Рассказы о необычайном

Комментарий к рассказу "О сыне царя и сыне служанки"

Эта история принадлежит к числу важнейших в творчестве раби Нахмана. Она насыщена сложными аллегориями, которые, как и в других его сказках, могут быть истолкованы на разных уровнях. Подобная многозначность не приводит к противоречиям, напротив: разные уровни истолкования как бы исподволь дополняют друг друга.

И действительно, хотя подмена — лейтмотив сюжета — сразу наводит на мысль о Яакове и Эйсаве, или, обобщенно, на отношения Израиля и народов мира, истолкование не может ограничиться одним этим. История "О сыне царя и сыне служанки" — это прежде всего драма душевной борьбы, в которой сплетаются несколько фабул. Рассказ в целом, во всей его многосложности и многогранности, можно уподобить длительному путешествию вглубь человеческой души. В ходе этого путешествия силы, действующие в душе, теряют и вновь обретают форму, при этом их взаимоотношения преобразуются и в конечном итоге достигают гармонии.

Кабала различает в человеке две души: животную и Б-жественную[44]. Животная душа — это природная биологическая жизненность человеческого существа, его витальная сила. Из этого, однако, не следует, что животная душа увлекает человека к низменному. В учении о душевной деятельности ей, помимо прочего, приписаны достоинства и свойства, без которых немыслим человеческий облик. Животная душа создает предпосылки не только для физических действий и биологических процессов, протекающих в организме, — в ней заложены также интеллектуальные способности человека и многие творческие задатки. Однако даже в высших интеллектуальных проявлениях животная душа не переступает границ своей биологической сущности. Стремления и помыслы, пронизывающие ее, направлены лишь к одной цели: к удовлетворению эгоцентрических вожделений (грубых или изысканных) собственного "я". В то же время Б-жественная душа — "частица безграничной сущности Всевышнего" (Иов, 31:2), побуждает человека, созданного "по образу и подобию Б-га", переступать через эгоистические расчеты, заставляет его стремиться к воплощению подлинного своего предназначения.

Непрестанная борьба между Б-жественным и животным началами — основной конфликт человеческого существования. Каждая из душ стремится целиком овладеть человеком, подчинить его и направить в свою сторону. С самого начала они не ладят между собой. Недостаток согласованности усугубляет и еще больше запутывает конфликт. В истории "О сыне царя и сыне служанки" раби Нахман через повседневную жизнь ведет героев, олицетворяющих Б-жественное и животное, в таинственные дебри душевных глубин. Там они находят новый путь, который приводит к желанной цели: царству Истины.

Сюжет истории сочинен раби Нахманом, однако ряд второстепенных мотивов (таких, как подмена новорожденного) встречаются в различных фольклорных и литературных источниках. В то же время символический ряд повествования выдает сильное влияние древних кабалистических текстов, в особенности тех, где излагается учение о структуре мироздания — маасе меркава. Об этом упоминает сам раби Нахман в дополнениях к истории о двух сыновьях.

В этой истории, как и в других, раби Нахман остается верен образной традиции, уподобляющей небесного Царя земному. Эта традиция восходит еще к библейским и постбиблейским временам. Так же, как в других историях раби Нахмана, царь не играет в событиях активной роли и вообще почти не участвует в них. Мы не найдем даже намека на сверхъестественное вмешательство. Бороться и искать решения проблем должны сами герои, они одни.

Истинный сын царя символизирует Б-жественную душу, как уже говорилось, "частицу Б-га, данную свыше". Он "сын Б-га" в том смысле, какой придает такой родственной связи Пятикнижие: "Сыны вы Г-споду…"[45]. Его отец царь, а мать — царица. На языке Кабалы это означает, что царский сын — плод единства сфирот Хохма (Мудрость) и Бина (Постижение). Отношения царя с другим, подкинутым ему сыном сложнее. С одной стороны, все живое связано с источником жизненности, питается из рук Всевышнего. И тем не менее животная душа происходит не из августейшего семейства, а от одной из дворцовых прислужниц. Хотя родословная животной души низка, она не лишена некоторого благородства, ибо ребенок родился все же не у стряпухи, а у придворной дамы. Обе души обитают в одном человеке, и потому младенцы, как и положено, родились в один день и час.

Два сына, две души нуждаются друг в друге. Их взаимозависимость настолько велика, что один не может существовать без другого. Б-жественная душа нуждается в животной, чтобы просуществовать в теле. Животной душе необходима Б-жественная, чтобы та вывела на жизненный путь и указала направление. Конечно, если бы "истинный сын" изначально властвовал над собратом, обоим было бы неизмеримо легче. Но в реальной жизни все обстоит не так просто. Злосчастная подмена осложнила и запутала существование обоих сыновей, привела к трагедии, которую можно назвать "трагедией человеческого существования".

Хотя подмена кажется прихотью случая, в действительности она происходит при каждом рождении. От сотворения мира животная душа имеет преимущество перед Б-жественной. Поскольку духовные силы развиваются постепенно, а все наши органы восприятия внешнего мира сугубо материальны, телесны, неудивительно, что животная душа торжествует, формируя натуру ребенка. Недаром говорили мудрецы, что злое начало вселяется в младенца при рождении, тогда как доброе приходит лишь в возрасте заповедей. Из-за постоянно происходящей подмены все (и в том числе сам человек) уверены, что животная душа (сын служанки) и есть главная часть личности, тогда как истинному царскому сыну отводится второстепенная роль.

Две души растут вместе и даже вместе учатся, хотя каждая воспринимает и усваивает знания на свой лад. У каждой свои стремления, своя цель. Сын служанки, воспитываемый как наследник престола, должен научиться обуздывать свои страсти, ибо это подобает царю. Иными словами, социальное устройство человеческого общества облагораживает животную душу. И тем не менее, в ней гнездится мечта о возвращении к природному состоянию: вопреки всем преимуществам царского сана, животная душа тоскует по рабству, для которого предназначена своей природой.

Важно отметить, что сын служанки не охарактеризован уничижительными и пренебрежительными эпитетами. Животная часть души не называется "злом" или "тьмой". Напротив, ей присущи некоторые положительные свойства, и с практическими делами сын служанки справляется никак не хуже царского сына. При всем том создавшееся положение тяготит обоих. Истинный сын царя, вопреки своему приниженному положению, в глубине души мечтает о царстве.

Корень проблемы — в изначальной подмене, и исправить положение можно лишь раскрыв тайну, когда будет осознано истинное положение вещей. Рано или поздно тайна будет раскрыта, ибо возвышенная, Б-жественная часть души не способна смириться со своим униженным положением. Этим обусловлено внутреннее напряжение, понемногу подталкивающее к разгадке, хотя к ней ведут несколько ступеней и восхождение дается в нелегкой борьбе.

Слухи о подмене, передаваемые шепотом, стали первым этапом раскрытия тайны. В душе царского сына они пробудили глухое беспокойство, предшествующее первому осознанному желанию более высокой доли, более действенной роли в жизни, а сын служанки смутно затосковал по участи ведомого, направляемого, для которой был рожден.

На следующем этапе людская молва доносит весть до сознания животной души. Люди, принесшие наследнику престола известие о подмене, символизируют дурное начало, ибо они выявляют и пробуждают в животной душе зло, восстанавливают ее против добра. Выясняется, что подмена действительно имела место, но признание этого факта вызывает активное сопротивление сына служанки. С этого момента оба юноши, две души, не могут ужиться в мире. Мнимый наследник не желает открытого расследования, ибо понимает, что оно обнаружит его несостоятельность в качестве царствующей особы. Страх перед раскрытием истины подавляет более глубокие размышления на эту тему. Завершилась пора первоначальной детской непосредственности и наивности, когда подмененные сыновья могли мирно сосуществовать. Началась борьба. Две души — Б-жественная и животная — могут пребывать вместе в наивной младенческой смеси разнородных качеств, не замечая разрыва между своими стремлениями, но лишь до тех пор, пока не увидели различия между собой, не познали свою истинную природу.

Противоречивость устремлений Б-жественной и животной душ выясняется внезапно: сначала в этом убеждается животная душа, и лишь затем Б-жественная. Физические влечения и желания усиливаются как раз в том возрасте, когда в человеке начинают пробуждаться также иные, высшие свойства его сущности.

Инициативу разрыва берет на себя мнимый царевич. Желая избавиться от соперника, истинного наследника престола, он сперва начинает преследовать своего настоящего отца. Муж служанки, один из слуг царя, олицетворяет присущий животной душе здравый смысл, простое и достойное понимание происходящего. Его взгляд на вещи, правда, не царственный, но зато истинный. И этот взгляд, хотя и не проникает в тайное тайных, угрожает власти подмененного сына служанки.

При жизни царя сын служанки не может достичь полной власти. Но вот царь умирает (это случается, когда человек заявляет, что Б-г умер, что Его нет, и объявляет самого себя верховным властителем мира), и на царский престол усаживается подмененный наследник, рожденный служанкой. До тех пор, пока царь жив, животная душа не может всецело завладеть человеческой сущностью. Но он умирает — и ничто больше не стоит на ее пути к господству. Новый властелин, сын служанки, может вести себя как ему угодно. Единственное, что как-то сдерживает его, человеческое общество, с чьими правилами и мнением приходится считаться. И потому сын служанки не в силах окончательно разделаться с обузой духовности, хотя продолжает всеми силами угнетать ее. Его личность все больше коснеет, увязает в материальности, пока само присутствие Б-жественной души не становится для нее невыносимым. И тогда Б-жественная душа, истинный сын царя, отправляется в изгнание.

Итак, царевич изгнан. Однако аристократизм человеческой натуры не может совершенно исчезнуть. Он обнаруживает себя парадоксальным образом в той сосущей внутренней неудовлетворенности, которая толкает человека к пьянству, разгулу и разврату. Раби Нахман дает такому падению ошеломляющее истолкование: вовсе не низкими склонностями, не сластолюбием и вожделением он объясняет пороки пьянства и разврата, а мучительной неудовлетворенностью души, страждущей и угнетенной. Она стремится к чистому и возвышенному, но не в силах совладать с изнанкой бытия и потому впадает в противоположную крайность, оглушая себя пороками, дабы в них найти забвение.

Поначалу животная душа никак не ощущает отсутствия Б-жественной и, разумеется, нисколько от этого не страдает. Мнимый царь успешно управляет миром повседневной реальности. Он пренебрегает смутным ощущением того, что не все в порядке, или решительно подавляет его, продолжая крепко держать в руках бразды правления.

На данном этапе развития душа амбивалентна. Ни один из сыновей еще не стал яркой и полноценной личностью, и, разумеется, речи нет об их разделении по элементарным категориям добра и зла. Одна сторона души, изначально устремленная к благородному и Б-жественному, на деле движется в противоположном направлении, но и вторая не вполне удовлетворена тем сугубо материальным существованием, в которое погружена. Животная душа пытается (возможно, эту попытку на определенной стадии развития совершает каждый человек) построить для себя гармоничное и целостное мироздание на сугубо материалистических принципах. И, тем не менее, в часы досуга и успокоения мнимый царь сознает, что в его мире чего-то не хватает, что его человеческое бытие ущербно. Неявно, подспудно ему не хватает изгнанного собрата, его недостающей половины. Ведь в конечном итоге животная душа вовсе не мечтает о власти над всем человеческим существом. Конечно, она стремится к комфорту. Однако в ее сокровенной глубине живет и стремление к более высокой действительности, к которой животная душа не в состоянии подняться собственными силами. И потому в часы покоя, свободные от дел и забот царства, молодого царя все больше одолевало раскаяние. Желая избавиться от неприятных мыслей, он вновь с головой уходил в текущие дела и заглушал в себе боль вины.

Одновременно пробудился от духовной спячки и настоящий сын царя. Его пробудило осознание своего высокого происхождения и страстное желание реализовать свою истинную сущность. Толчок этому дала та же самая внутренняя неудовлетворенность, которая побуждала его к разгульной жизни. Правда, возможность иного пути все еще не обрисовалась ему во всей ясности, но неудовлетворенность способна питать творческую энергию[46]. Недовольство собой помогает преодолеть греховность, по-новому увидеть жизнь и свое назначение в ней.

Единичного импульса, как правило, недостаточно, чтобы побудить человека к раскаянию. Сон, приснившийся однажды, не может стать поворотным пунктом на жизненном пути. И потому один и тот же сон возвращается вновь и вновь. Стоит царевичу сомкнуть глаза, как опять звучит повеление вырваться из трясины греха, полностью изменить свою жизнь. В конце концов наступает кризис, и царский сын, повинуясь властному императиву, оставляет беспутство и отправляется навстречу своему новому, неведомому предназначению.

Второе изгнание обладает преимуществом перед первым, несмотря на сопутствующие ему тяготы и лишения. Тяжкий труд погонщика скота и жестокость хозяина приходят как воздаяние за прежние грехи. Ведь сразу изменить образ жизни невозможно. Привычка гнаться за животными наслаждениями (ее персонификацией служит образ бессердечного скототорговца) оборачивается теперь, в измененной форме, невыносимыми мучениями. Грех, который раньше доставлял удовольствие, теперь приносит страдания, поскольку не удается сразу избавиться от него. Однако именно в этих страданиях — залог освобождения. Муки, подобные тем, которые терпит царский сын, сродни адским мукам, как их иногда изображают: преступника заставляют вновь и вновь повторять преступление, но теперь он не находит в нем ни капли удовольствия, а лишь вновь и вновь переживает унижение, боль и позор своего греха.

Напряжение достигает предела после пропажи двух коров. Сын царя до сих пор не в состоянии преодолеть влечение к греху, заставляющее его искать животные удовольствия, что в данном случае символизируют поиски сбежавшей скотины. Страх перед жестоким хозяином побуждает царевича отправиться в лес. На деле этот страх — боязнь резкого изменения образа жизни, отказа от прежних привычек. Обратим внимание: хозяин не бьет своего работника, никак не наказывает его, а лишь грозит — именно угрозы внушают тот ужас, на котором зиждется его власть. Никакие возможные побои не способны причинить такое страдание, какое причиняет страх. Царевич находится в том промежуточном душевном состоянии, когда грех уже утратил привлекательность, однако воля еще не настолько окрепла, чтобы окончательно порвать с ним.

Погоня за отбившимися коровами уводит царевича далеко от обжитых мест в дремучий лес. Уход из населенного мира с его сковывающими обычаями и сложившимися стереотипами становится первым шагом на пути к освобождению от внутреннего рабства, навязанного окружением[47]. При этом роль "дремучего леса" не обязательно отрицательная, ему присущи и позитивные аспекты. Лес олицетворяет загадочный мир, где все происходит иначе, чем в мире человеческом. Это лабиринт сокровенных тайн, в котором прячутся разгадки. Войти в этот лес и пребывать в нем означает погрузиться в мистические переживания. Лес в Кабале, помимо прочего, означает мир, населенный ангелами и душами. И действительно, погружение в лесную чащу в каком-то смысле символическом или буквальном — сродни смерти и восхождению души на новую ступень.

Лес становится ареной решающих событий. В первую очередь, это новая встреча со вторым героем истории, также заблудившимся в лесу. Как выясняется впоследствии, спутником царского сына становится его двойник, сын служанки. Второе важное событие — мешок с хлебом, который находит царевич. Именно эта находка возвращает ему право повелевать другими, предназначавшееся царскому сыну от рождения. Хлеб символизирует мудрость[48], и это первый дар, обретенный царевичем в лесу. Затем следуют встреча и беседы с лесным человеком, который помогает юноше обрести свое истинное место. Прежде всего он освобождает его от потребности преследовать убегающих животных, а затем раскрывает смысл этого преследования. Таинственный обитатель лесной чащи схож с самим царевичем. Поэтому именно он, а не сын служанки, становится собеседником сына царя и помогает ему найти себя.

В чаще загадочного леса, олицетворяющего потаенные глубины душевной деятельности, совершаются важные превращения, по-новому выстраивающие отношения внутри человеческой души. Здесь истинный сын царя начинает выказывать свое господство, а сын служанки становится тем, кем ему предначертано было стать с самого начала, — рабом. События, происходящие с героями в лесу, вызывают у них испуг или замешательство. Они чувствуют себя окруженными стаей хищников, слышат загадочные звуки и голоса, доносящиеся со всех сторон, перед ними встает таинственная фигура лесного жителя. И здесь сын служанки демонстрирует свою неспособность войти в непосредственный контакт с мистическим миром лесной чащи. Он не в состоянии отыскать себе пищу (мешок с хлебом) и лишен понимания происходящего (беседы с лесным человеком). Сыну служанки не остается ничего иного, как прибегнуть к посредничеству настоящего царского сына — той стороны души, которая связывает высшие миры с обычным человеческим сознанием.

Как явствует из повествования, сын служанки также оказался в лесу, преследуя отбившееся животное. Однако в его случае это конь — символ честолюбивых устремлений и погони за властью. Герой обречен безуспешно преследовать коня до тех пор, пока не избавится от властолюбия. Погоня не сулит удовлетворения этой страсти, а лишь разжигает ее. Выразительный образ двух юношей, преследующих убегающих животных, вызывает в памяти слова Танаха: "Невежество вознесено на большую высоту, а богатые сидят низко. Видел я рабов на конях, а князей — ходивших пешком, подобно рабам"[49]. И действительно, взаимоотношения двух сыновей — сына царя и сына служанки — до сих пор не отрегулированы окончательно.

Хотя сын служанки продался в рабство царскому сыну, тот не знает, что ему делать с рабом, поскольку сам еще не достиг положения, к которому его обязывает высокое царское призвание. Царевичу все еще далеко до царства.

Лесной человек, чьи отцы и праотцы родились и выросли в лесу, — образ из иного, нечеловеческого мира. Поначалу он представляется двум заблудившимся демонической фигурой. Лишь постепенно выясняется, что на самом деле это ангел (или, ради большей точности, магид — раскрытие высшей силы как внутреннего голоса души). Ангел служит провожатым в лесной чаще. Он должен провести обоих юношей опасным путем через дебри, кишащие скорпионами и змеями (ибо переход со ступени на ступень всегда связан с риском), к дому, затерянному в лесу. Там они должны, наконец, урегулировать свои взаимоотношения, вернее — построить их заново. Там им предстоит разгадать тайну леса и выбраться из него.

Через своего господина, настоящего царевича, раб хочет выведать у лесного человека, что же происходит в лесу. В этом, в сущности, отражается частица новых, нормальных взаимоотношений между этими двумя душами. Сын служанки, животная душа, полон природного любопытства и побуждает истинного царского сына, более погруженного в себя, спрашивать и исследовать. Б-жественная душа склонна к молчаливой созерцательности, тогда как животная по натуре предприимчива и энергична. И потому, в сущности, образован их изначальный сплав — чтобы обе могли дополнять друг друга.

Первый вопрос касается громового хохота, сотрясающего лес на рассвете. Лесной человек объясняет, что смеется сила добра и света. Свет дня означает Б-жественное откровение, источник подлинной жизнетворной силы. Покрывало ночной тьмы, напротив, наброшено злом, скрывающим откровение Всевышнего. Пока длится ночь, кажется, что она не менее реальна, чем день. Однако на самом деле зло — это лишь отсутствие истинной реальности, отсутствие добра. И когда свет, наконец, является даже если он медлит, подобно Избавлению (которое также уподоблено свету — "сиянию семи дней творения"), — он прогоняет тьму. Тьма исчезает перед лицом света мгновенно, без борьбы, повергая в изумление тех, кто избрал ее для себя: что случилось с ночью, казавшейся такой надежной, такой жизнеспособной и полной сил? И тогда день взрывается смехом, веселым, победительным смехом добра, как сказано: "Тогда наполнятся уста наши смехом" ("Теhилим", 126:2).

Кроме смеха, из лесной чащи доносятся другие странные голоса: главным образом, рычание и вой диких зверей. Это голоса стихийных, изначальных природных сил. Поначалу они пугают человека, слышащего их. Однако по мере того, как привычка рассеивает страх, становится возможным различить отдельные голоса, из которых складывается звериный хор. Продолжая вслушиваться, человек отрывает прекрасную гармонию диких звуков, сливающихся в удивительную мелодию. Слушая исполненную гармонии мелодию природы, можно достичь высшего наслаждения и счастья. Это счастье даровано духовным соприкосновением со всеми гранями действительности, с мелодией и голосом мироздания. Наслаждение этой музыкой сродни райскому блаженству, в мире нет ничего, что могло бы даровать человеку подобное. (Как сказано в трактате "Авот": "Лучше один час блаженства души в мире будущем, чем целая жизнь в этом мире"; 4:17.)

Но такова уж природа человека: ему мало ощутить свою гармонию с миром на эмоциональном уровне, он обязан также осознать ее. Лесной человек, хранитель лесных тайн, держит в руках ключи от их разгадки. На заданный ему вопрос об источнике и сущности мелодии он отвечает аллегорией, проясняющей внутренние связи мира, те нити, из которых соткана действительность: "Солнце нарядило луну в одежды из света". В кабалистической системе образов солнце символизирует Б-жественную эманацию (Тиферет), а луна — Шхину (Малхут). Шхина — это откровение Всевышнего, проникающее внутрь живой действительности, в мир творений. Эта действительность — их сокровенная животворящая душа. Подобно луне, отражающей солнечный свет, она распределяет Б-жественную эманацию среди всех существ, населяющих все миры. Луна не излучает собственный свет, ее сияние — не более чем отражение сияния солнца. Дело в том, что живые существа (и в их числе "лесные звери", существа изначального мира, не наделенные силами высшего порядка) не способны воспринимать солнечный свет непосредственно, ибо когда высший свет излучается во всей мощи и ослепительном блеске своего сияния, он оказывается разрушительным для обитателей сотворенного мира. Этот мир и населяющие его создания не в силах устоять при обнаженном свете Б-жественного откровения ("…ибо не может увидеть Меня человек и остаться в живых", — "Шмот", 33:20). И потому до тех пор, пока мир остается оторванным от своего источника, создания могут воспринимать солнечный свет лишь преломленным, в лунном отражении. Вот почему творения этого мира чувствуют близость и испытывают особую любовь к той грани Б-жественного откровения, которая называется Шхиной, "матерью всего живого", дарующей силы и осеняющей все создания милосердием Всевышнего. В отличие от неизменного солнца, которое превыше всего преходящего, луна привязана к миру живущих с присущей ему цикличностью, и потому ее величина и сияние изменяются день ото дня[50]. Обновление луны пробуждает в лесных зверях новое чувство, которое каждый изливает в пении[51]. Все голоса звучат вместе и сливаются в единую мелодию, удивительную мелодию гармонии сотворенного.

Эта мелодия жизни звучит повсеместно, однако лишь в особых условиях "леса" человеку доводится слышать не случайные разрозненные голоса, а слитный хор и даже возвыситься до связи с ним, поднявшись также до глубокого наслаждения. Правда, в глазах лесного жителя, который не отделен от глубинного бытия мира, в подобной музыке нет ничего особенного — разве что музыкальный инструмент, доставшийся лесному человеку от предков. Волшебный инструмент позволяет пережить мистическое откровение всеобщей гармонии не только в таинственном лесу, где вся природа выходит навстречу каждому в своем единстве, но и в любых обстоятельствах. Инструмент, украшенный узорами, напоминающими листву, не только цветом и формой уподоблен лесу, но и обладает его силой. Он усиливает и углубляет чувство мистического восторга гармонией мира, которое отныне может быть достигнуто в любое мгновение при соприкосновении с природой.

Жилище лесного человека сродни райскому саду, и пребывающий в нем испытывает блаженство. Однако райская нега не может быть целью и смыслом жизни. В конце концов душе приходится возвратиться в мир, чтобы исполнить свое предназначение. Лесной житель подготавливает к этому высшую душу. Теперь, когда Б-жественная душа господствует над животной, царский сын может начать жизнь с чистой страницы, и на сей раз ему обеспечен успех. Прощаясь, лесной человек предостерегает царевича, чтобы тот обращался с рабом как надлежит, не был чрезмерно жесток и требователен к нему, но в то же время не допускал мягкотелости — и напоследок дарит царскому сыну музыкальный инструмент, в котором как бы заключена квинтэссенция всего пережитого и понятого юношей в лесу.

Покидая изначальный мир леса, царевич переходит на другой уровень действительности, в другой мир. В определенном смысле этот переход равносилен второму рождению — идет ли речь о реинкарнации или о символическом, мистическом рождении заново. Теперь, когда царевич установил правильные отношения со своим двойником, он может отправиться навстречу предназначению, ожидающему его (как и каждого из нас) в Умной Стране с Глупым Царем. Он призван возвратить этой стране ее имя и восстановить в ней первоначальное положение дел. Страна должна вернуться из состояния "место, где царь умер" (и неважно, жив ли он на самом деле, — его больше как бы не существует), к изначальной целостности бытия.

Встреча со всадником у крепостных ворот и беседа с ним заставляют заново оценить мистическое таинство, дар трансцендентного леса. Волшебный инструмент лесного жителя действительно позволяет его обладателю пережить откровение единства и гармонии сущего. Мистическое созерцание дарит ни с чем не сравнимое блаженство и счастье тем редким избранникам, которые нашли способ ("инструмент") погружаться в него, когда им угодно. Однако само по себе это удивительное переживание мало что прибавляет личности, оно не способствует человеческому росту и созреванию. Ведь в конечном итоге созерцание — это статичное, пассивное состояние души. Волшебный инструмент, с которым ничто в мире не сравнится по части услаждения духа, всего лишь средство для извлечения бесконечного и бесцельного блаженства, и не более того. Об этом в грубой форме заявляет всадник у городских ворот: "А тебе оно (музыкальный инструмент, который царский сын называет своим сокровищем) к чему? Устраивать представления и собирать золотые монеты?" Иными словами, волшебный инструмент ничем не лучше других способов доставлять себе удовольствие. Взамен его всадник предлагает нечто, на первый взгляд, никак не кажущееся заманчивым: секрет, унаследованный от предков. Обладатель этого секрета приобретает способность понимать скрытую суть вещей, улавливать их связь между собой. Подобное умение дает Тора. В ней на всех ее уровнях, но в особенности в тайном учении, Кабале, заложена мудрость, позволяющая проникать в корень всех явлений и постигать действительность до самых потаенных ее глубин — и не только постигать, но и обращаться с ней, ибо помимо мудрости Тора учит правильному обращению с миром. Тора нечто неизмеримо большее, чем учебник, содержащий разнообразные предписания и нравственные законы. Это дар Б-га человеку, дар, с помощью которого тот может постичь план мироздания и устройство мира. В Торе человек находит цель, к которой должен стремиться, и пути, ведущие к ней. Этот дар поначалу не сулит столь возвышенного наслаждения, какое дает отдельному человеку мистическая медитация. Однако сын царя не частное лицо и именно потому, что он царский сын, решается на обмен. И совершив его благодаря приобретенной мудрости, он понимает, что на него возложена миссия проникнуть за крепостные ворота и совершить великое исправление, в котором нуждается лежащая перед ним страна.

Царство, в которое прибывают оба героя, хорошо известно каждому: это наш мир. Поначалу, когда Царь (Всевышний) создал это царство (сотворил мироздание), Он царствовал над всем миром. В то время страна называлась Глупой Страной с Умным Царем. Ибо величайшие мудрецы этой страны и даже самые возвышенные творения в ней никогда не могли достичь мудрости Царя. Однако после сотворения настало время, когда Святой Творец, благословен Он, как бы скрыл Свое лицо и как будто удалился из мира, а бразды правления перешли в человеческие руки. Но как бы ни был мудр человек, он не в состоянии охватить всю многосложность проблем своего царства. И потому с той поры царство называется Умной Страной с Глупым Царем. Правда, эта страна стремится возвратить себе прежнее имя, восстановить первоначальное положение. Ее жители ищут правителя, который справился бы с этой задачей. Это должен быть человек, однако такой, по сравнению с которым страна снова стала бы "глупой". Правитель должен восстановить изначальное, совершенное положение вещей, и тогда к стране вернется ее имя. В сущности, эта задача возложена на каждого человека. Лишь объединенными усилиями люди способны возвратить миру утраченные целостность и совершенство.

Прежний Царь, завершая создание царства, оставил несколько недоделок. Их надлежит исправить новому царю, человеку, чтобы завершить труд построения совершенного царства. Когда Всевышний на седьмой день закончил сотворение мира, на человека была возложена обязанность своими деяниями завершить его, поскольку сказано о мире, что его "сотворил Г-сподь ради работы"[52]. Эта работа и есть наша задача в мире, и трудиться надлежит всему человечеству. Однако на протяжении многих поколений люди не справлялись с этой задачей, ибо исправление мира по плечу лишь совершенному человеку, мудрецу, обладающему ключом к загадкам мироздания, умеющему видеть скрытый смысл вещей. Иными словами, для исправления мира необходима Тора.

На пути человека, взявшегося за исправление царства, встает первое испытание: он должен войти в сад. Сад — это слегка завуалированный Пардес, сад тайной мудрости. Это также райский сад, куда обычным людям не удается войти, хотя ворота, казалось бы, всегда открыты для каждого. Дополнительным штрихом, поворачивающим картину под новым углом и дополняющим ее, служит сходство между садом и Храмом. Это сходство становится более выпуклым в продолжении истории. Как рассказывает Талмуд, в Храме росли золотые плоды.

Истинный царский сын выясняет в чем заключается опасность, грозящая тому, кто вступает в Пардес. Оказывается, что кара, постигающая того, кто входит за ограду, в действительности мнимая, кажущаяся (вступающего в сад не бьют). В саду человека преследует угроза, страх, но не более того. Здесь нельзя не усмотреть намек на талмудическую притчу из трактата "Хагига", повествующую о четырех мудрецах, вступивших в Пардес и о горькой судьбе трех из них. Как же войти в сад? Решение этой загадки сын царя находит благодаря изображению человека, начертанному у входа в сад. Надпись на табличке помогает узнать, кто изображен на щите царь, при котором не было войн, хотя до него и после него они бушевали. Царь, любящий мир, шалом, — это, конечно, Шломо (Соломон). Истинный царевич понимает, что постижение мудрости, которой можно научиться у Шломо, защищает от страха, преследующего входящих в сад. Царь Шломо символизирует высшую мудрость в ее всеохватывающей полноте. Однако в данном контексте она обладает особой спецификой — наиболее тесно с мудростью Шломо связаны его притчи. Иными словами, именно здесь, в притче, иносказании, спрятан секрет, открывающий доступ в Пардес, ибо всякому входящему туда грозят три опасности: духовная, психическая и физическая. Смысл этого таков сад замкнут и запечатан, так что тот, кто все же проникнет туда, легко может заблудиться и причинить вред самому себе, а иногда и другим. Главная опасность состоит в чрезмерно упрощенном, реалистичном понимании тайн и видении вещей, открывающихся в Пардесе. Сад полон разнообразных сущностей и образов. Тот, кто воспринимает их буквально — так, как они открываются взору, — кто не дает себе труда углубиться и проникнуть в суть вещей, скрытую за внешней оболочкой, губит все, что растет в саду, и конец его печален. Путь Шломо, путь притчи, позволяет войти в Пардес и уцелеть. Здесь уместно вспомнить загадочное предостережение, с которым раби Акива обратился к своим спутникам, входившим в Пардес: "Когда вы дойдете до мраморных камней, не говорите: вода, вода" (трактат "Хагига"). Идущему этим путем не грозит ущерб, когда он войдет в Пардес. И потому если в центре сада водрузить его изображение, то не только умудренный царевич, но и любой человек, придерживающийся пути Шломо, сможет безопасно входить в сад и выходить из него.

Вельможи не удовлетворяются единственным испытанием, в котором царский сын продемонстрировал свою способность к мудрым суждениям и глубокому анализу, своего рода "теоретическую мудрость". Действительно, найти безопасный доступ в замкнутый сад тайной мудрости — большое достижение, однако для исправления царства одного этого недостаточно. Царского сына приводят к престолу, на котором восседал некогда мудрый правитель, бывший царь. После теоретического познания тайн Пардеса приходит очередь самого сокровенного и потаенного знания — маасе меркава, кабалистического "Учения о Колеснице"[53]. Б-жественная Колесница, которую подробно описывает пророк Йехезкель в своем видении[54], это образ престола Всевышнего, престола Б-жественного пребывания в мире. Если взглянуть глубже, то меркава — это орудие Б-га, правящего миром и надзирающего над ним. Понять строение Колесницы означает понять, как Всевышний вершит судьбы мироздания, ибо Его Колесница охватывает всю Вселенную силой Б-жественного влияния. Теоретическое знание маасе меркава есть один из путей или этапов проникновения в Пардес, однако подлинное испытание состоит не в постижении, а в исправлении Колесницы, те в исправлении всего мира.

Престол "бывшего Царя" назван "высоким", и в этом виден намек на слова пророка "Видел я Г-спода, сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края риз Его наполняли весь Храм"[55]. Звери и птицы возле трона — это ангелы Колесницы: лев и бык, орел и крув (херувим). От престола расходятся дороги, ведущие в самые отдаленные уголки царства. Другие предметы, находящиеся возле трона, — это самые необходимые в обиходе вещи[56]. Они напоминают другую грань Колесницы, ее подобие в нижних мирах — Храм, чья обстановка также состоит из минимума необходимых предметов. Это "кресло" Ковчег Завета и его крувим (херувимы), стол и светильник — Менора. Значение этих предметов истолковали величайшие комментаторы Танаха. Однако в настоящее время, когда мир дожидается исправления, дороги, расходящиеся от престола, и все сопутствующие ему предметы не выполняют своего предназначения во всей полноте. Храм разрушен, престол Всевышнего лишен совершенства. Об этом сказали мудрецы "Лишь в конце дней престол Его будет совершенным и Имя Его будет совершенным". До тех пор, пока это не так, ничто в мире не функционирует должным образом, все нуждается в исправлении. Лев у престола превратился в опасного хищника, и подобная метаморфоза постигла всех обитателей Вселенной.

Всматриваясь в престол, царский сын совершает неожиданное открытие: трон сделан из того же материала, что и волшебный инструмент, подаренный ему в лесу. Иными словами, этот инструмент — тоже часть престола. Очевидно, что в своей совершенной полноте, не будучи, как сейчас, ущербным, трон является универсумом, соединяющим все аспекты и феномены бытия, и все творения, все сущее обретает в нем гармонию. Однако престол лишен совершенства, вернее, в нем нарушены пропорции. И подобно престолу, все в мире сдвинуто со своих мест, все не так, как надо, и не там, где надлежит, — в нем царит беспорядок. Царский сын видит розу, скатившуюся вниз. В кабалистической книге "Зоhар" роза символизирует несколько связанных друг с другом образов. Среди них Шхина и Кнесет Исраэль. Шхина, а с ней и Кнесет Исраэль, пали, подобно упавшей розе, и лежат во прахе изгнания. Молитва каждого человека (как о том говорится во многих кабалистических молитвах) призвана поднять Шхину из праха. Царский сын поднимает розу и возвращает на ее прежнее место, наверх.

Это акт символичный и сущностный, ибо не только роза, но и все остальное в мире сдвинуто со своих мест. Глубокое понимание Торы в ее прикладном значении, т. е. при соблюдении всех заповедей, приводит к пониманию внутреннего смысла: мир и все сущее в нем нуждается в постоянном исправлении. При этом ничего не надо разрушать, упразднять, ломать. Исправление совершается, когда предмет, сущность или явление используются для исполнения заповеди. При этом часто достаточно легкого толчка, чтобы изменилась траектория движения и предмет встал на свое место.

Царь оставил людям незавершенный и несовершенный мир. Мало того: он скрыл пути и способы его исправления. Их можно найти, прибегнув к мудрости Торы. И действительно, когда, послушавшись царского сына, люди производят небольшие исправления и перестановки, все вдруг оказывается на своих местах и воцаряются гармония и совершенство. И тогда "лев будет есть солому, как вол", и "не будут делать зла и не будут губить на всей Моей святой горе, ибо полна будет земля знанием Г-спода, как полно море водами"[57]. Так описывает пророк пришествие Машиаха, время исправления мира. И тогда вновь начинает звучать удивительная мелодия мировой гармонии. На сей раз это не музыка для одинокого слушателя, извлекающего из нее высшее духовное наслаждение. Теперь она звучит как воплощенная полнота и цельность существования, как музыка мира, достигшего совершенства.

В наиболее обобщенном виде рассказ "О сыне царя и сыне служанки" — это история становления человеческой личности, история каждого человека. Подобный взгляд позволяет понять финал: после того, как ценой продолжительного труда многих поколений человек — "царский сын" — завершит исправление мира и все в нем займет свое место и будет совершаться надлежащим образом, человек по праву сможет называться царем мира.