Рассказы о пластунах

САЛЮТ

Двое суток не утихая шел бой. К исходу второго дня сотня капитана Шутова пробилась к железной дороге и оседлала ее. Через два часа, подтянув свежие части, гитлеровцы контратаковали и отрезали сотню от основных сил.

Самого капитана днем посекло осколками мины, весь он был перебинтован, беспомощно лежал на носилках, сооруженных из двух черкесок. Казалось, что у капитана жили только глаза, они все время были широко открыты и лихорадочно блестели. Командиры взводов вышли из строя еще в первый день боя, и сотней фактически, управлял старшина Лепиков, широколицый, с узкими, немного раскосыми глазами, рослый мужчина, до войны работавший заведующим хозяйством в одном из колхозов станицы Павловской. Старшина славился на весь полк своей хозяйственностью, доходившей до скупости, и страшной физической силой. Что касается его скупости, то она вошла в поговорку. В любое время у него все было — и ружейное масло, и ветошь, и пакля, и всякие другие нужные, а иногда и ненужные вещи, но выпросить что-нибудь из этого припаса у него никому не удавалось. Даже своим пластунам необходимое он выдавал с таким видом, будто терпел от них тяжелую обиду.

Вечером, как только утих бой, Лепиков пришел к Шутову. Капитан лежал в узкой неглубокой щели, отрытой под насыпью железной дороги. Возле него стоял котелок с водой. Время от времени он опускал в него руку и мокрыми пальцами проводил по запекшимся губам.

— Выходит, окружили нас, товарищ капитан, — доложил Лепиков.

Шутов глубоко вздохнул и повел глазами в сторону Лепикова. Потом медленно проговорил:

— Забудь это слово, старшина. Никакого окружения нет, просто противник у нас со всех сторон. Оборудуй круговую оборону.

Сильно поредевшая сотня заняла круговую оборону: отрыли окопы, распределили секторы обстрела. К югу от железной дороги шло перерезанное глубокой балкой, поросшее невысокой травой поле; на западе, от разбитой путевой будки, начинались мелкие кустики, примыкавшие на севере к молодой сосновой роще, откуда пришли сюда пластуны. Теперь и там находился противник. На восток уходили пологие холмы с редкими соснами. Сейчас в той стороне растекалось по небу зарево: что-то горело в городе, за который шел бой.

Перекрыв железную дорогу, сотня отрезала гитлеровцам последний путь отхода из города, и, конечно, они попытаются этот путь себе расчистить. Капитан понимал, в каком сложном положении оказалась сотня, но распространяться по этому поводу не стал, только сказал Лепикову, чтобы он проверил, хорошо ли окопались казаки. Старшина обошел позиции, придирчиво оглядывая окопы. Зарылись пластуны на совесть. Особенно хороший окоп оборудовали ручные пулеметчики Никита Рудый и Грицко Катаенко. Стол для пулемета словно вылизан, бруствер аккуратно замаскирован, для коробок с дисками ниши сделаны.

— Молодцы, — похвалил Лепиков, — в таком окопе можно до заморозков держаться.

— Это нам ни к чему — до заморозков, — ответил Рудый.

— С табачком подбились, товарищ старшина, — сказал Катаенко, — так что долго не протерпим.

— И то правда, — подтвердил Рудый, — подбросил бы ты нам курева, старшина.

— Табак вы третьего дня получили на неделю, следующая дача в субботу, раньше не положено… Угостить могу, — старшина сел, свесив ноги в окоп, достал пухлый кожаный портсигар и сложенную по размеру папиросы газету. Оторвал по листку и протянул казакам. Катаенко взял листок, а Рудый отказался.

— У меня своя есть…

Он вытащил из кармана сложенную вчетверо газету и, оторвав от нее кусок с ладонь величиной, подставил, ожидая, когда Лапиков насыплет ему махорки.

— Это ты зря, Никита Иванович, столько бумаги перевел, все равно больше, чем Грицку, не насыплю, — усмехнулся старшина.

— Ну, ну, сыпь, не жадничай.

— Не в жадности суть, товарищ Рудый, о твоем здоровье беспокоюсь: не ровен час, почернеешь от неумеренного курения.

Лепиков и Рудый — одностаничники, давно знают друг друга. Никита Иванович отличный столяр, и старшина уважает его, ценя в нем и мастера, и исправного казака. Однако это не мешает ему подтрунивать над станичником, на что Рудый, не выходя за рамки армейской субординации, отвечает Лепикову тем же.

— От курения со мной ничего не станется, — отшучивается Никита Иванович, — а от твоей заботы как бы чего не случилось.

Лепиков тоже свертывает экономную цигарку и, пряча огонек в рукав черкески, сидит и курит с пулеметчиками.

— Не везет нам, — говорит Рудый, — другие город берут, а мы где-то на пустыре застряли.

— Всюду воевать надо, — сурово замечает Лепиков, — и в городе и в степи.

— Оно конечно, — соглашается Рудый и, чтобы переменить разговор, спрашивает: — С полком связи нет?

— Пока нет, — отвечает старшина, — пока на свои силы полагаться надо. Патроны берегите, зазря в белый свет, как в копеечку, не пуляйте. Может, они, — старшина двинул головой в сторону города, — на нас и не особенно будут нажимать, а может, и кинутся, кто их знает…

— Отобьемся, — спокойно сказал Рудый.

— Умрем, товарищ старшина, а из окопа не уйдем, шагу назад не сделаем, — горячо подтвердил Катаенко.

Молодое курносое лицо пулеметчика выражало решимость. Говоря, он даже кулаком по земле пристукнул.

Рудый покосился на него и сердито сказал:

— Ишь ты, умирать собрался. — Помолчал и уже спокойно и даже ласково продолжал: — Сопляк ты еще, Грицко, жизни не видал, вот тебе и умирать не жалко. А я, хлопец, и плохого и хорошего насмотрелся и так думаю: интересно на земле жить. И умирать мне неохота.

— Так и мне неохота, — возразил Катаенко, — ну, а если придется, в бою?

Никита Иванович послюнил палец и притушил им недокуренную цигарку, спрятал ее в кубанку и тогда ответил:

— А если придется, то никуда не денешься. Только болтать языком про это не к чему.

— Ну чего ты на парня навалился, — вставил свое слово молчавший Лепиков, — он от души, как думал, так и сказал, — старшина поднялся и уже стоя, глядя на казаков сверху, закончил: — Умирать, конечное дело, никому не хочется, а только стоять надо насмерть. Вот как! — и зашагал дальше, к противотанковой пушке.

Из всего расчета противотанкового орудия остался невредимым один человек — наводчик Панин. Он сидел на станине, подложив под себя черкеску, и ел кашу из котелка. Рядом, надетая на прицел, висела его кубанка. Верх ее был украшен витым серебряным шнурком. Шнурок сейчас чуть поблескивал, отражая свет звезд, густо усыпавших темное небо. Увидев старшину, Панин надел кубанку и, поставив котелок на землю, поднялся.

— Как дела? — спросил Лепиков.

— Неважно, товарищ старшина, одному у пушки несподручно работать.

Лепиков строго, сверху вниз, посмотрел на маленького Панина. Тот по-своему понял этот взгляд.

— Огонь вести, конечно, можно, только за скорость не ручаюсь. А если танки пойдут, скорость нужна.

— Да, без скорости против танков не обойдешься, — согласился Лепиков, — придется тебе в помощь кого-нибудь прислать, чтобы снаряды подавал.

— И очень хорошо, — обрадовался наводчик, — вдвоем управимся за мое поживаешь.

Утром гитлеровцы и в самом деле пустили танки — две штуки. Они шли от города: один впереди, другой на полсотни метров сзади и левей. Первую машину Панин подбил с одного выстрела, вторая остановилась и открыла огонь из орудия. Четыре снаряда не долетели, пятый угодил рядом с противотанковой пушкой. Панина оглушило и опрокинуло на землю. Но через несколько минут он поднялся и опять приник к прицелу. Танк в это время разворачивался и подставил борт. Наводчик не промахнулся. В танке стали рваться боеприпасы, и он долго горел, пуская к небу черный столб копоти.

В полдень гитлеровцы обрушили она сотню Шутова минометный огонь. Били с трех сторон. Казаки сидели в окопах, оглушенные бесконечными разрывами, сплевывали песок, противно скрипевший на зубах, и рукавами бешметов вытирали пот, смешанный с пороховой гарью.

Как только обстрел кончился, Лепиков обежал окопы. Все были на месте, лишь двоих пластунов задело осколками. Панин сидел около своей пушки черный, взъерошенный и ругался на чем свет стоит.

— Чего ругаешься? — спросил Лепиков.

— Эх, товарищ старшина, смотрите, что сделали, проклятые, — и он показал на свое орудие. Оно сильно накренилось вправо. Одно колесо было разбито, щит погнуло. — Две мины сюда вогнали, чтоб им, дьяволам, ни дна ни покрышки.

— Значит, кончилась твоя пушечка?

— Но-о, нет еще, — возразил Панин, — стрелять из нее можно. Конечно, точность уже не та, однако ничего, — и он стал прилаживать под разбитое колесо снарядный лоток.

— А где же твой помощник? — спросил старшина.

— Ранило его, перевязывается.

Только сейчас увидел Лепиков молодого пластуна с льняным чубом. Он сидел в щели, отрытой близ пушки, правый рукав его бешмета был разодран до плеча, рука забинтована. Зубами казак завязывал концы бинта возле локтя.

Старшина помог Панину приладить лоток, и орудие выровнялось.

В это время в городе началась отчаянная перестрелка.

— Это наши на штурм пошли, — решил старшина. — Ну, держись, братцы, сейчас гитлеровцы на нас нажмут.

Предсказание Лепикова оправдалось. Немецкая пехота пошла в атаку от города и с юга, из балки. Старшина видел, как на пулеметный окоп, где сидели Рудый и Катаенко, бежала большая группа вражеских солдат. Сначала это была цепь, а потом они сбились в кучу. Пулемет молчал. «Что же у них там? — с тревогой подумал Лепиков. — Чего же молчат?» Он уже хотел выскочить из щели и побежать к пулеметчикам, но в это время пулемет заработал, и сразу остановились, стали падать, поползли назад гитлеровцы, за минуту до этого, казалось, неотвратимо надвигавшиеся на окоп пулеметчиков.

— Ну, молодец Рудый, — вслух сказал Лепиков, — выдержку имеет.

Но рано торжествовал старшина. Из лощины бежала на окопы пластунов новая цепь. По ней стреляли, она редела, но, не останавливаясь, придвигалась все ближе и ближе.

Лепиков выбрался из щели и бросился к окопам. Перепрыгнув через траншею, он поднял над головой автомат и закричал:

— Коммунисты, вперед!

Тут же вспомнил, что в сотне всего коммунистов осталось — капитан Шутов да он сам. И старшине показалось, что он бежит один, что сзади никого нет, но оглянуться он не мог, не было сил оглянуться. Он бежал, глядя перед собой. Вражеские солдаты остановились. «Меня ждут», — мелькнула мысль. Он поудобнее перехватил автомат — за самый конец кожуха, почувствовал его тяжесть в руке и уже ни о чем больше не думал. Вдруг гитлеровские солдаты стали пятиться. Вот один из них, в очках, присел, потом повернулся и бросился бежать, чудно загребая левой рукой. В это мгновение справа и слева старшину обогнали пластуны, державшие в напряженно вытянутых руках карабины с примкнутыми штыками.

Возвращаясь к траншеям, Лепиков не без смущения вспомнил: «Как же это я мог подумать, что за мной не побегут наши пластуны? Золотой же народ!» Ему захотелось каждому, казаку сказать что-нибудь душевное, теплое, но разговаривать было некогда: с другой стороны насыпи завязывалась перепалка, и старшина поспешил туда.

Вернувшись из-за насыпи, Лепиков заглянул к Шутову. Тому кто-то приподнял носилки с одной стороны так, что он почти стоял в окопе. В опущенной вдоль тела руке капитан держал пистолет, глаза не мигая смотрели на край окопа, голова наклонилась в сторону так, будто он внимательно к чему-то прислушивается.

— Отогнали? — опросил командир сотни, еле расклеивая слипшиеся губы.

— Отогнали, — сказал старшина, присаживаясь у окопа на карточки.

— Я слышу, как идет бой, — капитан сделал судорожное глотательное движение. Старшина лег на живот, достал из окопной ниши котелок с водой и поднес к губам Шутова. Тот смочил губы и движением век поблагодарил Лепикова. — Мне тут хорошо слышно, я уже привык… С юга не прозевай, там балка, удобно сосредоточиваться… Кто там у тебя? Рудый?.. Это хорошо…

В сумерки бой утих, и в городе стрельба стала глохнуть, только на южной окраине что-то долго рвалось и горело, окрашивая полнеба багровым неровным светом. Старшина прошел по окопам. Из каких-то неведомых запасов достал он несколько пачек махорки и роздал пластунам.

— Сверх лимита, — пояснил он Рудому, — понимай и цени.

Рудый вздохнул и ничего не ответил.

— Чего вздыхаешь, махорка добрая, настоящая.

— Грицко ранило, — сказал пулеметчик, — в грудь навылет, умирает хлопец.

Катаенко лежал возле окопа, головой на бруствере. Лепиков подошел к нему, опустился на колено и заглянул в лицо. В темноте оно казалось серым, как земля, на которой лежала голова Грицко. Грудь его под накинутым бешметом была неподвижна, в горле что-то клокотало негромко.

— Меня, старого хрена, минуло, — с неподдельной горечью сказал Никита Иванович, — а его — нет. Ему только жить да жить…

Ночью с севера подошел взвод наших автоматчиков. Вместе с ним пришел инструктор политотдела капитан Рыженко, маленький, подвижный человек с на редкость басовитым, не по росту, голосом. Лепиков провел его к Шутову.

— Здравствуй, Шутов, — пробасил Рыженко, — меня к вам начальник политотдела послал. Пойди, говорит, зачитай им приказ.

— А что, есть приказ? — спросил Лепиков.

— Есть, о городе Д., его наши в 20.00 очистили. Полковник сказал, что твоя сотня, Шутов, сыграла решающую роль в бою за город. От генерала тебе личная благодарность и к награде представляют.

— Служу Советскому Союзу, — негромко сказал Шутов.

— Начальник свой экземпляр приказа мне отдал, в типографии-то его только к утру отпечатают, а он говорит: «Они должны раньше знать».

— Лепиков, собери людей сюда, только охранение оставь, — распорядился Шутов, — капитан приказ читать будет.

Вскоре вокруг окопчика, в котором лежал командир сотни, собрались все, кого можно было собрать.

— Поднимите меня наверх, — сказал Шутов.

Его вынесли из окопа, и пластуны тесно обступили раненого командира. Не сговариваясь, они взялись за носилки со всех сторон и подняли их так, что лицо Шутова было на уровне их лиц, и он смог посмотреть в глаза своим пластунам.

Стояла глубокая, необычная тишина, над головами бойцов раскинулось громадное черное небо с голубоватыми теплыми звездами.

— Читайте, капитан, — сказал Шутов.

Рыженко засветил карманный фонарик, тусклое желтое пятно легло на бумагу. Читал он негромко, но голос его разносился далеко, и даже казаки, оставшиеся в окопах за насыпью, слышали торжественные слова благодарственного приказа. Капитан прочитал вводную часть, потом остановился и сказал:

— Ну, тут идут фамилии командующих, а наш генерал ниже… — и стал искать фамилию командира дивизии.

— Ничего не надо пропускать, — строго сказал Шутов. — Читайте весь приказ, целиком. И, пожалуйста, сначала.

— Хорошо, — сказал капитан. И стал читать приказ сначала и прочел его целиком, не пропуская ни одной фамилии, ни одного звания.

Когда приказ был дочитан до конца, Шутов сказал казакам:

— Салют!

Они подняли автоматы и дали залп в воздух. У двоих диски были заряжены трассирующими пулями, и в черном небе протянулись две цветные ниточки: скрестились и погасли, словно растаяли.

— Опустите, — приказал капитан.

Казаки бережно опустили его на землю, он закрыл глаза, будто уснул. Пластуны молча стояли вокруг…

— И о Грицко в приказе слова есть, — негромко сказал Рудый, тронув за руку стоявшего рядом Лепикова: — Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость Родины!

— И о Грицко, — подтвердил старшина. И, вздохнув, добавил: — Хороший был хлопец.

Пластуны разошлись по своим местам. На востоке медленно меркли звезды, светлело небо: занималась заря.