Рассветная бухта

8

Без четверти шесть Ричи уже ждал меня у здания больницы. В обычной ситуации я бы прислал кого-нибудь из полицейских: формально мы прибыли сюда только для того, чтобы опознать погибших, и это время я мог потратить с большей пользой, — однако для Ричи это было первое дело, так что ему стоило посмотреть на вскрытие — в противном случае о нем пошли бы слухи. Кроме того, Купер любит, чтобы ты на это смотрел, и если бы Ричи удалось ему понравиться, мы при необходимости могли бы в будущем пройти без очереди.

На улице стояла та холодная полутьма перед самым рассветом, которая высасывает из костей последние силы. Ветер покусывал кожу. Над входом в больницу моргал белый огонек. Ричи прислонился к перилам, держа в каждой руке по бумажному стакану промышленных размеров и пиная комок фольги. Напарник был бледен, а под глазами виднелись мешки, но по крайней мере не спал. Еще на нем была чистая рубашка — столь же дешевая, как и прежняя, — но мысленно я похвалил его за то, что вообще про нее подумал. Он даже мой галстук не забыл повязать.

— Здрасте. — Ричи протянул мне один из стаканов. — Я подумал, вам это понадобится. Правда, на вкус как мыло. Из больничной столовки.

— Спасибо. Наверное, — ответил я. Все-таки это был кофе, плюс-минус. — Как прошла ночь?

Он пожал плечами:

— Было бы лучше, если бы показался наш парень.

— Терпение, сынок. Рим не сразу строился.

Ричи снова пожал плечами и перевел взгляд на фольгу, которую пинал все сильнее. Я вдруг сообразил, что ему хотелось уже с утра презентовать мне нашего парня — скрученного и готового к обжарке, принести добычу и доказать, что он настоящий мужчина.

— А вот криминалисты говорят, что успели сделать кучу всего.

— Отлично. — Я прислонился к ограждению рядом с ним и попытался влить в себя кофе: стоит один раз зевнуть, и Купер живо выставит тебя за дверь. — Как действовали «летуны» в патруле?

— Супер. Они встретили несколько машин на въезде в городок, но все номера оказались зарегистрированы в Оушен-Вью — просто люди возвращались домой. В одном из домов напротив собралась толпа подростков — принесли пару бутылок, врубили музыку погромче. Примерно в полтретьего по округе медленно ездила машина, но за рулем была женщина, а на заднем сиденье плакал младенец, и парни решили, что она его укачивает. Это все.

— Думаешь, кого-то подозрительного они бы заметили?

— Ну да, разве что ему очень сильно повезло.

— Журналисты больше не появлялись?

Ричи покачал головой:

— Я думал, что они нагрянут к соседям, однако нет.

— Наверное, ищут родных — это кусок посочнее. Похоже, у нашего пресс-отдела пока все под контролем. Я просмотрел утренние выпуски: там только то, что мы уже знаем, и ни слова о том, что Дженни Спейн жива. Однако долго держать это в секрете не получится, так что парня надо брать как можно быстрее.

На всех первых полосах были огромные кричащие заголовки и фотография Эммы и Джека, похожих на белокурых ангелов. Убийцу мы должны найти за неделю, максимум две — иначе пресса изобразит нас никчемными дилетантами и главный инспектор будет очень недоволен.

Ричи начал что-то говорить, но на середине фразы зевнул.

— Ты поспал хоть немного? — спросил я.

— Не-а. Мы собирались дежурить посменно, но, знаете, за городом офигительно шумно. Все разговоры про тишину и покой — полный бред. Там море, там сотня летучих мышей устроила вечеринку, по дому бегают мыши или другое зверье. И еще какая-то большая тварь пошла прогуляться по дороге — шуршала травой словно танк. Я пытался разглядеть ее с помощью очков ночного видения, но она успела скрыться за домами.

— Что, слишком страшно для тебя?

Ричи криво усмехнулся:

— В штаны я все-таки не наложил. Все равно я хотел бодрствовать. На всякий случай.

— Я бы тоже так сделал. Как себя чувствуешь?

— Нормально. Немного разбит, но на вскрытии не отрублюсь.

— Если где-нибудь поспишь пару часов по ходу дела, сможешь выдержать еще одну ночь?

— Еще чуть-чуть вот этого, — он наклонил стакан с кофе, — и порядок. Так же как и в прошлый раз?

— Нет. Безумие, друг мой, это когда ты повторяешь что-то снова и снова, надеясь получить другой результат. Если наш парень не клюнул на приманку вчера, то устоит перед ней и сегодня. Нам нужна другая наживка.

Ричи удивленно посмотрел на меня:

— Да? Мне казалось, что мы все неплохо устроили. Еще пару ночей, и мы его поймаем.

— Благодарю за доверие. — Я отсалютовал ему стаканчиком. — Но дело в том, что я недооценил нашего мальчика. Мы его не интересуем. Кое-кого из них так и тянет к полицейским, они любым способом пытаются встрять в расследование; сделай шаг — и наткнешься на мистера Помощника. Нет, наш парень не таков, иначе мы бы его уже сцапали. На нас — и на действия криминалистов — ему плевать. Но ты ведь знаешь, чем он очень интересуется, верно?

— Спейнами?

— Ты получаешь десять очков. Да, Спейнами.

— Но ведь у нас нет Спейнов. Ну то есть Дженни, да, но…

— Даже если бы Дженни готова была нам помочь, я хочу как можно дольше держать ее в секрете. Однако у нас есть как-бишь-ее, та девочка — как в самом деле ее зовут?

— Оутс. Детектив Джанин Оутс.

— Да, она. Может, ты и не заметил, но издалека, в правильной обстановке, детектив Оутс вполне сойдет за Фиону Рафферти. Тот же рост, та же комплекция, цвет волос — к счастью, детектив Оутс гораздо аккуратнее, но, думаю, при необходимости способна немного побыть замарашкой. Ей бы еще красное пальто, и тогда их с Фионой мать родная не отличит. Конечно, они совсем не похожи, но чтобы это заметить, нужно вглядываться, а для этого необходим хороший пункт наблюдения и бинокль.

— Мы снова сваливаем в шесть, и она подъезжает? А в нашем автопарке есть желтый «фиат»?

— Не уверен, но ее может высадить патрульная машина. Она заходит в дом, проводит там вечер, делая то, что делала бы Фиона, и притом действует максимально заметно: растерянно бродит по дому, читает бумаги Пэта и Дженни и так далее. А мы ждем.

Ричи выпил кофе, невольно морщась при каждом глотке.

— По-вашему, он знает Фиону?

— Да, черт побери, это вполне вероятно. Не забывай, нам неизвестно, как именно он познакомился со Спейнами: возможно, в этом участвовала Фиона. Но даже если нет — она скорее всего не была в доме несколько месяцев, — может, он стал наблюдать за ними гораздо раньше.

На горизонте появились очертания невысоких холмов. Где-то за ними первые лучи солнца двигались по берегу Брокен-Харбора, проникали в пустые дома и в самый пустой из них. На часах без пяти шесть.

— Ты когда-нибудь присутствовал на вскрытии? — спросил я.

Ричи покачал головой:

— Все когда-то бывает в первый раз.

— Да, но обычно все по-другому. Жуткое будет зрелище. Тебе нужно это увидеть, но если ты не готов, скажи об этом сейчас. Объясним, что ты отсыпаешься после засады.

Ричи смял бумажный стаканчик и резким движением кисти бросил в мусорную корзину.

— Пошли, — сказал он.

Морг располагался в подвале больницы, маленьком, с низкими потолками, где в цемент между кафельными плитками втоптана не только грязь, а быть может, что и похуже. Воздух здесь холодный, сырой, неподвижный.

— Детективы. — Купер окинул взглядом Ричи и ухмыльнулся в предвкушении. Куперу лет пятьдесят, но в свете трубок, на фоне белого кафеля и металла он казался древним стариком, серым и сморщенным, как инопланетянин, вышедший из чьей-то галлюцинации с щупами и зондами наготове. — Рад вас видеть. Полагаю, мы начнем с мужчины: красота уступит дорогу зрелости.

Стоявший за ним ассистент — плотный, бесстрастный — с жутким скрежетом выдвинул контейнер. Ричи еле заметно поежился.

Они сломали печать на мешке и расстегнули «молнию», явив нам Пэта Спейна в затвердевшей от высохшей крови пижаме. Потом сфотографировали его в одежде и голым, взяли образец крови, сняли отпечатки пальцев, отщипнули пинцетом кусочки кожи и отстригли ногти для анализа ДНК. Затем ассистент повернул поднос с инструментами так, чтобы тот оказался под рукой Купера.

Вскрытие — страшная штука и всегда застает новичков врасплох: они ожидают увидеть осторожные действия, точные разрезы крошечными скальпелями, а вместо этого видят хлебные ножи, режущие грубо и небрежно, и кожу, которую сдирают словно обертку. Купер за работой похож не на хирурга, а на мясника. Ему не нужно минимизировать длину разрезов и затаив дыхание делать надрез так, чтобы не задеть артерию. Плоть, с которой работает Купер, уже потеряла всякую ценность, и когда он закончит, это тело никому и никогда не понадобится.

Ричи держался молодцом — не дернулся, когда секатор разрезал грудную клетку Пэта, когда Купер снял Пэту кожу с лица и когда в воздухе появился легкий кислый запах распиливаемых костей черепа. Он вздрогнул только один раз, когда брошенная ассистентом печень с хлюпаньем приземлилась на весы.

Купер действовал ловко и эффективно, диктуя результаты в висящий микрофон и не обращая на нас внимания. За три-четыре часа до смерти Пэт съел бутерброд с сыром и немного чипсов. Следы жира в артериях и в районе печени указывали на то, что ему стоило бы есть меньше чипсов и делать больше физических упражнений. Никаких видимых симптомов болезней, никаких дефектов, если не считать старого перелома ключицы и утолщенных ушей, — возможно, эти травмы он получил, играя в регби.

— Шрамы здорового человека, — тихо сказал я Ричи.

Наконец Купер выпрямился.

— В общем, — довольно произнес он, обращаясь к нам, — я должен заметить, что мое предварительное заключение оказалось правильным. Как вы помните, я утверждал, что причиной смерти стала либо эта рана, — он поддел скальпелем разрез в центре груди Спейна, — либо эта. — Тычок в сторону разреза под ключицей. — Фактически каждая из них могла стать фатальной. В первом случае лезвие отскочило от угла грудины, задев легочную вену.

Он аккуратно завернул лоскут кожи, зажав его между большим и указательным пальцами, и навел скальпель, чтобы мы с Ричи увидели, о чем он говорит.

— При отсутствии других ран и медицинской помощи данное ранение привело бы к смерти приблизительно через двадцать минут. Рана вызвала кровотечение в грудной полости, и жертва умерла бы от потери крови. Однако эта цепочка событий была нарушена.

Он отпустил кожу обратно и потянулся, чтобы подцепить лоскут под ключицей.

— Вот рана, которая стала смертельной. Лезвие вошло между третьим и четвертым ребрами, в области средней ключичной линии, и вызвала сантиметровый разрыв в правом желудочке сердца. Вероятно, кровопотеря была быстрой и обширной. Падение кровяного давления привело бы к потере сознания в течение пятнадцати-двадцати секунд и к смерти примерно двумя минутами позже. Смерть наступила от потери крови.

Значит, Пэт никак не мог избавиться от оружия. Бросив скальпель на поднос с инструментами, Купер кивнул ассистенту, который, тихонько напевая, вдевал нитку в толстую кривую иглу.

— А род смерти? — спросил я.

Купер вздохнул:

— Насколько я понимаю, сейчас вы считаете, что в момент смерти в доме находился пятый человек.

— Об этом свидетельствуют улики.

— Хм. — Купер щелчком стряхнул что-то невидимое со своего халата. — Уверен, это заставляет вас предположить, что данный субъект, — кивок в сторону Пэта Спейна, — был убит. К сожалению, некоторые из нас не обладают подобной роскошью — делать предположения. Все раны могли быть нанесены как нападавшим, так и самой жертвой. Род смерти не определен — либо убийство, либо самоубийство.

Представитель защиты будет в восторге от подобного заявления.

— Тогда давайте пока оставим пропуск в отчете и вернемся, когда у нас будет больше улик. Если под ногтями обнаружат чью-то ДНК…

— Род смерти не определен, — сказал Купер в микрофон, даже не давая себе труда повернуться ко мне, и с усмешкой взглянул на Ричи. — Не печальтесь, детектив Кеннеди, ведь по вопросу о роде смерти следующей жертвы вряд ли возникнут сомнения.

Эмма Спейн выехала из ящика, аккуратно завернутая в простыни словно в саван. Ричи дернулся, и я услышал шорох — он быстро почесался, засунув руку в карман. Две ночи назад ее укрыли этими же простынями и поцеловали, пожелав хороших снов. Если он начнет думать об этом, уже к Рождеству у меня будет новый напарник. Я чуть сдвинулся вбок, слегка толкнул Ричи локтем и откашлялся. Купер пронзил меня взглядом, однако Ричи понял намек и замер. Ассистент развернул простыни.

Я знаю детективов, которые умеют расфокусировать зрение в ходе вскрытия. Купер расчленяет мертвых детей, пытаясь обнаружить следы насилия, а в это время следователь напряженно вглядывается в размытое пятно. Но я смотрю. Не мигая. Жертвы не выбирали, терпеть им то, что с ними делают, или нет. По сравнению с ними я в привилегированном положении, поэтому нечего еще и раздумывать о своей нежной и ранимой душе.

С Эммой было хуже, чем с Патриком, и не только из-за ее юного возраста, но и из-за того, что тело оказалось нетронутым. Можете считать меня извращенцем, но, по-моему, чем хуже раны, тем легче вскрытие. Если труп похож на тушу, которую привезли с бойни, то Y-образный надрез и хруст костей черепа большого впечатления не производят. Тогда на повреждениях можно фокусироваться, они превращают человека в экземпляр, с которым связаны животрепещущие вопросы и улики. Но Эмма была просто маленькой девочкой с нежными подошвами и веснушчатым курносым носом; из-под ее задравшейся пижамы виднелся пупок. Я был готов поклясться, что еще немного — и она проснется, оживет, надо просто шепнуть ей нужные слова, прикоснуться к нужной точке. А Купер собирался сотворить с ней от нашего имени гораздо более страшное зверство, чем ее убийца.

Ассистент снял с ее рук бумажные пакеты — их надевают для сохранения улик, — и Купер наклонился над ней со шпателем, чтобы собрать материал из-под ногтей.

— А! — вдруг воскликнул он. — Любопытно.

Взяв пинцет, он что-то сделал с ее правой рукой и выпрямился, подняв инструмент повыше.

— Это, — произнес он, — было между указательным и средним пальцами.

Четыре тонких светлых волоска. Блондин, склонившийся над розовой постелью, украшенной оборками, сопротивляющаяся девочка…

— Этого хватит для анализа ДНК? — спросил я.

Купер улыбнулся, не разжимая губ:

— Успокойтесь, детектив. Разумеется, мы должны произвести микроскопические исследования, но, судя по цвету и структуре, эти волоски, вполне вероятно, находились на голове самой жертвы. — Он бросил их в пакет для вещдоков, достал перьевую авторучку и что-то нацарапал на ярлычке. — Если допустить, что улики подтвердят первоначальную версию об удушении, я бы предположил, что подушкой или другим орудием преступления ее руки были прижаты по бокам головы и что незадолго до потери сознания она, не имея возможности вцепиться в нападавшего, тянула себя за волосы.

В этот момент Ричи вышел — просто развернулся и ушел, закрыв за собой дверь. Хорошо еще, что по стене кулаком не врезал и не сблевал.

Ассистент захихикал. Купер бросил на дверь долгий холодный взгляд.

— Прошу прощения за детектива Куррана, — сказал я.

Купер перевел взгляд на меня.

— Я не привык, — сказал он, — чтобы мои вскрытия прерывали без веских причин. У вас или у вашего коллеги такая причина есть?

Надежды на то, что Ричи понравится Куперу, пошли прахом, и это было еще не самое страшное: если Ричи не вернется в морг и не досмотрит вскрытие до конца, в отделе его высмеют так, что подначки Куигли покажутся детскими шалостями. Ему дадут прозвище, которое останется с ним на всю жизнь. Купер скорее всего промолчит — сплетничать он считает ниже своего достоинства, — но, судя по блеску в глазах ассистента, ему уже не терпелось с кем-нибудь поделиться.

Пока Купер занимался внешним осмотром, я держал рот на замке. Слава богу, больше никаких неприятных сюрпризов. Рост Эммы чуть выше среднего, вес средний, и, насколько мог судить Купер, девочка была абсолютно здорова. Никаких переломов, шрамов, ожогов, никаких следов насилия — ни физического, ни сексуального. Зубы чистые и здоровые, ни одной пломбы; ногти чистые, короткие. Ее недавно подстригли. В общем, всю свою недолгую жизнь она провела, окруженная заботой.

Ни конъюнктивальных кровотечений, ни ссадин на губах там, где что-то прижали ко рту, — никаких следов того, что именно делал с ней убийца.

— Хм, — вдруг промычал Купер, посветив Эмме в рот фонариком, словно лечащий врач. Он отклонил ее голову назад, снова потянулся за пинцетом и засунул его глубоко в глотку Эммы. — Если я правильно помню, на постели жертвы лежало несколько декоративных подушек, на которых разноцветной шерстью были вышиты антропоморфные животные.

Котята и щенки, глядящие на тебя в свете фонарика.

— Верно, — ответил я.

Изящным движением Купер извлек пинцет.

— В таком случае, — проговорил он, — я полагаю, что мы получили доказательства того, каким именно образом наступила смерть.

Клочок шерсти, мокрый и темный — он станет розовым, когда высохнет. Я вспомнил острые ушки котенка и щенка с высунутым языком.

— Как вы только что видели, при удушении остается так мало следов, что диагностировать его с точностью невозможно. Однако в данном случае — если этот клочок шерсти соответствует той, что на подушках, — я без каких-либо затруднений заявлю, что жертву задушили одной из подушек, которые лежали на ее постели. Возможно, криминалистам удастся идентифицировать и само орудие убийства. Она умерла либо от кислородного голодания, либо от вызванной им остановки сердца. Род смерти — убийство.

Он бросил клочок в пакетик и, закрывая его, кивнул и удовлетворенно улыбнулся.

Вскрытие не дало ничего нового: здоровая девочка без каких-либо признаков болезней или повреждений. В желудке Эммы находился частично переваренный ужин: говяжий фарш, картофельное пюре, овощи и фрукты (картофельная запеканка с фруктовым салатом на десерт — и то и другое съедено приблизительно за восемь часов до смерти). Спейны казались мне семьей, которая ужинает за одним столом, и я не мог понять, почему в тот вечер Пэт и Эмма ели разные блюда. Впрочем, это была мелочь, объяснение которой можно искать вечно. Скажем, Пэта подташнивало, и поэтому он не стал есть запеканку, или девочке на ужин дали то, от чего она отказалась за обедом. Красное цунами убийства сметало с дороги незначительные детали вроде этой.

Когда ассистент начал ее зашивать, я спросил:

— Доктор Купер, не дадите мне две минуты на то, чтобы привести детектива Куррана? Он непременно захочет увидеть остальное.

Купер снял окровавленные перчатки.

— Не понимаю, почему у вас сложилось подобное впечатление. У детектива Куррана были все шансы увидеть остальное, как вы это называете, однако он, очевидно, считает себя выше таких банальностей.

— Детектив Курран прибыл сюда, просидев всю ночь в засаде. Организм потребовал свое, как это всегда бывает, но детектив не вернулся, поскольку не хотел снова вас прерывать. Не следует наказывать его за то, что он провел на службе двенадцать часов подряд.

Полный отвращения взгляд Купера говорил: неужели нельзя придумать что-нибудь поинтереснее?

— Даже если у детектива Куррана проблемы с кишечником, меня это не касается. — Он отвернулся, чтобы бросить перчатки в бак для биологических отходов. Лязг крышки дал понять, что разговор окончен.

— Детектив Курран должен присутствовать на вскрытии Джека Спейна, — спокойно ответил я. — По-моему, это важно. Я прилагаю все усилия, чтобы расследование шло полным ходом, и мне хотелось бы думать, что моему примеру последуют и остальные.

Купер неторопливо развернулся. Взгляд у него был словно у акулы.

— Позвольте полюбопытствовать: вы пытаетесь учить меня тому, как вести вскрытие?

— Нет, — возразил я, и глазом не моргнув. — Я объясняю вам, как я веду расследование.

Его рот сжался плотнее, чем кошачий анус, но, в конце концов, Купер повел плечами.

— Следующие пятнадцать минут я потрачу на диктовку заметок об Эмме Спейн, а затем перейду к Джеку Спейну. Тот, кто будет находиться в комнате, когда я приступлю к работе, может остаться. Все прочие не должны входить в помещение, чтобы не помешать проведению еще одного вскрытия.

Мы оба понимали, что рано или поздно мне придется за это заплатить.

— Спасибо, доктор. Я вам очень признателен.

— Поверьте, детектив, благодарить меня незачем: я ни на йоту не отступлю от заведенного порядка — ни ради вас, ни ради детектива Куррана. И раз уж речь зашла о заведенном порядке, я должен сообщить, что не разговариваю на посторонние темы в промежутках между вскрытиями.

Он отвернулся и снова начал диктовать в микрофон.

Уходя, я — за спиной у Купера — привлек внимание ассистента и указал на него пальцем. Тот попытался изобразить оскорбленную невинность (что ему совсем не шло), однако я продолжал смотреть на него до тех пор, пока он не отвел взгляд. Если пойдут слухи, он знает, кого я буду искать.

На траве еще лежал иней, но свет уже стал жемчужным, бледно-серым: наступило утро. Больница начала готовиться к новому дню. Две пожилые женщины в своих лучших пальто шли вверх по лестнице, поддерживая друг друга, и громко обсуждали проблемы, о которых я бы предпочел ничего не знать. Какой-то парень в халате курил у дверей.

Ричи сидел на невысокой ограде недалеко от входа и рассматривал свои ботинки. Руки он засунул в карманы серого пиджака — вполне пристойного, кстати, — однако на нем он смотрелся словно джинсовая куртка.

Моя тень упала на него, но он не взглянул в мою сторону.

— Извините, — сказал Ричи.

— Не за что извиняться — по крайней мере, передо мной.

— Он закончил?

— Закончил с Эммой. Скоро перейдет к Джеку.

— Боже мой, — тихо сказал Ричи, глядя на небо — то ли молясь, то ли проклиная.

— Дети — это жесть. Тут ничего не попишешь. Все мы делаем вид, что ничего такого не происходит, однако это действует на всех — и притом каждый раз.

— Я думал, что выдержу. Я был уверен в этом.

— Так и надо. Думай о позитиве; на нашей работе сомнения убивают.

— Со мной никогда такого не случалось, честное слово. На месте преступления все было супер. Никаких проблем.

— Да, все было супер. Место преступления — другое дело: там сначала приходишь в ужас, но потом все худшее уже позади. Это зрелище тебя не преследует.

Ричи сглотнул, и я увидел, как дрогнул его кадык.

— Наверное, я не гожусь для этой работы, — сказал он так, будто ему больно выговаривать слова.

— Ты уверен, что хочешь быть следователем?

— Всю жизнь мечтал. В детстве увидел передачу по телику — документальный фильм, а не какую-то выдуманную фигню. — Быстрый взгляд в мою сторону — проверить, не смеюсь ли я над ним. — Какое-то старое дело — в сельской местности убили девушку. Детектив рассказывал о том, как они нашли убийцу. Я подумал, что этот парень — самый умный человек, которого я видел, понимаете? Он был куда умнее профессоров и всех прочих, потому что он добивался результатов. И я решил: вот оно, вот то, чем я хочу заниматься.

— И сейчас ты учишься. Я же говорил вчера — тебе нужно время. Не жди, что все получится в первый же день.

— Угу. Возможно, этот ваш Куигли прав — мне нужно валить к чертовой матери обратно в транспортный отдел, арестовывать таких же лопухов, как я.

— Он это говорил вчера, когда я был у старшего?

Ричи провел рукой по волосам.

— Не важно, — устало сказал он. — На Куигли мне плевать — ну разве что он окажется прав.

Я стряхнул пыль с участка стены и сел рядом.

— Ричи, сынок, я хочу тебя кое о чем спросить.

Он повернулся ко мне. На лице у него снова появилось выражение «съел что-то не то», и я испугался, что его вырвет на мой костюм, но все же решил рискнуть.

— Ты, наверное, знаешь, что у меня самая высокая раскрываемость в отделе.

— Да, я сразу это узнал. Когда старший инспектор отправил меня к вам, я только порадовался.

— И теперь, когда у тебя был шанс увидеть меня за работой, скажи — откуда берется такая раскрываемость?

Ричи, похоже, чувствовал себя не в своей тарелке: было ясно, что он задавал себе тот же вопрос и не смог найти ответа.

— Может, дело в том, что я самый умный в отделе?

Он то ли пожал плечами, то ли замялся.

— Откуда я знаю?

— Иными словами — нет. Может, я ясновидящий — один из тех, кого показывают по телевизору?

— Я же сказал: откуда…

— Откуда ты знаешь. Точно. Тогда я отвечу за тебя: мозг и инстинкты у меня не лучше, чем у всех остальных.

— Я так не говорил.

В тусклом утреннем свете его лицо казалось узким, встревоженным — и отчаянно молодым.

— Знаю. Но это дела не меняет: я не гений. Да, я хотел бы им быть, и какое-то время мне казалось, что я особенный. В этом я не сомневался.

Ричи настороженно следил за мной, пытаясь решить, отчитывают его или нет.

— А когда…

— Когда я понял, что я не супермен?

— Ну да. Наверно.

Зеленые пятна холмов то появлялись из тумана, то исчезали. Понять, где кончается земля и начинается небо, было невозможно.

— Значительно позднее, чем следовало, — ответил я. — Точно не помню. Скажем так: это стало очевидно, когда я повзрослел и поумнел. Я делал ошибки, которых можно было избежать, пропускал то, что супермен бы заметил. И, что самое главное, мне довелось работать с парнями, на которых я хотел быть похожим. И оказалось, что я достаточно смышлен, чтобы заметить разницу между ими и мной. Умен настолько, чтобы осознать нехватку ума.

Ричи промолчал, но слушал внимательно, и выражение настороженности все больше проявлялось на его лице. Он почти стал похож на полицейского.

— Неприятно было осознать, что во мне нет ничего особенного, — сказал я. — Но повторяю: нужно работать с тем, что есть, иначе тебя неизбежно ждет провал.

— Значит, показатель раскрываемости…

— Показатель раскрываемости такой по двум причинам: потому что я работаю как проклятый и потому что сохраняю контроль — над ситуацией, над свидетелями, над подозреваемыми и, что самое главное, над собой. Если тебе это по силам, остальное можно компенсировать. Если нет, если ты теряешь контроль, то вся твоя гениальность не имеет значения — хоть сразу собирай вещи и иди домой. Забудь про галстук, про методы допроса, забудь все, о чем мы говорили последние две недели. Все это — просто симптомы. Докопайся до сути того, что мы обсуждали, и все сведется к одному — к контролю. Понимаешь, о чем я?

Губы Ричи сжались в прямую линию; именно это я и хотел увидеть.

— Сэр, я умею контролировать ситуацию. Просто Купер застал меня врасплох, вот и все.

— Значит, не позволяй заставать себя врасплох.

Он прикусил щеку.

— Да. Хорошо. Это больше не повторится.

— Не сомневаюсь. — Я похлопал его по плечу. — Ричи, думай о хорошем. Вполне возможно, что это худшее утро в твоей жизни, а ты ничего, живой. Если ты на работе всего две недели и уже понимаешь, что не супермен, значит, тебе крупно повезло.

— Возможно.

— Уж поверь мне. Теперь остаток карьеры ты сможешь посвятить тому, чтобы стать таким, каким хочешь быть. Это дар судьбы, друг мой. Воспользуйся им.

В больницу стали прибывать первые пострадавшие: парень в комбинезоне прижимал к ладони пропитанную кровью тряпку, испуганная девушка с узким лицом несла оцепенелого малыша. Время перерыва истекало, однако решение должен был принять не я, а Ричи.

— В отделе мне никогда этого не забудут, так? — спросил он.

— Не беспокойся, я обо всем позабочусь.

Впервые с начала нашего разговора он развернулся и посмотрел мне прямо в глаза:

— Не хочу, чтобы вы за мной присматривали. Я не ребенок и сам могу за себя постоять.

— Ты — мой напарник. Я должен быть на твоей стороне.

Эти слова удивили его настолько, что он даже переменился в лице. Немного подумав, он кивнул.

— Я еще могу?.. Ну то есть доктор Купер разрешит мне вернуться?

Я взглянул на часы:

— Если поторопимся, то да.

— Отлично. — Глубоко вздохнув, Ричи пригладил волосы и встал. — Идем.

— Молодчина. И знаешь…

— Да?

— Этот случай — просто ерунда, забудь о нем. У тебя есть все задатки для того, чтобы работать в отделе по расследованию убийств.

Он кивнул.

— Но я все равно приложу все усилия. Спасибо, детектив Кеннеди. Спасибо. — Он поправил галстук, и мы — плечом к плечу — пошли обратно в больницу.

Ричи продержался до конца вскрытия. Оно выдалось скверным: Купер не торопился, делал все, чтобы мы вдоволь нагляделись на каждую жуткую подробность, и если бы Ричи хоть раз отвел глаза, ему была бы крышка. Но он выдержал — наблюдал спокойно, не дергаясь, даже почти не мигая. Джек оказался здоровым упитанным ребенком, крупным для своих лет, и, судя по коркам царапин на коленях и локтях, вел весьма активный образ жизни. Примерно в то же время, что и Эмма, он съел запеканку и фруктовый салат. Осадок за ушами указывал на то, что вечером Джека купали: он сильно вертелся, и смыть весь шампунь не удалось. Затем он отправился спать, а посреди ночи его кто-то убил — вероятно, задушил подушкой, правда, на этот раз доказательств не было. Купер не обнаружил на теле травм, нанесенных при самозащите, однако, по его словам, это ничего не значило — Джек мог умереть во сне или же последние секунды жизни кричал в подушку, которая помешала ему сопротивляться. Ричи осунулся, будто после входа в морг похудел на десять фунтов.

Когда мы выбрались, уже настало время обеда, однако есть нам не хотелось. Туман испарился, но было по-прежнему темно: небо затянули тяжелые холодные облака, а холмы на горизонте приобрели мрачный зеленоватый оттенок. Поток людей у входа в больницу усилился. «Скорая» привезла юношу в «косухе», одна нога у него была вывернута под странным углом. Стайка девушек в халатах и брюках, которые носят хирурги, заливалась смехом, передавая друг другу чей-то мобильник.

— Ты справился. Молодчина, детектив.

Ричи издал странный звук — нечто среднее между кашлем и отрыжкой. Я быстро отстранился, но он вытер рот ладонью и взял себя в руки.

— Да, почти.

— Сейчас ты думаешь, что перед сном надо будет опрокинуть пару стаканчиков виски. Не делай так. Последнее, что тебе нужно, — это видеть кошмары и не иметь возможности проснуться.

— О Боже, — прошептал Ричи.

— Помни про главный приз. В тот день, когда наш мальчик получит пожизненное, тебе будет приятно думать о том, что ты сделал все как нужно.

— Это только в том случае, если мы его возьмем. А если нет…

— Никаких «если» — это не мой метод. Мы найдем этого парня.

Ричи по-прежнему смотрел в пустоту. Чтобы дать ему отдышаться, я снова поудобнее устроился на стене и вытащил мобильник.

— Давай узнаем, что творится в реальном мире, — сказал я, когда телефон зазвонил. Ричи стряхнул с себя оцепенение и подошел ко мне.

Сначала я связался с отделом: О'Келли непременно захочет получить полный отчет и сказать мне, чтобы я перестал страдать фигней и уже кого-нибудь поймал. Я не против, но мне нужно подготовиться. Поисковики нашли небольшую заначку гашиша, женскую бритву и коробку из-под печенья. Водолазы обнаружили насквозь ржавый велосипед и кучу строительного мусора; поиски еще не закончились, однако течение было настолько сильное, что мелкие предметы скорее всего за пару часов унесло в море. Бернадетта выделила нам комнату — одну из хороших, со множеством столов, с доской нормальных размеров и работающим DVD и видеоплеером, чтобы смотреть записи камер слежения и домашние записи Спейнов. Пара «летунов» уже вешала на стены фотографии с места преступления, карты и документы, а также готовила список дежурств для «горячей линии». Остальным предстояла долгая работа — опросить всех, кто когда-либо встречался со Спейнами. Какой-то «летун» разыскал родителей друзей Джека из детского сада: большинство из них ничего не слышали о Спейнах с июня, когда сад закрылся на лето. Одна из мам сказала, что Джек пару раз заходил поиграть с ее сыном, но в августе Дженни перестала отвечать на звонки — что, по мнению женщины, было совсем на нее не похоже.

— Итак, — вздохнул я, отключившись, — кто-то из сестер лжет: Фиона или Дженни — выбирай. Молодец, что подметил. Кроме того, летом Дженни как-то странно вела себя с друзьями Джека. Это требует объяснений.

Теперь, когда Ричи мог на чем-то сконцентрироваться, он стал выглядеть лучше.

— А вдруг эта женщина просто чем-то разозлила Дженни?

— Или Дженни стыдилась того, что пришлось забрать Джека из сада. Но, возможно, ее беспокоило другое — скажем, муж этой женщины отнесся к Дженни слишком дружелюбно или кто-то из сотрудников детсада чем-то напугал Джека, и Дженни не знала, как поступить… В любом случае это нужно прояснить. Запомни правило номер два или какое оно там: странное поведение — это подарок для нас.

Только я собрался прослушать сообщения на автоответчике, телефон зазвонил. Компьютерный гений, Киеран или как его там, не дал мне даже сказать «алло».

— Ну вот, я тут пытаюсь восстановить журнал браузера — узнать, что там такого, зачем его понадобилось удалять. И если честно, пока что я немного разочарован.

— Секунду. — Я убедился в том, что поблизости никого нет, и включил громкую связь. — Продолжай.

— Я вытащил несколько ссылок, однако это всего лишь «иБэй», какой-то форум мамаш, пара спортивных форумов, садовый и еще один сайт, который торгует женским бельем. Мне было весело, но вам это вряд ли пригодится. Я-то надеялся найти, даже не знаю, контрабанду, собачьи бои или еще что. Понятия не имею, зачем ваш чувак решил удалить размер лифчика жертвы.

Судя по голосу, он был больше заинтригован, чем разочарован.

— Размер лифчика, наверное, нам и ни к чему. А вот форумы — это совсем другая история. У Спейнов были проблемы в киберпространстве? Может, они кого-то разозлили и тот начал их доставать?

— Откуда я знаю? Если мне и удается найти сайт, я же не могу проверить, что именно они там делали. На каждом форуме по нескольку тысяч пользователей; даже если мы предположим, что жертвы там зарегистрировались, а не просто читали, то я все равно не знаю, кого нужно искать.

— У них ведь был файл со всеми паролями? Может, воспользуешься им? — спросил Ричи.

Киерану, похоже, надоело общаться с идиотами-любителями.

— Каким образом? Проверять пароли с каждым именем пользователя на каждом сайте мира, до тех пор пока не подойдут? Логины они же в файле не записывали, да и названия сайтов в половине случаев тоже только сокращения. Когда я вижу строку «WW-ЭммаДжек», я понятия не имею, что такое «WW» — Weight Watchers или World of Warcraft. Ее имя пользователя на «иБэе» я выяснил лишь потому, что нашел пару посещений странички с отзывами некоей «блестящейдженни»; я ввел это имя, и раз! — оно подошло. Если вам интересно, сообщаю — она покупала детскую одежду и тени для глаз. С другими сайтами мне пока не везет.

Ричи принялся делать пометки в блокноте.

— Проверь на всех сайтах имя «блестящаядженни» и его варианты — «дженниблестящая» или что-то в этом роде, — сказал я. — Если с паролями они не сильно мудрили, есть вероятность, что и насчет имен не особо задумывались.

Я почти услышал, как Киеран возводит глаза к потолку.

— Ага, такая мысль мне в голову уже пришла. Других «блестящихдженни» пока нет, но мы продолжаем поиски. А нельзя, например, просто узнать логины у пострадавшей? Это сэкономит кучу времени.

— Она еще не пришла в себя. Наш парень не зря стер журнал — возможно, он следил за Пэтом или Дженни в Сети. Проверь сообщения на каждом форуме за последние несколько дней. Если там разыгралась какая-то драма, найти ее будет несложно.

— Кто — я? Вы серьезно? Найдите ребенка лет восьми, пусть читает форумы, пока нейроны у него в мозгу не покончат с собой. Шимпанзе тоже подойдет.

— Сынок, ты в курсе, как пресса следит за этим делом? Нет, никаких шимпанзе, работать должны только наши лучшие люди. — Киеран недовольно вздохнул, но спорить не стал. — Начни с прошлой недели. Если понадобится, мы копнем глубже.

— Кто это «мы», бледнолицый друг? Нет, я не умничаю, но не забывайте — скорее всего наши программы восстановят адреса кучи других сайтов. Мы с парнями можем проверить их или быстро, или качественно. Выбирать вам.

— Для спортивных форумов можно быстро — разве что найдете что-нибудь хорошее. Просто выясните, не было ли скандалов за последнее время. Форумы мамаш и садоводов проверяйте тщательно — женщины говорят больше всего, как в Сети, так и вне ее.

Киеран застонал:

— Я так и знал! Форум мамочек — настоящий армагеддон: сейчас там идет ядерная война по поводу «управляемого плача». Я бы с удовольствием прожил остаток дней, не выясняя, что это такое.

— Дружище, ты же в курсе: знания лишними не бывают, так что улыбнись и будь мужчиной. Ищи маму-домохозяйку с опытом работы в пиаре, шестилетней дочерью, трехлетним сыном; дом куплен по ипотеке, в феврале уволили мужа, и у нее куча финансовых проблем. Возможно, все это не так, но для начала сойдет.

Ричи поднял глаза от блокнота:

— Вы о чем?

— В Сети у Дженни может быть семеро детей, фирма, торгующая акциями, и особняк в Хэмптонсе, — ответил я. — А может, на форуме она хиппи и живет в коммуне в Гоа. В Интернете люди врут. Это не должно тебя удивлять.

— Абсолютно. Постоянно, — согласился Киеран.

Ричи недоверчиво взглянул на меня:

— Ну, может, на сайтах знакомств и врут — добавить пару дюймов, сбросить несколько фунтов, написать, что у тебя «ягуар» или докторская степень, для того чтобы попасть в элитную категорию. Но зачем врать женщинам, которых ты никогда не увидишь? Какая от этого выгода?

Киеран фыркнул:

— Мой бледнолицый друг, я должен задать тебе вопрос: твоя вторая половина хоть раз была в Сети?

— Если собственная жизнь тебе противна, можешь выдумать себе новую в сети, — сказал я. — Если собеседники верят, что ты рок-звезда, то и обращаться с тобой будут соответственно, и, значит, ты будешь чувствовать себя рок-звездой хотя бы часть дня. А ведь это почти то же самое, что и в действительности быть рок-звездой, так?

Недоверие во взгляде только усилилось.

— Но, черт побери, в действительности вы не рок-звезда, а Бобби-Хрен из бухгалтерии и по-прежнему сидите в однокомнатной квартире в Бланчардстауне и едите чипсы. Даже если весь мир верит, что вы пьете шампанское в пятизвездочном отеле в Монако.

— И да и нет, Ричи. Люди не так уж просты. Жить было бы куда легче, если бы тебя судили только по тому, кто ты на самом деле, однако мы — общественные животные. Важно и то, кем тебя считают другие люди и кем ты сам себя считаешь. Это все меняет.

— В общем, — радостно заметил Киеран, — люди заливают, чтобы произвести впечатление. Тут ничего нового нет. В реале они занимаются этим испокон веков, а в Сети обманывать еще проще.

— Возможно, Дженни спасалась от жизненных проблем на форумах. Там она могла быть кем угодно.

Ричи покачал головой, но недоверие на его лице сменилось озадаченностью.

— Так что мне искать? — спросил Киеран.

— Ищи ту, кто подходит под ее данные, но даже если таких не найдется, это еще не значит, что ее там нет. Ищи женщину, которая с кем-то повздорила, ту, которая говорит, что ее, мужа или ребенка преследуют или достают в Сети или в реале. Найдешь что-нибудь интересное, звони. С электронной почтой успехи есть?

На заднем плане — пощелкивание клавиш.

— Пока только обрывки. Письмо за март от кого-то по имени Фи — человек хочет знать, есть ли у Эммы «Полная коллекция „Доры-следопыта“». В июне кто-то из них написал резюме в ответ на вакансию рекрутера, но в основном это спам, спам, спам. Ничего интересного. Разве что «Сделай свой жезл крепче и подари ей наслаждение» — это какой-то секретный код.

— Тогда ищите дальше, — сказал я.

— Расслабьтесь, — ответил Киеран. — Сами же говорите, что чувак стер данные не для того, чтобы показать свою крутость. Рано или поздно что-то проявится.

Он повесил трубку.

— Сидеть в глуши, играть роль рок-звезды перед людьми, которых никогда не встретишь. Как же тебе должно быть одиноко, чтобы до такого докатиться, — тихо проговорил Ричи.

Я выключил громкую связь, чтобы проверить голосовые сообщения. Ричи понял намек, отодвинулся подальше и, сощурившись, стал изучать заметки в блокноте, словно где-то там записан адрес убийцы. Сообщений мне пришло пять. Первое — от О'Келли, который с утра пораньше захотел узнать, где я, почему вчера Ричи не удалось схватить нашего парня, одет ли он сегодня в засаленный тренировочный костюм и не желаю ли я работать над этим делом вместе с настоящим сотрудником отдела убийств. Второе сообщение — от Джери: она снова просила прощения за вчерашнее и выражала надежду на то, что с работой у меня все в порядке и что Дине уже лучше. «Послушай, Мик: если она так и не пришла в норму, то пусть сегодня побудет у меня. Шейла уже идет на поправку, а Фил практически здоров, после полуночи его тошнило всего один раз, так что можешь забросить ее к нам, как только у тебя будет время. Я серьезно». Я попытался не думать о том, проснулась ли уже Дина и как ей понравится сидеть взаперти.

Третье сообщение — от Ларри: он с парнями обработал отпечатки, найденные в гнезде снайпера, провел через компьютер и ничего не нашел — в базе нашего мальчика нет. Четвертое сообщение — снова от О'Келли: такое же, как и первое, но на сей раз с бонусом в виде брани. Пятое всего двадцать минут назад прислал какой-то врач: Дженни Спейн пришла в себя.

Работу в отделе по расследованию убийств я люблю, в частности, потому, что жертвы у нас преимущественно мертвы. Друзья и родственники, естественно, живы, однако их после беседы можно сбагрить в отдел поддержки пострадавших, если, конечно, они не являются подозреваемыми, но в этом случае разговоры с ними не превращаются в страшную пытку. Обычно я об этом не распространяюсь, чтобы меня не приняли за извращенца или, что еще хуже, за слабака, но для меня лучше мертвый ребенок, чем тот, который заливается слезами, пока ты заставляешь его рассказывать, что с ним делал плохой дядя. Мертвые не появляются на пороге, не рыдают, не спрашивают «за что?», ты не вынуждаешь их заново переживать каждый чудовищный момент, не беспокоишься о том, что станет с ними, если ты завалишь дело. Они тихо лежат себе в морге, им бесконечно все равно, чем я занимаюсь, и поэтому я могу спокойно сосредоточиться на поиске того, кто их туда отправил.

Я вот что пытаюсь сказать: встреча с Дженни Спейн в больнице — худший из моих рабочих кошмаров, и он стал явью. Отчасти я молил Небо о том, что нам позвонят еще раз и скажут, что она скончалась, не приходя в сознание, что ее страдания завершились.

Ричи повернул голову в мою сторону, и я сообразил, что крепко стиснул телефон в руке.

— Новости, да? — спросил он.

— Похоже, мы все-таки сможем расспросить Дженни Спейн про имена пользователей, — ответил я. — Идем наверх.

Врач, стоявший у палаты Дженни, был тощим и белобрысым. Чтобы казаться старше, он зачесывал волосы на пробор и отрастил нечто похожее на бороду. За ним у двери маячил полицейский — вероятно, я настолько устал, что он, как и все остальные, показался мне двенадцатилетним. Увидев нас, «мундир» вытянулся по стойке «смирно».

Я выставил вперед удостоверение:

— Детектив Кеннеди. Она по-прежнему бодрствует?

Врач внимательно изучил удостоверение, и это мне понравилось.

— Да, однако вряд ли вы сможете долго с ней общаться. Ей дали мощное болеутоляющее, а травмы такого масштаба сами по себе лишают сил. Думаю, скоро она уснет.

— Но она уже вне опасности, да?

Он пожал плечами:

— Никаких гарантий. Сейчас прогноз лучше, чем был пару часов назад, и мы надеемся, что все функции мозга восстановятся, но пока что опасность инфекции очень высока. Через пару дней ситуация прояснится.

— Она что-нибудь сказала?

— Вы же про травму лица знаете, да? Ей тяжело говорить. Она сказала медсестре, что хочет пить. Спросила, кто я такой. И, пока мы не увеличили дозу анальгетиков, пару раз прошептала «больно». Это все.

Полицейский должен был находиться с ней рядом — на случай если она заговорит, — но я же велел ему охранять дверь, и, видит Бог, именно этим «мундир» и занимался. Я мысленно проклял себя за то, что поручил это дело не настоящему детективу с работающим мозгом, а трутню, едва достигшему половой зрелости.

— Она знает про семью? — спросил Ричи.

Врач покачал головой:

— Насколько я могу судить — нет. Похоже, имела место определенная ретроградная амнезия — обычная история после черепно-мозговой травмы. Как правило, она проходит, но опять же гарантировать ничего нельзя.

— И вы ей не сказали, да?

— Я подумал, что вы сами захотите это сделать. Кроме того, она не спрашивала. Она… ну, сами увидите. Она не в очень-то хорошем состоянии.

На последней фразе его взгляд скользнул мне за плечо. Только тут я и заметил женщину, спавшую на жестком пластмассовом стуле у стены: руки сжимают большую сумку в цветочек, голова откинута назад под невероятным углом. Дать ей двенадцать лет было невозможно. Она выглядела лет на сто, не меньше: растрепанный пучок седых волос, лицо опухло от рыданий и усталости, — впрочем, на самом деле ей вряд ли было больше семидесяти. Я узнал ее по фотографиям в альбомах Спейнов: мать Дженни.

«Летуны» опросили ее днем раньше. Рано или поздно нам придется снова навестить ее, но сейчас в палате Дженни нас и так ждало достаточно мучений, и увеличивать их число не хотелось.

— Спасибо, — сказал я тихо. — Если что-то изменится, сообщите нам.

Мы передали наши удостоверения трутню, который примерно с неделю разглядывал их под разными углами. Миссис Рафферти зашевелила ногами и застонала во сне, и я уже был готов оттолкнуть полицейского, но, к счастью, именно в эту минуту он решил, что мы те, за кого себя выдаем.

— Сэр, — сказал он молодцевато, возвращая удостоверения и отходя от двери.

Мы вошли в палату Дженни Спейн.

Никто и никогда не узнал бы в ней ту девушку, которая сияла на свадебных фотографиях. Ее глаза были закрыты, веки распухли и приобрели лиловый оттенок. Волосы, выбившиеся из-под широкой белой повязки, потемнели от грязи и свалялись; кто-то пытался смыть с них кровь, однако колтуны и «сосульки» никуда не делись. Правую щеку закрывала марлевая прокладка, наспех прилепленная с помощью полосок пластыря. Ее руки, маленькие и изящные, как и у Фионы, безвольно лежали на неровной поверхности голубого одеяла; к большому синяку тянулась тонкая трубка. Ногти выкрашены в мягкий розовато-бежевый цвет; идеальный маникюр — вот только два или три обломаны до мяса. Трубки тянулись от носа за уши, а на груди собирались в клубок словно змеи. Вокруг Дженни попискивали приборы, что-то текло из капельницы, на металле отражался свет лампочек.

Ричи закрыл за нами дверь, и Дженни подняла веки.

Она оцепенело, тупо смотрела на нас, пытаясь понять, не мерещимся ли мы ей. Сейчас она глубоко ушла в мир болеутоляющих.

— Миссис Спейн, — сказал я мягко, но она все равно дернулась и вскинула руки, чтобы защитить себя. — Я детектив Майкл Кеннеди, а это детектив Ричард Курран. Вы не могли бы побеседовать с нами несколько минут?

Дженни медленно встретилась со мной взглядом и что-то прошептала — слова, вырвавшиеся из поврежденного рта и прошедшие сквозь слой марли, слиплись в густой, неразборчивый комок.

— Что-то случилось.

— Боюсь, что так. — Я пододвинул к кровати стул и сел. Ричи сделал то же самое.

— Что произошло?

— Два дня назад, ночью, кто-то напал на вас в вашем собственном доме. Вы тяжело ранены, но врачи хорошо о вас заботятся и говорят, что с вами все будет в порядке. Помните что-нибудь о нападении?

— Нападение. — Она пыталась выплыть на поверхность, преодолеть тяжесть лекарств, тянущих ко дну ее разум. — Нет. Как… что… — Вдруг ее глаза вспыхнули голубым огнем, в них сверкнул ужас. — Дети. Пэт.

Мне показалось, что каждая мышца моего тела хочет выбросить меня за дверь.

— Мне так жаль, — сказал я.

— Нет. Они… где…

Она изо всех сил пыталась сесть, и хотя для этого была слишком слаба, ее усилий хватило бы на то, чтобы разошлись швы.

— Мне так жаль, — повторил я и слегка надавил ей на плечо ладонью. — Мы ничего не могли сделать.

У секунды, которая наступает за этими словами, миллион образов. Я видел людей, которые выли до тех пор, пока не пропадал голос, видел тех, кто замирал на месте, словно надеясь, что новость пройдет стороной и вырвет сердце кому-нибудь другому. Я держал их, когда они пытались разбить себе голову об стену, чтобы заглушить боль. Для Дженни все это осталось позади: она отзащищалась две ночи назад, и сил у нее больше не было. Она откинулась на потрепанную наволочку и заплакала, беззвучно и неудержимо.

Ее лицо покраснело и скривилось, но она не пыталась его скрыть. Наклонившись, Ричи взял ее за руку — ту, у которой не было трубок, — и Дженни сжала его ладонь так, что у нее побелели костяшки пальцев. Позади еле слышно, монотонно запищал какой-то прибор. Я сосредоточился на подсчете писков и страшно пожалел о том, что не взял с собой воды, жвачку, мятных леденцов — хоть что-нибудь, что позволило бы проглотить застрявший в горле комок.

В конце концов рыдания стихли и Дженни застыла на постели, глядя затуманенными красными глазами на отслаивающуюся краску на стене.

— Миссис Спейн, мы сделаем все, что в наших силах, — сказал я.

На меня она даже не посмотрела.

— Вы уверены? Вы… сами их видели? — зашептала она.

— Боюсь, что уверены.

— Миссис Спейн, ваши малыши не мучились, — мягко сказал Ричи. — Они даже не поняли, что произошло.

У нее задрожали губы.

— Миссис Спейн, — быстро сказал я, пока у нее снова не началась истерика, — вы что-нибудь помните о прошлой ночи?

Она покачала головой:

— Не знаю.

— Это ничего. Мы понимаем. Можете немного подумать, вдруг что-нибудь всплывет?

— Я не… Ничего. Я не могу….

Она напряглась и снова сжала руку Ричи.

— Не страшно, — сказал я. — Какое у вас последнее воспоминание?

Дженни уставилась в пустоту, и на секунду я подумал, что она отключилась, но вдруг она прошептала:

— Я купала малышей. Эмма мыла Джеку голову. Шампунь попал в глаза. Он собирался заплакать. Пэт… засунул руки в рукава платья Эммы, словно оно танцует, чтобы рассмешить Джека…

— Это хорошо, — сказал я, и Ричи одобрительно пожал ее руку. — Отлично. Нам пригодится любая мелочь. А после купания…

— Я не знаю. Не знаю. Потом я была здесь, этот врач…

— Ладно. Возможно, вы еще вспомните. А пока скажите, не беспокоил ли вас кто-нибудь в последние месяцы? Может, кто-то вас встревожил? Может, кто-то из ваших знакомых вел себя немного странно или заставил вас нервничать?

— Никто. Ничто. Все было замечательно.

— Ваша сестра Фиона упоминала о том, что летом к вам в дом кто-то проник. Можете рассказать об этом?

Голова Дженни дернулась, словно ей причинили боль.

— Ничего не произошло. Ерунда.

— По словам Фионы, это была совсем не ерунда.

— Фиона преувеличивает. У меня был тяжелый день, и я перенервничала.

Я встретился взглядом с Ричи. Каким-то образом Дженни нашла в себе силы солгать.

— В стенах вашего дома несколько отверстий. Они имеют какое-то отношение к тому, что к вам кто-то проник?

— Нет. Они… Просто мой муж хотел кое-что сделать по дому.

— Миссис Спейн, вы уверены? — спросил Ричи.

— Да. Безусловно.

Несмотря на затуманенное лекарствами сознание, несмотря на все травмы, сейчас ее лицо казалось выкованным из стали. Я вспомнил слова Фионы: «Дженни не тряпка».

— Что он хотел сделать? — спросил я.

Мы ждали ответа, но глаза Дженни снова затуманились. Ее дыхание было таким неглубоким, что я едва замечал, как движется грудная клетка.

— Устала, — шепнула она.

Я вспомнил про Киерана, который охотится за именами пользователей, однако сейчас она ни за что бы не смогла извлечь ничего из обрывков воспоминаний.

— Еще пара вопросов, и мы дадим вам отдохнуть, — мягко проговорил я. — Женщина по имени Эшлин Руни — ее сын Карл дружил с Джеком в саду — сказала, что пыталась связаться с вами летом, но вы перестали отвечать на звонки. Это вы помните?

— Эшлин. Да.

— Почему вы не звонили ей?

Она пожала плечами — едва заметно, но даже при этом сморщилась от боли.

— Просто так.

— У вас с ней был конфликт? Или с кем-то из ее семьи?

— Нет, они замечательные. Я просто забывала ей перезвонить.

Снова показалась та сталь. Я притворился, что ничего не замечаю, и сменил тему.

— Вы говорили Фионе о том, что на прошлой неделе Джек привел домой друга из детского сада?

После долгой паузы Дженни кивнула. Ее подбородок задрожал.

— А он правда привел друга?

Она покачала головой, крепко зажмурилась и стиснула губы.

— Почему вы сказали Фионе, что он привел друга?

По щекам Дженни потекли слезы.

— Нужно было… — выдавила она, пока рыдания не заставили ее сложиться пополам словно от удара в живот. — Я так устала… Прошу вас…

Она оттолкнула ладонь Ричи и закрыла лицо рукой.

— Мы дадим вам отдохнуть. Пришлем человека из службы психологической поддержки, он с вами поговорит, ладно?

Дженни покачала головой задыхаясь. Между костяшками пальцев у нее осталась запекшаяся кровь.

— Нет. Прошу вас… Нет… просто… меня одну.

— Они хорошие, честное слово. Я знаю, ситуацию ничем не исправишь, но они помогут вам ее пережить. Эти люди уже многим помогли. Попробуете поработать с ними?

— Я не… — Ей наконец удалось сделать глубокий вдох. После паузы она, оцепенев, спросила: — Что?

Болеутоляющие снова потянули ее на дно.

— Не важно, — мягко ответил Ричи. — Принести вам что-нибудь?

— Я не…

Ее глаза уже закрывались, она проваливалась в сон — и сейчас для нее это было лучше всего.

— Мы вернемся, когда вы наберетесь сил, — сказал я. — Вот наши визитки: если что-нибудь вспомните — что угодно, — позвоните.

Дженни издала звук — нечто среднее между стоном и рыданием. Она заснула, а по щекам у нее так и текли слезы. Мы положили карточки на столик у кровати и вышли.

В коридоре все было по-прежнему: полицейский стоял навытяжку, а мать Дженни спала на стуле, склонив голову набок и перебирая пальцами потрепанную ручку сумки. Я беззвучно приказал «мундиру» зайти в палату, стремительно скрылся за углом коридора и лишь затем убрал блокнот в карман.

— Интересно, да? — спросил Ричи. Он казался подавленным, но не потрясенным: живые его не тревожили. После того как выход для симпатии был найден, ему стало лучше. Если бы я искал себе напарника, мы бы отлично подошли друг другу. — Всего десять минут, а сколько наврала.

— А, ты заметил. Возможно, это что-то значит. С другой стороны, я же говорю, все лгут. Однако разобраться нужно. К Дженни мы еще вернемся. — Засунуть блокнот в карман пальто получилось только с третьего раза. Я отвернулся от Ричи, чтобы он ничего не заметил.

Он навис надо мной, прищуриваясь:

— У вас все нормально?

— Ага, а что?

— Вид у вас немного… — Он помахал рукой. — Там было тяжело, и я подумал — вдруг…

— Я могу выдержать все то же, что и ты. Сегодня обычный рабочий день — ты сам это поймешь, когда наберешься опыта. И даже если бы там был настоящий ад, я бы все равно справился. Ты что, забыл наш разговор про самоконтроль?

Он попятился, и я вдруг понял, что говорю чуть более резким тоном, чем хотелось бы.

— Я просто спросил.

Через секунду я понял: это правда. Он просто спросил — не искал слабых мест, не хотел посчитаться со мной за то, что произошло на вскрытии, а просто заботился о своем напарнике.

— И я благодарен тебе за это. Извини, что сорвался. Ты-то как? Все нормально?

— У меня все супер, да. — Ричи сжал кулак и сморщился — там, куда вонзились ногти Дженни, остались лиловые следы. Затем оглянулся. — Ее мать… Мы… Когда она сможет войти в палату?

Я двинулся по коридору к лестнице.

— Когда угодно, но только вместе с сопровождающим. Я позвоню полицейскому.

— А Фиона?

— То же самое: никаких проблем, если только она не против, что кто-то составит ей компанию. Может, они смогут немного встряхнуть Дженни, вытащить из нее что-нибудь.

Ричи молча шел за мной, но я уже начал понимать, что означает его молчание.

— По-твоему, мне нужно думать о том, как они должны помочь Дженни, а не нам. И, по-твоему, их нужно было пустить к ней еще вчера.

— Ей сейчас адски тяжело. А ведь они — ее семья.

Я помчался по лестнице.

— Именно, сынок. О-фи-ги-тель-но точно подмечено. Они — ее семья, и, следовательно, мы ни черта не знаем об их отношениях — по крайней мере, на данный момент. Я понятия не имею, как изменятся показания Дженни после пары часов, проведенных с мамой и сестренкой, и выяснять не собираюсь. Может, мамаша обожает давить на чувство вины; допустим, из-за нее Дженни еще больше устыдится того, что в ее дом кто-то проник, и в разговорах с нами не станет упоминать о том, что взломщик побывал в доме еще несколько раз. Может, Фиона предупредит ее о том, что нас интересует Пэт, и Дженни вообще не станет с нами общаться. Не забывай: пусть Фиона и не главный подозреваемый, она по-прежнему в списке — до тех пор пока мы не поймем, почему наш парень выбрал именно Спейнов. Кроме того, если бы Дженни умерла, Фионе досталось бы все их имущество. Мне плевать, что жертве нужно кому-то поплакаться. Я не допущу, чтобы наследница поговорила с ней раньше меня.

У основания лестницы Ричи посторонился, пропуская медсестру с тележкой, нагруженной свернутыми пластиковыми трубками и сверкающими металлическими штуками.

— Наверное, вы правы, — сказал он, глядя ей вслед.

— По-твоему, я циничный ублюдок?

Он пожал плечами:

— Об этом не мне судить.

— Может, я действительно такой — все зависит от того, что за смысл ты в это вкладываешь. Для меня циничный ублюдок — тот, кто посмотрит Дженни Спейн прямо в глаза и скажет: «Извините, мэм, но мы не сможем поймать человека, который зарезал вашу семью, потому что я слишком старался всем понравиться. Ну, счастливо». Затем ублюдок вернется домой, как следует поужинает и крепко заснет. На такое я не способен — и чтобы предотвратить подобную ситуацию, готов немного побыть бессердечным гадом. — Входные двери распахнулись, и на нас накатила волна холодного сырого воздуха. Я изо всех сил втянул его в легкие.

— Давайте поговорим с полицейским, пока мама не проснулась, — сказал Ричи.

В тяжелом сером свете он выглядел ужасно — красные глаза, осунувшееся лицо: если бы не более-менее приличная одежда, охрана приняла бы его за торчка. Парнишка обессилел. Сейчас почти три; наша ночная смена начнется через пять часов.

— Давай звони ему, — сказал я Ричи и по выражению его лица понял, что выгляжу так же скверно. В каждом глотке воздуха по-прежнему чувствовался привкус крови и дезинфицирующего средства, словно больничный запах проник в мои поры. Я едва не пожалел о том, что не курю. — А потом мы сможем отсюда вырваться. Пора по домам.