Рассвет на закате

Глава 25

Элинор поспешно отдернула руку назад, и этот жест выдал ее вину.

Его глаза горели, словно раскаленные янтарные угли. Рот перекосился в усмешке:

— Это кольцо Мондейна, не так ли?

Надо было отвечать. Трудно, но надо было сказать правду. Она опустила руку.

— Да… Но, пожалуйста, с того момента, как ты уехал, случилось столько…

— Я тебе вот что скажу…

— Бентон, послушай…

— Нет, ты послушай, черт возьми! Ты ведь знала, что я не такой, как этот негодяй. И ты знала, что я думаю на его счет.

— Но тебя считали погибшим. И ты даже не представляешь, как все было. Так будь же добрее!

— Добрее, черт возьми?! Но я зол. Ведь ты, наверное, собиралась завалиться с ним в постель?

Кровь отхлынула от лица Элинор, и оно стало похоже на восковое. Она медленно встала на колени, затем поднялась на ноги, запахнув потертую рубашку, чтобы спрятаться от холодного дуновения сквозняка. И убийственно спокойно сказала:

— Я не стану опускаться до ответа на подобные вопросы. Спокойной ночи, Бентон.

Ей было некуда идти, кроме как в торговый зал. Проклятая собака заняла ее кровать, а на кресле она не собиралась устраиваться, в рубашке, которую невозможно застегнуть. Да еще напротив Бентона. Ее уже и так соблазнили сегодня, не хватало только, чтобы ее изнасиловали.

В ее воспаленном мозгу засела мысль о Бентоне, наполовину прикрытом одеялом: его огромное тело опиралось на руку с выпуклыми буграми мускулов, его глаза были похожи на глаза василиска.

Где-то в глубине ее сознания вертелись слова: василиск — огромная легендарная ящерица, взгляд которой смертелен.

Точно.

Ее озябшие босые ноги достигли темного и тихого торгового зала. Уличные фонари далеко впереди, видневшиеся через оконные стекла и сквозь завесу падающего снега, делали комнату похожей на подземелье гномов с длинными застывшими странными тенями. Ноги Элинор коснулись восхитительной мягкости восточного ковра, который лежал в том месте, где его раньше не было. Она споткнулась, схватилась за тростниковый подлокотник плетеного диванчика и, сориентировавшись, уныло подумала: «Это подойдет».

Элинор наощупь нашла сложенный плед, который среди других был уложен на специальной полке, обернула его вокруг себя и вытянулась на холодном сиденье софы, подложив голую руку под голову и подогнув колени, чтобы хоть немного согреться. Ее зубы стучали, она сжала их и заставила себя закрыть глаза. Но не потому, что на них навернулись слезы. Слез не было. Ей было слишком больно, чтобы плакать.

От пледа слегка пахло нафталином, и Элинор чувствовала грубые стежки ткани там, где она касалась ее щеки. Ей до боли захотелось узнать, о чем думала женщина, ткавшая плед сто лет назад. Времена меняются, а женское сердце остается прежним. Век сменяется веком, а причина боли в женской душе по-прежнему зовется: «Мужчина».

«Что же ты сделал, Господи? Я надеюсь, что ты слушаешь. Я не жду, что ты изменишь что-нибудь, потому что я понимаю, что все это — часть твоего плана. Но все-таки ты поступил плохо и мне верится, что тебе немного стыдно и что ты протянешь нам руку помощи, чтобы хотя бы отчасти поправить дело. Но я думаю, что ты не поможешь. В конце концов, ты ведь тоже мужчина».

Из рабочей комнаты не доносилось ни звука, ни шороха. Она отчаянно попыталась заставить себя задуматься над тем, что ждет ее в холодном свете дня.

Бумаги Мэтта, о которых он говорил, — это, наверное, конверт, данный ей Мартой, и он сейчас лежит в ее сумке. Почему она не распечатала его?

Но что случилось бы, если бы она его распечатала? Магазин не принадлежал бы Джилл Бонфорд.

Джилл Бонфорд здесь не хозяйка. Это хорошо. И по поводу отношения Бентона к Джилл сомнений не возникает. Так что Тони напрасно расточал свой шарм, хотя ей думается, что особенно много он не старался.

Но что бы там ни происходило с Тони, его ожидает неприятный сюрприз. И не один.

А вот она опять осталась без работы. Опять.

Да еще этот псевдо-Пикассо. Она и представить себе не могла, что будет использовать его против Тони, чтобы получить работу. Слишком много она переняла от Джулии, чтобы опуститься до этого. Нет, Пикассо — это проблема только Тони.

«И она существует у него уже некоторое время», — подумала она без всякого сочувствия.

А воспоминание о Тони в постели с Джилл вернуло ее к тоскливым мыслям о теплом, жадном теле Бентона, прижавшегося к ней, и она заставила себя подавить это чувство, иначе, без всякого сомнения, она побежит назад в рабочую комнату, скажет все, что он хочет, сделает все, лишь бы вновь оказаться в его объятиях.

Нет, надо держать себя в руках.

Ее била дрожь от холода и от напряжения. Плетеный диванчик слегка потрескивал, и она до боли сжала челюсти, чтобы зубы не стучали.

Внезапно она почувствовала легкое прикосновение к своим ногам. Это Томасин спрыгнул откуда-то сверху. Он переместился по ее скрюченному телу, прислонился своей мохнатой усатой мордочкой к ее щеке и вопросительно мяукнул.

Она приподняла плед и пустила его под одеяло. Он прижался к ней, и Элинор обняла его мягкое теплое тельце озябшими руками.

Глухо, словно из далекого края, до нее донесся бой часов. Куранты на здании суда пробили три.

До утра оставалась целая вечность. Если, конечно, утро настанет. Если ей удастся дожить до утра и не заработать двустороннее воспаление легких. Она поняла, что статистика смертности от разбитого сердца очень низка.

Тут ей в нос ударил давно знакомый запах. Дым.

Бентон курил.

Значит, он тоже не спит.

Помимо воли ей вспомнился другой день, другое место. Он возник перед ней и сказал: «Надо поговорить. Наденьте на себя побольше одежды».

Но на этот раз все будет не так. Он не придет. Теперь все изменилось. Он слишком туп, чтобы понять, что неправ. А она слишком горда, чтобы объясняться.

Она должна быть гордой. Больше ей ничего не остается.

Шаги.

Он ходит туда-сюда.

Отрывочные слова, слова нетерпения. Пришел Чарли и попросился на улицу.

Она четко представила себе эту картину. И услышала ворчание: «Давай быстрей, черт возьми!»

Опять хождение из угла в угол.

И снова тишина.

У нее даже уши заболели от напряжения.

И вдруг с внезапным гневом она спрятала голову под одеяло и прижалась щекой к кошачьему боку. Господи! Она ведет себя, словно малый ребенок в ожидании Санта Клауса.

Маленький обиженный ребенок в ожидании того, что он придет.

Ну что ж, прости, малыш. Он не придет.

Даже из-под одеяла она услышала шум. Шорох одежды.

Бентон одевается. Почему?

Она поняла, почему: раздался звук открываемой двери, а затем она захлопнулась. Бентон ушел.

Он действительно ушел.

Элинор показалось, что она слышит шум отъезжающего «пикапа». Она была уверена, что это так… но уже не имело значения для нее. Больше не имело.

Она снова осталась одна Вот что было важно.

Часы пробили четыре. Затем пять.

Ветер на улице утих, снег падал бесшумно, и ей казалось, что магазин похож на душную, облепленную тиной раковину. Элинор полностью была отрезана от остального мира, от людей, уютно прижавшихся к своим любимым в своих домах.

А вот она скрючилась на неудобной кушетке в комнате, наполненной тенями, прижавшись к спящему коту весом в двадцать фунтов.

Она этого не заслуживает. Нисколько не заслуживает. Она не сделала ничего плохого. Так куда же, черт возьми, подевались ее чувство собственного достоинства, ее гордость и стремление к независимости?

Да к черту все это! Она пережила смерть Бобби и Джулии, и ей еще много предстоит пережить до конца своих дней.

Нужно справиться с обстоятельствами еще раз.

Элинор опустила босую ногу на холодную поверхность мягкой дорожки и встала. Обернувшись старым пледом и прижимая к себе пушистого Томасина, Элинор прошлепала обратно в теплую ярко освещенную рабочую комнату.

Спальные мешки исчезли. Потрескавшийся деревянный пол был влажным в том месте, где стояли ботинки. В воздухе стоял запах табачного дыма, а пепельница была переполнена выкуренными, смятыми и раскрошенными сигаретами.

Хорошо. Она знает, что Бентон ушел, ушел от нее в такую минуту. Если допустить, что они снова встретятся, то как они будут разговаривать друг с другом?

Какая там к черту может быть жизнь с мужчиной, который не в состоянии тебя выслушать?! Ей это не нужно.

У нее и так уже достаточно проблем.

Так что пусть Бент сам разбирается со своими делами. Он может даже — и тут на ее губах заиграла ироничная усмешка — продать все Тони. Если, конечно, Тони по-прежнему желает купить магазин.

Элинор протянула руку за сумкой и стала в ней рыться, чтобы достать документы о партнерстве. Она оставит их на столе, и его удар не попадет в цель.

Тут-то она и заметила конверт, лежащий рядом с Пикассо. Она взяла его, не в силах успокоить биение своего глупого сердца, и прочла: «Скажи своему дружку, что тот, кто делал копию, забыл о линии под подписью. На картине на даче линия была».

Звук, очень похожий на рыдание, сорвался с ее беспомощных губ. Томасин поднял голову с ее плеча и мяукнул.

Понимая, что испугала его, Элинор заставила себя успокоиться.

Кофе. Надо сварить кофе и одеться. Около семи придет Бен. И она скажет ему, что Бентон вернулся. Он будет счастлив. Жизнь продолжается.

Порыв холодного воздуха почти ударил ее, словно взрыв. Элинор обернулась, запахнув плед.

Дверь открылась, и в комнату влетели хлопья снега. На пороге стоял Бентон с сенбернаром.

В тот же миг Томасин превратился из сонного кота в бесстрашного воина. Единственно усилием мускулов под атласной шкуркой он сорвался с колен Элинор, вспрыгнул на стол, а затем элегантной параболой переместился на верхушку буфета, где сгруппировался, выгнул спину и зашипел, словно резиновый шар, из которого выпускают воздух.

Чарли в ответ оглянулся на черно-белый холод раннего утра перед рассветом и решил выбрать меньшее из зол. Держась поближе к противоположной стене, кося осторожным глазом, он обошел маленькую кладовую и исчез. Донеслись хруст снега и собачий вздох. Томасин на буфете тоже расслабился, обернул себя пушистым хвостом и снова заснул.

Ни Элинор, ни Бентон не обратили ни малейшего внимания на поведение животных.

Элинор, как статуя с всклокоченными седыми волосами, дважды обернутая старым пледом, не двигалась, только смотрела.

Бентон открыл облепленную снегом дверь, хлопнул ею снова, повернулся и прислонился к косяку, скрестив руки на груди, стоя в своей излюбленной позе.

И, по крайней мере, тридцать секунд стояла тишина. Целую вечность.

Сам Бентон был похож на снеговика. Его толстые штаны от колен до шнурков на ботинках были облеплены снегом. Маленькие сугробы красовались на его плечах и на фермерской шляпе. На пол струились веселые ручейки талой воды, сбегая по его волосам, на плечи и спину. Усталое и мрачное лицо покрывала щетина.

Он спокойно сказал:

— Я вышел и попытался напомнить тебе, что живу в двадцатом веке.

Элинор не ответила и не пошевелилась. Она лишь теребила старый плед и смотрела. Ее голубые глаза казались почти черными от какого-то неясного чувства, ему нельзя было дать определения, даже она не смогла бы ответить, что у нее творится внутри.

Бентон несколько раз очень глубоко вздохнул, грудь его вздымалась и опадала. Вокруг ботинок растекались лужи.

Все тем же осторожным тоном он продолжал:

— Знаешь, ты права. Отвечать на подобные вопросы действительно унизительно. — Элинор открыла рот. Он покачал головой, чтобы не дать ей прервать его, и холодные брызги полетели в разные стороны. — Нет. Выслушай меня. Выслушай, пока мысли в моей голове не перепутались. О’кей? — Едва дождавшись, пока она кивнет, Бентон продолжал все тем же тихим, страдальческим, почти хриплым голосом: — Элинор, я человек деревенский. Я фермер. И не могу измениться. Это невозможно. Это слишком большая часть меня. Я вырос в такой среде, где неоспоримо считается, что, как бы ни поступал мужчина, он всегда прав. Я знаю, что это не слишком-то хорошо. Я извиняюсь.

— Бентон…

— Подожди, черт возьми! Я еще не закончил. Я целых два часа топал по снегу, думая, и я намерен высказаться! — Он почти орал на нее. Но внезапно она поняла, что это ее не заботит. Бентон продолжал: — Я кое-что обещаю тебе, Элинор Райт. Если сегодня мы с тобой положили начало чему-то хорошему, неважно, что получится, то мы открываем новую книгу. С первой страницы. И я говорю не только о себе. Я говорю о нас обоих. Ты можешь мне пообещать, что и для тебя открыта новая книга?

Элинор едва могла пошевелить губами — так они дрожали. Но он расслышал ее шепот:

— Я обещаю.

— Мне кажется, я люблю тебя.

— Мне кажется, я тоже люблю тебя.

Он издал еле слышный вздох из глубины груди. И сказал:

— Если ты не уверена, то лучше тебе укрыться под этот проклятый плед.

Элинор сбросила плед.

И у него резко перехватило дух при виде Элинор, стоящей среди ярко освещенной комнаты. Плед бесформенной кучей лежал у ее ног; его потертая рубашка едва прикрывала ее белые плечи, а единственная пуговица не могла скрыть округлости ее груди. Она двинулась к нему навстречу, полы рубашки распахнулись, обнажая красоту и нежность ее кожи, и от этого зрелища у него закружилась голова.

Его одежда полетела на пол вслед за пледом, кепка приземлилась в углу. Он схватил ее в объятия, покрывая поцелуями ее шею, прижимаясь к ее груди, а она обвила его руками, вцепилась в его шевелюру и жадно впилась в его губы.

— О, проклятье! — пробормотал Бент, вдыхая теплые запахи ее тела. — Опять не в чистой постели, без музыки… Дорогая, пожалуйста, перестань обнимать меня так, если только ты хочешь, чтобы я занялся с тобой любовью прямо на полу…

— Что же, я готова… — прошептала она и обняла его еще крепче, желая еще глубже погрузиться, раствориться в густом, медовом теле, прижавшимся к ней, доверяя ему, задыхаясь от счастья принадлежать ему.

Тогда его рука скользнула с ее бедер на изгиб ее коленей, он поднял ее, перенес на кресло и сел, не выпуская свою гибкую ношу, прижатую к его груди.

— Господи! — благоговейно сказал он. — Только подумай, что с нами будет, когда мы наконец окажемся в постели. Ведь я старый человек. Я могу не выдержать этого.

— Тогда, наверное, настало время, — сурово сказала она, дыша в его спутанные седые волосы, — остановиться, или мы умрем прямо здесь. И что подумает Бен, когда придет сюда утром?

— Что мы умерли счастливыми.

Элинор тихо рассмеялась, поцеловала его в макушку, но все-таки соскользнула на пол и встала на ноги, высвободившись из его объятий.

— Лучше я оденусь. Иногда он приходит и к шести. Бентон…

— Элинор.

— Это будет непросто. Некоторые вещи.

— Если ты научишься жизни на ферме, я научусь разбираться в антиквариате.

— Я не о том. Я думаю, что как раз с этим будет просто. Я имела в виду Тони и Джилл.

Он резковато ответил:

— Джилл не имеет надо мной власти. А Тони может повлиять на тебя?

Элинор задумалась:

— Нет, не теперь. Если бы он купил магазин, тогда да. А еще он… он был очень добр. У меня были некоторые сложности… с медицинскими счетами. И он предложил мне их оплатить.

— И предложил тебе выйти за него замуж?

Вот оно.

Она попыталась ответить честно:

— Ну… некоторым образом.

Бентон опять взревел:

— Как можно сделать предложение женщине «некоторым образом»?

— Просто. Послушай.

— Да, мадам.

— Он не хотел надевать кольцо мне на палец. Он не хотел, чтобы Джилл видела. Или, может быть, кто-нибудь еще. И я не надевала его, вообще не надевала до тех пор… до сегодняшней ночи. По… по одной причине. Я думаю, — проговорила она торопливо, — что все это связано с Пикассо. Вспоминая прошлое, я многое поняла. Тони был, — теперь она прекрасно понимала, — напуган. И, держу пари, что кто-то еще в его магазине тоже. И он всеми силами старался избежать скандала.

Бентона это не слишком волновало, и он пожал плечами.

— Какая разница? Ты собираешься одеваться? Или мне помочь?

— Нет, — сказала Элинор и покраснела.

Бентон встал, прошелся по комнате, засунув руки глубоко в карманы, скрипя половицами и что-то насвистывая с отсутствующим видом.

— Элинор…

— Да?

— Если я расскажу тебе то, что мне самому кажется смешным, ты тоже будешь смеяться?

— Это что, тест на характер? — Голос Элинор звучал приглушенно; он доносился из пучины свитера.

— Может быть.

— Ну, попробуй.

— Когда я бродил ночью по снегу, то меня занесло в дом тети Джулии. И я обнаружил там Джилл в постели с Мондейном.

— Теперь я должна смеяться?

— Пока нет. Они увидели меня. Джилл закричала от страха. Думаю, она решила, что я привидение. Теперь можешь смеяться.

Элинор натягивала брюки и ни о чем не думала. Она послушно издала:

— Ха, ха.

Тут она взглянула на него, потому что Бентон стоял на пороге. И выражение его лица было угрюмым.

— Так вот почему ты здесь? — спросил он.

Она сделала широкий шаг и присела на краю койки, чтобы обуться.

— Нет, но я знала.

— Ты знала…

Он осекся и сжал кулаки.

Элинор торопливо сказала:

— Но мне плевать. Вот что важно. Тони собирался купить у Джилл магазин. И если он хотел таким образом добиться желаемого — то на здоровье. С Джилл я не смогла бы ужиться. Так что лучше было бы попытаться ужиться с Тони.

Его лицо все еще было напряжено.

— Предполагаю, что мне не следует интересоваться, каким образом ты планировала с ним ужиться.

— Ты осел! — сказала Элинор. — Отцепись! Я говорю о магазине. Ты же видел, что хотела сделать Джилл, а у меня не было шанса получить работу где-нибудь еще, к тому же я должна была позаботиться о Бене. Его пенсия просто мизерная. И если бы Тони уволил его, он наверняка оказался бы в доме для престарелых или где-нибудь еще. — При звуке ее гневного голоса появился Чарли, который положил ей на колено свою лохматую голову, предварительно обнюхав его. Она обняла его и заставила себя успокоиться. — Бент, — сказала она, — ты даже не представляешь себе, что здесь творилось. Пожалуйста, дай мне передохнуть. Я внезапно обнаружила, что мне негде жить, что доходы мои нестабильны, да еще навалились долги за лечение Бобби. И я справлялась со всем этим, как могла.

Бентон Бонфорд глубоко вздохнул и провел рукой по густым седым волосам.

— Да, — сказал он, и она поняла по тону его голоса, что он еще не до конца разобрался в ситуации, но спорить больше не намерен. Черт возьми всех этих мужчин! Он вздохнул и сказал: — Я перестраховался. Иначе этого бы не случилось. Ничего бы не случилось.

Она сказала:

— Да нет же. Правда. От тебя ничего не зависело. Все дело в том, что я слишком полагалась на других, позволяла им управлять моей жизнью. И единственный, кому следует выучить урок, — я. Ведь это моя жизнь. Следовательно, от меня она и зависит.

— Но что за великолепный выход — выйти замуж за Мондейна! — холодно заметил Бентон. Он кивнул своей массивной головой в сторону кольца, блестевшего радужным светом, когда она трепала Чарли по голове.

— Но я же не сказала, что выйду за него. Он вручил его мне и сказал, чтобы я не показывала его Джилл, а позже мы все обсудим. И до этой ночи я вообще его не надевала. Но, черт возьми, если бы ты знал, как я тогда тосковала и как старалась выкинуть тебя из головы! — Их глаза встретились. И помимо ее воли Элинор почувствовала слезы. Она встала, подошла к нему и обеими руками прикоснулась к его нахмуренному лицу. — Бентон, — сказала она. — Когда я узнала, что ты умер, я сама умерла. Через год или через два года — я не знаю, что бы я сделала. Но раны не зажили бы, Бент. — Она встала на цыпочки и потянулась к нему. — Полечи меня немного…