Рассказы, не вошедшие в сборники

ПАРИКМАХЕР

Либералам в Дилтоне приходится туго.

После первичных выборов кандидата от демократической партии Рейбер поменял парикмахера. Тремя неделями раньше парикмахер спросил его, пока брил:

— За кого вы собираетесь голосовать?

— За Дармона, — ответил Рейбер.

— Вы любите ниггеров?

Рейбер так и подскочил в кресле. Он не ожидал столь грубого вопроса.

— Нет, — сказал он.

Не растеряйся он — ответил бы: «Я не оказываю предпочтения ни неграм, ни белым». Рейбер уже говорил это Джекобсу, преподавателю философии, и Джекобс, при его-то образованности, пробурчал: «Это никуда не годится»,— что служит наглядным подтверждением того, настолько туго приходится либералам в Дилтоне.

— Почему? — резко спросил Рейбер. Он знал, что в споре возьмет над ним верх.

Но Джекобс просто бросил: «Ладно, не важно». Он опаздывал на занятия. Рейбер заметил, что он вообще часто опаздывает на занятия, когда Рейбер пытается втянуть его в спор.

— Я не оказываю предпочтения ни неграм, ни белым, — следовало ответить Рейберу на вопрос парикмахера.

Парикмахер снял лезвием полосу мыльной пены со щеки Рейбера, а потом наставил на него бритву.

— Говорю вам, — сказал он, — сейчас стороны только две, черная и белая. Нынешняя кампания показала это будьте-нате. Знаете, что сказал Хоук? Что сто пятьдесят лет назад они гонялись друг за другом, жрали друг друга, швырялись в птиц алмазами размером с булыжник, зубами сдирали шкуру с лошадей. Черномазый заходит в парикмахерскую для белых в Атланте и говорит: «Подстригите меня». Его тут же, конечно, за порог, но прикиньте вообще, а? Послушайте, в прошлом месяце в Малфорде три черных подонка пришили одного мужика и обчистили его дом — и знаете, где они сейчас? Сидят в окружной тюрьме, жуют президентский паек — на каторжных работах, понимаете ли, они замарают ручки или какого-нибудь радетеля чернокожих хватит удар, если он увидит, как они камни в карьере ворочают. Нет уж, толку не будет, покуда мы не избавимся от всех этих доброхотов и не выберем человека, который сумеет поставить ниггеров на место. Тихо, не дергайтесь. Ты слышишь, Джордж? — крикнул он чернокожему пареньку, вытиравшему пол под раковинами.

— Ясное дело, — откликнулся тот.

Рейберу было самое время высказаться, но подобающие случаю слова не шли в голову. Он хотел сказать что-нибудь, доступное пониманию Джорджа. Его здорово покоробило от того, что Джорджа втянули в разговор. Он вспомнил, как Джекобс рассказывал о своем недельном опыте чтения лекций в негритянском колледже. Преподаватели не имели права произносить слова «негр», «ниггер», «черномазый», «цветной», «черный». Джекобс говорил, что каждый вечер по возвращении домой орал в выходящее на задний двор окно: «НИГГЕР, НИГГЕР, НИГГЕР». Интересно, подумал Рейбер, кому симпатизирует Джордж? Он производил впечатление приличного мальчика.

— Если ниггер явится в мою парикмахерскую и попросит сделать стрижку, уж я его подстригу, не сомневайтесь.— Парикмахер со свистом выпустил воздух сквозь сжатые зубы. — Вы тоже из доброхотов? — спросил он.

— Я голосую за Дармона, если вы об этом, — ответил Рейбер.

— Вы слышали речи Хоука?

— Имел такое удовольствие.

— А последнюю слышали?

— Нет. Насколько я понимаю, основные тезисы у него от раза к разу не меняются, — отрывисто сказал Рейбер.

— Неужели? — спросил парикмахер. — Знаете, его последняя речь была просто сногсшибательной. Старый Хоук дал прикурить черномазым.

— Очень многие считают Хоука демагогом, — сказал Рейбер и сразу же задался вопросом, знает ли Джордж, что такое «демагог». Наверное, следовало сказать «лживый политик».

— Демагог! — Парикмахер хлопнул себя по бедру и радостно ухнул.— Именно так и сказал Хоук! Ну не круто ли?! «Люди, — сказал он, — все доброхоты называют меня демагогом». А потом отступил на шаг назад и спросил таким тихим, мягким голосом: «Неужели я демагог, люди?» И толпа заорала: «Хоук, ты не демагог!» А он снова шагнул вперед и крикнул во весь голос: «А вот и нет, я самый лучший демагог во всем штате!» И вы бы слышали, как взревела толпа! Мама моя!

— Замечательно,— сказал Рейбер.— Но это говорит только о том…

— Всё эти доброхоты, — недовольно пробормотал парикмахер.— Они заморочили вам голову, понятное дело. Позвольте сказать вам одну вещь…

Он пересказал праздничную речь Хоука от четвертого июля. Очередную из серии сногсшибательных речей, закончившуюся чистой поэзией. «Кто такой Дармон?» — вопрошал Хоук. «Да, кто такой Дармон?!» — ревела в ответ толпа. Как, разве они не знают?! Он славненький мальчонка, дующий в дуду. Да! Детки на лужайках и негры в Катманду. Боже, Рейберу стоило послушать эту речь! Ни один доброхот не смог бы убедительно выступить против.

Рейбер скромно предположил, что если бы парикмахер прочитал несколько…

Послушайте, в гробу он видел всякое чтение. Ему нужно только думать своей головой. Вот в чем вся беда с людьми в наше время: они не умеют думать, они не обращаются к своему здравому смыслу. Почему Рейбер не думает своей головой? Где его здравый смысл?

«Зачем мне напрягаться попусту?» — с раздражением подумал Рейбер.

— Нет, сэр! — сказал парикмахер. — Громкие слова ничего не значат. Они не заменяют мыслей.

— Мыслей! — воскликнул Рейбер. — Так вы считаете себя мыслящим человеком?

— Послушайте, — сказал парикмахер, — вы знаете, что Хоук сказал людям в Тилфорде?

В Тилфорде Хоук сказал, что хочет поставить негров на место, а если они воспротивятся, он найдет для них подобающее место. Как вам такая мысль?

Рейбер попытался понять, при чем здесь здравый смысл.

Парикмахер считал, что здравый смысл здесь очень даже при чем, это яснее ясного. Он высказал Рейберу еще несколько умных соображений, каковые имел в изобилии. Он сказал, что Рейберу стоило послушать речи Хоука, произнесенные в Мулен-Оук, Белфорде и Чикервилле.

Рейбер снова опустился в кресло и напомнил парикмахеру, что вообще-то он пришел побриться.

Парикмахер снова принялся орудовать бритвой. Он сказал, что Рейберу стоило послушать речь, произнесенную в Спартасвилле.

— Доброхоты повержены в прах, и все дудочки славненьких мальчонок разбиты, сказал Хоук. И еще сказал, что пришло время, когда нужно закрутить гайки и…

— У меня назначена встреча,— сказал Рейбер.— Я спешу. Зачем торчать здесь и выслушивать этот бред?

Но так или иначе, идиотский разговор запечатлелся у него в памяти, и он мысленно воспроизводил его в мельчайших подробностях в течение дня, а потом и ночи, уже лежа в постели. К великому своему неудовольствию, он вдруг осознал, что снова и снова прокручивает в мозгу этот спор, вставляя в него реплики, которые произнес бы, если бы имел возможность подготовиться. Он задавался вопросом, как бы здесь выступил Джекобс. Джекобс умел создать впечатление, будто он гораздо умнее и осведомленнее, чем считал Рейбер. Полезное качество для человека такой профессии. Рейбер частенько анализировал его забавы ради. В разговоре с парикмахером Джекобс держался бы совершенно спокойно. Рейбер снова прокрутил в уме весь разговор, пытаясь представить, как высказался бы Джекобс. Но под конец все-таки изложил свое мнение своими словами.

Ко времени следующего визита к парикмахеру Рейбер уже забыл о состоявшемся у них споре. Парикмахер, казалось, тоже. Он быстро исчерпал тему погоды и замолчал. Интересно, думал Рейбер, что будет сегодня на ужин? Ах да. Сегодня же вторник. По вторникам жена готовила консервированное мясо. Брала консервированное мясо и жарила с сыром — перекладывая тонкие кусочки мяса тонкими кусочками сыра. Зачем непременно есть эту дрянь каждый вторник? Если тебе не нравится, ты не обязан…

— Вы по-прежнему доброхот?

Рейбер дернул головой:

— Что?

— Вы по-прежнему за Дармона?

— Да, — сказал Рейбер, лихорадочно роясь в уме в поисках заготовленных слов.

— Ну… вы, учителя, наверное, знаете… ну… — Парикмахер смущался и говорил сбивчиво. Он держался не столь уверенно, как в прошлый раз. Казалось, у него появилось новое важное соображение. — Похоже, вы, ребята, все же проголосуете за Хоука, поскольку знаете, что он сказал насчет зарплаты учителей. Похоже, теперь вы предпочтете проголосовать за него. А почему бы и нет? Разве вам не хочется получать больше денег?

— Больше денег! — Рейбер рассмеялся. — Разве вы не понимаете, что с таким дерьмовым губернатором я потеряю больше денег, чем получу! — Он осознал, что наконец-то говорит на одном языке с парикмахером. — Он слишком многих не любит, людей самой разной породы. Хоук обойдется мне в два раза дороже, чем Дармон.

— Ну и что, даже если так? — спросил парикмахер. — Я лично не из тех, кому жаль денег на благое дело. Я всегда готов платить за качество.

— Я имел в виду другое! — начал Рейбер.— Я имел в виду…

— В любом случае, обещанное Хоуком повышение зарплаты не коснется преподавателей вроде него, — раздался голос из глубины помещения. К ним подошел толстый мужчина, имевший самоуверенный, начальственный вид. — Он же преподает в колледже, так ведь?

— Да, верно, — сказал парикмахер. — Он не получит прибавки к жалованью, обещанной Хоуком. Но ведь он не получит прибавки и в случае, если выберут Дармона.

— Что-нибудь да получит. Все школы поддерживают Дармона. Они наверняка получат свою долю — бесплатные учебники, новые парты или что-нибудь вроде. Таковы правила игры.

— Иметь хорошо обеспеченные школы выгодно всем, — с жаром выпалил Рейбер.

— Ой, старая песня, — небрежно бросил парикмахер.

— Видишь ли, школьных работников не переубедить, — пояснил мужчина. — У них на все один ответ: выгодно всем.

Парикмахер рассмеялся.

— Если вы считаете… — начал Рейбер.

— Может, вам стол новый поставят в вашей аудитории, — фыркнул толстяк. — Как тебе такая мысль, Джо? — Он легонько подтолкнул парикмахера локтем.

Рейберу захотелось врезать мужчине ногой в челюсть.

— Вы вообще способны рассуждать здраво? — пробормотал он.

— Послушайте,— сказал мужчина,— можете говорить что вам угодно. Вы не понимаете одного: речь идет о серьезной проблеме. Вот вы хотели бы, чтобы в вашей аудитории с задней парты на вас таращилась пара черных рож?

У Рейбера на мгновение потемнело в глазах и возникло ощущение, будто незримый кулак с размаху треснул его по макушке. Вошел Джордж и принялся драить раковины.

— Я готов учить любого человека, желающего учиться, — черного или белого, — сказал Рейбер. Интересно, думал он, поднял ли Джордж взгляд от раковин.

— Ладно, — согласился парикмахер. — Но ведь не черных и белых вперемешку, верно? Ты бы хотел ходить в школу для белых, Джордж? — крикнул он.

— Не хотел бы, — ответил Джордж. — У нас порошок кончился. Здесь на самом дне осталось. — И он вытряхнул в раковину остатки порошка из коробки.

— Ну так пойди купи, — сказал парикмахер.

— Как верно заметил Хоук,— начальственным тоном продолжал мужчина, — пришло время, когда нужно покрепче затянуть гайки. — И он принялся пересказывать речь Хоука, произнесенную четвертого июля.

Рейбер с удовольствием ткнул бы его головой в раковину. В такой жаркий, душный день не хватало еще торчать в полной мух парикмахерской и слушать разглагольствования жирного дурака. Сквозь тонированное оконное стекло он видел сквер перед зданием суда, зеленовато-голубой островок прохлады. Какого черта парикмахер так долго возится? Он сосредоточил внимание на сквере, мысленно перенесся туда, где, судя по слабому покачиванию деревьев, тянул легкий ветерок. По тротуару у здания суда неторопливо шла группа людей. Рейбер пригляделся и вроде бы узнал в одном из них Джекобса. Но у Джекобса сейчас занятия. И все-таки это Джекобе. Или нет? Если да, то с кем он разговаривает? С Блейкли? Или это не Блейкли? Рейбер прищурился. За окном появились три праздношатающихся чернокожих паренька в пижонских костюмах. Один уселся на тротуар, и Рейбер видел только его голову, а двое других застыли в ленивых позах рядом, прислонившись к окну парикмахерской и загораживая обзор. «Другого места, что ли, не могли найти?» — раздраженно подумал Рейбер.

— Давайте поскорее, — сказал он парикмахеру. — Я спешу на встречу.

— А чего вам спешить? — сказал толстяк. — Вы лучше задержитесь тут, выступите за Славненького Мальчонку.

— Знаете, вы ведь так и не объяснили, почему собираетесь голосовать за него, — хихикнул парикмахер, сдергивая передник с шеи Рейбера.

— Да, — подхватил толстяк, — давайте посмотрим, что вы можете сказать нам, только без общих фраз о демократии.

— У меня встреча, — повторил Рейбер. — Мне надо идти.

— Вы просто понимаете, что о таком ничтожестве, как Дармон, нельзя сказать ни одного доброго слова, — прорычал толстяк.

— Послушайте, — сказал Рейбер, — я приду сюда ровно через неделю и обосную, почему собираюсь голосовать за Дармона, — куда убедительней, чем вы со своим Хоуком.

— Хотелось бы послушать, — сказал парикмахер. — Поскольку, говорю вам, это невозможно.

— Хорошо, посмотрим, — сказал Рейбер.

— Только запомните, — проворчал толстяк, — ни одной общей фразы о демократии.

— Я не скажу ничего такого, что выше вашего понимания, — пробормотал Рейбер и тут же почувствовал себя глупо: не стоило обнаруживать свое раздражение. Толстяк и парикмахер насмешливо ухмылялись. — Увидимся в следующий вторник, — бросил Рейбер и вышел за дверь.

Ну зачем он, идиот несчастный, вызвался что-то им обосновывать? Доводы придется продумать — методично, один за другим. Он не умеет трепать языком без подготовки, как они. Конечно, очень хотелось бы. Очень хотелось бы, чтобы все доброхоты были не настолько благопристойными. Очень хотелось бы, чтобы Дармон жевал табак и небрежно сплевывал. Доводы придется тщательно продумать, то есть потратить время и силы. Ну а в чем, собственно, дело? Почему бы и не потратить? Он им всем в парикмахерской жару задаст, если хорошенько постарается.

К тому времени, когда Рейбер пришел домой, он уже мысленно набросал общий план своего выступления. И ведь нельзя было использовать пустые слова, громкие слова — то есть работа предстояла нелегкая.

Рейбер взялся за дело без промедления. Он работал до самого ужина и написал четыре предложения, которые все зачеркнул. Посреди ужина он встал, прошел к своему рабочему столу и поправил одну фразу. После ужина он вычеркнул правку.

— Что с тобой творится? — поинтересовалась жена.

— Ничего, — ответил Рейбер, — ровным счетом ничего. Мне просто нужно поработать.

— А я и не возражаю, — сказала она.

Когда она вышла, Рейбер сердито пнул разболтанную панель в низу стола. К одиннадцати часам вечера он исписал одну страницу. На следующее утро дело пошло полегче, и к полудню он закончил. Текст выступления казался довольно убедительным. Он начинался словами: «Народ выбирает своих представителей в органы власти по двум причинам, — и заканчивался так: — Люди, не способные критически оценить свои идеи, просто не имеют почвы под ногами». Рейбер решил, что последняя фраза получилась весьма эффектной. Вся речь, решил он, получилась достаточно эффектной.

Во второй половине дня он заглянул в кабинет Джекобса. Там находился Блейкли, но он почти сразу ушел. Рейбер прочитал свое сочинение Джекобсу.

— И что? — спросил Джекобс. — Чем, по-твоему, ты занимаешься?

Все время, пока Рейбер читал, он расставлял оценки в журнале успеваемости.

«Наверное, он сейчас занят», — подумал Рейбер.

— Обороняюсь от парикмахеров, — сказал он. — Ты когда-нибудь пробовал спорить с парикмахером?

— Я никогда не спорю, — сказал Джекобс.

— Это потому, что тебе такое невежество в новинку, — объяснил Рейбер. — Ты никогда с ним не сталкивался.

Джекобс фыркнул:

— Очень даже сталкивался.

— И что?

— Я никогда не спорю.

— Но ты же уверен в своей правоте, — настаивал Рейбер.

— Я никогда не спорю, — повторил Джекобс.

— Ну а я намерен поспорить, — заявил Рейбер. — Я хочу наловчиться говорить разумные вещи так же с лету, как они порют чушь. В таких спорах все решает быстрота реакции. Понимаешь, — продолжал он, — я не собираюсь никого обращать в свою веру. Я просто отстаиваю свою позицию.

— Понимаю, — сказал Джекобс. — Надеюсь, у тебя получится.

— У меня уже получилось! На, прочитай сам. Рейбер задался вопросом, бестолков ли Джекобс или же просто слишком занят сейчас.

— Ладно, оставь свою бумажку. И не трать нервы на споры с парикмахерами.

— Это надо сделать, — сказал Рейбер. Джекобс пожал плечами.

Рейбер рассчитывал подробно обсудить с ним свои доводы.

— Хорошо, я загляну попозже.

— Лады, — сказал Джекобс.

«Зачем я вообще приперся к нему со своим делом?» — подумал Рейбер.

Во вторник днем, собираясь идти в парикмахерскую, Рейбер нервничал и решил проверить действенность своей аргументации на жене. Откуда он знает, вдруг она и сама за Хоука? Всякий раз, когда он заводил речь о выборах, жена считала своим долгом сказать: «Если ты занимаешься преподаванием, это еще не значит, что ты все знаешь». Разве он когда-нибудь утверждал, что знает все? Возможно, к ней вообще не стоило обращаться. Но Рейбер хотел проверить, как изложенные на бумаге доводы воспринимаются на слух, произнесенные спокойным, непринужденным тоном. Текст не длинный, это отнимет у нее не много времени. Наверное, жене сейчас недосуг. С другой стороны, возможно, все услышанное произведет на нее впечатление. Вполне возможно. Он позвал жену.

Сию минуту, сказала она, только пусть он подождет немного, сейчас она тут закончит… Словно всякий раз, когда она бралась за что-нибудь, ей обязательно приходилось отвлекаться на посторонние дела.

Рейбер сказал, что не может ждать целый день — до закрытия парикмахерской оставалось сорок пять минут, — и нельзя ли поторопиться?

Жена вошла в комнату, вытирая руки о фартук: хорошо, хорошо, вот она я. Ну, что там у тебя?

Он принялся излагать свои основные тезисы, очень спокойно и непринужденно, глядя поверх ее головы. Слова, произносимые мягким, выразительным голосом, звучали весьма убедительно. Интересно, подумал он, в самих ли словах здесь дело или в интонациях? Рейбер сделал паузу посреди фразы и бросил взгляд на жену, пытаясь по выражению лица понять ее реакцию. Она сидела в кресле, чуть повернув голову к столику рядом, на котором лежал раскрытый журнал. Едва только он умолк, она встала.

— Очень мило, — сказала она и ушла обратно на кухню. Рейбер отправился в парикмахерскую.

Он шел медленно, думая о предстоящей дискуссии, время от времени останавливаясь и рассеянно глядя в витрины магазинов. В витрине фуражной лавки Блока выставили автоматы для убоя кур. «Теперь все слабонервные могут резать свою птицу сами», — гласило рекламное объявление над ними. Рейбер задался вопросом, много ли слабонервных пользуется такими автоматами.

Приблизившись к парикмахерской, он увидел за стеклянной дверью мужчину с начальственной наружностью, сидящего в дальнем углу и читающего газету. Рейбер вошел и повесил шляпу на вешалку.

— Жарковато сегодня, — заметил он.

— Скоро охотничий сезон закончится, — откликнулся парикмахер.

«Ну ладно, — хотел сказать Рейбер, — давайте приступим сразу к делу». Он решил перейти к изложению своих доводов при первой же возможности, возникшей по ходу разговора. Толстяк не обратил на него внимания.

— Вы бы видели, какой выводок на днях подняла моя собака, — продолжал парикмахер, пока Рейбер усаживался в кресло. — Куропатки вспорхнули, и мы подстрелили четырех, потом они собрались в стаю, и мы подбили еще двух. Весьма неплохой результат.

— Никогда не охотился на куропаток, — хрипло проговорил Рейбер.

— Нет ничего лучше, чем взять с собой негра, охотничьего пса, ружье и отправиться на охоту, — сказал парикмахер. — Вы много потеряли в жизни, коли ни разу не охотились на куропаток.

Рейбер прочистил горло, а парикмахер принялся за работу. Толстый мужчина в углу перевернул страницу газеты. «Зачем, как они думают, я явился сюда?» — подумал Рейбер. Они не могли забыть. Он ждал, слыша жужжание мух и приглушенные мужские голоса, доносившиеся из заднего помещения. Толстяк перевернул следующую страницу. Где-то в глубине парикмахерской Джордж медленно возил шваброй по полу, потом останавливался, скреб пол, а потом снова…

— Вы по-прежнему за Хоука? — спросил Рейбер парикмахера.

— Ах да! — Парикмахер рассмеялся. — Да! Совсем из головы вылетело, знаете ли. Вы же собирались объяснить нам, почему голосуете за Дармона. Эй, Рой! — крикнул он толстяку. — Иди сюда! Сейчас мы с тобой узнаем, почему нам следует голосовать за Славненького Мальчонку.

Рой хрюкнул и перевернул страницу.

— Подождите, дайте дочитать заметку, — пробурчал он.

— Что там у тебя, Джо? — крикнул один из мужчин, находившихся в заднем помещении. — Один из ребят-демократов?

— Ага, — сказал парикмахер. — Он собирается толкнуть речь.

— Да я уже наслушался таких речей, — сказал мужчина.

— Но ты не слышал речи Рейбера, — сказал парикмахер. — Рейбер нормальный мужик. Он не знает, как надо голосовать, но он нормальный мужик.

Рейбер покраснел. Из заднего помещения неторопливо вышли двое мужчин.

— Это не речь, — сказал Рейбер. — Я просто хотел обсудить с вами… здраво…

— Иди сюда, Рой! — заорал парикмахер.

— Что за представление вы намерены тут устроить? — пролепетал Рейбер, а потом внезапно сказал: — Если вы созываете всех, то почему бы вам не позвать вашего мальчика, Джорджа? Или вы не хотите, чтобы он меня слушал?

Несколько мгновений парикмахер молча смотрел на Рейбера.

Рейбер почувствовал, что в чужом доме перегнул палку.

— Он хорошо слышит,— сказал парикмахер.— Пусть слушает из задней комнаты.

— Я просто подумал, может, ему будет интересно, — пояснил Рейбер.

— Он хорошо слышит,— повторил парикмахер.— Он слышит то, что говорят, и в два раза больше. Он услышит не только то, что вы скажете, но и то, о чем промолчите.

Подошел Рой, складывая газету.

— Здорово, парень, — сказал он, кладя ладонь Рейберу на голову. — Ну, давай ознакомимся с твоей речью.

У Рейбера возникло ощущение, будто он попался в сеть и отчаянно пытается вырваться. Они все стояли над ним с ухмыляющимися красными физиономиями. Он с трудом выдавил первые слова: «По моему мнению, народ выбирает своих представителей…» Слова выползали у него изо рта, точно громоздкие товарные вагоны, грохоча, наезжая друг на друга, со скрежетом останавливаясь, с визгом скользя по неровным рельсам фраз, откатываясь назад, дребезжа — а потом вдруг оборвались на той же неуверенной ноте, с какой начались. Он закончил. И поразился тому, что закончил так быстро. Несколько секунд все молчали, словно ожидая продолжения.

Потом парикмахер заорал:

— Ну, и кто из вас собирается голосовать за Славненького Мальчонку?

Мужчины отвернулись и захихикали. Один просто-таки согнулся пополам от смеха.

— Я, — сказал Рой. — Я прям сейчас рвану к избирательному участку, чтобы занять очередь и завтра утром проголосовать за Славненького Мальчонку первым.

— Послушайте! — выкрикнул Рейбер.— Я не пытаюсь…

— Джордж! — проорал парикмахер. — Ты слышал речь?

— Да, сэр, — откликнулся Джордж.

— За кого ты будешь голосовать, Джордж?

— Я не пытаюсь!.. — истерически прокричал Рейбер.

— Я не знаю, позволят ли мне голосовать, — сказал Джордж.— Но коли позволят, я проголосую за мистера Хоука.

— Послушайте! — завопил Рейбер. — Неужели вы думаете, что я пытаюсь повлиять на ваши заплывшие жиром умы? Да за кого вы меня принимаете? — Он схватил парикмахера за плечо и рывком развернул к себе: — Неужели вы думаете, что я стану склонять на свою сторону невежественных дураков вроде вас?

Парикмахер стряхнул руку Рейбера с плеча.

— Не нервничайте, — сказал он. — Нам всем ваша речь очень даже понравилась. Я все время говорю лишь одно: вам нужно думать своей головой, вам нужно… — Он покачнулся, когда Рейбер ударил его в челюсть, попятился и уселся на подножку соседнего кресла. — Хотя речь была превосходной, — закончил он, подняв спокойный, твердый взгляд на белое, наполовину покрытое мыльной пеной лицо Рейбера, с ненавистью смотревшего на него. — Как я и говорил.

На шее у Рейбера бешено запульсировала жилка, кровь прихлынула к щекам. Он круто развернулся и, протолкавшись между мужчинами, бросился к двери. Снаружи палящее солнце катило по улице медленные волны жара, и прежде, чем Рейбер достиг первого перекрестка, едва ли не бегом, мыльная пена начала стекать тонкими струйками за воротничок рубашки и капать на парикмахерский передник, свисавший почти до колен.