Расставания и встречи

Глава 19

Тони теперь едва ли не каждый день играл на фортепьяно в музыкальном магазине сеньора Манчини, получая при этом не только душевное отдохновение, но и кое-какие деньги за рекламу. Манчини, смекалистый торговец, вообще предлагал ему работать здесь постоянно, поскольку с появлением Тони сюда валом повалили потенциальные покупатели, привлеченные великолепно звучащей музыкой, доносящейся из распахнутых окон магазина. Разумеется, далеко не каждый из них раскошеливался на покупку того или иного инструмента — многие ограничивались тем, что просто слушали музыку, а потом делились впечатлениями со своими знакомыми, отчего популярность некогда безвестного магазина Манчини росла и ширилась день ото дня.

Тони же не собирался посвящать себя торговле, его вполне устраивала работа у сеньора Агостино, где он учился мастерству художника и заодно мог реализовывать свои творческие замыслы. А в этот магазин Тони приходил лишь затем, чтобы в музыке излить неизбывную тоску по тем дорогим людям, которых он оставил на своей далекой родине.

Обычно Тони гнал от себя воспоминания о Марии, они были слишком болезненными для него. Но почему-то здесь, в уютном пространстве магазина, среди множества инструментов, таящих еще никем не растревоженную музыку, с памятью происходило чудесное преображение: она возвращала Тони исключительно к ярким и радостным мгновениям его первой любви, властно заслоняя ими последующий горький финал. При этом сладостные воспоминания не отзывались прежней болью в раненом сердце Тони. Мудрая память врачевала его, заглушая горечь разлуки и навевая лишь светлые ностальгические чувства ко всему, что осталось, увы, на другом берегу океана, — к родине, Марии, матери и отцу. Как ни странно, по отцу Тони тосковал, может быть, острее всего. Поначалу это и удивляло его, и злило. Но потом он понял, в чем причина: они ведь расстались с отцом, так и не помирившись, не простив друг друга, а с этой тяжестью на душе, оказывается, очень трудно жить!

Постигнув эту истину, Тони сумел простить Дженаро его вздорность и упрямство, порой граничащее с жестокостью, и стал вспоминать отца с любовью и благодарностью за те навыки, которые почерпнул от него в детстве и в юности. Прежде всего это касалось музыки. Ведь именно отец обучил Тони и нотной грамоте, и виртуозной игре на фортепьяно, и основам композиции. Правда, сочинительство сына не вызвало восторга у отца — они не сошлись во вкусах, но теперь это уже не имело никакого значения для Тони. Он любил отца и мысленно посвящал ему все эти импровизированные концерты в магазине сеньора Манчини.

А между тем у Тони здесь появилась и своя постоянная публика, и группа восторженных поклонниц, одаривавших его не только жаркими аплодисментами, но и откровенно влюбленными взглядами.

Большинство из зрителей, подобно сеньору Манчини, были итальянцами, поэтому и репертуар у Тони сложился соответствующий: народные неаполитанские песни, оперные шлягеры Верди, Россини, Пуччини.

Однажды, привлеченная знакомой мелодией, в магазин заглянула и дона Мадалена. Она случайно проходила по этой улице и в первый момент даже не поняла, откуда доносилась та дивная музыка, разом всколыхнувшая в душе полузабытое волнующее чувство, которое ей довелось испытать лишь однажды — при встрече с красавцем Джузеппе. Может, эта музыка прорвалась из души самой Мадалены? Может, ей, старухе, внезапно вспомнилась безвозвратно ушедшая молодость, унесшая с собой и Джузеппе, и надежды на счастье. Вспомнилась — и тотчас же отозвалась музыкой…

Мадалена остановилась на тротуаре, чтобы перевести дух и немного унять сердцебиение. Но музыка продолжала звучать, а сердце билось внутри, как колокол, возвещавший о приближении какого-то важного, судьбоносного события. «А что, если сон в руку? — подумала она, вспомнив, как накануне ночью ей снился муж. — Что, если Джузеппе где-то здесь неподалеку и встреча с ним очень скоро состоится?!» У Мадалены еще сильнее забилось сердце, и в тот же миг она поняла наконец, что музыка изливается на нее из распахнутого окна магазина Манчини. В ожидании чуда Мадалена толкнула массивную дверь магазина и вошла внутрь помещения.

Оглядевшись по сторонам и не увидев среди слушателей своего дорогого Джузеппе, она обратила взор на пианиста. И вновь Мадалене почудилось, будто она вернулась в далекую безоблачную молодость, потому что парень, игравший на фортепьяно, был таким же статным и красивым, как Джузеппе в пору его юности. И даже черты лица у них были похожи: тот же профиль, тот же поворот головы!..

— Кто этот сеньор? — обратилась Мадалена к соседу, указывая рукой на Тони.

— Итальянец, — шепотом ответил мужчина. — Он тут часто играет.

«Итальянец! — мысленно повторила за ним Мадалена. — В этом-то все и дело!» Ей теперь стало ясно, отчего она так разволновалась: просто услышала итальянскую мелодию, которую когда-то любил напевать Джузеппе. Вот и все сходство, и все чудеса!..

Она тяжело вздохнула, слезы покатились по ее щекам, но Мадалена не заметила этого. Самозабвенно слушая музыку, она неотрывно смотрела на Тони, и он, почувствовав это пристальное внимание, тоже обернулся в ее сторону. Их взгляды встретились. Увидев слезы на глазах незнакомой женщины, Тони едва заметно улыбнулся, стараясь приободрить ее, и Мадалена ответила ему широкой благодарной улыбкой.

В тот день она вернулась домой непривычно поздно, уже в сумерках, чем вызвала беспокойство дочери.

— Куда ты запропастилась? Я не знала, что и думать! Хоть бы записку мне оставила! — набросилась на нее встревоженная Нина. — Скажи, где ты была?

Мадалена устало опустилась на стул и, мечтательно закатив глаза, ответила, как пропела:

— Я гуляла в городе, я слушала музыку…

Ее ответ окончательно поставил Нину в тупик: она всерьез подумала, что у матери помутился рассудок. А Мадалена, увидев реакцию дочери, засмеялась:

— Не бойся, я еще не выжила из ума!

— Но ты сегодня какая-то странная, — осторожно произнесла Нина. — Что с тобой приключилось?

— Я сегодня встретила молодого красивого парня, — начала Мадалена, еще больше напугав дочь. — Он божественно играл на фортепьяно, а потом улыбнулся мне так, что мое сердце заколотилось как в молодости!

— И ты… считаешь это нормальным? — выдавила из себя Нина, уже не надеясь на вразумительный ответ матери.

— Я считаю это чудом, — ответила Мадалена. — Да, это все-таки было чудо! Сначала я услышала любимую мелодию твоего отца, потом увидела того молодого итальянца. Он очень похож на Джузеппе! А его замечательная улыбка вернула меня в далекое прошлое, к моей безумной любви!

— Вот именно: безумной, — тотчас же подхватила Нина. — Заметь, это не я, а ты сказала!

— Ну и что? — пожала плечами Мадалена. — Я и впрямь безумно любила твоего отца. Всю жизнь любила. А сегодня Господь послал мне прекрасное напоминание о том счастливом времени, когда мы впервые встретились с Джузеппе.

Лишь теперь для Нины все разъяснилось, и она облегченно вздохнула.

А Мадалена в который раз стала рассказывать ей о Джузеппе и о том недолговечном счастье, которое уготовила им судьба-разлучница. Нина слушала ее рассеянно, догадываясь, что по прошествии лет мать, вероятно, слишком идеализирует отца, и, когда Мадалена предложила ей вместе сходить в магазин Манчини, ответила вежливым отказом:

— Ты же знаешь, я допоздна работаю. Когда мне ходить по магазинам?

— После работы! — не отступала Мадалена. — Говорят, этот красивый итальянец играет там чуть ли не каждый день. Пойдем! Посмотришь на него, представишь, каким был твой отец в молодости.

— Я и так представляю, по фотографии. Мне этого достаточно, — твердо ответила Нина, не желая потакать причудам матери. — Да и тебе не стоит ходить туда, растравлять

душу.

Мадалена обиженно поджала губы:

— Ты ничего не понимаешь! А я чувствую, что это все неспроста. Это Джузеппе подает мне какой-то знак! Сначала был сон, теперь вот молодой итальянец, так похожий на него…

Она умолкла, продолжая думать о чем-то своем и вспоминать впечатления минувшего дня.

Мадалена не могла знать, что в это же время Тони рассказывал о ней Камилии, которая с пристрастием выпытывала у мужа, чем его так поразила эта женщина:

— Может, ты говоришь неправду? Она была не старая, а молодая?

— Ну зачем мне нужно что-то выдумывать? — недоумевал Тони. — Это была пожилая женщина.

— Итальянка?

— Нет, вряд ли… Но она плакала, когда я играл неаполитанскую мелодию. И так пронзительно смотрела на меня, как будто хотела сказать что-то очень важное. В ее глазах была какая-то затаенная печаль и одновременно — радость. Потом она улыбнулась мне сквозь слезы… Знаешь, так иногда улыбалась моя мама!

Ревнивица Камилия наконец успокоилась и высказала свое предположение:

— Наверное, ты просто соскучился по матери, а эта женщина тебе ее напомнила.

— Возможно, — согласился Тони. — Надо написать письмо родителям. Они же до сих пор не знают, что я женился.

— Правильно! — обрадовалась Камилия. — Напиши. Пусть все узнают о твоей женитьбе!

Прекрасно понимая, что под словом «все» она подразумевала прежде всего Марию, Тони поспешил ответить согласием — во избежание очередной сцены ревности, которые подспудно отравляли его семейную жизнь. Вспышки ревности у Камилии случались и прежде, но Тони надеялся, что после свадьбы все изменится в лучшую сторону, однако он ошибся. Камилия продолжала ревновать его не только к Марии, но и ко всему, что так или иначе было связано с Италией. Будь ее воля, она бы вообще лишила его памяти о прошлом. В частности, она активно препятствовала тому, чтобы Тони подрабатывал в магазине Манчини, и прямо говорила, что, общаясь там с соотечественниками и наигрывая для них итальянские мелодии, он, вне всякого сомнения, предается мечтам о Марии. До сих пор ему не удавалось развеять подозрения Камилии, но сегодняшний довод на нее подействовал положительно. Она даже победоносно улыбнулась, представив, наверное, как разгневается и опечалится Мария, узнав о женитьбе Тони.

Самому же Тони от этой мысли стало нестерпимо больно — и за себя, и за Марию, и за их трагически оборвавшуюся любовь. Но к тому времени он уже научился справляться с этой болью, и на сей раз ему тоже удалось быстро подавить ее в себе.

Тони принялся писать письмо родителям, и Камилия не заметила кратковременной перемены в его настроении. Она благодушествовала, окрыленная достигнутым успехом, и ей хотелось немедленно развить его до полной победы над соперницей.

— Ты напиши родителям, что мы приглашаем их к нам, — предложила она Тони и, в ответ на его изумленный взгляд, пояснила: — А что им делать там без тебя? Пусть переселяются в Бразилию, навсегда!

Не ожидавший такого предложения, Тони растерянно спросил:

— Ты забыла о моей ссоре с отцом?

— Нет, не забыла. Но я уверена, что он тебя простит, когда прочитает это письмо, — самонадеянно ответила Камилия.

— Я и сам был бы этому рад, — вздохнул Тони. — Однако мой отец — очень упрямый человек. И к тому же он ярый патриот. Я много раз слышал от него, что никакие заморские страны ему не нужны и он умрет на родине.

— А ты все же пригласи его к нам, — продолжала настаивать Камилия. — Вдруг он изменит свое мнение ради того, чтобы жить рядом с тобой? Если бы это произошло, ты был бы счастлив, правда? И я тоже была бы счастлива!

Она не стала посвящать мужа в подробности своего замысла, который был одновременно и наивен, и коварен: Камилия полагала, что с переездом сюда родителей Тони оборвется последняя ниточка, связывающая его с Италией, а значит, и с Марией. Камилия была молода и не догадывалась, что для сильной любви даже океан — не преграда. Впрочем, Тони этого тоже еще не знал.

Камилия, однако, была не далека от истины, когда говорила, что Дженаро вскоре может сменить гнев на милость. До полного прощения сына было, правда, еще далеко, но мысленно Дженаро уже признался самому себе, что очень соскучился по Тони.

Разумеется, он всячески скрывал это от жены и, когда Роза начинала что-то говорить о сыне, с напускным гневом повторял одну и ту же, давно заученную фразу:

— У меня нет сына!

Роза пыталась вразумить его, но Дженаро упрямился еще больше и твердил как попугай:

— У меня нет сына. А слушать пустую болтовню о твоем сыне я тоже не намерен!

Роза обижалась и уходила на кухню. А Дженаро садился за фортепьяно и громко барабанил по клавишам, изо всех сил демонстрируя жене свой нарочитый гнев.

Розе было так одиноко и горько, что однажды она осмелилась пойти к Марии. Ей хотелось поговорить с Марией о Тони и, самое главное, увидеть внука, подержать его на руках, понянчиться с ним. Она была уверена, что Мария не откажет ей в этом удовольствии: как-никак родная бабушка, родная кровь! Надо только улучить момент, когда Мартино не будет дома, чтобы не поставить Марию в сложное положение.

Розе пришлось долго ждать, спрятавшись за деревьями, пока она наконец не увидела, как Мартино выезжает из ворот на машине. Подождав еще несколько минут для пущей верности, Роза глубоко вдохнула и решительным шагом направилась в дому Марии.

Однако войти туда ей не удалось: у входа во двор ее остановил привратник.

— Как прикажете доложить? — вежливо спросил он.

— Мне бы повидать сеньору Марию… — смущенно пробормотала Роза.

— Я спрашивал, как о вас доложить госпоже. Назовите свою фамилию.

— Скажите Марии, что к ней пришла Роза Ферьяно, она меня знает.

— Подождите здесь. — Строго произнес привратник, прежде чем отправиться в дом, и Роза не посмела его ослушаться.

Спустя несколько минут из дома вышла Мария. Роза сделала шаг ей навстречу, но Мария выразительным жестом остановила ее.

Подойдя к Розе, она спросила тихо, чтобы никто из слуг не смог ее услышать:

— Зачем вы пришли? Что вам здесь нужно?

— Здравствуй, Мария, — так же тихо произнесла Роза. — Я хотела повидать моего внука.

— Это не ваш внук! — отрезала Мария, к величайшему изумлению Розы.

— Бог с тобой! Что ты говоришь?! Это же сын Тони, я сама приняла его на руки, когда он появился на свет, — попыталась достучаться до нее Роза, но Мария была непреклонна:

— У мальчика есть отец, и зовут его Мартино. Запомните это и больше сюда не приходите. Прошу вас, — добавила она чуть мягче, — не надо рушить мою семью.

— Но разреши мне хоть одним глазком взглянуть на малыша! — взмолилась Роза. — Сеньора Мартино же сейчас нет дома, он уехал, я сама видела.

— Это не имеет никакого значения, — холодно ответила Мария и уже не попросила, потребовала: — Оставьте меня в покое, уходите!

Не ожидавшая такого приема Роза потупилась и медленно, с трудом передвигая отяжелевшие ноги, пошла прочь.

Дома ее встретил разъяренный Дженаро, каким-то чудом догадавшийся, где была Роза. — Признайся, ты ходила к этому фашисту? — грозно спросил он.

Роза не стала отпираться.

— Я ходила к своему внуку, — сказала она. — Но мне его не показали.

— И правильно сделали! — злорадно рассмеялся Дженаро. — Кто ты такая, чтобы тебя там принимали? Она же сама сказала, что ребенок у нее не от Тони, а от фашиста! Не смей туда больше ходить, не позорь меня, старая дура!..

Он еще долго бесновался, а потом разом сник, и Розе стало жаль его. На мужа она не сердилась, наоборот — хотела подбодрить его.

— Не расстраивайся, скоро Тони пришлет нам письмо, я сердцем чувствую, — сказала она внезапно окрепшим голосом. — И тогда я напишу ему, что у него в Италии есть сын. К сыну он обязательно приедет!

Дженаро посмотрел на нее с откровенным ужасом:

— Ты и впрямь выжила из ума? Хочешь, чтобы фашист прикончил здесь твоего сына?!

Несмотря на грубость и оскорбительный тон Дженаро, Роза нашла его замечание убедительным и тотчас же предложила иной выход:

— Ну значит, мы поедем к нему в Бразилию! Дженаро молча покрутил пальцем у виска и больше в тот день с женой не разговаривал.

А на следующий день почтальон принес им долгожданное письмо, из которого они узнали, что их сын женился на красивой девушке из еврейской семьи. Это письмо Роза прочитала вслух — специально для Дженаро, который по-прежнему делал вид, что судьба Тони его не интересует. Затем Роза тихо всплакнула и прошептала:

— Будь счастлив, сынок! Я за тебя рада.