Рассказы, не вошедшие в сборники

I

Старик Габриэл прошаркал через всю комнату, потихоньку ощупывая своей палкой дорогу впереди.

— Кто это? — прошептал он, возникая в дверном проеме. — Чую, негритянским духом пахнет.

Их тихий минорный смех поднялся над лягушачьим гамом и разделился на голоса:

— Ну чего, Гейб, дальше совсем никак?

— Пойдешь с нами, дед?

— Уж с твоим-то чутьем мог бы и имена наши разнюхать.

Старик Габриэл немного продвинулся по крыльцу.

— Тут Мэтью, и Джордж, и Вилли Майрик. А кто еще?

— Это Бун Вильямс, дед.

Габриэл нащупал палкой, где заканчивается крыльцо.

— Куда это вы намылились? Погодите чуток.

— Ждем Моза и Люка.

— Поохотимся за этой кошкой.

— Ну и с чем вы на нее охотиться будете? Вам даже взять нечего, чтобы можно было убить дикую кошку. — Он уселся на самом краю крылечка, свесив ноги. — Я уж говорил об этом Мозу с Люком.

— А сколько диких кошек ты убил, Габрик? — В их голосах, всплывавших к нему из темноты, сквозила незлобивая насмешка.

— Когда я еще был пацаном, появилась одна кошка, — начал он. — Она тут все рыскала, искала себе крови. Однажды ночью залезла в хижину через окно, прыгнула на кровать к одному негру и горло ему перегрызла, он даже крикнуть «боже мой» не успел.

— Это кошка в лесу, дед. Она больше по коровам. Юп Вильям ее видел, когда шел на лесопилку.

— И что он?

— Сделал ноги. — Их смех опять перекрыл звучание ночи. — Он думал, она за ним пришла.

— За ним и пришла.

— А она за коровами. Габриэл фыркнул.

— Она приходит из лесу кой за чем побольше, чем просто коровы. Ей человеческой крови нужно. Вот увидите. А если сбежите на охоту, ничего путного не выйдет. Она сама охотится. Я ее почуял.

— А почем знаешь, что это ее унюхал?

— Дикую кошку я ни с чем не спутаю. С тех пор как я был мальцом, тут ни одной не бывало. Может, здесь покараулите?

— Ты ведь не боишься оставаться тут один, правда, дед? Старик Габриэл словно одеревенел. Он нащупал перила, чтоб удобней было подниматься.

— Если вы ждете Моза и Люка, то лучше идите: они уже вышли час назад.

II

— Иди сюда, говорю! Быстро зайди сюда!

Слепой мальчик одиноко сидел на ступеньках, глядя прямо перед собой.

— Что, все мужчины ушли? — спросил он.

— Все, кроме старого Езу. Ну иди же! Ему было противно сидеть среди женщин.

— Я чувствую ее запах.

— Иди сюда, кому сказано.

Он вошел и направился туда, где было окно. Женщины шептали ему:

— Сиди тут, парень.

— Не высовывайся, кошку приманишь.

Окно совсем не пропускало воздуха, и он стал дергать задвижку щеколды, та заскрипела.

— Не открывай окно! Хочешь, чтобы кошка прямо сюда прыгнула?

— Я мог бы пойти с ними, — угрюмо проговорил он. — Вынюхал бы, где ее логово. Я не боюсь.

Заперли его с бабами, как будто он и сам баба.

— Реба говорит, она тоже ее чует. В углу заохала старуха.

— Ничего не выйдет из их охоты, — простонала она. — Тварь здесь. Бродит неподалеку. Если заберется в комнату, сначала меня сцапает, потом этого мальчишку, а потом…

— Прикрой рот, Реба,— услышал он голос матери.— Я сама присмотрю за своим.

Он и сам мог присмотреть за собой. Ему не страшно. Он мог ее почуять, так же как и Реба. Сначала она прыгнула бы на них, первым делом на Ребу, потом на него. Она выглядела так же, как обычная кошка, только побольше; так сказала мать. И там, где вы чувствуете острые точки на лапах обычной домашней кошки, у дикой — когти, словно большие ножи, и зубы тоже как ножи. Она выдыхает жар и фыркает гашеной известью. Габриэл почти ощущал ее когти на своих плечах, а зубы на горле. Но он не даст им там задержаться. Он сдавит ее крепко-крепко и нащупает шею, и отдернет ее голову, и покатится с ней по полу, чтоб она убрала наконец когти с его плеч. Бах, бах, бах по голове, бах, бах, бах…

— Кто остался со стариком Езу? — спросила одна женщина.

— Только Нэнси.

— Надо было кого другого, — тихо заметила его мать. Реба все ныла:

— Если кто выйдет, она сразу набросится, эти даже не успеют. Она тут, говорю же вам. Она все ближе и ближе. Точно меня сцапает.

Он чуял ее сильнее и сильнее.

— Как она может сюда попасть? Не волнуйтесь вы почем зря.

Это сказала Худышка Минни. Ее-то никто не сцапает. Ее одна колдунья заговорила, еще в детстве.

— Она запросто зайдет, если захочет,— фыркнула Реба. — Разроет кошачий лаз и проберется.

— Мы тогда уже у Нэнси будем, раз-два — и готово, — возразила Минни.

— Вы-то уж будете, — пробормотала старуха.

Он понимал, что они со старухой не убегут. Но он никуда не побежит и разберется с ней. Видите вон того слепого пацана? Это он убил дикую кошку!

Реба принялась стонать.

— А ну замолчи! — прикрикнула его мать. Стоны перешли в пение, глубокое, горловое:

О Господи,

Сегодня явится к Тебе твой странник.

О Господи,

Сегодня явится…

— Тихо! — снова зашипела мать. — Что там за звуки? В тишине Габриэл наклонился и принюхался, готовый ко всему.

Послышался удар, удар и, может быть, рычание, далеко и глухо, а потом пронзительный визг, все громче и громче, все ближе и ближе, с вершины холма во двор, на крыльцо. Под весом тела, врезавшегося в дверь, хижина содрогнулась. Комнату будто волна всколыхнула, а потом раздался громкий крик. Нэнси!

— Она сцапала его! — рыдала Нэнси. — Сцапала! Запрыгнула через окно, схватила за горло. Езу, — причитала она,— старый Езу.

Вечером мужчины вернулись, добыв кролика и двух белок.

III

Старый Габриэл дополз в темноте до своей постели. Он мог немного посидеть на стуле или прилечь. Старик растянулся на кровати и уткнулся носом в пахучие, покалывающие складки лоскутного одеяла. Бесполезное дело они затеяли. Он чуял ее и сейчас, как тогда. Сразу почуял, как только они заговорили о ней однажды вечером. Запах был совсем не такой, как у других вещей, и пахло не так, как от негров, от коров, от земли. Дикая кошка. Тал Вильямс видел, как она прыгнула на быка.

Старый Габриэл внезапно поднялся. Она была совсем близко. Он выбрался из кровати и прошаркал к двери. Эту он затворил, но вторая, должно быть, открыта. Чувствовалось дуновение ветерка, и он пошел по нему, как по следу, пока не окунулся всем лицом в ночной воздух. Да, вторая открыта. Он с грохотом захлопнул ее и придвинул засов.

Ну и какой прок? Если дикая кошка решила прийти сюда, она сумеет. Он возвратился и сел на стул. Она запросто придет, если захочет. По ногам сквозило. У двери был собачий лаз, и кошка могла в момент подрыться и попасть внутрь прежде, чем он выберется наружу. Может, если он сядет около задней двери, то сумеет выскочить быстрее. Он встал и поволок стул за собой через всю комнату. Запах рядом. Может, посчитать? Он умел считать до тыщи. Ни один негр на пять миль вокруг не мог досчитать до тыщи. Он начал отсчет.

Моз и Люк вернутся часов только через шесть, не раньше. Завтра ночью они бы не пошли, но кошка сцапает его сегодня. Давайте я пойду с вами, ребятки, и вынюхаю, где ее логово. Я тут единственный с чутьем.

Они бы потеряли его в лесу, так они сказали. Охотиться на дикую кошку — не его дело.

Не боюсь я ни кошки, ни леса. Давайте я пойду с вами, ребятки, ну давайте.

Ну чего ты боишься оставаться один, смеялись они. Никто тебя не тронет. Давай отведем тебя к Мэтти, вверх по дороге, раз уж тебе так страшно.

К Мэтти, ишь чего. Сидеть там с бабами. За кого вы меня держите? Не боюсь я никакой дикой кошки. Но она приближается, ребятки, и не в лесу она будет, а здесь. Вы только время теряете в лесу. Оставайтесь тут, и поймаете ее.

А ведь он собирался считать. И когда сбился? Пятьсот пять, пятьсот шесть… К Мэтти! За кого они его держат? Пятьсот два, пятьсот…

Он оцепенело замер на стуле, вцепившись в палку, лежавшую у него на коленях. Она не сцапает его, как бабу какую. Мокрая рубашка приклеилась к телу, от него пахло все сильней. Мужчины вернулись поздно вечером с кроликом и двумя белками. Он начал вспоминать другую дикую кошку и вспоминал так, словно сам был в хижине Езу, а не вместе с бабами. Уж не Езу ли он. Нет, он Габриэл. Она не сцапает его, как Езу. Это он ее пристукнет. Он ее сбросит. Он ее… и как же это он все? Вот уже года четыре он и шею цыпленку скрутить не может. Она его сцапает. Делать нечего, остается только ждать. Запах был близко. Ничего не поделаешь, старикам остается только ждать. Она сцапает его сегодня ночью. Клыки будут горячими, а когти холодными. Когти мягко вонзятся, а зубы остро вгрызутся и заскребут по костям.

Он почувствовал, что весь вспотел. Она может меня унюхать так же, как я ее, подумал он. Я здесь сижу с запахом, а она приходит сюда с запахом. Двести четыре, где ж он сбился-то? Четыреста пять…

Вдруг что-то заскреблось в камине. Он выпрямился и напрягся, чувствуя ком в горле. «Давай,— прошептал он.— Я здесь. Я жду». Он не мог двинуться. Не мог заставить себя пошевелиться. Опять что-то заскреблось. Боли — вот чего он не хотел. Но и ждать — тоже. «Я здесь…» И послышался другой, тихий шум, а потом трепыхание. Летучие мыши. Пальцы, стискивающие палку, расслабились. Мог бы догадаться, что это еще не она. Она пока не ближе сарая. Да что такое с его носом? И с ним самим? Ни один негр на тыщу миль вокруг не умеет чуять так, как он. Вот, опять скребутся, но совсем в другом месте, в углу дома, рядом с кошачьим лазом. Ш-ш-шир… ш-ш-шир… шир… Это летучая мышь. Он знал, что это летучая мышь. Ш-ш-шир… ш-ш-шир. «Вот он я», — прошептал старик. Никакая не летучая мышь. Он подтянул ноги, чтобы встать. Ш-ш-шир. «Господь ждет меня, — опять прошептал он. — Он не желает меня видеть с разодранным лицом. Почему ты не пройдешь мимо, Дикая кошка, зачем тебе я?» Он уже был на ногах. «Господь не примет меня без кошачьих отметин». Он приближался к кошачьему лазу. А на том берегу реки Господь с сонмом ангелов ждал, держа золотые одеяния, чтобы облачить его, а лишь придет он, так облачится в одеяния и встанет рядом с Господом и ангелами, чтобы судить о жизни. На пятьдесят миль вокруг ни один негр не посудит лучше. Ш-ш-шир… Он остановился. Почуял: она тут, снаружи, обнюхивает лаз. Взобраться бы ему на что-нибудь. У дымохода была прибита полка, и он повернулся в испуге, налетел на стул, подтащил его ближе к огню. Оттолкнулся от стула, опершись о полку, спиной запрыгнул на нее и на миг лишь ощутил под собой узкое полотно доски, а затем — прогиб и треск, ноги резко дернулись, где-то не выдержало крепление. В желудке у него все перевернулось, а после тяжело осело. Доска упала ему на ноги, перекладина стула ударила по голове, и после секундной тишины вдалеке, над холмами, раскатился и затих низкий, судорожный крик животного. А потом — яростные взрыки, прорывающиеся сквозь боль и вой. Габриэл неуклюже сидел на полу.

— Корова, — наконец выдохнул он. — Корова. Постепенно он почувствовал, что мышцы расслабились.

Его, значит, на закуску оставили. Сейчас она уйдет, но завтра ночью вернется. Дрожа, он поднялся со стула и доковылял до кровати. Кошка, значит, в полумиле была. Да уж, не тот у него нюх, что прежде. Они тоже хороши, нечего старика одного оставлять. Сказано же им: ничего они не словят, ни в каком лесу. Завтра ночью она вернется. Завтра ночью они останутся здесь и убьют ее. Теперь ему хотелось спать. Сказано же им: не словят они никакой кошки ни в каком лесу. Это он сказал им, где ее искать. Послушай они его, уже бы словили. Когда придет время умирать, он хочет в кровати дрыхнуть, а не валяться на полу с дикой кошкой на морде. Господь ждет.

Когда он проснулся, темнота была заполнена утренними хлопотами. Пахло жареной корейкой, у плиты возились Моз и Люк. Он потянулся за табаком и положил щепотку в рот.

— Что поймали? — язвительно спросил он.

— Вчера ничего не поймали. — Люк вложил ему в руки тарелку. — Вот твой кусок лопатки. Как ты умудрился снести полку?

— Не сносил я полку, — пробормотал старый Габриэл. — Ее ветром сдуло, а я проснулся посреди ночи. Странно, что раньше не упала. Вы еще ничего не сделали, чтоб потом целым осталось.

— Мы поставили силок, — сказал Моз. — Сегодня поймаем эту кошку.

— Да уж конечно, — кивнул Габриэл. — Сегодня она здесь будет. Не она ли вчера задрала корову в полумиле отсюда?

— Это еще не значит, что сегодня она пойдет сюда,— возразил Люк.

— Сюда, сюда.

— Сколько диких кошек ты убил, а, дед?

Габриэл остановился, тарелка с мясом дрожала в его руке:

— Я знаю свое дело, сынок.

— Скоро мы ее поймаем. Мы поставили силок в Фордовом леске, под деревом. Она здесь рядом. Будем сидеть каждую ночь на дереве и ждать, пока не поймаем.

Их вилки царапали дно жестяных тарелок, словно зазубренным ножом скребут по камню.

— Хочешь еще корейки, дед? Габриэл уронил свою вилку на одеяло.

— Нет, дружок, — проговорил он, — мяса больше не надо.

В гулкой темноте разносились крики и стоны животного, смешиваясь с ударами, колотившимися в стариковском горле.