Расстройство сна

Любовные письма из тропического леса

— Готов погонять гусака?

Страйкер выехал со станции и поехал мимо административных зданий. Кампус мерцал под палящим летним солнцем ослепительно зеленой дымкой.

Билкс скучал рядом на пассажирском сиденье. Страйкер ему наскучил, работа в кампусе наскучила, да и сам он, черт побери, был скучен самому себе. Их работа была невероятно скучной, и единственное, что могло хоть чуть-чуть поднять ему настроение, так это образы первокурсниц в нижнем белье… хотя, пожалуй, это были единственные мысли в его голове.

Да, он был готов.

Устраиваясь на эту работу, Билкс был готов к скуке смертной на работе. И он не жаловался. Собственно, это была одна из причин, почему он покинул свою прежнюю работу — он больше не мог справляться с окружающим его насилием. Однажды он зашёл в прачечную и обнаружил там двух своих приятелей, выпотрошенных и висящих вверх тормашками, как какие-то олени. Медэксперты отметили, что сначала их гениталии были сожжены паяльной лампой. В другой раз Билкс и его напарник приехали на обычный вызов о шумных соседях, к своему удивлению, они обнаружили, что какой-то «Аптечный Ковбой»[5] забил до смерти собственную жену монтировкой. Они застали его вытаскивающим монтировку из головы своей благоверной. В спальне они нашли то, что осталось от маленькой девочки, она была изрублена на куски, как мясное ассорти. Еще один ребенок лежал в ванне.

Нахуй это дерьмо, чувак!

В тот момент он и решил бросить свою прежнюю работу.

А здесь, в колледже, единственные серьёзные вызовы были в основном о шумных подростках, мешающих спать окружающим в два часа ночи. Сейчас кампус находился на летней сессии. Так что никаких пьяных студентов не было и в помине. От безделья Билкс заприметил и начал следить за симпатичной аспиранткой кафедры ботаники Кларой Холмс.

Сколько раз я мастурбировал, думая об её прекрасном теле? — подумал он. — Сколько раз я занимался сексом с собственной женой, представляя, что трахаю Клару?

— Ты сегодня какой-то тихий, — заметил Страйкер за рулем патрульной машины. — Что, Барбара измотала твой язык сегодня ночью?

— Мне скучно, — ответил Билкс. — А ты мне только гадости говоришь.

Страйкер засмеялся. Его смех напоминал кудахтанье ведьмы из «Волшебника страны Оз». Билкс ненавидел смех Страйкера.

— Ну, долго скучать не придётся. Я взял новый бинокль, о котором я тебе говорил. «Bushnells», чувак, с увеличением. Мы сможем сосчитать волоски на ее дырке, когда она будет лежать на животе.

Для Билкса это была отличная новость. Конечно, наблюдение за аспирантками и студентками с биноклем не совсем приравнивалось к подобающему поведению охранников кампуса, но Билкс не видел в этом ничего плохого. Он считал, что если Бог создал женщин такими красивыми, то подглядывания за такими милашками, как Клара Холмс, в каком-то эзотерическом смысле соответствовало воле Творца. А особенно, за такой крепко сбитой, фигуристой, сексапильной красоткой, раскаленная докрасна. Кроме того, у такой работы было чертовски мало льгот, и это, в конце концов, была одной из них.

Каждый день в полдень она лежала на траве и загорала перед зданием кампуса, Билкс знал наизусть её: прекрасная загорелая кожа, блестящая от лосьона, ноль жира в теле, груди третьего размера с сосками, выпирающими на концах, размером с кончик большого пальца, и из одежды — только белое бикини…

Иисус бы и сам передернул на неё, — думал Билкс.

— Я видел, как она выходила из северной администрации на днях, — сказал Страйкер. — Без лифчика. Она была одета только в обтягивающий мини-топ и шорты, из-под которых торчала ее задница! Господи, мне трудно поверить, что такая цыпочка встречалась с таким ботаном, как Моли. Держу пари, что его пидерастический хуишка так и не побывал у неё во рту.

— Минуточку, — сказал Билкс. — Моли?

— Говард Моли. Ассистент профессора кафедры ботаники. Ну, ты знаешь. Парень, который умер.

— Говард Моли? О, да, вспомнил, я читал статью в университетской газете. Его прикончил какой-то гриб или грибок. Парня отправили в тропический лес на Смитсоновский Грант. А после он умер. Но… разве он встречался с Кларой Холмс?

— Ну, по крайней мере, я слышал, что пару месяцев точно. Как я понял из рассказа одного парня, она встречалась с ним только из-за денег его семьи, но при этом трахалась напропалую с другими парнями…

Билкс вздохнул. Некоторые вещи просто не могли уложиться в его голове. Моли встречался с Кларой Холмс, а эта девушка была во много раз красивее Шерон Стоун. У Моли должно быть было Лох-Несское чудовище в штанах.

— Ну, как я уже сказал, она встречалась с засранцем только из-за денег, — напомнил Страйкер.

— Ещё бы.

— Чувак, а самое смешное то, что она бросила его за месяц до того, как он сдох.

Страйкер припарковался на заднем дворе библиотеки и потянулся за биноклем.

— Эй, не смотри так грустно, дружище. Эта дама — самый большой и крутой хер в кампусе. Все это знают. Эта цыпочка изменяла Моли направо и налево, она отсосала больше членов, чем я выкурил сигарет.

Это было очень много, — подумал Билкс. — Чертов ублюдок курит по три пачки в день, и это только те, что вижу я.

— Как тебе нравится это дерьмо? — ворчал Страйкер. Он смотрел в бинокль. — Первый день чертова лета, а ее здесь нет. Бля, я так хотел посмотреть на её сладкую попку. Блядь!

Блядь!

Страйкер был прав, из-за её отсутствия Билкс приуныл ещё больше.

— Давай подождём, — предложил он, стараясь придать своему голосу оптимизма. — Может быть, она задерживается? И вообще, что нам делать? Бороться с преступностью? — Билкс достал сигарету «Мальборо», зажег спичку и остановил огонь перед лицом. — Кстати, а как умер Моли?

Первое письмо пришло через неделю после его отъезда. Она ясно это помнила, даже сейчас, через неделю после его смерти.

Ее память была фотографической. В вопросах, касающихся Говарда, сейчас ей его было почти жалко.

— начиналось письмо.

И тогда она поняла, что он не понимает намеков.

Итак, она встречалась с ним пару месяцев. У его родителей было огромное состояние! Какая нормальная девушка не попробовала бы встречаться с таким парнем! Может быть, им стоило пожить какое-то время вместе? — подумала она. — Заполучить часть его наследства и обеспечить себе жизнь? Ведь браки могут быть короткими. Очень короткими…

Она попробовала его, так сказать, проверила воду.

И решила, что купаться не стоит.

К ее превеликому раздражению, Говард был патологическим тупицей. Он не танцевал, не ходил в кино, этот засранец даже ни разу не пригласил её ни на одну из студенческих вечеринок. Всё время был занят чтением о грёбаных грибах! Естественно, Клара интересовалась ботаникой, как-никак это был самый легкий курс в колледже, но она не была одержима всем этим дерьмом. Говард целыми сутками корпел над ботаническими журналами, как большинство парней — над порно-журналами. И ещё одна вещь ее безумно бесила в Говорде — у него не было ни рвения, ни желания удовлетворить её сексуальные потребности.

А у такой девушки, как Клара, было много таких потребностей. Но, естественно, она заполнила это недоразумение с другими парнями, наплевав на бедного Говарда.

Её это совершенно не беспокоило.

Он уделял ей слишком много ненужного внимания. Цветы и детские проявления нежности были не для такой девушки, как она.

Так что, они немного поссорились из-за этого. Во всяком случае, Говард так это назвал. Она бросила его за ужином, а потом неделю не отвечала на его звонки, надеясь, что он поймёт, что она хотела ему этим сказать.

К тому же Говард был не только скучным, но и к тому же совершенно тупым. Он заявился в ее общагу сначала заинтересованный и обеспокоенный, думая, что с ней что-то не так.

— Что, черт возьми, тут происходит? — потребовал он ответа.

Она прибиралась в комнате, изображая какую-то нервную энергию в сочетании с несчастным выражением лица и, ну, может быть, немного кокаина. Двойной удар. Это почти всегда срабатывало.

Она взяла чулок, немного потрепала его в руках — хотя и не настолько, чтобы запустить эту чертову штуку — и со вздохом повернулась к нему.

— О, Говард, — сказала она, вздохнув. — Я не знаю, чего хочу.

— Спустя шесть месяцев? Ты не знаешь?

— Неужели прошло столько времени?

— Да!

— Просто то, что мне нравится, ты, кажется, ненавидишь…

— Что ненавижу? Мне всё нравится, что и тебе!

— Господи, Говард, тебе нравится ужинать вместе, гулять, сидеть у костра, играть в шахматы. Но, знаешь ли, мне нравятся помимо этого ещё и вечеринки, клубы, черт, мне пиздец как нравится ходить на танцы!

— Танцы!

Она не любила, когда на неё кричали. И поэтому она закричала в ответ:

— Да, блядь, танцы! А ты ни разу меня не водил на них! Ты не танцуешь, не ходишь в кино, если в нем нет субтитров и двадцать старых французов не сидят и пьют в нем вино. Ты, блядь, хоть знаешь, кто такой Арнольд Шварценеггер, черт возьми?

Естественно, дело было не только в танцах. Говард Моли был патологической занудой. Он носил брюки из полиэстера, фланелевую рубашку на пуговицах с карманом на груди, полным ручек, ходячее пугало, одним словом. Кроме того, у него были длинные волнистые волосы, которые Клара ненавидела у мужчин. И ко всему он ещё и трахался, как марионетка на ниточках.

Говард не понял её.

— Ты хочешь порвать со мной из-за танцев? Разве любовь не важнее танцев?

— Говард, я никогда не говорила, что люблю тебя.

— Говорила!

Клара вспомнила:

— Это совсем не то, я была… пьяна.

— Пьяная, отлично, просто замечательно!

Он топал, взад-вперёд расхаживая по своей комнате, размахивая тощими руками, как ощипанный цыпленок, пересчитывающий список своих обид.

— Ты общаешься со мной, ты занимаешься со мной сексом, ты говоришь, что выйдешь за меня замуж, ты говоришь, что любишь меня…

— О, Говард, я не говорила тебе этого.

— А теперь ты вдруг не знаешь, чего хочешь, и говоришь, что лучше пойдёшь на танцы, чем останешься со мной. Замечательно. Это очень по-взрослому. С такими принципами ты далеко пойдёшь по жизни.

К черту все это, — подумала она. — С меня хватит!

— Говард.

Он остановился и посмотрел на неё. Её тон был очень холодный. Ей было очень легко сказать это.

— Просто уходи, Говард, — сказала она, — просто уйди.

Она видела, как его лицо побледнело, и тонкая нижняя губа начала дрожать. А потом он рванул мимо неё к двери.

— Прекрасно! Я ухожу, как ты того и хочешь! Развлекайся на своих танцах, Клара.

Она открыла ему дверь, и он, бормоча что-то себе под нос, вышел в коридор.

— Надеюсь, ты найдёшь там, что ищешь. Ты предпочла танцульки зрелым, честным отношениям с человеком, который тебя действительно любит. Это здорово, это…

Она не дослушала и захлопнула дверь.

— Замечательно! — услышала она его крик через дверь. — Иди, протанцуй свою жизнь нахуй!

Господи, Говард, — подумала она. — Ты даже не можешь уйти нормально.

И теперь, размышляя об этом, смывая сперму Джонни со своего лица, она задавалась вопросом, что же с ним произошло в том тропическом лесу.

Она удивлялась, почему она вообще думает о нём, когда в ее жизни появился такой парень, как Джонни. Джонни с его великолепным загорелым телом. Чей IQ был, вероятно, близок к размеру его пениса — что-то около двадцати сантиметров.

Она оценила своё обнаженное тело в зеркале — высокие груди, аккуратные соски, темно-блондинистая прическа, полосочка на лобке — но всё же ее мысли были заняты другим.

Она отказывалась чувствовать за собой вину за смерть Говарда. Он был мертв уже больше недели, а их отношения умерли за месяц до этого. Естественно, чисто по-человечески ей было невыносимо жалко, что он умер, но ведь его смерть не имела к ней никакого отношения.

Иногда девушке приходится делать то, что она должна делать, — подумала она.

Насколько глупым может быть парень? Все эти дурацкие любовные письма, которые он посылал ей из Бразилии. Как будто она не ясно выразилась тогда.

Придурок помер, думая, что они все ещё влюблены.

Я так сильно тебя люблю. Эти слова всплыли в её памяти сами собой. Это были последние слова, которые он сказал ей. Он позвонил из аэропорта, как раз перед вылетом. Она ничего не сказала ему в ответ.

Тропический лес был почти неизведанным, каждый проведённый день в нем открывал новые ботанические виды. Правительство выделило гранты, чтобы привлечь как можно больше экспертов. Говард был микологом, экспертом по грибам всех категорий.

Она также думала о том, каким он был при жизни. Добрым, тактичным, щедрым, любящим.

Вот дерьмо, — она снова почувствовала чувство вины.

Ладно, может быть, она все-таки дала ему повод так думать, сказала, что любит его, один раз, когда речь зашла о браке, может быть, даже проявила энтузиазм по поводу этой идеи.

Эй, тут были замешаны большие деньги. Нужно многое обдумать.

И она была чертовски добра к нему какое-то время…

Она голышом вошла в спальню. Она посмотрела на маленькую коробочку с письмами на тумбочке. Она напомнила ей маленький гроб.

Говарда кремировали. Теперь от него остались только эти письма. Вдруг ей стало невыносимо грустно. Тоска охватила её.

К черту все это, — подумала она. — Надеюсь, Джонни позвонит мне.

Он был пьян, но великолепен и, по крайней мере, любит танцевать. Однако, хоть она пыталась сосредоточиться на чем угодно, все равно все её мысли возвращались к тощему маленькому ботанику с ручками в нагрудном кармане.

В последнее время с ней часто такое случалось. Она лежала в постели, мастурбируя, представляя, как во все ее отверстия одновременно входят члены… Говарда.

Господи!

Она чувствовала за собой невыносимое чувство вины. Бедный парень. Совсем один в тропическом лесу, со своими грибами, со своими мешками для образцов и противомоскитными сетками. Он умер, любя её…

Боже.

Она заплакала.

Из-за Говарда.

Зазвонил телефон, и она рванулась к нему.

— Джонни!

Голос на другом конце звучал весьма пьяным, но она всё равно была очень рада его услышать.

— Хочешь прокатиться, детка? Может, немного потанцевать или, может быть…

— Тащи сюда свою шикарную задницу прямо сейчас, — приказала она.

Примерно месяц назад Говард Моли, миколог, ботаник и брошенный любовник, в ужасе смотрел на мертвого оцелота[6]. Потоки ручья сминали мелкую пятнистую шерсть животного. Он пересёк реку на востоке, что показалось Говарду странным. Почему? — задумался он. — Почему ты перешёл реку здесь?

Оцелоты, как известно, избегают воды во всех ситуациях, кроме опасных для жизни. Это казалось странным. Странным ещё были десятки ярких, кроваво-красных нарывов, рассыпанных по всей шкуре животного. Нарывы были похожи на полочные грибы… только вот большинство этих грибов были сапрофитными, то есть они росли на пнях или мертвых деревьях. Но этот вид явно демонстрировал мицелий, способный к поражению млекопитающих, что означало, что его пищевая поддержка происходила из мертвой ткани животного. Это было очень редким явлением среди бесплодных грибов.

На самом деле Говард никогда не видел подобных грибов. Они были ярко-алого цвета, беложаберные спорафоры с острыми, как бритва, гребнями. Новый род, — понял он.

Он уже обнаружил несколько дюжин неиндексированных грибов-таллофитов. Зональные Polyphores, Clitopili, Tricholomas, шероховатые Paneoli. Большинство здешних лесов до сих пор были неисследованными. Ученые команды просто сходили с ума от количества новых видов насекомых, рептилий, птиц, растений, они были здесь повсюду. И да, здесь были сотни новых видов грибов.

Говард снял рюкзак с плеча и опустился на колени перед трупом оцелота, доставая контейнер для образцов. Vermilius Moleyus, — окрестил его Говард, снимая щипцами один из ярко-красных чешуйчатых грибов с трупа оцелота. Этим грибам не нужен был солнечный свет, они добывали углеводы из мертвых растений, а иногда и из мертвых существ… Но, затем…

Клара, — внезапно подумал он.

Даже в эти дни великих открытий, в дни, когда рассеянное внимание могло стоить жизни из-за укуса ядовитой змеи или возможности быть заживо съеденным племенем Уруэу-Вау-Вау, все, о чём он мог думать, была Клара. Почему она не отвечала на его письма?

Он сидел на пне и смотрел на свои колени. Его брюки цвета хаки промокли от пота. Растительность вокруг него кишела-прыгала, капала, кишела жизнью.

Чудовищность этой мысли поразила его.

Я сижу посреди Рондонского тропического леса, иду туда, где не ступала нога человека, вижу то, чего не видел ни один человек, открываю новые, неизученные грибы, о существовании которых никто даже не подозревал неделю назад, и всё, о чем я могу думать — это Клара. Боже мой, я так сильно её люблю.

Конечно, сейчас она уже простила ему то, что он сказал в спешке и гневе той ночью. Как она могла не знать, как сильно он ее любит? Ведь у всех бывают разногласия. И все потом снова мирятся.

Но почему она не пишет ему?

Он снял шляпу и вытер лоб.

Даже так далеко к западу от заповедника Гуапоре он чувствовал запах дыма.

Это выжигали леса для добычи олова. Говарду казалось безумием уничтожить всё это ради наживы. Единственные деревья, которые забирались из этих лесов, были вишня и красное дерево. Остальное сжигалось, так было проще. Командам Всемирного Банка было плевать на местную флору и фауну, а чиновникам FUNAI[7] слишком хорошо заплатили, чтобы они обращали внимание на истребление живых существ в этих местах.

Никого это не волновало.

Они собираются уничтожить здесь всё, — подумал Говард, — эту сокровищницу жизни, потому что это самый простой способ добраться до ископаемых минералов в земле.

Лишь это.

Безумие.

Он был микологом, а не активистом. Всё, что он мог сделать, было то, что он знал лучше всего — изолировать и идентифицировать любой новый тип грибов, найти как можно больше экземпляров, прежде чем всё это исчезнет. Жаль, но…

Что за…?

Он смотрел на мертвого оцелота. Теперь ему пришло в голову, что ярко-красные наросты словно окружили животное.

Он перевернул труп. Всю другую сторону покрывали большие красные чешуйки. Что означало…

Этот намек нельзя было отрицать.

Оцелот переносил гриб на себе!

Этот паразитирующий гриб прорастал в оцелоте, пока он был ещё жив. Существовало много видов грибов, паразитирующих на живых животных — но они были только низшего уровня. Плесень, дрожжи и тому подобные.

Продвинутый полочный гриб, подобный этому, никогда не рос на живых млекопитающих.

До сих пор.

Боже мой, — подумал он. — Вот Клара удивится.

Клара закатила глаза. После всех тех писем, сочащихся любовной чушью, теперь пришло вот это, полное ботанического веселья.

Парень, которого она встретила в баре прошлой ночью, исчез. Кровать всё ещё пахла его потом. Отношения, начатые в баре, никогда не длятся дольше ночи, — предположила она. — Но по крайней мере эти продлились четыре раза.

Она лежала голая на подушках и читала.

Клара отбросила письмо в сторону и снова закатила глаза.

Господи, что за придурок! Подумаешь, нашёл какой-то новый гриб, а ведёт себя так как будто это Святой Грааль. Зачем он вообще мне пишет? Я же намеренно не отвечаю на его письма. Когда же он поймёт очевидное? — Сейчас ей было слишком весело даже думать о Говарде. Слишком много веселья и слишком много всего… — Боже, я ненасытна! — она задумалась.

Она потянулась к телефону. И поняла, что ей совершенно всё равно, с кем сейчас переспать, лишь бы это был не Говард.

Она встретила Барни и Дэвида в баре, и сейчас они втроём играли в восхитительную игру под названием «Бутерброд».

Клара была начинкой.

Она чувствовала себя зажатой в тисках похоти. Кровать дрожала под ними и ходила ходуном, ей это напомнило грузовик, который едет по железнодорожным путям. Это определенно немного унимало ее зуд в гениталиях. Безжалостные чередующиеся хаотичные толчки втягивались и вырывались из её… нижних мест. Да, Клара была начинкой, которую требовалось как следует намайонезить…

Её очередной оргазм был похож на подземный взрыв.

Они лежали втроём на кровати, обнявшись, пока на них остывал пот. Идеальная загорелая кожа Клары была покрыта испариной. А что до этих двух парней? Так это всего лишь были два безмозглых качка, потребности которых сводились лишь к опорожнению их семенников. Жаль, что университет не предложил ей степень бакалавра в области полового акта; каждый из парней уже трижды кинул ей по «палке», а ещё не было даже полуночи. Другими словами, они были идеальными мужскими образцами для Клары.

— Ну, — сказал Барни, — теперь, когда мы поиграли в «бабу-бутерброд», может, сыграем в другую игру?

— Мы могли бы поиграть в доктора, — предложила Клара, совершенно не стесняясь своей сверкающей наготы.

— Звучит неплохо, — сказал Дэвид, не стесняясь поглаживать свой слоновий пенис. — И так уж случилось, что у доктора Дэвида есть первоклассный проктоскоп!

— Давай лучше сыграем в бейсбол, — предложил Барни.

— Эй, а как насчёт старой доброй «Спрячь салями»? — сказал Дэвид.

— Может быть, я вегетарианка, — лукаво заметила Клара.

— В таком случае, дорогая, у меня есть прекрасный баклажан, который сделает твой день лучше!

Барни рассмеялся. Оба пениса снова в полной боевой готовности подпрыгивали, как на трамплине. Но тут вдруг Барни очень серьёзно ее спросил:

— Слушай, я хотел тебя кое о чем спросить. Это правда, что ты встречалась с Говардом Моли?

Господи! Опять этот сраный Говард!

— Ты прикалываешься, что ли? Мы встречались с ним несколько раз, вот и всё.

— Я слышал, ты собиралась выйти за него замуж, — добавил Дэвид.

— Замуж? — солгала Клара. — Вы что, решили поиздеваться надо мной?

— Нет, а? Тогда что это такое?

Дэвид потянулся к тумбочке. На ней лежало последнее любовное письмо Говарда.

Черт!

— Я сразу заметил этот красивый конверт.

Клара попыталась ухватиться за него. Её грудь качалась у Дэвида перед лицом. Он поцеловал ещё влажную поверхность одной из них и, смеясь, убрал письмо ещё дальше.

— Дай его мне! Сейчас же!

— Хммм. Похоже, вы всё ещё встречаетесь?

— Дай объясню! Он чокнутый. Это не моя вина. Говард… воображает всякое. Он на кой-то хрен продолжает писать мне эти чёртовы любовные письма! Он, похоже, считает, что это что-то значит для меня. Я не ответила ни на одно из них. А он всё равно продолжает строчить их мне.

Дэвид рассмеялся:

— Значит, парень ждёт ответ! У меня есть прекрасная идея! У тебя есть «полароид»?

Клара нахмурила брови.

— В шкафу.

Дэвид встал и подошёл к шкафу.

Клара восхитилась его мускулистым задом, а потом и всем остальным, когда он обернулся.

— Заряжен?

— Думаю, да.

— Так, может, тогда пошлём Говарду пару фото?

— Эй, потрясающая идея! — сказал Барни.

Улыбка расцвела на лице Клары.

— Вы, ребята, гении, — сказала она.

Сама мысль об этом наполнила её более чем пышную грудь распутным жаром. И гораздо больше тепла возникло в другом месте.

Первым в рот она взяла член Барни, пока Дэвид снимал её за работой крупным планом.

— Поздоровайся с Питером, — шутил Барни. — Питер любит, когда с ним разговаривают.

Очередная вспышка вспыхнула, когда Клара била себя по языку его членом.

— Бьюсь об заклад, ты, наверно, всегда хотела сниматься в фильмах для взрослых? — спросил Дэвид.

Ещё одна вспышка окрасила ее лицо, когда она начала сосать два члена одновременно.

В тот вечер Дэвид использовал много пленки…

Там был еще один пакет… где-то там… близко…

Лес изобиловал яркими красками. Насекомые жужжали в москитной сетке. Отовсюду раздавались птичьи крики и карканье.

Лесу было всё равно.

Трое из экспедиции уже были мертвы.

Трое из пяти членов команды. Говард и пожилой руководитель команды лежали в полевой медицинской станции в грязной деревушке под названием Альта Лидия, покрытой соломой, и принимали ампициллин внутривенно. Завтра их должны были перевезти на вертолете в Виленскую больницу.

— Они обращаются с нами, как с прокаженными, — пожаловался профессор, заметив, что угрюмые медики расположили свои койки в противоположном углу станции и не подходили к ним без резиновых перчаток и масок.

Профессор выглядел так, как будто уже умер пару недель назад. Тем не менее, ему удалось повернуть свою голову в сторону Говарда.

— Ты чертов ублюдок! Мы дышали этими спорами больше суток! Из-за твоего чёртова гриба мы сейчас умрем, мразь! Ты это понимаешь?

Говард проигнорировал его агрессию. Ему было намного приятней лежать и думать о Кларе, позволяя своей памяти ласкать его, как сладкий утренней ветерок. Он помнил все приятные слова, которые она говорила ему, все те моменты, когда она говорила, что любит его, все ее обещания верности, их занятия любовью. Клара — вот ради чего ему было нужно жить. Провидение не позволит ему умереть.

Осталось только попытаться успокоить старого профессора. Ему явно было больнее, чем ему.

— Постарайтесь расслабиться, — сказал Говард. — Большинство споровых инфекций ничем не отличаются от чужеродных бактериальных инвазий. Их убьют обычные антибиотики. Мы пойдём на поправку через день-два, я вам гарантирую.

— Будь ты проклят, чёртов выблядок! — пробормотал профессор, закашлялся и умер.

Тонкий дымок из белых спор выходил у него из-за рта.

Клара чувствовала себя скверно. Хоть Говард ей и не нравился, всё же она считала, что он такого не заслужил.

Она вздохнула.

Бедный глупый болван. Больной, одинокий, в какой-то ужасной южноамериканской больнице — и всё ещё думающий, что я его люблю. Ну по крайней мере, моё письмо его отрезвит.

Она чувствовала себя дерьмово, зная, что он получит её послание, прикованный к постели за тысячу миль отсюда. Все те фотографии…

Её последний любовник зашевелился рядом с ней на кровати. Молодой мускулистый и очень выносливый. Его прозвище было Огурец по вполне понятной причине. Его глаза приоткрылись.

— Ещё немного кончи для котёнка? — поинтересовался Огурец.

Клара нагло улыбнулась и раздвинула ноги:

— Мяу, — ответила она.

Голос доктора звучал приглушенно из-за голубой хирургической маски. Он был американцем, одним из последних членов группы ООН. Говард ясно понимал его слова, какими бы мрачными они не были.

— К сожалению, мистер Моли, ваши анализы крови выглядят ужасающе, споры…

Говард кашлянул белой пылью, его горло разрывалось от боли, даже когда ничего его не беспокоило.

— Я не понимаю. Споры — это же простая одноклеточная гамета! Даже самые слабые антибиотики убивают их!

Глаза доктора были маленькими и жесткими над синей маской:

— Механизм рождения этих спор, мистер Моли, по-видимому, функционирует так же, как механизм липидного агрегированного вируса. Попав в кровоток, они покрывают себя триглицеридами сыворотки средней и низкой плотности, чтобы защитить себя от всех реакций иммунной системы и антибиотикотерапии. Другими словами, мистер Моли…

Говард отмахнулся от него. Ему не нужно было заканчивать. Тело Говарда уже полностью было разорвано ярко-красными гребнями грибковых наростов. Некоторые из них были довольно большими, примерно размером с кофейное блюдце, разрезанное пополам. Из-за жесткой, волокнистой мицелии, которая проросла через его тело, как паутина проводов, они не могли быть удалены. Он чувствовал, как маленькие грибки растут у него во рту, в ноздрях, даже по краям век.

Вчера он снял больничный халат, чтобы проверить свой пах. Пениса уже не было. На его месте было просто острое красное гнездо блестящих наростов.

— Другими словами, — он закончил за доктора, — я умру.

— Мы сделаем всё возможное, чтобы вам было комфортно, — сказал врач. — Кстати, вам пришло письмо. Если хотите, я открою его и прочту вам. Если так будет проще.

— Письмо! Мне! — обрадовался Говард.

Он протянул руку, покрытую грибком.

Прекрасный витиеватый почерк сверху принадлежал Кларе. Его пульс участился. Внезапно, несмотря на окончательный, неутешительный прогноз, он почувствовал радость.

Свет любви наполнил его умирающее сердце. Ведь Клара, наконец, написала ему, чтобы рассказать о своей любви к нему.

Теперь я могу умереть, — подумал он, открывая надушенный розоватый конверт, он не боялся смерти. Теперь он умрет не в одиночестве.

Она написала. Она все еще любит меня.

Его чешуйчатые пальцы тряслись. Его лицо озарилось самой яркой улыбкой, на которую теперь было способно.

Из конверта выпала стопка полароидных снимков.

Он посмотрел на письмо. Оно содержало всего одну строчку: «Вот так сильно я тебя люблю.»

Казалось, его глаза были открыты рыболовными крючками. Его сердце бешено колотилось в груди, а кровь снова превратилась в слизь.

Его покрытые чешуей пальцы перебирали фотографии одну за другой. С каждым просмотренным снимком он чувствовал, как лопата могильной грязи падает ему на лицо.

Это был яркий, жаркий субботний день, когда Клара узнала о смерти Говарда. Она возвращалась в общежитие после принятия солнечных ванн за зданием кампуса в белом бикини от «Bill Blass». Хороший загар был чертовски важен для неё. Она была удивлена, как мало женщин стремились к тому, чтобы их ценили; самой личной целью Клары было вскружить голову каждому мужчине, мимо которого она проходила, и этой цели она уже давно достигла. Особенно ее щекотало то, что двое полицейских из дневной смены кампуса изо всех сил старались разглядеть ее в бинокль каждый день. Она всегда устраивала им шоу, чтобы подразнить их. Да, приятно, когда тебя ценят. Ее тело и то, насколько она старалась, чтобы оно выглядело хорошо, она рассматривала как аспект своей женственности, который заслуживал того, чтобы его восхваляли. Ну и ладно… Это также отличный способ намотать член, — подумала она. И такая женщина, как Клара… ей нужно было намотать много этого…

Однако…

Она остановилась возле стенда студенческой газеты. Статья была выделена жирным шрифтом.

Бедный Говард. Род полочных грибов, который должен был сделать его знаменитым — убил его. «Споровая инфекция, рожденная кровью», — говорилось в статье. — «Устойчивая к антибиотикам».

Чувство вины и горя навалилось на Клару.

Но это продлилось всего две минуты.

Потому что внезапно в вестибюле появились улыбающиеся Барни и Дэвид. Дэвид в обтягивающих джинсах, Барни в более модных брюках цвета хаки. Мышцы напрягали их майки, и что-то еще напрягалось в паху.

— Как насчёт немножечко кончи? — пошутил Барни.

Клара была голодна.

Несколько недель спустя она получила его последнее письмо, задержанное заграничной почтой.

Она прочла его, благодарная, что он, очевидно, умер, прежде чем получил те ужасные полароидные снимки, которые она ему послала. В последнее время они давили на её совесть.

Дорогая Клара, — говорилось в письме. — Я всё ещё люблю тебя.

Навеки твой, Говард.

Слава богу, оно было короче, чем обычно.

— Покойся с миром, — пробормотала она и выбросила письмо в мусорное ведро.

Я — чудовище, — подумал он, хихикая, направляясь к сестринскому посту.

Идти было нелегко. Всё его тело поросло сотнями грибковых наростов. Но он продолжал идти, вдохновлённый любовью.

В 4 часа утра этаж опустел, медсестры были заняты обходом палат.

Говард с хрустом пошаркал по полу.

Писать было труднее, чем ходить, но его алая, покрытая чешуёй рука, в конце концов, написала последнее любовное письмо Кларе Холмс. Прежде чем запечатать конверт, он выкашлял на письмо несколько миллионов белых спор, невидимых на фоне бумаги.

К этому времени усиковый мицелий Vermilius Moleyus уже проник в его мозг. Он мог думать только урывками.

Воздух… рассеивание…

…рожденное кровью…

…через вдыхание…

Он прошаркал по коридору в свою палату, лёг на кровать и спустя пару мгновений умер с едва заметной улыбкой на лице, усеянном гребнями. Любовь победила.

Никто не видел, как он положил письмо в почтовый ящик за стойкой сестринского поста.

— Что за непруха, — всё ещё жаловался Страйкер. — Цыпочка с таким же успехом могла бы носить зубную нить вместо трусов!

Билкс хмурился.

— Чёрт, мужик, уже почти два, а её всё нет, где её носит?

Как только их машина отъехала от здания библиотеки, их рация начала трещать:

— Кампус 208, охране явиться в Моррис-холл, комната 304. Код 22.

Билкс нахмурился, он часто хмурился.

— Что за чертов код 22?

— «Неизвестное происшествие», — продекламировал Страйкер с кодового листа и выехал на кампус драйв. — Еще раз, где это?

— Моррис-холл, комната 304, - Билкс заглянул в студенческий справочник. И уставился на него. — Мы знаем там кого-нибудь?

— Моррис-холл, комната 304. Клара М. Холмс.

— Что за чертово происшествие? — спросил Билкс.

Нынешний охранник, который большую часть жизни прозанимался уголовным правом, казался обеспокоенным:

— Жалобы на запах.

Когда они подъехали, их встретила пухлая блондинка в шлёпанцах и сарафане цвета авокадо. Они прошли к двери, и она сказала:

— Господи, что за вонь? Смердит хуже, чем в свинарнике в Грузии!

— Мы не узнаем, пока ты не откроешь, — ответил Билкс.

Девушка отперла дверь, шагнула в комнату и потеряла сознание.

Вонь ударила по ним, как разогнавшийся грузовик. Сначала охранников вырвало в коридоре, а потом они зажали лицо и носы рукавами и вошли в тесную комнату.

Пора возвращаться в город, — подумал Страйкер.

Сначала он даже не был уверен, что на кровати лежит человек. Просто масса странных, острых на вид, блестяще-красных гребней, похожих на какие-то скользкие неземные грибы, которые покрывали тело настолько плотно, что между ними не было видно ни дюйма плоти. Единственное, что в этом было человеческое, так это пучки коротких белых волос.

И ещё то, что, должно быть, было когда-то белыми бикини с завязками…