РАССКАЗЫ-1

Медицина

Захожу перед вылетом в стартовый медпункт. Стартовый врач ведет оживленную беседу с моим коллегой: — Вы на Ростов летите, верно?

— На Ростов… — хмуро отвечает летчик.

— Ой, а у меня к вам маленькая просьба. Привезите ведерко вишни. Там, знаете, как зайдешь на рынок… справа… Она — знает. Знает, где продают, и сколько сейчас это стоит, и как лучше доехать, и как сохранить, и договаривается, кому оставить, чтоб это ведерко передали ей, ведь рейс приходит ночью…

Зачем-то я вернулся в медпункт десятью минутами позже, что-то там забыл. Слышу аналогичный диалог и инструктаж, уже с другим летчиком: — Там, в Ташкенте, на Госпитальном рынке, не на Алайском, а на Госпитальном — там лучше и дешевле, и добираться легче… Там Ахмеда спросите — его все знают… Там… Меня — не просят. Я санчасти не боюсь, не грешен. Поэтому мне бросают мельком: «Распишитесь» — и все, свободен. Даже пульс не щупают. А тем ребятам — щупают. И тех ребят просят: ведь нетрудно прихватить ведерко… И прут те ребята на себе коробки, пакеты и ведра — куда денешься.

Эх, ей бы в тот Ташкент… А, в принципе, зачем? Она — «на крантике». Ее дело — провести предполетный медосмотр экипажа… ну и, раз от нее зависят, вычислить и оседлать человека… слаб ведь человек-то… А уж конъюнктуру, цены, маршруты она изучила.

У нее муж тоже летчик, он летает на местных линиях и тащит домой: рыбу, ягоду, оленину с Севера… Северяне ведь тоже к нам летают и санчасть проходят. «Крантик» действует исправно.

Стартовый медпункт существует для того, чтобы не допустить до полета летчика, состояние здоровья которого может сказаться на безопасности полета. Врач определяет степень этого состояния. И вот парадокс: я, старый летчик, летя в тот Ростов или Ташкент, не знаю, где что там добыть для семьи, как это, добытое, протащить через проходную на самолет (ясное дело, дав взятку начальнику шлагбаума), во сколько мне это обойдется… Врач, именно эта личность, знает все. Дома у нее есть все по сезону: первая клубника и первая черешня, и малосольный омулек, и брусника, и стол ломится… Зачем летать.

Я с трудом выпрошу ту Анапу или Краснодар, раз или два за все лето, ну, привезу пару коробок, больше ведь не подниму и не дотащу. Зато иные летчики везут побольше моего: натаскается, бедный, весь мокрый, этих корзин и коробок, потом перед вылетом в краснодарской санчасти извивается перед доктором, объясняет, почему пульс частит.

Попробуй не привези. А то сиживал у нас в медпункте дедушка-немец. Огромный аэропорт, куча рейсов, массовый разлет утром, а доктор не спеша исполняет ритуал: — Как ви сепя чуфстфуете? Он измеряет пульс целую минуту. Потом не спеша пишет в журнал. Потом берет штамп… Ставит печать в задание. Расписывается. Тщательно.

Если у кого пульс учащенный, старичок долго глядит подозреваемому в глаза и проникновенно спрашивает: — Ви фчера фипифали? Нет? Ну, поситите стесь… потоштем. Очередь в зале ожидания у дверей медпункта растет: летчики, бортпроводницы, аэродромные шофера… переминаются, «штут»… — Опять этот… вредитель… времени нет, готовиться же надо… — Матерки висят над толпой. После медпункта экипажи бегут, все в мыле, готовиться к вылету. Состояние их здоровья проверено, оно — соответствует. Может быть, потом, в беготне, кто-нибудь и забудет что-то важное, влияющее на безопасность… но при чем тут дедушка-врач? Он «телает фсе как полошено». Потом его таки убрали — и сразу выросла регулярность полетов, прекратились задержки. Во Владивостоке как-то один из наших экипажей целую ночь не смог уснуть из-за комаров в комнате гостиницы. Одно то, что жара за тридцать, койки провисли до пола, вонь из туалета без воды, но это дело привычное… А вот комар, даже один, когда зудит в комнате, не даст ведь уснуть. Да там их — полчища! И не уснули, не сомкнули глаз. Уж как материли командование и руководство, уж какие проклятья сыпали на головы кого-то… тех, кто загнал их сюда, с этим собачьим отдыхом… И под утро, когда искусанный и исчесавшийся экипаж подняли на вылет, у кого-то в медпункте не выдержали нервы: — Да провались оно всё! Отказываюсь лететь! Дайте нормальный предполетный отдых, как положено! Спать хочу! Ну и все. Доктор, как и положено, отстранила экипаж. Оформили задержку. Отправили спать в ту же комнату гостиницы. Десять часов экипаж еще там промучился. Тетя-врач сменилась; другой тете уже не жаловались… выбраться бы скорее из этого комариного ада! Улетели. А новый экипаж, пригнавший им самолет, отправился отдыхать комарам на съедение.

Какое дело доктору на предполетном медосмотре, что в гостинице нет условий для отдыха? Ташкент. Сорок один градус жары. Мы гуртом только что оттащили все свои сумки, коробки и корзины на дальнюю стоянку, за километр, вернулись, приплелись к санчасти и отдыхаем в тенечке у фонтанчика, обсыхаем. Как пульс успокоится, пойдем к доктору. Рубашки мокрые… девчата, бедные, в колготках…

Ладно, пошли. Летчик протягивает руку, тетя-доктор, поджав губы, щупает пульс. Расписываются. Последним протягиваю руку я, на глубоком вдохе затаив дыхание. Когда так вот затаишь, то первые двадцать секунд пульс вроде как замедленный, укладывается в норму 80 ударов в минуту. Пока доктор записывает, потихоньку можно выдохнуть… и сердце, как будто освободившись, начинает снова колотиться. — Так, девушки, — представительница самой гуманной профессии оглядывает влажные лица бортпроводниц, — а вот где ваши медицинские книжки? Во. Нигде эти книжки не спрашивают, это формальность, ведь все знают, что дома проверялись по полной программе, а здесь что — только домой долететь… пощупать пульс для порядку…

Девчата начинают сбивчиво объяснять. Книжки остались в сумках на самолете, кто ж знал… жарища… на каблуках… вы уж поверьте, у всех все в порядке… нигде же не проверяют… отпустите так… пожалуйста!

У тети губы сжимаются куриной жопкой. — Вы! — мне! — тут! будете указывать! Где-то не проверяют, а у нас — проверяют! Идите, и пока не принесете книжки, я! — вас! — не пропущу! Я начинаю уговаривать. Но чем красноречивее я распинаюсь, чем больше давлю на жалость, что все мы люди, что зачем же гонять по жаре девчонок, на каблуках — вон на них асфальт горячий аж налип, что нам же еще лететь с посадкой в Алма-Ате, что им же в салоне на ногах… — губы у доктора только сильнее сжимаются, этаким сфинктером. Это уже получается не доктор, а, скорее, начальник ворот, правда, с высшим гуманитарным образованием.

Девчата, красные, растерянные, возмущенные, выходят, я выбегаю вслед за ними… Бессильная злость. — Подождите пока, не ходите вы за теми книжками… — я лихорадочно думаю, что же предпринять. Жара донимает, я захожу в АДП, там кондиционер.

— Ну что, командир, готовимся? — молодая разбитная женщина, диспетчер, что должна нас выпустить в полет, приветливо улыбается. После куриной гузки нормальная улыбка располагает к откровенности, и я со всей пролетарской ненавистью расписываю ей инцидент в санчасти. — Да господи! Командир, не переживай, я тебе и без санчасти подпишу. А эта… — в адрес куриной задницы отпускается непечатный комплимент, — она тут одна такая… Нет, ну надо же, над девчатами выё….! Давай, готовься, я подпишу, и лети себе с Богом. Я догоняю девчат, уже было понуро поплевшихся на перрон за злосчастными книжками, успокаиваю их, и они скрываются за углом штурманской. Задание на полет у меня в руках, штамп медконтроля экипажа в нем стоит, записано четыре человека, а девчатам тетя-доктор обещала поставить отдельный штамп — только по предъявлении книжек. Я подписываю задание в АДП, прощаюсь с веселой матерщинницей-диспетчершей, благодарю ее за человечность и ухожу в зной ташкентского перрона.

Нервное напряжение, что вот — «а вдруг дадут команду задержать рейс», проходит только в наборе высоты. Уфф.

Конечно, не положено. Конечно, документ регламентирует. Но будь же ты человеком, врач! Так тогда и в аэропорту Карши… Командир Ту-154 ходил-ходил по АДП и все сомневался: лететь? не лететь? Чуть не сутки на ногах, жарища, всё задержки, суета, новый аэропорт, деться некуда, экипаж измордован до последней степени… лететь? не лететь? отказаться?

И врач на предполетном знал, что экипаж на пределе сил, видел состояние людей, профессионализму которых доверились полторы сотни пассажиров, отдавал себе отчет, что от него, врача, зависит, допустить риск полета смертельно уставшего экипажа или взять на себя — и не допустить!

Он — допустил. И была катастрофа. Самолет свалился в штопор с высоты 11600. Потом долго мурыжили эту катастрофу, приписывали и сильную болтанку, и высокую температуру на высоте… А я и сейчас утверждаю: уснул экипаж! Уснул в наборе высоты, оставив включенным автопилот. И автопилот вывел самолет на границу сваливания, а когда сработала сигнализация выхода на критические углы атаки, экипаж спросонок долго не мог понять, в чем дело, а скорость падала, падала — и машина свалилась. И они не справились с простыми, в общем-то, действиями по выводу из сваливания. Авиагоризонты подвели экипаж: авиагоризонты, сляпанные по иноземному, ненормальному для нашего менталитета образцу. Они хороши в нормальном полете, а как завалится крен больше нормы — они только вводят в заблуждение летчика, и он делает все наоборот. Чтобы разобраться в показаниях этого прибора, нужно время, секунды, нужно внимание, нужна реакция… спросонок-то.

Выдающийся авиационный врач-психолог, генерал, академик Пономаренко, великий борец ЗА ЛЕТЧИКА, полжизни потратил, добиваясь установки на наших самолетах авиагоризонта с нормальной, понятной летчикам индикацией, и таки добился. Обосновал. Пробил. Через сопротивление. Через пресмыкание перед Западом. Правда, только на некоторых, на истребителях — но сколько же погибло летчиков, хороших летчиков, из-за этих ненашенских авиагоризонтов. Летчиков, которым в критической ситуации не хватило нескольких секунд для того, чтобы понять показания главного прибора на самолете.

Так то ж истребители. Они же идут на вылет, подготовившись, выспавшись, свежие, отдохнувшие. А тут… сто семьдесят человек — и замордованный экипаж, и этот экипаж допущен в полет врачом, который знал…

Говорят, судили потом этого врача.

Дочка моя, врач-терапевт широкого профиля, хлебнувшая медицинской мудрости и опыта, умеющая вытащить — и вытащившая — не одного больного с того света, рассказывает мне о своей любимой работе:

— Привезли тут вчера больную, с температурой, она на ногах не держится, а медсестры еле шевелятся, возятся, даже не усадили… Папа, ей же плохо! Ну, я их построила — забегали! Но что за люди: ведь — сестры милосердия! Больной же плохо!

Дочку мою хвалят за спиной. Она понимает, что такое Врач. Она — милосердна. За больного она бьется до последнего. Умирающую старушку вот сумела «раздышать» рот в рот — и бабка ожила! — Ну, а как же иначе, папа! Что ж… Мы все как можем исполняем свой долг. Жаркая Анапа… Грозы кругом, темные тучи бродят над предгорьями, проливаясь на горячую землю крупным ливнем, а то и градом. Мы просидели здесь три дня, не вылезая и теплого мелкого моря, загорели, отоспались… курорт. Но уже летит наш рейс, по расписанию; правда, есть проблемы с топливом. Везде проблемы с топливом: его нет почти нигде. Надо искать неподалеку аэропорт, где топливо еще есть, договариваться, звонить, запрашивать — да мало ли хлопот у капитана, заброшенного судьбой на другой край страны и вынужденного решать встающие одна за другой задачи. Вроде договорились подсесть на дозаправку в Ставрополе — там гроза, закрылся. Давай искать другое место заправки… а тут выселяют из гостиницы: время вышло, новый экипаж едет на наши места, других нет… корячится задержка… толкаться на ногах… пропадает черешня, закупленная утром на рыночке, — много ли ей по жаре надо.

Пока ехали на автобусе в аэропорт, подошла гроза, все закрылось… а самолет на подходе. Откроется аэропорт или самолет уйдет на запасной? Привез заначку топлива или сядет с минимальным остатком? Дадут или не дадут нам керосину, чтобы перелететь в ближайший аэропорт на дозаправку… куда? Будет ли там погода?

Короче, прямо с автобуса я побежал в АДП и стал решать эти кроссворды. Гроза прошла, самолет сел, остаток топлива позволял перелететь в Минводы, надо было только уговорить местное начальство дать нам пару тонн; были проблемы, звонки, переговоры…

Когда пришло время идти в медпункт, я был накручен очень хорошо. В голове билась мысль, что Сочи закрыты, Ставрополь закрыт, Краснодар не подходит запасным, потому что далеко, а тут к Анапе подходит фронт и скоро все закроется… а мест в гостинице нет… а черешня… А тут еще трасса на Минводы закрылась, работает градобой: спасая кавказские поля, лупят из зениток снарядами с йодистым серебром по грозовым тучам, стараясь вызвать дождь до того, как он превратится в град. А задержка идет, рабочее время тоже, и может не хватить до дому, придется где-то ночевать… а черешня…

Я прибежал в медпункт последним. Пожилая женщина-врач сидела в кабинете, мое задание лежало перед нею, ребята ушли на самолет.

Протянул руку доктору. В висках стучало… жара… влажность… Затаил дыхание на вдохе…

Женщина внимательно посмотрела на меня: — Командир, что-то у вас пульс частит.

— Да…это… насуетился. Сейчас пройдет.

— Знаете… давайте-ка я вам на всякий случай давление померю.

— Лучше уж сразу давайте дуну в трубочку, — вызывающе сказал я, — раз не верите.

— Да нет, — спокойно ответила она, — я знаю, что вы не с похмелья. Но все-таки давайте измерим. Я протянул руку. Сердце колотилось, аж подбрасывало всего. И правда… что-то не так со мною. В ноющих висках с писком продавливалась сквозь сосуды кровь.

Врач внимательно следила за показаниями манометра, потом долго считала пульс. — М-да… Сто восемьдесят на сто двадцать. И пульс сто сорок. Что с вами?

— Сколько?! — не поверил я. Внутри как будто что оборвалось: «Все… добегался…»

Она повторила. Помолчали.

— Странно… У вас раньше такое бывало? — Она заботливо посмотрела мне в глаза.

— Нет, никогда — честно признался я. — А что теперь делать?

— Сколько вам лет?

— Пятьдесят шесть. Пожилая женщина на минуту задумалась. Потом еще раз посмотрела мне в глаза и предложила: — Вот что. Я дам вам выпить вот эту таблетку… полтаблетки. Не думайте, это безвредно. Если честно — это аспирин. Выпейте и посидите здесь минут пять, потом снова измерим давление. Если оно понизится до ста пятидесяти — а я уверена, оно понизится, — я вас пропускаю. Даже так сделаем: вот, я ставлю штамп медосмотра вам в задание, я уверена, вы улетите. Посидите пять минут, успокойтесь. Что — проблемы с вылетом? Я выложил ей свои проблемы, увлекся, расписал с картинками… и как-то забыл про нудную боль в висках, и успокоился. Доктор слушала внимательно, задавала вопросы, и было видно, что она, пожилой человек, искренне интересуется моими проблемами, понимает их и сочувствует мне. Может, у нее самой сын или муж — летчики… впрочем, муж… он вряд ли уже летает, давно наверно на пенсии.

Я так увлекся, что чуть было не забыл, что мне же бегом… готовиться… лететь… Но тут заскочил второй пилот: — Василич! Топливо до Минвод… прогноз… — Увидел на столе аппарат для измерения

давления и осекся. — Что? Подскочило? Докторша махнула на него рукой: уходи, мол, не до тебя… Она боялась, что весь так тонко выстроенный ею механизм моей реабилитации рухнет от малейшего толчка извне. — Ну-ка, давайте… — она надела мне на руку рукав прибора. — Вот видите — сто пятьдесят на сто! Я же говорила! Все, подписываю. Не переживайте, командир, всякое бывает. Доброго пути вам… А таблетка — это так, для психологии. Плацебо, называется. Помогло же! Да погодите вы, не убегайте, распишитесь же! Крикнув на ходу «Спасибо!», я помчался на метео, в АДП, на самолет… Завертелась предполетная подготовка.

Потом был суматошный полет по узкому коридору трассы между грозами, горами и градобоем; штурман вертелся по кабине как бурундук на заборе, мотаясь от локатора к карте, второй пилот крутил штурвал; фиолетовые «чертики» статических разрядов вспыхивали на лобовых стеклах… Самолет трепало. Черешня кисла в багажниках.

Вдруг я вспомнил про пульс. Нащупал жилку на запястье, подсчитал по секундомеру: семьдесят два! Правильно, все осталось позади — и сердце в норму вошло.

Вот вам и психология доктора. Сверкали молнии. Грозовые вершины проплывали в сумерках справа и слева, подсвеченные сполохами разрядов.

Я взял в руку микрофон и спокойным голосом сообщил пассажирам: — Уважаемые пассажиры! Наш самолет занял заданный эшелон десять тысяч сто метров. — Сделал паузу и проникновенно добавил: — На борту у нас все в порядке. Они просто балдеют от этого спокойного тона.