Рассказы разных лет

ПЕСНЯ Рассказ

Давно я не бывал на своей родине, в Северной Осетии, не был и в ауле, где протекало мое раннее детство… Десятки лет, события войны далеко оттеснили мои детские воспоминания, время стерло их. Казалось, все окутал в свои покровы туман времени.

Так думал я, иногда тщетно стараясь припомнить те или иные эпизоды моего детства, но… напрасно. Время унесло их.

И вдруг словно пелена спала с моих глаз, будто кто-то сорвал покрывало, закутавшее мою память. Я снова отчетливо, ясно и ощутимо увидел свое детство. Совершилось чудо. И это сделала песня.

Недавно, уже весьма пожилым человеком, я приехал к себе на родину в гости, повидать родные места, увидеть тех, кто жив, вдохнуть в себя воздух родных мест. Конечно, я узнал свой край, но места, по которым бегал мальчишкой, изменились. Даже горы, даже бурный Терек стали иными. Новые мосты через реку, отличные высокогорные шоссе, великолепные дороги пролегли там, где в мои детские годы с трудом, и то не везде, проходил конь. Над крутизнами скал, над утесами по ним мчались сейчас быстрые «Победы» вперемежку с грузовиками. В горах дымили фабрики и заводы, возле ледников были разбиты туристские лагеря, больницы и медпункты появились там, где в дни моей юности бродили отары овец. Высокогорные метеостанции, радиосеть, телефоны, кинопередвижки — словом, все то, что несет цивилизация, — проникли в горы и изменили их жизнь.

Я ходил по местам своего детства и не узнавал их. Все было такое знакомое, и в то же время новое, непохожее на то, что окружало меня когда-то. Я старался вспомнить былое и… не мог. Новое вытесняло прошлое, а прожитые годы стерли в памяти смутные воспоминания.

Я любовался новым, но душой искал и то старое, близкое, что когда-то так радовало меня. Со сладкой грустью о ненайденном, забытом, конечно, опоэтизированном мною детстве спускался я по горной тропинке к аулу. Был тихий летний вечер. Солнце золотило снежные вершины гор, и каскад оранжево-красных лучей перебегал по ледяным вершинам. Из аула тянуло дымком, парным молоком и непередаваемо родным, с детства знакомым запахом горевшего кизяка. Над горами в сторону Грузии проплыл самолет.

Я стал медленно спускаться к аулу. На душе было смутно. Завтра уеду в город, где меня ждут друзья и работа.

Проходя по улочке, я внезапно остановился. Из-за плетня слышался слегка надтреснутый женский голос. Лилась песня… Слова были простые и такие обыкновенные, но я, прижавшись к плетню, слушал и слушал их.

пела женщина детскую песню. Несколько глуховатый, негромкий голос, но что он сделал со мной! Я стоял, держась за плетень, а мелодия и слова песни внезапно озарили мою память.

Эту самую песню, детскую песенку о ягодах калины, растущей в темном лесу без тепла и света солнца, я сам много-много раз слышал ребенком от матери, засыпая под эти самые слова…

Позже, уже будучи подростком, я узнал, что песня эта была написана осетинским поэтом Блашка Гуржибековым, убитым на японской войне.

повторял женский голос, и словно солнце озарило мою память. Пелена спала, и мое детство встало возле меня.

Я стоял как зачарованный. Что-то странное и необъяснимое происходило со мной, с прошлого как бы спадали покровы… Я видел свою мать еще молодой, такой, какою она была, когда напевала мне эту песню. Из тумана неясно вставало лицо бабушки Фаризет, что-то теснило мне грудь…

Я слушал песню и, странное дело, вспоминал не только людей, но и запахи сакли, ароматы сада, какие-то отрывистые слова деда… Даже густой, своеобразный аромат калмыцкого чая, всегда варившегося у нас, вкус олибаха[7] и фиджина[8] — все встало передо мной. Детство, воскрешенное этой песней, охватило меня.

То, что я забыл и не помнил уже свыше пятидесяти лет, ожило! И это сделала песня.

— Хорошо поет Кяба-хан, но еще лучше они поют вместе со своим мужем Бибо, — раздался позади меня голос. Это был учитель Дзамбол, подошедший ко мне. — Пойдем к ним.

Оцепенение оставило меня, но очарование еще держало мое воображение в плену. Так трудно было расстаться с тем, что навеяла незатейливая песня.

В город я, конечно, не поехал. Целую неделю пробыл я в ауле, и каждый вечер старик Бибо и его жена Кяба-хан пели мне старые осетинские песни. Тут были, и героические, и грустные, и свадебные. Пели и «Додой» и «Сидзаргас»[9], пели и про храбреца Хазби, пели «Башилта», еще с языческих времен вошедшее в быт Осетии увеселение — своеобразный зимний карнавал, нечто вроде коляды. Я слушал, вспоминал и даже сам подпевал иногда знакомые мелодии… но того, до слез щемящего очарования, которое охватило меня у плетня, когда я слушал «Муркита», уже не было.

Большую силу имеет песня!