Распахни окна

Ева

Всё еще не веря, что и правда делаю это, сажусь на переднее сидение темно-зелёного Вольво. Попросила у Паши время, чтобы после занятий заехать домой и собрать вещи. Поэтому выезжаем мы сегодня поздно, в городке будем уже к ночи. Паша, поместив мою сумку в багажник, обходит машину, садится на свое водительское кресло и захлопывает дверь. В тесном пространстве сразу становится нечем дышать. У меня потеют ладошки, а когда он поворачивается и обводит меня с ног до головы взглядом янтарных глаз, сердце замирает, а потом пускается вскачь. Я нервно выдыхаю и отвожу взгляд. Это ненормально: так реагировать на мальчика, который младше тебя на десять лет, и которого ты знала ребёнком, Ева. Но сейчас он не выглядит ребёнком. Вымахал, что я едва ему макушкой до плеча достаю, с лицом этим своим по-мужски красивым, с плечами широченными, руками мускулистыми с убегающими под рукава рубашки змейками вен. А как он держит руль… Чёрт, Ева, куда тебя понесло!

Вспыхиваю в момент и судорожно сжимаю ноги вместе. Моё тело борется с моим разумом, и как же я хочу, чтобы второй проиграл.

Мы встреваем в пробку на МКАДе из таких же желающих выбраться на выходные из столицы. По радио тихо играет ненавязчивая музыка, Паша ругается себе под нос и легонько барабанит по рулю. Наблюдаю украдкой, но Паша чувствует мой взгляд, ловит мои глаза своими и улыбается. Пару раз ему кто-то названивает на телефон, он отвечает, обещает явиться завтра, ругает пробку на чём свет стоит, но не забывает улыбаться мне и перебрасываться парой нейтральных фраз. И вроде осень уже, за окном рано темнеет, ходят тучи и желтеют листья, а мне так тепло сидеть тут с ним в его машине. Так тепло, что, выбравшись наконец из пробки и оказавшись за городом, в какой-то момент я засыпаю.

Просыпаюсь от ощущения, что движение прекратилось. Сонно щурюсь и пытаюсь осмотреться. На улице уже темно, но рядом горят огни какой-то заправки, на парковке которой мы и стоим. С моей стороны подходит Паша, открывает дверь, протягивает мне один стаканчик кофе из капхолдера и небольшую шоколадку.

— Снаружи темнота, и ты так сладко спишь, Ева, что я боюсь не довезти нас домой, — зевает, прикрывшись рукой, и принимается за свой кофе.

Сажусь боком, вытянув ноги к нему на улицу, и тоже начинаю пить свой. Протягиваю Паше открытую шоколадку.

— Не, я туда столько сахара всыпал, чтобы у меня глаза повылазили, — смеётся.

— Я думала, этого эффекта ты ждал от самого кофе.

— Не помогает уже.

Выкидывает наши стаканчики в мусорный бак и снова садится за руль.

— Больше половины уже проехали, Ев, осталось недолго. Но ты все равно меня развлекай, рассказывай что-нибудь, чтобы я не уснул.

И я рассказываю. Как было мне страшно начинать в столичном ВУЗе после маленькой школы в городке, сколько съемный квартир я поменяла из-за сумасшедших хозяев и их соседей, пока не нашла ту, где сейчас живу. Как ездили с Аней на море, впервые в жизни, как наш автобус чуть не уехал без нас, пока мы стояли в очереди в придорожной забегаловке, а потом бежали за ним с пакетами с фастфудом. А потом я окунула ноги в прибывающие волны, увидела простирающуюся до самого горизонта воду и скрывающееся в ней закатное солнце, осознав, что всё это того стоило.

А Паша ведет машину, слушает и зеркалит мои эмоции: вместе со мной хмурит брови и растягивает губы в улыбке. И что-то комментирует в паузах.

И вот за окном начинают мелькать огни и родные улочки городка. Выхожу из машины в своем дворе, и взгляд сам по себе вскидывается на окна третьего этажа. В них горит свет, но меня там уже никто не ждет. Нет больше Мироновых за этими стенами и никогда не будет.

Паша аккуратно берёт меня за локоть и ведёт к соседнему дому. Я украдкой утираю глаза и осматриваюсь. Моя сумка уже вынута из багажника и зажата в его руке. А наш двор практически не изменился за эти три года. Разве что пара новых горок для малышей и эти вот чудесные качели в уголке, их я не узнаю.

К Паше подниматься аж на пятый, иду и так же, как в моём подъезде, смущаюсь от того, что он идет сзади и может беспрепятственно меня рассматривать. И не знаю, что хуже будет для меня в данной ситуации: узнать, что он смотрит, или что не смотрит? Набираюсь смелости и поворачиваю голову. И… он смотрит! Он еще как смотрит! Янтарные глаза потемнели и не выпускают из поля зрения моей фигуры. Заливаюсь краской и отворачиваюсь, считая ступени.

— Паап, смотри, кого я в гости привёз, — громко говорит Паша, пропуская меня в квартиру.

В прихожую выходит Виктор Александрович, отец Паши, высокий молодой мужчина очень приятной внешности, у нас весь двор на него слюни пускал, да и сейчас, могу поспорить, ничего не поменялось.

— Как приятно тебя снова увидеть, Ева, — и сердечно обнимает меня.

— Добрый вечер, — пищу я.

— А сына? — раздается сбоку недовольно от Паши. В его глазах я вижу… зависть? Что его отец меня обнимает, а он нет? Может ли это быть так?

Виктор Александрович смеется и обнимает сына тоже.

После быстрого чаепития на кухне решаем ложиться спать, время уже позднее, а на завтра много планов.

— Вам постелить вместе? — спрашивает Виктор Александрович.

Я мгновенно опускаю глаза в пол. Не вижу, но ощущаю, что мои щеки по цвету начинают напоминать помидор.

— Я в зале на диване посплю, пап, — отвечает Паша.

О боги, что теперь про меня подумает Пашин отец? По возрасту у нас с ним разница меньше, чем с Пашей. О чём я думала вообще, когда сюда приехала? Топит меня, топит в чёрном омуте, затягивает в водоворот какой-то поток этих мыслей. Быстро моюсь в душе, ругаю себя за то, что взяла пижаму с шортами, а не длинными штанами, мышкой пробегаю в Пашину комнату и, только закрыв дверь, выдыхаю. Обхожу комнату по кругу, любуюсь Пашиными грамотами за спортивные соревнования, хихикаю при виде его фотографии из армии, на которой его голова побрита, и, наконец, ложусь в постель. Уснуть долго не получается, несмотря на усталость, будоражат мысли, что лежу я сейчас в кровати, в которой обычно лежит он.

Утром, одевшись в удобную рабочую одежду и взяв с собой некоторый инвентарь для уборки, мы с Пашей едем на кладбище.

— Мамочка…, - срываюсь на бег, как только вижу впереди знакомый памятник, на ходу размазывая набегающие слёзы. — Как же я виновата перед тобой, что меня так долго не было…

— Не сердитесь на неё, Тамара Михайловна. Знаете же, что дочка вас очень любит, но и она трудные времена переживала, — говорит Паша, подходит ближе и… подмигивает фотографии моей матери!

И тут я замечаю, что могила не так уж и заброшена, как я себе представляла. Да, накидало опавших листьев, кое-где сухие стебли каких-то цветов, но земля вокруг выстлана плиткой с орнаментом, от чего трава практически не пробивалась, и не заросло всё вокруг.

— А это откуда? — перевожу растерянный взгляд на Пашу.

— Убирал немного, пока в армию не забрали, да и после слегка, — не смотрит на меня и бубнит под нос нехотя, явно преуменьшая свои труды, — А плитку мы маме перекладывали, попросил отца заказать чуть больше. Мне Тамара Михайловна как вторая мама была, так что это пустяки.

Порывисто обнимаю его, но отпускаю, когда ощущаю горячее прикосновение руки к своей спине. Боюсь я. Боюсь сгореть в этом огне. Но так хочу…

Берёмся за дело, быстро вдвоем сметаем листья, вырываем сорняки, срезаем сухие стебли, протираем памятник и убираем мусор.

— Зайдем и к моей маме? — спрашивает Паша и смотрит на меня с такой надеждой.

— Конечно, — шепчу в ответ.

Не смея нарушать тишину разговорами, под шелест листьев и пение птиц идём по узким тропинкам между оград в ту часть кладбища, где могилы постарше. Останавливаемся у памятника с изображением красивой молодой девушки. Земля выложена той же плиткой, что у моей мамы, вокруг низкая оградка в виде цепей, на территории есть скамейка. Состояние у могилы идеальное, в уборке она явка не нуждается.

— Ты очень на неё похож, — говорю. — Скучаешь?

— Я ведь её совсем не знал, — переводит взгляд на меня. — Так что не могу сказать, что скучаю, как ты. Но мне было грустно, когда бывал у тебя в гостях, видел вас с мамой и представлял, что так могло быть и у меня.

Мне хочется расспросить подробности, ведь всё, что я знаю, это что случилась какая-то страшная авария, но в этот момент мне кажется это настолько неуместным, что я не смею.