Рассказы о советских флотоводцах

Нам надлежит стараться уничтожить вражескую авиацию на ее аэродромах ударами с воздуха и действовать подводными лодками у Варангер-фиорда, не позволяя противнику подвозить подкрепления... В общем, теперь можно сделать вывод: хорошо, что неожиданность, которую мы ждали, не захватила нас врасплох».

Полный вперед!

Быстроходный катер командующего стоял у пирса в полной готовности, и едва Головко, Николаев и Торик с командирами походного штаба ступили на палубу, как взревели моторы.

Порывистый ветер метался по палубе, и почти все спустились вниз, в салон. Головко остался на палубе один. Он плотнее надел фуражку, поднял воротник кожаного пальто и стоял, не замечая ни ветра, ни угрюмых сопок, мимо которых мчался катер. Вспомнил, как в этот день утром член Военного совета, пристально посмотрев на него, сказал: «О, да вы уже стали седеть, Арсений Григорьевич. Рано, рано...» Головко не доверял рассказам, будто люди седеют за одну ночь. Но выходило, что это похоже на правду.

Он перебирал в памяти события минувших дней, начиная с самых первых дней войны. Взять хотя бы историю со 155 транспортами, рыболовными траулерами, мотоботами, собравшимися, как на грех, в Кольском заливе. Они оказались там, где больше всего опасность налетов гитлеровской авиации. Что делать? Оставить торговые суда — значит обречь их на верную гибель. Выводить их без охранения — принять на себя ответственность за все, что может случиться с ними на переходе. Решали часы, минуты. Нужно было действовать. Действовать на свой страх и риск. Головко решил отправить суда по одному, по два с большими интервалами. Они пойдут, прижимаясь к берегу, безо всякого охранения. А как отвлечь внимание противника? Осенила мысль: поднять в воздух всю авиацию, бомбить вражеские аэродромы. Истребители завяжут воздушные бои. И за это время перегнать суда торгового флота в Белое море. Вроде и неплохой план. Но Головко беспокоило другое: самолетов мало, потерять их — значит оставить Северный флот совсем не защищенным с воздуха. Опять мучительные думы и размышления. И окончательное решение — приказ, подписанный уверенной рукой.

В это время в кабинет вошел контр-адмирал С. Г. Кучеров. Он положил на стол папку с телеграммами и донесениями. Арсений Григорьевич бегло просмотрел бумаги и, отложив папку в сторону, сказал:

— Это потом, успеется. Сейчас давайте займемся другим. Сегодня в ночь из Кольского залива должна уйти, по крайней мере, треть судов. Вам поручаю проверить подготовку. Берите катер и отправляйтесь туда немедленно, — и, посмотрев на часы, продолжал: — В вашем распоряжении максимум три часа. За это время надо дойти туда, собрать капитанов, поговорить с ними, проверить, в каком состоянии суда. Словом, дел уйма...

И уже на прощание, крепко пожимая руку начальнику штаба, Головко добавил:

— Надеюсь на вас, как на самого себя. Жду сообщений.

Едва они успели расстаться, как появился командующий Военно-Воздушными Силами Северного флота Александр Алексеевич Кузнецов. Прежде всего Арсений Григорьевич поинтересовался, сколько самолетов находится в строю и сколько может подняться в воздух. Командующий ВВС назвал цифру. Примерно так получалось и по подсчетам Головко. Он вел свою бухгалтерию сбитых вражеских самолетов и наших боевых потерь.

— Маловато, черт возьми, — с досадой произнес Головко. — Единственная надежда на летчиков. Они должны спасать положение.

Кузнецов достал из планшета карту, развернул ее и продолжал:

— Главный удар бомбардировщиков намечается по аэродрому в Луостари. Вспомогательные — по этим двум небольшим аэродромам.

Головко с недоумением посмотрел на него:

— Вы сами говорили мне, что у вас мало самолетов. Стоит ли распылять силы? Может быть, лучше нанести концентрированный удар сперва только по Луостари, но основательно?

Генерал раздумывал, прислушиваясь к словам комфлотом.

— Учтите, я не настаиваю. Вы командующий, и ваше право — принимать решение. Мой голос совещательный, не больше, — тактично заметил Головко.

Быстро обо всем договорились, и Кузнецов, собрав карты, вышел из кабинета.

Вскоре начальник штаба Кучеров докладывал по телефону:

— Все приказания выполнены. Через час первые десять судов выходят в море.

Так и пошли корабли по одному, по два без охранения. Морские истребители вылетали наперехват вражеских воздушных разведчиков, пунктуально, в одно и то же время совершавших облет прибрежной полосы. Бомбардировщики бомбили крупный аэродром противника в Луостари. Главные его силы в воздухе были скованы, поглощены отражением ударов с воздуха.

Трое суток длилась эта операция, и все это время Головко работал на флагманском командном пункте (ФКП) в гранитной скале, нависшей над бухтой, в своей малюсенькой каюте, где помещались письменный стол, сейф, этажерка с телефонами и за шторой солдатская железная койка.

Он не смыкал глаз и только пил крепкий чай стакан за стаканом.

За трое суток весь торговый и рыболовный флот перебазировался в Белое море и верно служил на протяжении всей войны.

Сейчас, глядя за корму на клубы тяжелой, как свинец, воды, взбудораженной винтами, выбрасывающей прозрачно-белые облака пены, Головко думал о том, что предстоит в ближайшие часы.

Холодное море хмурилось, окутывалось дымкой, ветер свистел и рвал короткий узенький вымпел. На душе было так же мрачно, как и на море. Уже который день Мурманск захлебывается в пламени и дыму.

29 июня началось наступление гитлеровцев с целью осуществить блицкриг и здесь, в Заполярье. Острие своих ударов они направляли на Мурманск, Полярный, полуострова Рыбачий и Средний. Перевес в силах был на их стороне. Еще бы! Вся Европа работает на них: везде побывали, все захватили, всех ограбили. «Герои Нарвика» с эмблемой эдельвейса на рукавах, наступая, были полны уверенности в своих силах, не сомневаясь, что и Мурманск, и Полярный падут к их ногам. Создалось критическое, больше того — смертельно опасное положение. Мало сил, не хватает оружия, и нет опыта борьбы с таким врагом. На помощь рассчитывать не приходится: и на других фронтах положение трудное.

И тогда Головко стало ясно, что Северный флот должен бросить моряков на сухопутье. Непрерывно поддерживая связь с сухопутным командованием и видя, что с каждым часом положение становится все более угрожающим, он вызвал к себе Николаева и Торика и коротко сказал:

— Есть только одно решение: создать из моряков добровольческие отряды и послать их на сухопутье. Всем политработникам немедленно отправиться на корабли и в части, объяснить положение и бросить клич, как бывало в годы гражданской войны.

Этот разговор происходил рано утром, а в полдень во всех соединениях шли митинги, слышались бурные, страстные речи и заверения в том, что моряки жизни своей не пожалеют, чтобы разгромить врага. Благородная идея защиты Родины в самые ее трагические дни подняла волну патриотических чувств.

Генерал-майор Торик, проводивший митинг в бригаде подводных лодок, сказал:

— Кто готов пойти на фронт — прошу поднять руки, И в ответ все подняли руки. Бригада целиком изъявила готовность идти в бой. Начальник политуправления, озадаченный этим обстоятельством, звонит Головко, докладывает, спрашивает, как быть, и слышит в ответ:

— Это хорошо, но кто будет воевать на море? Вы вместе с командованием бригады решите, кого можно отпустить без большого ущерба для дела, и к вечеру представьте мне список.

Так к исходу дня тысячи моряков-добровольцев со всего флота стали сухопутными бойцами...

Только что закончился Военный совет. За длинным столом, кроме хорошо знакомых людей, Головко видел командиров, прибывших с сухопутья. Многое можно было понять, глядя на их осунувшиеся лица, еще больше можно было прочесть в их утомленных глазах.

Во время заседания звонили телефоны. Командующий снимал трубку, и лицо его становилось все более мрачным. Ему докладывали операторы штаба флота, начальник разведотдела. Притом одна новость была горше другой... Все понимали, что если наша оборона будет прорвана, дорога на Мурманск открыта. Головко поднялся и объявил:

— В целях содействия четырнадцатой армии, по согласованию с командармом Фроловым, сегодня в ночь высадим десант в тыл противника. Высадку произведем вот здесь, — он провел указкой в районе Большой Западной Лицы и, посмотрев на часы, добавил: — Времени нет. Начальник штаба остается на месте. Работники оперативного отдела пойдут со мной, членом Военного совета и начальником политуправления.

И вот катер командующего с каждой минутой приближается к полоске земли, где людям предстоит первое испытание. Сможет ли морской десантный отряд незаметно высадиться и продержаться в тылу врага, пока фронт не получит подкрепление? Эта тревожная мысль ни на минуту не оставляла Головко. Он знал, что такое десант, как важно после первой высадки непрерывно наращивать силы, подвозить технику, боеприпасы. А эти бойцы не могут ждать помощи. Они могут рассчитывать только на себя...

Катер подошел к скалистому берегу, куда еще раньше пришли «морские охотники», чтобы принять десант.

Сквозь шум морского прибоя слышались приглушенные голоса.

Головко с пирса направился в одну из немногих уцелевших рыбацких лачуг, где его ждали командиры кораблей и десантного отряда.

— Эту высадку, — объявил командующий, — мы проводим экспромтом. Немцы привыкли к штампам. Они считают, что десантной операции обязательно предшествует артподготовка, и это уже сигнал к тому, что начинается наступление. А мы рассчитываем на внезапность, и уже после высадки пехоты корабли будут поддерживать наступающих своим огнем. В двадцать три ноль-ноль начинается посадка десанта. Ровно в ноль-ноль корабли отходят от берега. Все понятно?

— Понятно, товарищ командующий!

Люди расходились без суеты. Скоро изба опустела. Вслед за командирами вышли Головко, Николаев, Торик и направились к пирсу.

Цепочкой поднимались на палубу бойцы, грузились пушки, пулеметы, ящики с боеприпасами. Командующий стоял, глядя на проходивших мимо него десантников, а в голове роились тревожные мысли: «А что, если у противника сильная береговая оборона и наши не успеют зацепиться за берег?» Опыт Испании успокаивал. Там педантизм немцев доходил до смешного. Видя республиканцев, наступающих без прикрытия танков и авиации, они своим глазам не верили. Это не по уставу. Шаблон у них господствовал во всем. «А мы попробуем отступить от шаблона. Посмотрим, что получится...»

У Головко были все основания для беспокойства. Гитлеровские генералы заверили свой генеральный штаб и самого фюрера в том, что падение Мурманска — дело ближайших дней.

В штабах армии «Норвегия», горнострелкового корпуса, в фашистских дивизиях теперь вносились последние коррективы в план наступательной операции, рассчитанной на выход к Кольскому заливу и захват жизненно важных центров. Тем более нужно отвлечь часть сил и устроить так, чтобы они «завязли» и провалились со своим наступлением.

...Стрелка часов приближалась к полуночи. На пирсе стихал шум голосов, большинство десантников уже разместились на палубах боевых кораблей. Головко и Николаев поднялись на один из кораблей. Торик отправился на другой. Послышались обычные команды: «Смирно!», «Вольно!» Команды подавал неожиданно объявившийся перед ними маленький ловкий паренек с широким скуластым лицом, в телогрейке, брюках, заправленных в сапоги, и вооруженный до зубов. На плече винтовка, на поясе гранаты и финский нож. Вытянувшись перед адмиралами, он отчеканил:

— Старший сержант Кисляков!

— Я вижу, к бою готовы, — сказал Головко.

— Так точно, готовы, товарищ командующий флотом!

— Откуда вы знаете, что я командующий?

— Служу здесь пятый год, все начальство в лицо знаю.

— Ну, раз знаете, собирайте людей, поговорить надо.

Через несколько минут бойцы заполнили кубрик. Головко и Николаев с трудом туда втиснулись. Говорили с бойцами просто, по-дружески, как с сыновьями. Рассказывали о тяжелом положении под Мурманском. Вся надежда на десант, который, внезапно высадившись с кораблей, ударит гитлеровцам в спину. Бойцы слушали, затаившись.

После беседы Головко подозвал к себе сержанта Кислякова и поинтересовался, откуда он. Тот лихо доложил, что родом он из Коми АССР, плавал по Печоре кочегаром на пассажирском судне и потому был призван на военный флот.

— Комсомолец? — осведомился командующий. И услышал:

— Так точно!

— Надеюсь, не видать фашистам Мурманска? Так, моряки?

— Так точно! — хором ответили молодые голоса.

И, протянув на прощание руку командиру десантного отряда, Головко сказал:

— От вас многое будет зависеть.

— Понимаю.

— Хотя и на суше драться будете, а желаю по-морскому — счастливого плавания!

Двадцать четыре ноль-ноль. Тяжело дышат моторы. Отданы швартовы. Корабли уходят в неизвестность.

Осиротел и казался теперь совсем диким этот скалистый берег. Можно возвращаться на КП.

* * *

Они высадились на берег и заняли господствующую высоту, откуда просматривался большой участок местности. Цель достигнута: внезапное появление десанта огорошило врага. «Держаться любой ценой!» — приказал командир, а сам поспешил дальше — проверять боевые порядки. И скоро у подножия сопки замельтешили темные фигуры. Мина разорвалась на высоте, еще и еще. А фигурки уже карабкались вверх, маскируясь за камнями. «Огонь!» — скомандовал Кисляков. Гитлеровцы, преодолев половину расстояния, повернули обратно. Наступило затишье.

За первой — новая атака. Тактика у Кислякова нехитрая: подпустить ближе и тогда открывать огонь. «Если патроны кончатся, гранатами, когда скомандую!» Таким способом отбили и вторую атаку. И тут обнаружилось: патронов всего ничего и считанные гранаты. На свой страх и риск он принял решение: остаться с двумя бойцами, остальным вернуться обратно. На сопке остались трое с пулеметом, пятью дисками к нему, шестью гранатами и несколькими десятками патронов. В таком составе они отбили третью атаку. Вот кончились патроны и у его друзей. Василий и им приказал ползти вниз. Остался один. Втащил пулемет на самую вершину и, притаившись, ждал решительного момента. Обзор прекрасный. Хорошо видны фигуры гитлеровцев, подползающих к нему с трех сторон. Кисляков нажал на гашетку, выпустил все пять дисков. Не помогло. Пустил в ход гранаты. И тут подоспели бойцы. Так высота осталась непокоренной... На пирсе снова произошла встреча Кислякова с командующим. Он обнял Васю и сказал:

— Вы первым на Северном флоте представлены к званию Героя Советского Союза.

«Свое дело мы сделали... — заключает адмирал Головко. — В столь неблагоприятных условиях мы не только выстояли, не только задержали противника на месте, контратаковали его и вынудили окопаться, но и смогли нацелить соответствующие силы флота на решение той специальной задачи, которая с каждым месяцем войны приобретала все более и более первостепенное значение».

Союзники

К командующему Северным флотом прибыл с визитом английский контр-адмирал Вайан. Он вошел, высокий, худой, розовощекий, представился, уселся возле окна и закинул ногу на ногу.

— Весь мир склоняет голову перед мужеством вашего народа. И я счастлив сообщить вам о своем прибытии сюда с почетной миссией — установить с вами непосредственный контакт.

Головко кивнул.

Британский контр-адмирал, прищурив глаза, внимательно рассматривал своего русского коллегу и, должно быть заметив на его висках седину, неожиданно спросил:

— Скажите, господин адмирал, каким кораблем вы командовали в русско-японскую войну?

Головко улыбнулся:

— Меня тогда и на свете не было.

— Неужели? — с искренним удивлением отозвался англичанин. — А я думал, вы старый русский моряк царского флота.

Затем, без видимой связи с предыдущим, контр-адмирал Вайан рассказал о ночных налетах на Лондон, о трудностях и лишениях, которые приходится претерпевать англичанам, спросил, где будет располагаться английская миссия, какие намечаются развлечения для англичан, кто будет поставлять свежие овощи, откроют ли для английских матросов специальный дом терпимости.

— Вот видите, — сказал Вайан кокетливо, — чем я вынужден интересоваться в свои шестьдесят лет.

Головко мельком взглянул на гостя.

— Вы выглядите моложе. Но я хочу ответить на ваши вопросы по порядку. Мы предоставим вам хорошее помещение. Лучшее из тех, что у нас имеется. Двери наших клубов, кинотеатров для вас всегда открыты. Насчет свежих овощей у нас трудновато. Едим сушеную картошку...

— Это непитательно, — заметил британский гость.

— Да, вероятно, — согласился Головко и, подумав, добавил: — У нас в подсобном хозяйстве есть парники. Я, правда, не знаю, в каком они состоянии. Ну ничего, постараемся обеспечить вас свежими овощами. Что же касается домов терпимости, должен вас огорчить, — их в нашей стране нет и не будет.

На лице гостя появилось недоумение. Головко перевел разговор на другую тему.

— А помощь ваша сейчас придется очень кстати. Прежде всего нужно ударить по базам немцев в Петсамо и Киркенеее.

Англичанин привстал, подошел к карте и, вынув из кармана крошечный циркуль, прикинул расстояние.

— Я передам вашу просьбу первому лорду британского адмиралтейства.

— Имейте в виду, — продолжал Головко, — зенитная оборона там очень сильная. Кроме того, у немцев много истребительной авиации. За несколько минут они могут поднять в воздух больше ста самолетов.

— Вы еще не знаете, сколько может оказаться в воздухе английских самолетов, — грубо, с ехидством заметил Вайан.

— Не поймите меня превратно, — сказал Головко. — Мы хорошо знаем, что британский воздушный флот не уступает немецкому. Я считал своим долгом вас предупредить.

Противовоздушная оборона поставлена у немцев основательно.

— Благодарю. Это, конечно, важные сведения. Но наши парни пробьются...

Вскоре после этого разговора члены миссии осмотрели аэродромы, познакомились с условиями летной работы на Севере и улетели в Лондон.

Через месяц командующему доложили:

— Над Петсамо и Киркенесом идут воздушные бои.

Головко точно не знал, но догадывался, что это английские самолеты поднялись с авианосца и бомбят вражеские порты.

Береговые посты с полуострова Рыбачьего доносили о крупном воздушном сражении, развернувшемся над морем. Головко вызвал командира охраны водного района и приказал выслать в район воздушного боя катера — искать британских летчиков, которые могут быть сбиты, выбросились на парашютах и теперь плавают в море.

День прошел в бесплодных поисках. Был получен приказ возвращаться на базу. Когда шли на траверзе полуострова Рыбачьего, сигнальщик в вечерних сумерках едва различил среди волн темную точку. Катера сделали поворот. Да, сигнальщик не ошибся. В бинокль было видно, что волны подбрасывают резиновую лодчонку. В ней стоял рослый человек с непокрытой головой, размахивал руками, что-то кричал.

Головной катер приблизился, застопорил ход. Бросили конец. Рослый парень поймал его, закрепил, и шлюпку подтянули к катеру. В шлюпке был еще один человек. Он лежал с посиневшим лицом и закрытыми глазами, сжимая правой рукой запястье левой.

Оба они были в кожаных комбинезонах на меху, в высоких, до колен, ботинках. Эту форму английских летчиков уже знали на Северном флоте.

Рослый парень с трудом забрался на борт катера.

— Рашенс... Рашенс... — повторял он, обнимая матросов, улыбаясь, что-то объясняя.

Его товарища матросы подняли из шлюпки, на руках втащили в кубрик. Летчик был слаб, говорить не мог. Вены на левой руке у него оказались перерезанными. Вот почему он сжимал свою руку! Ему сделали перевязку. Рослый объяснил знаками, что его товарищ перерезал вену сам перочинным ножом, боясь попасть в лапы бошей.

Летчиков переодели в сухое, дали им по стопке спирта, укрыли теплыми одеялами. К ночи доставили в Полярный, сдали в госпиталь. А на утро Головко вместе с переводчиком пришел их проведать. Он зашел в светлую палату, поздоровался с летчиками, спросил, как они себя чувствуют.

— О'кэй! — отвечали англичане.

— Что же с вами произошло? — спросил Головко.

Обрадованные тем, что с ними говорят на родном языке, англичане, перебивая друг друга, рассказывали о своих бедствиях. Они поднялись с авианосца, чтобы бомбить Петсамо, но на пути их перехватили немецкие истребители, вклинились, разбили строй, а затем атаковали поодиночке.

Стрелок-радист — этот рослый вихрастый парень — отстреливался, как мог. Но самолет загорелся, и командир экипажа приказал покинуть машину. Они двое сумели выпрыгнуть и повисли на парашютах. Никто не знает, что стало со штурманом и еще одним членом экипажа.

Командир и его стрелок опустились в море. Резиновая спасательная лодка наполнилась воздухом, и они много часов болтались на волнах, а когда вдали появились катера, командир экипажа почему-то решил, что это немцы, схватил нож и вскрыл себе вену.

Катера приближались. «Это русские», — сообщил стрелок-радист, рассмотрев вдали на мачтах бело-голубые флаги. Тогда командир экипажа перехватил пальцами вену и сжимал ее до тех пор, пока не очутился на катере.

— Долго буду помнить этот проклятый полет, — с досадой проговорил он. — Никто не подумал познакомить нас с организацией немецкой обороны. Мы летели вслепую и были для немцев дешевой находкой...

Это сущая правда! Тридцать четыре английских самолета в тот день не вернулись на авианосец. Британское командование задумало нанести сокрушительный удар по двум крупнейшим гитлеровским базам на Севере, а удалось слишком дорогой ценой повредить лишь четыре немецких судна...

Британские летчики поправлялись. Они выразили желание выйти из госпиталя в форме советских моряков. По приказанию командующего, им выдали синие кители, черные брюки, фуражки с крабом. В этой форме они улетели домой и вскоре прислали командующему свою сердечную благодарность,

Командующий принимает решения...

Воссоздавая образ адмирала Головко, я использовал не только исторические документы и воспоминания моряков-североморцев. К счастью, сохранились дневники его военной поры, полные откровения. В них — сухой перечень событий. Хронику боевых действий флота сопровождают своеобразные комментарии, интереснейшие и поучительные рассуждения, глубокий анализ, критическое осмысление всего, что происходило на флоте. Эти записи послужили основой при создании мемуаров А. Г. Головко «Вместе с флотом». И то, что есть в книге, и то, что не вошло в нее, а осталось в семейном архиве, проливает свет на личность автора.

Тетради в твердом переплете, переданные мне сыном адмирала — штурманом капитаном третьего ранга Михаилом Арсеньевичем Головко, лежат передо мной. Я читаю записи — порой немногословные, всего в несколько строк, а чаще всего пространные и обстоятельные. И они возвращают меня в атмосферу той давней поры. За каждой строкой я точно слышу знакомый живой голос...

«Надо снова продумать, — записывает Головко, — всю боевую работу наших лодок. Надо осмотреться, возможно, многое упускаем, что немцы предприняли какие-то меры ПЛО (противолодочной обороны), которые мы не установили, — это ясно. Надо разгадать, какие именно. Боюсь, что тут мины. Глубины позволяют ставить мины вдоль всего побережья. В некоторых местах мины нужны специальные — глубоководные, но все же постановка возможна. Если ориентироваться на мины, то вдоль всего норвежского побережья нельзя плавать. Проще говоря, тогда надо отказаться от боевых действий. Это невозможно. Ведь немцы-то плавают. Стало быть, и нам нужно продумать свои действия, просмотреть, изучить пути, по которым ходят корабли противника. И ходить теми же самыми путями».

Вывод на дальнейшее: особое внимание разведке! В первую очередь воздушной. Надо знать все, что происходит на театре, предвидеть «намерения противника, учитывать его тактику и опережать его действия».

В первой части дневников автору их не раз приходится с горечью признаваться: «Увы, нам еще не хватает оперативности мышления в новых условиях и умения анализировать уже известные факты, сопоставлять их с возможными намерениями противника на театре».

Эта мысль подтверждается примерами. В районе Сюльте-фиорда наши миноносцы ночью буквально натолкнулись на германский конвой. На шедшем во главе конвоя корабле противника приняли советские корабли за свои и стали подавать опознавательные сигналы. В свою очередь с лидера «Баку» тоже сперва отвечали сигналами, а затем сблизились, послали торпедный залп и открыли огонь по транспорту. Судя по вспышкам огня на борту транспорта и миноносца, можно было предположить, что оба корабля получили крупные повреждения. Но тут открыли огонь вражеские береговые батареи, и нашим кораблям пришлось отойти мористее.

Головко, выслушав доклад, сделал вывод, что элемент внезапности, такой важный на войне, в данном случае был достигнут, но возможности не использованы до конца, требовалось поставить дымовые завесы и повторить атаку. Тогда наверняка удалось бы потопить оба корабля.

«Нужны серьезные мероприятия, чтобы сделать положение коммуникаций более устойчивым», — заключает Головко. Надо полагать, что эта мысль больше всего занимала его. Когда положение на сухопутном фронте стабилизировалось, гитлеровцы выдохлись в своем наступательном порыве и перешли к обороне, решив, что теперь борьба в основном должна развернуться на море. Не случайно на север Норвегии было переброшено боевое ядро немецкого флота — новейший линейный корабль «Тирпиц», тяжелые крейсеры «Адмирал Шеер», «Лютцов» и «Адмирал Хиппер», легкий крейсер «Кельн» да плюс к тому большая группа подводных лодок, эскадренных миноносцев, сторожевиков и кораблей сопровождения. И все ради того, чтобы нарушать коммуникации, нападать на союзные конвои, направлявшиеся в Советский Союз, топить транспорты и военные корабли.

Мысль командующего флотом начинает работать в одном направлении: что можно противопоставить врагу?

Главное решение: наступать безостановочно. «Использовать все наличные силы и средства, чтобы действиями, опережающими намерения немецко-фашистского командования, сорвать доставку резервов и снабжения для лапландской группировки. Пусть гитлеровцы забудут и мечтать о наступлении».

И тут разрабатывается план в первую очередь использовать подводные силы. Головко решает в ближайшие районы — Варангер-фиорда и Тана-фиорда — посылать малые лодки, прозванные «малютками»; к границам Баренцева и Норвежского морей — лодки среднего типа, так называемые «щуки»; большие океанские лодки — подводные крейсеры «катюши» — пойдут на дальние позиции. Не ждать, пока корабли противника будут разбойничать на наших коммуникациях, а перехватывать их, искать в бухтах и фиордах, даже попробовать прорываться в закрытые гавани и топить их прямо у причала.

И вот решения Головко приводятся в действие.

После предварительной разведки начинается необычный рейд: «Малютка-172» под командованием И. И. Фи-сановича при участии И. А. Колышкина в качестве обеспечивающего незаметно подкрадывается к Петсамскому заливу, прорывается в гавань Лиинахамари, атакует транспорт, стоящий под разгрузкой. Неудачно. Но по выходе из залива, встретив другое судно, топит его.

Дерзкий замысел и хитрость Головко оправдались. Секрет открыт, пружина однажды сработала, и больше не повторится, решают гитлеровцы, верные своим догмам. «Очень даже возможно», — мысленно отвечает им Головко и спустя короткое время в ту же самую гавань посылает «Малютку-171» под командованием В. Г.Старикова. Она топит транспорт. На обратном пути лодка попадает в противолодочную сеть и оказывается в смертельно опасном положении. Спасают спокойствие и находчивость. Вскоре оба командира — Фисанович и Стариков — удостоены звания Героя Советского Союза.

В копилку боевого опыта внес свою лепту и Магомед Гаджиев, горец из Дагестана, «человек без страха и усталости», как называл его Головко. Придя из первого похода, он доложил командующему:

— По моему убеждению, топить вражеские суда можно не только торпедами, но и с помощью артиллерии, которую надо пускать в ход.

Головко ухватился за эту мысль:

— Да, крейсерские лодки имеют сильное вооружение и вполне могут, когда возникнет в этом необходимость, всплыть и открыть огонь. Для других лодок такая тактика не подходит. А для «катюш» в самый раз...

И вскоре капитан третьего ранга В. П. Уткин попал в ситуацию, при которой не представилось возможным использовать торпеды. Тогда он всплыл и артиллерийским огнем уничтожил вражеский транспорт.

А уж Гаджиев мастерски пользовался этим приемом. И особенно запомнилось всем, как после потопления крупного транспорта корабли охранения засекли лодку и пытались потопить ее глубинными бомбами. Положение создалось опасное. Гаджиев всплыл, комендоры открыли прицельный огонь, и расстреляли сторожевые корабли на глазах у подводников. Лишь один катерок ушел...

Не из этих ли необыкновенно смелых действий родилось меткое определение Гаджиева, столь понравившееся Головко, что он привел его в своей книге: «Командир-подводник должен быть самым невозмутимым из самых хладнокровных моряков, должен иметь пылкое воображение романиста и ясный здравый смысл, присущий действиям делового человека, должен обладать выдержкой и терпением завзятого рыболова, искусного следопыта, предприимчивого охотника...»?

Не все подводники при входе в родную гавань победными выстрелами давали знать о потоплении вражеских кораблей. Нередко они приходили так, что никто не знал об их возвращении. Это означало: вернулись с пустыми руками. На разборе выяснялось: стреляли одной торпедой и... промахнулись. Для Головко стало ясно: стрельба одной торпедой малоэффективна. И он приказывает стрелять залпом — двумя, тремя, даже четырьмя торпедами, выпуская их с небольшими интервалами...

Командир Щ-403 капитан-лейтенант С. И. Коваленко применил этот метод. Лодка незаметно вошла в залив Порсангер-фиорд и затаилась, поджидая вражеские корабли. Наконец появился транспорт-громада с весьма солидным охранением. Атака была выполнена по-новому: торпедный залп — и два корабля пошли на дно.

Головко радовался правильности своих суждений. Примеру Коваленко последовали и другие командиры лодок. На разборе похода командующий предложил наладить учебу на берегу.

— Нельзя ли придумать прибор для тренировочных занятий командиров лодок, чтобы учились стрелять залпом сразу по нескольким целям? — обратился он к командиру бригады подводных лодок Виноградову.

Николай Игнатьевич взялся за конструирование прибора, хотя подобным делом заниматься не приходилось. Но он представлял, что это будет за прибор, и сделал необходимые чертежи. Прибор изготовили и установили в кабинете торпедных атак, и командиры между походами осваивали новейшие методы борьбы на море. Сначала в кабинете, потом в бою.

И вот результат: за первый год войны на Северном флоте потоплено 135 вражеских кораблей общим водоизмещением 583 400 тонн. Довольно красноречивый итог.

Не нужно спрашивать, какой ценой это далось. Тут и тяжелый, опасный труд моряков, и бессонные ночи командующего, его штаба, офицеров оперативного отдела во главе с капитаном первого ранга Александром Михайловичем Румянцевым и его заместителем Георгием Семеновичем Ивановым. Тут и смелые решения, которые приходилось принимать быстро, в зависимости от обстановки.

Анализ боевых действий на море приводит Головко к таким выводам: «В то время как наши надводные корабли, те же эскадренные миноносцы и те же «морские охотники», имели несомненный конкретный успех в боевых действиях с первых же дней войны, с подводными лодками получилось иначе. К ним успех пришел далеко не сразу, несмотря на решительность и отвагу командиров и экипажей. Этих качеств было еще недостаточно, чтобы отдельные удачи сменились постоянным успехом. Решали опыт, доскональная изученность театра и приемов противника, знание препятствий, и природных, и специально подготовленных гитлеровцами на том или ином участке, искусство поиска, мастерство при выборе момента и направления торпедной атаки плюс спокойная воинская дерзость, ошеломляющая врага».

Навстречу «Тирпицу»

В один из июньских дней 1942 года Головко предупредил адъютанта, что никого принимать не будет. Пусть по всем делам обращаются в отделы, а он вместе со штабными командирами крайне занят. Это можно было понять по его озабоченному лицу и тому внутреннему напряжению, которое всегда передается окружающим.

Перед глазами лежала карта. Глядя на нее, он пытался разгадать чужой замысел. Конвой, состоящий более чем из тридцати транспортов, самый большой из тех, что посылали к нам союзники во время войны, вышел из исландского порта Хваль-фиорд в Мурманск и Архангельск. Транспорты пойдут в надежном охранении эскадренных миноносцев, фрегатов, корветов. А кроме того, учитывая большую ценность грузов, их сопровождают две группы крупных кораблей оперативного прикрытия: линкор «Дюк оф Йорк», «Вашингтон», крейсеры «Лондон», «Норфолк», «Вичита», «Тускалуза», «Кумберленд», «Нигерия», девять миноносцев...

К мощной артиллерии кораблей, крупнокалиберным пулеметам и чутким радиолокаторам, способным обнаружить вражеские самолеты и подводные лодки, следует добавить десятки истребителей; они готовы будут на первому сигналу подняться с палубы одного из самых совершенных английских авианосцев — «Викториес».

Казалось, не было оснований волноваться. Тем более что глава британской военно-морской миссии на Севере контр-адмирал Беван заверял:

— Операция полностью обеспечена, господин адмирал. Мы воюем не первый год и кое-чему научились. Для нас проводка транспортов — самое обычное дело.

— Не спорю, — ответил Головко. — Но меня удивляет, почему британское адмиралтейство выбрало столь неудачный маршрут. Почему на карте проложен курс на острова Ян-Майен, Медвежий и дальше, в горло Белого моря? Ведь несколько прошлых конвоев шли тем же самым курсом. Противник изучил эту трассу и крепко ее оседлал. У него там подводные лодки и даже плавучие базы торпедоносной авиации. Учитывая большой опыт войны, британское адмиралтейство обязано было выбрать другой путь, ввести в заблуждение противника, заставить искать конвой, затрачивать на это время и боевые средства.

— Какое значение имеет маршрут, если наши транспорты пойдут в круговом охранении? — возражал Беван. — У нас сильная противовоздушная оборона. Кроме зениток, вы увидите нечто новое, необычное — аэростаты заграждения и «змеи». Смею вас уверить, вражеские летчики не захотят идти на верную смерть.

— Вы все же передайте мои соображения в адмиралтейство, — попросил командующий Северным флотом.

— Я это сделаю непременно, — обещал Беван.

Головко предвидел, что этот разговор вряд ли что изменит, — путь конвоя останется прежним. И все-таки считал нужным высказать свое мнение. Его удивляло одно: знают же союзники, что у норвежских берегов, в районе Тронхейма и Нарвика, укрываются линкор «Тирпиц», тяжелые крейсеры «Адмирал Шеер» и «Лютцов». Видимо, неспроста гитлеровцы перебросили сюда самую сильную и боеспособную эскадру. Англичане слишком опытные моряки, чтобы не понимать возможных последствий...

Склонясь над картой, Арсений Григорьевич настойчиво распутывал узел хитроумных расчетов, завязанный за тысячи миль отсюда. Стоило поломать голову над этим узелком! Дело ведь не только в престиже британского адмиралтейства. Решалась судьба многих тысяч тонн военных грузов, направляемых в СССР. Это — главное. И потому нужно было немедля действовать.

На карте обозначен путь каравана. Медвежий — остров с высокими крутыми берегами, обрывающимися в море, — служит как бы границей. От него на восток начинается уже операционная зона Северного флота.

Подготовка к встрече конвоя под номером PQ-17 развернулась давно. Корабли Беломорской флотилии усиленно тралили в горле Белого моря, в фарватере Двинского залива и Северной Двины. На аэродромах в боевой готовности стояли десятки самолетов, главным образом истребителей. Как только выйдет конвой, придется непрерывно вести разведку с воздуха и передавать данные в британскую миссию. Но этого мало. Нужно, вопреки всем возможным просчетам британского адмиралтейства, вывести корабли из-под удара. Конечно, хорошо бы блокировать район Тронхейма, где укрывается немецкая эскадра. Только слишком уж много для этого нужно подводных лодок. А не проще ли самим нанести короткий и решительный удар по главным силам противника?

«Тирпиц» — гордость немецкого флота. Вот его бы подстеречь на пути... Подводные лодки должны выйти туда немедленно, вести активный поиск и разведку, держать с нами связь.

Командующий оторвался от карты, встал и прошелся по кабинету. Эх, если бы знать, что думают там, в своем морском штабе, немецкие адмиралы... Собираются ли они атаковать конвой и в какое время? Ведь условия создались для них самые что ни на есть благоприятные. Или все-таки они побоятся рисковать крупными кораблями? «Мы, со своей стороны, — рассуждал Головко, — должны быть готовы. Главное — удар, меткий, безошибочный удар по крупным кораблям, представляющим наибольшую опасность для конвоя».

Но кого туда послать?

Есть такой командир! Знающий, надежный человек, старожил на Северном флоте. Только вот беда: командует он «малютками», а тут нужны корабли дальнего действия.

И снова раздумья. Есть еще подводник из беспризорников, лихой парень, горячий, нетерпеливый. Все скорей, скорей... Нет, такой, пожалуй, не годится. Тут нужны выдержка и трезвый расчет. Пожалуй, Лунин справится лучше других: он уже немало полазил по норвежским шхерам и не раз топил там вражеские корабли. До войны служил штурманом торгового флота, а торговые моряки — люди привычные к долгим плаваниям и воюют хорошо.

И вот Николай Лунин, командир крейсерской подводной лодки К-21, в кабинете командующего.

Встреча самая дружелюбная.

— Вы не забыли свой прорыв в бухту? — улыбаясь, спрашивает командующий. — Кажется, это было наше первое знакомство?

— Так точно! — отвечает Лунин, сразу ощутив неловкость.

И как не смутиться, вспоминая не очень давнюю, изрядно нашумевшую историю, которая кончилась тем, что буквально в один день и час Лунин получил от командующего устно строгий нагоняй и благодарность в приказе по флоту.

Было это до войны. Проводились большие учения флота. Молодому командиру-подводнику Лунину поставили, прямо скажем, нелегкую задачу: точно в определенный час прорваться незаметно через узкость и извилистость в маленькую бухточку и атаковать там условного противника. Никаких кораблей, кроме плавбазы подводников «Умба», там не было. Но зато охранение выставили такое, точно началась настоящая война. На дальних и ближних подступах несли дозорную службу катера-«охотники». У входа в бухту денно и нощно наблюдатели не отрывали глаз от биноклей.

И все же Лунин прошел. Прошел так, что его никто не заметил. Но, оказавшись в бухте, он задержался там, не успел выйти обратно и всплыть в том месте, где было приказано. Всю ночь лодка пролежала на грунте.

А на берегу в это время поднялась тревога. Особенно волновался Головко. По всему флоту было оповещение: пропала подводная лодка, — возможно, потерпела бедствие...

И вдруг к утру лодка обнаружилась.

Лунина немедленно вызвали к командующему. Он докладывал, а из головы не выходила мысль: «Ну, не бывать мне больше командиром корабля». Командующий разгневался. Еще никто не видел его в таком запале. Но, слушая Лунина, он в душе восхищался искусством молодого подводника: лицо его постепенно смягчалось, жесткость уступала место горячей заинтересованности. К концу разговора у него было уже совсем другое настроение. И все же комфлотом строго сказал:

— За невыполнение графика учений объявляю вам выговор, — и тут же, улыбнувшись, добавил: — А за прорыв в гавань — благодарность в приказе по флоту.

Сейчас Головко знакомил Лунина со своим планом, со своими мыслями и предположениями:

— Только не думайте, что с «Тирпицем» можно расправиться так просто, — предупредил Головко. — Помните, англичане в Атлантике всадили в «Бисмарк» девять торпед, и то он держался на плаву. Пришлось добивать из орудий главного калибра. Но если удастся заставить «Тнрпиц» отказаться от нападения на конвой, вы уже сделаете огромное дело.

Развернув карту, Головко показал на маленький кружочек, обведенный синим карандашом.

— Вот здесь, мне кажется, самая наилучшая позиция, Ваш поход займет не меньше двух недель.

Лунин оживился:

— Хоть два месяца, лишь бы дело сделать, товарищ командующий.

Когда деловой разговор был закончен, Головко подошел к Лунину:

— Вы, я думаю, сумеете насолить «Тирпицу». А придете с победой — зажарим таких поросят, какие никому не снились...

* * *

Конвой еще не вступил в операционную зону Северного флота, а в Полярный потоком шли тревожные радиограммы. По совершенно непонятной тогда причине корабли прикрытия повернули обратно в Англию, а беззащитные транспорты подвергаются непрерывным ударам немецких торпедоносцев. Многие транспорты уже на дне. Уцелевшим британское командование приказало рассеяться. И они идут поодиночке куда глаза глядят, спасаясь от опасности. Почему британская эскадра повернула обратно? На этот вопрос трудно ответить, и не было времени на догадки. Требовались срочные меры для спасения уцелевших судов. И эти меры выработало командование Северным флотом: все корабли, авиация, подводные лодки, находившиеся в море, были брошены на помощь транспортам.

Но впереди маячила еще большая угроза: наперехват конвою спешила эскадра врага — «Тирпиц», «Адмирал Шеер» в сопровождении миноносцев. Вот тут-то Лунин и получил радиограмму Головко: идти навстречу эскадре, решительно ее атаковать!

...Он стоял на мостике в своем темно-зеленом костюме на меху и старенькой черной кожаной ушанке, которую моряки называли «шапкой-счастливкой».

Несмотря на опасность, лодка большую часть времени находилась в надводном положении. И хотя в небе часто появлялись самолеты противника, другого выхода не было. Под водой быстро расходуется электроэнергия, иссякают запасы воздуха, и может случиться, что в нужный момент ни того ни другого не окажется.

Атаковать линкор «Тирпиц»! Эта мысль завладела на лодке всеми. Чуткий слух командира улавливает донесения акустика, корабль совершает маневр за маневром, прорываясь внутрь эскадры. В окулярах перископа замечен вражеский эскадренный миноносец, за ним второй, а там дальше, за миноносцами, верхушки мачт больших кораблей. Они идут строем при внушительном эскорте, Лунин, хорошо изучивший их по фотографиям и рисункам, узнает головной корабль — крейсер «Адмирал Шеер», а вслед за ним еще более внушительную крепость — линкор «Тирпиц». Вот он идет, широко рассекая воду, а рядом с ним вьются большие и малые корабли охранения. Целая армада надвигается на подводную лодку.

Все готово для атаки. Только бы не обнаружили! Только бы не засекли! Подводный корабль занял удобную позицию, сейчас он атакует, но... Эскадра неожиданно делает поворот влево, и опять следуют команды, опять нужно маневрировать, прежде чем выйти в атаку. Неотвязно сверлит сознание мысль, что там, наверху, чутко и настороженно прослушивают лодку. Там ее ищут самолеты, за ней охотятся быстроходные катера. Небольшая ошибка или даже чистая случайность — и подводников забросают глубинными бомбами. Тогда на карту будет поставлена судьба конвоя, судьба многих транспортов с грузами для наших войск.

Но вот маневр, кажется, удался. Снова в поле зрения мачты линкора и взвившиеся над ними сигнальные флаги. Только бы снова не повернул, тогда все расчеты полетят к черту. Лодка не успеет выйти в нужную точку и выпустить торпеды.

Так оно и есть! Как и в первом случае, корабли поворачивают. Но это не сорок первый год. За спиной бесценный опыт, умение быстро маневрировать и, выйдя на боевой курс, безошибочно атаковать противника. Вот и сейчас Лунин занимает новую позицию, оставаясь внутри конвоя. Идет неторопливая игра со смертью. Игра, в которой охотник и дичь в любую минуту могут поменяться местами.

Лодка снова заняла исходное положение для атаки. Акустик непрерывно докладывает пеленг на линкор. Из центрального поста к торпедным аппаратам несется команда:

— Аппараты, пли!

Корпус лодки дрожит от выстрела торпед. Теперь только бы уйти...

Так был атакован линкор «Тирпиц». Он лег на обратный курс, и вся эскадра ушла вместе с ним, отказавшись от нападения на караван.

Спустя несколько дней Головко снова принимал главу британской военно-морской миссии.

— Я уполномочен от имени британского адмиралтейства передать вам поздравление, — улыбаясь, заявил Беван. — О, это такая победа! «Тирпиц» у них главная сила на море. Не дай бог, если бы он прорвался к конвою. И я думаю, что сейчас сам Гитлер кусает себе пальцы от досады.

— Благодарю за поздравление, — сдержанно отвечал Головко. — Я очень рад, что удалось избежать этого нападения. Но не могу понять, зачем понадобилось соблаз-рять гитлеровцев возможностью безнаказанных ударов по транспортам?

Англичанин насторожился:

— Был бы благодарен, если бы вы пояснили свою мысль.

— Пожалуйста!

Головко зачитал ему радиограмму:

— «Командиру эскорта, командующему отечественным флотом от адмиралтейства. Ввиду угрозы со стороны надводных кораблей противника необходимо рассредоточиться и следовать в русские порты».

Беван смущенно пожал плечами:

— Поверьте, нам очень жаль, что такая печальная судьба постигла назначенные для вас грузы. К сожалению, я об этом не знал. А вы не располагаете сведениями относительно уцелевших судов? — в свою очередь спросил англичанин.

— Располагаю. Атака Лунина вынудила эскадру противника повернуть обратно, а мы, пользуясь этим, смогли бросить значительную часть нашего флота на поиск и конвоирование всех уцелевших транспортов. Постепенно они собираются в наших портах — в Мурманске, Архангельске, на Новой Земле.

Беван встал, поблагодарил за информацию и собрался уходить:

— На войне все случается, господин адмирал. Это боевой опыт, за который приходится приносить в жертву и корабли, и человеческие жизни.

— Все это так. Однако на сей раз слишком дорогой ценой пришлось расплачиваться, — произнес Головко.

В этот день в дневнике появилась такая запись: «Судьба PQ-17 — логическое следствие традиционной британской политики. И все-таки поведение английского командования в истории с конвоем настолько не укладывается в рамки союзнических отношений, что просто диву даешься...»

Английская разведка сообщала тогда: «Тирпиц» встал на ремонт вследствие атаки советских подводников. И в книге Алистера Маклина «Корабль его величества «Улисс» (Лондон, 1956) ясно и недвусмысленно говорится: «Тирпиц» совершил очень кратковременную вылазку в море лишь во второй половине дня 5 июля и к вечеру уже возвратился в базу, так как был поврежден торпедой с советской подводной лодки». Ни у кого это не вызывало сомнений, в том числе и у английских историков. Теперь же, стараясь принизить роль Советских Вэоруженных Сил в разгроме гитлеровской Германии, английская пропаганда многое отрицает, в том числе и атаку линкора «Тирпиц» советскими подводниками.

Да, времена меняются. Однако что было, то было. Недаром говорится: факты — вещь упрямая...

Огонь главного калибра

Прошло несколько месяцев со времени проводки конвоя PQ-17. Советская страна все еще один на один сражалась с фашизмом. Командующий флотом, встречаясь с представителями английской миссии в Полярном, старался их убедить, что именно теперь, когда началась Сталинградская битва и Красная Армия нуждается в военной технике, боеприпасах, СССР ждет выполнения союзнических обязательств.

— Надо повременить, в полярный день слишком велика опасность, — отвечали ему.

— А вы думаете — для нас эта опасность не существует? — спрашивал Головко. — На то есть боевое содружество, чтобы не страшиться опасности, действуя заодно.

Все эти долгие дискуссии в Полярном ни к чему не привели. И только после обмена письмами между Сталиным и Черчиллем, уже по окончании полярного дня, 7 сентября 1942 года в СССР пошел очередной конвой PQ-18.

Штаб Северного флота во главе с командующим живет этим событием. Пожалуй, трудно представить более ответственную задачу, чем та, которую предстоит решить Арсению Григорьевичу Головко.

Еще конвой где-то далеко в Атлантике, а в операционной зоне флота ведется усиленная воздушная разведка, тральщики занимаются боевым тралением, остальные корабли находятся в готовности к выходу в море.

Штаб флота денно и нощно следит за обстановкой, ждет развития событий на море, а пока самолеты-бомбардировщики под прикрытием истребителей авиации наносят удары по аэродремам противника, подводные лодки уходят в море, чтобы занять позиции и в случае, если из норвежских шхер появятся корабли противника, атаковать их и тем самым не допустить разгром конвоя.

С английской миссией поддерживается связь. К командующему поступают новые данные об обстановке. Вся сложная флотская машина нацелена на то„ чтобы обеспечить безопасность конвоя и чтобы транспорты с ценными грузами пришли бы в порты назначения.

Самолеты-разведчики, совершая облет северного побережья, сообщают тревожное известие: крейсеры «Адмирал Шеер», «Адмирал Хиппер» и «Кельн» в сопровождении миноносцев идут на север. «Что бы это значило? Знают они о конвое или нет?» — думает Головко. Если знают, то у него на этот случай есть план, который пока останется при нем. И это правильно, ибо уже на другое утро эскадра прибыла в Альтен-фиорд. И стало быть, можно считать, что о конвое союзников противнику пока ничего не известно.

Но вот новые данные: на пути конвоя обнаружены вражеские подводные лодки. Головко продолжает размышлять. Может быть, гитлеровцы готовили удар по конвою надводными кораблями, затем решили не рисковать крупными кораблями, а пустить в ход самолеты-торпедоносцы и подводные лодки? В таком случае сам собой напрашивается вопрос: где это произойдет?

Вот так возникают один за другим вопросы, и командующий ищет на них ответ.

Предположения Головко, кажется, оправдываются. Тревожный сигнал: противник обнаружил конвой. Запись в дневнике: «Если мы теперь не сумеем нанести чувствительный удар по аэродромам фашистской авиации, то она в два-три дня может уничтожить конвой». От слов — к делу. Морские летчики тут же наносят бомбовые удары по фашистским аэродромам в Тромсё, Бардуфосе, Баиаке. Каждый уничтоженный там самолет — реальная помощь конвою.

Звонок по телефону. Докладывает командующий ВВС:

— У Новой Земли по курсу конвоя обнаружены вражеские лодки. Заняли позиции и выжидают.

Командующий догадывается, в чем дело: конвои, прибывавшие раньше, огибали Новую Землю у самой кромки льда, считая, что это самый безопасный путь. Гитлеровцы убеждены, что так будет и на сей раз. «А мы попробуем иначе», — решает Арсений Григорьевич и звонит в миссию, убеждает британского адмирала в том, что сейчас еще можно спутать карты противника, если изменить курс и вместо Новой Земли пустить конвой на Иокангу.

— Нет, нельзя, господин адмирал. Решение принято не нами, и я не имею права его отменять, — отвечает глава миссии.

Ничего не вышло. Конвой пойдет путем, известным противнику. Но Головко по-прежнему уверен в своих силах. Очередная запись в дневнике: «Придется усилить поиск подводных лодок противника у Новой Земли. Конвой мы им не отдадим». И снова комфлотом сидит над картой, проигрывая разные варианты.

Он размышляет о судьбе конвоя, а в мыслях Сталинград. Гигантская битва завязалась там. И потому так важно получить то, в чем так нуждаются сталинградцы.

День 16 сентября начался сообщением воздушной разведки о том, что фашистская эскадра на месте. Головко делает вывод: «Стало быть, выход их на коммуникации восточной части Баренцева моря наперехват конвою уже маловероятен». И все же он приказывает не терять из виду крупные силы вражеского флота. Продолжается усиленная воздушная разведка. «Шеер» влез на самую глубину Ланг-фиорда», — с удовлетворением отмечает командующий. И теперь ясно: главная опасность — подводные лодки в районе Новой Земли. На них-то он и решает нацелить свои главные силы.

На флотский командный пункт вызван командир дивизиона эскадренных миноносцев капитан второго ранга Е. М. Симонов. Комфлотом ставит перед ним задачу встретить конвой и обеспечить его охрану, предупреждая, что туда же посланы сторожевые корабли и тральщики Беломорской флотилии и самолеты типа «Каталина». В темное время как бы не спутать, не открыть огонь по своим!

Сутки за сутками Головко в предельном напряжении. Казалось, все силы флота брошены навстречу конвою, а покоя нет, игра продолжается, хитрая игра, когда надо думать за себя и за противника. С появлением конвоя в нашей операционной зоне становится еще более тревожно. И эта неотвратимая тревога не напрасна, Анализируя обстановку, Арсений Григорьевич приходит к выводу, что в районе мыса Канин Нос противник не случайно собирает силы, — скорее всего, хочет здесь нанести главный удар. Так это или не так? Время покажет. А пока надо готовиться...

Бывают дни, по насыщенности, значимости событий равные годам. Именно таким днем стал для Головко день 18 сентября 1942 года. На рассвете доложили по радио о том, что у Канина Носа с разных курсовых углов приближается армада бомбардировщиков и четырехмоторных торпедоносцев, а с моря конвой атакуют подводные лодки противника.

Сердце командующего вздрогнуло и забилось учащенно. Затем спокойно, с хладнокровием, что свойственно бывалым людям в критические моменты, он продиктовал приказ, который будет немедленно передан в район Канина Носа: «Открыть огонь из всех боевых средств: зенитных пушек, автоматов, пулеметов, орудий главного калибра». Главного калибра! Это уже крайний случай. И Головко считает — цель оправдывает средства... В Полярный идут донесения об обстановке, а в обратном направлении — приказы командующего, лаконичные, соответствующие быстро меняющейся обстановке, будто сам он находится там, за тысячу километров от Полярного, на ходовом мостике флагманского корабля, видит бой своими глазами и принимает решения.

В итоге подводные лодки отогнаны от конвоя, и все внимание переносится на борьбу с авиацией. Что не утихает жаркий бой — это ясно для Головко, ибо связь часто прерывается. На кораблях все напряжено до предела: орудийные стволы раскалены от непрерывной стрельбы. Металл не выдерживает. И удивительно, что выдерживают люди. Моряки всех специальностей независимо от того, артиллеристы они или нет, — у орудий помогают своим изнемогающим товарищам.

Наш «Гремящий» удивил английских моряков, когда вел огонь «всем бортом» из орудий главного калибра, защищая транспорты, шедшие в хвосте конвоя и потому подвергавшиеся наибольшей опасности.

Корабли отбивали одну волну самолетов за другой.

Победило мужество советских и английских моряков. Битва была выиграна. Но чего это стоило!

«В общей сложности бой у Канина Носа продолжался два часа двадцать пять минут, — подытоживает Головко. — На конвой нападали несколько подводных лодок и 60 самолетов-бомбардировщиков Ю-88 и четырехмоторных торпедоносцев. За время этого боя (и за все время нахождения в пути от острова Медвежий) конвой потерял одно судно (американский транспорт, «Кентукки»)... а вражеская авиация потеряла 15 самолетов. Два из них сбиты артиллеристами «Гремящего», два — артиллеристами «Сокрушительного» и один — артиллеристами «Куйбышева». Массированный, комбинированный (пусть гитлеровцы называют как хотят) удар по конвою был сорван отличными действиями наших кораблей».

Транспорты союзного конвоя прибыли в порты назначения и встали под разгрузку.

У окна «циркульного» дома

«Говорят, будто человек сам намечает свой путь. Однако история порой так неожиданно поворачивает нашу жизнь! Спокойно проводил с семьей отпуск на подмосковной даче. И вдруг — война!.. Неделя напряженного ожидания. Наконец вызывают. Сажусь на мотоцикл и мчусь прямиком в Главное медицинское управление Военно-Морского Флота. В пустой комнате, низко опустив голову, сидит Ю. Ю. Джанелидзе — главный хирург Военно-Морского Флота. «Поздравляю, — говорит Юстин Юлианович, — вам предлагается должность главного хирурга Северного флота. Согласны? Выезжать надо немедленно...» — это строки из военного дневника хирурга, знаменитого ученого Дмитрия Алексеевича Арапова.

Генерал-лейтенант медицинской службы, заслуженный деятель наук, член-корреспондент Академии медицинских наук, лауреат Государственной премии, Герой Социалистического Труда, профессор... Каких только титулов и наград не удостоился он за свои знания и свершения, кому тысячи воинов обязаны своей жизнью. А тогда был флагманский хирург Северного флота. И все тут! В первых числах июля 1941 года он прибыл на Север и был представлен командующему флотом. Головко со свойственной ему простотой и уважительным отношением к людям независимо от чинов и должностей, которые они занимали, пригласил майора медицинской службы, сел рядом с ним на диван, и как-то с первых минут Арапов почувствовал свободу, раскованность и начал рассказывать о себе, о том, что посвятил себя изучению газовой гангрены, что во время финской войны шестьдесят процентов раненых умирали именно от газовой гангрены и он до сих пор в поисках эффективных средств борьбы с этой напастью.

— Значит, вы и здесь собираетесь разрабатывать эту тему?

— Обязательно! — подтвердил Арапов.

— Все, что от нас потребуется, будет сделано. Обращайтесь ко мне в любое время лично, по телефону, как придется...

Дмитрий Алексеевич был достаточно энергичен. Он облазил все склады медицинского оборудования, разыскал цуг-аппараты, спицы Киршнера для вытяжения конечностей, собирал хирургов, объяснял им, что зашивание ран наглухо — порочный прием, нужно применять более современные методы, которые, впрочем, тут же открыл сам — это обработка раны морской водой или охлаждения при операциях на конечностях, что помогает предупреждать газовую гангрену.

И все же время от времени он обращался к командующему то за советом, то за помощью. А вернее сказать, они были как бы во взаимодействии. Случись что — Головко прежде всего разыскивал Арапова.

Так было после ранения осколком бомбы командира авиационного полка Г. П. Губанова, ему в военном госпитале дежурный хирург быстро сделал операцию. Но быстро это не значит хорошо. Рана стала затягиваться, а боль в руке осталась из-за ранения срединного нерва, он не был ушит, а это грозило онемением руки. Головко, узнав об этом, обратился к Арапову: «Дмитрий Алексеевич, сделайте все возможное и невозможное...» И Арапов мчится в госпиталь и, не ожидая заживления раны, решает сделать вторую операцию — освободить нерв от ущемления. Боль сразу прекращается, а через год Губанов и вовсе забыл о своей беде.

Или поразительная история с североморским асом Сергеем Георгиевичем Курзенковым. Это был не только искусный истребитель из сафоновского племени, удостоенный Золотой Звезды Героя, но к тому же человек счастливой судьбы. Иначе не определишь то, что с ним произошло в 1943 году. На двести двадцать пятом боевом вылете полярной ночью после выполнения боевого задания самолет Курзенкова был подбит над вражеским аэродромом и загорелся. Сбивая пламя с правого крыла скользящим полетом, раненный осколком зенитного снаряда в ногу, летчик тянул до последней возможности, надеясь сесть на свой аэродром. Увы, не получилось. Уже когда, казалось, он приблизился к аэродрому, самолет взорвался. С большим трудом раненому летчику удалось покинуть бушующий костер, а затем, чтобы не попасть под его удар, он долго не открывал парашюта, считая в уме секунды и с трудом управляя своим падением. Потеряв более двух тысяч метров высоты и уйдя в относительно безопасную зону, Курзенков открыл парашют. При этом рывок был такой силы, что сорвало с ног меховые унты и левую рукавицу. И хотя мороз был более тридцати градусов, летчик не подумал, что будет делать без теплых сапог и рукавицы. В его возбужденном мозгу была одна мысль — о спасении. Плюс ко всем бедам силовые лямки парашюта, посеченные осколками зенитных снарядов, не выдержали рывка и оборвались. Под скользящим углом Курзенков приземлился на скат сопки, пробил телом толстый сугроб снега и потерял сознание... Его нашли и доложили Головко. И опять командующий разыскивает Арапова, находит его где-то в далеком гарнизоне. «Дмитрий Алексеевич! Срочно к летчикам. Ранен наш Курзенков. Высылаю за вами торпедный катер». И Арапов, набросив шинель, спешит к летчикам. Он извлекает осколок из ноги, удаляет поврежденную почку...

Все это время, пока шла борьба за жизнь Курзенкова, а это длилось много дней, Головко в курсе дела всех деталей. И вот наконец Сергей Георгиевич поправился, вышел из госпиталя. Первая встреча с командующим флотом. В штабе с утра его ждали, адъютанты суетились, справлялись в бюро пропусков: пришел — не пришел... И когда он перешагнул порог кабинета, Головко вышел ему навстречу, глаза его были полны радости — так может радоваться отец за своего сына. В первые минуты — обычные расспросы, как и что. Курзенков спешил сообщить о самом заветном:

— Мне бы хотелось поскорег в строй, товарищ командующий...

— А у нас другое решение. Воевали вы отменно, теперь послужите в Москве, в штабе авиации Военно-Морского Флота.

Курзенков помрачнел, огорчился:

— Что вы, товарищ командующий!.. Да разве можно... Идет война, врага еще не сломили, а я буду в штабе отсиживаться...

— Вы ошибаетесь. Штаб — есть нерв управления, и там нужны опытные воины не меньше, чем здесь — на Севере. А кроме того, по заключению врачей, вам нужно переселиться в другие края, наш климат вам не подходит, погибнете ни за понюх табаку, а можете еще служить. Поезжайте в Москву и считайте там себя североморцем, ведь вы оставили след, по которому пойдут молодые летчики...

И, видя, что Курзенков совсем пал духом, Арсений Григорьевич нашел, как его отвлечь.

— Футбол любите?

Курзенков еще стоял в расстроенных чувствах, не сразу ответил:

— Да, конечно, люблю. Головко посмотрел на часы.

— В таком случае идем вместе на стадион, поболеем, сегодня играют команды торпедных катеров с подводниками. Посмотрим кто кого.

Они вышли из штаба флота. Был разгар полярного дня. Ярко светило солнце на спортивном стадионе, вырубленном в скальном грунте руками военных моряков. На импровизированных трибунах, построенных из гранита, собрались матросы и офицеры, свободные в этот час от боевой службы.

— За кого будем болеть? — спросил Головко, когда они пристроились на свободной скамье.

— Я думаю, отдадим предпочтение тем, кто лучше играет...

— Идет! — поддержал Головко.

Тут началась игра. Кто-то кому-то пасовал, кто-то мазал, футболисты были явно не профессионального толка. Тем не менее среди зрителей поднялся ажиотаж: после удачной комбинации — хлопали в ладоши; когда мяч летел поверх ворот, во все горло кричали: «Мазила...» Головко и Курзенков тоже были увлечены игрой и не заметили, как истекло время и свисток судьи известил об окончании матча. Счет был вничью.

Зрители расходились. Головко не спешил расстаться с Курзенковым.

— Хотите, я вам покажу наше подводное хозяйство? — спросил он.

Они спустились к бухте, пошли вдоль пирса, ведя непринужденный дружеский разговор.

Головко показал сначала «малютки» — коротенькие и узкие, как налим, затем «щуки», даже внешним своим видом — острыми зубами впереди — напоминающие эту хищную рыбу, и, наконец, самые крупные подводные корабли «катюши» — крейсера, совершающие далекие продолжительные походы. Курзенков не раз с воздуха видел эту бухту и корабли, похожие на ткацкие челноки, и впервые ходил вдоль пирсов, с интересом рассматривая подводный флот.

Не успели они все осмотреть, как к командующему подбежал связной и сообщил: «Срочно вызывает Москва».

Головко подозвал командира лодки Константина Каутского — кавалера трех орденов Красного Знамени — и, представив ему Курзенкова, наказал:

— Вам доверяю. Все покажите заслуженному воину, он уезжает в Москву и должен это запомнить...

— Есть, товарищ командующий, моряки и летчики одного поля ягода... — весело проговорил Каутский.

Прощаясь с Курзенковым, сжимая его руку, Головко наказывал:

— Желаю успехов на новом поприще. И еще раз подтверждаю: где бы вы ни служили, вы всегда наш, североморский...

Так они расстались. Головко поспешил в штаб, а Курзенков, попав в дружескую среду, не смог уехать ни в этот день, ни назавтра — он пробыл у подводников несколько суток, часами сидел в кают-компании, слушая рассказы о походах, встречал и провожал корабли, и оттого, вероятно, ему было еще труднее расставаться с Заполярьем.

Многие, очень многие обязаны своей жизнью Дмитрию Алексеевичу Арапову, Настал такой день, когда на операционном столе оказался и сам командующий. Об этом тоже есть упоминание в дневнике хирурга:

Да, то был страдный день, по-особому запомнившийся ученому. Головко упрямился, никак не хотел ложиться в госпиталь, все же Дмитрий Алексеевич настоял на своём: «Никаких разговоров, дорогой товарищ командующий. Тут уж я начальство. Прошу не возражать».

Дмитрий Алексеевич взялся за свое привычное дело, ему ассистировал доктор Г. Г. Яуре и, как всегда, понимая без слов, подавала инструмент медсестра Б. С. Уткина.

Операция закончилась успешно. Больной поправлялся, находился у себя дома и досадовал, что в пору боевых действий самое большое, что ему разрешается, согласно деспотическому режиму Арапова, — это встать, подойти к окну. Впрочем, Головко не очень-то устраивали функции постороннего наблюдателя, и, вопреки всему, он проявлял, быть может, излишнюю активность.

Из окна квартиры видно было здание штаба флота, здесь проходила самая людная часть шоссе в центре Полярного. К тому же открывался вид на гавань, а там проносились юркие штабные катера, солидно и важно, с глухим шумом машин проплывали эсминцы, уходившие в море или возвращавшиеся из боевых походов.

На третьем этаже полукруглого «циркульного» дома, стоя у широкого окна, Головко чувствовал себя снова связанным со всем окружающим миром. Заметив кого-либо из сослуживцев, он открывал форточку и приглашал к себе. Первым на глаза попался начальник Дома офицеров подполковник Краснухин, рослый человек с большим, всегда раскрасневшимся лицом, что до смешного соответствовало его фамилии.

— Ну что у вас там в Доме, какие новости? — спросил Арсений Григорьевич, оглядывая своего гостя. — Я слышал, готовите новую программу художественной самодеятельности? Значит, скоро покажете?

— Не знаю, товарищ командующий, — смущенно пожал плечами Краснухин. — Ведь у нас чаще всего бывает так: репетируешь, репетируешь. Подготовишь концерт. Назначишь день. Потом, смотришь, половина артистов на боевом задании.

Головко рассмеялся:

— Значит, у вас, как на заправских концертах, в афишах одно, а на деле другое...

Головко вдруг что-то вспомнил, покачал головой и с досадой проговорил:

— Эх, жаль! Одно дело в Москве я не завершил. В последнюю поездку узнал, что в гостинице выше меня этажом находится писатель Эренбург. Решил нанести ему визит вежливости. Явился. Принял он меня хорошо. Я говорю: «Илья Григорьевич, вы много пишете, и моряки Северного, флота с удовольствием читают ваши статьи. А почему бы вам не побывать в наших краях?! Я уверен, после такой поездки у вас появится много новых впечатлений». Представьте, он заинтересовался моим предложением и говорит: «Хорошо, время выберу и постараюсь к вам заглянуть». Вы себе представляете, как интересно нашим морякам встретиться с Эренбургом?!

— Попытаюсь это сделать, товарищ адмирал, — сказал Краснухин. И тут же, пользуясь случаем, пожаловался: — Не знаю, как быть. Одолели меня англичане. Вы подарили английскому адмиралу балалайку, а мы совсем лишились покоя. Он хочет научиться играть и просит найти ему преподавателя, притом не простого музыканта, а виртуоза струнных инструментов.

— Неужели трудно найти такого человека? — удивился адмирал.

Краснухин немного смутился и тут же добавил:

— Есть у нас один балалаечник. Сергеев. Я его туда решил командировать. Он выучил английского адмирала играть песенку «Синий платочек», а больше сам ничего не знает...

— Да, тяжелый случай! — согласился Головко. — Ну ничего, вы там что-нибудь придумайте, а то неудобно, надо его чем-то занять...

Получив множество разных заданий, Краснухин ушел. Вице-адмирал Головко снова занял свою излюбленную позицию. Как только перед окном появился заместитель начальника оперативного отдела капитан первого ранга Иванов, Головко опять приоткрыл форточку и крикнул:

— Георгий Семенович! Прошу ко мне!

Иванов оглянулся, услышав знакомый голос, но сразу не разобрал, где и кто его зовет. Увидев в окне командующего, он взбежал на крыльцо. Зашел в квартиру, снял шинель, и они долго говорили о делах, о боевой работе. Головко выкладывал свои мысли, накопившиеся за эти немногие дни лежания в постели:

— Надо в текучке не забывать, что боевой опыт наш и других флотов после войны станут изучать в училищах, академиях. По этим материалам будут писать научные труды... Уже теперь попытайтесь сделать серьезные обобщения... Я читал отчеты нашего флагманского историка. Написано неплохо, грамотно, живо, я бы сказал: по-писательски. Но мне хочется большего, чтобы тактическая мысль там выступала на первый план...

И перед тем как расстаться, Головко взял Иванова под руку, подвел к пианино и, глядя ему в глаза, спросил:

— Ну ладно о делах, уделите мне еще десяток минут и на прощание сыграйте «Лунную сонату».

Георгий Семенович Иванов на флоте славился своей игрой на пианино. Часто после бессонной ночи и большого внутреннего напряжения садился за инструмент, и это было для него лучшим отдыхом. К этому привыкли его сослуживцы. Привык и вице-адмирал Головко — один из самых больших поклонников музыки и театра. И сейчас, сидя рядом, глядя на сильные, энергичные руки пианиста, волнуясь и вновь переживая страстную, исполненную глубокого чувства музыку, Головко искренне завидовал ему и сожалел, что сам не умеет играть.

Иванов ушел, и Головко лег в постель, почувствовав сильную усталость. Но отдохнуть ему не удалось, в передней послышался знакомый голос начальника политуправления Николая Антоновича Торика. По привычке, чувствуя себя как дома, он разделся, прошел в комнату, присел к кровати и сказал с укоризной:

— Нехорошо, Арсений Григорьевич! Арапов вам разрешил только вставать, а вы устроили тут наблюдательный пункт и придумываете себе работу. Забыли, что вы после операции. С этим не шутят...

— Ладно, ладно, — Головко поспешил перевести разговор на другую тему. — Вы это видели? — он протянул Торику газету «Краснофлотец» с очень необычным письмом, опубликованным на первой странице среди особо важных материалов.

— С этим письмом получилось интересное дело, — рассказывал Торик. — Дяди Миши нашлись на кораблях десятками и буквально завалили редакцию письмами. А сегодня пришел ко мне офицер посоветоваться, нельзя ли ему удочерить эту самую Лиду. Что ж, я благословил его на благородный шаг...

— Правильно сделали, — горячо отозвался Головко. — А пока суд да дело, у меня есть предложение: купить и послать девочке от нас всех хороший подарок. На сей предмет примите мой первый взнос...

Головко слушает бой...

Миновали трудные времена. На фронтах обозначился перелом. Это чувствовалось повсюду, и в Заполярье тоже. Однако все понимали и другое: каждый удар по противнику здесь — эхом отзовется там, где решаются судьбы войны.

К тому времени Северный флот получил новую технику. И какое пополнение! Самые современные самолеты, в том числе и торпедоносцы. Анализ полетов, разбор почти каждой атаки с воздуха — и вот уже суммируется ценный боевой опыт и намечаются новые пути боевого использования авиации. Так в процессе коллективного творчества рождается идея взаимодействия бомбардировщиков, штурмовиков, торпедоносцев. Воздушные разведчики находят для них цель. Истребители обеспечивают прикрытие. Остальные самолеты наносят групповые последовательные удары по пути конвоя.

Кроме пополнения морской авиация, а ту самую пору пять подводных лодок пришли с Тихоокеанского флота, совершив переход через два океана и десять морей. Шутка сказать, семнадцать тысяч миль осталось у них за кормой! И уже само по себе это было лучшей школой для морских воинов, проверкой боевых качеств экипажей. Все они выдержали испытание. А придя в Полярный, отказались от отдыха и скоро вышли на позиции.

Их действия — предмет пристального внимания командующего флотом. На основании его наблюдений в дневнике появилась запись: «Хорошо проявили себя экипажи подводных лодок: С-55 под командованием капитан-лейтенанта Л. М. Сушкина, С-56 под командованием капитан-лейтенанта Г. И. Щедрина и С-51 под командованием капитана третьего ранга И. Ф. Кучеренко».

Это оценка в общем и целом. Но тем дело не ограничивается. Пытливый ум Головко интересуют детали, приемы, какими пользуются тихоокеанцы, то новое, что привнесли они в тактику боевых действий.

Сушкин, например, одним залпом поражает два корабля. Каким образом? В дневнике Головко находим подробный ответ. Выясняется неожиданное: командир лодки терпеливо выжидает, когда «два судна противника начинают створиваться форштевнем и ахтерштевнем (то есть представляют собой на неизвестный срок одну цель), и посылает все торпеды из носовых аппаратов в направлении этой единой цели».

Трижды этот прием увенчался успехом. И есть чему радоваться Головко, есть повод отметить Сушкина, а затем Щедрина поставить в один ряд с признанным асом Н. А. Луниным. А ведь поначалу у Сушкина была неудача: форсируя минное поле, намотал на винт часть минрепа — и ни туда ни сюда. Пришлось вернуться в базу. Зато, снова выйдя в море и высадив в нужном месте разведчиков, вслед за тем потопил сразу два вражеских корабля. Головко интересует не только конечный результат — успех или неуспех командиров лодок. Он хочет проникнуть в психологию воюющего человека. «Когда он докладывал подробности (речь идет о Щедрине. — Н. М.), я обратил внимание на его способность мгновенно ориентироваться в обстановке и принимать самое правильное, хотя и наиболее трудное, решение». Командующий замечает, что Щедрин, новичок на Северном флоте, умело использует опыт, накопленный другими командирами лодок, но не копирует его, а дополняет своими тактическими приемами. Почти из каждого похода С-56 возвращается с победой. Видимо, добрые задатки были заложены в этом человеке. После войны его карьера успешно продолжалась: он автор нескольких книг и теперь, будучи вице-адмиралом в отставке, отдает все силы военно-патриотическому воспитанию молодежи.

В заключение рассуждений о подводном флоте Арсений Григорьевич отмечает, что тихоокеанцы «пришлись к нашему североморскому двору» и в какой-то мере возмещают потери, понесенные в ходе войны. Но святы имена погибших, и потому мы там же находим душевное признание адмирала: «...Ничто и никто не может возместить потерю товарищей по оружию, плечом к плечу с которыми пройден самый тяжелый период войны. Может лишь как-то сгладиться острота потери, но возместить ее в сознании соратников, в их памяти ничем нельзя. Тут даже время бессильно...»

Поскольку флот «разбогател», командующий решает ввести в боевую практику взаимодействие подводных лодок, торпедных катеров и авиации. Мысль, возможно, не новая, но до сих пор это для флота было недопустимой роскошью.

И пусть командующий ВВС поначалу будет отговариваться, что не могут они специально для подводников самолеты гонять, Головко сумеет убедить его, ведь интересы общего дела превыше всего. И начнется сперва штабная игра на картах, потом двустороннее учение в море и, наконец, действия в боевой обстановке, на коммуникациях противника.

Новый метод получил название «нависающая завеса», поскольку лодки образовывали своеобразную завесу на пути вражеских кораблей. Едва конвой вышел из фиорда, самолеты-разведчики засекли его, установили состав, курс, каким он движется. И все это сразу передается командирам подводных лодок, а те делают расчеты, намечают место встречи, и эта самая невидимая завеса уже опустилась на пути движения конвоя. Результаты не замедлили сказаться: лодки топили транспорты, а уцелевших атаковали торпедные катера и самолеты-торпедоносцы. По определению Головко, это была на флоте «урожайная» пора, На флагманском командном пункте, в кабинете командующего, круглосуточно не выключался динамик. Если ничего особенного не происходило, слышался мягкий шелест эфира, который не замечал Головко. Он мог работать, принимать людей, даже спать. Но стоило стихнуть привычным шумам — сразу же настораживался; если начиналась операция, не отрывался от динамика, мог в любой миг включить микрофон коротковолновой радиостанции. Когда начинался бой, сюда доносились команды ведущего, ответы ведомых, грохот выстрелов и взрывов, суровые, взволнованные голоса. Из всего этого вырастала картина боя. Иногда в наушники атакующих врага врывался характерный голос самого командующего: он давал им те или иные советы. Слушая бой, он всегда извлекал много полезного для себя. И часто раньше Головко был в курсе дела, чем совершали посадку самолеты или возвращались катера, и уж во всяком случае до того, как придет официальное донесение.

Новые и новые имена героев узнают на флоте. Командующий поднимает их на щит, призывает изучать их опыт. В том негласном соревновании, что особенно широко развернулось в 1943 году, завоевать пальму первенства стремились моряки торпедных катеров. И сам Головко, будучи старым и многоопытным катерником, особенно пристально наблюдает за своими товарищами по оружию.

* * *

...Был поздний осенний день. Солнце редко прорывалось сквозь тучи, его лучи скользили по морю пугливо, осторожно. Седой туман медленно и лениво сползал к подножию бурых, потемневших сопок, где долго потом лежал густыми нетающими клубами. Выпал снег, слабые порывы ветра гнали по замерзшей земле снежную крупу. Под сапогами крупа не крошилась, а сплющивалась и намерзала на подошве тонкой коркой.

Головко совершал эти ранние прогулки по Полярному, когда город только просыпался. Он наблюдал приход утра в гавань, и по многим приметам, по мерным ударам склянок, по тому, как начинали сновать на палубах фигуры матросов, как гремел якорь-цепями подошедший корабль, как пыхтел и переваливался на волнах, словно черный жук, маленький работяга-буксир, командующий определял, что день начинается нормально, что все в порядке. После такой прогулки можно было возвращаться на ФКП флота и спокойно приниматься за дела...

А тут он вышел на берег позднее обычного. Подъемный кран опускал в трюм буксирного парохода ящики с боеприпасами. Пробегающий мимо матрос козырнул командующему. По привычке Головко направился вдоль пирса. На бревнах, приготовленных к отправке, сидел молодой моряк. Он сидел, как будто чего-то ожидая. Из-под шапки выбился крутой, тронутый седым инеем чуб. Воротник куртки был поднят высоко, и моряк прятал в нем подбородок. Головко подошел ближе и узнал командира торпедного катера Александра Шабалина. Был он бесстрашным мастером торпедных атак, слава о нем уже пошла далеко за пределы Северного флота. С Шабалиным командующий встречался несколько раз на плавбазе торпедных катеров. Смахнув перчаткой снег, он осторожно присел рядом. Шабалин вздрогнул и повернул лицо к подошедшему. Он не сразу понял, что перед ним командующий, а когда понял, вскочил, вытянулся и поднял руку для приветствия. Головко мягко тронул его за рукав:

— Ничего, ничего, сидите, товарищ Шабалин... Вы кого-нибудь ждете?

— Так точно! Скоро придет штабной катер. Я по личным делам прибыл в Полярный, — поспешил объяснить смущенный Шабалин.

Они едва успели переброситься несколькими фразами, как незаметно подошел матрос, и Головко оглянулся, услышав над ухом: «Товарищ командующий...»

Головко пожал руку Шабалину и пошел к штабу, чуть склонив свой широкий корпус против задувающего ветра.

День слабо разгорался над Полярным. Ветерок задувал увереннее. Неяркое солнце с поволокой изредка показывалось, затем снова скрывалось за облаками, и тогда исчезал с предметов мягкий и теплый золотистый оттенок и город становился настороженным...

* * *

Головко вернулся к своим обычным делам. И, быть может, за суматохой дел он совсем забыл бы о встрече и разговоре с Александром Шабалиным, если бы на глаза ему не попалось донесение командира бригады торпедных катеров, в котором значились имена многих командиров звеньев, отрядов, экипажей. Среди них упоминалось имя Шабалина.

Карандаш в руке Арсения Григорьевича застыл, коснувшись этого имени, и на донесении против фамилии Шабалина так и осталась жирная точка.

Командующий знал, что сегодня в ночь будет проводиться операция. Он снял трубку и спросил командира бригады, все ли готово.

— Так точно! — ответил тот. — Все на месте. Только Шабалина я отпустил на пару часов в Полярный.

— Знаю, он скоро вернется, — сказал Головко и повесил трубку.

Легкие облака, которые днем безобидно набегали на небо, к ночи сгустились в тучи. Они клубились, скрывая луну. Задул ветер со снегом. Катера выходили один за другим, и в темноте были неразличимы лица моряков. Слышались отрывистые команды, ветер относил слова далеко в сторону, и оттуда, со стороны, потом долетало приглушенное: «...ушай! ...ушай! ...овы! ...овы!» Головко на этот раз не включал микрофон, предоставив командиру бригады полную инициативу.

Ветер крепчал, поседели высокие волны, и в темноте ясно различимые белые гребни их неудержимо катились к берегу, как войско, шедшее на приступ. Арсений Григорьевич в это время вышел с командного пункта посмотреть, что делается в бухте, и отчасти для того, чтобы немного отдохнуть от многочасового сидения в своем маленьком душном кабинете. Он жадно вдыхал крепкий, настоянный на соли морской воздух, от которого начало даже першить в горле. По привычке прошел к пирсу, потом поднялся в гору, направился в сторону Старого Полярного и повернул обратно.

В штаб Головко возвратился, когда там уже утихла дневная суматоха. Он прошел к себе в «скалу», сел к столу, пододвинул кипу бумаг и попытался в них разобраться. Но усталость давала себя знать, хотелось спать. Тогда, достав из стенного шкафа плед, он растянулся на железной койке. Но как только дремота начинала овладевать им, память сразу же возвращала его к морю; ему чудились торпедные катера, удалявшиеся от берега, Сначала резкий гул моторов, потом все затихающий, потерявшийся вдали и сменивший его вой ветра...

Головко открыл глаза, посмотрел на часы. Прошло всего чуть больше часа. Он снова закрыл глаза. И снова тревога подкрадывалась к нему. Вспомнились молодые, блестящие глаза Шабалина. Где он сейчас? Что с остальными? Арсений Григорьевич встает, зажигает настольную лампу. Морские часы на стене тикают, и безудержно несется по кругу секундная стрелка. В кабинет входит начальник оперативного отдела А. М. Румянцев, докладывает: «Катера возвращаются с боевого задания».

Командующий вызывает командира бригады, спрашивает:

— Что у вас слышно?

— Вернулись, товарищ командующий. С победами. Только нет катера Шабалина. Запропастился куда-то... Погодка-то, сами знаете, дьявольская...

Головко ходит по кабинету из угла в угол широкими шагами. Он молчалив. Только изредка подходит к телефону и соединяется с командиром бригады. Ответ один и тот же: ничего не слышно. Наконец звонок. Шабалин вернулся цел-невредим. Первое чувство, которое охватывает Головко, — радость, счастливое вознаграждение за тревогу и ожидание.

Он спрашивает: «Где Шабалин был столько времени? Почему задержался?» И тут улыбка исчезает с лица командующего. Дробь адмиральского карандаша не предвещает ничего хорошего. Оказывается, Шабалин отстал от своего отряда. Пытался догнать катера, но не сумел, проплутал в штормовом море и пришел в базу ни с чем...

Командующий выслушивает его доклад и очень спокойным голосом приказывает снова идти в море, найти конвой и атаковать его. Чего бы это ни стоило!

Он вешает трубку, ходит по кабинету и думает, правильное ли принял решение. Ведь ясно, что Шабалин не обманул его, доложив, что потерял своих, отстал и потому не мог выполнить боевое задание. Кого найдет он в такую погоду? И немудрено заблудиться в ночную пору. А все-таки... Может быть, обманул?.. Может, струсил? Когда остальные катера вели бой, когда люди смотрели в глаза смерти, он, Шабалин, прятался за их спинами! Головко вспомнил свою утреннюю встречу с ним, вспомнил, какое чувство доверия он всегда вызывал в нем. Арсению Григорьевичу вдруг стало стыдно.

Нет, Шабалин не мог обмануть! Он, конечно, отстал. Он вернулся в базу и тяжело переживал свою ошибку. Возможно, в эти минуты ему легче было вовсе не вернуться с задания, чем стоять перед командиром бригады, не смея поднять голову, и тем более давать объяснение по телефону командующему флотом. И, пожалуй, несправедливым было то приказание, которое отдал ему Головко.

Было три часа ночи. Телефон молчал, а как хотелось, чтобы он позвонил и с базы торпедных катеров сообщили хорошие вести!

Не может успокоиться Головко, щемит сердце, глаза следят за бегом секундной стрелки корабельных часоз. Наконец, не вытерпев, он звонит комбригу и спрашивает, стараясь не выдать беспокойства:

— Что у вас нового?

— Ничего. Наверное, попали в беду, товарищ командующий.

— А я убежден, что все будет в порядке. Подождем, — отвечает Головко спокойно.

Около четырех телефон зазвонил, и командир бригады повеселевшим голосом доложил, что Шабалин вернулся с победой: два часа спустя, после первого налета наших катеров, он нашел тот же самый конвой, пристроился ему в хвост и, выбрав удачный момент, быстро и точно произвел атаку, пустив на дно два немецких корабля.

Головко выслушал доклад и как-то сразу ощутил усталость от всех треволнений. Пора бы отдохнуть, но на столе лежали срочные донесения. Он пошел в умывальную комнату — струя холодной воды вернула ему бодрость — и снова сел за стол.

Все выше и выше уходили от земли звезды. Скоро они растаяли совсем, и в Полярном занялся новый день...

После этого боя Головко встретился с Шебалиным, и тот подробно доложил об атаке. Затем в дневнике командующего появилась исчерпывающая характеристика Шебалина: «Охотник без промаха, умеющий находить выгодное место для атаки и, главное, умеющий вовремя перед ней занять наивыгоднейшее для себя положение. С виду это неторопливый, почти флегматичный человек. Впрочем, не только с виду. При высадке разведывательно-десантных групп в тылу противника он спокоен и хладнокровен. Однако он преображается, как только наступает момент выхода в торпедную атаку. Тогда это страстный и к тому же, что особенно важно при скоротечном бое, быстрый исполнитель, на деле доказывающий правильность своих же расчетов. Надо всячески поощрять боевые способности Шабалина и заодно представить его к очередному званию. Слишком засиделся он в старших лейтенантах, хотя воюет лучше иного капитана второго ранга...»

Друзья встречаются вновь

В Полярный прибыл с Тихоокеанского флота новый командир бригады торпедных катеров Александр Васильевич Кузьмин — товарищ Головко по училищу имени Фрунзе. В памяти Кузьмина остались вечера вопросов и ответов в знаменитом зале Революции. Самые каверзные вопросы задавал курсант Головко, бывали случаи, он и с лектором спорил, когда знал предмет и чувствовал свою правоту. А уж среди членов комсомольского бюро это был самый деятельный и авторитетный товарищ. Головко вышел в приемную и, не скрывая радости, долго сжимал руку старого товарища.

— Заходите, заходите, — сказал он, пропуская вперед Кузьмина.

Они сели в кресла и после обычных воспоминаний и выяснения, кто из общих товарищей где находится, как живет, приступили к делу.

— Я полагаю, сорок четвертый год будет годом разгрома гитлеровской группировки на Севере, и у нас к этому есть все возможности, — уверенно сказал Головко. — После Сталинграда противник уже совсем не тот. Да и мы-то стали другими. Получили новые корабли, наша авиация теперь господствует в воздухе. Что касается непосредственно вас, — продолжал командующий, — торпедных катеров у нас много, и отныне они передаются под ваше командование. Народ там замечательный. Основная ваша задача — нарушать коммуникации противника. Только имейте в виду следующее: до сих пор торпедные катера использовались как ночное оружие. Сейчас надо готовиться к дневным действиям. Побольше плавайте днем, проводите учения, тренируйте людей. Наступать будем и днем и ночью. Одна частность, — заметил Головко, посмотрев на Кузьмина особенно серьезно. — Нам очень нужно добыть морского «языка». Морского, понимаете, который может сообщить, что делается в морских базах противника. Позарез нужно! И это поручается вам.

Кузьмин прибыл к месту новой службы, познакомился с катерниками. Люди тут были, как называл их командующий, «морские орлы» — опытные, бесстрашные воины: В. Н. Алексеев (впоследствии Герой Советского Союза, адмирал), В. А. Чекуров (после войны вице-адмирал), A. О. Шабалин (ныне контр-адмирал, дважды Герой Советского Союза), впоследствии ставшие Героями Советского Союза С. Г. Коршунович, Г. М. Паламарчук, B. М. Лозовский, А. И. Кисов, И. М. Желваков, В. И. Быков, Б. Т. Павлов, Г. Д. Курбатов. Если всех достойных перечислять — значит составить поименный список офицеров и личного состава всей бригады торпедных катеров.

У Кузьмина сразу появилась масса забот, и порой нелегко было определить, что самое главное. Но командующий флотом, следивший за новым командиром бригады, постоянно напоминал: «Главное — это удары по конвоям противника. Вовремя послать катера, все предусмотреть, обеспечить успех боя». Первое задание командующего Кузьмин выполнил: добыли морского «языка». Головко передал благодарность непосредственным исполнителям — катерникам Ивану Решетько и Виктору Чернявскому. А Кузьмину снова напомнил:

— Надо окончательно блокировать морские пути противника, чтобы ни один конвой не прошел в Петсамо и Киркенес.

И на бригаде катеров появилось много нового: катера на подступах к важнейшему вражескому порту — Лиинахамари — ложились в дрейф: ждали вражеские корабли или уходили на предельную дальность в море и искали встреч с противником. А обнаружив его, шли в атаку.

Головко, находясь у себя на ФКП, по-прежнему слушает бои и, если нужно, мгновенно принимает решения. Характерный эпизод вспоминает А. В. Кузьмин.

В тот день его по какому-то делу вызвали в Полярный. Едва он переступил порог приемной командующего флотом, как услышал из кабинета голос Арсения Григорьевича:

— Скорей, скорей сюда! Катерники ввязались в драку, и, судя по всему, нелегкую.

Не получив еще с КП бригады доклада о бое катеров, командующий флотом уже знал о нем. А судя по доносящимся из динамика возбужденным голосам, бой был трудным.

— Кто там? — спросил Головко.

— Старшие лейтенанты Кисов и Желваков.

— Они просили послать им истребители. Командующий ВВС сообщил, что ЯКи уже в воздухе.

Так прямо из кабинета командующего Кузьмин следил за боем, который протекал под прикрытием авиации.

И возможно, под впечатлением этого боя у Головко родилась новая идея:

— Давайте продолжим взаимодействие с авиацией! Если ваши силы будут базироваться в Пумманках, там рядом аэродром. Что тогда?

— Должно получиться, — сказал Кузьмин.

А командующий голосом, полным решимости, сказал:

— В таком случае переводите туда часть катеров — свою ударную силу. Все, что касается авиации, я беру на себя.

Это было в стиле командующего — решать самые сложные вопросы и сразу действовать. В данном случае Головко увлекся новой идеей, хорошо понимая, что от этого для флота будет большой выигрыш.

Конечно, не без трудностей, но за короткий срок в Пумманках всерьез и надолго обосновались крупные силы торпедных катеров, а на аэродром базировались штурмовики и истребители для действий сторпедными катерами.

И Варангер-фиорд, где проходили важнейшие коммуникации противника, стал полем боя. Коль скоро тактическое взаимодействие авиации и катеров стало на повестку дня, флотская печать опубликовала письмо катерников к летчикам и их ответное письмо братьям по оружию: «Наибольших успехов в разгроме фашистских конвоев в Баренцевом море мы достигнем, если будем применять высшие формы тактического взаимодействия торпедных катеров и авиации, если в этом взаимодействии авиация выступит не только во вспомогательной роли, но и как ударная сила. Мы имеем в виду совместные, точно рассчитанные в минутах и даже в секундах удары по кораблям противника с воды и с воздуха».

После нескольких тактических учений катерников и летчиков началась боевая практика. Первый же бой совместными силами сразу показал всю выгоду такого содружества. В результате тесного взаимодействия этих двух родов оружия и помощи береговой артиллерии были «списаны» из состава вражеского флота семь транспортов водоизмещением около сорока тысяч тонн, танкер, два тральщика, два сторожевых корабля. В воздушных боях гитлеровцы потеряли тринадцать самолетов.

Итог боя разбирался в штабе флота под руководством А. Г. Головко.

— Не хочу выступать в роли провидца, — сказал он, — однако есть все основания считать, что теперь вряд ли гитлеровцы попытаются проводить свои конвои в Лиина-хамари. Сейчас мы в состоянии обеспечить и обеспечим полную блокаду Петсамо!

Лиха беда — начало. Следующие бои проходили с нарастающим успехом. В одном из них под командованием катерника В. Н. Алексеева было потоплено девять фашистских кораблей.

На КП Кузьмина теперь постоянно находились представители авиации, и, как только воздушная разведка обнаруживала конвой, начиналась горячая работа.

Отныне успешно выполнялась задача, поставленная комфлотом Головко, — блокировать Петсамо, через который шли перевозки для немецко-фашистской армии, а оттуда вывозилось ценное стратегическое сырье. Подтверждение тому мы находим в книге зарубежного буржуазного историка Ю. Майстера. Он признает, что в ту пору на северных морских коммуникациях «создалось критическое положение из-за постоянных атак русских торпедных катеров... Русские катера стали постоянно растущей угрозой для немецких конвоев... Их боевая деятельность осенью 1944 года достигла наивысшего уровня, чем значительно затруднила эвакуацию германских войск».

Разгром

...Заканчивался рабочий день командующего флотом. Собрав бумаги, он запер их в сейф, оделся и собрался уходить. В эти минуты по радио передавался ночной выпуск последних известий. Диктор читал постановление правительства о присвоении высших воинских званий.

Головко услышал несколько знакомых фамилий и вдруг остановился, замер. Кажется, назвали его фамилию: Головко Арсений Григорьевич.

«Нет, это мне показалось», — подумал он.

Его сомнение рассеял офицер оперативного отдела, спешивший к нему с радостным известием:

— Поздравляю вас, — сказал он и многозначительно добавил: — Товарищ адмирал!

Это было в тот памятный для всех нас 1944 год, когда Советская Армия развернула беспримерное в истории войн наступление и наносила противнику один удар за другим. И здесь, в Заполярье, начиналась подготовка к большому наступлению.

Пожалуй, трудно припомнить время более напряженное, чем это. Разве что осень 1941 года, когда немцы рвались к Мурманску и каждый час, каждую минуту от командования армии и флота требовались все новые и новые решения: то высадка десанта для отвлечения сил противника, то поддержка с воздуха, то посылка кораблей в море для огневой поддержки фланга армии, сдерживающей во много раз превосходящие силы врага. Но, сравнивая те времена с нынешними, Головко видел, что между ними лежит целая эпоха. Таким ли был Северный флот и он, командующий, в начале войны? Многое пришло за это время. И понимание своих возросших сил (не думали многие, что в процессе войны Северный флот будет так пополняться новой техникой, новыми кораблями, самыми совершенными самолетами различных типов). Пришел и ничем не заменимый опыт борьбы, и сознание того, что наша страна, наш народ в состоянии собственными силами разбить фашистских агрессоров.

Три года назад на счету был каждый самолет и приходилось думать, прежде чем послать в море несколько самолетов, а уж о массированных ударах по вражеским конвоям и говорить не приходилось. Теперь картина иная. Морская авиация полностью господствует в воздухе.

Возможности стали иными, и оперативная мысль работает над тем, чтобы как можно эффективнее использовать оружие. Едва воздушная разведка обнаружит конвой, как все винтики сложной флотской машины приходят в действие. Волна за волной летят торпедоносцы, бомбардировщики, охраняемые десятками истребителей. В полной согласованности с ними действуют подводные лодки, торпедные катера. И так следуют нарастающие удары на всем пути движения конвоя.

Гибкая тактика, выработанная командованием флота, себя оправдывала. Как свидетельствует бывший нарком Военно-Морского Флота СССР Н. Г. Кузнецов, «были случаи, когда в последовательных ударах по вражеским судам участвовало до восьмисот самолетов. Концентр«-рованным ударом был полностью уничтожен, например, вражеский конвой у мыса Кибергнес. В течение четырнадцати минут над ним прошло свыше ста двадцати самолетов. За год морские летчики потопили и повредили более девяноста фашистских судов. Активность всех сил Северного флота на вражеских коммуникациях заставила немцев еще более усилить охранение конвоев. Нередко всего лишь один транспорт теперь сопровождали до десяти и более боевых кораблей. А на побережье немцы установили много артиллерийских батарей. Только таким образом конвои смогли достигать пунктов назначения. Чтобы разбить кольцо охранения, нашим торпедным катерам приходилось вести атаки несколькими группами, нанося последовательные удары по транспортам. Как и авиация, катера тоже перешли к массированным нападениям. Все чаще командование флота наносило удары по вражеским конвоям одновременно различными родами морских сил... Руководить такими операциями стал лично командующий флотом».

Теперь в преддверии решающих боев морская пехота проводила учения, высаживалась на Рыбачьем и в Кольском заливе, взбиралась по крутым гранитным скалам, училась маскироваться и вести бой в таких местах, где трудно пройти человеку.

Береговая артиллерия взаимодействовала с пехотой: нужно было приучить людей идти в наступление под прикрытием огня своей собственной артиллерии, привыкнуть к нему и не бояться. Летчики тренировались в полетах над сопками, с тем чтобы, когда получат приказ — «выкуривать» гитлеровцев из каменных и гранитных нор, они могли это сделать в короткий срок.

К фронту подвозили снаряды, оружие, снаряжение, продовольствие. Подносчики боеприпасов на полуострове Рыбачьем — «ботики», как их ласково называли матросы, при заходящем солнце под огнем врага ползли, маскируясь в складках местности и камнях, и в заплечных сумках доставляли на передний край своим товарищам патроны, банки с консервами, сухари.

Иной раз было меньше опасности побывать в двух-трех атаках, чем пробежать эти насквозь простреливающиеся триста пятьдесят метров. Короткими перебежками от камня к камню и ползком по-пластунски «ботики» пробирались на передний край, нередко совершая по пять-шесть рейсов в сутки, а иногда с первого раза замертво падали, сраженные пулей фашистского снайпера.

Перед адмиралом Головко и его подчиненными вставал завтрашний день — день нашей окончательной победы. До поры до времени подготовка к наступлению, по выражению Арсения Григорьевича, велась «в уме»; это означало: командующий с офицерами штаба флота обсуждали различные варианты участия моряков в предстоящей операции. Обычно к ночи немного затихало бурление штабной жизни, по крайней мере в эти часы текучка не заедала командующего: не было потока людей, реже звонили телефоны; и тогда Головко обдумывал свои завтрашние решения. Обычно в такие часы с ним был тот, кого командующий считал своей правой рукой, высоко ценил и уважал, — начальник штаба флота Василий Иванович Платонов.

А после полуночи с неизменной папкой в руках являлся начальник разведки флота Леонид Константинович Бекренев — старый товарищ Головко еще по училищу имени М. В. Фрунзе. Позже они вместе воевали в Испании. Он приходил с новостями, способными заинтересовать командующего: то были радиоперехваты, показания пленных, донесения разведывательных групп, в том числе наших разведчиков, обосновавшихся в тылу противника и сообщавших о движении конвоев.

Теперь наша разведка особенно активизировалась, старательно прощупывая пульс жизни по ту сторону фронта. Леонид Константинович на основе анализа всех этих данных старался разгадать замысел врага.

Больше всего интересовался Головко ближайшими планами противника. Ведь Финляндия дала согласие выйти из войны. Но неясно, что будут делать фашисты: благоразумно уйдут, объяснив это «сокращением линии фронта», или захотят остаться на своих позициях?

Бекренев на этот раз пришел с чрезвычайно важным сообщением: есть приказ Гитлера — любой ценой удержать в Финляндии район никелевых разработок (Колосиоки) и обеспечить устойчивость морских коммуникаций.

— Так я и думал! — воскликнул Головко. — Они будут удерживать этот плацдарм, пока мы их не разобьем. И дело не только в никеле — важнейшем стратегическом сырье для германской военной промышленности, им нужно сохранить за собой военные базы. Иначе откуда смогут действовать надводные корабли, подводные лодки, авиация? Сколько там сейчас кораблей и самолетов? — спросил он.

— Особых изменений не произошло. Сто пятьдесят надводных кораблей, не считая подводных лодок, и примерно двести самолетов, — сообщил Бекренев.

— Вот видите, крупные силы. Они, конечно, будут цепляться за Петсамо. А вместе с тем у них пиковое положение, из которого есть два выхода: либо отступать, либо попасть в окружение, — и после короткого раздумья Головко заключил: — Останутся ли они на своих позициях или попытаются эвакуироваться, в любом случае мы должны готовиться к их полному разгрому. Правильно, Леонид Константинович?

— Так точно, товарищ командующий, — ответил тот.

* * *

...На флот прибыл командующий Карельским фронтом К. А. Мерецков. Вспоминая это время, Кирилл Афанасьевич в своих мемуарах отметит, что «с командующим флотом установился тесный деловой контакт... Энергичный и решительный... всегда на редкость чутко относившийся к нуждам фронта... Такие отношения не только укрепляли боевую дружбу, но и помогали лучше делать общее дело».

Общее дело... Оно особенно реально ощущалось теперь в преддверии важных событий.

Кирилл Афанасьевич Мерецков расстелил карту и, взяв карандаш, показывал и объяснял, как мыслится проводить Петсамо-Киркенесскую наступательную операцию. Стрелки были нацелены в обхват 20-й лапландской армии с флангов, а затем намечался прорыв главных линий обороны.

— Основной удар нанесут войска Четырнадцатой армии из района южнее озера Чапр в общем направлении на Луостари — Петсамо. Мы ставим задачу армии разгромить противостоящие части и, развивая наступление в северо-западном направлении, во взаимодействии с вашими бригадами морской пехоты, которые поведут наступление с полуострова Среднего, окружить и уничтожить вражескую группировку в районе Титовки. И таким образом общими усилиями освободить Петсамо.

Головко примерно так себе это и представлял. Но у него были свои соображения насчет участия флота, и он стал объяснять, что, дескать, можно устроить ловушку противнику, если на кораблях с десантом прорваться через залив в гавань Лиинахамари и высадить там десант.

— Хватило бы сил, — заметил Мерецков.

— Сил хватит. Мы в штабе все обсудили и пришли к выводу: это вполне реально.

— Ну что ж, я — за, — сказал Кирилл Афанасьевич. Деловой разговор продолжался и за обедом. И по тому, как серьезность уступила место веселому настроению, чувствовалось, что командующий фронтом и на этот раз доволен встречей с моряками.

Пока разговаривали в штабе, а затем обедали, пошел густой снег, поднялась вьюга, привычная для Заполярья (даже в солнечный июльский день вдруг налетит снежный заряд — и в двух шагах ничего не видно, но вот пронесся он, и опять светит холодное полярное солнце, только чахлые березки короткое время хранят белый наряд). А теперь осень, и снегопады в порядке вещей.

— Может быть, останетесь, заночуете? — предложил Головко.

— Нет уж, нам не привыкать, — ответил Мерецков, сел в «виллис» и укатил.

После его отъезда принято было решение созвать Военный совет, окончательно утвердить план операции, посоветоваться, кто отвечает за морскую часть, кому идти с первыми бросками десанта, заслушать начальника политуправления.

Все прошедшее за три года войны — атаки лодок, десанты, проводка конвоев, удары летчиков и катерников, по кораблям противника — казалось Арсению Григорьевичу всего лишь репетицией к самому важному, теперь уже последнему, испытанию.

Наутро собрался Военный совет, Головко информировал о встрече с командующим Карельским фронтом. В. И. Платонов со свойственной ему обстоятельностью доложил все, что касалось участия флота в большом наступлении.

Начальник политуправления Торик подготовил обращение Военного совета к морякам.

Головко одобрил создание оперативной группы политуправления. Она уже отбыла на корабли и в части для подготовки к наступлению, а когда оно начнется, группа будет обеспечивать поступление оперативной информации сверху вниз и снизу вверх. Командующему эта идея понравилась.

— Значит, от исполнителей к командованию и от командования к исполнителям. Так, что ли?

— Совершенно верно! — подтвердил Торик. — Обоюдная информация и таким способом оперативная живая связь.

— Умно придумано, — заметил Головко и тут же напомнил об особой роли коммунистов и комсомольцев:

— Им предстоит увлечь своим примером всех остальных воинов на штурм гранитных крепостей. У нас есть все условия для победы.

Все реже в Полярном тревожно гудели сирены. За плотными шторами окон штаба, не зная сна и отдыха, работали люди, много пережившие в эту войну и теперь поглощенные думами о завтрашнем дне — дне нашей победы.

— Скоро и у нас лед тронется, — с надеждой говорили моряки, слушая по радио приказы Верховного Главнокомандующего в честь побед Советской Армии на всех фронтах.

Арсений Григорьевич по-прежнему засиживался в штабе до полуночи. В часы затишья он поднимался с кресла и, испытывая душевное волнение, подходил к окну, долго стоял, прислушиваясь к воющей пурге и думая о том, как важно теперь, на последнем, завершающем этапе войны, здесь, в Заполярье, помочь армии окончательно разгромить немецко-фашистские войска и сделать Баренцево море их могилой.

И всякий раз вместе с этими мыслями появлялись у адмирала свежие силы, словно и не было большого шумного дня. Под нависшими бровями командующего искрился молодой блеск глаз, и, несмотря на сильную усталость, им владело одно желание — работать, работать и работать.

Головко вызывал В. И. Платонова, и они подолгу сидели над картами.

Фронт в Заполярье стоял без изменений с осени 1941 года. Адмирал Головко уже знал, что скоро все придет в движение, а планы воплотятся в штурм неприступного хребта Муста-Тунтури, в дерзкие броски десантов на побережье противника, в удары подводных лодок и авиации.

Однажды на рассвете раздался долгий телефонный звонок. Головко только что лег и не успел заснуть. Он поднялся, включил свет, протянул руку к трубке и сразу узнал голос генерала, ведающего в Ставке Северным направлением.

— Товарищ Головко! Простите за беспокойство в такой поздний час. Прошу доложить, как у вас дела с «Вестом»?

«Вест» — условное название операции по разгрому гитлеровцев в Заполярье. Стало быть, в Москве тоже интересуются, готов ли Северный флот к последнему, решающему сражению.

После разговора с генералом Головко уже было не до сна: ему хотелось поскорее повидать начальника штаба, члена Военного совета флота и вместе с ними еще раз хорошенько все обсудить. Он открыл сейф, достал план операции и остаток ночи просидел над ним, читая строчку за строчкой и выписывая на отдельном листе бумаги все, что, казалось ему, требует дополнительной проверки.

Кончался сентябрь, а вместе с ним угасал полярный день. Все реже появлялось солнце, хмурое небо еще ниже нависало над водой и бурым гранитом сопок. С моря налетали резкие порывы ветра. На деревянных домиках Полярного стонали крыши, дребезжали оконные стекла.

В ту пору жизнь моряков переместилась на полуостров Рыбачий. Люди вгрызались в гранит, строили новые командно-наблюдательные пункты. Еще и еще раз с помощью разведки осторожно прощупывали всю систему вражеских укреплений. Днем и ночью не умолкала канонада. Артиллеристы выявляли каждую огневую точку противника и наносили ее на карту. Кого только здесь не было! И разведчики, и командиры торпедных катеров, и морские летчики.