен черный котенок, из которого никогда не получится кот. Серая стальная гравюра Кватре Брас, на которой британский полк навечно останется в заливе. Увеличенная фотография мальчишки-отца, которого Вирджиния никогда не знала. Все висело на своих местах. Зеленый каскад «Дивящегося еврея» все еще возвышался на гранитном блюдце на окне. Тот же самый громоздкий, совершенно бесполезный кувшин стоял под тем же самым углом на полке посудного шкафа. Голубые с позолотой вазы из свадебных подарков матери торжественно красовались на камине, соседствуя с усыпанными розами, но никогда не работавшими китайскими часами. Стулья на тех же раз и навсегда определенных местах. Мать и кузина Мелисандра, тоже совершенно не изменившиеся, встретили вошедшую с каменным равнодушием.

Вирджинии пришлось заговорить первой.

— Я вернулась домой, мама, — устало сказала она.

— Это я вижу, — прозвучал ледяной голос миссис Джексон. Она уже смирилась с бегством Вирджинии и почти преуспела в забвении того, что дочь когда-то существовала. Она сумела изменить и организовать по-новому свою повседневную жизнь, где не было места ее неблагодарному, изменившему ей ребенку. Миссис Джексон снова заняла достойное положение в обществе, которое сочувственно отнеслось к несчастной женщине, жалело ее, если это можно назвать жалостью, во всяком случае шепталось и злословило только у нее за спиной. Истина заключалась в том, что к этому времени миссис Джексон совсем не хотела возвращения Вирджинии домой, не хотела видеть дочь и даже слышать про нее.

И вот вам, пожалуйста, Вирджиния явилась. С явными признаками трагедии, позора, скандала.

— Это я вижу, — сказала миссис Джексон. — Могу я узнать, почему?

— Потому что… я… не собираюсь больше умирать, — резко ответила Вирджиния.

— Прости мою душу грешную, господи! — проговорил дядя Роберт. — А кто тебе сказал, что ты собираешься умирать?

— Мне кажется, — зловеще сказала кузина Мелисандра, которая тоже не хотела возвращения Вирджинии, — я думаю, ты узнала, что у него есть другая жена, в чем мы все давно были уверены.

— Нет, но как бы я хотела, чтобы именно так и было, — ответила Вирджиния. Она не особенно страдала, но очень устала. Только бы скорей закончились все объяснения и оказаться бы в одиночестве в своей старой, уродливой комнате наверху. В полном одиночестве! Постукивание бусинок на рукавах материнского платья почти сводило ее с ума. Вирджинии было абсолютно все безразлично, но неожиданно она почувствовала, что не может выносить это едва слышное, настойчивое постукивание.

— Мой дом, как я и говорила, всегда открыт для тебя, — каменным голосом сказала миссис Джексон. — Но я никогда не смогу простить тебя.

Вирджиния безразлично засмеялась.

— Меня это очень мало заботит, вот только бы я сама смогла простить себя, — сказала она.

— Заходи, заходи, — любезно проговорил дядя Роберт. Он очень радовался, почувствовав, что Вирджиния снова у него под каблуком. — Хватит нам тайн. Что случилось? Почему ты оставила этого парня? Нет сомнений, что для этого была веская причина, но какая именно?

Вирджиния заговорила чисто механически. Она рассказала свою историю откровенно, без утайки.

— Год назад доктор Стинер сказал мне, что у меня ангина пекторис и я долго не проживу. Я захотела немного пожить, прежде чем умру. Поэтому я ушла. Поэтому я вышла замуж за Ральфа. А сейчас выяснилось, что это ошибка. С сердцем все в порядке. Я должна жить, а Ральф женился на мне только из жалости. Поэтому я должна уйти от него, освободить его.

— Боже милостивый! — воскликнул дядя Роберт. Кузина Мелисандра заплакала.

— Вирджиния, если бы ты только доверилась своей матери…

— Да, да, я знаю, — нетерпеливо сказала Вирджиния. — Но что толку говорить об этом сейчас? Я не могу изменить прошедший год. Одному Богу известно, как бы я хотела это сделать. Я обманом женила на себе Ральфа, а он оказался на самом деле Ральфом де Брикассаром, из старинного рода де Брикассаров и богатым наследником. И его отец хочет, чтобы сын вернулся к нему.

Дядя Роберт испустил пронзительный вопль. Кузина Мелисандра убрала от глаз носовой платок с черными краями и уставилась на Вирджинию. Странным светом неожиданно зажглись каменно-серые глазницы миссис Джексон.

— Де Брикассар? Уж не родственник ли он его преосвященства? — спросила она.

Вирджиния кивнула.

— Он еще и Фрэнк Стеджер, автор этих книг о природе и племянник известного фармацевта.

— Но… но, — было заметно, как взволновалась миссис Джексон, но совсем не по той причине, что она стала тещей Фрэнка Стеджера. — Де Брикассары — очень богатый и знатный род!

Дядя Роберт прикрыл ладошкой рот.

— Невероятно знатный и богатый, — сказал он.

Вирджиния кивнула.

— Да. Но Ральф оставил свой дом много лет назад… потому что… из-за каких-то проблем… разочарований. Сейчас он, вероятно, вернется домой. Поэтому я и пришла сюда. Он не любит меня. Я не хочу связывать его никакими узами.

Дядя Роберт слащаво заговорил:

— Это он так сказал? Он хочет избавиться от тебя?

— Нет. Я не видела его с тех пор, как обо всем узнала. Но я же говорю вам, что он женился на мне из жалости, потому что это я попросила его жениться, и он думал, что этот брак ненадолго.

Миссис Джексон и кузина Мелисандра попытались заговорить разом, но дядя Роберт махнул им рукой и прикрикнул властно.

— Позвольте мне разобраться со всем этим, — он махал рукой до тех пор, пока они не угомонились, и тут же обратился к Вирджинии:

— Ну, ну, милая, мы обсудим это позже. Видишь ли, мы не все еще поняли. Как сказала кузина Мелисандра, тебе следовало раньше довериться нам. Позже мы найдем выход из этого положения, я думаю.

— Как вы считаете, Ральф сумеет быстро получить развод? — горячо спросила Вирджиния.

Дядя Роберт молчал и только снова махнул рукой, стараясь предупредить возглас ужаса, который, он был уверен, должен сорваться с губ миссис Джексон.

— Верь мне, Вирджиния, все образуется само собой. Скажи мне, Вурж, ты была там счастлива? Был ли Дан… мистер де Брикассар добр к тебе?

— Я была очень счастлива, и Ральф очень хорошо ко мне относился, — ответила Вирджиния, как хорошо зазубренный урок. Она вспомнила, что когда она училась в школе, то ей очень не нравилось прошедшее время и совершенный вид. Они всегда казались ей такими невозвратно-печальными. «Была счастлива», — все в прошлом, все кончено.

— Тогда не волнуйся, малышка. — Как удивительно по-отечески разговаривал дядя Роберт! — Твоя семья постоит за тебя. Посмотрим, что тут можно сделать.

— Спасибо, — безразлично ответила Вирджиния. Дядя Роберт и в самом деле ведет себя очень порядочно. — Можно я пойду прилягу? Я очень устала.

— Конечно, ты устала, — дядя Роберт нежно пожал ей руку. Очень нежно. — Так много пережито, все на нервах. Иди приляг, обязательно. Мир предстанет перед тобой совсем в другом свете, когда ты проснешься.

Он открыл Вирджинии дверь. Когда женщина проходила мимо него, он прошептал:

— Какой лучший способ удержать любовь мужчины?

Вирджиния бессильно улыбнулась. Но она вернулась в прежнюю жизнь, к прежним шуткам.

— Какой? — спросила она машинально.

— Не возвращать ее, — с усмешкой ответил дядя Роберт. Он захлопнул дверь и потер руки. Кивнул и, улыбаясь, обвел взглядом комнату.

— Бедная маленькая Вурж! — патетически произнес он.

— Ты считаешь, что Данмор, и в самом деле, может быть сыном де Брикассара? — не удержалась от вопроса миссис Джексон.

— Нет причин ставить это под сомнение. Она сказала, что и мистер де Брикассар, и даже его дядя — фармацевт были здесь. Этот человек богат, как свадебный пирог. Амалия, я всегда верил в Вурж больше, чем многие могли подумать. Ты слишком подавляла ее, угнетала. У Вурж не было возможности показать, что заложено в ней. А она заполучила в мужья миллионера.

— Но, — засомневалась миссис Джексон, — про него рассказывали такие ужасные истории.

— Все сплетни и выдумки, сплетни и выдумки. Для меня всегда было загадкой, почему люди с такой готовностью придумывают и распускают слухи о посторонних, которых почти не знают. Не могу понять, почему вы уделяете так много внимания слухам и сплетням. Только потому, что он не хотел быть похожим на других, люди не уважали его. Однажды, когда они с Вурж зашли в мой магазин, я сразу же понял, какой он порядочный парень. Я пересмотрел тогда все свои убеждения.

— Но его видели однажды в Порт-Роузе смертельно пьяным, — сказала кузина Мелисандра. Сказала с большим сомнением, потому что все остальные присутствующие хотели теперь услышать другое.

— Кто видел его? — властно вопрошал дядя Роберт. — Кто видел его? Старик Джимми Стренг сказал, что видел его. Я не поверю ни единому слову Джимми Стренга, даже если он поклянется. Он сам слишком много пьет. Его можно самого почти всегда встретить пьяным. Он сказал, что видел де Брикассара, когда тот пьяным лежал на скамейке в Порте. Вот! Де Брикассар спал там! Не стоит беспокоиться по этому поводу.

— Но его одежда… и эта развалившаяся машина, — неуверенно вставила миссис Джексон.

— Эксцентричность гения, — провозгласил дядя Роберт. — Ты же слышала, Вурж сказала, что он Фрэнк Стеджер. Я не разбираюсь сам в литературе, но слышал, как лектор из Нью-Йорка говорил, что книги Фрэнка Стеджера принесли Америке славу на литературной карте мира.

— Я думаю, мы должны простить ее, — воскликнула миссис Джексон.

— Простить ее?! — заорал дядя Роберт. В самом деле, Амалия была невообразимо глупая женщина. Не удивительно, что бедняжка Вурж устала жить с ней вместе. — Ну, конечно, я думаю, что лучше простить ее. Вопрос в том, простит ли де Брикассар нас.

— Что, если Вирджиния будет настаивать на разрыве с ним? Ты не представляешь себе, какой она бывает упрямой, — сказала миссис Джексон.

— Предоставь все мне, Амалия. Предоставь все мне. Вы, женщины, и так слишком многое испортили. Все это дело вы просмотрели с самого начала до конца. Если бы вы несколько лет назад немного побеспокоились, она не выбилась бы из колеи, как это случилось. Сейчас просто оставьте ее одну, не надоедайте ей советами и вопросами, пока она сама не будет готова разговаривать. Она, вероятно, сбежала в панике, потому что испугалась его гнева за то, что обманула его. Как удивительно все совпадает, что Стинер сказал ей эту невероятную глупость. Вот что получается, когда ходишь к незнакомым докторам. Но во всяком случае мы не должны обвинять поспешно свою бедную девочку. Де Брикассар должен прийти за ней. Если он не придет, я поймаю его и поговорю, как мужчина с мужчиной. Он может быть миллионером, но Вирджиния принадлежит к роду Джексонов. Он не сможет унизить ее только потому, что женщина ошиблась насчет своего сердечного заболевания. Даже если он этого захочет. Вурж многое пережила. Я привык называть ее «Вурж», но она больше не ребенок. Запомни это, Амалия. Будь добра к ней и снисходительна.

Это было что-то невероятное — ожидать от миссис Джексон, чтобы она была добра и снисходительна. Но она постарается. Когда ужин был готов, она поднялась и спросила Вирджинию, не хочет ли она выпить чаю. Вирджиния отказалась от чая. Она просто хотела быть одна. Миссис Джексон безропотно оставила ее в одиночестве. Она даже не напоминала ей о нарушении дочернего долга и обязанностей. Разве можно было говорить такие вещи жене миллионера, даже если это твоя родная дочь?

46

Вирджиния с тоской оглядывала комнату. Она оставалась абсолютно такой же, и сейчас Вирджинии казались совершенно невероятными те изменения, которые произошли в ее жизни с тех пор, когда она спала здесь в последний раз. Это даже было как-то неприлично, что все так неизменно в комнате. По лестнице как будто спускалась королева Луиза, и никто не пустил бы в дом жалкого щенка укрыться от дождя. На окнах висели пурпурные шторы, стояло зеленоватое зеркало. За окном магазин автомобильных запчастей, за ним станция все с той же заброшенной кокетливой вертушкой.

Старая жизнь ждала здесь, как беспощадный людоед, существовавший в постоянном ожидании новых жертв. Неожиданно Вирджинией овладел зверский ужас. Когда спустилась ночь, она разделась и легла в холодную постель, охваченная все тем же ужасом, в то время как в сознании ее проплыли смутные видения и воспоминания об острове под звездами. Костры, милые домашние шутки и игра слов, ласковые забавные коты, огни, мерцающие над сказочными островами, лодка, стремящаяся по озеру колдовским утром, белые березы, светящиеся среди темных елей, как дивные женские тела, зимние снегопады и красные, как розы, огни заката, озеро, полное лунного света, все прелести ее утреннего рая. Вирджиния не могла позволить себе думать о Ральфе. Только об этих незначительных мелочах. Она не вынесла бы воспоминаний о Ральфе.

Но она все-таки не могла спрятаться от мыслей о нем. Вирджиния скучала без него. Она хотела его рук, обнимающих ее, его лицо напротив своего. Женщина вспоминала его теплые взгляды, жесты, слова, редкие комплименты, заботу. Она берегла все это, как другие женщины, должно быть, берегут драгоценности: ничего не было забыто с самого первого дня их встречи. А сейчас осталась только память. Вирджиния закрыла глаза и стала молиться.

— Дай мне Бог запомнить все! Пусть ничего не пропадет из памяти.

Хотя было бы лучше забыть. Агония тоски и одиночества не была бы так ужасна, если можно было бы что-то забыть. И Мэй Уэйтерс. Эту блистательную женщину, с белой кожей, черными глазами и сверкающими волосами. Женщину, которую Ральф любил. Женщину, которую он любит до сих пор. Разве он не говорил ей, что никогда не меняет своих взглядов? Эта женщина ждет его где-то. Она была бы подходящей женой для богатого и известного человека. Ральф женится на ней, конечно, после того, как разведется с Вирджинией. Как ненавидит Вирджиния эту женщину! Завидует ей! Ведь этой женщине Ральф сказал: «Я люблю тебя!» Вирджинии было интересно, каким тоном произнес Ральф эти слова: «Я люблю тебя», какой свет был в его темно-синих глазах при этих словах. Это было известно только Мэй Уэйтерс, и Вирджиния ненавидела женщину за эти слова, ненавидела и завидовала ей.

«У нее никогда не было этих часов в Голубом Замке. Это время мое», — думала Вирджиния жестоко. Мэй никогда бы не стала варить клюквенный джем, или танцевать под скрипку старого Саймона, или жарить для Ральфа бекон на костре. Она бы вообще не пошла жить в хижину на озере.

Что делает сейчас Ральф? О чем думает? Что переживает? Пришел ли он? Нашел ли ее письмо? Все еще сердится на жену? Или немного жалеет? Может быть, он лежит в их кровати, смотрит на неспокойное озеро и слушает стук дождя по крыше? А может быть, Ральф все еще бродит по лесу, пытаясь найти выход из затруднительного положения, в которое попал? Ненавидит ее? Душевное страдание безжалостно охватило Вирджинию. Она встала, прошлась по комнате. Неужели утро никогда не положит конец этой вечной ночи? А что может принести ей утро? Старую жизнь, но без прежнего застоя, а это уже было хоть сколько-нибудь переносимо. Старая жизнь с новыми воспоминаниями, новой болью, новой тоской.

— Ах, ну почему я не могу умереть? — стонала Вирджиния.

47

Стояло уже позднее утро, когда грохочущая старая машина остановилась на Элм-стрит у каменного дома. Из нее выпрыгнул человек без шляпы и ринулся по лестнице дома. Звонок зазвенел так, как никогда не звенел раньше, — резко, настойчиво. Звонивший ворвался в дом, не спрашивая разрешения. Дядя Роберт улыбался, торопясь навстречу. Дядя Роберт «заглянул на минуточку», чтобы узнать, как тут милая Вурж-Вирджиния. Как его проинформировали, милая Вурж-Вирджиния чувствовала себя по-прежнему. Она спустилась на завтрак, который не съела, вернулась к себе в комнату, пришла на обед, который не съела, ушла обратно в комнату. Вот и все. Вирджиния совсем не разговаривала. Но ее оставили в покое, не приставали с расспросами.

— Очень хорошо. Де Брикассар придет сегодня, — сказал дядя Роберт. И вот репутация дяди Роберта как провидца подтвердилась. Де Брикассар приехал, в этом не было ошибки.

— Моя жена здесь? — требовательно спросил он дядю Роберта без всяких предисловий.

Дядя Роберт многозначительно улыбнулся.

— Мистер де Брикассар, если не ошибаюсь? Рад видеть вас, сэр. Да, ваша непослушная маленькая девочка здесь. Мы…

— Я должен увидеть ее, — резко прервал Ральф дядю Роберта.

— Конечно, мистер де Брикассар. Проходите. Вирджиния спустится через минуту.

Он провел Ральфа в гостиную, где сидела миссис Джексон.

— Поднимись и попроси Вирджинию прийти сюда. Пришел ее муж.

Но дядя Роберт настолько сомневался в том, что Вирджиния через минуту спустится вниз, что пришел на цыпочках за миссис Джексон и послушал, что происходило в комнате.

— Вирджиния, дорогая, — нежно сказала миссис Джексон. — Твой муж в гостиной спрашивает тебя.

— Ах, мама, — Вирджиния отошла от окна и махнула руками. — Я не могу видеть его, я не могу! Попроси его уйти, попроси! Я не могу увидеться с ним!

— Скажи ей, — прошептал дядя Роберт в замочную скважину, — что де Брикассар не уйдет, пока не увидит ее.

Де Брикассар не говорил ничего подобного, но дядя Роберт полагал, что он так и поступит. Вирджиния тоже знала, что именно так и будет. Она понимала, что ей все равно придется спуститься вниз.

Вирджиния даже не взглянула на дядю Роберта, когда проходила мимо него на лестничной площадке, но дядя Роберт и не возражал против этого. Потирая руки и усмехаясь, он прошел в кухню, где задал кузине Мелисандре один из своих гениальных вопросов:

— Почему хорошие мужья похожи на хлеб?

Кузина Мелисандра спросила почему.

— Потому что и то и другое нужно женщинам, — выдал дядя Роберт.

Вирджиния была далеко не прекрасна, когда входила в гостиную. Бессонная ночь добавила ее посеревшему лицу черные круги под глазами. На женщине был уродливый коричнево-голубой халат, всю красивую одежду она оставила в Голубом Замке. Но Ральф пробежал по комнате и схватил жену в свои объятия.

— Вирджиния, дорогая! Глупая маленькая Вирджиния! Что заставило тебя уйти? Когда я вернулся домой прошлой ночью, нашел твое письмо, я сошел с ума. Было 12 часов, очень поздно для того, чтобы приходить сюда. Я гулял всю ночь. Утром приезжал отец, я не мог выйти раньше этого часа. Вирджиния, что толкнуло тебя на этот поступок? Какой развод? Неужели ты не знаешь, что…

— Я знаю только одно: ты женился на мне из жалости, — сказала Вирджиния, отталкивая мужа. — Я знаю, что ты не любишь меня… я знаю…

— Ты слишком долго не спала, — сказал Ральф, хватая жену за плечи. — Поэтому у тебя такие мысли. Люблю тебя! Разве я мало люблю тебя? Девочка моя, когда я увидел приближающийся поезд и опасность, нависшую над тобой, вот тогда я понял, люблю я тебя или нет!

— Я боялась, что ты попытаешься вернуть меня, — закричала Вирджиния страстно. — Не надо! Не надо! Я знаю все о Мэй Уэйтерс, твой отец рассказал мне все. Ах, Ральф, не мучай меня! Я никогда не вернусь к тебе.

Ральф отпустил жену и с минуту молча смотрел на нее. Что-то в бледном, решительном лице женщины заставило его содрогнуться.

— Вирджиния, — тихо сказал он. — Отец не мог сказать тебе всего, потому что он не знает сам. Позволь мне рассказать тебе всю историю!

— Конечно, — покорно согласилась Вирджиния. Ах, как дорог был ей этот человек! Как она хотела броситься в его объятия! А когда Ральф бережно усадил ее на стул, Вирджиния могла бы поцеловать его сильные загорелые руки, прикасающиеся к ней, но не сделала этого. Женщина не могла поднять глаза на стоявшего перед ней мужа. Она боялась встретиться с его взглядом. Ради этого человека она должна быть храброй. Вирджиния слишком хорошо знала его, доброго и щедрого. Конечно, он мог прикинуться, что ему совсем не нужна свобода. Вирджиния знала, что Ральф может поступить так, хотя он уже знал истину. Он снова жалел ее, он понимал ее ужасное состояние. Но она не должна принимать его жертву. Ни за что!

— Ты видела отца и дядю и знаешь, что я Ральф де Брикассар. И я думаю, что ты догадалась, что я — Фрэнк Стеджер, поскольку ты заходила в мой кабинет.

— Да. Но я зашла туда не из любопытства. Я забыла, что ты запретил мне заходить туда… забыла…

— Это неважно, — перебил ее Ральф. — Я не собираюсь убивать тебя или вешать на стенку за волосы. Я просто хочу рассказать тебе мою историю с самого начала. Я шел прошлой ночью как раз с намерением сделать это. Да, я сын де Брикассара, потомок старинного рода. Но я и сам забыл об этом.

Ральф горько рассмеялся, несколько раз прошелся по комнате, потом сел в кресло напротив Вирджинии.

— Сколько я себя помню, я был сыном очень состоятельных родителей, и наш род из поколения в поколение давал церкви выдающихся священнослужителей. Меня тоже готовили к этой карьере, хотя я не испытывал большого желания посвящать себя церкви. И все надеялся, что это как-то минует меня. Мой отец очень богатый человек, а дядя, ты его видела, занимается производством лекарств, разных там пилюль, настоек и прочего. Ими везде завалены все аптеки, а его лицо красуется на всех упаковках, и его все знают. Это доставило мне много горя, но об этом потом. Мой дядя бездетный человек и собирается сделать меня своим наследником. Так что тяжесть богатства я ощутил еще в раннем детстве. У нас был настолько большой дом, что я, маленький мальчик, постоянно терялся в нем. У меня были все игрушки, о которых только может мечтать ребенок, но я был самым одиноким в мире. Я помню только один счастливый день детства, Вирджиния, только один. Даже ты, наверное, была счастливей. Отец поехал навестить своего старого друга и взял меня с собой. Меня отпустили играть одного во дворе, и я провел целый день, забивая гвозди в деревянный чурбан. У меня был замечательный день. Когда подошло время возвращаться в свою комнату в большом доме, полную игрушек, я плакал. Но не сказал отцу почему. Я вообще никогда ничего ему не рассказывал. Для меня всегда было трудно рассказывать о себе, Вирджиния, особенно когда дело было серьезным. А со мной постоянно случалось что-то серьезное. Я был очень чувствительным ребенком. Никто никогда не знал, о чем я страдаю. Отец и не задумывался над этим.

Когда меня послали в частную школу, а мне было только одиннадцать лет, мальчики окунали меня в плавательный бассейн до тех пор, пока я не вставал на стол и не читал громко все молитвы, какие я знаю, или названия лекарств, которые изобретал мой дядя. Я делал это, а потом, — Ральф сжал кулаки, — я испугался и чуть не утонул, и от меня отвернулся весь мир. А потом я пошел в колледж, сокурсники пытались делать то же самое, но я устоял. — Ральф горько усмехнулся. — Они не смогли заставить меня делать это. Но они могли и сделали мою жизнь несчастной, никчемной. Четыре года в колледже показались мне кошмаром. Знаешь, а может быть, ты и не знаешь, какими бессердечными скотами становятся мальчишки, когда у них появляется такая жертва, как я. У меня были друзья, но всегда существовал барьер между мною и людьми, которые мне нравились. Случалось, что ребята хотели подружиться с потомком рода де Брикассаров, но они не нравились мне. Но один друг у меня все-таки был, я думал, что был. Умный, начитанный мальчик, немного писатель. Это и связывало нас. У меня было тайное влечение к этой деятельности. Парень был старше меня, я равнялся на него, поклонялся ему. Целый год я был почти что счастливым. А потом в рукописном журнале колледжа вышел пародийный скетч, язвительный рисунок, издевающийся над моими родственниками, в основном над тем, кто занимался лекарствами. Имена, конечно, были изменены, но все знали, что изображено и кто имеется в виду. Рисунок был остроумным, это без сомнений. Весь колледж сотрясался от смеха. Я выяснил, что сделал этот рисунок он.

— А ты уверен? — Печальные глаза Вирджинии вспыхнули негодованием.

— Да. Он признался мне, когда я его спросил. Сказал, что хорошая идея всегда была для него более ценна, чем друг. Это разрушило многие мои идеалы и иллюзии, и это было самым печальным во всей этой истории. После этого случая я стал молодым мизантропом. Мне не хотелось ни с кем дружить. А потом… через год после выпуска из колледжа я встретил Мэй Уэйтерс.

Вирджиния вздрогнула. Ральф полностью находился в своем прошлом и не заметил этого.

— Отец рассказывал тебе об этой женщине, я думаю. Она была очень красива. Я любил ее. Да, я любил эту женщину. Я не хочу отрицать этого сейчас или умалять свое прежнее чувство. Это была первая романтическая, страстная, но печальная любовь мальчика, но она была. Мне казалось, Мэй тоже любила меня. Я был настолько глуп, что поверил этому. Я был безумно счастлив, когда Мэй пообещала выйти за меня замуж. Мои родственники тоже поверили в эту любовь и больше не предлагали мне посвятить себя церкви. Это длилось несколько месяцев. А потом я понял, что она не любит меня. Я оказался случайным свидетелем одной сцены. Этого было достаточно. Результат наблюдения потряс меня. Ее подруга спросила, как Мэй может переваривать потомка чернорясников и весь этот церковный фон с аптечными ароматами.

— Его деньги покроют золотом все рясы и все аптечные запахи, — смеясь, сказала Мэй. — Мама посоветовала мне поймать этого парня, если смогу. Мы совсем на мели. Но подожди, я по запаху чувствую эту наживку, когда она приближается ко мне.

— Ах, Ральф! — вскричала Вирджиния, проникаясь жалостью к мужу. Она совсем забыла о себе, была полна сострадания к Ральфу и ярости к Мэй Уэйтерс. Как она могла так поступить?

— Ну, вот, — Ральф поднялся и снова начал измерять комнату шагами. — Это совсем подкосило меня. Полностью. Я покинул цивилизацию и отправился на Юкон. Два года я мотался по свету, по разным уголкам мира. Я достаточно зарабатывал на жизнь, мне не хотелось брать и цента из отцовских денег. А однажды утром я проснулся и понял, что Мэй больше меня не интересует. Она была кем-то, кого я знал в другом мире, вот и все. Но у меня уже не было никакого желания возвращаться к прежней жизни. Это было не для меня. Я был свободен и хотел сохранить эту свободу. Я приехал на Саурес, увидел остров Тома Гарднера. Годом раньше была опубликована первая моя книга, она имела успех, я получил немного денег в качестве гонорара. И купил мой остров. Но я по-прежнему держался в стороне от людей. Я никому не верил. Не было веры даже в такие понятия, как настоящая дружба, верная любовь. Все это существовало не для меня. Я привык кутить и веселиться по-дикому, так что обо мне все правильно говорили. А я еще и подогревал людские слухи в свой адрес «таинственными» поступками, которые люди трактовали каждый в свете своего мировосприятия.

А потом появилась ты. Я был вынужден поверить, что ты любишь меня, действительно любишь меня, а не миллионы моего отца. Другой причины, объясняющей, почему ты хочешь выйти замуж за бедного дьявола, не было. И мне было жаль тебя. Да, я не буду отрицать, что женился на тебе, потому что пожалел тебя. А потом я нашел в тебе самого лучшего, милого, веселого и нежного человека, какого я когда-либо видел. Остроумная, добрая, родная, ты смогла заставить меня снова поверить в существование любви и дружбы. Мир снова показался мне родственным, поскольку в нем жила ты, любимая. Я хотел бы жить так вечно. Я узнал то ощущение, когда выходишь из леса ночью, а в твоем доме на острове горит свет. Я знал, что там ты, и ты ждешь меня. После того, как я жил бездомным всю жизнь, было так сладко иметь свой дом. Дом, куда можно прийти ночью голодным и знать, что меня ждет добрый ужин, веселый огонь в камине и ты.

Но я не мог осознать до конца, что ты действительно для меня значишь до того момента у железной дороги. Все произошло, как вспышка молнии. Я знал, что не смогу жить без тебя, что если мне не удастся тебя освободить, то лучше погибнуть вместе. Я уже признался, что это согнуло меня, заставило обезуметь. Я не мог вынести этого. Поэтому я вел себя как болван. Но была еще одна мысль, которая доводила меня до отчаяния. То, что ты должна умереть. Мне всегда была ненавистна эта мысль, но я думал, что у тебя нет никакой надежды выжить, поэтому я старался не думать об этом. Но в те минуты я был вынужден оказаться лицом к лицу с этим фактом: тебе угрожает смерть, а я не могу без тебя жить. Когда я вернулся домой прошлой ночью, то уже твердо решил показать тебя всем самым лучшим специалистам в мире, которые бы непременно могли что-то сделать для тебя. Я был уверен, что все не так плохо, как решил доктор Стинер, раз тот инцидент на железной дороге не повредил тебе. А когда я нашел твою записку, то сошел с ума от радости, а потом от ужаса, испугавшись, что теперь я тебе не нужен и ты ушла, чтобы избавиться от меня. Но сейчас все хорошо, не правда ли, родная?

Неужели Ральф назвал ее, Вирджинию, родной?

— Не могу поверить, что это тебе так важно, — беспомощно сказала Вирджиния. — Не могу в это поверить. Этого не может быть. Конечно, ты жалеешь меня, конечно, ты хочешь принести мне добро. Но ты не можешь полюбить меня. Меня.

Вирджиния поднялась и печально показала на зеркало на камине. Конечно, в этом усталом и измученном лице, отраженном в зеркале, и Арни Кроуз не смог бы разглядеть красоты.

Но Ральф не взглянул в зеркало. Он посмотрел на Вирджинию так, как будто хотел ударить ее.

— Полюбить тебя! Да ты у меня в самом сердце. Я берегу тебя, как драгоценность. Разве не я обещал тебе никогда не лгать? Полюбить тебя! Я люблю тебя всем сердцем, душой, мыслями. Каждая жилка в теле и душе трепещет от этой любви. Никто в мире не существует для меня, кроме тебя, Вирджиния.

— Ты хороший актер, Ральф, — сказала Вирджиния с вымученной улыбкой.

Ральф посмотрел на нее.

— Ты не веришь мне?

— Я… не могу.

— Ах, черт! — грубо сказал Ральф.

Вирджиния с удивлением взглянула на Ральфа. Таким она его никогда еще не видела. Ругается. Глаза горят яростью. Стиснул губы. Лицо побледнело.

— Ты не хочешь вырваться из этого круга, хочешь освободиться от меня. Ты стыдишься тех же ряс, пилюль и таблеток, как она. Твоя гордость Джексонов не позволяет тебе общаться со мной. Все было в порядке, пока ты думала, что тебе осталось недолго жить и скоро будет освобождение. Но всю жизнь с сыном де Брикассаров — совсем другое дело. Я понял это. Отлично понял. Я был очень навязчив, но я понял это наконец.

Вирджиния встала, взглянула в его гневное лицо. Потом неожиданно рассмеялась.

— Дорогой мой! — сказала женщина. — Неужели ты говоришь правду? Неужели ты и правда любишь меня? Хотя ты бы не сердился так, если бы не любил.

Ральф уставился на Вирджинию, затем схватил ее в свои объятия с коротким смехом счастливого влюбленного.

Дядя Роберт, который замер было от ужаса у замочной скважины, выпрямился и на цыпочках отправился к миссис Джексон и кузине Мелисандре.

— Все в порядке, — торжествующе объявил он.

Милая малышка Вурж! Дядя Роберт был готов сейчас же послать за своим юристом и снова переделать свое завещание. Вурж останется единственной его наследницей. Она действительно заслужила это.

Миссис Джексон, возвращаясь к своей очень удобной вере в торжество провидения, вынула семейную Библию и сделала запись в разделе: «Замужество».

— Но моя дочь и сама не так уж бедна, — заявила миссис Джексон. — Я, пожалуй, напишу Мэри Карстон в Австралию об удаче Вирджинии, и, думаю, она не обидит ее в своем завещании.

48

— Но, Ральф, — запротестовала Вирджиния через несколько минут, — твой отец, так или иначе, дал мне понять, что ты все еще любишь эту женщину.

— Он может это сделать. Отца можно объявить чемпионом — столько ошибок он уже совершил. Если есть вещи, о которых лучше умолчать, то можно не сомневаться, что отец об этом расскажет. Но у него совсем не плохая душа, Вирджиния. Он тебе понравится.

— Он и так понравился мне.

— И деньги его не запятнанные. Он заработал их честно. И мои предки — священнослужители сделали много добра. И даже эти розовые таблетки моего дяди могут принести пользу, если в них верят.

— Но я совсем не подхожу для твоей жизни, — вздохнула Вирджиния. — Я не настолько умна или хорошо образована, или…

— Моя жизнь — это Саурес и другие необжитые места. Я не намерен просить тебя жить жизнью светской женщины. Конечно, мы должны будем проводить некоторое время с отцом, он стар и одинок.

— Но не в его огромном доме, — взмолилась Вирджиния. — Я не могу жить во дворце.

— Не сможешь привыкнуть к нему после своего Голубого Замка, — усмехнулся Ральф. — Не волнуйся, радость моя. Я и сам не смогу там жить. Там лестница из белого мрамора с позолоченными перилами. Дом больше похож на мебельный магазин, хотя нигде не видно этикеток. Но как бы там ни было, это отцовская гордость. Мы снимем маленький домик где-нибудь за городом, недалеко от отца, чтобы видеться с ним. Я думаю, мы сами построим для себя дом. Дом, который ты построила для себя, много лучше того, который возвел я. Но лето мы будем проводить на озере. А осенью будем путешествовать. Я хочу, чтобы ты увидела Альгамбру. Она наиболее близка к Голубому Замку твоей мечты, как мне кажется. А в Италии есть старейший сад, в котором я хочу показать тебе, как над Римом встает луна из-за кипарисов.

— Неужели это красивей, чем восход луны над Сауресом?

— Не красивей, но совсем другая прелесть. Ведь красота существует в таком множестве проявлений. Вирджиния, до этого года твоя жизнь проходила среди уродства. Ты ничего не знаешь о красоте мира. Мы пойдем в горы, купим все драгоценности базара в Самарканде, постигнем магию Востока и Запада, рука в руке достигнем края света. Я хочу все показать тебе и через призму твоих глаз снова увидеть всю эту красоту. Девочка моя, миллион вещей я хочу показать тебе, сделать с тобой, сказать тебе. Для этого нужно время.

— Ты можешь пообещать мне одну вещь? — торжественно спросила Вирджиния.

— Все, что ты хочешь, — не задумываясь, ответил Ральф.

— Только одно. Ты никогда, ни при каких обстоятельствах, не поддашься провокации и не напомнишь мне, что это я попросила тебя жениться на мне.

49

Выдержки из письма мисс Корнелии Джексон мистеру Эндрю Трентону:

«Кто бы мог подумать, что сумасбродные приключения Вурж закончатся так? Это заставляет задуматься, что нет необходимости вести себя надлежащим образом.

Я была уверена, что с ее мозгами не все в порядке, когда она ушла из дома. Это подтверждал и ее рассказ о кучах пыли. Конечно, я никогда не верила, что у нее что-то не в порядке с сердцем. А может быть, Данмор или де Брикассар, или не знаю, как его настоящее имя, напоил ее розовыми таблетками в той хижине на озере и вылечил. Хорошая рекомендация для семьи, не правда ли? Этот мужчина так жалок, хотя и очень красив. Теперь я увидела это и сказала об этом Вурж, а она ответила, что не любит мужчин в накрахмаленных воротничках.

Ральф определенно не относится к мужчинам с накрахмаленными воротничками. Хотя, должна сказать, в нем есть что-то отличительное, особенно после того, как он аккуратно подстригся и надел приличную одежду. Мне кажется, Эндрю, тебе нужно больше заниматься физкультурой. Мускулатура будет крепче.

Он провозглашает себя также Фрэнком Стеджером. Но я думаю, мы можем верить этому или не верить, кому как больше нравится.

Мистер де Брикассар подарил им два миллиона долларов в качестве свадебного подарка. Молодые собираются провести осень в Италии, зиму в Египте и на машине прокатиться по Нормандии в пору цветения яблонь. И не в их старой развалине. У де Брикассара великолепная новая машина.

Я думаю, что мне тоже пора сбежать из дома и обесчестить себя — это, вероятно, приносит успех.

Дядя Роб — посмешище. Так же, как и дядя Джефсон. Тот шум, который они подняли вокруг Вурж, завершился для них крахом. Стоит послушать, как тетя Амалия говорит о своем зяте Ральфе де Брикассаре и своей дочери, миссис Ральф де Брикассар. Отец с матерью нисколько не лучше остальных. Они не могут понять, что Вирджиния просто смеется над ними в рукав».

50

Вирджиния и Ральф осмотрелись еще раз вокруг, стоя под соснами на берегу в прохладных сумерках, бросили прощальный взгляд на Голубой Замок. Озеро утонуло в лучах лилового заката, невероятно хрупкого и едва уловимого. Нип и Так лениво каркали в старых соснах. Везучий и Банджо отчаянно мяукали каждый в отдельной корзинке в новой темно-зеленой машине Ральфа по пути к кузине Джорджине. Кузина Джорджина согласилась присмотреть за ними до возвращения Ральфа и Вирджинии. За кошками были готовы присмотреть и тетя Тримбал, и кузина Ребекка, и тетя Патриция, но привилегия была отдана кузине Джорджине. Перед отъездом Вирджиния залилась слезами.

— Не плачь, Лунный Свет. Мы вернемся на следующее лето. А сейчас мы отправимся в настоящее свадебное путешествие.

Свадебное путешествие четы де Брикассаров затянулось на целый год. Они побывали в Греции, ощутили величие Рима, полюбовались неспешным течением древнего Нила, прелестями Ривьеры. Лето Ральф с Вирджинией провели на своем любимом Сауресе, а зимой снова отправились в Европу, на этот раз в Швейцарию, покататься на лыжах на высокогорном курорте, причем так захотела Вирджиния. Ей так понравилось путешествовать, что она уже не могла долго оставаться на одном месте.

Ральф де Брикассар в последний раз проверил надежность струн и взглянул на Вирджинию, которая в это время надевала лыжи.

— Ты готова? — через некоторое время спросил он. — Все-таки я очень волнуюсь.

— Я ничем не рискую, милый, — весело откликнулась Вирджиния. — Снег такой пушистый и чистый, что падать в него — одно удовольствие. Решайся же! Поехали!

Ральф легким движением вскочил в седло. Мощная и на удивление меланхоличная лошадь, привыкшая больше к перевозке тяжестей, казалось, даже не заметила седока. Вирджиния сжала прикрепленные к длинным поводьям ручки и слегка отступила назад. Излишняя сосредоточенность выдавала в ней неопытного лыжника, хотя здесь, на курорте, такого рода лыжные прогулки были в большой моде, и Вирджиния давно уже уговаривала Ральфа разрешить ей испытать свои силы.

От напряжения у нее даже изменилось лицо: заострился подбородок, резче обозначились скулы. Ральф заметил появившуюся в ее взгляде неистовость и притворился, что поправляет стремена, чтобы еще немного полюбоваться женой.

— Поехали! — закричал он наконец. — Будь внимательна!

Поводья натянулись, и Вирджиния сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее заскользила вперед. Прежде чем выехать на свободное пространство, надо было пересечь от начала до конца единственную улицу этого небольшого курортного городка. Улицу, по которой беспрестанно прогуливались почти все его обитатели. Ральф улыбкой приветствовал своих партнеров по шахматам, бассейну, кивал укутанным в меха дамам, уютно устроившимся в пестро раскрашенных санях и затянутым в трико любительницам горных лыж. Но Вирджиния никого не замечала. Сначала она думала о том, как бы сохранить равновесие и не выглядеть смешной, потом стала с нетерпением выискивать глазами вывеску, которая обозначала городскую черту. Вот уже церковь с маленькой площадью… каток… уснувшая в белых берегах река и, наконец, последняя гостиница… и поле без конца и без края…

Вирджиния облегченно вздохнула. Теперь, если она и свалится, никто не увидит, кроме Ральфа. А он… Вирджиния улыбнулась, с нежностью подумав о муже. Загорелый широкоплечий Ральф верхом на лошади казался ей могучим рыцарем, за которым она готова скользить на своих лыжах всю оставшуюся жизнь.

— Ральф! — позвала Вирджиния. Он повернулся к ней, прищурив из-за яркого солнца синие глаза.

— Какое чудо, Ральф! — восторженно закричала Вирджиния. Перед ними раскинулась ослепительно белая заснеженная долина, окруженная горными вершинами, некоторые из них своими пиками уходили высоко в небо. Множество лыжников в ярких одеждах стремительными зигзагами скользили с гор, и от этого склоны казались живыми. Вирджиния громко и весело повторила:

— Чудесно!

— Все еще впереди, — отозвался Ральф. Он пришпорил коня, и тот пошел вперед энергичной рысью. «Вот теперь-то все и начинается!» — подумала Вирджиния, и ее охватило какое-то странное и вместе с тем счастливое беспокойство, которое постепенно сменилось уверенностью и легкостью. Держалась она прекрасно, проблем с равновесием теперь не возникало, короткие лыжи несли ее сами, ей оставалось только не мешать их плавному скольжению. Напряженные мышцы окончательно расслабились, и Вирджиния с легкостью контролировала их приятную игру. За одним из поворотов дорогу им пересекли большие, груженные дровами сани, на которых помимо возницы сидело еще несколько дочерна загоревших мужчин. Они долго не отводили от женщины восхищенных глаз, и Вирджиния наградила их очаровательной улыбкой. Ральф время от времени оборачивался к жене и весело подбадривал: «Очень хорошо, просто прекрасно!»

Иногда Вирджинии казалось, что это она сама кричала голосом Ральфа. И когда она слышала: «Внимание!» — непередаваемое, непроизвольно возникающее щемящее чувство обещало ей еще большее наслаждение, чем то, которое она испытывала. Вирджиния вся отдалась ритму перешедшей на галоп лошади. Скорость сделала ее такой устойчивой, что она перестала о чем-либо думать и полностью отдавалась той радости, которая пронизывала ее насквозь. Ничего другого в мире больше не существовало. Только стремительное движение и ее ловкое тело, которое повелевало и задавало темп. Быстрее! Еще быстрее! Я все могу! В этот момент она царствовала и над собой, и над природой, она была одновременно и властительницей и рабой. Женщину в ее порыве подстегивали и небесная синь, и праздничная белизна вокруг, и этот ледяной ветер, проникающий в нее как хрустально-чистый налиток. «Быстрее! Быстрее!» — буквально стонала Вирджиния. Но Ральфу эти призывы были уже не нужны, да и лошадь давно обходилась без пришпоривания. Все трое они стали единым и счастливым организмом. Окрыленные, они взлетели на небольшой холм, и зажмурившая от скорости Вирджиния не заметила возникшей на ее пути неровности. Покачнувшись, она отпустила вожжи и почти с головой влетела в сугроб. Однако снег, валивший всю прошлую ночь, смягчил удар, так что она нисколько не пострадала. Когда Ральф подбежал к ней, она была уже на ногах, сияющая и веселая. Они снова продолжали свою гонку и остановились только у маленькой гостиницы, неожиданно возникшей на их пути.

— Дальше дороги нет, — сказал Ральф, — отдохни.

Отель был пуст, все отправились на катания. Подумав мгновение, Ральф предложил:

— Устроимся на воздухе, солнце припекает как летом.

Когда их устраивали на открытой веранде, Вирджиния спросила:

— Мне кажется, что тебе здесь не нравится? Но здесь так чисто.

— Слишком чисто, радость моя, — ответил Ральф. — Если драить с такой силой, то скоро от нее ничего не останется. В городе у каждого кафе есть свое лицо, своя прелесть. А здесь ресторанчики издают лишь запахи провинции. Ты заметила, что здесь все на виду: дома, люди, даже природа? Ни тени, ни одного скрытого намерения. А значит, нет жизни…

Вирджиния рассмеялась:

— Почему же ты тогда каждый день говоришь мне, что ценишь меня за ясность и откровенность? — спросила она шутливо.

— О, я чувствую, что у тебя внутри настоящий вулкан, который вот-вот разверзнется. Поэтому мои слова не что иное, как только слабая попытка проникнуть в твои тайны, — сказал серьезно Ральф, обнимая жену.

— Но я ничего от тебя не скрываю, — удивилась Вирджиния, — и вся как на ладони.

— Иногда мне кажется, что ты не знаешь, что творится у тебя в душе, — проговорил Ральф, испытывающе вглядываясь в жену. — Порой у тебя бывает такой взгляд, как будто ты вырвалась из многолетнего заключения и теперь стараешься наверстать все упущенное.

— Но ведь это так и есть, — прошептала Вирджиния, — я и была всю свою жизнь, за исключением последних двух лет, в многолетнем заключении, ты же знаешь. Сейчас я благодаря тебе живу полной жизнью… Но ты прав, иногда я и сама ощущаю, что у меня внутри поселилось какое-то чувство… не знаю, как объяснить… мне все время хочется новых острых ощущений. Когда я ничего этого не знала и ничего не видела в своем Хайворте, то мечтала хотя бы о глотке свободы, а сейчас… Может быть, мои родственники и правы, я, наверное, и в самом деле безумная, Ральф, и могу принести тебе несчастье. Меня иногда пугает мое состояние. Я вижу порой, как ты присматриваешься ко мне, и стараюсь контролировать свои чувства.

Голос Вирджинии дрожал, когда она все это говорила Ральфу, и ему стало жалко ее.

— Успокойся, родная, все прекрасно, — он прижался губами к склоненной головке жены и, чтобы снова развеселить ее, быстро слепил снежок и крикнул:

— Берегись!

Не успел он еще швырнуть свой снежок, как сам получил в лицо горсть снега. Он тут же ответил, и в течение нескольких минут они с веселым неистовством перебрасывались снежками.

Услышав шум, на пороге появилась хозяйка с подносом в руках и по-матерински улыбнулась им. На столе появился ситный хлеб, деревенский сыр и пиво. Ральф и Вирджиния тут же уселись за стол и с завидным аппетитом принялись уничтожать еду. Время от времени они отрывались от завтрака и обменивались улыбками, смотрели на узкое ущелье, которое, казалось, начиналось у них прямо под ногами, на сосны, каждая ветка которых бережно поддерживала огромные снежные шапки, окруженные голубовато-пепельным ореолом, сотканным из небесной лазури и солнечных лучей. Неподалеку от них бесшумно опустилась какая-то птица с ярко-желтой грудкой и серыми, переходящими в черное крыльями.

— Какой прелестный жилет! — восхитилась Вирджиния.

— Синица, самец. Самки тусклее, — уточнил Ральф.

— Как мы с тобой.

— Я так не думаю…

— Нет, нет, ты прекрасно знаешь, что я права. Вот и доказательство: ты покраснел. Я так люблю смотреть, когда мой мужественный Ральф смущается! — засмеялась Вирджиния. Ральф и на самом деле смутился, но больше от того, что он в последнее время не узнавал Вирджинии и не знал, как вести себя с этой новой женщиной, в какую превратилась его жена. Иногда его не просто смущали, а даже коробили ее слова, хотя он старался не придавать особого значения ее поведению, объясняя его тем, что Вирджиния была слишком задавлена в детстве и теперь как бы заново познает мир. Ральф почувствовал на плече руку жены и с улыбкой повернулся к ней.

— Будем возвращаться, милый? — ласково спросила она. — Наверное, уже пора.

Ральф расплатился с хозяйкой гостиницы, вскочил на лошадь, и теперь уже не спеша они направились в сторону дома. После стремительной гонки Вирджиния расслабилась и, отдыхая, медленно скользила по искрящемуся снегу.

Ральф с Вирджинией занимали в отеле большой двухэтажный номер. Как только они вошли к себе, Вирджиния сказала мужу:

— Хорошенько разотрись, Ральф, все-таки мороз приличный.

Она чувствовала, что и сама дрожит. Ральф тоже заметил это и сказал, что поможет ей переодеться.

— Нет, нет, — прервала его Вирджиния. — Иди, говорю же тебе! — ее слова прозвучали неожиданно резко, и она сразу же осеклась, заметив удивленный взгляд Ральфа.

— Иди, милый, а я сама справлюсь, — сказала она мягко, сама не понимая, что с ней происходит.

Когда через некоторое время Ральф вернулся, Вирджиния бросилась к нему на шею.

— Какая чудесная прогулка, дорогой! Ты делаешь для меня невозможное. Я так благодарна тебе. Каждая минута с тобой — счастье!

Вирджиния необыкновенно похорошела в последнее время. Сейчас она была в черном вечернем платье, под которым угадывалось ее нежное и в то же время крепкое, тренированное тело. Он обнял ее, и на несколько секунд они замерли неподвижно, глядя в глаза друг другу. Вирджиния высвободила руку и погладила Ральфа по голове: — Все хорошо, милый. Я так счастлива с тобой, — прошептала она. Ральф отстранил от себя жену.

— Пора уже, нас ждут.

Рэйчел Стоун ожидала их в венской кондитерской. Невысокого роста, звонкоголосая, элегантная, живая, словно ртуть, она была женой приятеля Ральфа, начинающего драматурга. Мужчины были знакомы давно, а их жены познакомились в одном из путешествий и подружились. Правда, порой Вирджиния чувствовала себя неловко с Рэйчел. Та испытывала к ней глубокую и какую-то необузданную привязанность, что заставляло Вирджинию сторониться своей подруги, но тем не менее они часто встречались и даже собирались вместе вернуться домой в Нью-Йорк, где отец Ральфа купил для своих детей дом, а Рэйчел с мужем жили там постоянно.

Увидев де Брикассаров на пороге кафе, Рэйчел громко закричала, размахивая ярким платком.

— Сюда, сюда! Я здесь. Не очень-то весело сидеть здесь одной среди всех этих чокнутых англичан, немцев и югославов. Не хотите же вы, чтобы я почувствовала себя Робинзоном Крузо?

Рэйчел болтала совершенно не заботясь, какое впечатление она производит на окружающих, и не стесняясь своих не очень удачных литературных сравнений. Ральф засмеялся, он относился к этой женщине снисходительно больше потому, что любил ее мужа, очень талантливого молодого Криса Стоуна.

— Ты не должна на нас сердиться, Рэйчел, — сказал он, — прыткая лошадка умчала нас слишком далеко.

— Да я видела, как вы возвращались, — весело ответила Рэйчел. — Красавцы, нечего сказать. И ты, Вирджиния, очень хороша в этом голубом костюме… Что вы будете пить? Мартини? Шампанское?.. А вот и Кроуз. Он сейчас и распорядится!

Вирджиния нахмурила брови. Арни Кроуз тоже этой зимой отдыхал здесь, и у них с Вирджинией сложились какие-то очень странные отношения. Когда они оказались вместе в одном из кафе, Арни напомнил Вирджинии их встречу в лесу на Сауресе и поначалу относился к ней весьма почтительно, но потом что-то изменилось. Вирджиния даже не могла объяснить для себя, отчего он стал относиться к ней по-другому: ведь к Ральфу же он не изменил своего отношения, она замечала, с каким уважением он разговаривает с ним. Но потом Вирджиния перестала думать об этом, только больше не хотела видеться с ним.

— Не приглашай его к нашему столику, прошу тебя, — глядя в сторону, пробормотала она.

Рэйчел ответила очень быстро и, как показалось, Вирджинии, нарочито громко:

— Но я не могу, дорогая. Я уже подала ему знак.

Анри Кроуз довольно живо и особенно не церемонясь, пробирался между столиками. Не переставая загадочно улыбаться, он поцеловал ручку Рэйчел, а потом надолго припал к ладони Вирджинии, которой все это показалось каким-то двусмысленным и неприятным. Прикосновение же губ Кроуза и вовсе вызвало в ней гадливость. Когда он выпрямился, женщина пристально взглянула ему в лицо, но его улыбка от этого сделалась еще шире и таинственней.

— Господа, я только что с катка, — торжественно заявил Кроуз.

— И, конечно, все вами там восхищались? — спросила Рэйчел, подыгрывая его тону.

— Увы! Так, несколько простеньких фигур. Там такая толкотня! Я предпочел лицезреть других. И знаете, это достаточно приятно, когда люди хорошо катаются.

Его своеобразный голос, который контрастировал с выражением усталости на лице, звучал возбужденно, а разнообразные модуляции придавали ему волнующую музыкальность. Он, конечно, знал это и умел пользоваться своим голосом. Ральф всегда с удовольствие слушал его и часто говорил Вирджинии:

— Не понимаю, чем он тебе не нравится. Талантливый человек всегда имеет странности.

Сейчас Ральф спросил Кроуза:

— Ну, а красивые женщины там были?

— Полдюжины, которым повезло, что я наблюдал их. — Он расхохотался. — Но где они одеваются? Послушайте, миссис де Брикассар, — Кроуз обратился к Вирджинии, — вы знаете эту огромную датчанку, которая живет в вашем отеле?.. Представьте себе, она сегодня была в трико оливкового цвета в полоску и с розовым шарфом на шее.

— Какой ужас! — воскликнула Рэйчел.

Кроуз продолжал, сверля глазами Вирджинию:

— Эта девица, между прочим, с ее впечатляющими бедрами и не менее восхитительной грудью должна ходить только голой. Вот так-то, господа.

— Вам не кажется, что вы жестоки к ней? — засмеялся Ральф, касаясь густого меха шубы, в которую буквально завернулся Кроуз, несмотря на то, что в помещении было довольно тепло. — Сами-то в мехах.

— Я заявляю, что одежда женщины имеет сексуальную функцию, — не обращая внимания на замечание Ральфа, продолжал Кроуз. — Одеваться, если ты целомудренна, мне кажется непристойным.

При этих словах Вирджиния отвернулась, но кожей чувствовала, что он смотрит на нее. Ее больше смущали не сами слова, а то упорство и настойчивость, с которой они адресовались именно ей. Она это знала.

— Короче говоря, никто на катке вам особенно не понравился? — спросила Рэйчел и засмеялась. Сегодня Вирджинии показался неестественным даже ее смех.

— Я этого не сказал. Да, плохой вкус меня раздражает, и все-таки он мне приятен.

— Это значит, если женщина захочет вам понравиться, она должна безвкусно одеваться? Я правильно поняла вас, Арни? — подзадоривала его Рэйчел.

— Да нет же, — вступил в разговор Ральф, — просто в наборе цветов, которые позволяют себе женщины, иногда присутствует какой-то вызов, даже провокация. Как вывеска на злачных заведениях, не правда ли, мистер Кроуз?

— До чего же эти мужчины сложные натуры, — вздохнула Рэйчел. — Ты не находишь, дорогая? — обратилась она к Вирджинии.

Вирджиния внимательно посмотрела на Ральфа и ничего не ответила.

— А вы знаете, друзья, — неожиданно сказал Кроуз, — вас здесь принимают за молодоженов. Для супругов с двухлетним стажем это неплохо.

— Но немного странно, не так ли? — спросила Вирджиния агрессивным тоном.

— Почему же? — постарался не заметить ее тона Кроуз. — Я же сказал, что зрелища, которые меня раздражают, не всегда неприятны.

Ральфа испугал тон, которым Вирджиния заговорила с Кроузом, и он решил вмешаться, чтобы не допустить обострения, и спросил Кроуза о намечающейся выставке его портретов в Нью-Йорке.

— Это будет грандиозная выставка, — пообещал Кроуз. — Напрасно вы в свое время отказались от портрета своей жены.

— А вы собирались писать портрет с Вирджинии? — спросила Рэйчел, с завистью разглядывая подругу, пытаясь обнаружить в ней те достоинства, которые увидел Кроуз. — Вирджиния, дорогая, я тебя поздравляю!

— Не с чем поздравлять, — сухо ответила Вирджиния. — Портрета не было и не будет.

— Напрасно, — многозначительно заявил Кроуз, Ральф тут же поднялся и стал прощаться. Кроуз пригласил де Брикассаров поужинать с ним.

— Это невозможно, — ответила за мужа Вирджиния, — мы уже приглашены.

На улице Ральф мягко спросил:

— Неужели Кроуз настолько тебе неприятен, что ты даже соврала? Он талантливый художник, образованный человек, не сплетник.

— Я знаю, милый, — призналась Вирджиния, — но я его не выношу. Его голос, который, кажется, ищет в тебе что-то, чего тебе вовсе не хотелось бы показывать… Его глаза… Они всегда неподвижны. Ты заметил? Этот игривый, но холодный тон. В конце концов, мы его даже и не знаем хорошо. — Вирджиния вдруг остановилась. — Скажи мне, мы не будем с ним встречаться в Нью-Йорке? Почему ты молчишь? Значит, ты уже пригласил его! Ты неисправим! Ты такой доверчивый человек. Не оправдывайся, я понимаю, что это одно из твоих достоинств, хотя ты и сам от этого страдаешь. Но прости меня, милый, — спохватилась она. — Я не должна была говорить с тобой так. Ты сам знаешь, как лучше. Если ты хочешь, я готова терпеть его и в Нью-Йорке.

— Но ведь мы можем уехать прямо отсюда на Саурес и будем там только вдвоем, — предложил Ральф.

— Нет, нет, — испуганно проговорила Вирджиния. После того, как она увидела мир, ей уже не хотелось забиваться в свою лесную хижину, хотя Ральф постоянно стремился туда. Он, конечно, мог бы настоять, и Вирджиния не посмела бы возразить ему, но в Нью-Йорке его ждал дядя. Он стал прибаливать и хотел, чтобы Ральф пожил какое-то время рядом с ним.

Вечером Ральф с Вирджинией были в театре. Лондонская труппа давала «Гамлета». Принца играл молодой, но уже знаменитый актер. Вирджиния плохо знала Шекспира, и ее совершенно не тронули страсти, которые когда-то происходили в датском королевстве. Однако, когда они уже ехали в санях домой, она молчала, стараясь не испортить своим высказыванием впечатления Ральфа от спектакля. Она видела, что муж погрузился в грустные размышления. В такие минуты он был ей особенно дорог.

— Уитни действительно гений, — тихо сказал Ральф, — гений ужасный: он до безумия чувствует плоть. Я не знаю более заразительного искусства, чем искусство плотское. Ты не согласна со мной?

Вирджиния не спешила с ответом, и Ральф задумчиво продолжил:

— Хотя ты не можешь этого знать, но… это правда.

51

Они еще оставались на курорте, когда Вирджиния почувствовала боли в сердце. Иногда ночью они накатывали на нее такими удушающими волнами, что она стонала во сне. Ей казалось, что ее душит какое-то ужасное чудовище, она кричала, отбивалась от него, но освобождалась из его страшных объятий только тогда, когда просыпалась, и то не окончательно. Наяву боли ощущались не так сильно, но совсем не проходили. Вирджиния снова вспомнила предостережение доктора Стинера, и, несмотря на то, что он признал свою ошибку, возобновившиеся боли вернули ей ощущение неминуемой смерти. Может быть, доктор просто не хотел ее огорчать, а то, что она до сих пор жива, — заслуга Ральфа. Его заботы просто продлили ей жизнь, вот и все. Но это вовсе не значит, что она будет жить долго. Смерть может наступить в любой момент. Вирджиния ничего не сказала Ральфу, она старалась даже не показывать ему, насколько плохо себя чувствует, но он, конечно, заметил ее состояние, и в один из солнечных морозных дней де Брикассары улетели в Нью-Йорк.

Сразу по приезде, едва они только добрались домой, Вирджинию свалил жестокий приступ. Почти неделю она находилась в полубессознательном состоянии, и врачи даже не могли точно сказать Ральфу, выживет ли его жена. Все медицинские светила перебывали в их доме, и в короткие проблески сознания Вирджиния видела склонившиеся над ней лица, слышали какой-то неясный шепот, когда они обменивались предположениями о характере ее заболевания. Иногда ей казалось, что она слышит знакомое название: «ангина пекторис в последней стадии, осложненная расширением артерии». А может быть, ей на всю жизнь врезался этот диагноз, который поставил доктор Стинер. Она знала, что умирает, и даже удивилась, когда однажды ранним утром поняла, что очнулась живой. Боли отпустили ее. Надолго ли? Теперь у нее не оставалось сомнений, что болезнь вернулась к ней и что она обречена. Кто-то сидел рядом. «Это, должно быть, Ральф», — подумалось само собой. Это имя, которое возникло в ее сознании автоматически, вызвало ощущение безопасности. Но и только. Его рука нежно гладила лоб больной. Вирджиния вяло пошевелила головой, пытаясь освободиться от этих прикосновений. Ральф подумал, что это бессознательное движение, и убрал руку. Он посидел еще немного и вышел. Вирджиния так и не открыла глаз. Она была полностью поглощена удивительным ощущением жизни, своего воскресшего существа и хотела насладиться этим в одиночестве.

Это желание одиночества, этот сверхэгоизм очень медленно покидал выздоравливающую Вирджинию. Она теперь часами оставалась в спальне, любовалась своими исхудавшими руками, исчерченными голубыми венами или длинными ногтями, которые приобрели нездоровый фиолетовый оттенок. Когда Ральф пытался заговорить с ней, она упорно молчала или делала вид, что спит. Что могли значить его заботы по сравнению с тем огромным чувством, которое она испытывала к своему живому телу? Вирджиния прислушивалась к пленительному шепоту крови, который питал ее новую чувственность. Иногда Вирджинию тревожило ее состояние, она понимала, что это ненормально, но это происходило не часто. Новые ощущения полностью завладели женщиной. Когда они особенно сильно завладевали ее существом, лицо Вирджинии приобретало выражение человека, которому открылось высшее знание. Ее стали посещать какие-то странные видения, о которых она не решилась бы рассказать никому на свете. На все свои вопросы Ральф получал лишь взгляд, полный нетерпения, томности и сильного смущения. Он как бы говорил: «Ну не мешай же мне наслаждаться! После, после спросишь, дорогой Ральф!» Она не допускала никакой близости с мужем. Стоило ей в каком-нибудь непроизвольном жесте мужа угадать хотя бы малейший признак желания, у нее тут же возникало чувство сопротивления и непреодолимой усталости. Поразительно, но в тех ужасных картинах, которые теперь не отпускали ее, никакого утомления она никогда не знала.

За эти долгие недели лицо Вирджинии изменилось, и Ральфу казалось, что болезнь как бы обнажила его, придала ему нежное, почти девическое выражение. Оно как бы дышало целомудрием, хотя внутри Вирджинии бушевали неутоленные страсти.

Постепенно здоровье возвращалось к Вирджинии, но это не принесло ей радости. По мере того как болезнь покидала ее тело, уходили нега и сладострастие, которыми она упивалась, лежа в постели. Окончательно поднявшись с постели, Вирджиния почувствовала себя кораблем, потерявшим управление. Она, словно сомнамбула, бродила из комнаты в комнату, тщетно надеясь вернуть себе прежние ощущения. Она получила письмо от матери, в котором миссис Джексон сообщала ей все городские сплетни, полагая, что ее замужней дочери теперь это будет интересно, заискивающе выражала желание видеть дочь с ее мужем у себя в гостях, расписывала, как она скучает о своих дорогих детях, и даже намекала на то, что они с кузиной Мелисандрой готовы приехать к ним повидаться.

Вирджиния небрежно отбросила письмо, желания видеть мать или кого-либо из других своих родственников у нее не было и ни разу не возникало. Теперь вся ее прежняя жизнь представлялась Вирджинии какой-то абстракцией, и даже тот счастливый год, который они с Ральфом провели в своей лесной хижине, подернулся туманной дымкой нереальности. Иногда он даже думала о Ральфе в прошедшем времени и ловила себя на этом: «Когда со мной был Ральф…» Почему был? — внушала она себе. Он есть. Вспоминая о муже, когда его не бывало рядом, Вирджиния нежно улыбалась и неизменно думала одно: «Хороший, хороший… хороший». Впрочем, скоро забывала об этих своих мыслях и всецело отдавалась во власть некоего смутного ожидания, которое начисто вымарывало образ Ральфа и уводило Вирджинию к чему-то неведомому, неясному и одновременно неотступному и неотпускающему. Женщина не понимала, что с ней происходит, единственным ее ощущением было наслаждение от того, что она жива, и, страх смерти, которая в любой момент (Вирджиния никогда не забывала об этом) могла лишить ее будущих неведомых наслаждений. «Все пройдет, — утешала она себя. — Я однажды уже собиралась умирать, и все закончилось благополучно». Но она и сама не понимала, от чего больше страдает: от того, что может в любой момент умереть, или от того, что не может реализовать свои неясные томления. А может быть, одно подстегивало другое.

52

Ральф с тревогой наблюдал за женой и не знал, как помочь ей обрести прежнее душевное равновесие. Он предлагал ей вернуться на Саурес, предлагал снова отправиться путешествовать или заняться каким-нибудь делом. Вирджиния отклоняла все его предложения, и он решил оставить все как есть, надеясь, что время ее излечит… Он жалел Вирджинию и считал ее душевное нездоровье следствием моральных травм, нанесенных ей в детстве невежественным воспитанием.

Но ее спокойствие и безразличие исчезло в одночасье, когда однажды Вирджиния неожиданно получила цветы от Кроуза. Прочитав карточку, закрепленную на букете, она оказалась в замешательстве. Что это? Почему ее имя всплыло именно тогда, когда вся она переполнена чувством неведомого ожидания? Женщина вспоминала об этом человеке с тревогой и неприязнью. Однако проснувшаяся нервозность очень хорошо соответствовала ее внутреннему состоянию и возбуждала в ней прямо-таки мазохистское удовольствие.

Между тем цветы стали приходить с редким постоянством. «Он прекрасно видел, что я ни секунды не могла его спокойно терпеть, — пыталась рассуждать Вирджиния, — я ни разу не поблагодарила его за цветы и даже Ральфа попросила не делать этого. Но он все равно продолжает присылать их…»

Она представила себе неподвижные глаза Кроуза, его шевелящиеся, но не издающие ни звука губы и содрогнулась от отвращения, которое молнией пронзило все ее естество.

Каждый день заезжала и Рэйчел. Она вбегала, даже не раздеваясь, сообщала, что у нее всего несколько минут и оставалась часами. Болтовня подруги притягивала Вирджинию, ее легкомыслие и фривольность ошеломляли ее и доставляли ей бездну удовольствия. Вместе с Рэйчел она переносилась в беззаботный мир, в котором царствовали наряды, косметика, разводы и интимные связи. Иногда, правда, Вирджинии казалось, что какая-то горькая усталость тенью ложится на лицо собеседницы и что живость ее как бы машинальна, по инерции.

Однажды после обеда, когда приятельницы вовсю предавались беззаботной болтовне, подали визитную карточку. Она задумчиво повертела ею и сказала:

— Это Кроуз…

Наступило молчание.

— Ты его не примешь! — закричала вдруг Рэйчел.

Ее резкий, решительный тон так мало напоминал тот, к которому Вирджиния успела привыкнуть. Она повиновалась Рэйчел всегда и во всем, но неожиданно для себя спросила:

— Почему же?

— Я не знаю… Только помню, что он тебе активно не нравился. И потом… я должна тебе еще столько рассказать…

Если бы не странная настойчивость подруги, Вирджиния сама бы постаралась избежать встречи с Кроузом. Однако твердость, которую проявила Рэйчел, чтобы помешать этому визиту, пробудила в ней одновременно и любопытство, и так не свойственную ей спесь.

— А почему я не могу изменить мнение о человеке? — спросила она. — Все эти цветы, которые он мне присылал, они ведь о чем-то говорят…

— А!.. Он присылал тебе цветы!..

Рэйчел вскочила, чтобы немедленно уйти, но никак не могла найти перчатки.

— Что с тобой, дорогая? — оттаяла Вирджиния, озадаченная ее замешательством. — Ты можешь сказать мне прямо? Ты ревнуешь?

— Нет… Нет… Я бы призналась тебе, и ты бы поняла… Но я боюсь, Он подтрунивает надо мной. Он смеется. Я его очень хорошо узнала. Он жуткий развратник. Может быть, даже извращенец. Он находит удовольствие только в пороке. Он сделал все, чтобы я его презирала, он слишком преуспел в этом!.. Ты — это совсем другое, противоположное: он наслаждается неприязнью, которую тебе внушает. Он культивирует ее. Будь осторожна, дорогая, он опасен!

Никакие другие слова не могли бы так повлиять на решение Вирджинии принять Кроуза сегодня же. Сейчас же!

— Погоди, ты увидишь его, — сказала она.

— Нет, только не это!

Оставшись одна, Вирджиния приказала прислуге позвать неожиданного гостя. Едва увидев ее сидящей за маленьким столиком, половину которого занимала ваза с ирисами, Кроуз улыбнулся. Эта продолжительная улыбка, подчеркнутая длительной паузой, поколебала спокойствие Вирджинии. И уж совсем неловко почувствовала она себя, когда он сел прямо против нее и решительно отодвинул цветы в сторону.

— Де Брикассара нет дома? — спросил он внезапно.

— Конечно, иначе бы вы его уже увидели.

— Я знаю: он вас никогда не покидает, я даже думаю, что когда он дома… Впрочем, не будем… Вам его не хватает?

— Очень.

— Мне тоже знакомо это ощущение, потому что это такое удовольствие — видеть его! Он красив, жизнерадостен, серьезен и предан. Должно быть, он редкий спутник на жизненном пути? Так?

Вирджиния решила не отвечать. Каждая похвала из уст этого человека звучала слишком двусмысленно.

— Благодаря подруге, которая приходит ко мне каждый день, — сказала она, — я отнюдь не скучаю.

— Миссис Стоун?

— Вы видели, как она выходила?

— Нет. Но я почувствовал запах ее духов, немножко похожих на нее, о чем-то все время умоляющих…

Смех, которым сопровождалась эта тирада, вызвал у Вирджинии нескрываемое отвращение.

— К вам на секунду вернулось прежнее выражение лица, — язвительно заметил наблюдательный Кроуз.

— Значит, я очень изменилась? — спросила женщина, почувствовав вдруг легкую дрожь.

— Я считаю, что вы где-то потеряли некую маску — лицо прелестной женщины, довольной своей судьбой.

— Благодарю за сомнительный комплимент.

— Обычно вы более откровенны по отношению к себе…

Вирджиния ждала объяснения последней фразы, но его не последовало. Мужчина замолчал. Чтобы выказать свое раздражение, она привстала и принялась перебирать цветы.

— Да вы устали сидеть! — воскликнул Кроуз. — Пожалуйста, не церемоньтесь со мной! Прилягте!

— Я уже привыкла, я вас уверяю…

— Нет, нет, де Брикассар меня не простит, ложитесь, дорогая. Я настаиваю.

Он решительно встал и отодвинул свое кресло, чтобы освободить проход. Вирджиния лихорадочно искала резкий ответ, с которым бы не затруднилась до болезни, но на ум ничего не шло. Смущенная и раздосадованная, она прямо-таки упала на диван.

— Если бы вы знали, как хороши теперь, — вновь заговорил Кроуз. — Вы должны знать, и это следует выбить на фасаде вашего дома, что вам идет душевное волнение. Вы просто созданы для этого. Люди так поверхностны. С тех пор как мы познакомились, я только и делал, что представлял вас лежащей… Как я был прав! Какая изнеженность и мягкость! Какое телесное откровение!

Продолжая монолог, он отступил в глубину комнаты, и Вирджиния потеряла его из виду. Слышен был только голос. Голос, чью силу он прекрасно знал, но обычно делал вид, что ни о чем не догадывается. Голос, которым он играл теперь. В полную и очень опасную мощь Кроуз обращал его не только к слуху женщины, но и к каждой нервной клетке. Голос этой сирены в смазливом мужском обличье растлевал, превращал Вирджинию в воск. Судорожно съежившись, она не могла найти в себе мужества, чтобы заставить его замолчать. Ослабленная усилиями, которые пыталась предпринять, плененная этими вкрадчивыми интонациями, этим речевым бельканто, она вдруг погрузилась в атмосферу сладострастия, которую испытывала в первые дни своего выздоровления.

Неожиданно на плечи Вирджинии опустились мощные руки, страстное дыхание обожгло ее губы. В одно мгновение она испытала острейшее наслаждение, которое тут же уступило место жгучему отвращению и стыду. Не помня себя, она оказалась на ногах и чувственно прошептала Кроузу прямо в лицо:

— Нет, вы не созданы для насилия…

Он долго и недоуменно смотрел на нее. Затем все понял, и Вирджиния прочитала в глазах мужчины восхищение, которое ее испугало. В эту минуту между ними не было никакого барьера. Они открылись друг другу сторонами, о которых каждый из них даже и не подозревал.

— Вы правы, — тихо и как-то погашение сказал он наконец. — Вы заслуживаете гораздо большего, чем могу дать я.

Его почтительность была такой, какой, наверное, окружают жертву, избранную Богом.

Ни один мускул не дрогнул на лице Вирджинии, когда Кроуз стремительно покинул ее дом. Она не испытывала к нему ни гнева, ни отвращения, чему нисколько не удивлялась, ибо была уверена, что никогда ему не уступит, да и он, пожалуй, больше не предпримет никаких попыток к сближению. Но, что удивительно, Вирджиния почувствовала себя его сообщницей…

«Ральф хороший, хороший, хороший…» — почему-то вспомнилось женщине и она решила рассказать обо всем мужу. Она так привыкла делиться с ним любыми переживаниями, что решение пришло как бы само собой и не потребовало от нее ни малейшего напряжения. Однако она тут же очень живо представила, как это огорчит Ральфа. Он казался ей совершенно чуждым только что пережитому.

— Ах, Ральф… Ральф… — шептала Вирджиния. Она бесконечно повторяла это им, как будто хотела сделать его осязаемым. Услышав шаги в прихожей, она и вовсе успокоилась, зная, что все произойдет помимо ее воли. Он заметит по ее лицу, что произошло что-то необычное, начнет расспрашивать, и она расскажет про негодяя Кроуза.

На этот раз Ральф обнял ее машинально, походя, и у Вирджинии возникло ощущение, что все рушится, что ее бросают на произвол судьбы. Приглядевшись к мужу, она поразилась его осунувшемуся, неподвижному, будто не ему принадлежащему лицу. В синих глазах Ральфа, как он ни старался спрятать ее, светилась печаль.

— Ты расстроен? Что произошло? — не на шутку встревожилась Вирджиния. Ральф вздрогнул, непроизвольно поднес руку к подбородку, как будто пытаясь придержать задрожавшие губы.

— Не беспокойся, — тихо, но внятно сказал он. — Это касается не тебя.

Вирджиния вздрогнула, как будто ее ударили плеткой. «Это касается не тебя!» Ральф произнес это таким тоном, как будто отстранялся от нее, не хотел больше посвящать ее в свои проблемы, а может быть, и допускать в свою жизнь. Очевидно, он устал от ее капризов, постоянного сомнамбулического состояния, безразличия.

Ральф, не глядя на жену, прошел в свой кабинет, куда доступ Вирджинии, как и в комнату Синей Бороды в их лесной хижине, был закрыт, хотя теперь она знала, чем он там занимается: сидит в кресле, размышляет или на крутящемся стуле за письменным столом пишет своим ровным аккуратным почерком.

53

Вирджиния осталась одна в гостиной, с тоской поглядывая на дверь кабинета в надежде, что Ральф выйдет и расскажет ей, что его тревожит. Только сейчас Вирджиния вспомнила, что в последнее время, даже еще до ее болезни, Ральф перестал делиться с ней своими проблемами, да и вообще ничего больше о себе не рассказывал. В их отношениях тоже очень многое изменилось: из них исчезла доверительность и простота. Иногда она отдавала себе отчет в том, что причина в ней самой, но винить себя не хотелось. «Ведь я так долго была как будто взаперти и теперь, когда увидела и узнала настоящую жизнь, конечно, должна была перемениться, — думала Вирджиния, — не могу же я в этой новой жизни оставаться тем же забитым существом, каким была когда-то в Хайворте». Вирджиния опять начала сомневаться в любви Ральфа. Очевидно, она все-таки была права: он любит ее из жалости, а ей хотелось всепоглощающей, обожающей любви, особенно сейчас, когда над ней опять нависла угроза смерти. Почему же все-таки вернулась болезнь? Неужели ей суждено умереть теперь, когда она узнала, что такое настоящая жизнь? Она ведь еще и не жила как следует, впереди так много прекрасного и неизведанного.

Неожиданно Вирджинию осенило. Очевидно, Ральф сердится на нее из-за того, что не может поехать сейчас на Саурес, но она готова поехать с ним, правда, не надолго. Может быть, там она окончательно поправится, ведь в прошлый раз именно жизнь на Сауресе помогла ей излечиться от своей болезни. Вирджиния решительно поднялась и постучала в дверь кабинета.

— Войдите, — раздался тихий голос Ральфа.

Он сидел в кресле, уставясь в окно, и, обернувшись к Вирджинии, посмотрел на нее пустым, ничего не выражающим взглядом.

— Ральф, милый, — заговорила Вирджиния, приближаясь к мужу, — скажи мне, что происходит? Ты сегодня не похож на себя. Ты сказал, что меня это не касается, но я все-таки хочу знать, что тебя тревожит. Хочу знать, что ты имел в виду, когда говорил это…

— Всего лишь то, о чем и сказал: это касается не тебя, — тихо проговорил Ральф. — Ты сейчас стала очень мнительна относительно своего здоровья и могла подумать, что мои переживания связаны с каким-то новым заключением врачей, но нет, у тебя все в порядке, очень скоро ты поправишься окончательно, врачи не обнаружили никаких симптомов, угрожающих твоей жизни.

— Может быть, тебя именно это и волнует? — неожиданно услышала Вирджиния свой голос и сразу же испугалась. Она вовсе не собиралась говорить Ральфу ничего подобного. Он не заслужил таких слов, она это прекрасно понимала, но и вернуть их уже не могла. Ральф вскинул на нее недоумевающий взгляд и с минуту пристально ее разглядывал, в то время как Вирджиния, краснея и сбиваясь, торопливо говорила:

— Прости меня, милый, я сама не знаю, что говорю… Я признательна тебе за твою заботу, за твою… любовь, и я… готова поехать с тобой на Саурес, давай поживем там, придем в себя от всех этих волнений, от всей этой суматохи…

— Теперь ты там долго не выживешь, — сухо заметил Ральф, — но дело даже не в этом. Я не могу сейчас туда поехать. Иди к себе, Вирджиния, иди к себе и успокойся. Я сам решу все свои проблемы, тебе не надо ни о чем волноваться. А сейчас я хочу остаться один.

Вирджиния не посмела спорить с мужем и тихонько прикрыла за собой дверь кабинета. Она убежала к себе в спальню, бросилась на кровать и расплакалась от обиды, нет, не на Ральфа и не на себя — на весь белый свет.

Оставшись один, Ральф поднялся с кресла и долго ходил по кабинету из угла в угол, пытаясь успокоиться. Он не обманывал Вирджинию, когда сказал ей, что его переживания вызваны не ее здоровьем. Врачи действительно сказали ему, что никакой угрозы сейчас нет, просто все осложнилось сильнейшей простудой, что и вызвало воспаление легких. Но попробуй убедить в этом Вирджинию, она вбила себе в голову, что в любой момент может умереть, и считает, что доктор Стинер тогда не ошибся, а просто не захотел говорить ей всей правды. Вирджиния настолько увлечена своим «предсмертным» состоянием, что не хочет думать ни о чем другом, но ведет она сейчас себя совсем не так, как тогда, два года назад, когда показала ему письмо от доктора Стинера и попросила жениться на ней. Он видел, что тогда на Сауресе она действительно наслаждалась жизнью и ему доставляло удовольствие смотреть на нее и, что греха таить, чувствовать себя волшебником, который способен продлевать жизнь. Ему было хорошо с ней тогда. Сначала, да, он пожалел ее, но потом по-настоящему привязался и сам переживал, думая, что ее дни сочтены. Но ведь Вирджиния была тогда другим человеком, милым, ласковым, настоящая лесная фея. «Лунный Свет», — Ральф усмехнулся, вспомнив, как он ее тогда называл. Тогда ей подходило это имя, но не сейчас… Сейчас, пожалуй, больше подходит «Пожирающий себя огонь». В последнее время Ральф уже не раз думал о том, что напрасно он отказался от предложения родственников и не посвятил свою жизнь Богу. Дяди так рассчитывали, что он продолжит их род священнослужителей. Теперь уже поздно, он потерял чистоту души и тела, зачем нужна Богу его грешная жизнь?

При воспоминании о своих родственниках Ральф нахмурился, и в его глазах опять появилось тревожное выражение. У его дяди Рональда де Брикассара случился сильнейший криз, и он вот уже несколько дней находился между жизнью и смертью. Сегодня врачи сказали, что появилась надежда на улучшение, но еще очень и очень слабая. Прилетел отец, собрались и другие родственники, и Ральф большую часть времени находился в доме дяди. Вирджиния ни о чем не знала, и он не хотел, чтобы она узнала о болезни дяди, иначе она внушит себе, что это не дядя Рональд, а она сама умирает от криза. Ральф присел на кресло и понуро опустил голову. Что ему делать? Он уже и не пишет сколько времени. Для того, чтобы писать о природе, надо жить в покое и согласии, хотя бы с самим собой. А он уже давно потерял душевное равновесие, хотя старается и не показывать этого. Он попал в ловушку, которую сам себе и поставил своим мягкосердечием и отзывчивостью на чужую боль. Ну что ж, такова, видно, его судьба, он должен нести свой крест до конца и постараться вывести Вирджинию из ее надуманного состояния опасности. Она предлагала поехать на Саурес. Может быть, так и надо сделать, но не сейчас. Надо подождать, когда поправится дядя Рональд, да и она сама должна окрепнуть после болезни. Он вспомнил, как сухо разговаривал с ней сегодня, и пожалел об этом. Она, конечно, напугана, надо снова помочь ей прийти в себя.

54

Вирджиния проснулась, едва забрезжил рассвет, и тем не менее чувствовала себя бодрой и вполне отдохнувшей. Подумывая уже было соскочить с постели, она вдруг вздрогнула, заметив рядом с собой мужа. Ральф был здесь… Впервые после болезни они провели ночь в одной постели. Как же крепко она спала! Конечно, это он защитил ее от страшных снов, кошмарных видений. Кто, кроме него, способен отвлечь ее от горечи и неприятностей? Кто, кроме него, может сделать ее счастливой? Когда Ральф прижимал Вирджинию к себе, она постоянно задавалась вопросом, не перешло ли то смутное наслаждение, которое изнуряло ее во время выздоровления, в новое чувство к мужу, какого она раньше к нему не испытывала. Вирджинии и раньше нравилась близость с Ральфом, но она вызывала в ней лишь тихое умиротворение. Во время болезни в ней проснулась жажда бурных наслаждений, всепоглощающего сексуального взрыва. В своих видениях она предавалась таким необузданным сексуальным оргиям, которые трудно было представить себе в реальности и уж тем более с Ральфом. При нем она стыдилась даже вспоминать о своих кошмарных видениях. Он был слишком чист для этого.

Предрассветная полутьма скрывала его прекрасные черты, и Вирджиния слышала лишь тихое дыхание мужа. Ральф спал спокойно, как ребенок, Вирджиния взволнованно смотрела на мужа, и два года, которые они прожили вместе, пронеслись в ее сознании, словно поток солнечного света. Только Ральф наполнял радостью ее жизнь все это время, заботясь о ней с такой теплотой и нежностью. «Получал ли он удовольствие от близости со мной?» — вдруг подумала Вирджиния. Как же раньше она не задумывалась над этим? Да, у них было особенное душевное взаимопонимание. А секс? Они никогда не занимались сексом как таковым, и их интимная жизнь была как бы продолжением душевной. Наверное, так и должно было быть, но сейчас Вирджинии казалось этого мало. Может быть, потому, что душевная связь утратилась, и она пыталась найти ей замену. «Чем женщина может удержать мужа?» — И неожиданно вспомнила она дурацкий вопрос дяди Роберта и передернулась. Она не собирается удерживать его насильно, он волен уйти от нее тогда, когда захочет, хотя Вирджиния не могла даже представить себе, что она будет делать, если это случится на самом деле, и почему-то была уверена, что этого никогда не произойдет. «Как много бед я могу натворить», — неожиданно подумала она и сама же удивилась своим мыслям. «Глупости, во всем мире для меня существует один только Ральф, и он никогда меня не оставит». Это убеждение было настолько сильным, что Вирджиния улыбнулась своим дурацким опасениям. Что бы ни случилось, Ральф никогда не будет страдать из-за нее. Какую нежность испытывала она к этому спящему ребенку-мужчине! Теперь она постарается сделать для него счастливым каждый день, каждую минуту, и так будет до конца. Вирджиния почувствовала, как внутри у нее опять все сжалось при мысли о конце, который мог наступить очень скоро, но постаралась не думать об этом. Сколько бы ни осталось ей жить, они пройдут весь путь вместе без подозрений и сомнений. Вирджиния ощущала в себе такой наплыв сил, такую бесконечную преданность, что будущее опять представилось ей легким и прекрасным. Все остальное глупости: и ее кошмарные видения, и то странное чувство, которое она испытала вчера с Кроузом. До сих пор Вирджиния жила и управляла только теми эмоциями, которые были оформлены в виде ясных и доступных истин. Уверенная в том, что она всегда может контролировать себя, женщина и не подозревала, что в ней спят силы, противиться которым она не сможет.

Стремясь поскорее поделиться с мужем переполнявшими ее чувствами, Вирджиния нежно поцеловала его в губы. Еще в полусне, притягиваемый магнитом инстинкта, Ральф обнял Вирджинию и еще несколько секунд оставался в этом таинственном сказочном забытье.

— Родная… — прошептал он.

Вирджиния зажгла лампу, стоявшую на столике рядом с кроватью. Ей захотелось видеть то блаженство, которое скрывалось за этим словом. Свет лампы, затененной шелком абажура, заполнил комнату. Ральф даже не пошевелился. Новое, неизвестное ей выражение, которое она пыталась обнаружить на его лице, исчезло вместе с темнотой. Он был таким, как всегда, нежным и искренним, и ласково смотрел на нее.

— Значит, ты уже давно проснулась. Но ведь еще так рано. Ты хорошо себя чувствуешь?

Вирджиния тихо засмеялась.

— Я хотела тебе сказать, как ты мне дорог, а еще спросить, как сделать тебя счастливым…

Она остановилась, догадавшись, что взяла слишком высокую ноту. На лице Ральфа появилось изумление.

— Прошу тебя, — проговорил он, — не занимай себя этими мыслями. Я вполне доволен жизнью с тобой.

— Во всяком случае, — продолжала Вирджиния, — я должна как можно больше знать о том, чем ты живешь…

— Не надо говорить об этом, — прервал ее Ральф, и Вирджиния сама почувствовала, как напыщенно прозвучали ее слова, ведь тогда на Сауресе у нее не было необходимости говорить ему это. Она просто жила с ним одной жизнью, и сейчас она только надеялась на деликатность Ральфа и на то, что он не будет напоминать ей об этом. Он и не напомнил. И все-таки Вирджиния испытывала неудовлетворение от своего порыва: она так хотела служить Ральфу, снова установить с ним душевный контакт, ведь он был у них, хотя она понимала, что ни ее образования, ни культуры, ни способностей не хватало, чтобы встать с ним вровень, жить одинаковыми духовными запросами.

— Что я могу сделать для тебя, любимый? — снова взволнованно прошептала она. Этот непривычный в последнее время тон Вирджинии удивил Ральфа. Он склонился над ней и посмотрел в ее глаза так, словно хотел проникнуть в ее душу. Они долго разглядывали друг друга, и каждый делал свое собственное открытие.

Вирджинию охватила дрожь. Даже не высказанный напрямую, призыв мужа, какой она увидела в его глазах, попал в точку — в плоть, которая никогда еще так не трепетала. Это походило на ощущение, какое она испытала накануне с Кроузом, только много сильней и откровенней. Ей захотелось, чтобы Ральф тут же сжал ее в своих объятиях, настоящую силу которых она до сих пор не знает. И когда он овладел ею, Вирджиния застонала от долго сдерживаемой страсти и полностью отдалась во власть мужчины. В какой-то момент она почувствовала, как сладкое содрогание охватило каждую клеточку естества мужа, и в тот же миг ее подхватила знойная волна неведомого ей до сих пор наслаждения, как будто молния пронзила ее и выплеснула наружу бушующие в ней силы. Она запустила руки в густую шевелюру мужа и счастливо, облегченно засмеялась.

Некоторое время они лежали не двигаясь. Потом Ральф почувствовал на себе руку жены и нежно сжал ее.

— Ты не хочешь после завтрака прогуляться со мной по парку? — прошептала Вирджиния.

— А ты не боишься, что устанешь?

— С этим покончено. Я совершенно здорова. Одевайся, любимый.

Когда Ральф вышел из спальни, Вирджиния вдруг вспомнила, что ничего не рассказала ему о Кроузе. «Нет, не буду его огорчать», — подумала она и, приняв такое решение, почувствовала себя свободнее. «Какая прелесть скрывать что-то от близкого человека. Пусть у меня будут свои маленькие тайны».

55

Отныне изнуряющим ночным наваждениям пришел конец. Они больше не посещали Вирджинию. Ушла и та раздвоенность, которую она испытывала во время болезни и выздоровления, когда, казалось, в ней поселилась какая-то чужая, сладострастная женщина. Та, которая получала удовольствие от оргий, разыгрываемых в воображении больной Вирджинии. Эта похотливая тень, порождение ее нездоровья, к счастью, растаяла, как только силы вернулись к ней и сознание раскрылось навстречу окружающему миру. И она все более уверенно стала занимать в нем свое место. Отдых, удовольствия, забота, любовь — все, как и раньше, было к услугам Вирджинии, и все благоприятствовало ее спокойствию. Появившийся вкус к жизни, интерес к любым ее проявлениям и деталям стимулировали воображение женщины. Она с удовольствием изучала свое новое жилище: мебель, одежда, ковры, цветы на подоконниках, другие мелочи нравились ей, и она как бы устанавливала с ними отношения. Старалась меняться и сама Вирджиния: она по-другому строила свой день, вникала во все мелочи домашнего хозяйства.

Эта более интенсивная внутренняя жизнь отразилась и на лице Вирджинии: она все больше стала напоминать ту молодую нежную женщину с озера Саурес. Уже давно Ральф не видел ее такой живой и улыбчивой, и давно уже она не проявляла к мужу столько нежности. Она не забывала своего твердого решения — служить мужу и теперь всеми силами хотела вернуть их прежние отношения. Иногда ее самоотречение даже пугало Ральфа и наводило его на мысли, что она еще не совсем здорова. И чтобы отвлечь Вирджинию от чрезмерных забот о нем, он с удовольствием поддержал возникший у нее интерес к нарядам и даже частенько сопровождал Вирджинию к портнихам, иногда, чтобы порадовать ее, а чаще всего из-за того, чтобы она не отказывалась от дорогих заказов. Впрочем, он им только мешал — жене и ее постоянной спутнице Рэйчел Стоун. Эта женщина чувствовала себя среди тканей, манекенов, продавщиц и швей как рыба в воде. Она обладала безупречным вкусом и своей энергией уничтожала бесконечную скуку примерочных и ателье. В отличие от той же Вирджинии, которая иной раз просто страдала от этих бесконечных примерок и всегда пыталась закончить их побыстрее.

56

Однажды вечером, так и не дождавшись Рэйчел, Вирджиния отправилась к портнихе одна. Вдруг, когда она уже приготовилась снимать новое платье, в ателье влетела подруга.

— Прости меня, — заворковала запыхавшаяся Рэйчел, — но если бы ты знала…

Она бегло оглядела Вирджинию, не сделала никаких замечаний и, подождав, пока уйдет портниха, продолжила почему-то шепотом:

— Я была у Джейн и узнала неслыханную вещь: Синтия, о, наша Синтия… Она регулярно посещает… публичный дом! Разумеется, подпольный…

И заметив, что Вирджиния никак не отреагировала на ее сообщение, Рэйчел продолжила:

— Ясно, ты этому не веришь. Я тоже, признаться, сначала не верила. Но потом… некоторые детали… Так что теперь можно не сомневаться. В общем, Джейн случайно подключилась к телефону, когда Синтия разговаривала с хозяйкой, содержательницей этого притона. Ты же знаешь Джейн, она хоть и болтушка, но врать не станет. И потом, это было бы преступлением… Говорю тебе, конечно, по секрету. Джейн меня так просила…

— Значит, скоро об этом узнает весь Нью-Йорк. — Казалось, Вирджиния была спокойна как никогда. — А что ты скажешь о моем платье? Я должна надеть его завтра вечером.

— Прости, дорогая. У меня не такая трезвая голова, как у тебя. Подожди… Повернись… Послушайте, мадмуазель…

И она начала свои педантичные замечания. Однако Вирджиния чувствовала, скольких усилий ей это стоило. Рэйчел задумывалась, запиналась, говорила о несущественных мелочах, в общем, процедура не поглощала ее, как прежде.

Как только примерка закончилась, Рэйчел спросила:

— Что ты сейчас делаешь?

— Возвращаюсь домой, Ральф будет сегодня вовремя.

— Тогда я тебя провожу. Мы должны еще поговорить о бедной Синтии. Иначе я тебя не понимаю…

Они сели в машину, и подруга вновь рассказала ту же самую историю.

— Но я видела ее всего два раза, не больше. И ты это прекрасно знаешь.

— Да хоть полраза. Неважно! Этот факт… Факт сам по себе… пусть даже речь идет о незнакомой… которая… которая… я не нахожу слов. Ты явно не отдаешь себе отчета, ты думаешь только о своем новом платье. Женщина нашего круга, может быть и не столь богатая, как мы, но, поверь, она такая же, как ты, как я, а ходит в дом свиданий!..

— В дом свиданий? — машинально переспросила Вирджиния.

Удивленная отстраненностью собеседницы, Рэйчел помолчала некоторое время и затем заговорила более спокойно:

— Я должна была предполагать… Ты так далека от всего этого… Ты знаешь, это даже и к лучшему…

Однако волнение не покидало ее. Рэйчел долго крепилась, но возбуждение все равно пересилило:

— Нет, милая, нужно, чтобы ты знала! Это тебе не повредит, да и невозможно жить с закрытыми глазами. Уверена, даже для мужчин некоторые подобные вещи тягостны. Подумай только, что может твориться в этих вертепах! С первым встречным: уродом, неандертальцем… Потому что он платит… А значит, может вытворять с тобой все что пожелает… Каждый день новый, и не один — пять, десять. И все уроды… Эта убогая, вся в клопах мебель… Эти пропитавшиеся потом и другим чужие постели… На одну-единственную секунду представь себе, что этим занимаешься ты, и картина становится живой и еще более отвратной…

Она говорила не переставая, но так как Вирджиния молчала, это распаляло Рэйчел и заставляло ее живописать уже не черной краской, но одной грязью. Подруга по-прежнему не открывала рта.

Если бы рано сгустившиеся сумерки вдруг рассеялись, то Рэйчел наверняка пожалела бы о своем рассказе, стоило ей только взглянуть на Вирджинию. Рядом сидела не цветущая женщина, а мумия с выражением лица агонизирующего человека, скрюченными пальцами, одеревеневшим телом и едва слышным дыханием. Вирджинии в самом деле казалось, что она умирает. Останавливалось сердце, а перед глазами мелькали жуткие картины ада: яркое пламя и тьма, а потом снова и снова, и в промежутках клубки спаривающихся обнаженных тел. Ей хотелось закрыть лицо руками, но те бессильными плетьми застыли на дрожащих коленях. Ей хотелось закричать, но язык и губы будто отнялись.

Между тем каждая фраза Рэйчел, каждая мрачная картина, которая возникала в ее буйном воображении, так или иначе проникала в мозг Вирджинии и откладывалась там на потайных полочках, становясь при этом все реальней и реальней. Куда там кошмарным видениям времен болезни…

Вирджиния не помнила, как она вышла из машины и попала в квартиру. Ощущение жизни вернулось к ней только на пороге ее спальни. Придя в себя, она случайно заглянула в зеркало и тут же отшатнулась: там была другая женщина. Она пристально глядела Вирджинии в глаза и обволакивала ее своей нематериальной плотью, стараясь проникнуть прямо в тело живой девушки. Стремясь спрятаться от наваждения, боясь этого слияния, Вирджиния отвернулась и закрыла глаза. Но неведомая сила, которой она не могла противостоять, вновь приблизила ее лицо к зеркалу и заставила смотреть. Чужое напряженное выражение, с которым, наверное, идут под нож гильотины. Эти белые как мел щеки, выпуклый лоб, запавшие, бессмысленные глаза и, наконец, чудовищно красный, напомаженный, но неживой рот. «Смотри же! — приказывал внутренний голос. — Это важно, это сейчас главное!..»

В какой-то момент Вирджиния все же не выдержала пытки собственного сознания и бросилась к выходу, чтобы поскорее покинуть это страшное место, чтобы как можно больше пространства оказалось между ней и той, что осталась в зеркале. В состоянии, близком к истерике, она дернула дверь, но та не поддалась. Вирджиния покрылась холодным потом. Кто-то закрыл ее! Кто?!

Повернув защелку, она немного успокоилась и прошептала:

— Значит, я хотела спрятаться… Это я замкнула себя… Но от кого я убегала?..

Она так и не переступила порог. Образ, который еще жил (она была в этом уверена) совсем рядом, за спиной, в зеркале, почему бы ему не появиться в другом месте?

Стараясь не глядеть в ту сторону, Вирджиния пересекла спальню и бессильно упала в кресло. Она крепко-крепко сжала горячие виски, чтобы избавиться от гула в голове. Как же холодны были ее ладони! Эта прохлада постепенно уняла горячку, и Вирджиния смогла, наконец, оценить происшедшее. Тут-то она и попыталась вспомнить, как рассталась с Рэйчел. Но тщетно: импульсивные, беспорядочные движения в памяти не задержались. Чуть погодя стерлось даже воспоминание о том кошмарном отражении, которое так напугало ее.

Вирджиния освободилась от этого хаоса с чувством невыносимого стыда. Ей казалось, что она осквернена навсегда, но в то же время она… не хотела смывать с себя эту скверну.

— Что со мной?.. Что со мной происходит?.. — беспрестанно повторяла она, бесцельно бродя по дому и восстанавливая события.

Напрасно, все напрасно: ничего не соединялось, картина пережитого разбивалась о что-то чудовищное, исходящее из таких глубин, до которых ее воля не дотягивалась.

Неожиданно оказавшись в кабинете Ральфа, Вирджиния набрала номер подруги.

— Послушай, Рэйчел, — она пыталась унять волнение, но получалось это плохо. — Милая, в машине у меня было головокружение, я даже впала в забытье. Представь себе, я даже не помню, как мы с тобой расстались.

— Как всегда. Я ничего не заметила. Расскажи подробней, что с тобой случилось.

Вирджиния с облегчением вздохнула. Значит, не выдала себя. Как же ей это удалось? Впрочем, какая разница?..

— Не молчи! — участливо продолжала Рэйчел. — Ты чувствуешь себя лучше?

— Все, к счастью, прошло, — последовало в ответ, — я даже не скажу об этом Ральфу.

— Ты должна быть осторожна. Весенние вечера опасны. Не забывай потеплее одеваться…

Рэйчел щебетала в своей привычной манере, это раздражало Вирджинию, но она не останавливала подругу. Может быть, она вернется к этой истории… «И тогда я, конечно, пойму, что явилось причиной моего состояния», — говорила себе Вирджиния.

Рэйчел еще не закончила свои рекомендации, когда в прихожей раздались шаги Ральфа. Тот же необъяснимый страх, который заставил Вирджинию запереться в своей комнате, вдруг охватил ее снова. «Если Рэйчел заговорит о Синтии, он догадается! — молнией пронеслось в голове женщины. И тут же всплыло иное: — Вот только о чем он догадается, если я сама ничего не могу понять?..» Однако трубку она все-таки бросила.

— Ты вернулась недавно, дорогая? — поинтересовался Ральф.

— Нет, нет, уже прошло, наверное, минут десять… — суетливо, как бы оправдываясь, начала Вирджиния и осеклась: она все еще была в пальто и шляпке. Но снова, торопясь и захлебываясь, заговорила: — Десять минут… Это значит… Я не знаю точно… Может быть, меньше? Я вспомнила, что забыла спросить у Рэйчел… Не знаю, что происходит с этим телефоном… Разговаривая, я не замечаю время… но не думай…

Почувствовав, что запуталась и краснеет, Вирджиния пробормотала извиняющимся тоном:

— Подожди, пойду разденусь.

Когда она вернулась, ее здравый смысл торжествовал победу над этим неизвестным врагом, который хотел отнять у нее самое сокровенное. Успокоившись, она осознала в своем поведении и речах странность близкую к помешательству. А еще мучил стыд и мнилось, что виновата не только перед Ральфом, но и перед всем миром. Откуда это ощущение вины? Эта подозрительная растерянность, замешательство? Желание просить прощения?

Вирджиния через силу поцеловала мужа. Но чувство безопасности, которое она всегда испытывала в присутствии Ральфа, сняло напряжение. Впервые за этот неприятный и сумбурный вечер, когда, казалось, все было против ее воли, она почувствовала себя прежней Вирджинией. Растерянно поглядев на мужа, она глубоко вздохнула. Это вышло настолько красноречиво, что Ральф не замедлил с вопросом:

— Тебя что-то тревожит? Какие-то недоразумения с Рэйчел?

— Нет, напротив, я очень довольна. Портниха отменно потрудилась, и теперь у меня есть платье, которому будет завидовать весь Нью-Йорк. Что если нам отметить этот маленький праздник и куда-нибудь отправиться?..

Очень скоро ей удалось уговорить Ральфа пойти в мюзик-холл, а затем в танцевальный клуб. Яркий свет, музыка, многолюдье отвлекли и развлекли женщину. Однако стоило им выйти на улицу, как знакомая уже тревога пронзила все ее тело и стеснила грудь. Шум мотора, игра света и теней внутри машины, спина шофера живо напомнили Вирджинии ее злополучное возвращение с Рэйчел, когда та рассказывала о…

Когда они уже входили в дом, Ральф заметил бледность Вирджинии.

— Теперь ты видишь, что такие вечера тебя утомляют? — мягко спросил он.

— Это не от этого… Я тебя уверяю… Я тебе все расскажу…

Сказав наконец «а», Вирджиния почувствовала избавление. В одну секунду она решила полностью довериться мужу, чтобы раз и навсегда покончить со своими страхами. У него был некоторый опыт до того, как они стали мужем и женой. Быть может, он сумеет объяснить это дьявольское наваждение, что охватило ее сегодня. Объяснить и успокоить.

Но только ли надежда на успокоение, на избавление от приступа, который вновь зарождался в ней, подтолкнули Вирджинию к такому решению? Или ее влекло что-то другое, едва заметное, но чрезвычайно тревожное и могущественное? Из-за нежелания отдавать себе в этом отчет Вирджиния заговорила тотчас же, как только захлопнулась входная дверь:

— Меня взволновала одна история, о которой по большому секрету рассказала Рэйчел. Одна из ее приятельниц, Синтия, ты ее не знаешь, часто… ходит… в публичный дом!

Ральфа удивила нервозность, с которой она буквально выпалила последние слова.

— А потом? Что было потом, Вирджиния?

— Но… нет, это все.

— И это на тебя так подействовало?! Давай-ка побыстрей присядем.

Разговор происходил в передней. Ральф отвел жену в свой кабинет, и она как подкошенная упала на диван. Легкая дрожь пробегала по всему телу женщины и отнимала у нее последние силы, но не внимание.

Что же скажет Ральф? Она наконец разобралась в себе: ею владело не столько желание успокоиться, сколько непреодолимое любопытство. Она испытывала почти физиологическую потребность, сравнимую разве что с голодом, слушать об этих страшных вещах.

— Отвечай, отвечай же! — взмолилась она со странной горячностью.

— Но, моя радость, это ведь довольно распространенный случай. Желание роскоши, не более. Эта Синтия… Ее муж, конечно, мало зарабатывает? Да? Что же ты тогда хочешь! Она мечтает одеваться, как Рэйчел, как ты. Когда-то мне попадались такие женщины… в местах, о которых идет речь.

— И часто ты там бывал?

Ральфа покоробил тон вопроса, заданного Вирджинией. Он испуганно взял ее за руку и как можно спокойней, даже со смехом, произнес:

— Нет, конечно. Вот уж никогда не думал, что ты будешь ревновать меня к прошлому. Поверь, оно бывает у всех мужчин.

— Я вовсе не ревную. Мне просто интересно узнавать о тебе что-то новое. Продолжай, пожалуйста…

— Что ты хочешь, чтобы я рассказал? — удивился Ральф. — Про этих женщин? Я имею в виду таких, как Синтия… Или как там ее?.. Они ласковые, боязливые, покорные. Вот и все, моя дорогая. Больше мне сказать нечего. Впрочем, нет, еще одно. Знаешь, из всех удовольствий эти — самые грустные…

И вновь Вирджиния не могла понять, что с ней творится. Ее будто накрыло волной неведомых прежде ощущений. Она пила их, как обычную воду, но жажда никак не проходила. И когда волна схлынула, так падает в обморок наркоман, у которого отняли наркотик в момент укола. Конечно же, от объяснений Ральфа она ждала гораздо большего. Избавление не наступило, Ральф лишил ее такой возможности. Раздражение, о котором Вирджиния даже и предположить раньше не могла, стеной поднялось против мужа и заслонило все остальное. Злость рождалась где-то на кончиках пальцев и постепенно распространялась по всему телу, не щадя ни одного нерва, ни одной клетки. Наконец она спазмом перехватила горло и вступила в голову. Почти бессознательно Вирджиния прохрипела, не узнавая своего голоса:

— Рассказывай! Ну, рассказывай же!

Но заметив, что Ральф разглядывает ее широко вытаращенными глазами, тут же закричала:

— Нет! Замолчи! Хватит!.. Ни слова… Я больше не могу… Нужно было бы запретить… Ральф, Ральф, ты ничего не знаешь!..

Крик перешел в шепот, а шепот в рыдания.

— Вирджиния! Дорогая! Моя малышка!..

Сам чуть было не заплакавший, Ральф ласкал ее лицо, волосы, плечи с все возрастающим чувством беспокойства. Вирджиния цеплялась за эти ласки, будто они могли спасти ее от кошмарных преследований. Когда она поднимала глаза, Ральф как будто видел рядом с собой невинного, но почему-то затравленного ребенка. Наконец среди невнятных жалоб и стонов он смог различить нечто связное:

— Не презирай меня, не презирай меня…

Уверенный, что Вирджиния стыдится своих слез и только, ведь она никогда не плакала, Ральф заговорил почти с благоговением:

— За это я тебя люблю еще больше, моя малышка. Сколько же в тебе чистоты, чтобы так переживать из-за этой глупейшей и пошлейшей истории!..

Вирджиния резко отстранилась. Бросила на мужа мимолетный загадочный взгляд и, наклонив голову, твердо сказала:

— Да. Ты, как всегда, прав… Пойду спать.

Когда она с трудом поднималась с дивана, Ральф сделал неуловимый жест, намереваясь помочь ей, однако почувствовал вдруг, что становится безучастным к Вирджинии. Впрочем, ее потерянность и беспомощность заставили его предложить:

— Хочешь, я проведу ночь рядом?

— Ни за что на свете! — как бы помимо воли выкрикнула Вирджиния. Ральф вздрогнул и какой уже раз за вечер изменился в лице. Он ждал продолжения, и она добавила, на удивление мягко: — Но мне бы очень хотелось, чтобы ты побыл, пока я усну…

Впервые он дежурил у постели Вирджинии с такой тяжестью на сердце. Не видя ее лица, он догадывался, что она неотрывно смотрит в его сторону. Наконец Ральф не выдержал и склонился над Вирджинией. Казалось, она не заметила его движения.

— Что с тобой, дорогая? — слишком громко спросил он.

— Я боюсь.

Ральф почувствовал, что она задрожала.

— Разве я не с тобой? Чего ты боишься? Кого?

— Если бы я могла знать!

— Ты мне доверяешь?

— Да! Да, Ральф!

— Немедленно скажи себе, что завтра все будет хорошо. Посмотри, какое звездное небо! Прикажи себе завтра пойти гулять, купаться в бассейне, играть в теннис. Закрой глаза, собери все свои силы и представь все это… Тебе уже лучше?

— Лучше, — тихо ответила Вирджиния. Она действительно подумала о теннисе, но летящий в ее сторону мяч почему-то приобретал черты холодно улыбающегося Кроуза. Задремавший на время внутренний враг вновь проснулся. Но был ли это враг?

57

Как говорят, мир тесен, и Вирджиния неоднократно встречала Кроуза после той памятной сцены — на вечеринках, в ресторанах, в театре. Правда, «узнавать» его она отныне не собиралась. И он безропотно согласился с таким положением. Но однажды — это было на теннисном корте — она все-таки подошла к нему, и Кроуз сделал вид, что не удивлен.

— Вы еще не начали игру? — негромко спросила Вирджиния.

— Нет, — ответил он, — и не начну, пока у вас не пропадет желание говорить со мной.

Сказано было так, что Вирджиния почувствовала его удовольствие от этой встречи. Они разговорились. Странная почтительность Кроуза, которую он теперь выказывал, поначалу сковывала Вирджинию. Однако вскоре она привыкла к его новой, без тени цинизма и двусмысленности, манере выражать мысли.

— Мы с Рэйчел часто вспоминаем вас, — произнесла Вирджиния и подумала при этом с безразличием и ясностью: «Он видит, что я лгу». — Как-то она рассказала мне одну новость, которая должна вас заинтересовать. Речь о ее приятельнице, которая посещает один из этих странных домов…

— Синтия? Да? Я знаю… знаю… — он не смотрел на Вирджинию и, казалось, выжидал, прежде чем продолжить. — Банальный случай. Дело, увы, в деньгах. Так что ничего для вас интересного… — В голосе Кроуза вновь стали проскальзывать сладкие интонации, так хорошо известные Вирджинии. — Пред вами женщина, имеющая, обычно, право на почитание или по меньшей мере на уважение… и от этой женщины можно потребовать удовлетворения всех желаний… желаний, как говорят, самых постыдных. Да! Обыкновенно фантазии мужчин ограниченны, но обращаться так с женщиной — это хуже, чем насилие…

Вирджиния заинтересованно вслушивалась, слегка наклонив голову и выпрямив грудь. Кроуз продолжал теперь уже безразлично и холодно:

— Я больше не хожу туда. Их странность, как вы точно заметили, мне надоела. Слишком много я их видел. И слишком многих из них любил. За тот неистребимый запах порока, которым они пропитаны… Да, миссис, не в пример лучше видно, зачем создано человеческое тело. Но главное — смиренная покорность в сладострастье. И тех, кто существует в этих домах, и тех, кто платит. Знаки внимания? Они должны быть неотличимы от профессиональных обязанностей погонщика быков… Я говорю, конечно, о скромных домах, потому что и здесь богатство портит все. О таких, как, скажем, дом 42 на Пятнадцатой стрит или 9 на Десятой… Я бы мог долго их перечислять. Но я больше не заглядываю туда. Однако, что поделаешь, люблю проходить мимо. Скромный фасад где-нибудь недалеко от Бродвея, а за ним… а за ним неизвестные обнаженные и не очень мужчины двадцать четыре часа в сутки, даже в дневное время, имеют как хотят, без всякого контроля со стороны мэрии, своих опытных наложниц. Это, знаете ли, возбуждает…

Вирджиния оставила рассуждающего Кроуза, не говоря ни слова. Они даже не обменялись взглядами.

58

С этого дня тысячи неясных, бесформенных движений и чувств, терзавших душу Вирджинии, оформились в одержимость. Кстати, она поняла это не сразу. Однако еще до того, как ее действия приобрели осмысленный характер, внутри нее уже рухнула преграда, отделявшая ее целомудренное, соответствующее нормам приличий «я» от «я» инстинктивного, потаенного, силу которого она пока что не знала и знать не могла. А иначе и быть не могло. Спровоцированные рассказом Кроуза, обе натуры Вирджинии быстро нашли общий язык, и уже через два дня она знала, что делать.

Да, всего пара дней понадобилась Вирджинии, чтобы четко осознать, чего требовал от нее этот двойник. Внешне ничего не изменилось: она ездила к портнихе, встречалась с Рэйчел, гуляла, целовала утром и вечером мужа, говорила привычные слова и улыбалась, улыбалась, улыбалась… Она вдруг стала очень улыбчивой. Но с каждым словом и жестом прежней Вирджинии в пылающее лоно Вирджинии новой словно вонзались отравленные занозы.

А еще в течение этих бесконечно длинных двух дней в голове постоянно возникала некая картина. Одна из тех, что доставляли ей блаженство во время болезни и выздоровления. Мужчина, чья отвратная рожа (иного слова Вирджиния подобрать не могла) не выражала ничего, кроме тупой и свирепой похоти, преследовал ее в каком-то грязном и вонючем квартале. Она пыталась убегать, но делала это как бы нехотя, так, чтобы самец не потерял ее из виду. Наконец она оказывалась в тупике, выбраться из которого нет никакой возможности. Прислонившись лицом к липкой от слизи стене, она, чтобы ускорить неизбежное, задирает платье и стаскивает с себя трусики. За спиной слышны приближающийся слоновий топот и явно нездоровое учащенное дыхание. Животный ужас и одновременно щемящий сладкий спазм будущего наслаждения овладевают ею. Но… ничего не происходит. Несостоявшийся насильник исчезает. Вирджиния с мучительным отчаянием бегает по безлюдным улицам, ища это грубое животное, унесшее вместе с собой самую сокровенную тайну.

Воображение прокручивало и иные — гораздо более смутные и низменные — видения, но именно эта сцена несостоявшейся плотской утехи была основной. Вокруг нее выстраивались все остальные.

Две тягучих ночи Вирджиния звала этого ублюдка, который преследовал ее, а в последний момент лишал удовольствия. Утром третьего дня, когда Ральф, как обычно, отправился по своим делам, она оделась как можно скромнее, спустилась на улицу и остановила такси.

— На Пятнадцатую улицу, пожалуйста, — сказала она водителю, — мы поедем вдоль нее очень медленно. Я, к сожалению, не помню номер дома, но надеюсь его узнать.

Машина проехала по многолюдным площадям, и, миновав парк, они оказались на небольшом перекрестке, от которого веером расходилось несколько улиц. У нее перехватило дыхание, сердце билось, казалось, в горле: они приближались.

— 15-я улица, миссис, — крикнул шофер, притормаживая.

Вирджиния повернулась к нечетным домам. Фасад, другой… а вот и этот, о котором она мечтает… Она узнала его задолго до того, как машина поравнялась с номером 9. Дом как дом, ничем не отличающийся от других. Но какой-то мужчина, оглядевшись по сторонам, проскользнул в один из его подъездов, и Вирджиния, несмотря на то, что видела только его спину, поняла: это он, тот, из видений. Крупный, в потрепанном засаленном пиджаке, этот мощный вульгарный загривок… Он пошел к ним, все позволяющим самкам… Он не мог пойти в другое место… Вирджиния готова была поклясться, что это именно так. Смутная интуиция, к которой она стала вдруг склонна, заставила ее испытать вместе с ним страх быть узнанным, с которым он юркнул в дверь, непроизвольную неловкость мельтешащих рук, нажимающих на звонок, и, конечно, сладострастие, которое тянуло его сюда.

Такси приближалось к концу короткой улочки, и шофер предупредил об этом Вирджинию. В ответ она попросила отвезти ее домой.

Навязчивая идея, грызшая ее последние несколько суток, вспыхнула с новой силой. Мужчина с 15-й улицы и тот, который жил в ее воображении, совместились. С упоением, которое заставляло трепетать сердце, она вспоминала этот слоновий силуэт, исчезнувший за дверью постыдного дома. Она представляла его низкий, заросший грязными волосами лоб, мясистые рыхлые руки, грубую одежду. Вот он, кряхтя и икая, поднимается по лестнице… звонит… Выходят женщины… Сразу несколько… На этом все обрывалось, воображение давало сбой, потому что дальше начинался исступленный бред, горячка, в которой мерещились потные голые тела, учащенное дыхание и стоны…

Некоторое время Вирджиния контролировала себя. Ей хватало этих картин и образов, но вскоре они довели ее до окончательного изнеможения. И Вирджиния твердо решила вновь увидеть этот дом, куда, быстро собравшись, отправилась пешком.

Она так и не смогла поднять глаза, чтобы прочесть вывеску, прикрепленную у входа. Зато с глубокой тревогой и смущением провела в подъезде по старым шершавым стенам, как будто хотела впитать ту грубую чувственность, которая жила в этом доме.

«Миссис Эллен — антресоль слева», «Миссис Эллен…» Прочитав табличку три раза подряд, она зажмурилась и переступила порог.

Вирджиния не помнила, как поднялась по лестнице и оказалась перед открытой дверью. В прихожей этой квартиры стояла крупная молодая блондинка. Казалось, она ждала Вирджинию:

— Что желаете, мисс?

У женщины появилось непреодолимое желание убежать отсюда, но ноги отказывались повиноваться. Услышав обращение, она глухо ответила:

— Это вы… занимаетесь…

— Я миссис Эллен.

— Тогда… я хотела бы…

Затравленным зверьком Вирджиния посмотрела на блондинку и застыла в ожидании.

— Заходите, поговорим спокойно, — пригласила та.

Она провела молодую женщину в комнату, оклеенную темными обоями, с огромной кроватью под красным покрывалом.

— Ну так что? — заговорила она приветливо. — Вы, конечно, хотели бы немного подзаработать? Я готова вам помочь. Вы очень симпатичная и привлекательная. Такие здесь нравятся. Договоримся так: половина вам, половина мне. У меня большие расходы.

Вирджиния кивнула, не в силах произнести ни слова. Эллен обняла ее.

— Я вижу, вы немножко смущены. В первый раз, правда? Не беда, вы скоро поймете, что это совсем не страшно. Сейчас еще рано, и ваши подружки еще не пришли. А то бы они вам все рассказали. Когда вы хотите начать?

— Я не знаю… может быть… — Вирджиния вдруг подумала, что больше никогда не сможет выбраться отсюда, поэтому оставшуюся часть ответа произносила, как бы моля о пощаде: — Я обязательно должна уйти в пять часов… понимаете, в пять… так нужно… Хорошо?

Когда Вирджиния шла сюда, она даже не думала, что надо обязательно указывать время прихода. Но в этот момент у нее само собой вырвалось, что она может быть здесь только до пяти, то есть в те часы, когда Ральфа обычно не бывало дома. У миссис Эллен это время не вызвало возражений, наоборот даже, она радостно воскликнула:

— Как скажете, моя малышка. С двух до пяти — это замечательное время. Только не опаздывать, иначе мы рассоримся. В пять будете свободны, обещаю… Вас ждет молодой человек, не правда ли? Или муженек?..