Рассказы

О любви к еде

Был я завлитом в областном театре. Но что такое завлит в областном театре? Ах, когда-нибудь я напишу об этой несчастной поре своей жизни. Главреж — самодовольный болван. Как только услышит, что на Таганке или в «Современнике» ставят то, что никому нельзя, — тотчас: поезжай в Москву, доставай ему эту пьесу. И достанешь!.. Сколько унижений перетерпишь — но достанешь. А он прочтет и говорит: «Грандиозно!» И тут же ее в стол. А потом, на репетиции, расскажет труппе: дескать, сам автор прислал ему новую пьесу, но эта пьеса, в общем, — дерьмо!

Короче, вы поняли наш репертуарчик: что сверху велят, то «наш» и ставил. Народ в городе в театр, конечно, не ходит, а нам и не надо: у нас все билеты проданы! Потому что мы договаривались с заводами да фабриками, и те обязывали членов профсоюза посещать наши спектакли, чтобы расти духовно. Ну, члены профсоюза билеты покупают, а в наш театр — ни ногой. А мы и не в обиде: главное — план выполняем. А то, что людей у нас на сцене больше, чем в зале, так актеры наши привыкли и уборщицы довольны: нет зрителей — только грязи меньше!

В тот год нашему театру исполнилось пятьдесят лет. Ну, естественно, местные власти выхлопотали нам в Москве почетную грамоту для театра и два звания — одно главрежу, второе нашему герою, он же парторг, он же старейший артист театра. Короче, все хорошо, все как у всех И вот объявляют торжественный вечер по случаю юбилея. Взяли большой стол из спектакля «Заседание парткома», задник повесили из «Трактирщицы» — голубенький с облачками, ну а мне, как всегда, велели писать речи. Одну для птичницы из подшефного совхоза — поздравлять наш театр, а другую для главрежа — отвечать на поздравления.

Ну, главрежу я речь мигом соорудил (переписал его же прошлогоднюю, когда мы поздравляли консерваторию), в с птичницей повозился. Она букву «р» не выговаривала. Пришлось ей все слова без «р» писать. Ну, например: «драмтеатр» — нельзя, пишешь — «сцена» или «наш любимый коллектив». Пишу, потею, но зато думаю: пожру.

Дело в том, что в жизни у меня есть только одна страсть. Я не курю, женским полом не интересуюсь, но люблю, люблю, ребята, хорошо пожрать! А у нас в городе, как вы догадываетесь, с этим делом было куда как непросто. Хреново, откровенно скажу, было с этим делом. А моя страсть, как и всякая другая, требует удовлетворения. Вот я и думаю: привезу в совхоз речугу и уж там-то пожру. Филейчики разные, потрошки уж мерещатся!

И вот приехал: птичница мою речь берет и руку жмет с благодарностью. И ни фига больше. Все — ступай домой. А я воспален все-таки — неудовлетворенная страсть!

Короче, возвращаюсь я злой в родные пенаты и тут узнаю, что наше торжественное собрание посетит областное начальство. Ну, естественно, по этому делу готовится большом стол. Я сразу в мечтания: не упустить бы.

И только воображение разыгралось — как всегда, мордой об землю! Оказывается, за стол этот приглашен самый узкий круг: главреж, его жена, она же — наша героиня, директор, его любовница — наш местком и герой наш — парторг. А остальные за столом — городские власти. Ну зачем им этот стол, ну что они понимают в еде? Еду любить надо.

Ну да ладно! Не такие обиды в театре терпишь. Черт с вами, думаю, не пригласили — хоть погляжу на этот стол, наслажусь, так сказать, эстетически.

И примерно за три часа появляюсь за сценой. А здесь, за кулисами, уже водружен стол из спектакля «На дне». И вокруг этого стола хлопочут неизвестные молодые ребята. Открывают они чемоданчик и начинают вынимать оттуда еду в целлофановых пакетах. Только я навострился увидеть, что там, под целлофаном, как прогнали меня ребята прочь со сцены. Сурово, можно сказать, прогнали. Ну, я не в обиде, я что — сел в зале, и в девятнадцать часов началось торжественное заседание.

Вышел главреж, читает мою речь — бойко читает, хорошая получилась у меня в прошлом году речь, культурная. Похлопали ему, и «сам» из президиума похлопал.

Затем дошла очередь до моей птичницы. Тоже, видать, наловчилась читать речи. Без запинки чешет: и про связь наших трудовых коллективов — театра и птицефермы, и про наше распрекрасное соревнование инкубатора и театра, обещает в конце речи дать яиц и птицы, если мы в ответ дадим больше хороших спектаклей. И тут в разгар моей распрекрасной речи начинает птичница куда-то… ехать.

За ней трогается и стол с президиумом.

В безумии птичница продолжает речь — и уезжает в кулису. За ней в кулису исчезает все торжественное заседание. А к нам, к зрителям, вместо того стола заседаний выезжает совсем новый — гигантский стол, уставленный яствами. Зал замер, а стол с яствами остановился и стоит себе.

Никто в зале не знает, что делать. Может, аплодировать надо, а может, наоборот, молчать? Молчим на всякий случай. А стол все стоит: на нем выпивка, закуски, а вокруг — пустые стулья. Жуткое дело мираж! Я близко сидел — и севрюгу видел, и лососинку, и икру, даже цвет икры различил: красный и черный. Всем насладился!

А в зале по-прежнему тишина. Из-за занавеса птичница мой текст чешет — то ли со страха, то ли вконец обезумела.

А я в креслице удобно так устроился и любуюсь себе столом. Надо же увидеть такой натюрморт: икорка поблескивает, лососинка с балычком свет источают, бутылки водки с этикетками импортными — стройные, элегантные…

Потом выяснилось, что это один молодой человек переусердствовал: он кулисы обследовал и рукоятку увидел. Спросил: «Для чего?» Ему толком объяснили: это рукоятка поворотного круга. А он дотошный: решил проверить — и нажал!.. И пошел наш театральный круг. Хотя другие товарищи говорили, что все было иначе: просто пьяный машинист сцены в люке своем заснул. А когда проснулся, увидел стол — и показалось ему, что он с ума сошел. Вот он рукоятку-то и врубил. А мне все равно. Главное, я все это воочию увидел. И считаю это большим счастьем, как и всякую встречу с истинной любовью.