Раноставы

НЕУТОМИМЫЙ

Василий Кирьянович — пенсионер. Отдыхать бы да отдыхать ему на старости лет: отдых честным трудом заслужил. И совесть не замарана, как стеклышко чиста. Родному заводу отдал всю жизнь — стажу на двоих выработано. С места на место не прыгал, за толстым и жирным рублем не гнался, летунам зачастую твердил одно и то же: «Прижмите уши, не ищите, где лучше».

Государство не обидело — вырешило приличную пенсию. Можно и без пенсии прожить, всем обзавелись со старухой: современной мебелью, посудой… Да и куда с деньгами-то? Не семеро по лавкам: как есть два перста — он да она. Много ли двоим-то надо? Даже бы рубаха с перемывахой остались, и то хватило. В том-то и дело, что у Василия одних костюмов считать — не пересчитать. А у Варюхи платьев, где-то в хорошей книге вычитали, как у Елизаветы Петровны. Не в сундуках лежат, а в шифоньере. И не в одном. Станет куда собираться, по часу крутится перед трюмо. Шаль ей не шаль, платье — не платье. Примеряет да скидывает. Еле дождется старик, а то и матюком отгонит. Бывало, осердится на старухины снаряжения, выключит телевизор, падет набоковую и весь вечер слова не проронит.

Раньше старые смертыньки ждали, молили, чтобы она быстрей пришла, а теперь — вон, проклятая, сгинь, костлявая, не мешай жить! Вон жизнь доспелась какая хорошая! Вечно бы жил и не старился. Да куда от старости денешься? А заново начинать какой прок? Старость по-своему мила. Во внучатах себя и детей видишь. Как бы трижды повторяешься. Дело в другом, когда вырастут. Это и подкатило к Василию с Варварой. Девки замужем, парни женаты, внуки большие. Любуйся и радуйся жизнью детей. Живут они справно, не хуже людей, ни в чем не нуждаются. Квартиры у них государственные.

Кирьянычу предлагали тоже благоустроенную, напрочь отказался: «Не хочу воды из стены и умру от тоски без дела. А без него руки болят. В своем доме есть чем заняться. Он невелик, а лежать не велит».

Вставал Василий раным-ранехонько. Чуть замолоснит в окошках, старик на ногах. Всю домашнюю работу переделает. Страсть не любит беспорядка. Какое-нибудь да упущение все равно найдет. То дощечку покоробило — перебьет, поправит; то двери заскрипели, не закрываются — шарниры сменит, солидолом смажет. Мало ли требуется по дому! Тому, кто без дела сидеть не может, работа завсегда найдется. В цехе тоже не просидит. Но заводская работа не в счет. Это святая обязанность. В нее вкладывай все. Вынь да подай! И не просто с рук сбыть, а чтоб все радовались. И мало того — чтоб ликовали.

Дед Василий и был таким. Еще и молодежи утирал носы. Где трудно, брали его с собой. «Это как? — спрашивали. — Подскажи, дядя Вася». Он терпеливо поучал, растолковывал на своем крестьянском языке. Любили его, не обегали. Но всему, как говорится, свое время. Раз он состязался с учеником Генкой Лазаревым. И не мог за ним угнаться. Ох, и зверь на работу парень! Прямо из-под рук огонь пышет. «В кого он такой, — недоумевал старик. — Откуда набрал уменья, сноровки?»

Генка быстро освоил профессию. Глядишь на него и невольно думаешь, что парень родился и вырос у станка. Далеко пойдет. Что сделает, комар носа не подточит. Ни к чему не придерешься. Лишь руки разведешь и ахнешь. Тогда и покачал головой старик: «Устарел, устарел, Кирьяныч. Пора, робята, на пенсию. Видно, поиздержалось тело, годы не те». Не отпускали его парни, даже к начальству ходили хлопотать. Кирьяныч же слушать не захотел: «Буду по-стариковски дома ковыряться».

Тяжело он вышагивал в последний раз с завода. Казалось, кровь застудилась в груди, сердце перестало тукать. Встряхнулся — проверил, жив ли? Жив! Распрямил сутулую спину, глотнул воздух, ровно ковшиком зачерпнул, — полегчало, прямо гора с плеч! Но тут же в голову ударило, будто из тисков вытащил. В глазах маятник: туда-сюда. То откроет, то закроет свет. Остановился, померкли глазоньки.

— Кто шалит? — испугался Василий. — Неуж ослеп? Врешь, собаня! — Это он к смерти обратился и тут же взял себя в руки. В глазах просветлело. Около Февралёвских ворот опнулся: заинтересовала табличка. На ней крупно выведено: «Образцовый дом».

Хм… Чем лучше моего? Посмотрим, соседушко, кто кого перетянет. Времени у меня — куры не клюют. Отлажу дом — все позавидуют.

— Варвара! — начал он с порога. — Знаешь, чо я надумал?

— Чо?

— Давай-ко перестроим дом.

— Мало тебе на веку досталось? Уж сгорбился от работы.

— Тогда крышу заменим.

— Чем она плоха? Не протекает, и ладно.

— Не глянется.

— С нее воду не пить.

— Не баска: расплылась, как ржаной блин.

— На наш век хватит. Кому достанется, тот пусть перекрыват, облизыват.

— Умирать собирайся — рожь сей. Разве не желашь в добром дому пожить? Чем мы хуже Февралёва.

— Нашел с кем себя сравнивать. Не износился он со счетами, как ты. Все ишо молодится. Не одну бабу издержал. А ты? Тьфу!

— Сухо-то дерево дольше скрипит.

Знала Варвара мужа, не стала перечить.

На другой же день хозяин устроил помощь. Пришли сыновья, зятевья, снохи и внуки. Как муравьи закопошились вокруг дома. Мигом раскатали и собрали крышу.

— Варюха-горюха, иди-ко сюда, посмотри.

— Чо за невидаль?

— Ты с дороги глянь. Картинка!

— Поди наловчился за всю-то жизнь. А вспомнил бы, какой первый состряпал.

— Неплохой.

— Сказывай! Набекрень-косень.

— Немножко кривоватый, зато теплый.

— Моху-то немалишша втурил.

— Э-э… Вам сроду не уноровить. Разодену вот дом, будет, ей-богу, картинкой! Карниз подведу, кружева отпущу, наличники вензелями обошью, на двери голубей посажу. А на столбе, вот здесь, звезду приколочу в память брата. Из него он, родимый, ушел воевать. Заживем, как в сказке.

— Размечтался, старый пестерь.

— Без дум что за жизнь!

Неутомимо тюкал, пилил, красил, клеил и прибивал поделки Кирьяныч. Все задуманное смастерил. Глянул вокруг — чего-то не хватает. Ага, ставни пустые. Дай-ко на них ромашки прибью! Лепестки заготовил, белилами выкрасил, аккуратно сложил для подсушки на подоконник в малуху, да и загрустил. Шибко одиноко показалось, на люди потянуло.

— Пойду я, старуха, в лесхоз работенку подыщу.

— Мало ишо дома? — проворчала Варвара.

— Между делом остатки смастерю.

В лесхозе сезон начался — санитарная рубка леса, заготовка черенков, «лапки», рубка неликвида, прореживание посадок. Работа подручна, по-стариковски куда с добром! Не спеша помахивай топориком, складывай в кучи сучья, лесные отбросы и отходы.

Здесь и свела его судьба с Иваном Николаевичем, со старым закадычным дружком. Оба они из одной деревни, жили из крыльца в крыльцо. Ухаживали оба за Варварой. Когда Василий поженился на ней, Иван уехал в город. Год спустя и молодожены оставили деревню. Жить стало невыносимо: голод навалился. Решили только счастья попытать, да так и осели в Кургане.

Поначалу друзья долго не ходили друг к другу. Прошла с годами обида у Ивана, ревность стерлась у Василия. Начали встречаться. Не так часто — у каждого семья, свои дела, но сходились по праздникам. Вечера отводили то у одних, то у других. Сейчас они лицо в лицо встретились у входа на территорию лесничества.

— Что за судьба привела? — обрадовался встрече Иван.

— Тоска мучит.

— Меня она же гложет.

Приняли друзей. Ни один сезон без них не обходится. Их даже вписали в график основных рабочих. Отводили им в бору на целое лето два-три квартала. Обычно поблизости от лесничества. Иногда и подальше. Но машину они не требовали. Туда и обратно пешочком. Иногда закричат им наперебой:

— Иван Николаевич!

— Василий Кирьянович!

— Садитесь, подвезем.

— Нам скорее надо, — рассмеются друзья.

Работали мужики проворно, без отдыха, на ходу перекуривали. Лишь в полдни перекусят и опять помахивают топорами, пилят, носят чащу и складывают ворохом. Крестьянская и рабочая закалка при старости пригодилась. И бор, наверное, сказывался. Хвойный воздух — та же пища. Надышишься — остановки не знает тело. Сменную выработку давали сполна. Имена друзей занесли на Доску почета в первый же летний сезон. Доверяли им во всем. Порой на слово записывали результаты. Лишь изредка — раз в месяц — навещал их молодой техник Николай. Они у него даже фамилии не знали — первые шаги делал после техникума. Но дело понимал и в людях разбирался. К старикам относился с уважением. Сядет на поленницу к лесорубам, повыспрашивает о жизни, анекдот расскажет на стариковский лад, поднимется и пойдет замерять кубатуру.

— Сколько намерил? — ради любопытства спросят мужики.

— Сколько сказали, — ухмыльнется техник. Похвалит и уедет.

Опять его месяц нет: других дел много. Друзья один на один в лесу. Со всеми встречались лишь в дни получки. Над ними, улыбаясь, шкодничали: везде хватает языкастых.

— Куда вам деньги?

— Умрете, все останется.

— Вам какая забота? — отвечают друзья.

— Дайте взаймы, — подмигивает тракторист Пустомойных Валерка лесорубу Петруше.

— Не в отдачу, — поддерживает тот Валерку.

— Пореже пейте и свое имейте, — отрубали старики попрошаев. — На дармовщину больно падки.

Им и не жалко денег. О них ли разговор? Но на горькое зелье денег давать — душа не лежала.

Правда, и они не из святых. Всегда с получки десятку, иногда побольше на черный день припрятывали от старух. Всякое бывает, а запас карман не дерет. Вдруг неустойка какая, или навертыш в дом? Десятка и пригодится. Самим после работы с устатку не мешало выпить, старую кровь разогнать в жилах.

Однажды Иван после получки пошел узнать, чем его дружок занимается в выходные дни. Целое летечко не навещал его.

Подошел Иван к калитке и остановился. И каждый раз вот так. Почему? Долго не мог понять. Робел — и все тут. Прекрасно знает, что друг души в нем не чает, встретит с распростертыми руками. А возьмется за ручку, повернуть не может. Сегодня дошло: перед домом робеет. Не дом, а красота несказанная. Весь горит, аж глаза скрадывает. И малуха точно такая же. Как выточенная стоит, вся в «петухах». Далеко, ох, как далеко гнаться за Василием.

— Чо не проходишь? — приветливо спрашивает с крыльца хозяин.

— Боюсь испачкать, ненароком сглазить.

— Не сглазишь, проходи.

Иван поднялся на крыльцо и пошел в сени, вздыхая за спиной хозяина:

— Кажется, такие же руки. Что-нибудь да гундорю, а не получается. Видно, не мастеровой.

— Не прибедняйся.

— Чо правда, то правда, Василий. Не мастеровой я.

— Не лепечи в сенях, проходи в передний угол, где телят вяжут.

— У тебя не повяжешь. Вон красотища!

У хозяина брызнула улыбка с губ и тут же померкла.

— Неприятность какая? — забеспокоился гость.

— Сношка разгону дала.

— За што?

— За все доброе.

— Ну а все-таки?

— Решил сыну дачу сделать. Хламья много. Отбросов оказалось еще больше. Углы отпиливаешь, бревна отесываешь, подгоняешь друг к другу, пазы заново вырубаешь… Словом, одни щепки. За что ни возьмешься, то одного, то другого нет. За все лето половину сруба поставил.

— Когда успеваешь?

— После работы да в выходные.

— Хоть бы себя пожалел.

— Уноровить хотел.

— Плюнь и береги здоровье.

— Жалко. Никто сноху сегодня не ждал. Откуда-то вынырнула, накинулась на меня и Бориса: «Убирайте гнилье, не позорьтесь! Что за дача? Халупа несчастная. У людей дачи как дачи: из кирпича, липецкой кладки — сердце радуется». Постой, говорю. Сделаем, не хуже будет моего дома. «Не глядели бы мои глаза!» И убежала.

— Вот рассказываю тебе, Иван, а под рубахой мороз бегом бегает. Не знает она еще о нашей поездке в деревню. Узнает, ох уж будет визгу.

— В деревню ездил?

— Утром оттудова.

— Давно я не был на родной стороне. Поди, не на том месте стоит?

— Козловским краем к озерам повернулась.

— Как же угодило?

— Помнишь Баушиху?

— Спрашиваешь! Хресна моя.

— Ее домишко и рядом которые стояли снесли, а поскотину перепахали вплоть до Бакланова.

— У-у… — прогудел как в лесу Иван. — Не узнать теперь деревню.

— Можешь заблудиться. Домов понаставили, как в городе, школу отгрохали, вместо старого клуба Дом культуры стоит. Посмотрел я, и разожгло до печенок.

— Чо так?

— Обидно. Все выстроено, а жить некому, почти одни старики остались. Разъезжаются все, как мы с тобой, грешные. Мы хоть от голода прятались. А молодежи чо не хватает? Живой воды, и та, наверное, есть.

— Это правда… От жиру бесятся.

— Нет, Иван, тут в чем-то другом собака зарыта.

— Надо закон выпустить.

— Какой?

— Чтобы никого не выпущали из деревни, и тех, кто в городе, обратно вернули.

— Ты б поехал?

— Кому мы теперь нужны, протухшие перечники? В деревне свежо, раздолье и всего вдосталь! Пожил бы! Вот у Огафьи, моей сестры, чего нет? Пенсия хорошая, корова есть, фатеру дали новую со всеми удобствами. Даже пристройка есть. Держи скота, сколь угодно… Вот свои сараюшки и домишко отдала мне, я и ездил за ними.

— Привез?

— Не говори, — тяжело выдохнул Василий. — Только намучился. Прикинули своим умишком с Варварой и решили залётную машину нанять.

— А чо в агенстве не взял?

— Знаешь ведь какое мученье там? В одной очереди неделю простоишь.

— Не бреши. Я как-то брал. Милое дело! Деньги уплати и поезжай.

— Раз на раз не приходится. — Василий решил рассказать по порядку. — Вышли из агенства со старухой на перепутье и начали голосовать. Один и клюнул. Ненашенская была машина. Вроде, как сказал шофер, из Тюмени. Срядились до Чаши. До нее ехали, как на боку катились. После нее дорога похуже.

За Николаем Кузьмичом сбегал, пособил погрузить. Спасибо мужику. Скорехонько мы управились. Ни минутки не опнулись, тронулись в путь. Как хлестанет дождь! Ну прямо из ведра лил, не видал такого. Дорога враз осклизла. Колеса швыр-швыр, машину стянуло в канаву: ни назад, ни вперед. Говорю Варваре: «Беги в деревню за трактором». Она подол в руки и почесала. Сижу я в кабине и горюю, шофер рядом мрачнее тучи. Думает, поди: пособил же черт связаться. Думай-не думай: деньги заплачены, куда денешься. А мою душонку скребет. Вытащим машину, он свалит бревна и усвистит.

— Зачем раньше уплатил? — вставил Иван. — Был у меня случай. Вот так же, как ты, расплатился заранее. Он завез в лес и остановился. Говорит: «Машина изломалась». Я вылез из кабины, он по газам и умчался. Так нас полоротых и надо учить. Чо дальше-то?

— Может, доплатить, думаю, не виноват парень. И вытащил пятерку. У шофера лицо скисло, а губы свернуло, аж на щеку выперло. Нашарил ишо мелочи. Больше тройки, если не с пятерку. Не отказался, взял.

— Нашел дурака.

— Просиял шофер и спрашивает невпопад: «Долго будем сидеть?»

— Не знаю, отвечаю, а в голове одно: дали бы трактор и не отказался механизатор. Неуж не додумает Варвара попросить нашего Енка? Тому покажи пробку от «гамыры», на край света поедет. На мою радость за колком заурчал трактор. Вылетаю навстречу ему, а он прогрохотал мимо. Обратно лечу. Только взялся за ручку, гул донесся. Наконец, думаю, дождался. Опять не Варвара. Через два часа она приехала. Тракторист, как есть, ни уха ни рыла: в дым пьянешенек. Орет на меня: «Чо, как мертвы, едва шевелитися?» Я бы рад поскорей, да руки не гнутся — зачичевели. Едва-едва прицепил машину. Подниматься надо на грейдер, а тут болт вылетел из серьги. Зла не хватает. Хоть бы ветер стих! А то ведь прошивает насквозь… Все-таки выкарабкались. Маленько отлегло, но ишо боязно: машину, когда трос ослабнет, бросает из колеи в колею.

Тракторист пьяный-пьяный, а не дурак: знает, на чем играть. «Отцепляй», — орет. «Что ты, боговый, куда мы по грязи?» — «Дальше не велено», — заходится парень. «Почему?» — «Документов тютю». — «Поди, можно?» — «Без бумажки я — букашка».

Я скумекал, о какой бумажке толкует, и глянул на Варвару, а та ему: «Я же заплатила». — «За десятку сама вези». — «На тебе креста нет». — «Как договорились? До большака!» — «Видишь, ни пройти, ни проехать». — «Я ни при чем». — «Надо же понять». — «Уговор дороже денег». — «Пойми ты». — «Сколько еще надо?» — «Четвертную». — «Не рядись, Варвара, — говорю. — Пусть везет до асфальта».

До Чаши доехали, он опять оропанит: «Отцепляй!» Дорога еще хуже: ямы в метр, колеи, как пашня. Сядешь: не привязанный, а сутки будешь сидеть. Тут уж без разговоров отдал ему десятку. Вытащил он нас на асфальт и, довольный заработком, пожелал нам гладкой дороги. Передернуло мое нутро: «Ох и шкуродер!» — «Ты бы на его месте не так поступил», — зыкнул шофер. — «Нет уж». — «Знаю вас, скряг». Я прикусил язык: как бы этот не завыламывался. Такой же рвач. Шут с ним!

Машина летела степным ветром. Быстро промелькнули Чашинские березняки. Шило дороги пороло горизонт, из-под колес вылетала дорожная лента. Мало-помалу стихла злость. Я мысленно уже разгружал машину. Но не повезет, дак не повезет. Машина будто врезалась в стену, загрохотали бревна. Я еле оклемался, а шофер-зараза смеется: «Трухнул? Живой и радуйся. А печать до свадьбы сойдет». Я спрашиваю шофера: «Чо с машиной?» Он, как воды набрал, молчит. Потом ляпнул: «Тише едем, дальше будем». Закрыл капот и ушел. Голосует перед каждой машиной. Они мимо да мимо шуруют. Смекнула старуха, подала десятку: «Наверное, бензину нет? Двое-то быстрей изловите машину». Один остановился и зарычал: «Жить надоело?» — «Плесни бензину». — «У самого в обрез».

Сколько я простоял, не знаю. Но нашелся путевый, дал бензину и даже деньги не взял. Радехонький, подбегаю к шоферу: «Заправляй». Он больше того зарычал: «Сам знаю, не суйся». Чо за черт! Ни с какого бока не приступи. «Чо не едем?» — спрашиваю шофера. «Мотор полетел!» — взревел он. Вот что его знобило и лихорадило. Смилосердился и я: горе делю пополам. Чо делать? Как выручить шофера? Ведь ему еще от Кургана сколько ехать! Здесь-то на буксире кто-нибудь да подвезет, а там как? — «Знакомова шофера нет?» — спрашивает. «Был бы, не просил тебя». — «Будем загорать», — горько вздохнул шофер.

Отошел я от него и вдоволь поругал себя. Обзарился на дармовщинку. Хоть бы добрые были, а то ведь не бревна, а рухлядь рухлядью. «И ты тоже добра», — накинулся я на старуху. Не знаю, на ком зло сорвать. — Поедем да поедем. Ведь отнекивался — настояла. Сколь живу теперь, никогда не буду слушать». — «Кого теперь винить?» — осердилась старуха. — «Не лезь под шкуру». Я уж остыл, она не унимается. Нет-нет стихла и говорит: «Плевать на бревна, свою дачу отдадим ребятам». — «Не подумаю». — «Кто виноват, если оба растопчи».

— Не напрасно мучились, — сказал Иван. — Лес-то привезли?

— В том-то и дело, что не привезли.

— Как?

— Вот так.

— Там на кольце и стоит машина?

— Привели на буксире.

— Где она?

— В лесничестве. Сейчас я пойду.

— Идите с Варварой.

— Ухайдакалась, без ног лежит.

Василий заторопился и поковылял через улицу к лесничеству. На дворе никого не было, кроме лесхозовского шофера Юрки, который помогал ремонтировать машину.

— Где парень-то? — испугался старик.

— Сразу уехал, дядя Вася.

— Куда?

— Ничего не сказал.

— Он же и адреса не знает.

— Я думал, ты объяснил.

— Объегорил он меня.

— Никуда не денется. Может, в милицию заехал.

— Ох уж разиня. Где еще такого белый свет видывал!

Василий возвратился темней тучи. Перед собой никого не видел.

— Нашел?

Василий едва узнал Ивана с Катериной.

— Потерялся лес!

— Не суди, — всплеснула руками Катерина.

— Жулик оказался шофер.

— Был в милиции?

— Сейчас оттуда.

— Ну и чо?

— Нет его.

— Заявлено, разыщут.

— Номеров не помню.

— Как же так! — растерялась Катерина.

— Богатым не станет, — вздохнул Василий.

— Нашел — не радуйся, потерял — не тужи, — постарался увести дружка от горя Иван.

— Вот именно. Лесу бы где раздобыть.

— В лесу робишь, а горюешь.

— Неудобица, надоедать неохота.

— Завтра пойдем на работу, тебе и мне заодно выпишем.

— А тебе зачем?

— Тёсу надо.

— Куда ишо?

— Хочу разукрасить дом.

— Разделаюсь с дачей, помогу.

— Я и хотел тебя попросить.

— Таких тебе, Иван, фигур навыпиливаю, что дом за версту будет светить.