Распутин. Тайна его власти

Обожествлен

Вместе с «чудом Спады» — чудодейственным спасением Алексея от смерти — закончилось и изгнание Распутина. Его дочь описывает упомянутую сцену, когда Распутину в Покровское позвонила придворная дама царицы. Как всегда, когда ему звонили с просьбой об излечении, он встал на колени перед иконой божьей матери и впал в состояние, близкое к обморочному. Перед этим попросил ее вести себя тихо и не мешать ему, однако ей разрешалось оставаться в комнате и слушать его молитву: «…„Вылечи своего сына Алексея, если на то есть Твоя воля. Дай ему мою силу. Господи, чтобы она послужила его выздоровлению…“ Отец выглядел так странно, так болезненно, что я испугалась. (…) Под конец у него исчез голос, и он вынужден был прерваться.

Его лицо, белое как простыня, было искажено от напряжения, дыхание стало порывистым. Пот тек со лба по щекам. В его словно остекленевших глазах была пустота. Он упал навзничь на пол, подогнув левую ногу. Казалось, что он борется со смертью. Я подумала, что папа умирает, но заставила себя выйти из комнаты. Потом принесла отцу чай. Он все еще находился без сознания. Я опустилась на колени рядом с ним и стала молиться.

Прошла целая вечность, прежде чем он открыл глаза и улыбнулся. Он жадно пил остывший чай. Через несколько мгновений он снова пришел в себя. Однако не хотел говорить о случившемся и сказал только: „Бог даровал выздоровление“.

Спустя два года я опять видела, как он выходил из глубокого сна, похожего на смерть и едва не стоившего ему жизни. Но и на этот раз не смогла разгадать тайну. Бадмаев, тибетский собиратель трав и удивительный доктор, объяснил мне, что ламы у него на родине таким образом лечили — они забрали своим телом болезнь пациента. Их сильная конституция побеждала болезнь, что позволяло больному выздороветь. Бадмаев утверждал, что отец использовал этот метод…»

При всем уважении к отцу, даже дочь Распутина считает преклонение перед ним царицы и ее подруги Анны Вырубовой, которые видят в «Старце» олицетворение возрожденного Христа, «глупым суеверием» и находит, что сестра царицы, великая княгиня Елизавета, права, хотя она и ярая противница Распутина: «Будучи, как и ее сестра, глубоко религиозной, она все же оставалась на почве реальности. Снискавшая большую славу, Елизавета была и более любима народом. Необыкновенно милая, элегантная и культурная, она ненавидела прямолинейную отцовскую манеру говорить и его „грубые“ формы обхождения. Она постоянно его критиковала до тех пор, пока царица Александра не запретила ей появляться в доме…»

То, что у этой критики были другие причины, нежели названные выше, Мария, может быть, даже и не знает. Так, она не может понять, что отец, «который всем самоотверженно помогает», только благодаря своей «помощи», если она касается ходатайств, приводит к необозримым бедствиям. Более того, он также считает свой образ жизни абсолютно правильным и личным делом. Однако, учитывая близость Распутина к царской семье, в глазах обеспокоенных членов семьи или правительства это имеет большее значение, чем все его искусства. Что касается царя, то даже он не верит, что жизнь престолонаследника зависит только от Распутина. В это верит лишь царица. Однако государь боится постепенно отдалять Распутина от двора.

Самыми большими врагами Мария считает великую княгиню Марию Павловну, жену великого князя Владимира Александровича (его сын Кирилл стоит на следующем месте после царевича в притязании на трон, поскольку брат царя, великий князь Михаил Александрович, лишился права на престол из-за морганатической женитьбы)[50]. Поэтому из-за критического отношения к царице эту семейную ветвь можно заподозрить и в ревности. Это приписывают и свекрови Александры Федоровны, царице-матери Марии. Но это все же не имеет отношения к самой уважаемой и богатой даме русского общества княгине Юсуповой, сын которой, Феликс, женат на племяннице царя. Для всех их чудотворное искусство Распутина отходит на задний план по сравнению с дискредитацией династии, угрозу которой он представляет своими близкими отношениями с Двором.

Но никто не может навредить Распутину — он стал незаменим для императорской четы, его позиция сильнее, чем когда-либо раньше. Придворная дама Вырубова приобрела для него большую городскую квартиру. Теперь он может с гордостью переехать на новое местожительство на третьем этаже дома № 64 по Гороховой улице, где ему принадлежат пять комнат с двумя выходами. Арендную плату — от двух до трех тысяч рублей в год — берет на себя государыня, поскольку Распутин, изображая из себя неподкупного, не заинтересованного в материальных благах, человека, обычно отказывается от любых финансовых вознаграждений за свои услуги. Два сотрудника тайной полиции (охранки), назначенных лично царицей, охраняют дом Распутина.

С момента последнего, угрожающего жизни ее сына, приступа царица стала особенно проявлять свою благодарность по отношению к Распутину. Впервые Распутина приглашают на ужин во дворец, а вместе с ним и его пятнадцатилетнюю дочь Марию, которую он взял с собой в Петербург, чтобы отдать учиться в гимназию. Для девочки это большое событие, она описала его в воспоминаниях: «Тысяча вопросов пронеслось в моей голове. Что мне надеть? Что говорить? Как себя вести? Дуня[51] причесывала меня, я держалась спокойно, как лошадь, когда ее чистят скребницей. Потом пришел слуга в ливрее. Карета ждала перед домом, и мы поехали в Царское Село. Только мы прибыли на место, кучер и слуга, до того сидевшие чинно, сразу спрыгнули вниз и помогли нам выйти из кареты. Ворота главного портала дворца открылись, нас провели внутрь и помогли снять пальто. Затем паж в ливрее повел нас по коридору, покрытому паркетом из красного дерева, в гостиную.

Тут появился царь всея Руси, царица и их пятеро детей. Папа поцеловал сначала царя, потом царицу, которая для меня была самой красивой женщиной из всех, кого я когда-либо встречала. Конечно, я была потрясена присутствием таких — как мне казалось — божественных созданий. Однако позже, когда я немного освоилась и попыталась держать себя соответственно, эти люди излучали такое тепло, что я перестала напрягаться и почувствовала себя хорошо. Во время первой беседы царица притянула меня к себе и по-матерински поцеловала.

Затем меня представили Великим княжнам и царевичу, который потом танцевал вокруг папы и тянулся к нему. Вскоре у меня было такое впечатление, будто я отношусь к этой семье. Девочки потянули меня к маленькому столу с закусками, на котором громоздились красная и черная икра, крабы, анчоусы, селедка, шарики из мяса и рыбы, а также водка и вино. Великие княжны стояли по одну сторону, вежливо ожидая, пока не начнут есть их родители и гости, но Алексей с хитрой улыбкой наколол зубочисткой один мясной шарик и направил его в рот. Царь неодобрительно покачал головой и вздохнул: „Когда меня не станет, Россией будет править царь, который войдет в историю как Александр Грозный…“

Дети засыпали меня вопросами, что я делаю в свободное время, и каково мне иметь такого папу… У меня была возможность осмотреть комнату. Стены обитые розовой камчатной тканью, мебель из светлого дерева (клена, как я узнала позже), везде висят картины и фотографии, стоит маленький секретер с большим крестом на нем. Но много времени для рассматривания у меня не было. Вскоре я подружилась с наиболее близкой мне по возрасту Великой княжной, которую звали, как и меня, Мария.

Нашу беседу прервали, когда церемониймейстер объявил, что кушать подано. Мы направились в большую столовую с громадными окнами, окаймленными красными бархатными шторами с золотой каймой. Ковер был такой мягкий, что я чуть не споткнулась, когда моя нога погрузилась в него. На столе лежала красивая камчатная скатерть, сверху стояло много золотых фарфоровых тарелок с царским гербом. Приборы состояли из трех бокалов с золотыми гербами — как и все, от льняных салфеток, ножей и вилок до серебряных подносов было украшено гербом. Позади каждого из красных бархатных стульев стоял лакей в голубой бархатной ливрее и в белых перчатках. С каждой стороны прибора была хрустальная подставка, на которой располагались ножи, вилки и ложки.

Попробован немного салата, я положила вилку на тарелку, и тут же лакей, стоящий позади меня, убрал его. Царица заметила это и спросила: „Он тебе не понравился?“ — „О, нет, Ваше Величество, он очень вкусный, но официант его забрал“. — „Понимаю. Ты положила вилку на тарелку, что означает, что ты закончила есть“.

Потом она объяснила мне, как пользоваться приборами, и я смогла насладиться остальной частью прекрасною обеда. Я также узнала, что стоящий за моей спиной мужчина не официант, а слуга. Трапеза завершилась прекрасным домашним мороженым, рецепт которого я позже узнала. Речь шла об известном „мороженом а ля Романов“, которое готовилось с сахаром, яичным желтком, легким кремом, ванилью и взбитыми сливками.

Под конец мы вернулись в салон на чаи. Громадный серебряный самовар, также украшенный царским гербом, был подвезен на тележке. Заварку наливали из маленькою чайничка, стоявшего сверху — в каждую чашку несколько капель — и доливали кипяток из самовара. Так началось почитаемое всеми русскими чаепитие.

Когда мы уходили, нас поцеловал каждый член семьи. Мария обняла меня за талию и шла со мной до выхода. Слуги помогли нам подняться в экипаж, и мы поехали домой…»

Весной 1913 года праздновали трехсотлетие Дома Романовых. Первый Романов по имени Кобыла, немецко-литовского происхождения, был приглашен уже в конце XIII века на службу при Дворе Великого князя. Однако выходец из этой семьи был избран царем лишь в 1613 году.

Теперь семья с семнадцатым по счету государем этой династии совершает путешествие из Петербурга и Москвы по всем городам, сыгравшим важную роль в истории династии и России. Царица, давно воспринимавшая Распутина гораздо серьезнее, чем одаренного оратора по вопросам религии и чудотворного исцелителя, к удивлению придворного министра, распоряжается, чтобы Распутин тоже принял участие в предстоящих торжествах в Петербурге. Она считает, что это обеспечит ей защиту Бога и убережет от покушений.

Поскольку о присутствии Распутина правительству ничего не известно (здесь царица, вероятно, натолкнулась бы на сопротивление), происходит непредвиденный инцидент. Во время праздничной благодарственной молитвы в петербургском Казанском соборе приданный Думе полицейский сообщает ее председателю, Родзянко, что в первом ряду (оставленном для депутатов Думы) находится «неизвестный в крестьянской одежде, но с крестом на груди»[52]. Родзянко сразу понял, о ком идет речь. Он приближается к Распутину и спрашивает его:

— Что ты здесь делаешь?

— А тебе-то что? — самоуверенно задает Распутин встречный вопрос.

— Если будешь разговаривать со мной на «ты», я выкину тебя за бороду из церкви, — отвечает Родзянко, сверкнув глазами.

Распутин тихо опускается на колени и делает вид, что углубился в молитву. Не обращая на это внимания, Родзянко говорит:

— Если ты немедленно отсюда не исчезнешь, мои полицейские тебя выведут.

Распутин великолепно доигрывает свою роль. Глубоко вздыхая, он поднимается и на ходу бормочет:

— Господи, прости ему его грехи…

Когда императорская чета прибывает в Москву, девятилетнего царевича на руках несет коренастый казак лейб-гвардии. Алексей до сих пор не оправился от последствий полученных прошлой осенью травм и кровотечений. Народ, издавна склонный к суевериям, считает это плохим предзнаменованием.

Когда царская семья по окончании официальных праздничных мероприятий приезжает в Крым и празднует эту дату в узком семейном кругу, Алексей вновь ранится — у него открывается кровотечение, которого все так боялись. Распутина вызывают в Ялту. Между тем Алексей находится под присмотром врачей, хотя его выздоровление приписывается царицей исключительно близости Распутина и его молитвам. Не стесняясь, Распутин совершает поездки из своей гостиницы в близлежащие места, где принимает участие в попойках, а утром сотрудник безопасности, чтобы избежать скандалов, доставляет его абсолютно пьяным в гостиничный номер.

То, что Распутин заставил по-новому взглянуть на себя при Дворе и тем самым укрепил свою позицию в обществе, никак не повлияло на его личную жизнь. Напротив, будучи уверенным в высочайшем покровительстве, он беспокоится о репутации значительно меньше, чем раньше. О нем вновь стали распространяться слухи, которые находят свое отражение в заголовках зарубежных средств массовой информации и доходят до Англии и Франции, где он уже снискал себе сомнительную славу «великой машины любви».

Как же Распутин находит время для подобного рода развлечений? Ведь он очень занят… Ежедневно в его «приемной», как он называет свою прихожую, полно просителей. Дом № 64 по Гороховой улице стал известен далеко за пределами Петербурга. Каждый знает номер телефона 646-46. Из Москвы и Киева также приезжают люди по своим делам — военные, служащие и священники хотят более быстрого продвижения по службе. Купцам нужны особые разрешения, привилегии или установление контактов на высшем уровне. Женщины, опять-таки, если они приезжают как просители, ратуют за продвижение по службе мужей или просят о смягчении наказания осужденным. Евреи хотят приостановки судебного процесса, который привел некоторых из них в тюрьму, потому что они по поддельным дипломам врачей обманным путем получили право на жительство в столице. Интересно, что рабочие и крестьяне не приходят к Распутину. Они ему не верят и не разделяют мнения о его всемогуществе. Один крестьянин из охтинского уезда в Сибири сформулировал это так: «Лучше совсем умереть, чем просить Распутина о помощи!»

Наконец, малоимущие тоже просят его о пожертвованиях на медицинское обслуживание. И здесь Распутин проявляет свою щедрость.

Он может себе это позволить. Деньги текут к нему рекой. Нет почти никого, кто испрашивая у Распутина помощи, не протянул бы ему узелок с деньгами. К этому добавляются щедрые пожертвования со стороны его почитательниц, чаще всего обеспеченных женщин из зажиточных кругов, или ему лично, или для передачи нуждающимся, или на церковь. Все знают, что секретарь митрополита ходит к Распутину и возвращается от него с пожертвованиями. Однако никто не знает, достигают ли они своей цели.

Распутин не имеет понятия о размерах своего состояния. Это зависит не только от типичного для русских философского отношения к деньгам, которые они не хранят, а необдуманно распоряжаются, но и оттого, что он почти не умеет считать. Для этого у него есть «советники» — банкир Дмитрий Рубинштейн, а также ювелир и спекулянт Арон Симанович. Они управляют финансами Распутина и становятся, как искренне призналась его дочь Мария, «при этом все богаче», поскольку «отец ни разу не потребовал никаких документов или отчетов».

Среди прочего, состояние Распутина вложено в каучуковые акции, но оба коммерсанта используют дружбу с влиятельным клиентом также для собственных сделок. Во всяком случае, позже, когда дети в день смерти Распутина напрасно искали наличные деньги на расходы и позвонили двум «лучшим друзьям», то узнали, что имущество Распутина таинственным образом исчезло, и не осталось ни копейки.

Но Распутину не нужно было беспокоиться о деньгах на жизнь. Не проходит и дня, чтобы ему не приносили коробки с подарками. Они наполнены вкусными продуктами, вином, мадерой (которую Распутин особенно любит). Распутину дарят цветы, фарфор, хрусталь и даже мебель и ковры, чтобы соответствующим образом расположить его к себе, отблагодарить за оказанную помощь или просто за назидательные речи. Дамы, предпочитающие оставаться анонимными, нередко посылают ему с любовью самолично вышитые цветами шелковые рубашки и хорошее сукно на брюки и кафтаны.

Роскошную шубу, отороченную мехом бобра, и бобровую шапку Распутин получил в подарок от еврейских друзей. Это привело к тому, что вместо обычных антисемитских выпадов он вдруг становится защитником ограниченного в то время в своих правах еврейского населения. Такому повороту событий способствует и его «секретарь» Симанович, который в своих (до сих пор публикуемых) записках прославляет Распутина как адвоката российских евреев. Картина, однако, имеет с действительностью также мало общего, как и другие сообщения Симановича (который никогда не переступал порога царского дворца), будто он по ночам в пижаме играл с царем в карты и продавал ему в военные годы бриллианты.

Факт, что Распутин своими ходатайствами действительно помог многим евреям, не придерживаясь определенной концепции и не преследуя какую-то цель. Он помогает по коммерческим и дружеским причинам, потому что он действительно готов прийти им на помощь, и потому что это дает ему и другие преимущества — расширение власти и знакомство с девушками или женщинами, из просьб которых он извлекает выгоду для себя.

Для ведения домашнего хозяйства Распутин привез из Покровского Катю и Дуню (которая является и его любовницей). Последняя отвечает на телефонные звонки и зачитывает Распутину письма или телеграммы с просьбами. Кроме того, монашка Акулина Лаптинская тоже находится на службе у Распутина. Она ведет запись ежедневных событий. Вероятно, именно она с благоговением увековечила на бумаге цитаты Распутина из его назидательных, часто непонятных и отрывочных речей. Из них впоследствии возникнут те рукописи, которые в считанных экземплярах будут циркулировать как послания Святого человека.

Ответы на прошения Распутин подготавливает сам. Появляется ли проситель лично перед ним или передает о своем деле в письме или телеграмме, — Распутин берег один из своих бланков и пишет ставшие вскоре крылатыми слова «Милой, дарагой, помоги…». Так он направляет просящего о помощи к соответствующему министру или доставляет ему с посыльным записку, содержащую просьбу о вмешательстве в дело. Иногда он звонит по телефону. Те. кому звонят, реагируют по-разному: некоторые игнорируют вмешательство Распутина, кто-то подчиняется, вздыхая, поскольку не хочет навлекать на себя гнев Распутина, другие оставляют их без внимания, пока проситель не начнет поторапливать, а Распутин не направит страшные угрозы или ругательства в адрес нерадивых чиновников, чье пренебрежительное отношение к этому может повлечь за собой их дискредитацию и потерю поста. Нередко Распутин сам появляется у какого-нибудь министра, чтобы ускорить продвижение по службе важного для нею чиновника. При этом он нагло пускает в ход свои гипнотические способности. Вот как это происходит со слов Макарова: «…Я должен был его принять, хотя мне этого очень не хотелось. Он сел напротив. Я попросил доставить мне документы человека, за повышение в должности которого пришел просить Распутин. Когда принесли документы, я ненадолго углубился в чтение бумаг, после чего пришел к выводу, что никакая квалификация не оправдывает продвижение этой личности. Еще во время чтения я громко дал понять, что у него мало поводов для надежды. Когда я, наконец, взглянул на него, то увидел то, что неосознанно ощущал все это время: Распутин словно пожирал меня своими водянистыми глазами, как гипнотизер. У меня чуть не закружилась голова.

Вне себя от злости, я стукнул кулаком по столу и закричал на него: „В эти игры Вы можете играть с кем-нибудь другим, а не со мной! Выйдите вон!“ — Больше не возвращаясь к делу, я вышвырнул Распутина. И вздохнул с облегчением. Но вскоре после этого я был лишен своего поста».

Министр внутренних дел А. А. Макаров, и без того давно попавший в немилость к царице, из-за своих попыток убрать Распутина, был заменен «более нейтральным» министром — Н. А. Маклаковым.

Общество разделилось на тех, у кого столкновение с подобными действиями вызывало возмущение, и тех, кто почитал Распутина, даже нуждался в его конкретной помощи. Кроме фаворитов обоих полов, которые, на всякий случай, заручились дружбой с Распутиным, к стану почитателей, в основном, относились дамы средних и высших слоев общества, воспринимающие присутствие Распутина как источник религиозного благоговения и жизненной мудрости.

Во-первых, это соответствует духу русских традиций, когда надежное положение в обществе занимают именно люди необычные. С другой стороны, русская склонность к созданию мифов — а Распутин еще при жизни стал мифом — способствует укреплению веры в то, что от него действительно исходит особое излучение, которое признают даже его противники. И, наконец, духовный кризис, характерный для русского общества того времени, привел к тому, что многие верующие отвернулись от традиционного учения церкви и увлеклись модными направлениями мистицизма, спиритизма и сектантства. В большей степени духовную пустоту ощущают скучающие салонные дамы, нежели выходцы из низших слоев общества, которые хотя бы потому, что постоянно заняты борьбой за выживание, остаются на почве реальности, и им не свойственен религиозно-эротический фанатизм.

Отсутствие ориентиров в определенных кругах, стремящихся найти «истинную» веру, которая для русских традиционно имеет более важное значение, чем, например, для западных европейцев, создает соответствующую нишу для деятельности самозваных «старцев», особенно, если они наделены такой мощной силой внушения, как Распутин.

Вместе с новым упрочением положения Распутина, расширяется и круг его друзей. Сибиряк опять становится вхож в известнейшие салоны Петербурга, его принимают баронесса Икскюль, княгиня Шаховская, баронесса Розен. Его балуют вниманием на званых вечерах и обедах. В глазах общества он уже не только проповедник и старец, как во время вхождения в петербургские высшие круги, а «политическая» личность. Его приглашают, чтобы им похвастаться. Он — своего рода аттракцион. Вряд ли кто забудет зрелище, как Распутин, во власти музыки цыганского оркестра, подпрыгивает и, как наэлектризованный, танцует.

Каждый знает его влияние, его контакты с высокопоставленными чиновниками, в том числе некоторыми советниками самого государя, не считая тех, кто и без того обязан Распутину своей карьерой. Так, он общается с графом Мещерским, крайне консервативным публицистом, который таким образом получает благосклонность и денежную помощь царя. Он поддерживает отношения с обер-прокурором Синода Саблером, его заместителем Даманским, с новым министром внутренних дел Маклаковым, министрами финансов Барком, Саблиным, производителем оружия Путиловым, финансовым маклером Манусом и другими.

Обычно Распутин выступает перед ними со своими глубокими познаниями мудрости жизни, сопровождающимися цитатами из Священного писания, которые якобы являются подтверждением его речей. Снова и снова перед дамами он переходит к разговору об эротике под мистически-религиозным прикрытием: «Только в раскаянии наше спасение. Это означает, что мы должны грешить, чтобы создать повод для раскаяния. Следовательно, мы должны ему отдаться, если Бог нам посылает испытание, чтобы создать почву для необходимого условия для плодотворного раскаяния. Впрочем, не было ли это первым словом жизни и правды, которое Христос сказал людям? „Раскайтесь!“, — звучал его призыв. Но как нужно каяться, если до этого не согрешил…»

«Его незатейливые проповеди, — свидетельствует французский посол в Петербурге, Морис Палеолог, меткий наблюдатель событий в столице, — просто набухают от хитрых словосочетаний об очищающем от грехов действии слез и всепрощающей силе растерзанной души. Один из самых предпочитаемых им аргументов, которым он лучше всего пользуется в общении с женской клиентурой, можно обобщить таким образом: „Чаще всего — это не отвращение перед грехом, которое мешает нам отдаться искушению — так как, если бы грех сам внушал нам отвращение, нас ничто не приводило бы к греху. Стали ли бы мы когда-нибудь есть то, что нам противно? Нет. Что нас удерживает и отпугивает, так это опыт, который причиняет покаяние гордости. Полное покаяние, в котором мы чувствуем себя глубоко подавленными, требует абсолютной покорности. Но мы не хотим быть покорными — даже перед Богом. В этом тайна нашей борьбы с искушением. И если мы будем в долине Иосафата, Он напомнит нам обо всех случаях, при которых мы могли достичь нашего Спасения, и которые мы отвергли…“

В одиннадцатом веке подобные софизмы уже проповедовались фригийской сектой. Еретик Монтанус имел обыкновение доказывать их с радостью своим прекрасным последовательницам в Лаодикии и достиг тех же результатов, что и Распутин…»

Под конец Палеолог резюмирует то. что делает задатки Распутина такими фатальными: «Если бы деятельность старца ограничивалась сферой его наслаждений и мистицизма, он был бы, для меня во всяком случае, более или менее интересным с психологической точки зрения объектом для изучения. Однако обстоятельства превратили этого необразованного крестьянина в политический инструмент. Вокруг него сгруппировалась клиентура влиятельных лиц, которые связали свою судьбу с его…»

Распутин, знай он об этом, вряд ли стал беспокоиться. Он наслаждается жизнью, властью, удобствами, с этим связанными и преданностью почитательниц, которые с энтузиазмом собирались на его воскресные чаепития. Те же, что не входят в этот, явно околдованный им, круг самых преданных почитательниц, и скорее, случайно оказались за одним столом с Распутиным, могут рассказать об этом с позиции стороннего наблюдателя.

«Меня пригласила к Распутину на чай одна знакомая, которая рассказала ему обо мне, — откровенничает пожелавшая оставаться анонимной дама[53] (о ней известно только, что она — певица). — Я любопытная, и знала, что все разговоры Распутина, которые производили большое впечатление на его поклонниц, на меня не окажут никакого влияния.

Я ожидала увидеть квартиру, обставленную, как в княжеском доме. Но дом, куда я вошла, был скромный, хотя и большой, обстановка которого безвкусная и неуютная. Через гостиную, где только и стояли стол, несколько разных стульев и мягкое кожаное кресло, меня провели в столовую. Эта комната казалась вообще бедной. В середине комнаты стоял длинный узкий стол. Позже я узнала, что эта бедноватая обстановка соответствовала особой тактике Распутина. К началу сезона в ней все было, как будто вычищено, а потом собиралось все самое разное, что ему дарили его почитательницы — стулья, диваны, ковры, иконы, императорская посуда с монограммой. Всем этим вскоре была переполнена знаменитая квартира на Гороховой улице — до тех пор, пока добро не отправлялось на лето в Покровское. А осенью комедия повторялась.

За столом в малиновой рубахе сидел Распутин, каждому слову которого с жадностью внимали собравшиеся почитательницы. Ближе всех к нему в кресле сидела Анна Вырубова, и с первого взгляда было ясно, что она почетная гостья. Анна хотела выглядеть в кругу других особенно скромной, что подчеркивалось ее более чем скромной одеждой. Однако по ее взгляду и очертаниям губ чувствовалось, что она сознает свою власть. Как же могло быть иначе — ведь речь шла о самой близкой и единственной подруге и советчице царицы. Остальные смотрели на нее не без зависти, искали ее взгляда и говорили только то, что ей должно понравиться. Практически, она была центром внимания, а Распутин якобы ее дополнением. Когда внимание уделялось ему, то это делалось с особым акцентом на то, чтобы это обязательно заметила и она.

Кроме его секретарш, здесь сидели девушки и женщины с хорошими именами, пожилые дамы в роскошных нарядах и украшениях (Распутин любил роскошь и дорогой внешний вид), также совсем юные, простые девочки, аккуратно ухоженные и скромные, которых привели матери на „богослужение“. Из их карманчиков незаметно вынимались прошения по высочайшему адресу и опускались в широкие карманы Распутина. Распутин позволял это делать — главное, это приносило ему прибыль.

Мужчин почти не было. Служащий Синода, владелец ресторана- варьете Роде (в честь него была названа „Вилла Роде“), которому Распутин обещал побеспокоиться об ордене, Манасевич-Мануйлов, с замашками министра (действительно, он был принят на службу одним министром). Здесь же находился секретарь митрополита петербургского. Осипенко, с видом заговорщика, и несколько банкиров, которые выглядели безучастно, будто сами не знали, для чего они здесь. Ясно было только, что не из-за красивых глаз Распутина (…)

„Белик!“[54] — воскликнул Распутин, увидев меня, вскочил и протянул мне руку для поцелуя[55]. Рука была жирная от еды — я думаю, это остатки рыбного блюда. У меня не было настроения целовать эту руку, и он тяжело опустил ее на мое плечо, где оставил грязные жирные пятна. Я стояла еще некоторое время пораженная, когда Распутин попросил одну даму, которая, вероятно, заснула, уступить мне место рядом с ним. Когда остальные увидели это предупредительное отношение ко мне „дорогого Отца“, они все мне улыбнулись и старались быть любезными со мной. Вздохнув, Распутин обратился к своей именитой соседке Вырубовой и прошептал: „Она умная и хорошая…“

А все, кто услышал голос своего учителя, направили на меня удивленные взгляды и повторили с благоговением и с признанием: „умная и хорошая…“

Потом принесли кушанья и напитки. Прежде чем можно было дотронуться до чашек, наполненных чаем, и тарелок с угощениями, Распутин должен был благословить их. И под конец все протянули ему свои чашки и тарелки: „Благослови это, Отец“.

Казалось, что Распутин неохотно выполнял свою „святую“ обязанность. Он залез грязными лапами в протянутую ему почитательницей серебряную сахарницу, вынул два куска сахара и бросил их в поднесенную ему чашку. В следующие чашки он порой даже, не контролируя свои движения, окунал пальцы в чай (…).

То же самое повторялось с солеными огурцами, которые ему протягивали для благословения: „Батюшка, благослови!“

Вскоре Вырубова поднялась и покинула общество, милостиво принимая поклоны.

С ее уходом исчезла и напряженная атмосфера. Все вдруг почувствовали себя облегченно и свободно. Прежде всего сам Распутин.

Все устремились к нему, целовали ему руки, плечи, подол длинной рубахи, спину. Кто-то шептал ему нежно на ухо, кто-то собирал крошки с его бороды, другие ели и пили то, что старец оставил в своей посуде, в упоении с закрытыми глазами…

Я встала и хотела уйти. Распутин вскочил.

„Иди сюда, нам еще надо поговорить“, — произнес он и потянул меня за руку через столовую.

„Счастливая, счастливая“, — шептали женщины. Я чувствовала, что все на меня смотрят, и услышала шиканье: „Почему не я? Почему не я? Как долго он меня уже не брал…“

Распутин привел меня в узкую маленькую комнату, сверху донизу грязную. На дорогом письменном столе стояли хрустальная чернильница и испачканная чернилами бутылочка, из которой торчала ручка. На поверхности стола растекалось огромное пятно. Здесь громоздилась стопка бумаг с невероятными иероглифами Распутина, с помощью которых можно было открыть запертые для других двери. Один диван и два стула — вот все, что здесь было. Диван выглядел еще новым, а кожа на нем не изношенной, но в середине он был уже вытерт и продавлен. От всех этих впечатлений и от самого Распутина мне стало нехорошо.

Он закрыл дверь и подошел ко мне как хищник, протягивая ко мне руки. Его глаза горели уже не так вдохновенно, а были скорее жадными. Он приблизился ко мне с улыбкой, наполовину безумной, наполовину услужливой — животное, охваченное необузданной страстью, привыкший к тому, что может удовлетворить ее без препятствий.

„Моя дорогая, моя радость“, — шептал он, почти в полубессознательном состоянии. Я нисколько не волновалась, вскоре меня даже покинуло бывшее поначалу отвращение. Стоя спиной к столу, я опиралась о него обеими руками и была совершенно холодна. Я смотрела на него серьезно. Даже, когда он вплотную приблизился ко мне и обнял меня, я не сопротивлялась — любое сопротивление привело бы к борьбе. Он бы рассердился, это мне стало ясно, а его превосходство убило бы меня. Однако он чувствовал презрение с моей стороны, как его чувствует в такой момент даже самый примитивный мужчина. Как ужасно было для него осознавать, что он был ничтожеством для женщины, которую так желал!

Не спуская серьезного взгляда с Распутина, я собрала всю свою силу воли. Он приблизил свое лицо к моему, и я услышала его тяжелое дыхание…Здесь мое непоколебимое спокойствие закончилось. Он был слишком отталкивающим и слишком противным. Невольно я закрыла лицо носовым платком и резко отвернулась.

„Вот ты какая, оказывается, подлая, — прошипел „старец“ сквозь темные гнилые зубы. — Ты боишься меня? Я тебе не нравлюсь? Другие приползают на коленях. Я тебе покажу, уж я тебя согну!“

Он шипел, фыркал и слюна разбрызгивалась из его рта. Он проклинал меня. На короткое время я закрыла глаза. Когда я их открыла, Распутин сидел на диване. Оттуда он еще раз подполз ко мне на четвереньках, схватился за подол моей нижней юбки, рванул ее зубами, как рассвирепевшая собака, не обращая внимания на то, что я вскрикнула, встал и вывел меня. Я уходила, но через полуоткрытую дверь увидела, как в столовой он схватил какую-то женщину — она была полновата, насколько я могла разглядеть, и потащил ее в ту же комнату, откуда я только что вышла…»

Каждый, кто хотя бы раз видел Распутина танцующим, не забудет его темперамент. Едва услышав цыганские мотивы, будоражащие его кровь, он моментально поддавался им. В это время на всех вечеринках было принято создавать определенное настроение с помощью цыганской музыки. Также и в ресторанах и ночных заведениях цыганские ансамбли своим задором создают атмосферу, которая располагает гостей к веселью (сопровождаясь потреблением вина и шампанского). Не случайно герой пьесы Льва Толстого «Живой труп» — аристократ, разбитый несчастной семейной жизнью, каждый вечер «ходил к цыганам, чтобы забыться…»

Вечер у княгини Шаповальниковой. Она собрала небольшую, но высококлассную компанию. Ей руководит Распутин. Он — в центре внимания.

В комнату входит небольшой цыганский хор. Распутин приветствует каждую из певиц — красивую или нет — целует их и с любовью гладит по щекам. Они благодарят за хорошо оплаченное выступление, которое устраивается обычно для Распутина, окружают его и кокетничают с ним. незаметно вытирая щеки, влажные от поцелуев.

Выступление начинается с грустной песни. Распутин встает прямо перед артистами и правой рукой делает дирижирующие жесты.

Но вскоре музыка становится более ритмичной. Распутин с криком прыгает в середину комнаты. Он грациозно движется в ритме танца, время от времени отбивая такт каблуками своих мягких кожаных сапог. Затаив дыхание, гости наблюдают за картиной, какую с чарующим самозабвением представил им неторопливый по своей натуре мужик. Им кажется, что перед ними не просто танцующий, а человек, давший волю своим страстям в ритуальном экстазе. «Нет сомнения, это „хлыст“», — перешептываются они между собой. Чем более безудержным становится танец Распутина, тем более зажигательны подаваемые им команды для музыкантов. Вскоре у них пропадают голоса, и их благозвучие сменяется хриплым шипением. «Дальше, дальше!» — командует неутомимый танцор обессилевшим певцам, которых давно заглушают металлические удары балалайки и других инструментов.

А потом Распутин снова становится поучающим старцем, который с самоуверенностью неоспоримого авторитета делится своими «глубокими познаниями», стараясь, прежде всего, произвести впечатление на тех, кто его еще не знает. У Распутина это свойство и склонность к распущенности плавно переходят друг в друга.

Вот что рассказывает об этом Е. Ф. Джанумова. Она специально приехала из Москвы не для того, чтобы слушать нравоучения, а с целью добиться помощи для родственников, которых из-за их немецкого происхождения должны были сослать в Сибирь, поскольку шла война с Германией. Одна петербургская подруга пригласила Джанумову на обед, куда был приглашен и Распутин, чтобы она смогла с ним познакомиться.

«Когда я пришла, все уже сидели за празднично накрытым столом. Я сразу узнала Распутина, хотя никогда раньше не видела его. На нем была белая рубаха навыпуск. Темная борода, вытянутое лицо с глубоко посаженными глазами, которые просверливали собеседника так, будто желая изучить его до самой глубины. Сначала он серьезно рассматривал меня, затем вдруг потянулся к бокалу красного вина и сказал мне: „Пей!“

Я уже заметила, что он со всеми на „ты“, но все-таки находила это странным. А дальше произошло нечто еще более неожиданное: „Возьми карандаш и пиши“, — ни с того, ни с сего приказал он мне. Очевидно, он привык командовать другими. Множество рук протянулись ко мне — одни с бумагой, другие с карандашами. Не понимая, что сие означает, я механически все взяла в руки и последовала его приказу „Пиши!“: „Радуйся в простоте — солнце не светит измученным страданием и злом. Прости, Господи, я грешна, я земная, и моя любовь земная. Господи, сотвори чудо, дай нам мир. Мы твои. Велика твоя любовь к нам, не сердись на нас. Пошли моей душе мир и радость счастливой любви. Спаси меня и помоги мне. Господи“.

Все с благоговением слушали, пока он диктовал. Потом одна старая дама прошептала мне: „Вы счастливая, он сразу в Вас влюбился…“

После трапезы все перешли в салон, расположенный рядом. Вдруг Распутин крикнул: „Играть! По улице Мостовой!“ Одна из дам села за рояль и начала играть. Он встал, сначала отстучал такт ногой и сразу оказался захваченным музыкой. Как окрыленный, он скользил по комнате, приближался к какой-нибудь даме, на лету вытягивал ее из группы, чтобы закружиться с ней в танце. Но никто не удивлялся, словно для этого времени дня это самое естественное в мире явление.

„Довольно! — закончил он вдруг и обратился ко мне. — А ты — ты пришла по делу, моя дорогая? Тогда нам нужно, наверное, об этом поговорить, иди сюда!“ Он повел меня за руку в другую комнату. Я все объяснила. „Трудное дело, — произнес он задумчиво. — Сейчас с немцами нельзя шутить. Но я поговорю с ней (царицей) (он произнес эти слова с особым ударением). Ты должна снова приехать ко мне в Питер[56]…“

Еще долго по пути домой я не могла отделаться от мелодии „По улице Мостовой“, и снова и снова слышала слова Распутина: „Подумай о том, если ты ко мне не придешь, то ничего и не будет…“».

Очевидно, у Джанумовой не было большой потребности идти к Распутину. Поможет ли это ей вообще? На это, во всяком случае, она не может положиться. Но ее решение было предопределено. Уже на следующее утро у нее в номере зазвонил телефон. Это Распутин. «Франтик, — мурлычет он нежно по телефону, своеобразно переиначивая ее отчество Францевна, чтобы преодолеть некоторые провалы в памяти по части слишком большого количества имен, — Франтик, ты ведь придешь? Я жду тебя сегодня в шесть часов».

Однако Джанумова не хочет идти к нему одна и берет с собой знакомую, которая привела ее к нему. К ним присоединяется сосед — он понял, что женщины идут к Распутину, и хочет сопровождать их в качестве «дяди». Во время этой и последующих встреч Распутин изображает из себя страдающего влюбленного, безнадежно введя в заблуждение общество вокруг «Отца», обожествленного до уровня Святого.

Распутин рассержен. Он разочарован, что «Франтик» пришла не одна. Но когда узнает, что возле дома ее «родственник» тоже ждет разрешения войти, теряет самообладание. «Вон! Ах, вот ты какая! Приходишь ко мне со своим другом! Ты еще позволяешь ей шляться сюда с ястребами[57]?!» — обращается он с упреком к их общей знакомой. И грубо выпроваживает посетительниц.

Обе застыли в ужасе от его поведения. Джанумова вспоминает: «Я думаю, он даже не осознавал, как обидел нас своим поведением. В нем было что-то архаическое, чуждое нашему пониманию, что невозможно было даже рассердиться. Хитрым, коварным и одновременно необузданным был этот человек, которому, казалось, чуждо управление собственными страстями…»

Распутин снова звонит. Он опять приглашает Джанумову, после того, как ее знакомая рассказала ему об истинном состоянии вещей — о том, что мужчина, ставший камнем преткновения, пришел с ними из любопытства. На сей раз, Распутин разрешил ему войти, «чтобы увидеть того, из-за кого мы не могли договориться…» Кроме него зашли и другие люди, молодые мужчины. К этому Распутин совсем не был готов. Если его интересует женщина — как это было, очевидно, в случае с Джанумовой, он инстинктивно противится присутствию других мужчин.

«Распутин сидел за столом с кислой миной. Он молчал и недружелюбно смотрел на гостей. Потом подозвал Марию и упрекнул ее за то, что она привела с собой других мужчин. „Они все только пялят глаза на Франтика, — пожаловался он. — Я хочу, чтобы она была только со мной и больше ни с кем“…»

То, что Распутину и в этот раз не удалось насладиться присутствием «Франтика» так, как ему хотелось, доставляет ему неприятности. И на этот раз он решает продемонстрировать Джанумовой, каким уважением пользуется у других женщин, для чего приглашает ее на одну из пирушек.

«В столовой собралось уже много народу, когда я вошла — исключительно женщины. Я была удивлена тем, что увидела. Дорогой шелк рядом с благородным сукном, соболем и шиншиллой; блеск чистейших бриллиантов, а рядом с этим скромное платье старой женщины и ослепительно белый платок сестры милосердия. Распутин взял меня за руку и объявил всем: „Это моя любимая московская Франтик“. Все поклонились мне с признательностью. За ним повсюду кто-нибудь следовал, помогая при каждом его движении. Когда я протянула руку к сахарнице, „Акилина“, как называли покорно служащую Распутину монашку Акулину Лаптинскую, взяла мой стакан и протянула его Распутину: „Благослови, отец“. Он залез пальцами в сахарницу и бросил вынутый оттуда кусок сахара в мой стакан с чаем. „Акилина“ прокомментировала: „Так Богу угодно, когда Отец сам своими пальцами опускает кусок в стакан…“

Еще мое внимание привлекла маленькая девочка, в выразительных глазах которой можно было прочитать обожание Распутина и полную преданность ему. „Это Муня (Мария Головина), родственница Аннушки (придворной дамы Анны Вырубовой) — племянницы придворной дамы двух цариц — его любимица…“ — шепнул мне кто-то. Рядом сидела ее мама.

„Иди сюда, Дуняша, садись к нам“, — позвал тем временем Распутин экономку, о которой говорили, будто она родственница и могла бы многое рассказать[58]. Пожилая дама в бархатном платье с соболиной накидкой уступила ей свое место, поднялась и пошла на кухню помыть посуду. Я больше ничему не удивлялась. Тем временем позвонили в дверь.

Муня вскочила, открыла дверь и как служанка взяла у вошедшей пальто. Это была элегантно одетая дама, которая легкими шагами впорхнула в комнату. Все на ней блестело и сверкало — от драгоценных камней, которые ее украшали, до золотой отделки на ее ремешке; в ее глазах был одухотворенный блеск. Проходя мимо, она бросила свои элегантные бархатные перчатки, распространяя тонкий аромат духов.

Она направлялась прямо к Распутину и стремительно кинулась к нему на шею. Он с чувством поцеловал ее. „Отец, Отец[59]. — начала она с милой улыбкой, — я сделала, как ты мне приказал — и все было так, как ты сказал. Моя тоска прошла, будто ее никогда не было. Ты сказал, что я должна другими глазами посмотреть на мир — и сейчас у меня так радостно на душе… — ее охватил экстаз. — Знаешь, Отец, я наслаждаюсь теперь всем и вижу голубое небо и солнце и слышу щебетание птиц. Как хорошо. Отец, как хорошо!“ „Вот видишь, я же тебе говорил, нужно только верить мне. Нужно только следовать мне, и все будет хорошо…“, — самодовольно покачал головой Распутин. Та, с кем он говорил, смеялась и целовала ему руку. Мне показалось, что она находится вообще в каком-то другом мире. Позже я узнала, что это дочь одного из великих князей.

Снова и снова поднимались женщины, чтобы поцеловать руку Распутину. „Ты видишь, Франтик, — обратился он гордо ко мне, — как мы здесь в Питере живем. Я радуюсь любви, и всем, кто меня любит, тоже хорошо…“

Настроение улучшалось. Кто-то предложил попеть, и другие подхватили. Низкий голос Распутина тоже был слышен, как сопровождение, на фоне которого выделялись высокие женские голоса.

Это была религиозная песня, похожая на народную, которую я никогда раньше не слышала. Потом дошла очередь до псалмов — атмосфера становилась праздничной. Взгляд великой княжны словно блуждал, и казалось, в глазах застыло что-то болезненное, далекое от происходящего здесь. Казалось, для Муни вообще на землю спустился рай.

Звонок в дверь прервал праздничное пение. Принесли большую коробку с подарками. Розы и шелковые рубашки разных цветов. Распутин одобряющим жестом сделал знак, чтобы коробку поставили в сторону.

Пение больше не продолжалось — за ним последовал разговор на религиозные темы. „Нужно смириться, быть проще, еще проще, чтобы приблизиться к Богу. Хитрые вы все, женщины, я знаю, я читаю это по вашей душе…“ После этих поучительных слов Распутин неожиданно вскочил и стал напевать какую-то русскую народную песню. Ее подхватили все. Повелительным жестом он пригласил на танец великую княжну. И она с мечтательной улыбкой стала грациозно раскачиваться в танце. Ею танец не был таким необузданным, как в первый раз, когда я его увидела. И он опять так же внезапно прекратил танцевать.

Люди начали прощаться. Все целовали „отцу“ руку. „Сухарик, отец“, — молили они. После чего он раздал всем по черному сухарю, — который, очевидно, теперь считался благословенным, — обернув его для каждой. Немного пошептавшись, Дуняша принесла отдельные предметы белья и тоже завернула их в бумагу. К своему удивлению, я увидела, что это было грязное белье, которое здесь раздавалось. Еще больше я была поражена, узнав, что речь шла о белье „отца“, о чем и попросили Дуню. „Еще грязнее, Дуня, более заношенное, с его потом“, — просили они. В это время одна издам пыталась сама надеть боты и не позволяла Муне помочь: „Отец учит нас быть смиренным“, — настаивала Муня и просила не отнимать у нее возможности помочь даме с обуванием.

На мой вопрос, кто та старая дама, у которой вокруг шеи, словно украшение, висело двенадцать миниатюрных книжек, мне объяснили: „Это известная генеральша Л., раньше она была большой почитательницей Илиодора. Теперь почитает Отца как святого. Это — евангелия, которые она постоянно носит с собой. Она спит на жесткой голой доске, и только когда мы попросили Отца прислать ей одну из своих подушек, она согласилась на ней спать. Святая…“

Когда я оказалась на улице, у меня было впечатление, будто я только что вышла из сумасшедшего дома. У меня кружилась голова. Я решила уехать, так как в моей ситуации, вероятно, ничего нельзя было сделать…»

И снова Джанумова не знает, что делать, когда ей в очередной раз звонит Распутин. На ее объяснение, что она должна уехать, Распутин продолжает настаивать: «Но как же может что-нибудь получиться по твоему делу, душенька! Без тебя ничего не будет!»

«Франтик» решает прийти к нему еще раз, чтобы попрощаться. Когда она входит, то видит, что рядом с Распутиным сидит «элегантная, необыкновенно красивая женщина, княгиня Ш. (?)». Пока он ел рыбу, она очищала ему картошку «своими длинными пальцами с блестящими перламутровыми ногтями». Он берет ее и, не говоря ни слова, с удовольствием поедает. На то, что она при этом целует ему руки, он тоже не обращает внимания.

Джанумова узнала, что эта женщина ради Распутина ушла от мужа и детей, чтобы служить ему как почитательница. Неуважение, с каким он к ней относится, уделяя все внимание своей московской посетительнице, в конце концов, становится той настолько неприятным, что она его просит уделить внимание и другой даме.

«Что ты ей так льстишь? — негодует Распутин. — Раньше я ее сильно любил, но теперь я ее больше не люблю…» Распутин исчезает в своей комнате и приносит с собой тонкую рукопись. «Мои мысли и наблюдения», — написано большими буквами. Это заметки Распутина о его поездке на Святую Землю, которые он дарит москвичке с посвящением «Дорогой глупышке Франтик на память. Григорий».

Дама ушла. «Ну, так давай пройдем все-таки в рабочий кабинет. Здесь все время отвлекают — телефон, посетители… Нюрка, — обращается он к одной из служанок, — если кто-нибудь позвонит, — меня нет дома. — Иди сюда, душенька…», — и он подталкивает москвичку в известную маленькую комнату. Там он хочет ее обнять. Когда та отказывается, он начинает ее упрекать: «Ты боишься меня, я знаю — но посмотри только, как меня любят наши петербурженки…» На ее вопрос, будет ли он заниматься ее делом или нет, Распутин отвечает: «Я сделаю все для тебя, душенька, но ты должна меня уважать и последовать за мной. Это ценится дороже денег. Если ты сделаешь то, что я хочу, дело будет улажено. Если ты этого не сделаешь, то ничего не получится».

«Франтик» сделала вид, будто не поняла намека, и собралась уходить. «Тогда дело подождет, — заявил Распутин холодно, — если ты снова придешь и будешь со мной, мы все уладим».

«Его глаза будто по-настоящему горели, — вспоминает Джанумова, — и вид у него был жуткий. Я хотела убежать, но что-то словно парализовало мое тело, и я не могла встать».

«Звонят из Царского Села», — послышался крик Нюры. Распутин дает понять москвичке, чтобы та подождала. Но стоило только ему выйти, как она, вероятно, освободившись от оков его взгляда, воспользовалась возможностью, чтобы уйти, и поспешно попрощалась с ним в столовой. Через несколько часов она уже ехала в поезде в Москву.

По ее делу, а речь шла о том, чтобы добиться отмены ссылки в Сибирь ее матери и сестры, ничего не будет предпринято, как Распутин и предупреждал. Зато Джанумова вскоре узнает о его растущем при дворе влиянии и о связанном с этим возмущении народа. Время от времени она все же получает от Распутина телеграммы туманного содержания: «Благословляю мое сокровище, душой весь с тобой. Григорий». Или: «Наслаждаюсь уважением и величественным спокойствием. Григорий».

Подобных случаев было множество. Например, с подругой «Франтика», Лелей, еще более красивой, чем она сама, которая хотела обратиться к Распутину со своей проблемой. Против воли Джанумова приводит женщину к нему. Комедия повторяется, но уже с другими акцентами. «Сердце без любви опустошается. Любовь божественна, без ее света душа темнеет, и солнце больше не будет радовать, и бог отвернется от тебя (…) Дай мне одно мгновение любви, и мои силы окрепнут, и твое дело будет решено лучшим образом…» — опять начинает он.

Но на этот раз ситуация принимает курьезный характер. Джанумова больше не может это выслушивать. Теперь пришла очередь Лели — более опытной и хитрой — из-за которой обе и приехали. Она делает вид, будто согласна зайти к Распутину, а потом с ним своевременно прощается и уезжает. Через несколько дней, к удивлению обеих девушек, появляется дама — одна из почитательниц Распутина.

— Мы все вне себя. Что это означает? — начинает она с упреков. — Мы должны смотреть, как он страдает. Почему вы не хотите отдаться ему? Разве можно отказывать в чем-нибудь Святому?

Одна москвичка быстро находится:

— Нужна ли Святому греховная любовь?

— У него все свято, и через него все становится свято, — поучительно отвечает дама.

— А Вы что, неужели Вы тоже..? — спрашивает одна из них.

— Ну, конечно, я ему принадлежала и воспринимаю это как высочайшее благословение…

— Но Вы ведь замужем? — удивились москвички.

— Мой муж об этом знает, — спокойно возразила женщина, — и воспринимает это как великое счастье. Если Отец кого-то желает, мы видим в этом большое счастье, и наши мужья тоже, если они есть…

Москвички выпроваживают посланницу, которая настоятельным тоном «от имени всех его почитательниц» требует «положить конец мукам святого отца».

В тот же вечер Распутин появляется сам без предупреждения в петербургской гостинице, где остановились москвички. Не замечая присутствия «Франтика», он садится к Леле и начинает ее целовать, не выпуская из объятий.

— Тебе не стыдно? — удивляется Джанумова. — Они считают тебя Святым, а ты просто принуждаешь к половому сношению…

— Какой святой? Я еще больший грешник, чем остальные. Но в этом нет никакого греха. Это просто люди выдумали. Посмотри на животных. Для них существует грех? — великодушно изложил Распутин свои аргументы.

— Но у них нет разума. Животные не знают греха, но они не знают и Бога, — пытается Джанумова смутить Распутина.

— Не говори так. В простоте лежит мудрость, а не в знании… — возражает Распутин.

Леля находчиво переводит разговор на свою проблему.

— Ты ничего не предпринял по делу, не так ли? — с нотками упрека в голосе спрашивает она.

— Ты для меня тоже еще ничего не сделана, — отвечает Распутин, — и водишь меня за нос. Дай мне одно мгновение любви…

Зная Распутина, можно предположить, каково было окончание речи. Наконец, Распутин, почувствовав, что близок к цели, прибегает к хитрости, чтобы избавиться от мешающей ему подружки:

— Поезжай ко мне, Франтик, — просит он ее, — и возьми у Дуни мадеру, я так хочу выпить…

— Если тебе нужна мадера, вызови лакея. Я не принимаю таких поручений.

Глаза Распутина пылают от гнева. Он пристально смотрит на Джанумову — очевидно, чтобы с помощью гипноза подчинить ее своей воле. Но она отводит взгляд в сторону. Придя в ярость от такого поведения, она кричит на него:

— Не забывайся!! Я тебе не слуга!

— Распутин начал нервно ходить по комнате, — вспоминает она. — Его глаза горели от гнева. Но постепенно он подавил свои животные чувства… И сменил тактику:

— Не сердись, Франтик, я только хотел проверить, любишь ли ты меня. Если бы ты меня любила, ты бы последовала за мной. Ты бы в полночь в снегу и по льду пошла бы куда угодно ради меня. Мои петербургские женщины не отказали бы мне. Каждая пошла бы с радостью. Но ты меня, очевидно, не любишь…

— Я этого никогда и не утверждала, — вставляет «Франтик» безразлично.

На это Распутин ничего не говорит и, сделав несколько кругов по комнате, удаляется.

На следующий день у Распутина собирается пирушка. Дамы из круга его постоянных почитательниц сидят с озабоченными лицами — хозяин дома не такой, как обычно. Бледный, со спадающими на лоб прядями волос, с бутылкой вина в руках он бродит из комнаты в комнату. Его вид вселяет ужас. Оказывается, всю ночь его не было дома. Желая отвлечься от мысли о своем несбывшемся желании (Леля), он ищет спасения у цыган. Поздно вечером, имея на руках последнего козыря: «Министра X.», как по секрету доложила Джанумова, он заявился к своей возлюбленной. Речь могла идти только о министре внутренних дел Хвостове, в компетенцию которого входило решение дела Лели, и который был обязан Распутину своим постом.

«Я пришел с министром!» — стоя у входной двери в комнату, попытался Распутин получить разрешение войти. Но девушки и слышать не хотели об этом визите. Услышав шум в коридоре, появился сосед, что заставило министра, испугавшегося быть скомпрометированным, обратиться в бегство.

У Распутина мрачный вид. Наконец, он исчезает в кухне. Вдруг оттуда раздается громкий звон посуды. Одна за другой тарелки летят на пол. Пока вся посуда не оказалась разбитой.

Женщины с сочувствием ловят каждый его взгляд, когда Распутин вновь появляется в комнате. Два попа в длинных черных одеждах и с золотыми крестами на груди сидят в прихожей и вопросительно смотрят друг на друга. «Они разбили мне сердце, — пролепетал Распутин, — я всю ночь пытался забыться — но мне это не удалось…»

Однако для невозмутимых поклонниц, сидящих за чайным столом, пьяный мужик был и остается Богом…

Год 1914: два покушения и их последствия

«Война Австрии с Россией была бы очень полезной для революции в Восточной Европе штукой, но маловероятно, что Франц-Иосиф и Николаша[60] доставят нам сие удовольствие…»[61], — пишет Ленин, который в 1914 году, бежав из сибирской ссылки, живет на Западе. Кстати, любопытный факт: в октябре того же года Ленин был арестован в Австрии и отпущен после вмешательства депутата от социал-демократов Виктора Адлера и премьер-министра графа Штюрка. В качестве причины освобождения называлось то, что он, как русский эмигрант, является врагом царя и «мог быть очень полезен Австрии…» Отсюда Ленин смог потом эмигрировать в Цюрих.

28 июня в Сараево происходит убийство наследника престола Австро-Венгрии эрцгерцога Фердинанда и его супруги. Европа вздрагивает в испуге в этот день летней безмятежности. Но после первых осуждений «отвратительного преступления», появившихся в официальных заявлениях европейских правительств, вновь устанавливается спокойствие. «Нет никаких причин для беспокойства», — считает парижская газета «Фигаро». «Ужасное потрясение для доброго старого кайзера», — выражает соболезнование английский король Георг V. Кайзер Германии Вильгельм II телеграфирует, что он «потрясен до глубины души», и продолжает свое путешествие на паруснике по Северному морю.

Когда русский государь сходит с яхты на берег, его встречает французский посол Палеолог и атакует своими опасениями, что может начаться война, в которой Германия поддержала бы намерение своего австрийского союзника потребовать компенсации за нанесенный в Сербии ущерб. Но и эту мысль царь отбрасывает: «Я не могу поверить в то, что кайзер Вильгельм хочет войны. Если бы Вы его знали так, как я его знаю! Если бы Вы только знали, как театральны его жесты! Он слишком осторожен, чтобы ввергнуть свою страну за красивые глазки Габсбургов в авантюру, поскольку он все же знает, что Франция и Англия выступили бы на стороне России, а что касается кайзера Франца-Иосифа, то тот только бы и хотел умереть в мире…»

Действительно, удивляет, что Вильгельм вместе с Австро-Венгрией чувствует превосходство над русско-франко-английским альянсом. Даже если бы Англия проявила себя наполовину союзником России, как уже было во время Русско-Японской войны, окружение Германии далеко не является quantité négligeable[62].

Эта позиция не волнует и Вену. Здесь преисполнены решимости раз и навсегда убрать с лица земли «сербскую проблему». В то время, как Генеральный штаб по согласованию с немецким кует планы мобилизации, сотрудники Министерства иностранных дел работают над ультиматумом Сербии. Он должен быть составлен таким образом, чтобы его принятие стало невероятным и дало повод к войне. Вена направляет своего посланника в Берлин, чтобы заручиться его поддержкой в этом случае.

С передачей ультиматума сербскому правительству только пережидают, пока в Австро-Венгрии будет собран урожай. Кроме того, хотят повременить с поездкой президента Франции Пуанкаре, представителя союзной с Россией Франции, в Петербург, чтобы осложнить соглашения.

Как только французский броненосец «Франция» с Пуанкаре на борту покидает Петербург, поступает информация об объявлении Австро-Венгрией ультиматума Сербии. Теперь в европейских столицах запущена машина лихорадочной деятельности. Судя по тексту ультиматума, в котором среди прочего выдвигается требование обеспечения доступа австрийских органов на сербской территории для расследования причин покушения, повсюду опасаются угрозы войны.

Русский царь, которого попросил о помощи сербский посланник, заверяет сербское правительство в своей поддержке в телеграмме, отправленной после срочно созванного Коронного совета. Однако, чтобы исключить при эскалации «австрийско-сербского конфликта» необходимость со стороны России оказывать Сербии военную помощь, Николай II выступает с некоторыми инициативами. Его действия становятся особенно активными и достигают апогея в последнюю неделю июля 1914 года.

Царь обращается в телеграммах к кайзеру Вильгельму, своему двоюродному брату, с просьбой подействовать на его австрийского союзника и успокоить. Несколько дней идет оживленный обмен телеграммами между Петербургом и Берлином. Государь посылает телеграммы и в Сербию, призывая к сдерживанию конфликта. Может ли он подозревать, что сербский посланник в Петербурге в эйфории телеграфирует домой о российской позиции, поначалу имевшей просербский характер? Это официально можно рассматривать как приглашение к развязыванию большого конфликта:

«…По моему мнению, складывается блестящая возможность мудро использовать события в Сербии и осуществить полное объединение сербов. Поэтому желательно, чтобы Австро-Венгрия напала на нас, сербов. В этом случае, вперед с богом! Спалайкович».

В тот же день министр иностранных дел России Сазонов вместе с послом Австро-Венгрии графом Цапари, просматривает текст ультиматума и советует смягчить некоторые высказывания: «Измените это, и я ручаюсь за успех!»

Но в успехе такого рода Австро-Венгрия не заинтересована. Это проявляется и когда царь, как бы в последний момент до истечения срока ультиматума через своего посла в Вене Кудашова передает австрийскому министру иностранных дел предложение продлить срок действия ультиматума Сербии. Граф Берхтольд категорически отклоняет его.

Самые большие надежды Николай II связывает со своим предложением передать «спорный австрийско-сербский вопрос» на рассмотрение наднационального органа Гаагского третейского суда, органа, у основания которого в 1898 году стоял сам Николай II, о чем напоминают картина с его изображением в Гааге и доска в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке. Но на эту его идею, переданную в телеграмме немецкому кайзеру (в ком Николай все еще видит друга), тот не реагирует иначе, как с усмешкой: «Арбитражный суд — что за ерунда!»

О том, что тем временем в Германии уже становится заметной психологическая подготовка к войне против России, сообщает находившийся в те дни в Бад-Киссингене русский генерал Брусилов.

«Мои опасения, что мировая война неизбежна, которую я, однако, ожидал в 1915 году, основывались на наблюдении, что все великие державы вооружались, однако Германия уже опередила других, в то время как Россия не была готова к такому экзамену до 1917 года, и Франция еще не достигла необходимого уровня. Но Германия не допустила бы, чтобы мы (Россия) развили наши силы выше определенного уровня и тем самым в кратчайшие сроки развязали бы войну. Памятное событие подтвердило мои опасения и характеризует настроение германского общества тех дней, но, прежде всего, способность организаторов, подготовить общественное мнение к событию — в то время как русское общество жило в полном неведении, какая приближается грозовая туча, и кто был его непосредственным врагом.

В курортном парке Киссингена состоялся праздник, о котором повсюду объявили заранее. Весь парк и окружающие холмы были в этот вечер празднично украшены флагами, транспарантами и гирляндами. Кругом звучала музыка. Вдруг мы увидели, что в центре площади с ее цветочными клумбами надстроена кулиса, которая изображала Московский Кремль со всеми его церквями, стенами и башнями! На переднем плане возвышался Собор Василия Блаженного.

Мы были очень удивлены. Но когда под звуки большого оркестра начался грандиозный фейерверк, нашему удивлению не было предела: бесчисленные искры и огни с шумом, напоминающим выстрелы из пушек, превратили Кремль вместе со всеми его постройками в пепелище! Это была пьеса с огромным количеством огня и дыма, чада и грудой рухнувших стен. Колокольни и кресты церквей сначала наклонялись в сторону, а потом друг за другом падали на землю. Все горело — под музыку увертюры Чайковского „1812 год“. Мы были ошеломлены и в изумлении молчали. Когда мы, пораженные, возвращались домой, то вдруг услышали громкий голос нашего соотечественника, сумевшего забраться на такое место, чтобы его можно было отовсюду видеть, и крикнул: „Вы, вероятно, забыли, как вас спасли русские казаки!“…»

Все это происходит задолго до того, как война с Россией становится реальностью. В то время как царь вместе с Англией предпринимает активные дипломатические шаги, Россия одновременно несмело пытается, — разумеется, безуспешно, уговорить Сербию, принять ультиматум Вены, а те пункты, которые для нее особенно болезненны, передать в Международный арбитражный суд.

Когда Австро-Венгрия по истечении срока ультиматума, который Сербия приняла не полностью, как категорически требовалось, начинает бомбить Белград, Россия занимает выжидательную позицию. Министр иностранных дел пытается даже убедить австрийского посла, что сербское правительство «почти во всех пунктах приняло» ультиматум. Царь все еще надеется, что ему не придется втягиваться в «автрийско-сербский конфликт». Однако он на всякий случай мобилизует войска на юго-западной границе России с Австро-Венгрией.

Кайзер Германии, несмотря на заверения «Ники» по отношению к «Вили», использует концентрацию русских войск на границе с Австро-Венгрией как повод объявить войну России 1 августа 1914 года. Это становится для Николая II полной неожиданностью. Это оказалось не только последним, чего он мог ожидать от кузена, которому доверял и который последние недели играл роль «посредника» по отношению к Австрии, но и ввело в заблуждение. Он, очевидно, все еще ошибочно боялся Австро-Венгрии как крупнейшего врага, о чем позже поведал Жильяру: «Я знал, что рано или поздно неизбежен конфликт с Австро-Венгрией, но я всегда надеялся, что этим придется заниматься моим преемникам…»

Через пять дней Австро-Венгрия последовала примеру Германии. Ничего не подозревающий царь не мог понять, что он, кроме Англии, был почти единственным, кто пытался избежать войны. В 1908 году ему это удалось, когда Австро-Венгрия аннексировала Боснию и Герцеговину. В 1913 году он проявил сдержанность, когда Вильгельм провоцировал его отправкой прусской военной миссии в Константинополь и дал понять русскому послу, что «…борьбу между славянами и германцами остановить нельзя» и что при этом «все равно, кто начнет борьбу…» Но теперь у государя, на чью сторону напала Германия, выхода не было.

Наряду с общими с Австрией интересами на Балканах Германия пришла в конфронтацию с Францией из-за Эльзаса и Лотарингии и надеялась на ослабление России. Без ложной скромности в Берлине был провозглашен лозунг «Завтрак в Париже, ужин в Петербурге!» Но для достижения результата различные исходные позиции трех держав были несущественны: все три империи — Германию, Австрию и Россию — ожидал закат.

Когда царь на следующий день после объявления Германией войны России объявляет о вступлении России в войну, устроив благодарственный молебен в Зимнем дворце, а затем выходит к народу на балконе Дворцовой площади, он видит, что площадь полна митингующими патриотами. Его призыв защищать русскую землю, как в 1812 году «с мечом в руках и с крестом в сердце», в соединении с торжественным заявлением, что «мир не будет заключен до тех пор, пока последний враг не покинет русскую территорию», вызывают бурю восторга. Забыта любая критика в адрес правительства, забыта пропасть между разрозненными партиями и оппозицией в Думе — всех объединило в этот момент одно чувство — чувство единения с Россией. Поднимаются флаги с государственным гербом, портреты царя и иконы. Люди опускаются на колени, слышны молитвы и гимн «Боже, царя храни».

Бывший министр Витте — один из немногих, кто активно протестует против вступления России в войну, но при этом не может предложить альтернативы в связи с вторжением немцев. Со свойственным ему пессимизмом он понимает, что война при любом исходе будет иметь катастрофические последствия для России: «Эта война — сумасшествие! (…) Ни один мыслящий человек не может ничего понять в этом пылком и тщеславном балканском народе, сербах, которые не имеют ничего славянского в крови, а являются всего лишь окрестившимися турками. (…)

Чего мы можем ожидать от этой войны? Расширения территории? Не достаточно ли велика империя Его Величества? Нет ли у нас у самих в Сибири, Туркестане, на Кавказе и в России бесконечных пространств, которые еще не исследованы? Захваты? Восточная Пруссия? Не достаточно ли у царя немцев среди его подданных? Галиция? Она полна евреев! Константинополь, „водрузить крест на святой Софии“[63], Босфор, Дарданеллы?

И даже если мы, что было бы нереально, будем исходить из абсолютной победы, а Гогенцоллеры и Габсбурги стали бы настолько малы, что молили бы о мире — это означало бы не только конец германского превосходства, но и провозглашение республик по всей Европе. Что было бы одновременно и концом царизма.

Я предпочитаю промолчать о том, что мы можем ожидать в случае поражения…»

На следующий день после покушения в Сараево журналист петербургской газеты «Биржевые ведомости» спросил у Распутина, что он об этом думает. Может, он ожидал от «старца», которому приписывают свойства провидца, чего-то большего, но услышал следующий комментарий Распутина: «Ну что может Григорий Ефимович на это сказать, братец? Его (Франца Фердинанда) только что убили. Здесь больше ничего не поделаешь. Нельзя повернуть ситуацию назад, даже если много плакать и рыдать. Можно делать, что хочешь. Каждому придет конец. Такова судьба.

Что касается гостей из Англии в Петербурге[64], то есть причина для радости. Хорошие предзнаменования. Своим крестьянским умом я полагаю, что это большое дело — дружба между Россией и Англией. Союз между Англией и Россией, мой голубок, который находится к тому же в союзе с Францией, это не мелочь. Это не мед для врага, а грозная сила, действительно нечто хорошее.

И хорошо еще, что Священный Синод решил послать ректора Петербургской духовной академии Анастасия, архиепископа Финляндского Сергия и профессора Соколова в Англию, чтобы познакомиться с сегодняшним положением англиканской церкви. Я нахожу сближение между православной и англиканской церковью возможным и даже необходимым. В остальном обсуждать это — не наше дело. Для того есть более умные, чем мы…»

Когда Распутин объявляет себя врагом войны, это, конечно, далеко от политических размышлений и соответствует естественному восприятию любого человека, особенно, крестьянина, для которого война означает, что на сельскохозяйственных работах не будет мужчин.

После этого интервью Распутин уезжает, как и каждое лето, в Покровское. На следующий день после его прибытия, 29 июня 1914 года, в три часа дня он выходит из своего дома, чтобы зайти к почтальону. Но его останавливает невзрачная женщина и низко кланяется — невысказанная словами просьба нищего.

В то время, когда Распутин достает для нее мелочь, женщина вынимает спрятанный под широкой одеждой кинжал и вонзает его Распутину в нижнюю часть живота. Распутин с криком бросается в сторону своего дома, зажимая левой рукой рану, при этом правой рукой успевает схватить палку и отбивается ею от преследующей его женщины до тех пор, пока та не отстает. Когда ее схватили крестьяне, тут же сбежавшиеся на шум, она кричит: «Я убила антихриста, антихриста я убила!»

Распутину сначала перевязали рану дома. Через восемь часов приехал врач из Тюмени и ночью, при свете свечи, зашил рану. Белый, как мел, Распутин, находясь в полном сознании, без устали бормочет одни и те же слова: «Я выкарабкаюсь. Я не умру, я не умру…»

Он просит отправить телеграмму царской семье:

«Какая-то баба пырнула меня ножом. Бог даст, я выживу. Григорий».

Ответ приходит с обратной почтой.

«Глубоко взволнованы тем, что произошло. Молимся от всей души».

Царица ошеломлена. Она просит царя написать письмо министру внутренних дел:

«Уважаемый, Николай Алексеевич (Маклаков)!

Как я слышал, вчера в деревне Покровское, Тобольской губернии, было совершено покушение на Старца Григория Ефимовича Распутина, которого мы почитаем. Одна женщина ранила его в живот. Поскольку я опасаюсь, что целая банда имеет гнусные умыслы против Старца, поручаю Вам настоящим письмом подробно расследовать происшествие и предоставить Старцу охрану, чтобы подобное не повторилось. (…) Николай».

Через несколько дней после этого Распутина перевозят в больницу в Тюмень. Царица лично направила туда хирурга из Петербурга, профессора фон Бредена. Он вскрывает рану и делает Распутину профессиональную операцию, что, вероятно, спасает ему жизнь. Затем отправляет телеграмму царской семье:

«Счастлив, что операция удалась».

Акт о болезни Распутина сохранился. Диагноз: Vulnus ictus abdominis (колотое ранение в нижнюю часть живота). Распутин находится в больнице с 3 июля по 18 августа. Вскоре все заговорили о том, что после покушения Распутин был на излечении в госпитале.

Одна московская газета преждевременно сообщила о кончине Распутина, что на короткое время отодвинуло дискуссии о предстоящей войне. Многие раньше времени обрадовались, другие, в замешательстве, горевали. В то время как одни отпускают шуточки по поводу места на теле, куда было нанесено ранение, а другие заваливают Распутина подарками и письмами, он сам рассылает повсюду свою, выполненную в множестве экземпляров, фотографию, на которой он изображен сидящим на больничной кровати, с посвящением, содержащим, как всегда, загадочные формулировки: «Что завтра? Ты наш руководитель, Боже, сколько в жизни тернистых путей…» — или: «Беги быстро, пока еще светло…»

Только в России могут возникать легенды, подобные тем, что получили распространение среди почитательниц Распутина, якобы икона Святой Марии в доме Распутина незадолго до покушения «плакала», и каждый раз, когда слезы осушали, глаза богоматери вновь наполнялись слезами — это диво стало предвестником покушения. Самое естественное объяснение причин возникновения этой легенды в том, что икону регулярно покрывали воском, который во время службы нагревался от горящей свечи и начинал капать с поверхности. Любопытство тех, кто в связи с этим хотел узнать, как выглядит половой орган Распутина, благодаря которому его имя стало таким легендарным, оперировавший врач с удовлетворением или с разочарованием, по словам начальника охранки, генерала Спиридовича, установил: «Профессор воочию убедился, что мужские половые органы раненого ни в коей мере не соответствуют сказочным слухам, которые имели хождение в Петербурге, вызывая любопытство стольких женщин. Пред ним предстал не кто иной, как поблекший от распутной жизни, немолодой мужчина. В целом организм Старца имел еще так много жизненных сил, что он сумел выдержать опасное ранение и нагрузку, связанную с операцией».

Еще в тюменской больнице Распутин узнает о вступлении России в войну. Получив это известие, он телеграфирует царю:

«Не давай втягивать себя в войну! Она станет концом для России и царя и будет стоить России последнего мужика!»

Царь получает это послание в присутствии Вырубовой, когда германская армия уже приступила к военным действиям. По рассказу Вырубовой, Николай взял телеграмму, быстро прочел ее и рассерженно разорвал. Вероятно, его рассердила не столько дерзость Мужика, с какой тот осмелился давать ему политические советы, сколько тот факт, что он пытался сделать все возможное, чтобы уберечь Россию от войны, однако в связи с нападением Германии на Россию, потерял возможность самостоятельного принятия решения за или против войны.

Вырубова не была бы Вырубовой, если бы не сообщила Распутину с обратной почтой о реакции царя. Тогда Григорий берет новый лист бумаги и царапает на нем своими огромными иероглифами следующее письмо, состоящее из обрывков слов и фраз:

«Дорогой друг!

Я повторю это еще раз: грозная туча нависла над Россией, несчастье и много страданий, темно, и никакой свет не проникает. Бескрайнее море слез и крови.

Что я должен сказать? Нет слов, ужас неописуем. Я знаю, все хотят войны от тебя, даже верные, так как они не знают, что это означает гибель. Тяжело наказание господа, так как, если идти этим путем, то это — начало конца.

Ты Царь, отец народа, не позволяй ликовать сумасшедшим и толкать себя и народ к гибели. Даже если они победят Германию — что будет с Россией? Нужно иметь в виду, что все может быть по-другому, чем представляется сейчас. Человечество не помнит более горького страдания, все утонет в крови, будет много смерти и горя. Григорий».

Уже через несколько дней после покушения в ходе судебного расследования допрашивают и самого Распутина. Его первое показание: «Хиония Гусева была подослана Илиодором Труфановым, чтобы меня убить, потому что он способен против меня на любую подлость!» Труфанов, то есть монах Илиодор, — не забыл Распутина, ведь он был сослан из-за его интриг — как и другие, еще более влиятельные и достойные представители православной церкви.

Таким было покушение, как правильно предполагает Распутин. Его спланировал его бывший друг из жажды мести, при этом он воспользовался услугами одной из тех многочисленных женщин, которые были изнасилованы Распутиным, и обратились к Илиодору, его антиидолу на юге России.

Покушение готовилось несколько месяцев. У Хионии Гусевой при задержании был найден старый номер газеты «Свет» от 18 мая 1914 года. В нем была опубликована статья автора, пишущего под псевдонимом «Амфитеатров», в то время жившего за границей. Из-за своей полемической статьи под смелым заголовком «Дело Обмановых» он оказался в затруднительном положении. В статье от 18/31 мая можно прочитать скандальные истории, которые должны были послужить сигналом к началу охоты на Распутина.

Как выясняется в ходе допросов журналистов, покушение на Распутина должно было произойти в тот же день, что и на австрийского престолонаследника. Это означает, что сербские планы на 28 июня, день памяти о битве на Куликовом поле, были известны в определенных русских кругах. Таким образом, подтверждается, что противники Распутина и сторонники войны на Балканах сходились в представлении о том, что такая война объединила бы христиан славянского происхождения. Однако Распутин, если бы он остался жив, сделал бы все, чтобы отговорить царя от этого, используя свое влияние на мистически настроенную и беспредельно преданную ему царицу. Убийство Распутина исключило бы вмешательство в вопрос войны и тем самым удовлетворило бы его противников.

Для подтверждения этого тезиса в следственном сообщении указывается, что к моменту запланированного убийства в Покровском находился журналист «Петербургского курьера» Вениамин Борисович Дувидзон, а в Тюмени, расположенной поблизости, за ходом событий следил его секретарь, Левоновский. Таким образом, в основе двух почти одновременных покушений на австрийского престолонаследника и на Распутина лежало нечто большее, чем общая политическая цель — исключить двух противников войны. Цель, несмотря на неудачное покушение на Распутина, была достигнута, даже если не были осуществлены связанные с этим надежды.

На допросах лиц, опрашиваемых для выяснения обстоятельств покушения, всплывает и прошлое Распутина, в период с 1909 по 1913 год. В это время произошло его окончательное превращение из настоящего Старца в жизнерадостного мужчину, который только поддерживает прежний имидж, чтобы использовать в своих целях связанные с ним авторитет и власть, скрывая свою настоящую сущность. Главный вопрос расследования: был ли Илиодор заказчиком убийства Распутина и если да, то почему?

Интересны в этом смысле показания епископа Гермогена.

«С Григорием Распутиным я познакомился в Петербурге в конце 1908 года, когда я осенью принимал участие в Священном Синоде. Архимандрит Феофан, ректор Петербургской Духовной академии, познакомил меня с ним. Тогда же в Петербург прибыл отец Илиодор из Почаевской лавры. (…) Отношения между мною, а также Илиодором и Распутиным на первых порах были самые лучшие. Распутин пользовался общим расположением. (…) Когда Распутин был в Царицыне, Отец Илиодор в проповедях, обращенных к пастве, указывал Григория Распутина как подвижника высокой христианской жизни. (…) В начале 1910 года я получил послание от владыки Феофана. Он сообщал, что Григорий Распутин — недостойный, бесчестный человек и привел целый ряд примеров необузданной жизни Распутина. Я изменил свое отношение к нему, однако Илиодор поддерживал дальше свою дружбу с ним, так как думал, что обвинения необоснованны.

Летом 1911 года отец Илиодор совершил с паломниками поездку по Волге. Насколько мне известно, Распутин не только не противодействовал поездке, но даже всеми мерами содействовал этому, в частности, предоставлением им средств — Распутин, как я слыхал (от кого — не помню), собрал и предоставил на это около трех тысяч рублей. В конце 1911 года Илиодор искал инвесторов для издания газеты „Гром и молния“. Я оказал содействие отцу Илиодору, и затея увенчалась успехом. В Петрограде мною было получено еще больше неблагоприятных сведений о Распутине, и я запретил отцу Илиодору поддерживать с ним отношения.

Уехав в Царицын, отец Илиодор в своих проповедях указывал пастве, что он ошибался в оценке Распутина, что последний оказался недостойным человеком.

О знакомых Распутина в Царицыне я могу лишь сказать, что об этом больше знает почитательница Илиодора Ксения Гончаренко. Из ее рассказов я знаю только о совершившей покушение Хионии Гусевой, что она была в свое время соблазнена Распутиным и затем им покинута. (…) На первых порах Распутин пользовался расположением царицынского населения, когда приезжал к Илиодору, но затем, ввиду открыто допускавшегося им „вольного“ обращения с молодыми женщинами и девушками, отношение к нему стало хуже. Распутина молодые женщины стали явно избегать. Посещали его только старухи. По этому поводу Распутин в резкой форме выражал свое неудовольствие отцу Илиодору.

Больше ничего добавить не имею. Епископ Гермоген».

Илиодора нельзя допросить. Его местонахождение неизвестно. Наконец, поступает сообщение, что его якобы видели в Копенгагене. В свое время, когда стараниями Распутина Илиодора отправили в ссылку, он подал прошение о снятии сана. После чего вернулся в Царицын и построил дом, который назвал «Новая Галилея». Там он устраивал сектантские богослужения с бывшими почитателями.

При обыске на этом последнем месте жительства в Царицыне были найдены только оскорбительные письма к нему от Распутина. Один знакомый из его окружения, Иван Синицын, рассказывает, что Труфанов (так в миру звали отца Илиодора) посылал своим почитательницам, в том числе Гусевой, письма примерно следующего содержания: «…На деньги, которые ты собрала, первое, что мы сделаем — убьем Распутина…»

Среди последователей собирались средства для приобретения взрывчатки и поддельных паспортов.

Далее Синицын описывает учение Илиодора, которое сильно отличалось от православного: Бог был сыном простой женщины, которая его зачала не от святого духа, а от обычного мужчины. У нее кроме сына имелись и другие дети. Бог умер на кресте, но не воскрес. Он, правда, создал мир, но не вмешивался в дальнейший ход событий и в судьбы людей. Люди после смерти не продолжали жизнь в другой форме, и не было никакого воскресения из мертвых. Каждая вера — это предрассудок. Илиодор оставляет за собой право основать собственную религию. Он ждет белого коня…[65]

«Он сказал это все в совершенно трезвом состоянии, — удивляется свидетель даже спустя какое-то время, — и многие были всем этим введены в заблуждение. Однако он сумел привлечь небольшую группу на свою сторону — в большинстве своем, простых людей, которые слепо следовали за ним. На богослужениях во время трапезы он надевал светлую рясу, похожую на ту, в которой в древности изображали Христоса…»

Среди сторонниц Илиодора самой пламенной, очевидно, была Хиония Гусева. Она испытывала к Распутину ту же ненависть и жажду мести, что и Илиодор. «Гриша — это дьявол, — говорила она, — и я его убью, как пророк Илия, который по велению Господа убил четыреста пятьдесят лжепророков Ваала, — потому что Распутин намного хуже их…»

Синицыну дорого обошлись его показания. Через несколько дней он умер от отравления. Илиодор давно уже скрывается за границей.

Хиония Гусева на допросе подтверждает свое намерение убить Распутина, но не выдает предполагаемого заказчика убийства, Илиодора. По ее словам, она хочет отомстить за поруганную честь девушек, опозоренных Распутиным — среди них была и монашка. Перед этим она сообщает все, что знает о Распутине: «Хиония Кузьминична Гусева, 33 лет, родилась в Сызрани Симбирской губернии, временно проживающая в г. Царицыне. Особых примет нет, русская, православной веры, начальное школьное образование, не замужем, швея, состояния нет, прежде судима не была. (…) Я чувствую себя виновной в том, что намеренно по заранее составленному, плану нанесла удар кинжалом в живот Григория Ефимовича Нового, с целью убить его (…) Кинжал я купила у одного черкеса на базаре в Царицыне за три рубля. Деньги на это мне никто не давал. Я знала Григория Распутина с 1910 года по Царицыну. (…) Сначала я считала его, как и другие, пророком, но потом узнала, что он был ложным пророком, антихристом. Для того, чтобы защитить христианскую истину, я решила предать его божьему суду — то есть лишить его жизни…»

Суд приходит к выводу, что Хиония Гусева совершила преступление в состоянии невменяемости и расценивает его как действие, совершенное в состоянии аффекта под воздействием религиозно-политического самообмана.

Конфискованная у Гусевой газета содержит подробное описание отчасти общеизвестных, отчасти известных только в Царицыне скандальных историй о Распутине. Среди прочего цитируются сообщения Илиодора о Распутине:

«…Через два года после того, как мне порекомендовали его в качестве особо религиозного человека, архимандрит Антоний рассказал, что он застал Гришу в Казани с одной женщиной. (…) У нас в Царицыне Гришу почитали как Бога. Когда он приходил в какой-нибудь дом, все бросались ему в ноги и целовали руки — и простые и образованные люди. Гриша везде с большим удовольствием целовал только молодых красивых девушек и женщин, старых он отталкивал. Тогда этого никто не замечал. (…) Однажды в течение нескольких часов занимался этим в монастыре Царицына с монашкой, о чем я узнал только несколько месяцев спустя. (…) Когда я гостил у него в Покровском, то был удивлен, что он так богато живет. То, что он не был больше таким грязным, как в первое время в Петербурге, было ясно, но в его деревне я увидел большой, красивый, дорогой дом, ковры, иконы и много других вещей. Сам он роскошно одевается. Крестьяне считают его бездельником, идиотом, „хлыстом“, мошенником (…) Мне он рассказывал, как ходил с другими женщинами в баню, как он с ними раздевался и т. д. Его жена молчит, но иногда она выгоняет из дома девок Распутина…»

Показания самого Распутина: «Зовут меня Григорий Ефимович Распутин-Новый, 50[66] лет, православный, крестьянин с. Покровского, где и живу, малограмотный, под судом не был, показываю: вчерась после обеда, часа в четыре дня, я побежал дать телеграмму и вышел за ворота своего дома на улицу; вижу, ко мне подошла незнакомая мне женщина с завязанным ртом и лицом так, что видны были одни лишь глаза, с поклоном.

Я приготовился дать ей милостыню и вынул из кармана портмоне. В этот момент у нее блеснул в руках кинжал, и она меня им один раз ткнула в живот около пупка, и я почувствовал, что из меня полилась кровь (…)

Я эту женщину не видел в жизни ни разу и каких-либо столкновений и дел с ней у меня не было. (…) Я думаю, что она была подослана убить меня Илиодором Труфановым, так как он на меня имеет все подлости. Других доказательств моего подозрения на Илиодора я не имею. Он на меня писал жалобы в Святейший Синод и посылал обо мне телеграммы Сазонову[67], министру иностранных дел, а читали их мне сазоновские, так как я человек безграмотный. Наша распря пошла из-за того, что я не пускал его по Волге с богомольцами и был против выдачи ему денег на его газету[68]. Наконец, Илиодор похитил у меня в Покровском важное письмо (царицы), которое и передал высшим властям. Больше показать ничего не имею.

Прошу протокол мне не читать, потому что я не люблю слушать мной продиктованное».

Словно сама собой, появляется еще одна косвенная улика, подтверждающая причастность Илиодора к покушению на Распутина, в виде короткого письма, отправленного из-за границы: «Я вышел победителем из этой борьбы, а не ты, Григорий! Твой гипноз рассеялся, как дым перед лицом солнца. Говорю тебе, что ты умрешь, несмотря ни на что!

Я — твой мститель».

У рычагов власти

Когда осенью 1914 года после пережитого покушения Распутин возвращается в Петербург, уважение к нему царицы становится больше, чем когда-либо. Это можно измерить даже с помощью цифр. По записям секретаря Александры, Ростовцова, к этому моменту из средств государыни через госпожу Вырубову «согласно указаниям ее Императорского величества упомянутой личности (Распутину) была выплачена сумма в размере 75 000 рублей». Для сравнения: траты царицы, которая считается экономной, если не сказать скупой, составили за весь 1914 год 36 000 рублей, из которых на пожертвования было выдано 20 000 рублей. Неясно, каково было предназначение такого состояния — ведь плата за городскую квартиру Распутина в 2000 рублей в год также осуществляется за счет царицы. Возможно, тем самым Александра Федоровна хотела оказать помощь семье Распутина, особенно, его троим детям, на тот случай, если Григорий станет жертвой нового покушения.

С вступлением России в войну декорации, представляющие собой фон для деятельности Распутина, меняются. Молитвами и пением провожает народ переполненные поезда с отправляющимися на фронт солдатами. Почти все представительницы женского пола из разных слоев общества поступили на гражданскую службу или занялись оказанием первой медицинской помощи. Кто-то добровольно пошел работать на военные заводы, а кто-то шить подушки для раненых.

Считается хорошим тоном, особенно в кругу высокопоставленных женщин, учиться на курсах медицинских сестер — как царица, ее старшие (девятнадцати и семнадцати лет) дочери и госпожа Вырубова. Александра распоряжается переоборудовать один флигель дворца под госпиталь, где она работает с Ольгой и Татьяной. Дворянские семьи следуют этому примеру и частично оборудуют свои дворцы под рабочие помещения для милосердной деятельности, чаще всего по снабжению санитарных поездов и полевых лазаретов.

Война переводит деятельность Распутина в новое русло. Многое из того, на что он мог оказывать влияние, прежде всего при помощи своего посредничества при назначении на должности, а также с помощью других вмешательств, в связи с войной приобретает большее политическое значение. Этот механизм приходит в движение сначала постепенно, и лишь на определенной стадии становится очевидным, что события больше не поддаются контролю.

Все более деликатными становятся ходатайства просителей, а значит, возрастает и ответственность Распутина за их выполнение. Представители самых разных кругов общества теперь стремятся завязать знакомство с ним. Среди них редко бывают обычные государственные служащие, честно выполняющие свой долг. Близости с Распутиным ищут чаще всего дельцы и спекулянты из сферы отраслей промышленности, связанных с войной, в широчайшем смысле этого слова. Одному нужно разрешение на сделку, другому — дополнительные деньги в размере более миллиона рублей на выполнение заказа. Распутин помогает им из симпатии или за деньги, совершенно не интересуясь самими делами. Он наслаждается своей властью, упиваясь ею, как ребенок.

Вместе с беззаботными петербуржцами, убегающими от военных проблем в ночных кутежах и излишествах, Распутин участвует в еще больших пиршествах и оргиях, чем когда-либо раньше. Это опять-таки окружение коммерсантов и других лиц, которые, желая принадлежать к его фаворитам, балуют могущественного мужика всем, что ему нравится. Дочь Распутина сообщает, что в это время Распутин все чаще впадает в депрессии, которые пытался утопить в ночном разврате.

После полученного в июне 1914 года ранения физические и, прежде всего, его сверхъестественные — врачующие и пророческие — силы пришли в упадок. Заметными становятся его исчезающая религиозность и удаленность от всего, что определяло его исконный путь. По сообщениям тех, кто его, как и прежде, постоянно окружал, сорокапятилетнему «божьему человеку» теперь даже трудно сконцентрироваться для молитвы или погрузиться в медитацию.

Но от внешнего мира это по-прежнему скрывается. К его легендарной квартире теперь устремляются уже сотни просителей в день. К Распутину уже давно предъявляют завышенные требования. Он путает имена и в своих телефонных или частных прошениях может даже назвать конкурирующих претендентов на одну должность. Недостаточное понимание им конфиденциальности некоторых вопросов приводит к следующему: когда его помощницы бывают заняты, он просит одного из присутствующих прочитать вслух письма других просителей.

В других случаях он, не стесняясь, тоже пользуется помощью ожидающих, если хочет быстро избавиться от какой-нибудь проблемы (или от какого-либо просителя) из-за огромного количества атакующих его дом страждущих. Например, ему надоест какая-нибудь старая дама, которой нужны деньги на лечение в больнице. Очевидно, карманы Распутина не набиты деньгами, как обычно. Тогда он требует от всех присутствующих посетителей отдать все, что у них есть, и дает даме деньги в руки. Собранные таким образом деньги — более 20 000 рублей — составляют сумму большую, чем эта женщина когда-либо видела или которая была бы ей нужна для дела. Но у нее нет времени удивиться или поцеловать одежду Распутина, потому что тот быстро выпроваживает: «Теперь иди, наконец, и смотри, не потеряй деньги!»

Он даже не пытается просмотреть горы дел, поступивших к нему в письменном виде. То есть, он даже не просит зачитать их ему. Он сваливает накопившиеся кучи писем и телеграмм в один мешок и едет с ним к министру внутренних дел, высыпая все это на стол перед удивленным государственным чиновником. Что будет с ними дальше, его вообще не интересует, поскольку по особым случаям он обращается непосредственно к Анне Вырубовой или к царице, звоня им по телефону или сразу направляясь в Царское Село, для чего наряжается в специально оставленный для таких визитов скромный крестьянский кафтан.

То, что в большинстве своем «приемную» Распутина заполняют посетители женского пола, связано с общеизвестным фактом, что он предпочитает цену, чаще всего с готовностью уплаченную ими заранее — уже за одно только его согласие, выслушать их дело — обычным дарам в виде денег или вещей. К деньгам у Распутина, скорее, философское, чем практическое отношение. Даже когда ему не известно, какими деньгами он располагает, он знает, что их все равно больше, чем ему требуется.

Многие девушки и женщины заранее согласны на ответную услугу, которую они оказывают Распутину ради его благосклонного отношения в знаменитой Диванной комнате.

И здесь Распутин считает излишней секретность. Некоторые ожидающие позже с изумлением сообщали о стонах и сопении, доносящихся из полуоткрытой двери соседней комнаты, что делало посетителей невольными свидетелями животного удовлетворения Распутиным тех «прав», коих он добивался, зачастую не заботясь о связанных с этим впоследствии обязанностях. Однако Распутину часто приходилось брать силой то, что ему добровольно не предоставляли, а стоящие у двери охранники видели, как из хорошо охраняемой квартиры иногда с криком убегали женщины, которые в ужасе вырывались из объятий мужчины, почитаемого ими Святым — они не были готовы к такой (поспешной) форме благодарности.

Теперь, когда царь часто отсутствует в столице и проводит время в Генеральном штабе или на фронте, Распутин оказывает большее, чем раньше, влияние на занятие постов в правительстве и церкви (которой придавалась большая роль, по сравнению с западной церковью).

Государь, однако, пока еще далек от того, чтобы слушать советы Распутина, который их постоянно передает царице. Распутин называет какие-то имена для министерских постов через одного из своих «честных, лояльных» людей. Если же сам царь должен выбирать из нескольких возможных вариантов, то решающую роль при этом играет все же «совет нашего друга», как обычно выражается Александра.

Для Распутина главными являются не вопросы по существу или квалификация претендента (это слишком трудная для него задача), а то, чтобы сохранить друзей или убрать с дороги врагов, а значит, уберечь позицию собственной власти от посягательств.

Губительную позицию заняла и Александра, придерживаясь принципа «враг — друг». Она делит кандидатов на «своих» и тех, кто «против нас», в зависимости от того, была ли их позиция по отношению к Распутину позитивной или негативной.

Распутин подает постоянно новые поводы для критики. Он опять продвигает одного из своих друзей, вызывая тем самым всеобщее непонимание и негодование. Его сибирский друг Макарий из Томска за свою «святость» стал, благодаря пособничеству Распутина, митрополитом Московским. Теперь споры ведутся вокруг кандидатуры епископа Тобольского. Решение должен вынести Синод.

Поведение Распутина здесь такое же, как и всегда. Ему недостаточно с помощью Александры подействовать на царя с целью предоставить своему другу юности из Сибири, Варнаве, соответствующий пост. Он произносит пылкие речи о «лояльности к императорскому дому» и «глубокой набожности» этого молодого человека, которого в миру зовут Василием Накропиным, и на которого он якобы «сразу обратил внимание» во время паломничества в монастырь Верхотурье, когда и познакомился с ним. При этом Распутин умалчивает, что Варнава неграмотный, не получил даже школьного образования и из-за недостаточного духовного образования работал всего лишь садовником.

Но Распутина нельзя смутить отсутствием квалификации и обоснованными аргументами. Он сам идет в Синод, чтобы надавить на обер-прокурора Саблера и его заместителя Даманского. При этом не забывает напомнить о том, что оба получили свои посты благодаря его ходатайству. Он умело использует склонность Александры к мистике, которая уже почти заменила ей реальную жизнь. Вдвоем с Варнавой они посылают ей из Сибири телеграмму, впечатляющую загадочными формулировками, обычно оказывающими магическое действие на царицу своей необъяснимостью. Кажется, что речь идет о предсказании какого- то чуда: «Благодаря милости божьей свидетели смогут увидеть, как Христос появится в доме божьем (…) Подробности устно…»

А «подробности» — это сообщение Распутина, что над Тобольской церковью в течение четверти часа можно было видеть крест.

В замешательстве, но нисколько не сомневаясь в достоверности рассказа Распутина, царица спешит сообщить в Генеральный штаб Николаю: «Бог даст, что это хороший знак. Кресты бывают редко…».

Варнава, молодой монах-аскет, еще ничего не знающий о Распутине, с радостью вступает в эту игру в интересах собственной карьеры, а Распутин полагает, что благодаря ей сможет подготовить себе на будущее надежную опору, которая ему еще пригодится в родной губернии на случай новых происков против него.

Но едва прекращаются роптания тех, кто введен в курс происходящих событий, как начинаются новые неприятности с Варнавой, новоиспеченным епископом Тобольским. Стремительный подъем сделал его самоуверенным, и, чтобы увековечить в своей епархии имя ее собственного Святого, он предлагает канонизацию мощей Иоанна Максимовича — бывшего митрополита Тобольского. Этим Варнава хочет привлечь паломников и извлечь финансовую выгоду.

На этот раз Синод не позволяет навязать себе решение Варнавы — церковное решение, которое должно быть утверждено царем. Нет ничего удивительного: после первого скандала Саблеру пришлось уйти, а его последователь Самарин — авторитетный и неподкупный ставленник Московской аристократии — не боится сделать выводы и призвать Варнаву к суду. Царь назначил Самарина вопреки сопротивлению царицы (запуганной и подавленной Распутиным), однако его действия против протеже Распутина, Варнавы укоротили пребывание Самарина на этом посту. Одно то, что Самарин действует против кого-либо (Варнава), кого защищает «святой человек», является грехом, аргументирует Александра. Когда же Самарин еще и осмеливается рекомендовать царю отправить Распутина домой в Сибирь, что государь на время и делает, его дни в качестве обер-прокурора сочтены. А Варнаве, благодаря неоднократным ходатайствам Распутина и вороху отправленных им телеграмм, разрешено сохранить занимаемое положение, но только деятельность свою он может осуществлять в ограниченных пределах, Самарин же вскоре после этого лишается поста.

Верующие из Царицына, где Распутин несколькими годами ранее праздновал величайший триумф пророка, будучи еще сторонником Илиодора, насторожились из-за происходящего в церкви, авторитет которой пошатнулся и в провинции. Они направляют письмо, под которым подписались тысяча человек, председателю Думы, обращаясь к нему, как к «представителю и защитнику совести народа».

Обеспокоенные люди хотят знать, как в действительности обстоят дела с Распутиным, «в святости которого многие из нас были убеждены, когда он приезжал, читал проповеди, лечил и раздавал подарки (…) а сейчас о нем распространяют совершенно противоположные слухи, о которых можно прочитать и в газетах…». Если это все соответствует действительности, как и то, что «Распутин пробыл четыре часа в Синоде, чтобы повлиять на его решения, и если сообщения об его распутной жизни тоже правдивы…» — вот то, к чему сводится четырехстраничное послание, — «почему Вы тогда все молчите? А если нет — почему Вы его не защищаете? Для батюшки Царя есть только одна правда. Мы просим сообщить ее нам. Мы ее признаем — но, пожалуйста, успокойте нашу совесть…»

Письмо, написанное в связи с первыми событиями, происходящими вокруг имени Варнавы и в связи с отношениями Распутина с Синодом — высшим церковным органом — дало повод, прежде всего, открывающему новое заседание Думы Гучкову в почти неприкрытой форме осудить в своем выступлении происходящие события. «Темные силы овладели той сферой, где принимаются решения на высшем уровне…»

Гучков уже выступал в одной газете, членом Наблюдательного совета которой он был, с неприкрытой критикой власти Распутина и злоупотреблений ею. На что цензура, наложенная на прессу в отношении личности царя, царицы и Распутина, высказала порицание. Гучков хочет высказать на заседании протест и вынудить принять общую резолюцию, требующую от правительства разъяснений. Но председатель Думы Родзянко отговаривает его («Это афера с ожерельем королевы») — намек на пресловуто известную историю с ожерельем Марии Антуанетты. «Это — горячее железо, которого лучше не касаться, — осторожно намекает Родзянко, — министры правительства могли бы принять меры к закрытию заседания…»

Гучков отказывается от своего плана — не в последнюю очередь потому, что не находит поддержки своему намерению: левые партии, от которых он в связи с критикой правительства ждал поддержки в этом деле, не проявив интереса, отмахнулись. Менять что-либо таким образом было не в их интересах: «Лучше Распутина никто не будет служить революции. Почему мы должны бороться с ним?»

Но дело с Варнавой оказалось прелюдией. Писательница В. А. Жуковская рассказала о гораздо более высоком назначении, свидетельницей которого стала в 1915 году на обеде у Распутина.

«Когда я около часа пришла на Гороховую, то сразу услышала в прихожей громкие голоса и пьяный смех. Я раздумывала, стоит ли мне идти туда, но тут подошел Распутин, радостный, с красным лицом. На нем была дорогая лиловая рубаха: „Душенька, ты легка на помине“, — пробормотал он и потянул меня в столовую.

Там сидели четверо мужчин — монах, священник высокого ранга, со сверкающим крестом на груди, маленький поп, какой-то господин восточной внешности[69] и болезненно выглядевший молодой человек — очевидно Осипенко, секретарь Питирима[70]. Общество было относительно пьяным. На столе стояло множество пустых бутылок, громадный поднос с осетриной, два — три торта, бесчисленное количество небрежно открытых консервных банок, содержимое которых было так же разбросано по скатерти, как куски хлеба, соленые огурцы, белый хлеб и пироги.

— Я тут к Вам привел одно сокровище, — произнес Распутин, посадил меня рядом с собой во главе стола спиной к окну, как он это всегда делал. Пододвигая бокал вина пожилому мужчине справа от себя, он крикнул:

— Ну, князек, наливай! — он протянул мне бокал с мадерой:

— Пей, душенька, это мне принес Ванька, — он показал на молодого мужчину.

— Но мне не хочется, — отклонила я бокал.

— Почему бы нет, моя девушка? — подал теперь голос монах, еле ворочая языком. — Выпивка — это ни в коей мере не грешное действие, потому что на это нам дал благословение даже наш святой отец Владимир, который высказал великую правду: „выпивка — это удовольствие России и без нее мы не можем“.

— Правильно, отец, правильно, — поддержал его тот, кого Распутин назвал „князьком“, очевидно, князь[71], — мы без вина, как рыба без воды.

— Ты прав, князь, ты прав, — бормотал Распутин и передал ему мадеру. — Пей, грех невелик. Через грех очищается душа. А потом нас очистят наши возлюбленные!

— Только они могут замолить Ваш грех? — взяла я слово.

Распутин так сильно стукнул кулаком по столу, что все чашки подпрыгнули:

— Еще бы! Ваши — может, и нет, но мои сибирские. У меня для этого есть свои люди!

— По правде, у тебя это есть, батюшка Григорий Ефимович, — лепетал абсолютно пьяный поп, которому икота помешала продолжить.

— Ты так хорошо заботился о своих земляках, дай бог тебе долгих лет здоровья… Ты открыл нам источник благосостояния, с тех пор как останки святого Иоанна Тобольского выставлены у нас как мощи — нам каждую минуту несут пожертвования…

— Пожертвования! Ты врешь, поп! — закричал на него Распутин. — Мощам не нужны никакие деньги, это все течет в ваши карманы! (…) Вы будете мыть мне ноги и пить эту воду, это верно!

— Да, мы и пьем, мы пьем! — подтвердил все более пьянеющий монах, икнув.

— Я это и Самарину сказал, а сегодня или завтра… — Распутин два раза сплюнул — давайте выдвинем еще одного заступника, говорю я вам! — Распутин вновь с усилием стукнул кулаком по столу.

— Это так, это так, твои слова всегда мудры и справедливы, Григорий Ефимович, — согласился князь, который без конца подливал вино.

— Они думали, что могут нам что-то запретить, но тогда Варнава и я открыли самого Иоанна Тобольского… Ну, теперь я царь или нет? — гордился Распутин.

— Какой Иоанн Тобольский? — хотела знать я.

Распутин оживленно повернулся ко мне:

— Варнава и я привезли его в Сибирь. Везде в России есть мощи, как сено, а у нас ничего нет. Но без мощей ведь дело не пойдет…

Трапеза продолжилась в доме Соловьева, члена Священного Синода. Здесь обсуждался вопрос о предложении Питирима на должность архиепископа и митрополита Петербургского.

— Как обстоят дела с Питиримом — ты что-нибудь уже решил, отец? — спросил хозяин дома Соловьев.

Распутин щелкнул языком.

— Решил, решил. О нем ходят плохие слухи. Ничего, я не брошу его им на растерзание. Питирим — прекрасный человек, нужно только немного подождать. Он хитрый и выпивать тоже умеет неплохо. Я уже написал царю. Этот пост должен занять только Питирим. Он наш человек.

— Ему нужно только приказать молчать, — озабоченно высказался хозяин дома.

— Зачем? — спросил Распутин.

— Чтобы его оставили в покое, — спокойно ответил Соловьев.

Но Распутин мыслями уже витал где-то:

— Давайте сюда балалайку! Давайте ее сюда! — крикнул он неожиданно.

Моментально появились два балалаечника, и было слышно, как с шумом открывались бутылки шампанского. Распутин вскочил и с первыми же звуками балалайки пустился в пляс, подбадривая музыкантов:

— Эх, вы, эх, эх! А для души вы ничего не исполнили!

Он взял бокал и протянул его старшему священнослужителю, который, казалось, уснул и теперь испуганно открыл глаза.

— Ну, если ты не хочешь, пусть он останется! — и сам осушил залпом бокал, который затем бросил на пол и пустился в пляс.

Безудержно, словно сумасшедший, он носился по комнате, сметая все, что попадалось на пути, чтобы под конец в своей лиловой рубахе с красными кистями и высоких лакированных сапогах исполнить соло как на сцене. Священнослужитель на мгновение открыл глаза, потом рот и начал громко смеяться.

Между тем, Распутин поднял меня с места и начал крутить вокруг себя. Неожиданно он остановился. Молодой человек лениво растянулся на полу, другой монах — в углу, старший священнослужитель спал. Когда Распутин захотел прижать меня к стене и приблизил свое горячее лицо к моему, подошла хозяйка дома и спросила, не хочет ли он еще выпить — мадеру или шампанское.

— Давай сюда и то, и другое! — крикнул Распутин.

Затем он отпустил меня и сел.

Хозяин дома захотел продолжить разговор о церкви, который, очевидно, пришелся ему по душе. Но Распутину этого не очень хотелось. Пока Соловьев ожидал ответа на свой вопрос, Распутин вдруг вскочил и ударил по столу кулаком:

— Ах, девочка, проклята должна быть эта церковь. Мы сделаем Питирима, сукина сына, митрополитом! Ах, моя дорогая, зачем мне теперь Синод, зачем мне нужен Самарин, я сам знаю, что я делаю…

Старый священнослужитель испуганно открыл глаза.

— А тебя, — обратился Распутин ко мне, — я больше не отпущу. Ты останешься на ночь со мной. Ах, моя девочка, дай мне руку! Зачем мне нужна церковь, я плюю на все, зачем мне теперь митрополит…

Когда он отвернулся, я воспользовалась моментом и выскользнула за дверь. Нашла в прихожей свое пальто, быстро набросила его и выбежала из дома. В ушах еще звучала дикая игра балалаек и угрожающие слова Распутина: „Ах, сударыня, дай мне руку… Питирим, хитрая лиса, сорвиголова… Митрополитом должен стать только сукин сын… Эй, Ванька, играй веселей!..“».

Вскоре после этого Питирим уже вправе называть себя митрополитом Петербургским, несмотря на то, что замешан в скандале как гомосексуалист, подозревался в злоупотреблении церковной собственностью и обвинялся в проповеди сектантских учений «хлыстов».

Назначение Питирима митрополитом Петрограда, как стал называться Петербург с начала войны 1914 года, воспринимается общественностью с безропотным смирением. Тем временем у Распутина становится одним союзником больше, который с ним — а нередко и против него — за кулисами дергает за ниточки, с помощью которых можно выдвигать и убирать с постов министров. Однако Россия в первую очередь занята войной, которая всего за несколько месяцев с момента ее начала привела народ к депрессии.

Первые военные операции были успешными для России. Прежде всего, русская армия смогла утвердиться в Галиции. 21 августа (4 сентября по западному календарю) 1914 года царь пишет в дневнике: «Получил сегодня великолепное сообщение — Лемберг и Галич взяты! Слава богу!»

Петербуржцы, которые каждый вечер стояли перед зданием редакции «Русское слово» в ожидании новостей, снимали шляпы, прочтя написанное крупными буквами сообщение: «Лемберг взят!»

— Возвращен славянам! — кричали все.

Те, кто участвовал в акциях по оказанию помощи, вновь были окрылены патриотизмом. Собирали пожертвования, подписывались на военные займы, оживлялась промышленность — все для фронта…

Но вскоре положение изменилось. Немецкое руководство, атакуемое русскими войсками, оттянуло свои подразделения с французского фронта и перебросило их на северо-восток. «Это было нашим спасением», — благодарил французский военный атташе царя и его министра иностранных дел, поскольку благодаря этому не произошло продвижения немецкой армии до Парижа. Осенью 1914 года Гинденбург стал верховным главнокомандующим Восточного фронта, и благодаря его стратегии русским был нанесен удар в Восточной Пруссии и, как следствие, они были изгнаны из Венгрии и Буковины. После победы немцев под Танненбергом — пятьсот лет спустя после разгрома германского рыцарского ордена славянами — русский генерал Самсонов покончил с собой.

Здесь сказались тактическая слабость России в ведении войны, при которой отдельные генералы, такие как Брусилов, Врангель и Иванов ничего не могли поделать и на юго-востоке: русский фронт имел протяженность в несколько тысяч километров, — ровно такую, как путь солдат к фронту — в то время, как у противника он составлял лишь небольшую часть этого расстояния. Координацию и снабжение, прежде всего боевой техникой и боеприпасами, можно было обеспечить лишь при отличной организации. К сожалению, этого не было. Не мог ничего изменить ни Верховный главнокомандующий, Великий князь Николай Николаевич, дядя Николая II, ни сам государь, который часто сам присутствовал на заседаниях Генерального штаба.

После первых тяжелых поражений, уничтоживших надежду на быстрое завершение войны, армию охватили разочарование и деморализация, когда солдаты сталкивались с беспомощностью и безответственностью начальства. Человеческая жизнь, казалось, ничего не стоит.

Когда ситуация стала ухудшаться и дальше, обнаружились громадные упущения военного министра Сухомлинова. Он нес ответственность за крупные недостатки в организации снабжения. Его сняли с поста и отдали под суд. Однако когда он находился в Петропавловской крепости, ожидая начала процесса, дело странным образом затянулось. Царица в своих письмах Николаю в Генеральный штаб неожиданно попросила о пощаде Сухомлинова. Нетрудно догадаться, откуда исходило такое прошение — конечно, от Распутина.

Друг Распутина И. Манасевич-Мануйлов позже на допросе следственной комиссии Временного правительства сообщил: «Сначала Распутин способствовал снятию с поста Сухомлинова. Личные причины играли при этом решающую роль. Но когда его арестовали, жена Сухомлинова начала посещать Распутина, и Распутин в нее влюбился. Он говорил: „Только две женщины в мире завоевали мое сердце — Вырубова и Сухомлинова“. Он точно так и сказал. Все знали, что мадам Сухомлинова поддерживает с ним тесные отношения (…) И таким образом, дело дошло до освобождения Сухомлинова…»

Но так просто осуществить освобождение, разумеется, не удалось. После того, как целый ряд личных врагов (как то первый муж госпожи Сухомлиновой и «князь», ее поклонник) дали показания против военного министра — якобы он имел счет в Берлине, или его подкупили иностранные военные концерны, — прокурору не удалось найти веских доказательств этих частично авантюрных высказываний. Прежде всего, относительно самого смелого из них, согласно которому Сухомлинов находился в контакте с действовавшим через Киев шпионом Альтшиллером, обвинителям явно не доставало доказательств. Единственное, что было предъявлено по этому поводу, — открытка Альтшиллера из Карлсбада госпоже Сухомлиновой со словами: «Часто идет дождь, улицы скверные, и длительные прогулки невозможны».

Прокурор исходил из того, что речь шла о шифрованном сообщении. Но когда его высмеял начальник охранки, юрист разбушевался: «Черт знает, что имел в виду этот человек…».

Конечно, если содержание послания и не было компрометирующим, налицо факт переписки во время войны между шпионом вражеской страны и женой военного министра.

В результате, благодаря обращению Распутина к царице, Сухомлинова не привлекают к ответственности за упущения, повлекшие за собой тяжелые последствия, а освобождают за недостатком доказательств. Вмешательство Александры в дело о дискредитации военного министра моментально находит критический отклик в прессе. Однако царица возмущена тем, что средства массовой информации «имеют смелость» критически высказываться о членах царской семьи, и далека от того, чтобы оценить политический вред, который сама благодаря своим действиям под влиянием Распутина наносит династии (не говоря уже о внутри- и внешнеполитических последствиях каждой отдельной акции).

Пост военного министра теперь занимает Поливанов. Даже этому государыня пыталась помешать: «Ты уверен, — пишет она царю, — что он заслуживает твоего доверия? Не враг ли он нашего друга (Распутина), что всегда приносит несчастье?»

Александра даже была готова посодействовать возврату Сухомлинова на пост (к нему она под постоянным воздействием Распутина очевидно, несмотря ни на что, имела больше доверия, чем к Поливанову, о котором вряд ли знала больше того, что он не был другом Распутина).

Чтобы суметь оценить Поливанова, исходя из последнего критерия, она вызывает его к себе — это стало для нее привычным в отсутствие царя и касалось всех потенциальных кандидатов.

«У меня сегодня был разговор с Поливановым, — пишет она Николаю 15 июня 1915 года, — я не знаю, но он мне не нравится. Он, конечно, умнее Сухомлинова, но я все-таки предпочитаю последнего…» Однако на этот раз царь непреклонен. Распутин уже, не стесняясь, вмешивается в военные дела (или, по меньшей мере, пытается это делать). При этом он ловко пользуется фанатичным отношением Александры Федоровны к исходящим от него мистическим посланиям, поскольку обычно докладывает такого рода щекотливые вопросы не компетентному министру, а самой царице в телеграммах или лично. Он мотивирует свои предложения Александре, якобы исходя из «опыта» или «из ночных видений», каждый раз четко разграничивая их. Подаются они также в соответствующей витиеватой форме.

Так, например, речь идет о назначении одного генерала. Распутин впервые услышал его фамилию, когда был приглашен вместе с офицерами на вечеринку, целью которой было не что иное, как повышение этого генерала (по имени Русский) в должности. Пирушка устраивалась некой личностью по фамилии Миклос, о котором даже поговаривали, будто он шпион. Все убеждают Распутина, что генерала Русского нужно назначить Верховным главнокомандующим Северного фронта. Что Распутин может иметь против него, тем более, что он его вообще не знает? Что он получит за свое вмешательство — неизвестно. И он срочно отправляет царице телеграмму, чтобы та передала ее Николаю: «Глаза всего народа устремлены на генерала Русского, и если народ на него смотрит, Ты тоже должен это сделать…»

Через несколько дней назначение и в самом деле состоялось.

Вместе с тем Распутин заметил, что царь везде, кроме Генерального штаба, где он лишен непосредственного влияния царицы, окружен советчиками, — и, прежде всего, находится под влиянием Верховного главнокомандующего, своего дяди, Николая Николаевича, — которые очень критически относятся к Распутину и пытаются отгородить царя от вмешательства сибирского мужика. Распутин это знает, и стараясь сохранить свое влияние и власть, пытается вбить клин между самым лояльным и близким советчиком Николая в Штабе, Великим князем и царем.

Благодаря психологическому таланту, Распутин использует в своих интересах собственнические чувства и ревность Александры, чтобы установить наблюдение за ее супругом. Если кто-то может соперничать с ним, с царем, в авторитете и популярности — как Великий князь — то Александра сразу усматривает в этом опасность и ослабление позиций супруга.

Нет ничего проще для Распутина, чем восстановить Александру против Николая Николаевича, тем более что Великий князь, супруга которого Анастасия десять лет назад ввела Распутина в царский Дом, к «старцу» охладел из-за его истинного характера, что, в конце концов, привело к разрыву контактов с ним. Властная позиция Великого князя, как правильно делает вывод Распутин, может привести к краху позиции сибиряка. Это нужно предотвратить. Кампания Распутина нашла поддержку у царицы.

«…Он (Распутин) опасается, что Bonheur[72] (псевдоним Николая Николаевича) и Галка (псевдоним его жены Анастасии] хотят занять трон, что это — их главная цель (…) Григорий ревностно любит тебя, и для него невыносимо, чтобы Н. играл важную роль…», — написано 20 сентября 1914 года. Но, кажется, на царя подобный абсурд не произвел впечатления.

«Наш друг требует, — настойчиво продолжает Александра на следующий день, — чтобы Царь как можно чаще показывался перед своими войсками, но без Николая Николаевича (…), чтобы не допустить роста популярности Верховного главнокомандующего за счет Царя…»

Александра Федоровна советует, чтобы государь приехал на фронт с проверкой, не предупреждая об этом Верховного главнокомандующего. Николай II, который до сих пор игнорировал ее натиск, на этот раз отвечает с раздражением: «Не буду же я обманывать собственного дядю и Верховного главнокомандующего!»

«Покажи, что Главнокомандующий — это Ты», — атакует его Александра в письме от 4 апреля 1915 года. «Н. (Николаевич) действительно занимает высокий пост, но Ты стоишь выше, чем он (…) Послушай Нашего друга, не зря нам его послал Бог…»

Но царь «не слушает» ни «нашего друга» ни жену. В начале лета, когда напряжение между правительством, то есть, министрами, и Думой впервые за время войны достигает апогея, он заменяет целый ряд консервативных членов правительства либеральными. За период работы четвертой Думы в партиях[73] уже произошел раскол, и государь для укрепления единства в решении проблем страны, появившихся в связи с войной, хочет создать более благоприятный для работы климат. Принесенные в жертву министры — это уступки, на которые пошел Николай по совету своего дяди, вызывающего такой страх у Распутина.

Александра ошеломлена, Распутин очень обеспокоен. Но его час пробил, когда участились неудачи на русском фронте — и не имеет значения, по каким причинам это происходит. «Мужчина, который не имеет божьего благословения, не может иметь успеха», — комментирует Александра события, в точности повторяя слова, которые ей подсказал Распутин, поскольку благословение Бога для нее идентично благословению Старца.

В этот раз Николай II переносит запланированное возвращение в Царское Село на две недели, чтобы избежать атаки жены, как впоследствии сообщил начальник охранной службы Генерального штаба.

Распутин всегда умело маскирует собственную заинтересованность в тех или иных ходатайствах, даже если она совершенно очевидна для любого человека, мыслящего более здраво, чем царица. Так. вторая волна мобилизации молодых солдат, которой нужно было возместить большие потери первых военных месяцев, коснулась и сына Распутина. По русскому законодательству при первой мобилизации для единственного сына в семье делалось исключение. Только в случае последующей мобилизации его могли отправить на фронт.

«Я вижу пред собой большие волнения, — так прозвучало мрачное предчувствие Распутина перед предстоящей второй мобилизацией, — …потому что тогда дома некому будет выполнять мужскую работу», — добавляет Александра в письме Николаю предостережение Распутина его же словами. Сначала Распутин скрыл от царицы, что это касается и его сына.

Поскольку Николай в своих посланиях об этом не пишет, Александра становится более настойчивой. Наконец, она заводит речь о том, что Распутин беспокоится за своего сына, даже в мыслях не допуская связи с его предупреждением относительно второй волны мобилизации — и ходатайствует о его освобождении от военной службы. Это, однако, противоречит чувству справедливости царя, ввиду того, что он сам каждый день видит, как добровольцы из чувства патриотизма просятся на фронт, и он не хочет делать исключения для «привилегированных».

Он игнорирует просьбу Александры. Тогда Распутин, желая произвести впечатление на царицу, прибегает к своим старым испытанным средствам. Он посылает ей телеграмму из Сибири:

«Во время озарения, которое снизошло от Святого Духа во время пасхального жертвоприношения, меня как громом поразило известие, что у меня заберут моего единственного сына. Так я повторю судьбу Абрама — вместо того, чтобы мой сын мог продолжать делать добрые дела на Земле…»

Получив телеграмму, царица передает текст Распутина дальше. Забытыми оказываются все утешительные слова, которые старец всегда имел наготове, когда Александра оплакивала раненых солдат, страдающих и умирающих в ее лазарете. «Не печалься, — говорил обычно Распутин, — они — горящие свечи перед алтарем божьим…»

Разве не означаю бы это то же самое и для его сына, если бы он действительно погиб? Поскольку Царица исходит из того, что каждое предупреждение Распутина, брошенное на ветер, обязательно принесет несчастье, она посылает царю посох, который Распутин получил в Афонском монастыре, а теперь передал ей для Николая «в качестве благословения…», не забыв упомянуть последние риторические выражения Распутина по продвижению его вопроса: «Он говорил так красиво, как может только русский император, действительно помазанник Божий (…) И что Ты, если не объявишь второй мобилизации, спасешь свое господство…».

Однако на Николая их ухищрения не воздействуют. Похоже, он раскусил Распутина, но хочет пощадить Александру, не признаваясь в своей догадке. На ее последнее письмо, изложенное на нескольких страницах, с неизменной просьбой спасти сына Распутина, он отвечает вежливо, но кратко: «Сердечное спасибо за милое письмо. Здесь ужасно жарко (…) Искренне всех целую, Ники».

Сына призывают в армию, но, благодаря одной поклоннице Распутина, он не попадает на фронт, а работает санитаром в лазарете, который оборудовали в столице.

Между тем Распутин озабочен переполохом, вызванным его образом жизни. В годы войны становятся достоянием гласности скандалы о масштабах его личных похождений, так как люди, приглашающие его в гости, чаще всего связывают решение своих коммерческих, а из-за военной ситуации, редко бывающих легальными, дел с тем, чтобы поддерживать жаждущего удовольствий властного мужика в хорошем настроении.

В марте 1915 года Распутин ненадолго отправляется в Москву, чтобы помолиться перед мощами святого, в чем он поклялся еще год назад на тот случай, если он оправится от ранения, полученного во время покушения на него. Однако вечер он проводит в соответствии со своими земными вкусами. День 26 марта 1915 года не забудут многие — даже те, кого при этом не было, а только слышали от других. Начальник Тайной охранной полиции, генерал Спиридович, описывает событие так:

«Вечер, организованный московским рестораном „Яр“, закончился большим скандалом. С ростом спекуляций военными поставками, Москва также стала играть определенную роль в деятельности Распутина. Многие активные московские дельцы познакомились с Распутиным и пользовались этим знакомством для своих сделок.

26 марта Распутин появился в ресторане около одиннадцати часов вечера, в сопровождении двух дам и журналиста Н. И. Соедова, который также занимался сделками. Все хорошо выпили. Они хотели обмыть сделку, которую заключили. Праздновали в отдельном кабинете, пригласили цыган, позвонили С. Д. Кугульскому, чтобы тот составил им компанию.

Пел цыганский хор, под его песни танцевали, осушили много бутылок. Распутин был пьян, танцевал и отпускал интимные замечания цыганкам.

— Этот кафтан мне справила Старуха, — пролепетал он и объяснил, что под „Старухой“ подразумевал царицу.

После нескольких танцев он подумал: „Что бы она (царица) сказала, если бы увидела меня здесь в таком виде!“».

Все пили, Распутин становился все более пьяным. Под конец его стали провоцировать, чтобы он доказал, что он, и в самом деле, Распутин. Вот сообщение об этом Московской охранки:

«Поведение Распутина совершенно не поддается описанию. В нем появились сексопатологические черты. Он обнажил свой половой орган и выставил его на всеобщее обозрение, продолжая при этом беседовать с певицами. При этом он раздавал им написанные от руки записки с такими словами, как ЛЮБЛЮ САМОЗАБВЕННО и другими подобными премудростями. Капельмейстер дал понять Распутину, что больше не может терпеть такого поведения, но Распутин ответил: „Я всегда так развлекаюсь, когда нахожусь в обществе дам!“ При этом он раздавал большие суммы денег, которые заранее занял у одной из сопровождавших его женщин. В два часа утра компания, наконец, разошлась…»

В обоих городах, Москве и Петербурге, эта скандальная история вызвала бурю негодований. Из Петербурга Распутин направил двум своим спутницам следующие телеграммы: «Счастлив обладанием тобой, грущу в ожидании, целую, моя дорогая» и «Любимое сокровище, я рядом с Тобой, целую Тебя!»

Через месяц в Петербурге состоялась другая развратная пирушка, в которой принимал участие и один банкир. На следующий день Распутин не мог прийти в себя до вечера.

В мае Распутин устроил оргию в присутствии другого банкира, Мануса. (…) Кроме банкира в ней участвовали дама из высшего общества, одна проститутка, коммерсант, делец, офицер и генерал…

Обычно в полицейских сообщениях избегают упоминания имен известных личностей, которые могли быть скомпрометированы общением с Распутиным. В этих случаях их обозначают инициалами.

В то же время царица пишет в письме царю от 11 мая 1915 года:

«Наш друг посетил (министра финансов) Барка, и они два часа очень хорошо побеседовали…»

Распутин ходатайствует перед Барком за Мануса. И. П. Манус — коммерсант, биржевой маклер, директор Общества железнодорожных заводов, Директор Российского транспортного общества, Российского страхового общества, член наблюдательного совета газеты «Гражданин», которая является консервативной и пользуется финансовой поддержкой правительства. Манус хочет основать акционерное общество для одного большого проекта — орошения Кавказских земель. Кроме того, он желает создать Зерновой банк. На то и на другое ему нужны деньги от министра финансов.

«Они хотят осушить какие-то болота, — объясняет Распутин Вырубовой, которой передает документы Мануса по проекту, чтобы та передала их царю (через царицу), — на это им нужны деньги, и мы, в конце концов, тоже хотим хорошо жить…»

В качестве посредника в этих контактах выступает сомнительный молодой человек по имени Манасевич-Мануйлов. Вначале он пришел к Распутину как журналист, чтобы взять у него интервью. После чего возник скандал, потому что Распутин откровенно рассказывал, что он действительно часто ходит с женщинами в баню: «…Некоторые издам высшего общества сказали мне, что хотят приблизиться к богу. Тогда я их пригласил поехать ко мне в Покровское. Там я вместе с ними — их было семь или восемь — пошел в баню. Они пришли в дорогих платьях и со всеми своими бриллиантами. Там я их попросил раздеться и помыть мне тело, чтобы их, так сказать, через унижение приблизить к богу…»

Но вскоре после шумихи, наделанной этим интервью, Мануйлов заканчивает со своей журналисткой деятельностью и еще больше сближается с Распутиным, становясь посредником (и выгодоприобретателем) в его контактах. Его продажность ни для кого не секрет. Перед войной он заявил, что готов взять у германского посла Пурталеса 300 000 рублей, чтобы соответствующим образом использовать их для своей газеты, но главный редактор его, разумеется, вышвырнул. Затем он работал в министерстве внутренних дел.

Позже на допросе, продолжавшемся несколько дней, Мануйлов дает показания следственной комиссии — ведь он мог сообщить об окружении Распутина слишком много подробностей. В конце он не без гордости спрашивает следователя: «Это интересно? А я знаю еще больше…»

Другой делец — Мигулин. Он хочет воспользоваться Распутиным, чтобы с его помощью получать концессии, разрешения на учреждение банков и лицензии на поставки.

Упомянутый в полицейском сообщении банкир — это Дмитрий Львович Рубинштейн, юрист, управляющий директор двух предприятий по добыче каменного угля, страхового общества, Русско- Французского Банка, биржевой маклер и т. д. Через Распутина он проводит своих кандидатов на министерские посты. Еще он оказывает влияние на прессу, поскольку в этой сфере обладает большим пакетом акций, прежде всего в «Новом времени» — консервативной ежедневной газете.

10 июля 1916 года Рубинштейна арестовывают. Его подозревают в нелегальных сделках с Германией. Среди прочего еще и обвиняют в продаже русских акций во враждебной Германии через нейтральную страну (Данию, Швецию) для Франции, затем акций русского общества «Якорь» немецким коммерсантам, а также в получении высоких комиссионных от продажи товаров, изготовленных за границей для России и т. д.

Ничего удивительного в том, что Распутин рьяно заступается за Рубинштейна, ведь он — не только основной финансист его, становящегося все более дорогим, образа жизни, но и вкладывает деньги Распутина в собственные сделки. Например, Распутин, благодаря ему, становится владельцем акций на каучук. То, что этим продуктом в нейтральном Копенгагене торгует некий Александр Парвус (он же Гельфанд), который тем самым отчасти финансирует и российское революционное движение, к тому времени никому не известно.

Рубинштейн пробыл в заключении недолго. Распутин не замедлил ходатайствовать за него перед царицей. «Выпусти его потихоньку из заключения и отправь в Сибирь», — советует государыня Николаю в письмах. Царь, однако, очень щепетилен в отношении к политическим, и особенно имеющим отношение к войне преступлениям.

Но Рубинштейн с помощью посредников везде выпускает свои «щупальца». Вырубовой он скромно отправил бриллианты. Перед этим ей кто-то отдал коробочку с комментарием: «пять карат, восемь карат…» и т. д. Кроме того, взятки раздаются и самому Распутину, и министрам.

Вот что впоследствии рассказал друг Распутина Манасевич-Мануйлов на допросе в 1917 году: «Распутин получил от Рубинштейна более 100 000 рублей за его освобождение. И его освободили. За это он позже потребовал от него сделать Добровольского министром юстиции. Распутину он не нравился, но все же тот организовал встречу Добровольского с Царицей…»

В действительности Добровольский стал министром юстиции, но только вскоре после убийства Распутина.

Непонимание царицей истинной сущности Распутина происходит не от недостатка информации, а от непоколебимой, слепой веры в него. Сообщение о скандале в московском «Яре» дошло и до государя. Он молча показал его жене. Она сразу расплакалась (как рассказал комендант дворца): «Такая клевета на Святого!» Разве он незадолго до этого в очередной раз не спас жизнь их сыну? Дал бы Бог ему такую способность, если бы было правдой все то, о чем про него теперь болтают? Это те мысли, которыми руководствуется Александра. И она не сомневается в том, что Распутин — Святой: когда у Алексея было кровотечение из носа, что особенно опасно для больных гемофилией, Распутин только подошел к его кровати, осенил его крестным знамением, и вскоре кровотечение прекратилось.

Но для царя это не аргумент. Он снова отправляет Распутина «на отдых» в Покровское. Разумеется, под тайным присмотром. Не только для того, чтобы следить за его поведением, но и, чтобы наверняка знать, что Распутин больше не выступит с речами, как бывало раньше, о необходимости заключения мира, поскольку пацифистская пропаганда царю сейчас совсем не нужна.

Однако проблемы возникли уже на пароходе. Распутин напился и затерялся в толпе солдат. Сначала потребовал, чтобы они пели для него песни, дав каждому из них деньги за это. Потом захотел пригласить всех в ресторан первого класса. Однако официант преградил ему дорогу. Распутин не ушел, пока страшно не обругал официанта и гостей и не разбил чайный сервиз. До самого утра он не сомкнул глаз, продолжая громко петь и не переставая пить. Наконец, совершенно пьяный, он упал на скамью, где и заснул, обмочившись во сне. Возмущенные пассажиры потребовали от капитана, чтобы тот запротоколировал случившееся.

В Покровском матросы высаживают пьяного Распутина на берег. Епископ Варнава забирает его. Услышав о негодовании, вызванном поведением Распутина, Варнава предлагает капитану деньги, чтобы тот никуда не отправлял составленный акт. Но он не знает, что два агента, едущие вместе с Распутиным, уже составили сообщение и отправили его генерал-майору Джунковскому, заместителю министра внутренних дел.

Тем временем губернатор Тобольска принимает решение арестовать Распутина за пьянство, приведшее к беспорядкам, и заключить его на некоторое время в тюрьму. Но Распутин узнает об этом и вновь прибегает к помощи Варнавы.

Тайные агенты, сопровождавшие Распутина, сообщили и о другой его выходке, когда пьяный Распутин после небольшой перебранки со своим отцом вытянул его во двор и там избил. Отец, тоже не совсем трезвый, не замедлил бросить ему парочку ругательств в ответ: «Ты — ничтожество! Единственное, что ты можешь, — хватать Дуню за мягкие бока!» Распутин опять набросился на него с кулаками, пока их, наконец, не разняли.

Спустя год отец умер. Распутин даже не поехал на его похороны.

Между тем, он шлет царице свои ставшие привычными философские телеграммы. Александра нуждается в утешении. Начиная с весны 1915 года, отмечено все больше выступлений антигерманской направленности, и, прежде всего, в Москве. Население, уставшее от войны, выплескивает свою ненависть на все немецкое. Немецкие магазины или заведения с немецкими названиями разрушаются, грабятся, запрещено исполнять произведения немецких композиторов. Негодование распространяется и на царицу, в адрес которой раздаются ругательства. Ее называют «немкой», не замечая, что она теперь чаще обычного подчеркивает, что чувствует себя больше англичанкой, а вообще-то уже давно стала русской.

После военных неудач, приведших к падению Варшавы, царь снимает Великого князя Николая Николаевича с поста Верховного главнокомандующего и, несмотря на предупреждения своих министров, сам занимает эту должность. Это триумф царицы, которая так не любила Верховного главнокомандующего. И радость для Распутина, которому Великий князь, в ответ на его заявление о желании приехать в Генеральный штаб, ответил: «Может приехать, но будет повешен».

Но для России — это начало конца, поскольку из-за постоянного отсутствия царя, начиная с осени 1915 года, все происходящее в столице выходит из его поля зрения и контроля, а решающая сила в принятии правительственных решений постепенно переходит в руки царицы, точнее — Распутина.

16 сентября 1915 года Распутин получает анонимное письмо: «Григорий, наше отечество скатывается в пропасть. За кулисами хотят заключить мир. Так как ты получаешь шифрованные телеграммы, ты имеешь большое влияние. Но мы, избранные в Думу, требуем от тебя, чтобы ты позаботился о том, чтобы министры отвечали перед народом и чтобы Дума собралась в конце сентября для спасения нашего отечества. Если ты этого не выполнишь, мы тебя убьем, пощады не будет. Наша рука не дрогнет, как у Гусевой, и мы достанем тебя, где бы ты ни был. Нас десять человек, и жребий пал на нас…».

Письмо может показаться загадочным, но в нем четко видны признаки негодования населения, и это позволяет предположить, что в кругах депутатов Думы формируется антиправительственная коалиция.

Однако совершенно не ясно, что происходит за кулисами: созыв Думы не входит в интересы Распутина, поскольку здесь обсуждаются все скандалы и его интриги, что представляет опасность для положения именно тех лиц, которыми управляет Распутин как марионетками в интересах его правящей клики.

Дума все-таки собирается (без участия Распутина), но уже через пару недель ее распускают. Насущные проблемы остаются. Недовольство растет.

К французскому послу Палеологу, представителю союзнической Франции (которая заинтересована в стабильной ситуации в России как предпосылке успешного ведения войны) приходит русский офицер. Он открыто говорит о том, что группа единомышленников готовит путч: царь должен отречься от престола в пользу Великого князя, царица будет сослана в монастырь за Урал, Распутин и Вырубова — в Сибирь.

В этом же 1915 году появляются две противоречащие друг другу публикации. Одна — вышедшая небольшим тиражом брошюра «Мысли и самоанализ некоего старца», которая, вероятно, должна служить реабилитации Распутина. Другая вышла из-под пера старого недруга Распутина, Илиодора, который из норвежского города Христиании распространяется о своих переживаниях и опыте, связанных с «дегенерировавшим божьим человеком» и со всем тем, что он узнал о нем из чужих рук. В этой публикации Илиодора поддержал не кто иной, как Максим Горький, рассматривающий ее «как чрезвычайно нужную и полезную». В смысле своей идеологической деятельности против буржуазного общества, что уже можно было слышать из уст представителей левых партий при сходных условиях, компрометация царского правительства посредством разоблачения ситуации с таким скандальным придворным советником, как Распутин, была им только на руку.

Позже выяснилось, что Горький за свою издательскую деятельность получает финансовую поддержку от германского правительства через российских посредников; поскольку любая информация, дискредитирующая царский режим, которую публикуют левые партии, наряду с пацифистской пропагандой, — в интересах Германии.

Так как Германия недооценила Россию как военного противника, а значит и не спрогнозировала продолжительность войны, министерство иностранных дел Германии уже с января 1915 года стало отчасти финансировать революционное российское движение, чтобы с помощью революционной пропаганды подорвать боеготовность российских войск, настроить население против правительства и, таким образом, внести свою лепту в свержение царского правительства с целью заключения принудительного при таких условиях сепаратного мира.

Германскими деньгами управляет посредник, живущий на Западе, «главный российский идеолог» и единомышленник Ленина и Троцкого, Александр Парвус (Гельфанд). Он играет ведущую роль в агитационной работе и революционном и забастовочном движении 1905–1906 годах, и работает на стороне Ленина и окружающих его революционеров, которые находятся в эмиграции в Цюрихе и ждут своего часа.

На основе детально разработанного плана переворота, который Парвус передал в начале 1915 года государственному секретарю МИДа Германии в Берлине, г-ну Циммерманну, он получает финансовые средства для осуществления этого дела. Условие: революционная группа должна прийти к власти и заключить мир на германских условиях. Парвус создает в Копенгагене «Бюро международных экономических отношений» и осуществляет (большей частью нелегально) сделки между Германией и Россией.

Финансовые средства германского министерства иностранных дел поступали в Россию через информированных лиц, которых Парвус нашел в нейтральных странах — Дании и Швеции. В этой работе также задействованы агенты, которые сами проводят в России агитационную работу в пользу революционного движения. Позже речь пойдет и об оружии и взрывчатых веществах, поступающих в Россию для осуществления актов саботажа, для подрыва мостов, железных дорог, обеспечения фронта или для снабжения городов. Тем самым создается ситуация дефицита и безысходности, которая используется агитаторами для организации забастовок и беспорядка, а на фронте ведет к парализации боеспособности армии.

Все это должно, судя по содержанию секретных записок Министерства иностранных дел, начать претворяться в жизнь уже в 1915 году, и план переворота планировалось осуществить еще в те годы. Но из-за того, что царь взял на себя Верховное командование и провел меры по обеспечению более эффективного снабжения и руководства армии, ожидаемые предпосылки для создания хаоса в стране несколько отодвинулись. Итак, почва для революционных действий еще далеко не созрела.

Для ускорения процесса подкупают и российских политиков, чтобы избежать принятия решений по стабилизации положения. Германское министерство иностранных дел постоянно находится в курсе событий благодаря непрерывным сообщениям посредников Парвуса о положении в России, при царском дворе, о подоплеке в принятии решений и о лицах, которые их принимают, а также о дискуссиях в Думе.

30 мая 1916 года приходит сообщение германского посланника в Копенгагене, находящегося в контакте с Парвусом, рейхсканцлеру Бетманну-Хольвегу: «Д-р Гельфанд, вернувшись из Стокгольма, где он проводил консультации с русскими революционерами, сообщил, что предоставленная в его распоряжение сумма в один миллион рублей была сразу отослана в Петербург и передана по назначению. (…) Доверенные лица отсоветовали ему сразу начать акцию, поскольку это было бы слишком рано. (…) Несмотря на неизменную решительность революционеров, (…) политическая ситуация изменилась (…) и увеличилось сопротивление буржуазных партий революционному восстанию. Правительство не было пассивным и приняло хитрые меры, чтобы противодействовать такому движению, передав руководителям левых партий ответственные посты. Кроме того, оно приняло меры, чтобы смягчить нехватку продуктов питания в Петербурге (…)».

Замена Николаем II консервативных членов правительства новыми людьми вызвала большое беспокойство у Александры (и Распутина). Таким образом, Распутин своими действиями непреднамеренно работает на революцию и германского противника, способствуя продвижению на ответственные посты продажных ставленников. Он не знает и не желает этого хотя бы потому, что в планы Распутина не может входить свержение царя и царицы, ведь именно от них зависят его власть и богатство.

Через Распутина и его окружение Берлинский МИД очень хорошо информирован и может использовать в своих целях полученные сведения. Вот текст телеграммы германского посланника в Берне, Ромберга, Диего фон Бергену в министерство иностранных дел в Берлине от 8 февраля 1916 года:

«Секретно. (…) Сватковский (русский агент германской миссии) передал некоторые сведения о ситуации в Петербурге. При русском Дворе большое влияние возымел авантюрист, некий кавказский принц Андронников, который раньше жил в Швейцарии. На чем основывается его влияние, не знает никто. Распутина можно подкупить. За 10 000 рублей он будет в наших руках».

В тот же день миссия в Берне отвечает, очевидно, на запрос из Берлина касательно Андронникова:

«Секретно. Советник посольства фон Брюнинг имел возможность получить сведения об упомянутом в моем отчете так называемом кавказском принце Андронникове.

В соответствии с ними Андронников, который не является принцем, должно быть пользуется в Петербурге очень дурной славой. Он, вероятно, имеет определенное влияние и всеми возможными способами старается понравиться петербургскому обществу. Его брат — офицер русских сухопутных войск и был в начале войны командиром кавалерийского полка…».

1 мая того же 1916 года начальник главного морского штаба Германии, Притер, телеграфирует государственному секретарю министерства иностранных дел:

«Секретно! Из заслуживающего доверия германо-балтийского источника, имеющего хорошие связи среди офицеров и служащих в Петербурге, стало известно: князь очень дружен с Распутиным и пользуется его полным доверием. Его можно заполучить за хорошее вознаграждение для предприятий любого рода…»

Основательный анализ положения в России и расстановки сил приведен в секретном сообщении от 20 мая 1916 года:

Политико-консультативный совет, Берлин, руководство, — Министерству иностранных дел, Берлин: «Я уже упоминал, что Григорий Распутин теперь стал самым влиятельным человеком в России. С одной стороны, он относится к людям, которых больше всех ненавидят, что не удивительно, с другой стороны, у него большой и верный круг последователей, состоящий из более чем сомнительных лиц, которые обязаны ему постами и уважением, правительственными заказами и заказами на поставки, освобождением от наказания или еще чем-то. Как придворное общество, так и политические партии, стремятся почти без исключения к тому, чтобы его убрать, но пока безуспешно. (…) Тайная полиция и ее агенты охраняют его с такой же тщательностью, как императора. Безграничная любовь императорской четы к болезненному престолонаследнику служит Распутину средством для укрепления и сохранения власти (…)

Его влияние основывается, в первую очередь, на ловко созданном им вымысле, будто он может влиять на состояние здоровья престолонаследника. Его власть распространяется на все гражданские органы управления, а на военные скорее только в экономических вопросах. Может быть, также на распределение высоких постов, но не стратегического значения. Руководящие им мотивы — это, вероятно, в первую очередь, жгучее тщеславие и желание прийти к власти, несмотря на свое невысокое происхождение (он — крестьянин из сибирской деревни). Здесь речь не идет о каких-то политических целях. (…)

Наряду с этим он ведет довольно беспутную жизнь. В последнее время очень увлекается алкоголем и женщинами. Эти развлечения стоят больших денег. Поэтому, говорят, он стал более предрасположен к денежным вознаграждениям, чем прежде. В протекции Распутина особенно нуждаются лица, рассчитывающие на большие назначения в военном министерстве, которые и платят ему.

(…) В отличие от прежних времен, за небольшие услуги, за повышение по службе или за прекращение судебных расследований он берет и мелкие денежные подарки, разумеется, не менее 1000 рублей — и не прямо, а через посредников.

Рассчитывая только на себя, он не смог бы удержаться на таком чрезвычайно высоком и завидном месте. Его главная опора — придворная дама (Вырубова), дочь Тайного советника (Государственного советника) Танеева, сестра[74] которого замужем за сыном генерал-майора фон Пистолькорса. Эта дама, очень умная и состоятельная, оказывает чрезвычайное влияние на императора.

(…) Распутин, упомянутая придворная дама, митрополит Питирим и епископ Тобольский Варнава образуют, вероятно, верхушку теневого правительства, не имеющего полномочий, о котором открыто говорят с трибуны Думы и Имперского совета. (…) Их печатный орган — это преимущественно газеты „Новое время“ и „Вечернее время“, которые раньше принадлежали Суворину, а теперь находятся в собственности Рубинштейна и стоящих за ним поручителей, в настоящее время — англичан. В последнее время Питирим пытается оттеснить Распутина. Это, вероятно, должен сделать Штюрмер (министр внутренних дел), кандидатура Питирима…»

О позиции Распутина по отношению к войне и о настроении политических партий в связи с этим вопросом в аналитической записке говорится следующее:

«…Раньше Распутин решительно выступал за скорейшее заключение мира, теперь он больше выступает за продолжение войны, так как тратит много денег на свои дорогостоящие развлечения, а дивиденды, полученные от военных поставщиков, позволяют ему продолжать вести разгульную жизнь. Редко удается дать ему взятку в руки. Чаще это происходит через его личного секретаря (Арона Симановича), недавно назначенного им. Он пытается сохранить видимость неподкупности и для подобных вымогательств использует посредников.

(…) Мне известен только один из них: князь. Упомянутый наверняка играет сомнительную роль. Сам он почти без средств, хитрый мошенник, имеет отличные связи в высших кругах и является правой рукой Распутина. Человек без моральных устоев и не чурается подкупа. Он слывет „аферистом“ опаснейшего толка. Из приличных людей его никто не любит, но каждый его боится. Известно, что у него близкие отношения с Распутиным и Ее Величеством, и что его можно подкупить, но только за крупные деньги. У него большой опыт, он хитер, очень много знает не только из внутренней политики, но и из придворных интриг и из жизни интересных личностей и с успехом использует свои обширные знания таких вещей, которые обычно не выносятся на обсуждение. Поэтому его ненавидят и боятся.

И на дипломатическом поприще он имел определенный успех, например, при достижении формального примирения между королем Болгарии и русским министром Игнатьевым[75], что было важным во время последнего визита короля в Петербург (…)

Принимая во внимание не выдерживающие критики события при дворе императора в течение всего времени продолжения войны, панслависты и монархическая партия „Истинных русских“ носились с идеей объявить правящего императора неспособным к исполнению своих обязанностей и заменить его Великим князем (…).

Левые партии желают поражения в войне, чтобы свергнуть монархию.

Монархисты ждут момента, когда они смогут заявить, что форма государственного правления останется прежней, но действующий монарх должен уступить место другому (…).

Средством республиканской (революционной) партии, которая ждет своего часа, будет не вооруженное восстание, а всеобщая стачка железнодорожников, связанная с саботажем, который из-за отсутствия запасов продуктов питания в крупных городах должен привести к голодным бунтам. (…)

Но разные партии и группировки видят, что их время еще не пришло. Тем временем каждая группа готовит свою акцию, поэтому почти для каждой из них желательно, чтобы возмущение и ожесточение всем известной бесхозяйственностью при Дворе стали еще сильнее…»

15 июля 1916 года осведомитель Адальберт Нольде телеграфирует в Берлин в МИД: «На предложенный мне вопрос о позиции Распутина имею честь ответить следующее.

Этот сибирский крестьянин имеет власть над императорским домом и сферами[76]. Император и Императрица ошибочно полагают, будто он может сохранить жизнь престолонаследнику. Когда Распутин в начале войны зашел слишком далеко и его убрали от Двора, а вскоре позвали назад, царь признался одному из моих соотечественников: „Если бы Вы видели истерические припадки императрицы, то захотели бы лучше иметь трех Распутиных, чем еще раз пережить такие припадки“.

Распутин стремится к деньгам и к личной власти».

Из секретных сообщений хорошо информированных германских агентов явно видна и щекотливая роль тех, кто входит в круг друзей Распутина:

«Германская миссия, Стокгольм, 30 сентября 1916 года.

Начальнику Генерального штаба сухопутных войск, Главному морскому штабу, Министерству иностранных дел.

Касательно: Разрешения на выезд для российского гражданина барона Эдгара Юксюолл (Икскюль).

21 сентября я услышал в Министерстве иностранных дел, что российскому гражданину Бар. Е. Юкскюлл, который выслан из России и находится в настоящее время по разрешению Генерального штаба в Берлине, якобы не разрешен обратный въезд в Швецию. В дополнение к этому позвольте сообщить следующее.

Я знал Барона Эдгара Юкскюлл еще с петербургских времен, до войны. Когда он во время войны находился в Швеции, я также был с ним в контакте и благодарен ему за ценную информацию. Он мне особенно важен для оценки личностей (российское министерство, российский флот и т. д.), поскольку знает большое количество людей, занимающих ведущие посты (…). Поэтому его можно прекрасно использовать для распространения дезинформации. Он также с долей успеха приложил усилия к тому, чтобы сделать для меня доступными другие российско-балтийские источники (…)».

Нельзя забывать, что во время войны за пределы страны обычно выдворяют граждан вражеского государства. Это происходит потому, что они становятся агентами противника, находясь на службе в стране пребывания. Из документов Министерства иностранных дел становится ясно, что Юкскюлл, следуя в Петроград, был заслан и передал деньги для российского министра внутренних дел. Отношения Юкскюлла с Распутиным: баронесса Юкскюлл считается одной из его подружек и бывает в его доме.

Но и другие связи Распутина, например, с осведомителями и получателями германских денег — или, как в случае с Рубинштейном, с теми, кто заключает сделки с германским врагом — привлекают к общению с Распутиным разных подозрительных людей. К кругу его друзей также относятся люди, сотрудничающие с врагом в области политики: единомышленники и агенты революционеров, которых финансирует Германия.

Так, например, в круг общения Распутина входит друг и агент Парвуса, «купца революции», как его стали называть позже. От него Парвус нередко получает информацию, которую Распутин, не имея представления о понятии «секретность» — из тщеславия, желая похвастаться знанием деликатных дел — с удовольствием передает дальше, по большей части в пьяном состоянии. Неудивительно, что круг устроителей подобных пиршеств постоянно растет, а к самым щедрым его спонсорам относятся хорошо оплачиваемые МИДом Германии агенты. Теперь жизнь Распутина защищена от покушений не только охранкой, но и агентами Германии.

Еще в окружении Распутина работали на германскую сторону или на революционное движение М. Бурцев — агент, который провалился еще до 1916 года и был осужден, и В. Бонч-Бруевич. Он поначалу интересовался Распутиным в аспекте его гипнотических и религиозно-сектантских дел. Бонч-Бруевич одновременно был единомышленником Ленина. Именно он позвонил в полночь Ленину, когда тот в июле 1917 года, вернувшись в Петроград для подготовки переворота, лишился своих немецких контактов и финансовой помощи врага, и советовал ему бежать, поскольку министром юстиции был выдан ордер на его арест. Таким образом, Ленину удалось уйти от этого благодаря другу Распутина.

Однако Распутин наживается, как уже было сказано раньше, не только на продолжении военных действий, но и на революционном движении, тайно финансирующемся Германией. Из коммерческих документов Парвуса видно, что он торгует российскими металлами в пользу германских военных металлургических акционерных обществ точно так же, как и каучуком. Это делается для увеличения суммы на революционную пропаганду, на что одно только германское правительство, начиная с 1915 года до середины 1918 года, в целях захвата власти и удержания ее Лениным в первое время затратило почти миллиард марок (в сегодняшнем эквиваленте).

Распутин держит в обоих торговых обществах (металлы и каучук) акции, которыми распоряжается Дмитрий Рубинштейн. Банкир и друг Распутина, Манус, регулирует с вражеской страной денежный оборот, с помощью которого в Россию поступают средства для русской революции. Но, когда арестовали Рубинштейна и Мануса (оба позже были освобождены благодаря вмешательству Распутина, а Рубинштейна отправили в Псков), вряд ли кто-то смог догадаться о действительных размерах их мошеннических операций, осуществленных частично при участии Распутина.

Секретаря Распутина, Симановича, также арестовывают, так как становятся известны его посреднические услуги при сокрытии судебных расследований и при заключении нелегальных сделок. Но, зная, что за его спиной стоит могущественный друг, он, не стесняясь, сам обращается к царю по своему делу…

Действительно, подтверждается, что Распутин пытался оказывать влияние через царицу даже на проблемы военного характера. Но теперь он старается убедить государя в своей лояльности и поддержке на случай продолжения войны, против которой он, к неудовольствию царя, поначалу так резко высказывался. В сложившейся ситуации, когда главным для Николая II стал вопрос убедить своих солдат в необходимости защиты отечества, а население — в необходимости оказания моральной поддержки, — ведь все же Россия была втянута в эту войну из-за объявления войны Германией, — Распутин не мог вести пацифистскую пропаганду.

Уже во время вынужденного отдыха в Покровском он понял, что должен остерегаться публичных заявлений на этот счет. И стал посылать царю, — еще находясь в Покровском, телеграммы следующего содержания: «Сила могущества исходит из Твоего сердца, Божья матерь охраняет Тебя и незримо помогает Твоей армии…» и: «…Милость божья снизойдет к тебе, а твоя рука — это победный меч для всех. Григорий Новый».

По указанным причинам Распутин больше не говорит ни слова о заключении мира. Кроме того, недавно царица попала под подозрение, будто она выступает заодно с немцами, из-за неловкой попытки со стороны Германии провести сепаратные мирные переговоры. Распутин теперь стал особенно осторожен, и поддерживает на словах все, что связано с военными действиями. А в предвкушении собственной выгоды на этот раз он делает это очень убедительно. В немецких документах того времени можно даже найти указание на то, что Распутин (1916) был «куплен англичанами». Не как «агент», так как Англия — союзник России, а скорее как человек, извлекающий выгоду из войны.

Теперь Распутин интересуется уже почти каждым шагом, предпринимаемым в Генеральном штабе. Царица, непоколебимая в своей вере, что в лице Распутина имеет Святого, думает, что только с его благословения война в каждой отдельной фазе закончится успехом. Письма, в которых царь сообщает ей о планах на фронте, Александра пересылает Распутину, чтобы тот, в самом прямом смысле слова, мог «благословить» эти планы. Сначала — это советы, потом заклинания и, наконец, приказы, которые формулирует Александра, передавая мысли Распутина. Разве он ей не говорил, какая она умная — «вторая Екатерина II», и что теперь, оставшись в столице в одиночестве, она должна направить весь свой талант «на благо страны»?

«Теперь, чтобы я не забыла, — пишет царица 15 ноября 1915 года, — наш друг (Распутин) требует (!) на основании своего ночного видения, чтобы ты дал приказ о наступлении под Ригой. Это необходимо. Он полагает, что это так важно именно сейчас и убедительно просит тебя начать наступление».

Многие считают, что государыня потеряла рассудок. Но все же надеются, что царь игнорирует ее указания. В Москве демонстранты открыто выходят на улицу. Они несут портреты царя и царицы, требуют сослать Александру в монастырь, свергнуть Николая и заменить его Великим князем (лучше всего Николаем Николаевичем, который пользуется авторитетом и популярностью в народе), а Распутина повесить.

Французский посол Палеолог оставил в своем дневнике запись о том, какое настроение царило в то время в Думе. Все либерально настроенные министры были заменены консервативными. Милюков, лидер конституционных демократов, провозгласил: «Мы — не оппозиция против Его Императорского величества, но мы являемся оппозицией его Императорского Величества!» Этим он хотел сказать, что только освобождение царя из-под влияния его неудачных советников и поддержка Думы в духе конституционной монархии могут спасти его власть. «А с глазу на глаз, — завершает Палеолог свои записи, — он мне сказал: „Насколько это зависит от нас, во время войны мы не допустим революции. Но уже скоро может случиться так, что от нас это больше не будет зависеть…“».

Генерал Иванов, командующий Юго-Западным фронтом, стараниями Распутина смешен с поста. Даже генерал Брусилов, который командует на этом участке фронта, не может объяснить такое решение. Известно ли ему, что оно принято на пьяной пирушке Распутина? Когда генерал немного позже прибывает в Генеральный штаб, то застает в гостях у Николая II царицу. Она просит, чтобы Брусилов зашел к ней. Генерал так вспоминает об этой странной встрече: «Она приняла меня довольно холодно и спросила, подготовился ли я к наступлению. Я возразил, потому что подготовка еще не завершена. Однако надеюсь, что мы сможем победить врага еще в этом году. После чего она поинтересовалась, когда я приступлю к планируемому наступлению. Я ответил, что это целиком и полностью зависит от обстановки и от секретной информации, которую я не держу в памяти. Затем она дала мне портрет святого Николая…»

Брусилов, один из способнейших генералов русской армии, не догадывается, почему царица его так холодно принимает. Распутин, а значит и Александра, обиделись на генерала за то, что он проигнорировал один из ее советов о прекращении наступления, переданный ему на основании «видения» Старца.

Распутин проявляет все больший интерес к военным действиям. Однажды он советует «наступать под Либавой», затем требует снова изменить стратегию, «так как враги этого ожидают, нужно их ввести в заблуждение…»

То, что Распутин оказывает на царя ощутимое влияние в этих вопросах, можно подвергнуть сомнению. Но тот факт, что царица владеет информацией, которой она ни с кем не имеет права делиться, достаточно опасен.

«…Но пожалуйста, пожалуйста не говори ни с кем об этом, — умоляет Николай жену в конце своих писем, — и даже с Нашим Другом»… Или еще более настойчиво: «Ответственность несу я, и я не хотел бы никакого вмешательства извне…»

Но может ли позволить Александра, чтобы муж предпринял хотя бы шаг, не получив благословения «Нашего Друга, которому все дано свыше»? Может ли она подозревать, что Распутин наводит справки о какой-то военной операции, потому что Манус в той или иной области спекулирует участками земли и хочет знать от Распутина, имеет ли смысл такая сделка? Но разве может Распутин сам рассудить, только ли вопрос о спекуляции земельными участками связан с ожидаемым из Генерального штаба ответом или речь идет о более важных вещах…

«Распутин, — поговаривают в Петербурге, прикрывая рот рукой, — самый ценный инструмент в руках немцев…»

Адмирал Григорович хочет поставить эксперимент, чтобы определить, действительно ли Распутин, чего все опасаются, получает от царицы закрытую информацию, которую в пьяном виде выбалтывает тем, кто с этой целью общается с ним.

Он отправляет в Царское Село дезинформацию о якобы существующих приказах о выходе в море российских крейсеров. К указанному времени мгновенно появляются морские соединения противника…

Между тем, министерская карусель вращается все быстрее. Лояльные советники Николая II в Генеральном штабе обратили его внимание на то, что в столичной Думе уже давно пришли к выводу, что страной де-факто правит не он, а царица, и это происходит по указке Распутина. Тогда государь пишет письмо подруге Александры, Анне Вырубовой, чтобы решить проблему с этой стороны: «Непозволительно, — пишет он ей по-дружески, — чтобы кругом существовало впечатление, будто царица и Распутин держат бразды правления в своих руках. Следовало бы разъяснить царице, что лучше всего было бы расстаться с Распутиным…»

Вряд ли какой-то другой поступок смог более ярко продемонстрировать бессилие государя по отношению к собственной жене, чем эта отчаянная попытка добиться с помощью ее подруги того, что ему самому достичь не удается. Словно ему не понятно, что Вырубова не меньше Александры верит в святость Распутина и вряд ли откажется от своей власти, которая как с неба свалилась на нее, сделав кукловодом в этих интригах.

Вырубова не нашла ничего лучшего, чем, получив почту, прочесть письмо Распутину. Его секретарь Лаптинская отразила этот эпизод в дневнике, который вела для Распутина. После этого, вероятно, Распутин и беседовал с Александрой…

Если споры между Думой и членами правительства и не привели к отставке последних, то это происходит под напором клики Распутина, которой для преследования своих целей нужны определенные люди на определенных местах. Александра посылает царю списки, продиктованные Распутиным. Ввиду отсутствия Николая, она оставляет за собой право лично наметить кандидатуры. С течением времени критерии их оценки сократились до двух — лояльность к царю и одобрение Распутина.

«Царица изголодалась по власти, — позже скажет на допросе о закулисных процессах при распределении должностей, — и если поначалу, когда только приехала в Россию, она была либеральнее, то позже стала намного тверже самого царя выступать против укрепления роли Думы. Такое чувство, что она наслаждалась властью. Распуган поддерживал ее, убеждая в том, какая она умная и политически одаренная…» При этом он забывает упомянуть, что его квартира была тем самым местом, где Распутин проводил махинации с назначением на посты…

Хвостов становится министром внутренних дел. После обычной встречи в квартире Андронникова, где кандидатов и Распутина сватали друг другу, последний срочно порекомендовал консервативного политика. А также сразу и его заместителя, начальника полиции.

«Она приняла меня очень любезно. — вспоминает Хвостов, — и после беседы по-дружески, но решительно спросила: „Вы ведь возьмете в качестве сотрудника Белецкого, не так ли?“».

Хвостов послушно кивнул. Поскольку у царя не было негативной информации о кандидатах, а на первом месте для него их лояльность по отношению к правительству, к императорскому дому и к проводимой им политике войны, он ничего не имеет против их назначения, которое осуществляет, можно сказать, по почте, из Генерального штаба.

Однако вскоре оба начинают действовать по-разному. Белецкий берет Распутина под тонко продуманный контроль, собственноручно выбирая людей для защиты от покушений на его жизнь и от публично компрометирующего поведения. Кроме того, он находится с ним, в некотором роде, в дружеском контакте, благодаря чему пытается держать Распутина под наблюдением. Если дело доходит до эксцессов, агенты Белецкого тут же по имеющемуся у них указанию доставляют Распутина домой без длительных разбирательств. Сообщения о скандалах забываются.

Хвостов выражает свою лояльность к сохранению чести императорского дома более радикально. Когда он узнает из придворных сообщений, какой вред наносит династии Распутин, то решает дать распоряжение убрать его.

«Я абсолютно точно узнал, что немцы получили большую часть секретной информации касательно Генерального штаба через Распутина, — объясняет он позже свои мотивы министру юстиции. — Однако было невозможно удалить его из дворца. Конечно, Распутин был даром божьим для любой секретной службы. Германское правительство совершило бы глупость, если бы не использовало его. У него были неисчислимые преимущества: внутренне он был настроен против войны, он не был разборчив в обращении с людьми, пока они могли ему предложить выгодные барыши или женщин по его вкусу, и, наконец, он мог похвастаться информацией, высокими покровителями и своим влиянием при дворе. Поэтому было несложно получить от него информацию и передать ее дальше…».

Вот одна из многочисленных попыток в период с 1914 по 1916 год окончательно свести счеты с Распутиным. Однажды какой-то кучер с незнакомым пассажиром попытался сбить Распутина на улице своим запряженным тройкой экипажем. В другой раз Распутин вдруг почувствовал горячую боль в спине. «Как будто кто-то поставил на это место горячий утюг», — как он потом расскажет дома своей Дуне. Кто-то попытался выстрелить в него сзади, но пуля самортизировала из-за толстой шубы и не проникла в тело.

Постепенно он стал беспокоиться за свою жизнь, в чем признался Вырубовой. Вместе с царицей Вырубова делает все, чтобы сохранить и облегчить жизнь своему драгоценному другу. Ведь недавно Распутин, как она полагает, помог ее выздоровлению или, по меньшей мере, ускорил его, когда она во время несчастного случая на железной дороге упала и сломала себе ноги. Распутин появился у постели больной и энергично крикнул: «Аннушка, проснись!». Потом ушел со словами: «Она выздоровеет, но останется калекой…», — и рухнул в соседней комнате без сил. Без костылей Аннушка действительно теперь не могла ходить. Но нужно ли было для этого пророчество, требующее таких усилий?

Теперь Распутин получил автомобиль с шофером. Такой привилегии удалось добиться царице, надавив на военного министра (!).

Личного телохранителя, агента Комиссарова[77], Вырубова сама выбрала для Распутина.

Хвостов видит спасение монархии прежде всего в том, чтобы устранить Распутина. Поскольку Комиссаров оказался непригодным для этого (во всяком случае, он считает, что лучше оставить Распутина в живых) и дал предназначенный для Распутина яд его кошкам, Хвостов вспоминает о другом человеке, так как теперь он, очевидно, не может полагаться на своих людей.

Все должно выглядеть так, будто намечаемое убийство спланировано непримиримым врагом Распутина Илиодором из Христиании. Чтобы сохранить такую видимость, Хвостов посылает в Христианию агента Ржевского, который до этого времени успешно действовал как шпион в Париже. После возвращения он должен заманить Распутина в квартиру и застрелить его.

Но неумение сохранять секретность в этой среде имеет фатальные последствия. Ржевский выбалтывает план жене, которая состоит в интимной связи одного из друзей Распутина. Григория тут же ставят в известность об этом намерении. Распутин с тревогой обращается за помощью к Белецкому. А он только и ждал повода, чтобы свести счеты с начальником. Ему не стоит большого труда вычислить Ржевского. Его арестовывают на вокзале в Петрограде.

Запуганный, тот сразу выкладывает о плане и заказчике. При домашнем обыске находят подготовленное оружие и денежный перевод от министра внутренних дел на 60 000 рублей.

Бомба взорвалась. Хвостов, который безуспешно пытается свалить вину на Белецкого, в результате должен подать в отставку. Жизнь Распутина сохранена.

Нет ничего удивительного в том, что Распутин, которого проклинают, за которым охотятся и которого преследуют, с этого времени охвачен смертельным страхом и мрачными предчувствиями. В связи с пасхальным богослужением в апреле 1916 года в Федоровском соборе его посещает видение, о котором он поведал одной из своих подруг:

«Меня убьют. Меня уберут зверским способом. И потом я вижу громадное количество людей передо мной — далеко, вдали, народ, графы, великие князья — и все они тонут в крови».

Когда Распутин дает рекомендации преемнику Хвостова — речь идет о Протопопове — царь испытывает неуверенность. Кому он вообще еще может верить? Раньше, имея весьма туманные представления о событиях в столице, руководствовался тем, что в сомнительных случаях обращался за советом к жене, если против предложенного кандидата не было доложено ничего отрицательного. Протопопов считается лояльным, но не достаточно способным для этой работы. Однако он из Думы. Таким образом, можно было бы перебросить мостик над пропастью, которая разделяет Думу и правительство. Одновременно с этим он считается консервативным и преданным династии. Это означает, что Протопопов мог бы на предстоящем заседании Думы в конце текущего 1916 г., на которой ожидаются бурные дебаты, урезонить депутатов, особенно критически настроенных по отношению к правительству. На последнее надеется, прежде всего, Александра. Она знает, что основная тяжесть критики относится к ней, к ее ответственности за назначения на высокие посты и ее зависимости от Распутина.

Предложение кандидатуры Протопопова вызывает бурю негодования, как уже было с назначением на пост министра и председателя совета министров Штюрмера, имеющего немецкое происхождение. Еще не забыто, что первый, будучи депутатом Думы, во время поездки в Англию встретился в Копенгагене с посредниками германского правительства, которое хотело по поручению министерства иностранных дел прозондировать возможности сепаратных переговоров о мире. Тем самым он, протеже Распутина и царицы, сильно скомпрометировал правительство. Теперь поговаривают, будто он болен и совершенно не способен понять ни одной нормальной мысли.

Однако государю остается только покачать головой в отношении реакции Думы, касающейся человека, происходящего из ее же кругов. В связи с предстоящим новым созывом Думы в ноябре 1916 года, он предлагает кандидатуру нового, готового к консенсусу премьер-министра, энергичного Трепова, который будет управлять сотрудничеством с Думой и сможет предотвратить опасный разрыв с правительством.

Трепову также ясно, что назначенное на ноябрь 1916 года заседание Думы завершится горячими дебатами. После военных катастроф этого года, на который вначале возлагались определенные надежды, критическое настроение по отношению к правительству из- за деморализации армии на фронте и населения в столице выросло до опасных размеров. Дума на этот раз будет, и известно Трепову, громче и энергичнее, чем обычно, критиковать недостатки и требовать, чтобы царь назначил правительство, которое бы полностью было ответственным перед ней. Но расширение полномочий Думы (существующей всего одно десятилетие) во время войны пугает государя, которому вдобавок приходится сдерживать натиск автократически настроенной супруги: «В глазах врага это можно было бы истолковать как слабость. Кроме того, это означает существенную модификацию в системе правительства. Я не могу делать два дела одновременно: сейчас идет война, после нее будем рассматривать остальное…»

Почти все Великие князья приходят к Николаю и просят уступить требованию и, используя данную ситуацию, отстранить раз и навсегда царицу отдел, связанных с правительством. То, что Распутин должен быть отстранен, понимается как само собой разумеющееся. Кроме того, предупредить царя об опасности, грозящей «Бастилии штурмом», организованным Думой, пытается и председатель Думы Родзянко.

Но государь не видит опасности. Чтобы перед началом заседания лишить ожидаемую атаку остроты, Трепов направляет к Распутину посыльного и просит передать ему свое предложение: 200 000 рублей и пожизненная пенсия, если тот уберется из политики. Распутин отклоняет предложение — его власть не поддается оплате.

Ни Распутин, ни остальные из тех, кто использует его как инструмент в механизме власти, или благодаря его вмешательству находятся у власти, не понимают, что они пилят сук, на котором сидят. Поскольку своими махинациями они разрушают государственную структуру, от которой и получают баснословные барыши. Пока никто из них не подозревает, что несколькими месяцами позже они будут сметены штурмом восстания, окажутся в Петропавловской крепости, и их будут допрашивать обо всем, что они сейчас творят. И что один за другим они встретят свою смерть либо сразу на месте, либо в Лубянской тюрьме в Москве. Хвостов, Белецкий, Щегловитов, Протопопов и многие другие будут расстреляны у стены тюремного двора…

Заседание начинается бурно. Царица лично проинструктировала Протопопова, чтобы тот оставался непреклонным. Начались прямые выпады. Правительство обвиняется в неспособности вести дела. Слышны пламенные выступления.

— Это — темные силы, — кричит Пуришкевич с трибуны, — которые правят страной и заковали в кандалы волю Государя!..

— Браво, браво! — раздается слева и справа.

— А ядро зла, — продолжает он, — находится там, где людей дергают за ниточки, как марионеток, и выдвигают их на высокие посты, до которых они не доросли. Все это исходит от Распутина. Существование империи под угрозой. Если Вы — верные подданные, откройте царю глаза!

Распространяемая записка, написанная почерком Распутина, переполняет чашу терпения. Это — телеграмма, которую, вероятно незадолго до этого, Распутин отправил царице. В ней он ходатайствует за нового министра юстиции, которого ему навязали Рубинштейн с Симановичем из-за его большого денежного пожертвования — за Добровольского. В другом послании написано:

«Пока Дума думает и гадает, у Бога все готово: первым будет Иван (Щегловитов, в то время — председатель Государственного Совета), вторым назначим Степана (Белецкий, начальник полиции, должен быть назначен министром внутренних дел с помощью Р.). Так и действуй. Новый».

Во время перерывов эти указания Распутина царице передаются из рук в руки. С одной стороны, растет негодование, с другой стороны, — это вызывает смех и веселье.

В своей речи Милюков открыто называет вещи и лица своими именами, цитируя при этом иностранную газету (венскую «Новую свободную прессу» — «Нойе Фрайе Прессе»):

— Здесь написано, кто входит в придворную клику, управляющую царицей: Распутин, Вырубова, Воейков, Танеев, Штюрмер… — Это — глупость или предательство?!!! (Бурные аплодисменты).

Эту речь запрещено печатать (Протопоповым), но она распространяется в копиях. Заседание закрывается указом правительства (изданным самой царицей, находящейся в постоянном контакте с Протопоповым). После чего депутаты переносят заседание в Москву.

Царица негодует. «Я могла бы повесить Трепова за то, что он это допустил… Это государственная измена посреди войны. Как будто лев в борьбе с бестиями республиканцев!»

Но царь передает дело своим министрам.

В Москве нападки происходят еще громче. Председатель городского собрания представителей, Львов, идет еще дальше. «Теперь мы должны взять в свои руки судьбу страны…» Это звучит подобно призыву к государственному перевороту.

Полиция закрывает заседание. Следствием этого становятся протесты, люди устраивают демонстрации на улице.

Организуются заговоры с целью отправить царицу в монастырь, а государя склонить к отречению от престола в пользу его брата или сына с назначением регентов до его совершеннолетия и многое другое. Решение нужно найти до февраля 1917 года, то есть до времени отсрочки заседания, а пока для нагнетания обстановки надо собирать людей на улицах. Признаки Февральской революции уже налицо.

Первым делом нужно в корне ликвидировать зло, вызвавшее беспорядки. Молодой князь Феликс Юсупов, племянник государя, следил за дебатами в Думе с горячим интересом. После прочтения дерзких записок Юсупов понял, что Распутину вынесен смертный приговор. Когда он слушал Пуришкевича, ему стало ясно: он должен стать его союзником в патриотическом деле, на осуществление которого решился Юсупов — убийство Распутина.

Заговор об убийстве

Заговор об убийстве состоялся. Распутина нужно пригласить поздно вечером в гости к молодому князю Феликсу Юсупову, в его дворец на Мойке, и там убить. Юсупов заручился помощью Владимира Пуришкевича, Великого князя Дмитрия Павловича, родственника царя, доктора Лазоверта и поручика Сухотина. Убийство нужно совершить после полуночи, ведь только тогда уходят агенты тайной полиции (они ведут тайное наблюдение за Распутиным и охраняют его). Хотя Распутин в последнее время и стал осторожным из-за участившихся угроз убийства, его достаточно познакомить с прекрасной женой Юсупова, Ириной — племянницей царя, чтобы он отбросил все возможные сомнения и принял приглашение в юсуповский дворец.

Распутина было решено отравить пирожными, куда подмешать цианистый калий. Кроме того, ему хотят подать Мадеру в бокалах, обработанных цианистым калием. Когда через десять-пятнадцать минут яд подействует, нужно будет отвезти труп Распутина на другой машине на окраину города к Старой Невке и утопить в проруби.

Наступил обычный зимний день 16 декабря 1916 года. Из-за инея шпиль Адмиралтейства сверкает сильнее, чем всегда. И лишь нескольких жителей столицы двенадцать привычных сигнальных выстрелов в Петропавловской крепости вспугнули больше обычного — Юсупова, Пуришкевича, Дмитрия Павловича, Лазоверта и Сухотина. Сегодня они освободят Россию от Распутина.

Молодой франтоватый князь, имущество которого, должно быть, превосходило имущество самого царя, выбрал подвальное помещение своего дворца в качестве места совершения акции и распорядился переоборудовать его в гостиную с камином.

Сегодня переустройство должно быть завершено. Осматривая комнату за несколько часов до убийства, Юсупов с удовлетворением отметил, что атмосфера помещения располагает к гостеприимству. Рабочие только что закончили выравнивать стены и повесили на небольшие окна гардины. Пол устилают коврами, слуги вносят мебель: стол, старые резные стулья, обтянутые потемневшей кожей, массивные дубовые кресла с высокими спинками, небольшие шкафчики из черного дерева с выдвижными ящиками и тайниками, столики, на которые ставят кубки из слоновой кости и другие декоративные предметы, и, наконец, представляющий особую ценность шкаф с инкрустациями — с зеркалами и бронзовыми колонками, над которыми возвышается распятие итальянской работы XVII века из серебра и горного хрусталя.

В конце помещения, разделенного круглой аркой, подготавливают к топке открытый камин из красного гранита, в котором уютно потрескивают поленья. На его карнизе расставляют золоченые кубки старинной майолики и резные скульптуры из черного дерева. Большой персидский ковер и медвежья шкура в углу перед шкафом с инкрустацией придают комнате роскошь и комфорт. Темная мебель оживляется двумя большими красными китайскими вазами по обе стороны от входа. Молодой князь распоряжается накрыть стол к чаю на шесть персон, запастись пирожными и мелким сдобным печеньем (его Распутин особенно любит), а также поставить вино и бокалы из итальянского стекла. Не забыть самовар.

Через подвальную дверь, за которой начинается черная лестница, переходящая в винтовую и ведущая во двор, князь возвращается в свой кабинет, где по вечерам его обычно ждут помощники. Там он, на всякий случай, кладет наготове одну странную вещь, об использовании которой у него еще нет ясного представления — весящую почти два фунта резиновую дубинку. Маклаков, юрисконсульт Юсупова, посвященный в его планы, но не желавший, чтобы его впутывали в сговор об убийстве, дал ему этот предмет «на всякий случай». Юсупов приказывает подготовить большой кусок ткани, в который впоследствии завернут труп, чтобы вывезти его.

Чуть позже он отправляется на ужин к Великому князю Александру Михайловичу.

В то же время к выполнению своей задачи готовится и еще один заговорщик — доктор Лазоверт, работающий санитарным врачом. Ему в этот вечер предстоит выступить в роли шофера. Повязав кожаный фартук, он перекрашивает автомобиль депутата Думы Пуришкевича. Этот автомобиль должен доставить Распутина ко дворцу Юсупова. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь узнал машину известного политика. Лазоверт быстро подготавливает для себя шоферскую форму. Затем кладет на заднее сидение машины цепи и гири, с помощью которых позднее нужно будет утяжелить труп Распутина. Важнейший атрибут вечера — яд — уже находится у Юсупова.

Молодому Великому князю Дмитрию Павловичу остается только позаботиться о том, чтобы его автомобиль тоже был наготове. Он будет использован для транспортировки трупа Распутина от дворца Юсупова к месту его затопления; Великокняжеские регалии на машине могут служить гарантией того, что ее не остановят, если вдруг выезжающий ранним утром автомобиль вызовет у постового удивление или недоверие.

Тем временем Владимир Пуришкевич, самый решительный участник операции, заканчивает еще кое-какие приготовления. Уже на следующий день после убийства он намеревается поехать на своем санитарном поезде на румынский фронт, где с самого начала войны в его обязанности входит забота о медицинском обеспечении раненых. В личном вагоне, где, как и во всех вагонах русских поездов, есть печь, он готовит все необходимое, чтобы после убийства Распутина сжечь его пальто и обувь. Покончив с этим, он отпускает своих водителей, поскольку в этот вечер его машину должен вести доктор Лазоверт. На всякий случай, он берет с собой револьвер марки «Соваж» и кастет. Затем отправляется на вечернее заседание в Думу, куда за ним без пятнадцати двенадцать должен заехать его автомобиль, с Лазовертом за рулем, и отвезти во дворец Юсупова.

Но к его удивлению, в залах заседания темно. Портье объясняет Пуришкевичу, что не пришло достаточное количество депутатов, и из-за отсутствия кворума заседание не состоялось. Что делать? Пуришкевич должен как-то провести время до тех пор, пока за ним не заедут. В конце концов, он просит открыть один кабинет, где он — в основном, чтобы немного отвлечься и успокоиться, — пишет письма и разговаривает с друзьями по телефону.

От нетерпения он выходит на улицу уже в полдвенадцатого. Зимняя ночь относительно приятна, мороз не ниже двух-трех градусов, снег падает крупными мокрыми хлопьями. Вокруг ни души. Пробило без четверти двенадцать. В полночь он должен находиться у Юсупова, который ждет его машину. Без десяти двенадцать, наконец-то, появился автомобиль, шум двигателя которого кажется ему хорошо знакомым. Сильно нервничая, Пуришкевич спрашивает Лазоверта, где тот так долго пропадал. Тот пробормотал что-то о замене колеса, и они двинулись в направлении канала Мойки.

Прибытие во дворец тоже оказалось не таким, как было задумано: вопреки договоренности оказался закрыт боковой вход, через который Пуришкевич должен был въехать, чтобы не показываться на глаза часовым. Но из-за нехватки времени ему ничего другого не остается, как остановиться перед главным порталом, где с ним вежливо поздоровались солдаты. Оттуда он поспешил в жилую часть дворца Юсупова. Лазоверт остался ждать у боковых ворот.

«Где вы так долго пропадаете?» — встречает Пуришкевича возмущенный хор голосов. Вероятно, нервы заговорщиков тоже на пределе. Выслушав объяснения Пуришкевича, Юсупов проводит Лазоверта через черный вход. Врач тут же переодевается в шофера.

Юсупов ведет Пуришкевича, Дмитрия Павловича, Лазоверта и Сухотина в подвальное помещение. Перед друзьями, которые накануне видели его в первозданном состоянии, предстает ошеломляющая картина — небольшой салон, излучающий уют. Дорогие лампы с пестрыми стеклянными абажурами освещают некогда мрачное помещение, оба маленьких окна занавешены тяжелыми бархатными темно-красными портьерами. Искры от камина разлетаются по каменным плитам пола, который на безопасном расстоянии от огня покрыт ковром. В самоваре кипит вода.

Продолжая молчать, друзья садятся за накрытый на шесть персон чайный стол — шестой прибор предназначен для Распутина. Они умышленно начали чаепитие заранее, чтобы создать у Распутина впечатление, будто гости княгини сначала были здесь, а потом поднялись наверх.

В напряженном молчании друзья Юсупова наблюдают, как князь достает из шкафа маленькую коробочку, в которой находится яд. Он берет со стола тарелку с тремя миндальными и тремя шоколадными пирожными.

Настал черед доктора Лазоверта. Он надевает перчатки и растирает несколько палочек цианистого калия в порошок. Затем раскрывает три шоколадных пирожных и насыпает в них ядовитый порошок. Когда очередь доходит до бокалов темного стекла, которые нужно подготовить для мадеры, Лазоверт распоряжается, чтобы предусмотренный для этого раствор яда был накапан лишь незадолго до прихода Распутина (сам доктор в это время будет за рулем машины), чтобы яд не потерял своих свойств из-за контакта с воздухом. По данным Лазоверта, уже небольшая часть дозы достаточна для оказания смертельного действия. Это нужно сделать через двадцать минут после отъезда Лазоверта и Юсупова к дому Распутина. Дав все указания, Лазоверт кидает перчатки в огонь, чтобы уничтожить их.

После чаепития оставляют кусочки пирожных, рассыпанные крошки, смятые салфетки. Затем заговорщики покидают помещение. Этажом выше мужчины устанавливают граммофон перед дверью, ведущей на лестницу. Юсупов надевает скромное меховое пальто и натягивает на глаза меховую шапку. Лазоверт, в шоферском костюме, открывает ему заднюю дверцу, и они едут окольными путями, чтобы запутать направление следов на снегу, на Гороховую улицу, № 64.

У Распутина был обычный день. У него хорошее настроение — никаких темных предчувствий, меланхоличных речей и всего того, что позже захотят приписать ему знакомые, которые в этот день его видели или слышали по телефону. Даже старшая дочь, которую, очевидно вместо отца, мучили разные предчувствия, о чем она расскажет позже, в этот день видела Распутина в прекрасном настроении.

Он принял нескольких посетителей, поболтал по телефону, попросил принести ему после обеда ящик мадеры и опрокинул несколько бокалов, а затем мертвецки пьяным уснул на диване. Под вечер пришла Анна Вырубова, подруга царицы и самая большая почитательница Распутина. Она передала ему икону, которую царица привезла с собой из Новгорода и подписала с обратной стороны.

В девять часов вечера она тоже ушла.

В десять зашел епископ Исидор. Он предупредил Распутина, чтобы тот никуда не выходил в ближайшее время.

Не успел он попрощаться, как к Распутину зашел министр внутренних дел Протопопов. В конце концов, он обязан ему своим назначением и с тех пор поддерживает контакты с влиятельным другом, в особенности, когда к нему стали относиться (как в парламенте, так и в Совете министров) с глубочайшим пренебрежением и критикой из-за недееспособности. Он также предупреждает Распутина, чтобы тот сегодня вечером лучше никуда не выходил. Однако Распутин сообщает ему, как и всем остальным, вопреки договоренности с Юсуповым, о своем приглашении ночью посетить княжеский дворец.

— По городу ходят слухи о заговоре вас убить, — прошептал министр, нагнувшись к Распутину, с осведомленно-озабоченным выражением лица.

— Со мной ничего не случится, — возразил Распутин, у которого, вероятно, с годами исчезли способности к ясновидению. — Кто поднимет на меня руку, — пригрозил он, — сам умрет!

Было далеко за десять, когда он простился с обеими дочерьми в их покоях, обычным движением перекрестив их.

В то время как Юсупов отправился к дому Распутина, тот уже начат готовиться к выходу. Он вымылся, тщательнее обычного причесал и напомадил волосы и бороду. На свежее белье надел шелковую рубашку, вышитую синими васильками, и широкие бархатные темно-синие шаровары. Длинную рубашку подпоясал малиновым шнуром с двумя большими кистями.

Теперь не хватает только сапог. Распутин ищет их и здесь и там, но не может найти. В свои сорок семь лет он стал забывчив.

— Катя! — громко зовет он служанку, — Катя! Лаковые сапоги!

Наконец, заспанная служанка их приносит. Распутин надевает, кряхтя, чересчур длинные сапоги. Полностью собравшись, приготовив даже шубу, он ложится на кровать и ждет.

Раздавшийся с улицы шум мотора означает для него, что по заснеженной дороге подъехала машина. Через некоторое время раздается звонок в дверь. Испуганная дочь Мария, озабоченная поздним выходом отца в этот вечер, наблюдает в дверную щель, как молодой князь Юсупов, даже не снимая меховой шапки, оживленно обменивается несколькими словами с ее отцом. Вдруг Распутин вспоминает, что хотел взять с собой деньги. На глазах у удивленного гостя он открывает небольшой сундук, наполненный пачками, завернутыми в газетную бумагу.

— Это все деньги? — спрашивает Юсупов, не веря своим глазам.

— Да. Я их получил сегодня от благодарных людей. Это пожертвования на церковь…

— Сколько же здесь денег?

— Не имею понятия. Во-первых, у меня нет времени их считать, а, во-вторых, я не умею правильно считать, честно говоря. Это дело банкира Митьки (Дмитрия Львовича) Рубинштейна. Я ему только говорю: мне нужно пятьдесят тысяч, иначе я ничего для вас не сделаю…[78] И тогда они приносят деньги.

Может, здесь и больше пятидесяти тысяч… Я хочу этими деньгами оплатить приданое дочери, которая в скором времени хочет выйти замуж за одного офицера. Для него уже есть хорошая должность. Она (царица Александра) обещала дать свое благословение…[79]

— Но Григорий Ефимович, я думал, это пожертвования на церковь…

— Ну и что? Разве свадьба не имеет ничего общего с Богом? Не давал ли сам Господь своего благословения на это в Ханаане? Разве ему не безразлично, какой цели будут служить деньги? Ему, Богу? — заключает Распутин с лукавой улыбкой.

Юсупов подшучивает над дерзким обращением Распутина со Святым писанием. С лица Распутина уже давно сорвана маска божьего человека как реквизит пронырливого комедианта.

Закрыв сундук, откуда Распутин вынул пачку денег, он выключает свет и выходит из комнаты. В этот момент при всем презрении к Распутину на Юсупова находит чувство жалости к человеку, который ему так откровенно простодушно доверяется. Куда делись его чутье и бдительность? Что случилось с даром ясновидения? И все-таки, вспоминая все, что за последнее время произошло по воле Распутина, последние угрызения совести исчезают, чтобы окончательно уступить место решимости выполнить задуманное.

Юсупов помогает медлительному сибиряку надеть тяжелую шубу. Распутин надевает бобровую шапку, и за мужчинами захлопывается дверь.

Убийство

Без четверти час. Во дворце с минуты на минуту ожидают прибытия Юсупова. Заранее подготовленные бокалы быстро окропляют раствором цианистого калия. В напряженной тишине легко уловить шум мотора машины. «Едут!» — хором кричат друзья и ставят пластинку на граммофон, установленный перед выходом из кабинета.

Когда Юсупов с Распутиным входят со двора в дом, из кабинета уже раздаются голоса друзей, изображающих веселую компанию, и громкие звуки граммофона, играющего «Янки-дудл».

— Что это — кутеж? — удивляется Распутин.

— Нет, нет, просто у моей жены гости, которые наверняка уже уезжают. Давайте пока спустимся в чайную, — сразу направляет Юсупов гостя в желаемую сторону.

«Шофер» Лазоверт тем временем торопится к остальным, быстро сменив ливрею на собственную одежду. Теперь все четверо оставшихся наверху наблюдают за ходом событий. Это продолжается не более пятнадцати-двадцати минут. Они пытаются вести вынужденную беседу, и время от времени кто-то из них подходит к двери, чтобы узнать, что происходит этажом ниже. Так проходит четверть часа, полчаса. Звуки, доносящиеся время от времени снизу, говорят об увлеченной беседе, которая постепенно завязалась. Подозревают ли ожидающие, что происходит внизу на самом деле?

Не успел Распутин войти, как ему сразу бросился в глаза комод из черного дерева с зеркалами, множество ящиков которого он, как ребенок, начал увлеченно выдвигать и задвигать. Наконец он садится к столу.

Юсупов предлагает вино и сладости. К его ужасу, Распутин не хочет ни того, ни другого. Что-то вызвало у него недоверие? — промелькнуло в голове молодого князя. Вместо этого сложный гость попросил чаю. Юсупов наливает ему.

Теперь хозяин дома переводит разговор на общих знакомых и спрашивает, как бы для того, чтобы дать Распутину последний шанс, не хочет ли он все-таки уехать из города, и не было бы для него лучше… Распутин отвечает категорически: «Нет». Тем самым его судьба для Юсупова решена окончательно.

Разговор заходит о Вырубовой, о Дворе, Протопопове и о его предостережении, что Распутин может стать жертвой заговора.

— Я не боюсь, — повторяет Распутин и на этот раз, — я застрахован от несчастья. Уже было достаточно покушений на мою жизнь, но Господь меня защищал. Несчастье постигнет каждого, кто поднимет на меня руку…

Нервы у Юсупова напряжены до предела. Наконец Распутин берет печенье. Сначала Юсупов подает те сладости, — этого он сам себе не может объяснить — которые не отравлены, и под конец — остальные. К ужасу Юсупова, Распутин их сразу отодвигает: «Они слишком сладкие для меня…»

Но — наконец-то! — он берет одно отравленное пирожное, потом еще одно, а потом съедает их все. Юсупов с напряжением наблюдает за ним. Яд должен был сразу подействовать, но ничего не происходит. Распутин совершенно спокойно продолжает разговор.

Тогда Юсупов повторно предлагает ему все-таки попробовать крымское вино. Распутин снова уклоняется. Но Юсупов просто наполняет два бокала, один для себя, чтобы подбодрить гостя. И для Распутина он вначале тоже использует не отравленный бокал. Вино пришлось Распутину по вкусу, и он с удивлением слушает рассказы Юсупова о том, сколько такого вина еще припасено у его семьи.

Ожидающие этажом выше с облегчением улавливают звук открывания бутылки. Теперь, полагают они, ждать осталось недолго.

— Дай же мне немного мадеры, — неожиданно требует Распутин.

Юсупов пользуется возможностью, чтобы налить вино теперь уже в отравленный бокал. Но Распутин протестует:

— Я хочу оставить свой бокал.

— Это невозможно, — возражает Юсупов, — ты ведь не можешь смешивать два сорта вина!

— Ничего. Я использую тот же бокал, — настаивает Распутин.

Юсупову ничего другого не остается, как налить ему в старый бокал. Но все же ему удается, будто нечаянно, уронить бокал на каменный пол, и он сразу наливает вино в один из бокалов, обработанных цианистым калием. Юсупов останавливается, наблюдая, как Распутин выпьет из него. Яд должен подействовать немедленно. Однако Распутин продолжает спокойно, как знаток, слегка встряхивать бокал. Но он почему-то то и дело хватается за горло и на вопрос Юсупова жалуется, что ему трудно глотать.

— Ощущение горечи в горле, — объясняет Распутин.

Наконец, он встает и начинает ходить по комнате взад-вперед. Бокал пуст. Никакого результата. Распутин протягивает руку с бокалом Юсупову, продолжающему стоять рядом с ним, но тот не замечает жеста и доливает вино в другой отравленный бокал, стоящий на подносе.

Распутин выпивает и его до дна. Все безрезультатно. Теперь Юсупов наливает и себе мадеру, чтобы склонить Распутина выпить третий бокал. Это последний оставшийся бокал с цианистым калием. Оба сидят молча напротив друг друга с бокалами в руках — Распутин с последним из отравленных. Он смотрит на Юсупова. Кажется, будто в его глазах сверкнули насмешливые искры, словно он хотел сказать, мол, ты зря тратишь время — мне ты ничего не сможешь сделать.

Но постепенно его лицо меняется, неожиданно приобретая злобное выражение. Хитрая улыбка, как кажется Юсупову, исчезает с рассвирепевшего лица. Широко открыв глаза, Распутин смотрит на своего визави. Угрожающее молчание кажется Юсупову подтверждением того, что теперь-то Распутин понял, зачем его заманили. А что, если он сейчас набросится на хозяина дома?

Остолбенев, Юсупов отводит взгляд от гостя, вселяющего ужас. Когда он вновь отважился поднять на него глаза, то увидел, что Распутин, подперев тяжелую голову руками, уставился вниз.

Юсупов берет себя в руки и спрашивает, как насчет чашки чая.

— Давай сюда, — слышит он голос обессилевшего Распутина, — я очень хочу пить.

Пока Юсупов наливает чай, Распутин снова встает и ходит по комнате. При этом его взгляд падает на гитару, которая красиво покоится в углу.

— Сыграй мне что-нибудь веселое, — неожиданно просит он, — я так люблю слушать, когда ты поешь…

Юсупов совсем не расположен сейчас играть и петь. К тому же, что-либо веселое. Однако он послушно берет гитару и меланхолично напевает.

— Еще что-нибудь. В твоем пении так много чувства, — требует Распутин, который слушал, опустив голову.

Юсупов исполняет и это его желание, не узнавая собственного голоса.

Часы показывают половину третьего. Уже почти два часа длится этот кошмар. Сверху доносится шум.

Юсупов говорит, что ему нужно пойти наверх. Гости уже, наверное, собираются уезжать. Едва он подошел к винтовой лестнице, как навстречу ему появились Дмитрий Павлович, Пуришкевич и Сухотин. Лазоверт удалился.

— Все в порядке? — спрашивают они.

— Яд не действует! — говорит Юсупов в отчаянии.

Остальные с удивлением смотрят друг на друга:

— Вся доза? Исключено! — кричит Дмитрий Павлович.

Он подбадривает Юсупова и просит проявить еще немного терпения и выдержки. Юсупов возвращается к гостю. Распутан все еще сидит на том же месте, где слушал игру Юсупова. Он жалуется на головную боль и жжение в желудке. Тем не менее, опять требует налить ему мадеры. Это, вероятно, ему поможет (ведь отравленных бокалов больше не осталось) — и, наконец, предлагает поехать в цыганский ресторан.

— Так поздно? — с удивлением спрашивает Юсупов.

— Они привыкли, что я приезжаю поздно. Я часто задерживаюсь в Царском Селе или на молитвах, потом еду прямо к ним. Телу тоже требуется отдых, не так ли? Наши мысли принадлежат Богу, но наше тело принадлежит все-таки нам! — заключает он, подмигивая.

Юсупов очень удивлен. Жизненная сила мужика, который проглотил такую внушительную дозу яда, способную убить нескольких человек, и тот факт, что Распутин, обычно все предчувствующий заранее, не понимает, что в этой комнате его поджидает смерть, лишают его дара речи.

Он еще раз бежит наверх. Объясняет Распутину, что хочет отдать распоряжение. Дмитрий Павлович думает, может, другая попытка будет более удачной. Но Пуришкевич настаивает на своем. Его девиз — теперь или никогда. Тем временем вернулся доктор Лазоверт. Он смертельно бледен. На фронте он заслужил орден, но убийство одного единственного человека, находящегося в такой непосредственной близости от него, оказалось очень хлопотным делом. Без сил — его несколько раз вырвало — он падает в кресло. Сначала остальные вместе с Юсуповым хотят броситься вниз и убить Распутина, но потом решают сделать по-другому. Юсупов берет браунинг Дмитрия Павловича и один возвращается в подвал.

Он подходит к шкафу с распятием.

— Почему ты так уставился на него? — спрашивает Распутин.

— Оно такое красивое, — объясняет Юсупов, моля дать ему сил сейчас же закончить дело.

— Оно красивое, — повторяет Распутин, — оно, должно быть, стоит уйму денег. Сколько ты за него заплатил?

Это вопрос, неожиданный для набожного человека, за какого он себя выдает. И не дождавшись ответа, подходит ближе к Юсупову и смотрит на шкаф:

— Но шкаф мне нравится еще больше… — добавляет он.

— Григорий Ефимович, — твердо говорит Юсупов, — было бы лучше, если бы ты посмотрел на крест и прочитал молитву…

Распутин с удивлением смотрит на Юсупова. К его изучающему взгляду примешивается выражение беспокойства. Он подходит ближе. Теперь тому некуда отступать. В висок? В сердце? — промелькнуло у него в голове, как молния. Еще колеблясь, куда целиться, Юсупов медленно выводит из-за спины правую руку с пистолетом и стреляет.

Распутин издает дикий крик и глухо падает на медвежью шкуру.

В следующее мгновение врываются друзья, которые все эти пять минут напряженно подслушивали под дверью. Один из них подходит к выключателю и в темноте наталкивается на выходящего Юсупова. Раздаются испуганные крики. Немного позже кто-то находит выключатель, и свет загорается.

Распутин лежит, распластавшись, на меховой шкуре, его лицо еще подергивается. Руки напряжены, глаза закрыты. На шелковой рубашке проступает маленькое красное пятно.

Некоторые из них видят Распутина впервые. Неужели это и есть тот человек, удивляются они, который мог манипулировать самим царем и властвовать над царицей?

Чтобы не оставить кровавых следов на меховой шкуре, великий князь и Дмитрий Павлович перетягивают Распутина с меховой шкуры на голый пол. Он лежит без движения.

Присутствующие выключают свет, выходят из комнаты и запирают за собой дверь. С облегчением и радостью, с сознанием того, что теперь они спасли Россию от грозящей гибели, они поздравляют друг друга и приступают к выполнению последних пунктов своего плана.

Первыми уходят Дмитрий Павлович, Лазоверт и Сухотин. Сухотин надевает шубу и шапку Распутина, чтобы симулировать его возвращение. Он просит, чтобы Лазоверт отвез его на Гороховую улицу — на случай, если все же агент следил за поездкой Распутина во дворец Юсупова. Затем они едут к Варшавскому вокзалу, где в вагоне поезда Пуришкевич должен сжечь пальто, шапку и фетровые боты Распутина. Автомобиль Пуришкевича остается там. На арендованной машине Лазоверт, Сухотин и Дмитрий Павлович едут дальше к его дворцу, где забирают автомобиль Великого князя, чтобы вернуться во дворец Юсупова и забрать оттуда труп.

Юсупов, бледный от непривычного напряжения, и Пуришкевич ненадолго удаляются в кабинет. Когда Пуришкевич непринужденно зажигает сигару, оба с оптимистичными взглядами пускаются в разговоры о будущем страны, поскольку на ней больше нет тени дьявола. Они видят перед собой новую эру. Теперь все действительно преданные правительству силы смогут с новой энергией объединяться для работы. Ни тому, ни другому не приходит в голову мысль, что у большей части тех, на кого они надеялись, личные интересы, которые они могли удовлетворять благодаря Распутину, заглушали любой патриотизм.

Охваченный необъяснимым чувством, Юсупов решает взглянуть на труп. Он включает свет в нижнем помещении. Распутин лежит без движения. Юсупов подходит ближе. Когда он дотрагивается до тела, то чувствует, что тот еще не остыл. Юсупов пытается нащупать пульс. Пульса нет. Из раны на каменный пол сочится кровь.

По необъяснимым причинам, Юсупов трясет Распутина за руки. Они безжизненно падают. Когда он собирается уходить, ему бросается в глаза, что левое веко Распутина начинает подрагивать. Юсупов напряженно смотрит на труп. Лицо Распутина начинает дрожать все сильнее. Наконец, один глаз открывается. Теперь дрожит и другой глаз, он тоже открывается — и вдруг Распутин направляет взгляд на застывшего от ужаса князя.

Юсупову хочется закричать, но у него пропал голос. Он хочет бежать, но ноги словно парализовало, и они не слушаются. Происходит нечто невообразимое — одним рывком Распутин встает во весь рост. Изо рта появляется пена. У него дикий взгляд, а руки напоминают когтистые лапы. В то время, как он угрожающе вращает глазами и, задыхаясь, произносит: «Феликс, Феликс», — имя Юсупова, одна рука, как коготь, впивается в спину Юсупова, а другой он пытается схватить его за горло.

Пока почти обессиленный Юсупов пытается освободиться от сжимающих его тисков, начинается борьба не на жизнь, а на смерть. Юсупову кажется, что сам дьявол скрывается в этом отравленном и сраженном пулей теле, придавая ему силы отомстить за попытку его уничтожения.

Из последних сил довольно хрупкому Юсупову, наконец, удается вырваться. Распутин падает на пол — в одной руке у него офицерский погон, который он сорвал с Юсупова в борьбе. Однако уже в следующую минуту он снова зашевелился.

Теперь молодой князь собирает последние силы и взбегает по лестнице к кабинету.

— Он жив, он жив! — бормочет он, задыхаясь. — Быстро! Револьвер!

Когда Пуришкевич видит приближающегося Юсупова, с неузнаваемым выражением лица, с вытаращенными глазами, он достает свой револьвер «Соваж».

Вдруг он слышит, что на лестнице кто-то есть. «Кто это может быть?» — спрашивает он себя и быстро выходит с револьвером в коридор. Тем временем Юсупов быстро приносит из своей комнаты резиновую дубинку.

Оба замерли в ожидании на верхней ступеньке лестницы. Они не верят своим глазам: вверх по лестнице ползет стонущий, как зверь, Распутин и смотрит на дверь, ведущую во двор. Удар — и дверь открыта, Распутин исчезает в темноте.

Пуришкевич бросается за ним. Он стреляет на бегу — и промахивается. Еще раз — снова в воздух. Как может быть, чтобы прекрасный стрелок не мог попасть в цель с двадцати шагов? Шатаясь, Распутин все же стал двигаться быстрее.

Тем временем Юсупов бежит через главный вход на улицу, чтобы, в случае необходимости, перекрыть путь Распутину и, не выпуская дубинку из рук, остается ждать его здесь. Распутин уже почти добрался до единственных незапертых ворот, когда Пуришкевич остановился, в третий раз выстрелил в него и на этот раз попал. Следом раздается четвертый выстрел. Распутин шатается и падает в сугроб перед воротами. Пуришкевич наступает на тело, распластанное перед ним. Третий выстрел попал Распутину в спину, четвертый — в голову. Теперь Распутин наверняка мертв.

Когда Юсупов хочет вернуться в дом через главный вход, он видит приближающегося городового. Выстрелы? Ах, это так, ничего существенного, отвечает Юсупов. Мол, один из его гостей в состоянии подпития стрелял в воздух. Затем он быстро возвращается в дом. Слуги спрашивают, не случилось ли чего. Он механически отвечает точно также и идет в ванную комнату, где его стошнило. Потом возвращается в кабинет и обессилено опускается на стул. С отсутствующим выражением лица он снова и снова повторяет слова: «Феликс, Феликс…», — будто пытаясь освободиться от травмирующего воспоминания об этом поединке.

Засыпав труп Распутина снегом, Пуришкевич тоже возвращается в дом. Увидев, что от Юсупова толку мало, а сам он не в состоянии внести труп в дом и упаковать его для вывоза, ему ничего не остается, как посвятить в тайну обоих часовых.

Когда он им рассказывает, что только что убил Распутина, один из них почти бросается Пуришкевичу на шею.

— Слава богу, давно следовало! — восклицает он, к удивлению Пуришкевича.

Он их спросил, сумеют ли они молчать. Те, чуть было, не обиделись:

— Мы ведь русские люди, в нас можете не сомневаться…

Когда оба вносят тело и кладут его на лестничную площадку, Юсупов оживляется. Он идет к письменному столу, достает резиновую дубинку и, рассвирепев, бьет Распутина по виску, пока остальные не оттаскивают его. Даже сейчас Пуришкевичу кажется, что Распутин вздрагивает и, приоткрыв один глаз, смотрит на него. Помощники быстро заворачивают тело в материю — гардинную ткань голубого цвета — и обвязывают его веревкой.

В это время лакей сообщает о прибытии городового, который, услышав выстрелы, уже спрашивал, что случилось. Его объяснение в участке о выстрелах не удовлетворило начальника. К ужасу Юсупова, Пуришкевич с усердием вступает в беседу с городовым:

— Вы меня узнаете?

— Так точно, — послушно отвечает охранник. — Вы Владимир Митрофанович Пуришкевич, член Государственной Думы.

— А этого господина Вы тоже знаете? — Пуришкевич показывает на Юсупова, который, потеряв самообладание, не в состоянии сдержать волнение.

— Так точно, — выпалил страж порядка, как из пушки, — Его сиятельство князь Юсупов.

— Вы слышали о Распутине, который привел к краху нашу страну и нашего царя?

— Так точно, — отвечает молодой человек, не понимая, чего от него хотят.

— Выстрелы, которые Вы только что слышали, — заявляет депутат радостно, — положили конец жизни Распутина. Если Вы любите Россию и царя, держите язык за зубами. Если Вас спросят — делайте вид, будто ничего не знаете.

Юсупов замер, как громом пораженный. Но он не в состоянии остановить признание. Все происходит слишком быстро.

Между тем, выражение лица городового выдает и изумление, и смущение одновременно:

— Это хорошее дело! Я не выдам. Но, если меня вынудят поклясться перед иконой, я должен буду сказать правду. Было бы грешно врать…

Все еще находясь под впечатлением услышанного, он покидает дом.

Наконец, появляются Дмитрий Павлович с Лазовертом и Сухотиным. Бодро, ни о чем не подозревая, они входят в кабинет Юсупова. Увидев лица обоих — Юсупова и Пуришкевича — вновь прибывшие с удивлением спрашивают, что за это время произошло. Но в следующий момент Юсупов теряет сознание. Остальные несут князя в его комнату, и он засыпает глубоким сном.

Вчетвером они везут труп Распутина на окраину города к Петровскому мосту на Старой Невке. Вдруг Пуришкевич замечает, что шуба и боты Распутина все еще лежат в машине. Даже у них троих не все прошло точно по плану — печь, где нужно было сжечь одежду Распутина, оказалась слишком маленькой. А супруга Пуришкевича отказалась разрезать ее на кусочки. Следовательно, пришлось тащить одежду с собой.

Теперь нужно проехать мимо сторожевых будок на мосту, под которым находится прорубь, где они собираются утопить труп. Дмитрий Павлович осторожно выехал на своем автомобиле на мост с левой стороны. На мгновение яркий свет фар автомобиля осветил сторожевую будку на противоположной стороне моста. Но сторож спит так крепко, что его не разбудили ни фары, ни шум мотора. Быстро выключили фары и мотор, бесшумно открыли двери.

Вчетвером вынесли тело Распутина из машины. В то время как Дмитрий Павлович стоял перед автомобилем настороже, остальные трое с невероятным напряжением сил протащили тело и бросили его в прорубь. Гири, которые они забыли привязать к трупу, сбрасываются в прорубь поочередно. Цепи, которыми они хотели привязать гири к трупу, засунули в шубу и тоже бросили в прорубь. Затем они ищут боты, но впотьмах находят только один из них и бросают его вслед за шубой.

Несколькими минутами позже они садятся в машину. Проезжая по мосту, они заметили, что сторож все еще не проснулся. На обратной дороге в город автомобиль несколько раз останавливается — глохнет двигатель. Каждый раз Лазоверту приходится возиться со свечами зажигания. Наконец они прибыли во дворец Великого князя. Там, у освещенного подъезда, в машине обнаружили второй бот Распутина. Дмитрий Павлович дает указание своим слугам сжечь его вместе с испачканным кровью ковриком из машины.

Пуришкевич, Лазоверт и Сухотин прощаются с Великим князем, берут извозчика и возвращаются к себе домой, а Пуришкевич — в свой санитарный поезд.

В пять часов утра для них кончилась эта ночь. А весь город еще спал.

Бремя улик

17 декабря 1916 года в семь часов утра раздается телефонный звонок в городской квартире Распутина. Это продолжается несколько минут, но никто не снимает трубку. Наконец, девятнадцатилетняя дочь Распутина Мария, выходящая из своей комнаты, заспанная, подходит к телефону.

Это министр внутренних дел. Он желает поговорить с Распутиным. Но Распутина дома нет.

— Почему Вы так рано звоните, — удивленно спрашивает Мария.

Протопопов произносит что-то невнятное и вешает трубку. Обернувшись, Мария видит озабоченные глаза служанки Дуни:

— Твой отец не вернулся домой! Вчера ночью я видела, как они уехали вместе с Юсуповым. Они были на военной машине. Еще там был человек в штатском… и он до сих пор не вернулся. Наверное, что-то произошло…

Мария звонит хорошей знакомой Распутина, Муне Головиной.

— Не беспокойтесь, — отзывается та, — он наверняка остался там на ночь и еще спит…

Через минуту звонят в дверь. Входят несколько полицейских чиновников. Они задают вопросы Марии и ее младшей сестре Варваре.

— Что все это значит? — недоумевает Мария.

Чиновники пытаются ей объяснять. Ночью во дворе дворца Юсупова раздалось несколько выстрелов. Когда городовой, который их услышал, задал встречный вопрос, молодой князь Феликс Юсупов заявил, что гости из шалости убили его собаку. Все видели кровавый след, тянущийся от лестницы через двор.

Мария встревожена. Она звонит доверенному лицу Распутина и подруге царицы, Анне Вырубовой, и сообщает ей, что Распутин не вернулся из дворца Юсупова, куда был приглашен и где должен был познакомиться с княгиней Ириной.

— Но княгиня с детьми в Крыму! — озабоченно отвечает Вырубова. — Только Феликс в Петербурге[80] — это означает что-то недоброе…

Постепенно Мария начинает понимать, что произошло ужасное. Она, наверняка, была единственной, кто об этом еще ничего не знает, потому что пока не выходила из дома, хотя весь Петербург уже только и говорит о том, что Распутин убит. Царица первой узнала об исчезновении Распутина. О случае с выстрелами перед дворцом Юсупова ей тоже известно. Она очень взволнована и отправила телеграмму царю, чтобы он, по возможности, срочно вернулся в столицу. Александра знает о критическом отношении к Распутину Юсупова и, как ей было доложено министром внутренних дел, его друзей — Великого князя Дмитрия Павловича и депутата Думы Владимира Пуришкевича, собравшихся у него накануне. Туда был также приглашен и Распутин.

Из-за соображений безопасности она лично дала распоряжение министру внутренних дел взять перечисленных лиц под домашний арест. Давать подобные распоряжения в отношении родственников императорской династии, таких как Великий князь Дмитрий Павлович и князь Феликс Юсупов, который женат на племяннице царя, согласно закону было разрешено только самому императору. Однако Александра в лице министра внутренних дел Протопопова приобрела послушного слугу, который получил свой пост благодаря ходатайству Распутина, а значит, и лично ее (вопреки жесточайшему сопротивлению). Как выяснится в последующие часы и дни, он будет всячески стараться услужить ей.

Пуришкевича тоже нельзя было арестовать — будучи депутатом, он пользуется иммунитетом, лишить его которого непросто даже царице с помощью Протопопова. Он уезжает из столицы уже вечером, то есть на следующий день после ночного убийства, на санитарном поезде в направлении фронта.

Юсупов и Дмитрий Павлович пытаются получить аудиенцию у государыни, чтобы объясниться. Александра сначала назначает Юсупову время аудиенции, но одна приятельница предупреждает князя не делать этого, поскольку боится, что тот больше не вернется. Тогда Александра все-таки отменяет свое решение и просит передать Юсупову, чтобы он дал письменное объяснение. Когда Дмитрий Павлович, близкий родственник царя, подает прошение об аудиенции, то царица с самого начала категорически против. Они оба все-таки пытаются дозвониться до Александры. Она не подходит к телефону. Наконец, Юсупов пишет ей письмо, в котором пытается оправдаться в связи с тем, что его подозревают в убийстве Распутина. Он опровергает убийство и повторяет версию, по которой в результате выстрелов была убита только собака. Настаивать на этой версии при всех прочих обстоятельствах поклялись все соучастники убийства.

Юсупов подозревает, что царица почти докопалась до правды. Во-первых, исчезновение Распутина как раз после его ночного визита к Феликсу Юсупову наводит на подозрение. Во-вторых, роковые выстрелы под открытым небом, которые были слышны не только находящемуся поблизости городовому, но и в его служебном помещении, повлекли за собой цепь разбирательств. Молодой городовой обещал молчать о сказанном ему Пуришкевичем, но не сдержал слова. Из-за слишком большой шумихи ему было тяжело хранить тайну, и от страха он сообщил все что знал.

Царица пытается надавить на министра внутренних дел, чтобы тот в кратчайшие сроки разобрался в ситуации и сделал все возможное, чтобы найти труп Распутина.

Тем временем дочь Распутина Мария решается отправить осторожную телеграмму своей матери в Покровское: «Отец болен, прошу приехать».

Когда она выходит на улицу, то видит необычную картину — люди собираются небольшими группами, радостно обнимаются. Они поздравляют друг друга с такой эйфорией, будто Россия, наконец, победила противника. Прислушавшись, Мария не может поверить своим ушам:

— Ты уже слышал? Распутин мертв! Застрелили они эту собаку! Собаке — собачья смерть!

Каждый хочет знать подробности. Это было заранее подготовленное покушение. Семенов, владелец игорного дома, уже давно знал об этом. Депутат Маклаков[81], вероятно, также участвовал, хотя и желал занимать только нейтральную позицию. Якобы, убийцы обращались даже к Керенскому, лидеру левых «Трудовиков», призывая его к соучастию, но тот отклонил предложение: «Убийство Распутина только укрепит позицию царя…» — а это вряд ли входило в планы партии. То, что Распутин мертв, кажется, ясно всем. Но его труп до сих пор не найден.

Однако заговорщики оказались в критическом положении. Разумеется, всем становится ясно, что поведение властей, которые притормаживают расследование преступления на самом высоком уровне, объясняется определенной симпатией к потенциальным убийцам.

Уже на следующее утро после ночного убийства к Юсупову пожаловал комендант полиции Казанского района города, генерал Григорьев. Градоначальник передал ему распоряжение Протопопова, о чем он открыто заявляет и виновато оправдывается, «что исчезновение Распутина следует связать с услышанными в полицейском участке выстрелами…»

Неожиданно генерал знакомит Юсупова с якобы имевшим место признанием Пуришкевича. Но Юсупов придерживается, в соответствии с клятвой заговорщиков, версии об убитой собаке. Не теряя присутствия духа, он объясняет высказывания Пуришкевича на этот счет, что тот, якобы, «в подвыпившем состоянии, перепутал собаку с Распутиным».

Однако когда генерал вежливо спросил о других гостях того вечера (Пуришкевич уже был установлен), Юсупов заявил, что он не может или не хочет их называть. Речь идет об отцах семейств, которым можно только изрядно навредить, если преждевременно очернить их лживыми подозрениями, тем более, если это самым безобидным образом не подтвердится.

Генерал был удовлетворен. Но Юсупов обеспокоился. Хотя следы крови, которые остались после убийства, были удалены, причем ступени пришлось заново выкрасить, поскольку кровь уже въелась в камень. Юсупов с тяжелым сердцем действительно решается убить одну из своих собак, чтобы при возможном обыске квартиры или, по меньшей мере, двора, могли быть обнаружены пятна крови животного. Собаку кладут под снег на то место, куда рухнул Распутин, получив несколько ранений. Это место посыпают камфарой, чтобы ввести в заблуждение полицейских собак-ищеек.

Но Юсупов слишком нервничает, чтобы оставаться дома и следить за дальнейшим ходом событий. Дабы составить себе четкую картину о состоянии дознания, он направляется к коменданту города, генералу Балку. Кажется, тот, как и Григорьев, отнесся к расследованию, хоть и с сознанием собственного долга, но не проявляя достаточного энтузиазма. Сначала Юсупов повторил свою версию с собакой. Балк остался доволен, однако, заявил князю, что должен назначить обыск дома, поскольку сама царица настаивала на этом в разговоре с министром внутренних дел.

Юсупов протестует: «Моя жена — племянница царя, дочь его сестры. Наша квартира неприкосновенна. Только сам Царь может распорядиться о проведении каких-либо мер, направленных против нас».

В ответ на это Балк — с явным облегчением — распоряжается не проводить обыска дома.

Затем Юсупов направляется прямо к министру юстиции Макарову. В его приемной он сталкивается с генеральным прокурором. Александров из-за своей неподкупности и объективности всем внушает страх, не только потому, что при жизни Распутина на него нельзя было повлиять или запугать попытками сибиряка ходатайствовать за попавших в беду друзей, но и потому, что теперь он был готов с необходимой последовательностью вести расследование преступления. Его вид дает Юсупову понять, что дело для него, независимо от его общественного положения, еще не нашло своего решения.

Макаров продолжает деятельность, направленную на поиски трупа. Когда Юсупов повторяет и ему версию с собакой, согласно которой пьяный Пуришкевич, выходя из дома, из озорства выстрелил в воздух и случайно попал в собаку, министр юстиции возражает:

— Это кажется неправдоподобным. Мы очень хорошо знаем господина депутата. Мы знаем, что Пуришкевич не употребляет алкоголя. Насколько мне известно, он основал даже Лигу противников алкоголя…

Юсупов быстро собирается с мыслями и говорит:

— Именно потому, что не привык к алкоголю, когда мы устроили вечеринку на новой квартире, ему пришлось немного выпить, реакция его оказалась такой болезненной…

Макаров предполагает, что партия будет вполне довольна этим заявлением, и что князь окажется «вне дальнейших подозрений». Относительно вопроса Юсупова, может ли он уехать из города и отправиться на следующий день к своей семье в Крым, как было запланировано, Макаров успокаивает его, прежде чем попрощаться.

Наконец, Юсупов наносит визит своему близкому другу, председателю Думы Родзянко и его жене. Очевидно, они были посвящены в этот заговор. Родзянко неоднократно тщетно пытался убедить царя в необходимости убрать Распутина со Двора…

Госпожа Родзянко со слезами на глазах бросается к Юсупову с объятиями, а медлительный председатель хлопает Юсупова по плечу и громким голосом произносит ему слова признания.

К Юсупову опять возвращается уверенность, что ситуация по отношению к нему и его друзьям изменится в лучшую сторону, и направляется домой. От слуг он узнает, что их допрашивали. Юсупова непрерывно атакуют члены семьи, родственники и друзья — по телефону или лично. Были ли это поздравители или любопытствующие — правды Юсупов так никому и не рассказал.

18 декабря. Рабочие неожиданно натыкаются на следы крови недалеко от моста на окраине города. Они оповестили полицию. Губернатор города издал указ о розыске Распутина. Чиновники сразу прибыли к названному месту. На выступе опоры моста они находят один бот. Недостаток точности — качества, и без того несвойственного русским людям — и нервозность непрофессиональных убийц станет для них роком.

Бот показывают Марии и Варваре. Обе кивают: он действительно принадлежал их отцу.

Водолаз обследует местность около моста, где расколот лед.

Распутина все еще не находят. Но слух о том, что Юсупов убил Распутина, давно уже распространился по всему городу. Со всех сторон к князю поступают пожелания счастья. Один из его дядей, Великий князь Николай Михайлович, который также безуспешно пытался воздействовать на царя, постоянно занят тем, чтобы быть в курсе расследования.

От него Юсупов узнает, что группа из двадцати почитателей Распутина пробралась в его квартиру и там поклялась отомстить за убийство. Юсупов и Дмитрий Павлович обращаются за защитой в полицию. К охранникам примешиваются и незнакомые лица. Когда Юсупов попросил проверить их личности, те сначала заявили, что тоже хотят защищать Юсупова, но предъявить свои документы не могут. Тогда их прогнали. Вдруг князю докладывают о приходе дамы, которую он якобы приглашал к этому времени. Но никакой дамы Юсупов не приглашал. Взглянув в боковое окно, он узнает в ней известную почитательницу Распутина, хотя та скрывается под траурной вуалью. Она пришла, чтобы убить его? По соображениям безопасности Юсупов ее не принимает.

Когда Юсупов с несколькими членами семьи вечером подъезжает к вокзалу, откуда он должен отправиться поездом в Крым, то замечает, что весь вокзал оцеплен вооруженной полицией. Но не успел он дойти до платформы, как путь ему преграждает полковник жандармерии:

— По приказу Ее величества царицы Вам запрещен выезд из Петрограда. Вам надлежит отправиться во дворец Великого князя Александра Михайловича и ждать там дальнейших распоряжений.

— Сожалею, это мне неудобно, — отвечает Юсупов.

Сохраняя спокойствие, повторяет приказ своим сопровождающим и распоряжается, чтобы двое из его родственников уехали в Крым раньше. Полицейские явно нервничают, когда он провожает отъезжающих к их купе и прощается с ними. Задержание и большой наряд полиции обращают на себя всеобщее внимание, а из-за того, что все это делается по распоряжению царицы, возникает огромное негодование.

Юсупов едет к Дмитрию Павловичу и узнает, что он в тот же вечер хотел поехать в театр. Однако, получив информацию, что перед началом спектакля его собираются встретить бурными овациями в благодарность «за его патриотическое дело», предпочел остаться дома. Контраст между настроением населения и позицией царицы огромен, он еще больше усиливал возмущение Александрой, возникшее в народе при жизни Распутина.

Предположение царицы, основанное на информации министра внутренних дел, что убийцы — Дмитрий Павлович и Феликс Юсупов, возникло не только из-за первых признаков преступления, но из-за других умозаключений. Александра сразу ввела цензуру почты обоих. Среди прочего в руки к чиновникам попала и поздравительная телеграмма Дмитрию Павловичу: «Мы молимся за Вас, так как Вы осуществили это патриотическое дело…» — с приветом и наилучшими пожеланиями князю Юсупову. Министр внутренних дел снимает с телеграммы копию и передает царице. Вслед за этим она сразу хочет издать приказ о расстреле обоих. Но ее отговаривают. Александре Федоровне приходится довольствоваться их задержанием — как минимум, в форме домашнего ареста, — поскольку даже преданный ей министр внутренних дел не берет на себя смелость превысить данные ему полномочия в столь огромных размерах, а относительно последующих мер ссылается на предстоящее возвращение царя.

Поведение государыни, свидетельствующее о превышении ею полномочий, вызвало громадное возмущение не только в кругу великокняжеской родни. Оно вызвало возмущение по отношению к ней и в широких кругах населения, усилив всеобщую симпатию к предполагаемому убийце.

Когда по городу стали распространяться слухи, что сторонники Распутина планировали убийство обоих, целые делегации из солдат императорских полков по собственной инициативе заявили о готовности круглосуточно защищать их. Удивительно, но даже рабочие крупных фабрик, узнав, что князьям угрожают расстрелом, на своих несанкционированных собраниях решили мобилизовать все силы на то, чтобы обеспечить их скрытую защиту. Юсупов становится свидетелем того, как Дмитрий Павлович тоже оказывается под домашним арестом.

Вначале позвонил генерал-губернатор. После разговора Дмитрий Павлович возвращается к Юсупову совершенно подавленным:

— Феликс, меня арестовали по распоряжению императрицы! Но у нее нет права. Только сам император может издать приказ о моем аресте…

Чуть позже приходит и сам генерал:

— Ее Величество приказывает Вашему Высочеству не выходить из дворца.

— Значит, я арестован?

— Нет. Ее Величество требует только…

— А я говорю Вам, что Вы хотите меня арестовать! — с возмущением прерывает его Дмитрий Павлович. — Сообщите Ее величеству, что я подчиняюсь.

Эта мера вызывает большое беспокойство в семье. Дмитрий Павлович — любимейший член семьи, добрый, мечтательный молодой человек, который рано потерял мать. Родственники с нетерпением ждут прибытия царя.

19 декабря. У перил моста — недалеко от того места, где нашли бот Распутина — очищенное от снега место наводит сыщиков на размышления. Должно быть, здесь проносили тело. Следы от машины в этом месте моста не оставляют никаких сомнений, что отсюда, вероятно, кого-то бросили в воду — мертвым или живым.

Когда водолазы хотели прорубить прорубь и отсюда опуститься в воду, один из сотрудников речной полиции заметил что-то черное, выступающее над поверхностью льда. Это оказался обрывок материи, а под ним остатки шубы Распутина. Вскоре возле шубы водолаз находит труп.

Для извлечения из-под льда примерзшего тела пришлось взламывать лед. Наконец, тело, покрывшееся коркой из льда и заледеневшего материала, вытаскивают на берег. Рубашка, брюки и высокие сапоги сохранились подо льдом без изменений. Ноги были связаны и соединены с запястьем правой руки. Глаза закрыты, рот открыт, зубы сжаты. Лицо залито кровью. На трупе ясно видны три огнестрельных раны — на голове, на груди и на спине.

После того, как составили протокол и со всех сторон сфотографировали труп, его относят в близлежащий сарай.

Вскоре раздается звонок в дверь квартиры Распутина. Мария и Варвара готовы к самому худшему.

Их увозят из города — до устья Малой Невы, спокойно протекающей под покровом льда. Машина останавливается у моста, соединяющего Петровский и Крестовский острова.

Девушек подводят к сараю. Когда они видят безжизненное тело, то молча кивают: да, это их отец, Григорий Ефимович Распутин.

«Труп был еще покрыт льдом, к которому примерзли волосы бороды, — вспоминает Мария, — череп был продавлен, волосы слиплись от крови, правый глаз закатился, руки и ноги связаны…».

20 декабря труп привезли для вскрытия в морг Чесменского военного госпиталя. В заключении судебно-медицинского эксперта, профессора Косоротова сказано: «Три огнестрельных ранения. Первая пуля попала в левую часть груди и прошла через желудок и печень. Вторая была справа в спине и пробила ребра, третья попала Распутину в лоб и проникла в мозг. Первые две пули настигли старца, когда тот еще стоял, а третья лишь тогда, когда он уже лежал на земле. Мозг источал запах алкоголя. В желудке найдено примерно двадцать ложек коричневатой жидкости, которая также пахла алкоголем. Яда установить не удалось…»

Самое потрясающее: смерть наступила только после утопления. Как такое возможно? Учитывая этот факт, а также обстоятельства отравления и расстрела Распутина, его смерть до сих пор обставляется мистическим явлением, произошедшим под воздействием сверхъестественных сил. Настало время найти объяснение с точки зрения современной судебной медицины, поскольку загадкой убийства Распутина уже давно занимается традиционная медицина. Она приходит к следующему заключению:

1. Речь шла о цианистом калии, а не об аспирине, как впоследствии утверждал принесший яд, это видно по тем симптомам, которые продемонстрировал Распутин, попробовав отравленную выпечку, и которые совпадают с первыми классическими признаками отравления: головная боль, тошнота, жжение на языке и в горле, замедление дыхания, чувство страха, нервозность с выпучиванием глаз — переход ко второй фазе воздействия.

2. Обычно отравленный человек падает через несколько минут замертво, так как энзим яда блокирует дыхательный энзим. Из-за парализации дыхания наступает смерть. То, что у Распутина дело обстояло по-другому, объясняется в первую очередь тем, что чрезвычайно чувствительный к хранению цианистый калий (цианид калия) был недостаточно свежим. При длительном или неправильном хранении цианид калия (KCN) окисляется до цианата калия (KCNO) и теряет свою способность к образованию ядовитого агента — синильной кислоты. Этот процесс и связанное с ним уменьшение действенности яда сопровождалось, очевидно, механохимической реакцией, которая началась при растирании кристаллов за несколько часов до употребления смешанной с ним выпечки.

3. С этим связан и вопрос о количестве яда, которое было бы необходимо для умерщвления Распутина. На основе того факта, что уже 66 мг цианистого калия (это соответствует 27 мг синильной кислоты) — полулегальная доза (то есть количество яда, которое в 50 % случаев приводит к смерти), количество от 150 мг до 250 мг цианистого калия, в зависимости от веса тела, считается заведомо смертельным. Рост Распутина составлял один метр восемьдесят два сантиметра. Ему было сорок семь лет. Он весил не менее девяноста килограмм. Для него летальная доза предположительно должна была составить 250 мг, а учитывая его регенерационную способность, которая была выше среднего, даже 350 мг. Если исходить из того, что средство «выветрилось», то количества данного средства должно было быть намного больше, чем обычно, чтобы ядовитого вещества оказалось достаточно для смертельного действия.

4. При расщеплении яда большую роль играют химические реакции, воздействующие на желудочно-кишечный тракт. Яд действует обычно через всасывание в желудке, причем синильная кислота высвобождается соляной кислотой, входящей в желудочный сок, что предполагает наличие среднего количества соляной кислоты.

Ее, по мнению большинства ученых, было недостаточно у Распутина — речь идет о «синдроме ахилии». Поэтому в случае крайней нехватки соляной кислоты яд не был воспринят совершенно, или — при ее недостаточном количестве — лишь в незначительном объеме. Поэтому он не имел действия вообще, подействовал лишь частично или его действие распространялось слишком медленно, хотя «в обычных случаях» хватает пятнадцати минут.

5. Побочные условия, такие как состояние и питание отравленного, также играют важную роль при рассмотрении данного вопроса. Предпочтения в еде Распутина дают право предполагать, что химический состав его тела не благоприятствовал принятию яда. Наличие большого количества метгемоглобина, который используется как противоядие к цианистому калию, полностью обезвреживает небольшие количества последнего. Вода с большим содержанием нитритов также противодействует восприятию ядовитого вещества. Кроме того, определенные возбуждающие аппетит средства, как, например, чеснок, который очень любил Распутин, способствуют тому, что съеденные продукты лучше «перевариваются». Поэтому использованный яд лучше выводится из организма.

6. Эти объяснения применимы и к раствору цианистого калия. Особенно, если он был не совсем свежим, и условия для его усвоения были недостаточно благоприятными, он мог не оказать достаточного действия.

7. Почему яд даже при вскрытии не был обнаружен, имеет два объяснения. 1) С точки зрения химии: быстрое растворение и последующая «смерть» яда в биологическом материале. Это означает, что в мертвом теле он очень быстро разлагается и его наличие нельзя подтвердить. 2) Вмешательство в ход следствия: царица по непонятным причинам приказала ровно в час ночи прекратить вскрытие и привезти труп.

Вывод: огрубевший, покоробившийся материал, синдром ахилии и анацидность — (пониженная кислотность желудочного сока) лишили яд действенности. А выстрелы?

1. Использованное огнестрельное оружие браунинг (Юсупова) и соваж (Пуришкевича) конструкции тех лет, приблизительно 1910 года, малокалиберное (браунинг калибра 6,35). Ни одна пуля не прошла навылет. Тем самым подтверждается малая эффективность данного оружия.

Не лишне рассмотреть направление выстрелов. Первый выстрел Юсупова пришелся в нижнюю часть грудной клетки (и задел желудок и печень, как показало вскрытие). Не была затронута жизненно важная область этих органов, что привело бы к моментальной смерти.

Следующий выстрел из соважа в спину не имел раневого баллистического эффекта. Что касается выстрела в лоб, то выстрел производился наискось. Пуришкевич стрелял в лежащее на земле тело, и это, очевидно, привело к тому, что выстрел не привел к серьезному повреждению мозга, и тем самым, и выстрел в голову не повлек за собой мгновенной смерти[82].

На теле найден также маленький золотой крест, на котором выгравировано «Спаси и сохрани», а также браслет из золота и платины с гравировкой «Н», короной и двуглавым орлом. То и другое, а также рубашку затребовала царица.

Гроб с телом для прощания был установлен в богадельне госпиталя. Некогда друживший с Распутиным епископ провел отпевание.

Царица распорядилась, чтобы доверенное лицо Распутина, сестра милосердия Акулина Лаптинская, обмыла труп и послала новую рубашку и черные бархатные брюки, чтобы одеть его. Молодая женщина занималась этим почти всю ночь и была совершенно разбита.

Все это происходило в строжайшей тайне, чтобы не допустить присутствия любопытных или посетителей, а также тех, кто хочет увидеть Распутина мертвым или тех, кто его почитал и хотел бы попрощаться с ним, а также, кто возмущен его деятельностью настолько, что готов был линчевать даже труп.

Когда царь вернулся в Царское Село, был поставлен вопрос о погребении. Из соображений осторожности, чтобы избежать большого скопления народа, министр внутренних дел распорядился распространить слух, будто труп Распутина уже отвезли в его родное село. Комендант дворца, генерал Воейков действительно ратует за перевоз трупа Распутина для погребения в его родную деревню.

Сам Распутин не оставил никаких распоряжений на этот счет, несмотря на возможные предчувствия, свидетелями которых задним числом захотели стать многие его современники. Он, несмотря на богатство, не позаботился даже о том, чтобы обеспечить жизнь своим детям, живущим в Петербурге. Когда Мария в первый день после его исчезновения открывает письменный стол, то ничего там не находит: «Когда мы искали деньги на каждодневные расходы, мы не могли ничего найти. Даже в самом нижнем ящике, где отец хранил мое приданое, больше ничего не было.

Оказавшись полностью без средств, я позвонила (банкиру) Ники Рубинштейну и Симановичу (также управляющему имуществом и акциями Распутина) и спросила, какие суммы размещены в банке и каков размер находящегося в управлении капитала, которым распоряжался за отца Рубинштейн. Оба ответили, что нет ни денег, ни капитала. За исключением того, что нам подарил царь, и нашего дома в Покровском, у нас ничего не было…»

Царь, не раздумывая, дает обоим детям Распутина сумму в 150 000 рублей (для сравнения: арендная плата за год за городскую квартиру Распутина с пятью комнатами составляла две-три тысячи рублей) и говорит, что, кроме того, будет заботиться об их образовании. Принимая детей Распутина у себя по возвращении, государь ставит их в известность об этом, а также заверяет в своих соболезнованиях и поддержке.

Начинается обсуждение вопроса погребения. Когда девушки заявляют, что они хотят доставить гроб в Сибирь, царь качает головой и говорит, что это очень сложно, потому что тогда пришлось бы ехать с гробом на санях, и вряд ли кто пустит их с гробом на ночлег.

Не может быть и речи о том, чтобы похоронить Распутина на территории парка, принадлежащего царскому дворцу. Находят выход: на территории между Александровкой и Александровским парком в Царском Селе есть участок, который Анна Вырубова выкупила в качестве места погребения для Распутина. Позже она захочет возвести там часовню и поставить памятник своему Святому.

Дети соглашаются с тем, что лучше похоронить отца здесь. Они дают телеграмму матери. Но уже на следующий день их отрезвляют. Акулина Лаптинская возвращается с ввалившимися глазами с ужасной церемонии подготовки тела умершего к погребению, чрезмерно уставшей и трясущейся от жара. От нее дети узнают, что и они и все близкие Распутина не будут допущены к погребению, которое уже назначено на следующий день. Невозможно представить, что мать Марии и брат смогут приехать своевременно.

— Это не может быть! Царица этого никогда бы не допустила. — протестует Мария и звонит Вырубовой.

После убийства Анна Вырубова поселилась у царицы, поскольку та опасалась, что подруга станет следующей жертвой. Наконец, связь установлена. Вырубова передает трубку Александре Федоровне:

— Моя дорогая, я знаю, как вы страдаете. Но мы думаем, будет лучше, если вы не увидите вашего отца. Для вашей матери это тоже был бы невыносимый удар.

— Но мы ведь его уже видели, — возражает Мария в полной растерянности, — и мы все хотим попрощаться с ним. Мама все еще очень любит его. Она хочет дотронуться до его руки и поцеловать его в лоб — она хочет попрощаться с ним…

— Я решила, — слышит Мария более холодный и жесткий, чем раньше, голос царицы, — лучше, если все будет сделано так, как я распоряжусь. Вас при этом не будет. Вы можете подождать в павильоне Анны, где мы сможем увидеться после церемонии. Сожалею, но остановимся на этом.

Генерал Воейков пытается убедить государя, чтобы тот даже в самом узком кругу ни в коем случае не принимал участия в похоронах. Вероятно, исходя из тех же соображений — присутствие при погребении этой овеянной скандалами фигуры будет его чрезвычайно компрометировать. Воейков тоже попытался выступить за перенос церемонии в Сибирь. Николай выслушал молча.

Тяжело дается царю выбор меры наказания для убийц — его близких родственников. Когда Николай получил в Генеральном штабе сообщение о смерти Распутина — согласно свидетельским показаниям — он с трудом смог скрыть облегчение. Но теперь он стоит перед дилеммой. С одной стороны, будучи правителем России, он должен заботиться о справедливости, а с другой стороны, наказать родственников, которых он знает как близких и преданных ему людей… Причем за деяние, о котором вряд ли кто-нибудь знает лучше, чем он сам, что оно совершено из чувства патриотизма и лояльности к Царскому дому.

Своему любимому племяннику Дмитрию Павловичу он телеграфировал, едва до него дошли после первые слухи о его причастности к делу: «Надеюсь, по окончании расследования ты останешься невиновным…»

Николай принимает решение прекратить расследование. А двух основных подозреваемых приказывает сослать.

Дмитрий Павлович должен немедленно покинуть столицу и отправиться на персидский фронт, Феликс Юсупов — в свое имение в курской губернии. Пуришкевича не лишают депутатской неприкосновенности. Великокняжеский семейный клан объединился. Царя хотят просить о прошении. Николай получает телеграмму от матери об этом. Он отвечает ей, что дело «отдано в руки Господа». «Сандро», с юности наиболее близкий царю родственник, отправляется посредником на аудиенцию к Николаю.

Государь непоколебим. После первого разочарования ближайшие члены семьи составляют совместную петицию Николаю. Они указывают на свою лояльность династии и защищают князей, прежде всего, молодого Великого князя Дмитрия Павловича, который по сравнению с Юсуповым и Пуришкевичем, по сути, сам не участвовал в убийстве. Они просят, по меньшей мере, о смягчении наказания — чтобы молодой князь был сослан не на персидский фронт, а в имение. Петиция подписана шестнадцатью членами семьи.

Царь возвращает ее с пометкой: «Никому не дано право заниматься убийством… Удивляюсь Вашему обращению ко мне…»

Его реакция вызывает еще большее возмущение. Один из старших членов царской семьи попытался дать понять Николаю, что необходимо, по крайней мере, сейчас, запретить царице вмешиваться в принятие им решений. Вслед за чем и его отправляют в ссылку в имение.

Открыто говорят о необходимости удалить государыню со Двора и сослать в монастырь. Доходило даже до организации отдельными группировками заговора с целью полного лишения царицы права влиять на политические дела — и это замышлялось в тех кругах, где ликвидация Распутина хотя и считалась позитивным событием, но не меняла настроя сделать жизнь народа и всего населения страны лучше. То, что преступники якобы выходцы из высших кругов, и практически остались безнаказанными, позволяло им произносить фразы, вроде: «Стоит только кому-нибудь подняться с низов, как придворные тут же уберут его…»

Уже находясь в изгнании, Феликс Юсупов пишет своей теще, Великой княгине Ксении, сестре царя: «Я, а уж я-то точно знаю, что этот человек (он имеет в виду убийцу, то есть самого себя) чувствовал во время и после убийства и что продолжает чувствовать. Могу в категорической форме заявить, что он был не убийцей, а инструментом в руках провидения. Только судьба могла наделить его этой необъяснимой и сверхчеловеческой силой и самообладанием, чтобы он выполнил свой долг по отношению к Отечеству и Царю, уничтожив злую и дьявольскую власть, бывшую позором для России и всего мира, и перед которой до сих пор все были бессильны…».

А Великий князь Дмитрий Павлович, подавленный случившимся и измученный одиночеством и тоской по Родине, пишет своему отцу: «Бог русской земли знает наверняка, что, кем бы ни были убийцы, это были люди, которые любили свою Родину искренней, пламенной и страстной любовью.

Эти люди, которые любят Россию, горячо преданы своему царю. Ситуация, какой она была, не могла больше продолжаться. Нашей страной не могли дальше править пугала, которые повиновались каким-то с горем пополам нацарапанным запискам[83] и принадлежали конокраду, почти безграмотному, грязному, развратному мужику. Настало время освободить страну от этого кошмара. Настало время снова увидеть чистый свет на горизонте…»

А вот послание Пуришкевича, сделавшего последний выстрел: «Распутина уже нет. Он убит. Судьбе угодно было, чтобы я, а не кто иной, избавил от него Царя и Россию, чтобы он пал от моей руки. Слава Богу, говорю я, слава Богу, что рука Великого князя Дмитрия Павловича не обагрена этой грязной кровью — он был лишь зрителем, и только…»

Перед тем, как закрыть гроб с телом Распутина для погребения, царица просит положить ему на грудь ту самую икону, которую она привезла из Новгорода и еще накануне убийства передала ему через Вырубову, предварительно поставив на ней свою подпись и попросив расписаться Великих княжон. Туда же кладут и прощальное письмо государыни своему «другу и покровителю»: «Мой дорогой мученик, дай мне свое благословение, чтобы оно постоянно было со мной на скорбном пути, который остается мне пройти здесь на земле. И помни нас на небесах в твоих святых молитвах. Александра».

В последние дни декабря происходит таинственная сцена, при которой ровно в полночь, овеянную туманом и вьюгой, в одном из местечек бескрайнего парка в Царском Селе, торжественно собираются несколько человек — члены царской семьи, Анна Вырубова и двое военных. Когда гроб, заваленный иконами и цветами от Александры Федоровны, на глазах у одиноко стоящей небольшой группки медленно опускается в заснеженную землю, в нескольких километрах отсюда, в столице, бесконечное множество людей зажигают свечи перед иконой святого Дмитрия. Они взывают к святому заступнику Дмитрия Павловича о благословении и милости, чтобы он защитил его и других заговорщиков от последствий содеянного ими…

Все снова и снова задаются вопросом: что же теперь будет? Ведь они не раз слышали пророчества Распутина (а может быть, угрозы?), адресованные царице: «Если со мной что-нибудь произойдет, ты потеряешь свою корону, и на вас обрушится страшное несчастье…» Но не сбылось ли это пророчество, произнесенное Распутиным на случай его насильственной смерти, еще при его жизни, именно благодаря его же усилиям?