Расставание в голубом

Глава 4

Кэтти Керр чопорно восседала рядом со мной на благородных кожаных подушках старушки «Мисс Агнесс». Мы быстро оставили позади Перрати, потом Нараино, потом Флорида-Сити, промчались через Ки-Ларго, Рок-Харбор, Тавернье и, миновав очередной мост, оказались на Кэндл-Ки. Когда Кэтти показала мне поворот, а затем, метров через сто, въезд в аллейку с двумя каменными столбиками по бокам, стало заметно, с каким нетерпением моя спутница ждет встречи со своим ребенком. Узкая дорога вела к старому бревенчатому дому на берегу. Выстроенный из черного кипариса и крепкой сосны, он изрядно просел и потемнел от времени, однако прочно стоял на своем фундаменте, готовый спокойно встретить ураганы, сметающие до основания куда более шикарные сооружения.

Ватага маленьких загорелых ребятишек с криками выскочила из-за сарая и атаковала нас. Когда вопли стихли, я увидел, что их всего трое, все с фамильными льняными кудрями. Кэтти крепко обняла и поцеловала каждого, а потом показала мне Дэви. Она выдала малышам по леденцу, и мальчишки умчались, визжа и облизываясь.

Из дома вышла Кристина. Она была крупнее и смуглее Кэтти. На ней были обрезанные выше колена выцветшие джинсы и разорванная на плече белая мужская футболка. Поправляя волосы, женщина направилась к нам. Ее походка ничем не напоминала грациозную танцующую поступь Кэтти, но Кристина тоже была по-своему привлекательна: неторопливая, сосредоточенная, с волнующим, притягивающим взглядом.

Кэтти представила нас друг другу. У сестры был чуть отсутствующий вид, будто гладкая кожа, плавность движений и излучаемое телом тепло надежно отделяли ее от остального мира. Она была из тех женщин, которые предпочитают приспосабливаться к окружающей жизни чисто физически, примитивно-чувственным образом. Они вынашивают своих детенышей, неосознанно стремясь к физическому удовлетворению. Обычно безмятежно неопрятные, даже запущенные, не ценят прелестей тонкой любовной игры и изящных поз. Питают слабость к земному многоцветью еды, солнца, крепкого сна, материнских забот и страстных ласк. В них скрыто неуловимое великолепие, горячее и буйное, как величие львиц.

Она поцеловала сестру, почесала свою голую руку, сказала, что рада меня видеть и не пройти ли нам в дом, кофе как раз готов.

В доме было не убрано, повсюду лежал потрепанный травянисто-зеленый ковер, и громоздилась викторианская мебель черного дерева, вся исцарапанная, с обивкой выцветшей и в пятнах. Кристина внесла кофе в белых кружках – густой, терпкий и очень вкусный.

Потом она устроилась на диване, подвернув под себя загорелые ноги, и сказала:

– Я тут подумала, что Лорели Хату подыскивает себе работу, и она могла бы бывать здесь днем за двадцать пять в неделю, а мне, может, удалось бы получать сорок – сорок пять, устройся я официанткой в Кариби, но тогда придется ездить туда и обратно, а с нашим садом все в порядке, да еще шесть долларов я получила на прошлой неделе от Геса за крабов, так что, похоже, вся эта затея не стоит труда, пока с тем, что ты присылаешь, мы вполне справляемся. Но временами бывает одиноко, и поговорить-то не с кем, кроме маленьких детей.

– Ты разобралась с налогами?

– Я сама отвезла деньги, и мистер Олин объяснил мне, откуда набежали эти полпроцента в месяц. Квитанция там, в хлебнице, сестричка.

– Кристина, ну а как вообще все, насчет работы и прочего?

Она ответила Кэтти с легкой улыбкой:

– Макс все еще бывает здесь.

– Ты же собиралась его выгнать.

– Я еще не решила окончательно, – вздохнула Кристина. Потом оглядела меня: – Вы работаете вместе с Кэтти, мистер Макги?

– Нет. Мы познакомились через Чуки Мак-Колл. У меня тут одно дело, немного дальше, вот я и подвез вашу сестру.

Ни с того ни с сего Кэтти спросила:

– Ты выбросила папины письма из армии, когда разбирала мамины вещи?

– Думаю, что нет. Зачем они тебе понадобились?

– Хочу перечитать еще раз.

– Если они где и лежат, то скорее всего в сундуке в задней комнате, где-нибудь сверху.

Кэтти вышла. Я слышал ее быстрые шаги по деревянным ступеням.

– У вас с ней роман? – спросила Кристина.

– Нет.

– Вы женаты?

– Нет.

– Официально она еще замужем за Керром, но она может потребовать признания фактического развода и через полгода будет свободна. Она сильная, красивая и умеет работать. Сейчас выбита из колеи, но тот, кто подарит ей немного радости, увидит совсем другую женщину. Она умеет любить и, когда счастлива, все время смеется и поет.

– Похоже, ее выбила из колеи история с Джуниором Алленом?

Она удивилась.

– Вы все о нем знаете?

– Думаю, почти все.

– Вы, должно быть, очень ей понравились, если она рассказала вам о Джуниоре. Кэтти старше меня годами, но моложе душой. Она плохо разбирается в людях. Я хотела выставить его отсюда. Все смешки да улыбочки, а глаза холодные. Потом он взялся за нее, вскружил ей голову, и тогда уж стало поздно гнать. Поздно было даже рассказать ей, как он лапал меня при любой возможности и хохотал в лицо, когда я называла его разными словами. Я знала, он околачивается здесь не просто так. Он искал, это было видно. Но что и где, я не знала. Он подло с ней обошелся, мистер Макги, а потом смылся. Лучше бы он никогда здесь больше не появлялся. Но он вернулся с нашими деньгами, стал жить с богатой женщиной, и с этим ничегошеньки нельзя было поделать.

– А полиция?

– Полиция? Что бы он там ни нашел, один раз это уже было украдено. А полиция никогда не жаловала семью Бэрри. Когда твой отец умирает в тюрьме, начинаешь смотреть на полицию исподлобья.

– Когда Аллен в последний раз здесь показывался?

Безмятежное лицо напряглось, она вся сжалась от неожиданного подозрения:

– А вы случайно не из полиции?

– Нет. Ничего похожего.

Кристина молчала, ее подозрения таяли. Наконец она слегка кивнула:

– Он приезжал и уезжал. Они вместе уплывали на его катере или жили на ее вилле. А около месяца назад катер исчез, и она осталась одна. На воротах ее дома – объявление о продаже. Она почти не выходит и, говорят, в последнее время много пьет, так что оно, может, и к лучшему, что Джуниор Аллен отбыл.

– Может, и для Кэтти это к лучшему.

– Он позорил ее. Люди видели, что происходит. Они знали, что Керр ушел от нее, а Джуниор Аллен обзывал разными словами, и все это слышали. Над ней смеялись. Однажды я до крови расцарапала одному морду, так что при мне уже больше не смеются. Что Кэтти точно не нужно, так это новые неприятности. Помните об этом. Я не уверена, что какая-нибудь очередная соломинка не переломит ей спину.

– Я не собираюсь доставлять ей неприятности.

– Она теперь хорошо выглядит. Хрупкая, как девочка. – Кристина вздохнула. – А я, похоже, все толстею и толстею.

Кэтти с грохотом спустилась вниз, неся перетянутую резинками мятую картонную, коробку.

– Они лежали в самом низу, – сказала она. – И еще там был этот снимок.

Она показала карточку Кристине, потом передала мне. Это была любительская фотография: крепкий мужчина, улыбаясь, сидел на верхней ступеньке крыльца старого дома. Безмятежная хорошенькая женщина в пестром платье сидела рядом. Мужчина одной рукой обнимал смущенную русоволосую девочку лет пяти, прижимавшуюся к нему. Младшая устроилась на коленях у матери, пальцы во рту.

– Прежние времена, – сказала Кэтти задумчиво. – Представь, кто-то пришел бы к нам в тот день и рассказал, чем все это кончится. Думаешь, что-нибудь изменилось бы?

– Хотела бы я, чтобы этот кто-то явился прямо сейчас, – сказала Кристина. – Я бы сумела воспользоваться его сведениями. Мы заждались удачи, сестренка. Мы обе.

Я встал:

– Поеду по своим делам и на обратном пути заберу тебя, Кэт.

– Ждать вас к обеду? – спросила Кристина.

– Лучше не надо. Не знаю, на сколько придется задержаться.

Город на Кэндл-Ки вытянулся вдоль скоростной автострады. Остров в этом месте сужался. Неподалеку начинался мост, по которому машины выезжали с острова и мчались на юго-запад. Город здорово потрепало в 1960-м, но он выглядел свежим и начищенным, с новыми бензоколонками, прибрежными мотелями, ресторанами, магазинами сувениров и морских снастей, причалами и почтовыми отделениями.

Я остановился у большой бензоколонки. Управляющий составлял у стойки опись имущества. Это был сутулый сморщенный человечек, бледный, как утопленник, с неопрятной черной шевелюрой. Звали его Ролло Уртис. Он встретил меня настороженным взглядом, какой бывает у продавцов.

– Мистер Уртис, моя фамилия Макги. Я пытаюсь разыскать некоего Амброза Аллена. По нашим сведениям, он несколько месяцев работал у вас.

– Джуниор Аллен. Точно. Да, он здесь работал. А в чем, собственно, дело?

– Да дело-то известное. – Я достал из бумажника клочок бумаги, посмотрел на него и положил обратно. – Вот тут неоплаченный счет, двести долларов двенадцать центов. Из отеля «Прибрежный» в Майами. Еще мартовский. Они передали его в наше агентство, а в отеле он отметился как приезжий из Кэндл-Ки.

Управляющий обнажил в ухмылке крупные зубы:

– Это для него теперь мелочь, мистер Джуниор Аллен нынче не обращает внимания на такую ерунду. Если удастся его разыскать, скорее всего расплатится сразу, крупными купюрами, и обронит: «Сдачи не надо, это вам за труды».

– Я вас не совсем понял, мистер Уртис.

– Он уволился в феврале и внезапно разбогател.

– Получил наследство?

– Не уверен, что это точное слово. Люди разное болтают. Его не было около месяца, а вернулся на собственном большом катере, одетый с иголочки, с золотыми часами на руке не меньше долларовой монеты. Я сказал бы: устроил все так, что одна женщина сама отдала ему деньги. Он из тех, кто вынуждает женщин делать вещи, которые при трезвом размышлении им бы вовсе не понравились. Приехав сюда, сразу поселился у сестер Бэрри. Крутой, как сама жизнь. Тогда, в прошлом году, еще была жива их мать. Девчонкам сильно не везло, и той и другой. Кэтти хороша, как картинка, но он быстро заморочил ей голову. А когда получил деньги, бросил ее и переехал к миссис Аткинсон. Это моя давняя клиентка, и я готов был поклясться, что она на такие штучки не клюнет. Но клюнула. И в результате у меня стало одной клиенткой меньше. Бог знает, где Джуниор сейчас. Возможно, миссис Аткинсон знает, но вряд ли вам сообщит. Это для нее больная тема.

Уже больше месяца Джуниора Аллена тут никто не видел, вот что я вам скажу.

– Как работник он вас устраивал?

– Если бы не устраивал, я бы его не держал. Нет, вполне годился. Расторопный, хороший ремонтник, просто незаменимый, когда время подпирает. Коллеги его любили. Все время улыбался и всегда находил, что нужно починить или подправить. Разве что был слишком вежлив с женщинами, которых обслуживал, имею в виду – с хорошенькими женщинами. Ну, втирал иногда очки. Но никто не жаловался. Откровенно говоря, я огорчился, когда он уволился. В нынешние времена люди не хотят работать.

– В денежных делах на него можно было положиться?

– Я думаю, да. Не верится, чтоб он остался кому-либо должен после того, как уволился, и если даже и задолжал, то наверняка сумел расплатиться через месяц, когда вернулся. По-моему, он каким-то образом вытянул эти деньги из миссис Аткинсон. Если так, она может жаловаться, а мне не на что.

– Где я могу ее найти?

– Видите вывеску впереди на шоссе? Сразу после нее поверните направо, поезжайте прямо до набережной и опять направо. Ее дом по правой стороне второй. Белый, невысокий и длинный.

Это был один из тех флоридских домов, которые я ненавижу. Всюду камень, кафель, стекло, алюминий. Ледяная, прямо-таки больничная атмосфера. Все эти дома кажутся просто сложной системой коридоров, тамбуром перед так и не построенным вместилищем настоящего тепла и уюта. Попав в эти комнаты, начинаешь ловить себя на мысли, что все время ждешь чего-то плохого. Чувствуешь, вот-вот распахнется дверь, тебя вызовут и прежде, чем тебя наконец отпустят, произойдет что-то ужасное. В таком доме жильцы не оставляют следов, и после их отъезда помещение выглядит так, словно здесь лишь недавно смыли кровь.

Чахлые высохшие кусты заполняли палисадник. Грязно-белый «тандерберд» примостился в двойном гараже. Свежая красно-белая вывеска гласила, что Джефф Бока будет счастлив продать это владение кому угодно. У главного входа я остановился и нажал пластиковую кнопку. В доме раздалось треньканье, потом послышалось приближающееся глухое шлеп-шлеп сандалий по кафелю. Белая дверь распахнулась, и я отбросил все, что успел навоображать о внешности миссис Аткинсон.

Она оказалась высокой стройной женщиной, на вид чуть за тридцать. Кожа резко белела в полумраке, словно изображение на мелкозернистой пленке, и чуть светилась, как у ребенка или у манекенщицы. Форма длинных прекрасных рук и хрупких запястий, темная волна волос и нежные подвижные черты точеного лица производили впечатление чего-то слишком тонко сработанного, слишком тщательно взращенного, слишком красиво изображенного и совершенно несовместимого с естественными жесткостями человеческого существования. Глаза большие, чуть раскосые, очень темные и широко расставленные. На ней были темные бермуды, сандалии и накрахмаленная бело-голубая блузка. Никаких украшений. Губы лишь слегка тронуты помадой.

– Кто вы? Что вам нужно? Кто вы?

Она говорила тихо, быстро и напряженно, прекрасные губы подрагивали. Казалось, она на грани нервного срыва и держит себя в руках с огромным трудом. От нее исходил густой и тяжелый запах бренди. Впрочем, и без того ее выдавали неуверенные движения и бегающий взгляд, который она явно не могла сфокусировать.

– Миссис Аткинсон, меня зовут Тревис Макги.

– Ну? Ну? Что вам нужно?

Я попробовал принять обезоруживающий вид. Это я умею. У меня подходящее лицо. Загорелый американец. Светлые глаза и ослепительно белые зубы на смуглой скуластой физиономии. Удачные морщинки народного героя в уголках глаз и застенчивая подкупающая улыбка, если потребуется. Мне говорили, что, когда меня вынуждают применять силу, я становлюсь похожим на дьявола, выскочившего из самых жутких закоулков ада, но мне об этом ничего не известно. В зеркале я неизменно вижу лицо этакого молодого инженера из старых фильмов, строящего мост через реку, несмотря на всевозможные напасти, вплоть до отравленной стрелы, торчащей из его мужественного плеча.

Так что вид у меня был совершенно обезоруживающий. Когда тебе что-то дано, грешно этим не пользоваться. Многие грабители выглядят как люди, заслуживающие абсолютного доверия.

Ты используешь свое лицо, чтобы строить гримасы, играть роли, подхватывать реплики. Ежедневно при каждой встрече с любым другим человеком становишься таким, каким, по твоему мнению, тебя хотят видеть или, если у тебя другие цели, как раз таким, каким не хотят. Будь это не так, спрятаться было бы невозможно.

– Я всего лишь хотел поговорить с вами о...

– Я показываю дом только по предварительной договоренности. Таковы условия. Мне очень жаль.

Этот голос и эту дикцию им прививают еще в маленьких школах, в которые они ходят прежде, чем поступить в те большие колледжи, названия которых у всех на слуху.

– Я хотел поговорить с вами о Джуниоре Аллене.

Я предвидел с полсотни возможных реакций на эту фразу, но того, что случилось, никак не ожидал. Ее глаза потускнели, точеные ноздри расширились, челюсть отвисла. Вся ее великолепная стать пропала, и поза стала уродливой.

– Вот и началось, – сказала она дрожащим голосом. – Вот и началось. Я что, подарок? Что-то было оплачено?

Она повернулась и заспешила прочь, споткнулась и чуть не упала, шагнув налево в конце прихожей. Хлопнула невидимая дверь. Я постоял в тишине. Потом услышал приглушенный звук рвоты, отдаленный, совсем тихий, агонизирующий. Лучи полуденного солнца скользнули по светлой поверхности стен. Я вступил в полумрак дома, навстречу прохладному дуновению кондиционера. Соблюдая формальности, прикрыл дверь.

Ей все еще было дурно. Быстро и без шума я обследовал весь дом. Он был захламлен так же, как и дом Кристины, но это была другая разновидность мусора. Стаканы, грязные пепельницы, нетронутая еда, одежда, разбитые в гневе вещи. Но никакие жизненные бури не могли оставить на этом ледяном доме даже царапины. Пожарный рукав, тридцать секунд – и все заблестит в каплях росы. Кроме нас, здесь никого не было. В этом большом доме она жила словно слабое и больное животное в клетке.

Я услышал звук льющейся воды и постучал в закрытую дверь:

– С вами все в порядке?

Послышалось невнятное бормотание. Слов разобрать не смог, но голос звучал скорее утвердительно. Я бродил по дому, и он вызывал раздражение. В кухне я обнаружил гигантскую посудомойку. Найдя большой поднос, я прошелся по комнатам, собирая чашки, стаканы и тарелки. Пришлось сделать три ходки. Засохшую еду счистил в мусорный бак. Макги – домохозяйка. Включив машину, почувствовал себя немного лучше. Вернулся к двери и прислушался. Ни звука.

– Эй! С вами все в порядке?

Дверь отворилась, она вышла и прислонилась к стене прямо возле ванной. Лицо мертвенно-бледное, круги под глазами стали еще больше.

– Вы согласны сюда въехать? – спросила она без всякого выражения.

– Я пришел лишь затем...

– Утром я глянула в зеркало и подумала: с чего-то надо начать, так что я хорошенько вымылась. Несколько раз намылила голову, все терла, терла, потом застелила кровать, нашла даже ящик с чистым бельем, совершенно случайно. Вам везет, не так ли, а? Удивительное совпадение, если только вы хотите начать с чистой страницы.

– Миссис Аткинсон, не думаю, что вы...

В ее взгляде мелькнула жуткая пародия на чувственность, жалкое неприкрытое вожделение.

– Надеюсь, ты в курсе всех моих привычек и склонностей, милый?

– Да выслушайте же меня наконец!

– Надеюсь, ты не рассердишься, если я сначала выпью. После нескольких рюмок становлюсь гораздо лучше.

– Я ни разу в жизни не видел Джуниора Аллена.

– Он ведь предупреждал тебя, я стала жутко костлявой и... – Она оборвала свое отвратительное повествование и уставилась на меня: – Что вы сказали?

– Я ни разу в жизни не видел Джуниора Аллена.

Она отерла губы тыльной стороной ладони.

– Зачем же вы пришли ко мне?

– Хочу вам помочь.

– В чем?

– Вы сами сказали. С чего-то нужно начать.

Она смотрела на меня не понимая, потом – с тяжелым сомнением, и, наконец, постепенно в ее глазах отразилось доверие. Прежде чем я успел ее поймать, она обмякла и рухнула с размаху, ударившись коленями о каменный пол. Скорчившись у плинтуса, она замотала головой и разразилась воющими протяжными рыданиями вперемежку с жалобными. Я сгреб ее в охапку. Когда к ней прикоснулся, ее всю передернуло. Она показалась странно легкой. Я отнес ее в спальню. Когда я уложил ее на свежезастеленную кровать, рыдания внезапно прекратились. Она замерла, как засохшая ветка. Закусив губы, следила за мной пустыми остекленевшими глазами. Я снял с нее сандалии и накрыл пледом. Чтобы ослабить свет, прикрыл жалюзи. Она смотрела на меня все так же беспомощно. Я принес табуретку, поставил возле кровати, сел, взял ее узкую руку, покрытую испариной, и сказал:

– Ну вот. Как вас зовут?

– Лоис.

– Лоис, все в порядке. Поплачьте. Пусть горе выйдет из вас со слезами. Расслабьтесь.

– Я не могу, – прошептала она. И вдруг снова начала рыдать. Выдернув руку, она отвернулась от меня, зарылась лицом в подушки. Рыдания сотрясали ее тело.

Я мог лишь догадываться, что пойдет ей на пользу, а что во вред. Приходилось действовать наудачу. Я основывался на своем знании психологии одиноких людей. Обычно они жаждут излить душу. Я погладил ее совершенно отстраненно, словно успокаивал испуганного зверька. Сначала она отшатывалась и дергалась при каждом прикосновении, потом лишь вздрагивала, но вскоре и это прошло. Икнув, Лоис свернулась клубочком и затихла, погрузившись в сон.

Я отыскал ключи. Оставив Лоис в затененной комнате, закрыл дверь. Узнав расписание автобусов, я вернулся к Кэтти и отвез ее на автобусную станцию, чтобы она вовремя успела на работу. Объяснил ей ситуацию, не вдаваясь в подробности. Она не спросила, почему я должен здесь задержаться.