Рассекреченный Крым: От лунодрома до бункеров и ядерных могильников

Кизилташ — хранилище ядерного оружия

Краснокаменка, или Кизилташ, — небольшое село неподалеку от Судака. Его история начинается в 1856 году, когда архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий основал в Кизилташском урочище мужской монастырь в честь преподобного Стефана Сурожского, который, по легенде, боролся в этих краях против возникшей в начале VIII века иконоборческой ереси. Небольшая пещера с целебным источником превратилась в скит с кельями на пятьдесят послушников. Позднее здесь были построены церковь и две гостиницы. Возле расположенного сероводородного источника монахи возвели грязелечебницу.

В 1923 году монастырь был закрыт, а на его территории разместилась детская трудовая колония. Позднее монастырские земли были отданы сельскохозяйственной артели, а постройки использовались в качестве общежития и клуба. С 1930 года на территории Кизилташа находился дом отдыха ВВС Московского военного округа.

Во время Великой Отечественной войны в Кизилташе располагалась база партизанского отряда» и здесь даже произошли два крупных сражения. С 1945 по 1950 год на территории монастыря опять работал санаторий Московского военного округа.

7 ноября 1950 года Президиум Верховного Совета РСФСР принял решение об организации в Кизилташском урочище базы хранения ядерного оружия. Расположение долины, огороженной от посторонних глаз горными отрогами, давало возможность создать надежную охрану секретного объекта. Хранилища боеприпасов могли быть оборудованы в толще скал. По расчетам специалистов, объект обеспечил бы сохранность «изделий» даже при близком ядерном взрыве мощностью до 10 Мт.

В 1951 году в Кизилташском урочище началось грандиозное строительство. Эшелоны везли сюда заключенных и оборудование, которое, возможно, было лучшим в Союзе. В пользу последнего говорит следующий случай: когда на небольшом подъемнике в надписи «Испытать 500,0 кг» стерлась запятая, установку испытали на 5000 кг. Она поскрипела, но выдержала! Строительство осуществлялось Главгорстроем — специальным строительным управлением МСМ, в котором руководящие должности занимали опытные землепроходчики ленинградского Метросгроя.

Первую партию заключенных в Кизилташ доставили затемно. Зэков посадили на землю и окружили машинами с включенными фарами. Вокруг возвышались крымские горы и шумел лес. Никто не спал в ту ночь, солдаты охраняли каторжников, а тем под страхом немедленного расстрела запрещено было вставать с земли. А с рассветом заключенные отправились строить для себя охранную систему…

Каждый каторжник был специально отобран для работы над объектом и имел, помимо опыта горнопроходческих, шахтных работ, еще и допуск по первой форме секретности. Кстати, после окончания строительства некоторые из зэков, отбыв срок заключения, остались на территории объекта и продолжили работу в обслуживающих подразделениях в качестве вольнонаемных.

Кизилташский лагерь первоначально имел только литерное название «ЕО», ИТЛ (исправительно-трудовой лагерь) «ЕО», затем был переименован в Гагаринское ОЛ (отделение лагерей), а потом в Гагаринский ИТЛ — Гагарлаг. Местами дислокации управления лагеря считались Симферополь (почтовый адрес — Симферополь, п/я ЕО-ЮЗ) и станция Айвазовская (ранее ст. Сарыголь Сталинской железной дороги).

Грузы для лагеря поступали через железнодорожную станцию Айвазовская, телеграфный адрес лагеря был: Феодосия, «Море». Этот лагерь относился к Главному управлению лагерей промышленного строительства МВД СССР (ГУЛПС МВД), которое занималось возведением объектов зарождающейся атомной отрасли.

Фактическая производственная деятельность лагеря скрывалась за строительством рудника, дизельной электростанции, бетонорастворного завода. Кодовое наименование стройки — «Строительство 712».

Когда работы развернулись в полную силу, лагерь насчитывал около двух с половиной тысяч человек, часть трудилась на устройстве территории и возведении сооружений, а другие — в штольнях. Гремели взрывы — так подготавливались площадки под наземные сооружения в скальном грунте. Работа в штольнях велась круглосуточно, ударными темпами, причем работали не за страх. Дело в том, что если заключенный сдавал 151 % нормы, ему засчитывался день за три. И естественно, они делали все возможное, чтобы сдать к концу дня заветные 151 %.

У заключенных была и зарплата. Правда, из небольшой суммы, которая шла к ним на счет, высчитывались деньги на питание и одежду, но по окончании срока, или с разрешения начальника, заключенный мог получить заработанные деньги.

И. Н. Качан, чье детство прошло на территории военного городка, который впоследствии назовут Феодосия-13, вспоминает в своем очерке «Гагарлаг в Кизилташе»:

Я знал некоторых зэков из этого лагеря лично. Особенно мне запомнились два дяденьки. Один из них, лет пятидесяти, сделал для меня очень красивый маленький деревянный топорик (из буковой доски, розовенький) и передал мне его, перебросив через двухрядное заграждение из колючей проволоки. Это заграждение отделяло двор нашего финского домика от зоны, в которой строился штаб части. Мой отец строго посмотрел на нас, что-то недовольно буркнул зэку, но потом ушел. И зэк сказал, что мой отец прав, что ругает его — каторжника, как он выразился.

А второй, помоложе, художник — у него была каморка рядом со строящимся зданием штаба, и я ходил к нему смотреть его картины. Он написал портрет своего товарища и жаловался мне, что портрет могут отобрать, если найдут, так как писать портреты в зоне запрещалось. Он завешивал этот портрет тряпицей.

Зэков водили из лагеря на работу колонной под конвоем автоматчиков, вооруженных ППШ. Нужно сказать, что не все зэки были вполне доброжелательны или нейтральны ко мне, был случай, когда один из колонны негромко сказал в мой адрес что-то довольно обидное, а я тогда был еще совсем несмышленыш и никак не мог понять, чем же я перед дяденькой провинился, я просто стоял на обочине дороги и смотрел, как они идут.

Первым начальником Кизилташского объекта был назначен полковник государственной безопасности Михаил Васильевич Немировский. Во время войны Немировский участвовал в партизанском движении, однако кем именно он был — неизвестно. Предположительно или командиром, или комиссаром отряда, действовавшего в горных районах Крыма. До назначения на должность начальника ЦБХ, Немировский служил на посту министра внутренних дел Туркменской ССР.

Кстати, большинство начальников ЦБХ ранее являлись руководителями управлений КГБ или МВД не менее чем областного масштаба. Видимо, по рекомендации режимных органов все офицеры объекта носили морскую форму. Наверное, повлияла близость Феодосии, где существовала база Черноморского флота. К тому же среди военнослужащих было немало бывших военных моряков. Говорят, что полковник Немировский олицетворял собой лучшие офицерские традиции дореволюционной армии. Он никогда никому не «тыкал», даже самых молодых офицеров и мичманов знал в лицо и называл только по имени-отчеству. Никогда ни на кого не повышал голос, даже если подчиненный в чем-то провинился.

М. В. Немировский появился на объекте с началом строительства и лично курировал ход работ. Подземное строительство было закончено в 1955 году.

Масштабы выполненных работ поражали. В толще горы пробили тоннель, по ширине и высоте не уступающий тоннелю метрополитена. Длина его — более 2 км. Тоннель выходил наружу с другой стороны горы, где был устроен запасной выезд в районе города Старый Крым. Под вершиной горы располагался сборочный зал и несколько хранилищ самих «изделий» и их узлов. Высота сборочного зала составляла около 20 м, а длина — несколько десятков метров. Зал был оборудован мостовым электрическим краном, несколькими грузоподъемными тельферами и специальными сборочными местами для закрепления собираемых «изделий» с возможностью их вращения в вертикальной плоскости. Отдельно в зале располагались стенды для проверки работоспособности электронных схем «изделий».

Хранилища оборудовались стеллажами для хранения узлов и самих «изделий». Во все помещения были проложены от главного въезда-портала рельсы, по которым можно было перевозить грузы на специальных вагонетках. Портал представлял собой массивное железобетонное помещение, почти укрытое в толще горы. Снаружи видны были только массивные стальные ворота, которые при необходимости могли маскироваться занавесом из плотного брезента под цвет породы. Вход в сам тоннель из портала перекрывался герметичным защитным металлическим затвором весом несколько сотен тонн. Затвор на колесах откатывался при надобности в нишу по рельсам электромотором. В случае выхода из строя электроснабжения, его можно было откатить вручную с помощью лебедки. На учебных тренировках это делали все молодые офицеры, процедура была долгой и утомительной даже для нескольких человек.

Подземный комплекс снабжался электроэнергией от расположенной снаружи подстанции, а также мог перейти на автономное питание от аварийных дизель-генераторов. Климатические параметры в сооружении поддерживались автоматически. В каждом помещении осуществлялся радиационный контроль. Даже при сильном радиоактивном заражении снаружи, под землей можно было продержаться несколько суток без вреда для здоровья.

Самым слабым местом этого комплекса был туалет — его разрешалось использовать только в аварийной ситуации. В обычное же время офицеры бегали на «перекур» — 2 км до портала и обратно. Иногда удавалось уговорить кого-либо подвезти на электрокаре, и это было большим везением.

Бывало, что кто-нибудь приезжал на работу на велосипеде — на нем ухитрялись смотать в портал и обратно сразу по четыре молодых офицера, демонстрируя чудеса цирковой эквилибристики.

Перед каждым помещением располагался караульный пост. Службу здесь несли офицеры батальона внутренней охраны МВД. Они проверяли, есть ли в пропуске подошедшего офицера штамп для прохода именно в это помещение. Пропуск при входе в помещение оставался у караульного офицера, и он всегда знал, сколько военнослужащих и кто именно находится в данном помещении, куда ему самому вход был абсолютно запрещен.

Лагерные бараки были снесены, на их месте построили стадион. На стадионе сдавали нормы ГТО и военно-спортивных комплексов все, вплоть до командира части.

Пока строилась подземная часть объекта, в урочище появились электростанция, несколько домов для офицеров и служащих части, автобаза. Дом офицеров, госпиталь с поликлиникой, магазин, стационарные контрольно-пропускные пункты на въездных дорогах, школа, детский сад и ясли. Бывшее здание военного санатория переоборудовали в «заводоуправление». Был приведен в порядок монастырский сад, в котором росло множество деревьев: грецкие орехи, персики, черешни, груши и другие. Саженцы от этих деревьев начали приживаться во дворах и садиках финских домиков. Был откопан и приведен в порядок целебный сероводородный источник. Дороги объекта привели в идеальное состояние.

Появились названия улиц. Жители городка сначала имели симферопольскую прописку, но в середине 1960-х ее пришлось менять на феодосийскую. С тех пор и до последнего времени городок имел название Феодосия-13.

На территории действовал сухой закон, запрещено было также иметь фотоаппарат, впрочем, в 1955 году этот запрет сняли, но фотографировать разрешено было только в помещениях или так, чтобы горы и специальные сооружения не попадали в кадр.

Вся территория объекта была огорожена по периметру, в том числе — по крутым горным склонам, высоким многорядным заграждением из колючей проволоки, причем в середине заграждения была полоса, по которой регулярно проходили патрули со сторожевыми собаками. Были тут и всякие хитроумные сигнальные устройства, засекавшие не только проход человека, но срабатывавшие даже на мелкую живность вроде лисы или зайца.

После окончания подземных строительных работ в 1955 году руководство МСМ начало поставку серийно выпускаемых «изделий» на хранение в ЦБХ. Все «изделия» привозили в разобранном состоянии. К тому времени на объект прибыло уже немало офицеров, прошедших подготовку в учебных центрах Минсредмаша, что позволяло штатно укомплектовать сборочную бригаду. Однако практического опыта сборки «изделий» было недостаточно, поэтому на объект командировали начальника военно-сборочной бригады первого серийного завода, находившегося в городе Арзамас-16 (до того и ныне — город Саров), полковника Владимира Ивановича Капустина, лично собиравшего и первые опытные, и первые серийные «изделия». В. И. Капустин в короткие сроки сумел отладить технологию сборки, проверки и закладки «изделий» на хранение. Недоволен он был лишь низкими темпами проведения сборочных операций.

Михаил Иванович Изюмов, капитан 1-го ранга, служивший в Феодосии-13 с 1958 по 1985 год на должностях инженера отдела, руководителя спецприемки, научного сотрудника, заместителя начальника отдела, в своем очерке «О чем молчит Кизилташское урочище» вспоминает:

Все мы пришли на объекты из Вооруженных сил, нас передали в Минсредмаш с правом ношения военной формы. Мы, впрочем, ее и не снимали никогда. Но работа в МСМ незаметно меняла наше сознание. Высочайшая ответственность, которую страна возложила на наши плечи, поручив нам такое грандиозное дело, заставила пересмотреть приоритеты в наших привычках и стереотипах. Всякие строевые заморочки были забыты — у нас не было никаких парадных мероприятий, караульную службу мы не несли, оперативное дежурство в заводоуправлении приходилось нести не чаще одного раза в месяц. Правилами ношения военной формы кое-кто из офицеров начал пренебрегать. В командирскую учебу входили три дисциплины — физическая подготовка, строевая подготовка и специальная подготовка… Специальная подготовка была самой серьезной учебной дисциплиной. Дело в том, что на спецподготовке изучалась конструкция состоящих на вооружении или принимаемых вскоре на вооружение «изделий», а также правила сборочных или регламентных работ с ними. При этом руководители спецподготовки могли поручить практически любому офицеру доклад по теме занятия. Ясно, что слабые знания докладчика сразу становились видны всей группе и не только подрывали его авторитет как специалиста, но и создавали предпосылку для негативной формулировки в характеристике при очередной аттестации. Поэтому даже самые неумелые докладчики готовились к занятиям, не щадя сил и не стеснялись обратиться за помощью к товарищам по учебной группе. Руководитель мог поручить не только сделать доклад о конструкции узла, его принципиальной схеме работы или устройстве проверочного стенда, но и осуществить руководство сборкой или регламентной операцией на учебном «изделии», если это поручение выпадало на долю перспективного офицера.

В спецподготовку входило и изучение поражающих свойств ядерных взрывов. Честно говоря, эта тематика не вызывала энтузиазма у наших офицеров. Частенько роль преподавателя по этой тематике выпадала на мою долю. Однажды по указанию полковника М. В. Немировского мне довелось даже прочесть цикл лекций для офицеров штаба Черноморского флота в Севастополе. Выйдя на трибуну, я просто оробел при виде такого количества сияющих золотых нашивок на рукавах сидящих в зале адмиралов и старших офицеров. Но сознание того, что я являюсь представителем особой организации, от которой зависит боеспособность этого флота, помогла преодолеть страх. Следующие пять лекций я читал свободно, даже изредка позволял себе слегка шутить. Начальник штаба флота прислал М. В. Немировскому благодарственное письмо за этот цикл лекций.

Все офицеры Феодосии-13 прошли тщательную подготовку на учебных узлах или «изделиях», за их работой следили контролирующие лица, записывая в формуляры все произведенные операции. Само собой, не допускались расхлябанность и небрежность, все было четко и до педантизма аккуратно, ибо некоторые ошибки могли привести к катастрофе. Любая работа с «изделиями» или их узлами производилась группой, состоящей не менее чем из трех человек.

Иногда правительственная директива предписывала собрать и проверить определенное количество «изделий» в короткие сроки. Личный состав части работал в таких случаях в две смены — по двенадцать часов каждая. Напряжение достигало максимума, но качество работы не страдало, и «изделия» выдавались войскам в указанный срок. Такие случаи всегда совпадали с периодами напряженности внешнеполитической обстановки, например с Берлинским (1961 г.) или Кубинским (1962 г.) кризисами… Особенно тяжело приходилось сборщикам ядерных зарядов — они работали с узлами центральных частей «изделий» из урана и плутония, которые являлись источниками сильного радиоактивного излучения. Число таких специалистов в штате было невелико.

Узлы центральных частей при хранении должны были периодически проходить регламентные проверки. Самой опасной операцией была проверка вручную постоянно действующих нейтронных источников типа НИ-2 и НЗ-5Б. Источники хранились в контейнерах со стенками, включавшими толстый слой парафина, на объекте их называли «горшки». Каждый «горшок» размещался в отдельном металлическом сейфе. В подземном хранилище, где стояли сейфы, уровень нейтронного излучения был столь велик, что вольфрамовая нить обычной электрической лампочки из-за нейтронной бомбардировки перегорала через 13 минут. А максимально допустимый срок пребывания человека в этом хранилище не должен был превышать 43 секунды. Каждый раз одному из офицеров приходилось нести с собой новую лампу, чтобы заменить перегоревшую. В это время два других офицера отпирали сейф, вынимали очередной «горшок», выносили его в коридор, где ставили на тележку со стенками из парафина. Тележку по недлинному коридору катили в лабораторию, где на специальном столе «горшок» осматривали и затем вскрывали, вынимали источник и помещали его руками на специальный экран из толстого оргстекла. Напротив экрана располагалась отлитая из того же оргстекла лупа, через которую осматривали источник.

Сам источник представлял собой шар из золота диаметром в несколько сантиметров, он состоял из двух полушарий, соединенных закаточным швом. Осмотр целостности этого шва и проверкой веса источника на специальных аналитических весах и составляли суть регламентной работы. Для этого источник приходилось осторожно поворачивать одной рукой, одновременно глядя в лупу. На руки контролера были надеты тонкие белоснежные хлопчатобумажные перчатки, которые после регламента шли в контейнер с отходами. После осмотра источник помещался в «горшок», который опечатывался и опять возвращался в хранилище. Электрическую лампочку снова заменяли. Все манипуляции с источником, как положено, отмечали в формуляре.

В такой работе обычно принимали участие все офицеры службы хранения центральных частей и офицеры контрольно-поверочной лаборатории, в том числе офицер-дозиметрист. Сценарий работы заранее расписывался и отрабатывался по секундам. Предусматривалась взаимозаменяемость работавших на разных этапах офицеров для минимизации получаемой дозы облучения. Тем не менее суммарные дозы были высоки. Без принятия мер предосторожности у некоторых офицеров появлялись неприятные симптомы — на следующий день наблюдался жидкий стул со следами крови. А меры предосторожности были позаимствованы из советов биохимиков и состояли в уменьшении числа свободных радикалов, образованных в организме быстрыми нейтронами, с помощью жидкости, содержащей слабосвязанную гидроксильную группу. Как известно, такой жидкостью является этиловый спирт. Им же промывали или протирали все важные узлы «изделий». Поэтому «цечисты» принимали после вредной работы в зависимости от комплекции от 50 до 150 г профилактического средства, запивая минеральной водой, а иногда и закусывая копчено-вяленой рыбой, купленной на рынке в Керчи.

В будущем, конечно, этим людям был гарантирован букет всяких болезней, да и срок жизни существенно сокращался. Трагедия заключалась в том, что большинство из них в силу чрезвычайной режимности работы не имело никаких документов, подтверждающих получение высоких доз облучения. Дозиметрические журналы были засекречены, а появившихся позднее в Министерстве обороны секретных дозиметрических вкладышей в удостоверения личности у них не было: они ведь работали в Министерстве среднего машиностроения!

Опасные и технологически несовершенные постоянно действующие нейтронные источники в начале 1960-х годов начали заменяться импульсными источниками нейтронного излучения, лишенными большинства недостатков своих предшественников.

Вспоминает М. И. Изюмов:

Пришлось нам участвовать и в разборке двух «изделий» РДС-3, снятых с эксплуатации по сроку службы. Активные компоненты центральных частей зарядов превратились в порошок, и действия по их удалению приходилось выполнять с тройной осторожностью.

Зато урановые полушария были как новенькие, и ответственный хранитель с удовольствием демонстрировал нам эффектный сноп искр, получавшийся при легком чирканье по поверхности стальным ключиком. Правда, после этого фокуса наш старший инженер по технике безопасности капитан 3 ранга Юрий Михайлович Одинцов, впоследствии главный инженер объекта, заставил провести тщательную дезактивацию пола хранилища, куда сыпались искры необычного «фейерверка». Все металлические детали были аккуратно упакованы и отправлены спецэшелоном на один из уральских заводов, где их еще более эффектно расплавили в открытых металлических электропечах. Редкая удача видеть это сказочное зрелище выпала на мою долю. Все детали из делящихся материалов на этом заводе принимали в соответствии с их формулярами, то есть взвешивание проводилось на специальных аналитических весах трижды — с точностью до десятитысячных долей грамма. Ни у кого из офицеров никогда даже мысли о хищении этих материалов не могло возникнуть!

Впрочем, есть свидетельство еще одного ветерана Феодосии-13 — Сергея Дмитриевича Никифорова — о том, как поступали с отслужившими свой срок боеприпасами:

Извлеченные ядерные заряды мы отправляли для переработки на заводы, а все остальное оборудование разукомплектовывали, пускали под пресс или использовали здесь. Алюминию быстро нашлось применение в других работах, а медь долго валялась, пока к одному из праздников не решили соорудить памятник Ленину. Для этого мы и использовали все медные детали, латунь и бронзу от разобранных бомб. Пустили все это в переплавку — здесь же, на территории гарнизона, в наших печах. При ремонтно-механической мастерской был литейный участок, и мы могли сами сделать такой памятник. Но наши печи вмещали только 50 кг расплавленного металла, а барельеф весит килограммов, наверное, под 200–300. Поэтому он отливался из той «атомной» меди по частям. Нам помогли в Симферополе — изготовили секционные литейные формы, и каждая из частей барельефа имела вес, не превышавший 50 кг.

Сейчас, чтобы памятник снести, надо сначала разобрать всю стелу, на которой закреплен барельеф. Искоренить только лишь барельеф не удалось — возились очень долго, да, кажется, что уже шевелится где-то, молотком били… но, как видно, стела очень прочная, ее кладка сделана на лучшем цементе, а тогда цемента мы не жалели — в те годы, в советские времена, особенно для такой работы. Цемент брали хорошего качества, как следует готовили раствор и клали — на века, поэтому и кладку никак не разобрать — ее только взрывом теперь возьмешь… похоже, атомным, не иначе.

Вся работа на объекте, начиная с занятий в учебных центрах, была организована в соответствии с профилем специалистов-оружейников. Сборка центральной части ядерного заряда являлась наиболее ответственной и наиболее секретной специализацией, поэтому эту работу выполняли только специалисты — «цечисты». Автоматика, обеспечивающая подрыв заряда, являлась специализацией другой группы офицеров. Сборка и настройка барометрических или гидродинамических датчиков команды на подрыв — специализация третьей группы. А механические операции сборки корпуса «изделия» — специализация четвертой группы сборщиков. Это разделение позволяло снизить риск утечки секретной информации, поскольку никто не имел полных сведений о конструкции «изделия». Вспоминает М. И. Изюмов:

Иногда жены задавали нам вопросы о том, чем мы занимаемся на работе. Каждый фантазировал, как умел, но все версии коллективно обсуждались женщинами в наше отсутствие, после чего следовали новые вопросы с добавлением фразы: «И не считай меня полной дурой!» Спросили совета у курировавшего нашу работу начальника особого отдела КГБ полковника госбезопасности Ивана Васильевича Рогова. Как-то в воскресенье он собрал всех офицерских жен в Доме офицеров. Вход мужьям на это «совещание» был запрещен, поэтому мы не знаем, что говорил нашим женам полковник Рогов. Однако с тех пор — вот уже больше пятидесяти лет — жены вопросов о службе нам не задают!

М. И. Изюмов вспоминает лишь один конфликт, который возник в несколько неожиданной сфере. В объектовом госпитале работала молодая врач-гинеколог. Все женщины Феодосии-13 были ею очень довольны, но в один прекрасный день врач покинула Кизилташское урочище в связи с переводом ее мужа-офицера на другой объект. Как назло, у многих жительниц военного городка вдруг возникла надобность именно в медицинской помощи такого рода. Все, что мог сделать командир части, это раз за разом отправлять служебную автомашину в Симферополь вместе с нуждающейся в осмотре. Для каждой необходимо было выписать пропуск на выезд и еще послать офицера, ответственного за автотранспорт, а также за безопасность и возвращение дам домой. И этого офицера надо было проинструктировать, чтобы никакие слезные просьбы заехать ненадолго в магазин или на рынок категорически не выполнялись, иначе…

Если же у мужа больной был собственный автомобиль, то офицер отпрашивался со службы, чтобы лично доставить супругу к врачу, а это иногда оказывалось просто невозможно. Словом, командиру пришлось выкручиваться. Наконец, после его настоятельных требований на объект прибыл гинеколог — капитан медицинской службы Георгий Артемович Саятнов, родом из Тбилиси, служивший ранее на Курильских островах. Неженатый, с усиками и обаятельной улыбкой. Среди офицерских жен поднялась паника, и коллективным решением было: «К нему не пойдем!» Женская делегация вновь отправилась к командиру с требованием отправить их в Симферополь. Командир ответил спокойно, мол, выезда из зоны к гинекологу не будет, свой есть в госпитале. Дамы — к хирургу. Хирург Майя Васильевна Ларина была женщиной строгой, высокой, курящей. На объекте она вырезала больше полутора сотен аппендиксов — от жесткой воды они часто воспалялись. Женщин выслушала, в помощи не по своей специальности отказала. Дамы попробовали давить на мужей — те ни в какую. Против командира, сказали, мы никак! А доктор Саятнов уже неделю сидел в пустом чистом кабинете. Наконец, самой отважной оказалась Татьяна Александровна Ершова — директор объектовой средней школы. Провожали ее как Орлеанскую деву на костер. Толпа дам ждала на перекрестке у госпиталя. Татьяна вернулась со словами: «Бабы, врач замечательный, деликатный и опытный! Вперед!» На этом конфликт был исчерпан. А доктора Саятнова, ставшего кумиром женщин объекта, после увольнения с военной службы назначили руководителем огромной гинекологической клиники Ленинградского педиатрического медицинского института.

Не только работа, но и вся жизнь объекта подчинялась строгим требованиям режима секретности: въезд по специальным пропускам, выезд с объекта — только по служебной надобности или в очередной отпуск, всякие родственные или гостевые визиты были запрещены, телефонной и телеграфной связи с внешним миром, кроме служебной, не было. Телевизоров не было тоже — в ущелье отсутствовал радиоприем. Даже письма и посылки приходили в почтовые отделения других крымских городов — Симферополя и Феодосии. Со стороны могло показаться, что никто объектом не интересуется.

Однако это было не так. Все грузы Феодосии-13 перевозились грузовиками по автодороге в Феодосию и обратно. В Феодосии располагалась «перевалочная база» — небольшая воинская часть, имевшая на своей территории просторный пакгауз, куда подходила рельсовая ветка от железнодорожной станции. Именно в этом закрытом пакгаузе, при наличии солидного наружного караула, из крытых вагонов в крытые же автомобили переваливались спецгрузы, приходившие в адрес секретной воинской части. Там же совершалась и обратная операция — загружались в вагоны «изделия» и их узлы.

Как правило, перед отправкой автоколонны в Феодосию (или обратно) офицеры Особого отдела Феодосии-13 неспешно проезжали по трассе на неприметной легковушке, осматривая окрестности. Летом 1958 года майор госбезопасности Иван Килимник, совершая контрольный проезд перед прохождением колонны с изделиями, заметил на обочине дороги недалеко от села Планерское серую «победу» с поднятым капотом и открытыми дверями. На заднем сиденье находилась женщина, а на месте водителя — мужчина. Килимник неторопливо заехал за поворот, остановил машину и, пробравшись через кусты, стал наблюдать за этой парочкой. Внезапно послышался шум приближающегося грузового автомобиля. Мужчина быстро выскочил из кабины и склонился над мотором, изображая, будто он ремонтирует двигатель. А женщина энергично переместилась за руль. Грузовик проехал, парочка лениво вернулась на прежние места. Майор поспешил в машину и по рации доложил о том, что увидел. Ему велели продолжать наблюдение. Скоро показалась автоколонна из Феодосии-13. Автомобилисты быстренько переместились: он — под капот, она — за руль. В хвосте колонны шла машина с опергруппой Особого отдела. Автомобиль особистов внезапно отделился от колонны и затормозил рядом с «победой». Сюда же подъехал и майор Килимник. Туристы оказались сотрудниками одного из американских консульств в СССР, а под капотом их машины нашли высокочувствительный нейтронный радиометр, показания которого выводились на шкалу монитора, расположенного в кабине. Взятые с поличным, эти люди признались в выполнении шпионской миссии.

Вообще, нельзя сказать, что режим сверхсекретности угнетал обитателей военного городка. Некоторые вспоминают то время с удовольствием, потому что государство по мере возможности компенсировало неудобства, связанные с такой работой: в магазинах можно было купить любые продукты и самые современные промтовары. Дом офицеров был настоящим центром активного отдыха со своим вечерним Университетом культуры, пользовавшимся большой популярностью. В праздничные дни в ДО проводились концерты художественной самодеятельности (подразделения части их готовили по очереди), устраивались капустники, вечера танцев, на которых джаз-оркестр, состоявший из офицеров-сборщиков ядерных боеприпасов, исполнял Глена Миллера и Дюка Эллингтона. Начальник политотдела полковник Василий Степанович Сидорин этот репертуар воспринимал, мягко говоря, без энтузиазма, но джаз не запрещал.

В кинозале ДО регулярно демонстрировались самые новые кинофильмы, работала отличная библиотека, а по вечерам — бильярдная, имевшая своих мастеров и завсегдатаев. Позже в городке был построен и уникальный летний дневной кинотеатр с исключительным качеством демонстрации фильмов.

Продолжение гонки ядерных вооружений и появление новых видов носителей «изделий» привели к увеличению нагрузки на личный состав инженерно-технической службы — количество хранимых боеприпасов росло, росло число их типов. Каждое «изделие» требовало изучения конструктивных особенностей, технологии работ с ним. Правда, сами «изделия» год от года улучшались, становясь более надежными, более удобными в эксплуатации, и это сокращало объем работ с каждым из них. Офицеры учились у себя в части, при необходимости выезжали в учебные центры для изучения новых типов «изделий».

В Феодосии-13 необходимо было сформировать несколько мобильных команд, способных в любое время суток в кратчайшие сроки выдать «изделия» из хранилищ, погрузить их в автомобили и уйти из объекта. А затем самостоятельно действовать в любой обстановке, обеспечивая сохранность и оборону изделий от возможных нападений разведывательно-диверсионных групп противника. Доставить «изделия» по назначению и помочь при необходимости погрузить их на носители или состыковать их с носителями, возможно, при отсутствии привычных эстакад, кранов, тельферов и т. п.

Такая перестройка структуры и направленности деятельности объектов, проходившая в 12-м Главном управлении под руководством его тогдашнего начальника маршала артиллерии Ефима Васильевича Бойчука, превратила центральные базы хранения ядерных боеприпасов в соединения резерва Верховного главнокомандования. При приведении в боевую готовность их мобильные формирования были готовы выполнять самостоятельную задачу. Все это предъявляло новые требования к самим «изделиям», к средствам их эксплуатации и транспортировки, к средствам связи, к возможностям обороны и способностям персонала.

И личный состав изменился коренным образом, преодолев многие трудности — собственные стереотипы, инженерные и организационные проблемы, финансовые и снабженческие неурядицы, бытовые трудности и многое другое. Крымское соединение РВГК к концу 1980-х годов было одним из лучших в системе войск 12-го Главного управления.

14 января 1994 года в Москве президенты Б. Н. Ельцин, Л. М. Кравчук и Б. Клинтон подписали трехстороннее заявление, в котором провозглашалось, что Украина отказывается от ядерного оружия. Согласно этому документу, весь ядерный арсенал бывшего СССР должен был перейти под контроль России. Украина, имевшая третий в мире после США и РФ ядерный потенциал, добровольно отдала боеголовки и крылатые ракеты, взорвала пусковые шахты, а 43 стратегических бомбардировщика Ту-160 и Ту-95МС пошли на металлолом.

До 2004 года в городке ядерщиков, а теперь просто селе Краснокаменка (без всяких кодов и конспиративных почтовых ящиков), базировалась морская пехота, а затем на ее место передислоцировали полк особого назначения «Тигр» внутренних войск Украины. До сих пор маршрутки, идущие сюда, конечным пунктом назначения указывают просто «Урочище».

В селе есть пекарня, водо- и электроснабжение тоже свое, потому что зимой во время снегопадов урочище оказывается отрезанным от внешнего мира. Для таких случаев в местном автопарке имеются тракторы, но пока они расчистят дороги — времени проходит немало.

Есть здесь и могильники, но не для радиоактивных отходов, а для инструментов и материалов, которыми пользовались при работе с ядерными боеприпасами. К отдельным объектам инфраструктуры бывшего ядерного хранилища доступ открыт, и в урочище наведываются разнообразные сталкеры, некоторые берут с собой дозиметры. Эти люди выкладывают в Сеть фотографии заброшенных бункеров. В своих отчетах они пишут, что радиационный фон в Кизилташском урочище гораздо ниже, чем в любом большом городе. В течение многих лет два раза в год проверку экологической обстановки проводила и военная прокуратура Феодосийского гарнизона, никаких нарушений не выявлялось. Территория могильников охраняется.