Глава 1. Авария

Cмена началась рутинно, с отправки водного транспорта на Марс.

Туда у нас ходит «Ким Ир Сен», самый вместительный грузовик, минимальная команда – двенадцать человек. Медосмотр проводит робот в пропускном пункте. Автомат в состоянии померить давление, пульс, снять кардиограмму, просканировать кровь на предмет сахара и еще ряда показателей, а также, увы, алкоголя – нарушать сухой закон некоторые умудряются прямо перед рейсом. В случае чего дверь заблокируется – но космотехники обходят эту блокировку запросто, а задержать их физически робот не может. Я, разумеется, тоже не стал бы применять приемы тхэквондо. Но мое виртуальное присутствие отрезвляет альтернативно одаренных. Напоминает о том, что существует Совет, ответственность и возможность отправиться на Землю следующим рейсом и навсегда.

Поэтому за отправкой я должен следить лично. Пока юркие кибертележки таскают по пандусу блоки чистейшего местного льда, экипаж уныло стоит в очереди в пропускник, я поглядываю на стеклянный монитор и пью чай. Все прошло благополучно. Последний в очереди член экипажа – пилот второго класса Зульфия Рахмангулова – покинула пропускник. Я поставил чашку в посудомойку и вымыл руки. В десять у меня был назначен мониторинг у астрофизиков, рутинное обследование – делает все, опять же, робот. Но как известно, с сильным искусственным интеллектом пока что случился пролет, так что решения принимать все равно мне. Любой диагноз – это решение. А уж тем более – назначения и режим.

До десяти срочных дел не ожидалось. Я навел порядок в шкафу с инструментами, обнаружил и выкинул несколько пачек шприц-тюбиков с истекшим сроком годности. Вынес их из списка. Интересно, почему бы не разработать автомат, который занимался бы вот такой ерундой? Но больше в дежурке убирать было нечего. Мы стараемся поддерживать порядок, а то ведь неловко перед коллегами. И я сел писать планы по поддержанию здоровья вверенного мне персонала. Нас, салверов1, на Церере всего четверо. Соответственно, персонал всех пяти станций – трех научных и двух промышленных – мы поделили между собой. Я отвечаю за здоровье трехсот двадцати трех человек. Это предполагает разработку комплексных планов здоровья, контроль за их выполнением и все такое прочее. Впрочем, учитывая, что комплаенс2 пациентов чаще всего на нуле, все эти планы остаются формальностью. Конечно, в спортзал все ходят – не маленькие, сами понимают, что иначе в условиях низкой гравитации организму не поздоровится. Но остальными процедурами и обследованиями дружно манкируют.

В общем, хочешь – не хочешь, а документировать происходящее надо – для статистики, например. Но у меня есть еще и научная цель. Я составил сводную таблицу изменений веса моих пациентов – научников, кибертехников и пилотов. Задумался над тенденциями – не слишком хорошими, атрофия мышечной ткани шла тем интенсивнее, чем больше времени человек проводил на Церере. Надо сравнить ситуацию с другими станциями – допустим, в системе Юпитера. На Марсе в любом случае дело должно обстоять получше. В общем, я размышлял о высоком, и тут раздался входной сигнал.

Посетитель! Неожиданно. Конечно, мы тут и проводим дежурство именно потому, что могут прийти больные. Но приходят они, скажем так, редко. Для чего здоровому лбу-церерианину, еще на Земле обследованному до последней молекулы белка в последней клетке, трудоголику и энтузиасту, переться к медикам? Конечно, бывает всякое – но в таком случае пациентов к нам, как правило, уже приносят.

Я с интересом обернулся. Вошел один из научников – внешне я его помнил, но имя что-то вылетело из головы. Он не из моих подопечных, а вроде бы Кристининых. Кажется, с третьей станции. Планетолог или геохимик, в общем, не из обслуживающего персонала.

Прожив на Церере почти два года, всех уже знаешь в лицо. Тем более, когда у тебя работа такая – с людьми.

Да и лицо из тех, что запоминаются. Высокий и тощий человек в возрасте, с сильными залысинами, впалыми щеками, небольшие глаза странно желтого цвета, тигриные. Чисто выбритое лицо, очень белая кожа. Немолод – впрочем, среди научников встречаются люди и старше, за шестьдесят и семьдесят, хотя в основном у нас работает молодежь.

Рукопожатие ученого оказалось неожиданно крепким.

– Здравствуйте… Станислав? – по-китайски он говорил с сильным акцентом. Я улыбнулся.

– Здравствуйте. Вы, кажется, с третьей станции?

– Верно. Я планетолог, Аркадий Дикий, – представился он.

– Садитесь, пожалуйста, – я указал на стул, – на что жалуетесь?

Он уселся и вздохнул.

– Станислав, вы извините… давайте по-русски? Откровенно говоря, я не очень владею местным международным. Я на станции всего два месяца, а до того толком не изучал. Ведь вы, кажется, наполовину русский?

– Вроде на четверть, – ответил я, легко перейдя на язык моей матери. – Но русский мой родной язык, я вырос в России.

У нас на Церере международный – ханью. Интересно, что до войны повсюду был лишь один всеобщий язык – английский. Как странно! Ведь на инглиш говорит не так уж много народу, хотя он остался международным языком, но далеко не основным, а одним из, наряду с китайским, хинди и испанским. Хотя русский как раз в космосе тоже считается международным языком, все системщики его учат, русскоязычных здесь в процентном отношении куда больше, чем на Земле, – традиция.

Я понимаю Аркадия – сам тоже лентяй, три международных еще выучил, а в хинди плаваю.

Но собственно, знать языки и не обязательно – ведь еще есть трансляторы! Кстати, на ворот Аркадия прицеплен такой приборчик – видно, на случай, если совсем станет туго с пониманием окружающих.

– Замечательно! – обрадовался Аркадий. Я решил, что пора вернуть его к делу.

– Так на что вы жалуетесь?

– Головокружения, – сообщил он. – Знаете, особенно ночью, когда сидишь на приборах. Сильные головокружения, прямо плывет все вокруг.

Я развернулся наполовину – так удобнее прикрыть глаза. Комм уже вывел на сетчатку все данные пациента. Аркадий Вениаминович Дикий, 52 года, в анамнезе легкий алкоголизм – ну это бывает, острый лейкоз в возрасте 25 лет, легкая черепно-мозговая травма в 42, в целом все благополучно, последние анализы крови и сканы, социальное положение – семьдесят три балла, это неплохо; психологический профиль – белый три плюс; дважды биоотец; постоянных близких нет. Не любит человек связывать себя обязательствами, бывает.

Я развернулся к пациенту.

– Ну давайте посмотрим, в чем дело.

Конечно, в первую очередь думаешь о нарушениях мозгового кровообращения. Я посадил Аркадия под сканер, настроил на кровь и стал разглядывать артерии мозга. Возможно, понадобится осмотр невролога – я-то могу оценить только в общем и целом. Но ближайший невролог, вообще ближайший врач находится на Марсе. Позвоночные артерии показались мне узковаты, но в целом я не обнаружил никаких проблем. Видимо, сосуды ни при чем, а головокружение, например, кохлеарное, или с мозжечком проблемы.

– Я вам дам препарат, его нужно принимать два раза в день, утром и вечером. Не пропускайте – это важно! – веско произнес я. – Если не поможет – через неделю отправлю вас к врачу на Марс.

Попробуем своими силами обойтись.

– И не обманывайте меня! – строго добавил я. – Речь идет о вашем здоровье и работоспособности! К тому же не надо бояться, так просто из системы на Землю не отправляют. У нас работают люди с самыми разными диагнозами. Однако важно установить, что у вас за проблема! Чтобы адекватно помочь.

– Ну что вы! – улыбнулся планетолог. Улыбка у него была некрасивая из-за слишком больших и неровных зубов, торчащих из узкого рта, как у крысы. – Я и не пришел бы к вам, если бы хотел обманывать. Поверьте, в моем возрасте начинают серьезно относиться к состоянию здоровья!

«Если бы!» – усмехнулся я про себя. Увы, те, кто плюет на свое здоровье, с годами никак не меняются.

– Надеюсь! – кивнул я.

– Кстати, Станислав… извините, можно личный вопрос? Вы – действительно сын Ли Морозовой?

– Да, – отрывисто ответил я.

– Надо же! Я вначале и не подумал. Ведь ваша фамилия – Чон.

– Это по отцу, – произнес я неохотно.

– Ах да, конечно! Ну что ж, родителей не выбирают.

Аркадий снова протянул мне руку.

– Приятно было с вами познакомиться, Станислав! И поговорить. Признаться, у меня проблемы с ханьским, я никогда не увлекался востоком вообще, и вот попал. Его нужно знать с детства, иначе все равно будут сложности. Кстати, а не хотите как-нибудь зайти к нам на станцию? Например, завтра интересный концерт будет, отмечаем кое-что, а у нас подобрался великолепный оркестр, практически профессионалы! Будет Моцарт и Беллерт. Конечно, не знаю, как вы насчет музыки… И учтите, что зал расположен под прозрачным куполом! Я вас заинтриговал? Приходите, пообщаемся!

Он сердечно распрощался и вышел. Я некоторое время глядел ему вслед. Планетолог попал в точку – насчет музыки у меня очень хорошо, в детстве мне даже прочили будущее пианиста. Конечно, профессионалом я не стал, но классическая и хорошая современная симфоническая музыка – наше все, а уж слушать ее под звездным небом Цереры – божественно. Удивительно, но до сих пор я даже не знал, что на Тройке есть хороший оркестр.

– Стас, к тебе можно?

Елки-палки, я почти забыл, что у меня плановый прием назначен. Вошла астрофизик Таня с травмой руки, я стал менять ей повязку и спросил между делом.

– Слушай, говорят, на Тройке оркестр хороший, и завтра у них концерт. Не хочешь сходить?

Таня улыбнулась, тряхнув короткой светлой стрижкой.

– Завтра мне по-любому некогда, у меня комета. Да и вообще я на Тройку ни ногой!

– А чего так? – удивился я, аккуратно удаляя псевдокожу с заживающей раны. Таня ойкнула.

– Извини.

Я наложил новую кожу и стал накручивать вокруг тут же застывающий лубок.

– Да там народ скучный, на Третьей, – сообщила Таня, – поговорить не с кем толком.

– Странно, – я закрепил прозрачный пластик, – сегодня я общался с одним планетологом оттуда, очень милый, интеллигентный человек.

– Ну может, есть исключения, – Таня вскочила. – Теперь когда являться?

– Послезавтра. Погоди, я же к вам на осмотр, так что могу тебя подбросить на ровере. Пошли?


Аркадий поймал меня после концерта, в состоянии эмоциональной раскачки. Звезды над прозрачным ситалловым3 куполом сияли почти так же ясно, как на открытой местности. Под всем этим Моцарт не то что звучал – ввинчивался в сердце на разрыв. Они взяли двадцать третий концерт, пианист был, возможно, и не самый блестящий, а часть струнного состава заменили записью – понятно, где возьмешь полный оркестр на Церере. Но все это не мешало, и с двадцать третьим они справились отлично. Еще лучше оказался Беллерт. «Песнь Революции», то грозная, то исполненная трагизма и отчаяния, то победная – пробирала до того, что у многих непроизвольно текли слезы. И у меня тоже, я тихонько вытирал глаза рукавом, стыдно же. То ли заработался и испытывал голод по впечатлениям, то ли в самом деле это было так хорошо – но мне казалось, никогда еще музыка так не действовала на меня.

Тихонько я выбрался из зала, стесняясь смотреть на людей – хотелось побыть одному. Но кто-то коснулся моего плеча.

Я выпрямился, переходя к рабочему настрою. Аркадий улыбнулся неровным рядом зубов.

– Может быть, выпьем? Я хотел с вами побеседовать.

«Конечно, из-за маман». Ну ладно – что ж поделаешь? Можно и выпить. Ничего спиртного, конечно – Аркадий же не восемнадцатилетний пацан с ангара, а я вообще салвер. Мы солидно сели в кафе Тройки, взяли по стакану лимонада и тарелку с канапэ. По ходу, толкаясь у автоматов и потом выискивая свободное место, легко перешли на «ты».

Я слопал бутерброд с кусочками рыбы. Аркадий был занят едой, а меня вдруг охватила непонятная робость. Человек значительно старше меня, к тому же ученый.

– Ты ведь всего два месяца на Церере? – спросил я, чтобы преодолеть дурацкое стеснение.

– Да, – Аркадий сосредоточенно жевал, – недавно. Видишь ли, Церера – в общем-то не моя тема. Я занимаюсь астероидами, а если точнее – то поясом Койпера. Но я включил Цереру в мой план исследований, не помешает. Подвернулось место очень удачно, у нас должна была лететь одна сотрудница, но не смогла.

– В Систему попасть не так-то просто, – согласился я, – желающих много.

– Именно! – Аркадий вытянул длинный указательный палец, – А у меня, понимаешь, вопрос стоит так, что я могу занять пост директора Пражского Астроцентра. То есть должность почти у меня в кармане… Но у нас же как? Партию упразднили, а порядки остались старые: ни на какую должность не попадешь, пока, так сказать, не докажешь делом. А под делом что понимается? Не организационный талант, не научный, не конкретные заслуги в своей работе – а какие-то дурацкие подвиги, в нашем случае полевая работа в Системе. Так сложилось, когда на Земле было много дыр – восстанавливать хозяйство, спасать природу, строить поселки и фабрики, людей обеспечивать и так далее. А сейчас-то зачем? Непонятно. Но факт остается фактом: хочешь стать директором – поработай в Системе, а тут как раз это место образовалось. Я сюда на год и устроился.

– Вот оно как, – пробормотал я, – Выходит, Церера тебя не так уж интересует.

– Ну почему. Тоже работа. Тоже какие-то измерения, результаты. И в моей работе использую, и другим пригодится.

– Ты, выходит, в Праге живешь?

– Да. Вырос в России, живу сейчас в Праге. Красивый город, и не так уж пострадал. Восстановили его хорошо. Ну а теперь, Стас, твоя очередь – давно на Церере?

– Полтора года. В принципе, договор у меня на два, а там будет видно.

– Романтики захотелось? – понимающе усмехнулся Аркадий.

– Романтики? – я пожал плечами, – Не знаю. То есть, конечно, интересно. Космос, вакуум, небо черное. Первые две недели интересно. Но с точки зрения работы… Я работал в пансионате для инвалидов, потом в Патруле. Вот это настоящая работа. В пансионате у нас были инвалиды, глубокие старики, с военными травмами, с редкими заболеваниями. Все психически нестабильные. В Патруле – там постоянно напряг, часто травмы, аварии, тяжелые заболевания, смерти. И там, и там была работа такая, что не продохнешь, постоянно голова и руки заняты, выматываешься, как собака – но интересно. Для нас романтика вот такая. А здесь… ну что здесь для салвера в самом деле? Рутины, проверки, изредка травмы. Все здоровы. Все работают.

– А чего же ты не вернешься?

– Да так. Не хочется что-то, – буркнул я, – Не знаю, что на Земле делать.

Желтые тигриные глаза глянули проницательно.

– Личные дела?

– Да, – согласился я, – и это тоже.

– Ладно, забудь, – он допил свой лимонад, аккуратно стукнул днищем стакана, – Стас, если не секрет, тебе сколько лет?

– Двадцать восемь.

– Стас, я вот когда тебя спросил о матери – мне показалось, ты скукожился как-то? Нет? Проблемы с ней?

– Да нет, – вздохнул я, – какие проблемы. Она хорошая мать, все нормально.

– Но мне казалось, она должна быть очень старой, нет? Она же участвовала в освобождении Европы, и уже не очень молодой.

– Да, она родила меня в пятьдесят четыре. Специальная методика вынашивания, тогда как раз ее разрабатывали. А отец уже погиб, я посмертный ребенок, сперму заморозили еще до Освобождения. Сейчас маме восемьдесят два. Да, она, конечно же, старая.

Не знаю, почему, но Аркадий мне нравился. Может, расположил к себе откровенностью. Конечно, не очень красиво устраиваться на Цереру только ради поста директора, да и вообще рваться к постам. Я этого понять не могу. Но когда Аркадий вот так говорит, кажется – ну а что такого? Может, он талантливый руководитель, и хочет это доказать.

– Тебе не нравится, когда о ней спрашивают?

– Понимаешь, Аркадий, – я отодвинул пустую тарелку, – как тебе объяснить? Она хорошая мать, у меня с ней прекрасные отношения. Всегда были. Но представь… ты приходишь в школу, и сразу слышишь: Стас, ты не можешь поговорить со своей мамой, может, она у нас проведет лекцию? Придет на праздник? Поступаешь в институт, и там тебе первым делом: Станислав, у вашей матери не сохранились какие-нибудь памятные вещи для нашего музея революционной славы? А как насчет интервью для сайта? Знакомишься с ребятами на тусовке, и они ненавязчиво напрашиваются в гости к твоей матери…

– Да, понимаю, понимаю, – кивнул Аркадий.

Я почему-то вспомнил Марселу и прикрыл глаза. Да. Мама относилась к ней прекрасно – а как она должна относиться к подруге, а потом и жене сына?

– И вот тебе уже двадцать восемь лет, а твое основное качество все еще – сын. Потому что все остальное, что я делаю – моя работа, характер, моя личность – никак не перевешивает в глазах общества того факта, что я сын великой разведчицы и героини Освобождения. Причем у меня нет желания доказывать, что я лучше, что тоже из себя представляю нечто особое. Это не так. Я обычный человек. Почему я что-то сверхъестественное должен? Кому?

Аркадий протянул длинную костистую руку через стол и положил мне на плечо.

– Ты ничего никому не должен, Стас. Уверяю тебя. И я, кстати, не собираюсь знакомиться с твоей мамой, да и вообще не могу сказать, что меня сколько-нибудь интересуют исторические подробности и личности. Вернее, они меня интересуют – но с несколько неожиданной стороны. Я как раз из тех немногих, кто не так уж восторгается всем этим. Все это очень неоднозначно на самом деле. Мягко говоря.

Он убрал руку. У меня в голове шумело, будто мы выпили крепкого. Чего это я – из-за Марселы, что ли?

– Почему неоднозначно? – спросил я, чтобы отвлечься от собственного внутреннего мира, в данный момент мучительного.

– Потому что великие свершения обычно требуют великих жертв. И этот раз не был исключением. И сама череда революций, и первые годы СТК4. Ты ведь знаешь, что первый состав КБР5 – тогда КОБРа – был практически полностью расстрелян? Но после того, как они сами расстреляли… кто знает, сколько, кто считал? Десятки, сотни тысяч? Может быть, миллионы. Если считать еще высланных, посаженных, попавших в ЗИНы6. Но и после преобразования КБР не так уж сильно изменился. И наконец, так сказать, Освобождение… в котором, извини, уже принимала участие и твоя мать. Оно, конечно, освобождение. Вопрос – от чего. И главное – какой ценой. И согласились бы сами освобожденные платить такую цену, если бы знали заранее.

– Гм, – я ошеломленно посмотрел вокруг. Кафе «Тройки» было полно народу – справа за столиком смеялись три симпатичные женщины, одна, темнокожая, с волной каштановых кудрей, хохотала особенно заразительно. Слева сидела компания техников, какой-то парень рассказывал, похоже, анекдот. Двое научников ожесточенно спорили, размахивая руками. Очередь толклась у стойки раздачи.

– Как-то я ни разу не смотрел на это с такой точки зрения… ну да. Конечно, революция требует жертв. Но что же теперь? Фарш невозможно провернуть назад. Это все уже прошлое…

– Но если прошлое не осмыслено, не извлечены уроки – оно влияет на настоящее. И оно может повториться! – наставительно заметил Аркадий.

– Не понимаю. Как конкретно оно влияет?

Аркадий вздохнул.

– Вот так, в двух словах… Да вот хотя бы один пример. Тысячелетиями люди формировали систему права. Кодексы, своды законов, уложения о наказаниях и о степени вины. КБР при всех его недостатках тоже должен был придерживаться хоть какого-то закона. А что теперь? Законов не существует, они полностью отменены! То есть в обществе воцарился беспредел.

– Но ведь существует Этический Кодекс! – возразил я.

– Но он не имеет силы закона, это набор рекомендаций. Каждый может толковать его так, как заблагорассудится. И что такое сейчас наша ОЗ? Общественная Защита! Да это по сути тайная карательная организация, способная кого угодно уничтожить, наказать как угодно без суда и следствия! – он взглянул на мое лицо и смягчился, – Я понимаю, что фактически такого не происходит, что это кажется преувеличением. Но суть остается той же – организация, которая не связана законом, не подчиняется закону, но имеет карательные полномочия. То есть, разумеется, эти полномочия имеет только совет – но ведь многое зависит и от самой ОЗ! Разве все это нормально? Мы вернулись к доисторическому миру, к сообществу кроманьонцев, где крикуны решали, кто виноват, и кому жить или не жить!

– Гм… – я не знал, что сказать на это. Определенный резон в словах Аркадия прослеживался. Но все это представлялось мне нелепым преувеличением.

– И это лишь один из примеров. На самом деле наше общество вовсе не так благополучно, как может показаться! И проблема наша – в том, что мы не учимся на ошибках прошлого!

Он коснулся виска – типичный жест человека, задействующего комм. У всех нас комм-нейроимплантат вживлен в височную кость, это практически еще один орган – не знаю, как люди раньше без него жили. Как будто без глаз и ушей. Чтобы работать с коммом, не нужно двигать руками – но машинально многие подносят палец к виску, такая привычка.

– Я кину на твой комм один файл. Это книга. Почитай на досуге, узнаешь много интересного.

– Угу, спасибо, почитаю, – я ощутил движение в собственном комме и мысленным приказом принял файл.

– И заходи почаще к нам на Тройку. Поговорим еще.

– Да, пожалуй, буду заходить, – искренне согласился я. В этот момент Аркадий показался мне, возможно, будущим другом. Странно – он так не похож на большинство, да и вообще человек не моего уровня – ученый, будущий директор. Но с ним почему-то легко. И интересно. Его слова… над ними стоит подумать.

Я выбрался в ангар и стал искать ближайший курсовик – маленький автопоезд, курсирующий меж станциями и базами Цереры.


Космос совсем не так красив, как кажется на фотографиях, сделанных с Земли. В Космосе мало цвета, преобладает чернота; во мраке – немерцающая звездная сыпь, иногда ослепительный фонарик солнца. В системе Юпа красивее – там над спутниками нависает сам гигантский шар Юпитера. На Марсе есть атмосфера, и там – цветные, желтые и красные пейзажи. А на Церере – сплошная тьма с белой россыпью созвездий и серая однообразная поверхность самой планеты. Тот ее крошечный кусочек, освещенный прожекторами, который не тонет во мгле.

Да, и в этом есть своеобразная красота. Как в штормовом море. «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья». Иногда, стоя на открытке, думаешь, что вглядываешься в саму смерть. В черное ничто. Вакуум начинает казаться живым, агрессивным, чернильная тьма наползает, чтобы поглотить отчаянно горящий огонек жизни на планетоиде. И как хорошо бывает вернуться под купол, в комнатку, которую мы уже второй год делим с Вэнем, вспомнить, что нам ничто не угрожает, что оранжерея мощно вырабатывает кислород, которого хватает на всех, что воды под ногами – целая планета, мы всю Систему снабжаем чистой водой, что защитные контуры надежно берегут нас от метеоритов, что запасы еды и развлечений на базе почти неисчерпаемы, словом, мы, земляне, неплохо-таки устраиваемся даже на совершенно безжизненной поверхности малого космического тела.

Вэнь как раз на дежурстве. Нас четверо, смены восьмичасовые, это значит, что трое дежурят по очереди, а один – сутки на готовности. Сейчас на готовности я.

Обычно это ничего не значит. Но иногда надо куда-то вылетать. Работающий салвер все время должен быть в городке, но вызов может поступить и извне, с полей, из пространства. Не каждый раз бывают вызовы, конечно – но все же случаются.

Всегда надеешься, что в этот раз обойдется.

Я валяюсь на койке, на глазах очки-визор. Сериалы смотреть надоело, читать и вовсе не хочется. Интерактивки мне сейчас смотреть нельзя – слишком затягивает, а ведь я на готовности.

Палец двигается в воздухе, комм-нейроимплантат воспринимает это движение. Я сам не знаю, что хочу посмотреть. Фотки? На экран выплывает Марсела.

Я мазохистски вглядываюсь в картинку. Фоном – Нева, ростральные колонны. Марси сидит на корме вполоборота, лицо в брызгах, смеется, черные волосы – копной в небо. Пряменькая, маленькая. Меня поражало в ней совершенство – каждая часть тела, от маленьких ступней до ушек под пышной прической – такая аккуратненькая, строго очерченная. И сама Марсела – правильная, как будто с портала «Мы – будущее мира!» Активная, жизнерадостная, исполненная энтузиазма.

Марсела Ана Родригес. «Ты же понимаешь, мы разные люди. И пути у нас разные».

Кстати, не пора ли написать маме? Хотя я никогда не знаю, чего писать-то – жизнь у нас однообразная. Вот у мамы всегда что-нибудь происходит, всегда есть, о чем рассказать. Я провел пальцем в воздухе, вызывая почту. Приложил к горлу нейрофон – не хватало еще говорить вслух, как будто я псих. Конечно, Вэнь на дежурстве, но все равно.

Достаточно шевелить губами. Комм переводил колебания моей гортани в голосовое письмо.

– Мама, привет! Как у тебя дела? Что с ногой – надеюсь, ты съездила к врачу? Здесь нужен специалист, как я уже говорил. Как дела у Чарли? Ну в общем, расскажи, чем занимаешься и вообще. У нас здесь ничего нового нет. Вот вчера послушал хороший концерт, на Третьей станции, оказывается, подобрался отличный оркестр. Я подумываю, не начать ли мне опять заниматься музыкой…

Сигнал ударил по нервам так, что меня подбросило. Я поспешно движением пальца сохранил письмо, поднимаясь с койки.

– Стас, надо лететь! – Вэнь слегка запыхался, видно, уже бежал к ангару.

«Срочный вызов. ЧП, поле 16, координаты. Предположительно двое пострадавших. Отсутствует сигнал скутера».

Я уже натягивал скафандр. Поле 16 – где-то в области Оккатора, возле Содовых Озер. Двадцать минут лету, если быстро. Расположение полей давно уже могу воспроизвести в памяти без справочника, хотя вроде бы и не работаю на поверхности, а так, езжу туда-сюда, обслуживаю. Интересно, что же там случилось? На Оккаторе работают многие, там интересно, мало того, что Содовые озера, так еще Океан Пиацци недалеко. Настоящий жидкий океан глубоко под поверхностью. Вся мантия Цереры – сплошной водяной лед, но в этом месте происходит разогрев, благодаря глубинному криовулкану – здесь лед разогревается и образуется небольшая такая лужица настоящей жидкой воды, величиной с озеро Байкал, но с громким названием «океан».

Пять лет назад там нашли инопланетян – местные бактерии-анаэробы – и с тех пор половина Второй станции, Двойки, состоит из биологов.

Интересно, что там случилось? Я уже подхватил медрюкзак и выбежал в ангар. Наш медицинский скутер стоял полностью подготовленный к вылету, два кибера тихо возились у шасси. Я взлетел по лесенке в кабину. Вэнь сидел за управлением. Водить скутер обязан любой человек, работающий в Системе, хотя это, конечно, не настоящий космолет – но вдоль поверхности передвигаться на нем можно.

Наша машинка выкатилась из ангара на взлетку, резво побежала, и через несколько секунд уже оказался в черной пустоте, пробиваемой лишь светом бортогней. И мы, и поле 16 сейчас в зоне ночи, хотя, честно говоря, разница с днем не велика.

– Что там случилось-то? – спросил я Вэня.

– Вроде, скутер грохнулся. Двое пострадавших.

– Как мог грохнуться скутер?

– Хрен знает.

Да, кто его знает. Это Система. Не зря же, как напомнил Аркадий, работа в Системе повышает твой социальный статус так, что ты можешь занять место директора и вообще любого начальника. Но за это приходится платить повышенным риском. Как и за научное любопытство, конечно.

Мы молчали. Автопилот сам вел нас к шестнадцатому полю, к кратеру Оккатор – вскоре я уже мог разглядеть в темноте внизу и впереди белые огромные пятна. Это Содовые озера – гигантские пятна обычного карбоната натрия, видные в телескоп даже с Земли. Загадка их появления до сих пор не решена. Поэтому на полях вокруг Оккатора работает множество научников. А вот горы, окружающие кратер, я не видел – сплошная кромешная тьма. Из осторожности стоит поддерживать высоту не менее пяти километров – выше гор на Церере все равно нет. Впрочем, автопилот не позволит совершать глупости, а мы не профессионалы, чтобы его отключать.

Замигали лампочки связи – наш комп бесшумно обменивался информацией с другими летунами – на место ЧП мчались пилоты-спасатели. Прежде, чем спасать пострадавших, возможно, придется поднимать или извлекать скутер, нам вдвоем с этим не справиться.

Вэнь переключил на меня связь.

– Говори уже. Мы близко.

– Салвер-1, – представился я в микрофон, – прибываю через пять минут. Что случилось? Сколько пострадавших?

– Салвер-1, я Координатор, – послышался холодный женский голос, – посадка на восточную сторону, на четыре часа! Как понял?

– Координатор, вас понял, посадка на восток, четыре часа! К чему готовиться?

– Салвер-1, предположительно пострадавших двое. Научники. Облет кратера по периметру, авария скутера. Падение с высоты 800 метров. Амортизация не сработала.

– Координатор, вас понял, готовлюсь к акции.

Теперь я видел место происшествия, ярко освещенное прожекторами. Два скутера спасателей уже сели, в центре виднелось что-то черное. Вэнь пыхтел, занимаясь посадкой – попробуй точно посади реактивную машину на нужный пятачок. Наконец скутер замер, вой турбины затих. Я скатился по спуску и прыгнул на реголит, оказавшийся здесь очень рыхлым – ноги ушли в него по колено. Вэнь заковылял к месту аварии.

Понятное дело, упавший скутер образовал яму, и в ней копошились спасатели, наверх протянули лестницу, двое стояли над ней. По лестнице тянули вверх на веревках чье-то тело. Мы быстро установили медпалатку, надули ее – скорее всего, потребуется снимать скафандр. Я включил свет внутри.

– Эй, лекарь, принимай тело!

Пострадавшего свалили на твердые носилки, носилки задвинули в медпалатку. Я быстро загерметизировал вход, стащил верхние перчатки, чтобы можно было работать. Распахнул медрюкзак. Вэнь снял шлем с пострадавшей – девушка не старше тридцати, китаянка, я видел ее раньше, но не знал имени. Она дышала, но выглядело все плохо – из носа текла кровь, за левым ухом разливался кровоподтек, сознание отсутствовало. Снимать скафандр некогда, я резанул ножом по рукаву, обнажая руку девушки. Нам только подготовить ее к перелету – надо доставить на станцию, здесь мы ничего не сможем сделать. Я надел на плечо раненой два браслета – противошоковый сразу впился в кожу маленькими иголочками, те проникли к венам, и физраствор с глюкозой и несколькими лекарствами полился в кровь. Второй браслет выдал на мой комм информацию, я прикрыл глаза, считывая ее… Так, давление восемьдесят на сорок, пульс сто двадцать, объем крови… Кровотечение если и есть, то пока небольшое. Вэнь начал сканировать повреждения, я подключился к сканеру. Самое поверхностное обследование показало, что поврежден по крайней мере четвертый шейный позвонок, а возможно, и еще что-нибудь, судя по клинике – основание черепа. Сломана левая ключица и несколько ребер слева, одно ребро пенетрировало брюшную полость, но сильного кровотечения там не было. Руки и ноги висели тряпочками, без малейших признаков тонуса – тетраплегия. Теперь самое главное – чтобы она дожила до станции! Я вызвал по радио Сай, которая теперь сидела на дежурстве.

– Лотос, я Окунь! Как слышно?

– Слышу тебя, Окунь! Что там? – Сай была уже в курсе происходящего.

– Готовься принимать пациентку, – я поспешно приматывал девушку к носилкам быстро затвердевающей пластиковой лентой, аккуратно фиксируя голову в одном положении, – фрактура це четыре, фрактура клавикула слева, подозрение на фрактуру основания черепа. Тетраплегия. Все данные отправляю тебе.

– Противошоковый капаете?

– Ну конечно. Кровопотеря небольшая пока. Но разрыв брюшины.

– Я готовлю операционную и бужу Кристи.

– Да, обязательно. Сейчас второго будем смотреть, конец связи.

Я вывел мониторинг пострадавшей на мини-экран носилок. Пока все нормально. Это еще не агония, хотя и стабильным состояние не назовешь. Вопрос в том, как быстро развивается отек в области мозгового ствола – с полевым сканером этого не поймешь, а даже если и поймешь, то сделать ничего не сделаешь. Я только теперь стал слышать другие голоса – хотя они все это время орали у меня а наушниках.

– Серый, ты что-нибудь понял?

– Не-а… Весь блок управления разворотило начисто. Но это не при падении!

– Я знаю, что не при падении! Это ответ – почему они упали!

Я взглянул на девушку – пока все нормально. А начни она умирать у нас на руках – что я сделаю? Надо срочно оперировать, причем я сроду ничего подобного не делал, и Вэнь тоже. Но Сай справится, у нее специализация и опыт. Надеюсь, девочка доживет до станции. Черт возьми, где там второй?

Я наклонился к микрофону в вороте.

– Эй, спасатели, что там у вас? Где второй?

– Расслабься, – ответил мрачный голос координатора, – второй уже все.

– Иди, посмотри, – буркнул Вэнь.

Я еще раз бросил взгляд на мониторинг – пока все нормально. Натянул перчатки и шлем, выровнял давление в шлюзе и вылез наружу.

– Что с девушкой? – спросил меня один из спасателей.

– Плохо, – ответил я коротко, – дай глянуть.

Подтвердить смерть – наша обязанность. Через скафандр не всегда просто понять, мертв ли человек.

Второй бедолага лежал на носилках, и уже при первом взгляде я понял, что спасатели все верно оценили и без меня. Скафандр погибшего был поврежден, через всю грудь проходил глубокий кровавый разрыв, а вот голова в шлеме осталась цела. Правда, сам шлем треснул – но видимо, давление в нем сохранялось. Я подошел и наклонился над мертвым.

Вздрогнул и снова выпрямился.

Открытыми желтыми тигриными глазами на меня смотрел планетолог Аркадий Дикий. В глазах застыл нечеловеческий ужас.

Детство. Станислав Чон. Испания, 018 год КЭ.

Никакого шторма на море не было, наверное, потому и никто из взрослых не тревожился. Подумаешь, обычный ветер. Волны захлестывали наш катерок, поднимали вверх, швыряли в бездну, так что в животе ухало, как при невесомости. Это было здорово. Марси повизгивала и цеплялась за поручни. Костя держался за руль, изображая несокрушимо хладнокровного капитана. Мне было безотчетно весело, и мы без особых проблем дошли до Исла-де-Тормента. Остров с громким названием был на самом деле маленькой скалой, почти лысой вершиной, торчащей посреди моря, как чья-то голая задница. Костя так и высказался, что безумно развеселило Марселу. Кстати, раньше, лет сто назад, чуть ли не до войны еще, это был настоящий, нормальный остров, там жили люди, но потом уровень мирового океана повысился. Над водой осталась лишь одна, самая высокая из вершин островка.

При такой волне подойти к берегу оказалось непросто, Костя заходил три раза – и снова нас относило в море. Но наконец он подошел достаточно близко, я спрыгнул в воду и пришвартовал катерок к бетонной плите, служащей здесь причалом. Волны окатывали меня с головой и норовили утащить вглубь, не очень-то приятно. И когда мы вылезли и пошли к вершине, Костя продолжал острить, а я молча кукожился, мокрый до нитки, ветер прохватывал меня насквозь. Впрочем, небо быстро потемнело, дождь полил потоками, скоро мы ничем не отличались друг от друга, и, наверное, втихомолку каждый жалел, что мы вообще ломанулись кататься в этот день по морю. Просто завтра уже собирались обратно, на Урал, и как-то жаль было уезжать, не попрощавшись с морем как следует.

Нам стукнуло по четырнадцать, и мы приехали в Испанию на школьно-научную конференцию биофизиков. Мы трое давно стали неразлучны: и работали в одном отряде, и биофизикой все трое увлекались, и хулиганили вместе, и развлекались одинаково. Костя в нашей троице был главным. Он руководил нашим проектом по биофизике, ему принадлежала основная идея, Марси делала техническую часть, компьютерную – она в этом здорово разбиралась. Ну а я так, на подхвате. Примерно так же распределялись роли у нас всегда. Костя был талантлив буквально во всем, Марси – в технике, а я ничем особенным не выделялся, но в компанию вписывался хорошо.

Был последний день на теплом Средиземноморье, и хотя выдался этот день совершенно не солнечным, мы хотели использовать его по полной.

Вот и использовали.

Никакой серьезной защиты мы с собой, конечно, не взяли – зачем, просто покататься хотели. Дождевики вмиг превратились в бессмысленные тряпочки – ливень был не просто как из ведра, а буквально как из гигантского бесконечного шланга, как будто небо на нас опрокинулось, даже дышать между струями воды было трудно. Костя еще заметил, что, мол, купаться сегодня не получилось, так хоть душ примем как следует. Но потом он скис. И только Марсела бодро и энергично перла к вершине, как будто дождик ей совсем не мешал.

Мы не знали, что это лишь начало злоключений. Когда добрались до вершины, дождь поредел. Мы рассчитывали на красивый вид, но ничего видно не было – серая морось во все стороны. Млякоть, как говорила моя мать. Ну хотя бы осталось гордое сознание достигнутой цели. Решили добраться до Острова Бури и залезть на вершину – и сделали. Хотя и без ожидаемых удобств. Я опустил на глаза очки, настроил окуляр, пытаясь найти внизу наш катер. И похолодел.

Я нашел катер. Канат, как видно, оборвало – как так получилось, не понимаю, вообще-то графенки7 не рвутся. Может, я пришвартовал плохо? В любом случае катер болтался в бухте метрах в ста от берега Торменты.

– Млин! – вырвалось у меня. Ребята, конечно, обернулись. Я молча махнул рукой на бухту и ждал, пока они настроят свои окуляры.

– Ой, как неудобно! – вздохнула Марсела. Я понимал ее. Вызывать Патруль, конечно, придется. Они даже ничего не скажут – мало ли что случается. Но плохо, когда ты школьник, вот если бы взрослые балбесы заплыли в такую погоду и застряли на острове – никто бы слова не сказал. Это же работа спасателей. А раз мы школьники, обязательно косо посмотрят – мол, идиоты малолетние.

Я молча послал с комма сигнал вызова. Вызов был принят.

Но голосовой связи не было – то ли не принято у них, то ли плохо связь работала в бурю.

– Может, к берегу спустимся? Спасатели, наверное, с моря подойдут, – предположил Костя.

– Думаю, скорее на вертушке, – возразил я, – но можно и спуститься. Здесь ветер сильный.

Я пошел первым, за мной Марсела, и это было хорошо, потому что периодически на трудных участках спуска я останавливался и подавал ей руку. И она принимала помощь. Костя угрюмо полз за нами. Потом спуск стал пологим, и мы свободно пошли по тропе. Дождь усилился вновь, так что нам было не до разговоров – за ревом моря и ливня мы друг друга и не услышали бы.

А потом я заметил, что вода доходит нам уже до щиколоток.

С горы бежали ручьи, и всю тропу залило водой. Сначала вроде это было нормально, но сейчас мне показалось, что вода как-то слишком быстро прибывает. Да, слишком быстро! Еще несколько шагов – и вода дошла до колен.

– Остров заливает, – отрывисто сказала Марсела, повернувшись к нам, – пошли обратно! Бежим!

Она была права. Мы побежали наверх, хлюпая ботинками, выдирая ноги из воды. Мне стало по-настоящему страшно – но показывать это, конечно, нельзя. Да и чего бояться? Даже если море накроет остров, хотя бы вершина останется. Да и не может быть такого подъема внезапного, с какой стати?

Мы ведь смотрели прогноз – ожидалась только качка. И куратор ничего не сказала, а ведь она за нас отвечает, было бы хоть что-то опасное – нас бы не отпустили.

Но в то время ветры все еще были непредсказуемы – природа продолжала бушевать. Вода рвалась к вершине быстрее нас. Временами мы оказывались почти по пояс в соленом потоке. Костя с перепугу убежал вперед – у него сразу открылось второе и третье дыхание. Я в какой-то момент взял Марселу за руку – она гораздо ниже ростом, маленькая совсем, и сейчас вода доходила ей до груди. Я потащил девочку за собой.

– Ничего, не бойся! – крикнула она, – сейчас спасатели…

Я не расслышал конца фразы. Мы наконец убежали от потока – вода стала ниже, ниже, и вот мы оказались на сухом месте.

На самой вершине. На сухом пятачке диаметром всего около ста метров.

Сколько времени прошло, интересно? Сколько нужно спасателям? Я прикрыл глаза и глянул на комме. Пятнадцать минут… а вот сколько им здесь нужно – я даже не представляю. У нас на Урале они бы уже прибыли. Но может, не мы одни сейчас в таком положении? Непредвиденная буря – а сколько лодок оказалось в море?

– Вода прибывает, – хрипло произнес Костя. Я глянул на него – лицо друга страшно побледнело. Он был прав: набегающие волны зримо сокращали оставшийся пятачок суши.

– Не бойся! – Марсела положила руку ему на плечо, – Нас заберут!

Костя отшатнулся. Его лицо исказилось.

– Да отстань от меня! – закричал он, – Отвяжись! Какого дьявола мы вообще пошли в море! Катер… это все он!

Он ткнул в меня.

– Идиот! Даже привязать нормально не мог…

Я хотел объяснить ему, что даже если бы катер и оставался на месте, шансов попасть к нему у нас уже не было. И как раз хорошо, что мы заранее вызвали спасателей, увидев, что катер отнесло. Но объяснять что-либо было бесполезно, Костя впал в истерику. Такое у него тоже бывает, хотя видали это только мы с Марси – но Костя такой классный, что ему можно простить все.

– Костя! – Марсела встала перед ним, маленькая, и как всегда, бесстрашная и спокойная, – ну прекрати! Все будет хорошо, слышишь?

Я осматривался вокруг. Должно же быть что-нибудь, ну хоть что-нибудь, что поможет нам? Марсела так убеждена, что спасатели прибудут вовремя – а вот я в этом сомневался. Слишком уж быстро сокращалось сухое пространство. Любое умение плавать в такую волну не спасет. Я повернулся к Марселе.

– Осмотрюсь тут. Вдруг что-то найду полезное.

Она кивнула. За Костей, похоже, нужен был присмотр. Я никогда его таким не видел – он совершенно потерял контроль, орал что-то несвязное, по лицу текли слезы. Ладно, пусть его… не до того сейчас. Я быстро пошел к группе валунов неподалеку – не представлял, что это даст, но мало ли? И оказалось, что пошел не зря – из камней торчала вершинка мачты лазерной завесы.

Какая же это древность… Еще из тех времен, когда между Союзом Трудовых Коммун и оставшейся частью мира, «Фри трейд эреа», была выстроена непроходимая стена, граница. Я смутно знал, что она проходила и где-то в этих местах. Установка автоматического огня, вот что это такое. Вряд ли, конечно, она еще стреляет. Но может быть, жива автоматика. Я спустился в выемку, осмотрел цоколь установки. Какие-то рычаги. Я потянул за один из них, и антеннка задрожала и стала вытягиваться.

Ага! Я угадал, значит. Понятно, что установка должна находиться на значительной высоте. Саму турель, конечно, давно сняли. А вот мачта осталась. И она довольно прочная – человека, во всяком случае, выдержит.

Я поднялся и осмотрелся. Сухое пространство на вершине зримо сократилось. Марсела с Костей скукожились в центре.

– Эй, идите сюда! Быстро!

Они подбежали. Я сказал Марселе:

– Ну-ка, вставай сюда! Держись.

Она вцепилась руками в мачту и встала на перекладину. Я снова задействовал рычаг, и мачта поехала вверх. Это реальная надежда! Так высоко море по-любому не поднимется, не цунами же у нас. Костя вскочил на следующую перекладину, и я подтянул рычаг снова.

– Стас! А ты как же? – крикнула Марсела сверху.

А как я… Все дело в том, что рычаг нужно держать, чтобы мачта продолжала выдвигаться. Там что-то сломалось, и он не фиксировался сам. Поэтому подняться у меня примерно столько же шансов, как вытащить себя за волосы из болота.

– Я сейчас, тоже! – крикнул я ей успокаивающе. Марсела у нас героиня. Узнает правду – нырнет в воду, чтобы спасать меня.

Поэтому я тянул рычаг до последнего. Теперь можно и отпустить. Мачта уехала далеко в черно-серое небо. Где-то там, на верхней перекладине, как флажок, торчала красная курточка Марселы. На следующей замер Костя, обхватив мачту руками и ногами. Метров десять высоты, не меньше. Мой комм выдал сигнал на височную кость. Увы, это не спасатели.

– Стас, ты где? – спросила Марсела.

– Я чуть ниже тебя. На мачте.

Интересно, может ли она разглядеть, что внизу? Я рассчитывал на то, что не может. И видимо, оказался прав.

– Надеюсь, они скоро прилетят, – раздался голосок Марселы, – холод собачий!

– Придется потерпеть, – ответил я. Ближайшая перекладина была над моей головой метрах в пяти. В принципе что я, по канату лазать не умею? Я схватился за мачту, подтянулся и тотчас съехал вниз. Очень скользкая мачта, мокрая. Гладкая, сволочь.

Море прибывало быстро. Вода уже подступила к валунам. Я в последний раз глянул вверх, разглядел с трудом силуэты ребят, прижавшиеся к мачте. Мной овладело удивительное спокойствие. Как будто тот факт, что опасность была отведена от товарищей, как-то спасал и меня самого. Какая разница, что будет со мной. Главное, что их все-таки вытащат. А глупо вот так погибнуть. Я вскарабкался на валун. Теперь я на одном уровне с вершиной острова. Может, смогу какое-то время продержаться на воде… а может, например, держаться за мачту и подниматься вместе с водой? Да, это может быть шансом. Я сам в это не особенно верил. Уже вымотался, а волны требуют столько сил и внимания…

Тут я подумал о матери и о том, что будет с ней, и как она вообще это переживет. Ну нельзя заводить единственного ребенка, да еще так поздно, да еще вся эта история с отцом…


Волна накатила на меня и облила с головой.

Я вцепился в мачту. Сдаваться? Черта с два. Я буду держаться до последнего. Ужас пробирал до костей – море, древний, хтонический зверь, собиралось пожрать меня, утащить в свои бездонные глубины. Теперь я сам внутри был как Костя и готов был плакать, орать, обвинять даже… ну уж нет, не буду я на это тратить силы. Я буду держаться за мачту, и…

И вот тут случилось странное. Похоже, что бред от страха.

Сначала – ровный ряд огоньков. Цветные огоньки в воздухе рядом со мной, как будто обрамляющие небольшую платформу. И на этой – невидимой, в огоньках, платформе, сидел человек – не в защите, не в форме спасателя, вообще ни в какой не в форме, а в чем-то белом. Он сидел, скрестив ноги и улыбался. Вот это было самым диким – он улыбался. И еще, это я не понял сразу, а только зарегистрировал мозгом – его лицо само светилось, как фонарь.

И тут волна мощно нахлынула на меня, рванула и понесла. Мои руки ослабели, мачту вырвало из ладоней. Но тотчас чья-то рука перехватила мое запястье и потянула вверх.

Я забарахтался и вцепился в край… плота?

Он взял меня за шкирку и втащил наверх, словно котенка.

Я лежал на невидимой, но прочной поверхности. И от нее поднималось тепло, быстро высушивая меня, одежду, волосы. Потом я заметил, что эта невидимая поверхность слегка светится. Здесь не было дождя. И не был слышен шум моря.

Я сел. Мой спаситель сидел все так же неподвижно. Теперь я мог разглядеть его как следует – и не мог отвести глаз.

Все в нем было обыкновенно. Белая хламида неопределенной формы. Нормальное лицо, нос картохой, светлые волосы. Вот только глаза. Таких глаз я никогда не видел. И не мог бы описать. Были они большие? Светлые или темные? Кажется, все-таки светлые, зеленые, что ли – точно я не скажу.

Но вот их выражение, их свет… Мудрость? Понимание? Сочувствие? Опыт тысячелетий? Все вот это сразу приходило на ум. Оторвать взгляд невозможно. И я молчал, словно язык проглотив. Он заговорил первым.

– Все хорошо. Не бойся, Станислав.

Я немного пришел в себя.

– А… Марсела, Костя… ребята…

– У них все будет нормально. Их заберут через пять минут, – заверил меня спаситель.

– А… я.. вы?

– И у тебя все будет хорошо. А могло быть плохо. Ты не удержался бы за мачту.

– А кто вы? И что это за? – я указал на платформу. Как будто невидимый, в огоньках, плот, висящий прямо в воздухе. Вроде сейчас разрабатывают гравитационный двигатель. Это оно?

– Это неважно, кто я, – усмехнулся человек, – гораздо важнее, кто ты. Знаешь, кто ты, Станислав Чон?

– Ну… конечно. Я же не свихнулся пока.

– Ты очень важный для будущего человек. Это просто такой факт. Учти его. Ты настолько важен, что нельзя допустить, чтобы ты умер.

– Все же умирают.

– Конечно. Но не в четырнадцать лет.

– Все важны.

– Да, конечно. У тебя все будет хорошо, Станислав.

Он поднял голову, и я тоже. Над нами рокотал вертолет. Спасатели снимали с мачты моих товарищей. Наша платформа стала медленно подниматься. Я подумал, в какое изумление все придут, когда увидят эту штуковину. Это же супертехнологии какие-то. Не зря он говорит о будущем.

Он поднялся. Положил руку мне на плечо.

– Не забывай меня, Станислав. До свидания!

Я сам не понял, как очутился внутри вертолета, на полу, рядом с моими мокрыми и полузамерзшими друзьями. А я уже был сух, согрет и больше не трясся от ужаса. Салверы передавали нам сухую одежду, одеяла и горячее питье. Марсела переодевалась без всякого стеснения. Впрочем, мы не в первый раз были в ситуации, когда стеснение смысла не имело. И ночевали втроем в одной палатке, и вообще всякое бывало.

Она взглянула на меня.

– Стаська, ты же нас спас! Если бы не ты…

– Да ладно. Мне просто случайно попалась эта мачта.

Спасатели потом спрашивали, откуда я, собственно, взялся. Мои друзья считали, что я тоже висел на мачте, и меня сняли потом – но для спасателей я внезапно появился на пороге вертолета, сухой и чистый. Объяснить правду я не мог. Рассказывать про типа в белой хламиде с глазами древнего бога – ну извините. Пришлось прикинуться, что я в шоке и ничего сам не понимаю.

Так до сих пор и не знаю, что это был за тип. Но он сказал мне «ты важен для будущего». Я? Да ведь все важны для будущего, нет же каких-то особых людей – так, что одни более необходимы, а другие менее. С другой стороны, Костя и Марси и так были спасены, а я бы погиб, так что очевидно, этот мистический спасатель просто решил спасти и мою жизнь, а заодно репутацию испанских педагогов – что они пережили бы, если бы погиб подросток, приехавший на конференцию?

Но что это за таинственный тип? Я часто думал обо всем этом. Может быть, это была галлюцинация – только она не объясняет, почему я остался сухим и вообще выжил. Я помню изумление спасателей – оно точно не было галлюцинацией.

Я никогда никому не рассказывал об этом. Даже в качестве байки. Во-первых, примут за сумасшедшего, во-вторых, не хотелось бы, чтобы Костя с Марси узнали, что я едва не погиб тогда. Тем более – чтобы узнала мать. Но я много думал о моем странном спасителе. Кто он? Может, какой-нибудь религиозный персонаж? Да вроде не похож – я даже специально ознакомился с религиозной мифологией.

В конце концов я пришел к выводу, что тот человек явился к нам из будущего. Перемещения во времени еще недавно считались абсолютно невозможными, но сейчас квантовая теория уже подходит и к этому, казалось бы, неразрешимому барьеру. Конечно, до постройки машины времени еще очень далеко, но это не значит, что ее не построят никогда. Он из будущего – это наиболее вероятно.

Хотя с годами все это стало казаться мне полным бредом – вместе с ребятами мы вспоминали о пережитом приключении на острове Бури, а вот фантастическое спасение помнил только я – было ли это реальностью, кто знает?

Станислав Чон, Церера, 032 год КЭ.

Загрузка...