Ратные подвиги простаков

Об Андрее Новикове и его героях

Вл. Кораблинов, воронежский прозаик, вспоминая начало своего писательского пути, рассказал в журнале «Подъем» в 1974 году, как он «помчался в столицу за славой — в дырявых штанах, без копейки, с одним энтузиазмом». В Москве его приютили земляки, одним из них был Андрей Никитович Новиков, «талантливый писатель-сатирик, ныне уже совершенно забытый. Он был очень дружен с Платоновым, который часто захаживал в крохотную пятиметровую комнатушку Новикова». Вл. Кораблинов вспоминал, как весело и дружно два Андрея сочиняли свои сатирические повести: Андрей Платонов — «Город Градов», Андрей Новиков — «Причины происхождения туманностей».

«Читали друг другу отдельные главы, тут же сочиняли смешные канцелярские истории, вспоминали нелепые чиновничьи словечки <…>

Помню характерные платоновские негромкие взрывы смеха, астматический, сипящий, короткий хохоток толстого, мужиковатого Новикова.

Вместе они сочиняли эпиграфы к новиковским «Происхождениям туманностей». При мне даже сложилось, например, такое смешное двустишие-эпиграф.

Потешные стишки приписывались выдуманному автору — Ивану Жамкину».

В 1974 году Вл. Кораблинову было трудно проверить то, что в самом общем виде сохранила его память из текста и сегодня все еще не возвращенной читателю повести А. Новикова «Причины происхождения туманностей», но смешное двустишие и поэт Иван Жамкин в ней, действительно, есть. Память Вл. Кораблинова сохранила драгоценные черточки живого облика Андрея Никитовича Новикова, нашего земляка, талантливого сатирика, одного из немногих друзей А. Платонова. Новиков оказался в числе писателей, возвращение которых в литературную жизнь задержалось до наших дней. По замечанию М.Д. Эльзона, секретаря Комиссии по его литературному наследию, составившего первую библиографию писателя (Воронеж, 1973), А. Новикову не повезло: некому было заняться им в годы первой реабилитации, а позже восстановление доброго имени писателя было существенно затруднено менявшимся в 1970-е годы государственным отношением к репрессиям 1930-х годов.

Справедливости ради следует сказать, что родной город предпринимал разного рода попытки восстановить в нашей памяти имя Новикова. В 1959 году о Новикове-журналисте писал профессор ВГУ Г.В. Антюхин в статье «Печать и литература революции»; через двадцать лет, в 1989 году, областная газета «Коммуна перепечатала очерки А. Новикова 1923 года «Лики Воронежа (публикация журналистов С. Рвачева и А. Золотухина) с небольшим предуведомлением М.Д. Эльзона; журнал «Подъем» опубликовал в том же году фрагменты из повести «Кустари слова» (№ 10. Публикация М.Д. Эльзона, примеч. О.Г. Ласунского). О. Ласунский упоминает Новикова в книге «Житель родного города» (Воронеж,1999), говоря о литературном окружении А. Платонова. В 1989 г. усилиями С. Рвачева и краеведов в библиотеке села Семеновка, на родине писателя, была открыта комната-музей им. А. Новикова.

Досадные недоразумения сопровождали нечастые попытки возвращения художественных текстов писателя. Так, в начале 1990-х годов журнал «Подъем» предпринял републикацию двух самых заметных новиковских произведений — повестей «Причины происхождения туманностей» и «Комбинат общественного благоустройства», но сделал это настолько небрежно, что справедливо вызвал разгневанное письмо в редакцию М.Д. Эльзона (см. «Подъем», 1992, № 7).

Однако А.Новиков, пусть медленнее, чем хотелось бы, все же возвращается в историю русской литературы XX века. Его имя естественно возникло в переписке А.Платонова (См.: А.Платонов. Государственный житель. — М, 1988. С.566, к сожалению, в ошибочной атрибуции) и платоновской биографии (см.: Памир, 1989, №(5). Появились работы об отдельных новиковских текстах (см.: А.Платонов: Исследования и материалы — Воронеж, 1993; Филологические записки (Воронеж), Вып. 5. 1995). Статья о нем включена в двухтомный биобиблиографический справочник «Русские писатели. XX век» (М, 1998). И это первое после заметки о нем в «Литературной энциклопедии» (т.8, М., 1934) упоминание имени Андрея Никитовича Новикова в справочном издании, систематизирующем русскую литературу XX века.

Публикацией произведений А.Новикова рубежа 1920-1930-х годов мы хотели бы завершить период новиковского небытия в литературной жизни страны и его родного края, восстановить столь драматически прерванный диалог писателя со своим читателем. А в том, что произведения А. Новикова представляют интерес не только для историка литературы, вы легко убедитесь, познакомившись с его романом и повестями, предлагаемыми в этой книге.

* * *

Андрей Никитович Новиков родился 18 декабря 1888 года в с. Семеновка под Воронежем (ныне Верхнехавский район) в крестьянской небогатой семье. Биографические сведения о нем скудны. Практически все, что о нем известно, содержится в его произведениях, отразивших судьбу человека, юность которого совпала с бурными событиями начала XX века, и в уже упоминавшемся библиографическом указателе, составленном М.Д. Эльзоном.

Как и его герои, А. Новиков был солдатом Самсоновской армии в Первой мировой войне («Ратные подвиги простаков»), затем участвовал в революционных событиях в русской провинции («Летопись заштатного города»). Журналистская судьба, партийная работа в революционные годы забросила А. Новикова в городок Балаково Самарской губернии. Балаковские газеты «Красный набат» и «Известия Балаковского уездного исполнительного комитета» практически из номера в номер давали в 1919–1921 годах корреспонденции А. Новикова. Их заголовки по-военному лаконичны и не требуют дополнительных комментариев: «Усильте бдительность», «Вступайте в ряды Коммунистической партии», «Создавайте кавалерию!», «Топливный голод» и т. д. Как видим, журналист А. Новиков решал первоочередные задачи советской власти, разъяснял читателям политический момент, призывал их к активному участию в строительстве новой жизни.

После окончания гражданской войны А. Новиков работал в газетах Воронежа, Иваново-Вознесенска, Брянска, в журналистской практике накапливая тот материал, который потом стал содержанием его художественных текстов. С 1925 года А. Новиков жил в Москве, занимался уже не только журналистикой, но и художественным творчеством. Это, безусловно, самые плодотворные годы в его писательской судьбе. С 1928 по 1939 год увидели свет главные его произведения, создавшие тот писательский облик, который вошел в сознание современников, заметивших иронико-сатирическое дарование художника. В эти же годы и наиболее заметно влияние могучего таланта А. Платонова, которое сказалось и в истолковании важнейших проблем времени, в авторской позиции.

А. Новиков принадлежал к числу художников, в творчестве которых эпоха определила не только стилистику, героев, но и сформировала мировосприятие. Участие в практическом сотворении мира, активная гражданская позиция, журналистское прошлое привели А. Новикова в «Перевал» объединение писателей, которые свою главную задачу видели в созидании новой литературы, в выработке ее ведущих творческих принципов. «Перевал» был организован в 1923 году писателями, объявившими себя братьями «по времени и по вере». Романтиками послереволюционной эпохи, дон-кихотами 1920-х годов назовут их в конце столетия (см. кн. Г.А. Белой «Дон-Кихоты 20-х годов». — М., 1989), увидев в литературных планах, в практике перевальцев последнюю попытку свободного поиска литературы, готовящейся впасть в обморок сталинизма.

Их вождем и вдохновителем был Александр Константинович Воронский (1884–1943), литературный критик, книгоиздатель, в прошлом профессиональный революционер, распространитель ленинской «Искры». Именно его пригласил в 1921 году В.И. Ленин для создания первого советского «толстого» журнала «Красная новь», бессменным руководителем которого Воронский и пробыл до 1929 года, когда он был отстранен от руководства журналом и исключен из партии. Но тогда ему помогло вмешательство М. Горького, который высоко ценил редактора «Красной нови» как организатора новой литературы, талантливого критика и публициста. А. Воронский действительно хотел воспитать советского писателя, нового человека, вышедшего из революционных лет и приступившего к созданию нового мира. «Искусство видеть мир» — так называлась одна из ведущих книг А. Воронского 1920-х годов. Для художника революционной эпохи, считал ее автор, первоочередная задача — уметь видеть мир «глазами коммуниста».

Перевальцы хорошо усвоили эту мысль своего основателя. Не случайно они именовались «содружеством писателей революции». Для них это самоопределение не было пустым звуком. И первую свою антологию перевальцы открыли словами французского поэта-романтика А. де Мюссе, принадлежавшего к поколению, осмыслявшему свое назначение в мире после революции XVIII века:

«Три стихии делили между собой жизнь, расстилавшуюся между юношами: за ними навсегда разрушенное прошедшее, перед ними заря безграничного небосклона, первые лучи будущего, и между этих двух миров нечто, подобное океану, отделяющему старый материк от Америки <…> настоящий век, наш век, одним словом, который отделяет прошедшее от будущего, который ни то, ни другое и походит на то и на другое вместе, где на каждом шагу недоумеваешь: идешь ли по семенам или по праху…

И им оставалось только настоящее, дух века…»

Эта декларация интересна не только апелляцией к умонастроению другой, французской, революции (такие обращения не были новостью ни для художественной литературы, ни для публицистики 1920-х годов), но выдвижением на первый план времени переходного, той реальности, которая сложилась в послереволюционное время. Они остро ощущали динамичность, неустойчивость своего времени, в котором жила память о прошлом, но которое было нацелено на созидание будущего. Они уже не хотели бороться и разрушать, они считали, что пришло время созидания. Встреча времен рождала те чувства, какие редакторы антологии «Перевальцы» выразили словами Мюссе: «…идешь ли по семенам или по праху».

Антология открывалась рассказом А. Малышкина «Поезд на юг», в котором на места революционных боев приходят «свет и тишина». Он завершался выразительной метафорой будущего: на переднем плане мать, кормящая младенца грудью, хотя на ее плечи «кое-как наброшено пальто, перешитое из шинели, пальто, в складках которого осталось дыхание буревых, бессмертных лет» революции. Писатели-перевальцы сохраняли память о ней для потомков, но хотели строить жизнь уже по-новому. Как верно заметила исследователь литературы 1920-х годов Г.А. Белая, они всего-то и мечтали о человеке будущего, о новом человеке.

А.Н. Новиков, ощутивший свою близость к перевальской «платформе», вступил в его ряды. Однако на рубеже 1920-1930-х годов «Перевал», как и его организатор А.К. Воронский, оказался под сильным критическим огнем официальной критики за проповедь «попутничества», уклонение от «генеральной линии» развития советской литературы. Ситуация осложнялась тем обстоятельством, что в свое время Л. Троцкий одобрял и поддерживал деятельность А. Воронского, его работу с молодыми писателями, его отношение к «попутчикам». «Попутчиками» Троцкий называл литераторов непролетарского происхождения, которые, став на сторону революции, создавали советскую литературу. Словцо прижилось, но приобрело отчетливый негативный смысл политической оценки. Трудно искать логику в групповой борьбе, особенно если это борьба за власть, как это было между Сталиным и Троцким, но обвинение в «троцкизме» было одним из самых несмываемых, с которым могло посоперничать только покушение на жизнь вождя. Прививка страха перед Троцким оказалась настолько сильной и результативной, что даже в 1989 году один из литературоведов повторил эту давнюю страшилку: «…если бы не Сталин, то к власти в 1924 году пришел бы Троцкий, и тогда… все то, что с нашей страной и с нашим народом хотел сделать Гитлер, Троцкий сделал бы задолго до него…»

То, что в 1989 году можно принять за стилистическую, пусть и неудачную фигуру, в начале 1930-х воспринималось прямолинейно и неотвратимо. И поэтому, как свидетельствует современный исследователь, как бы умно и точно ни защищались перевальцы, они были обречены:

«У ворот Воронского и перевальских критиков уже стояли наготове “черные маруси”, а они всего мечтали о человеке будущего, который будет “многостороннее, тоньше, сложнее”, чем человек современный. На дворе усиливалась лютая сталинская стужа, а они словно не видели того, что происходило не только в стране, но и с ними самими — униженными, злоумышленно перетолкованными и оклеветанными на коллективном судилище, которым в 30-е годы стала официальная критика» (Г.А. Белая «Дон-Кихоты 20-х годов»).

«Перевал» квалифицировали как «троцкистскую революционную диверсию в литературе, их линию именовали троцкистской и правооппортунистической, используя в литературной практике язык политических сражений. Перевал уничтожали не только идеологически, но и организационно. «Проработка» и наклеивание политических ярлыков привели к тому, что многие участники объявили о выходе из содружества, Сделал об этом публичное заявление в 1931 году и А. Новиков. Однако смысл политической антиперевальской кампании был настолько очевидным, что выход из объединения не означал прекращения травли. К тому же А. Новиков был близким другом А. Платонова, современники воспринимали его писателем очень сильного платоновского влияния. А именно в 1931 году в журнале Красная новь была опубликована платоновская «бедняцкая хроника» «Впрок», вызвавшая верховный гнев. Началась травля А. Платонова, вовлекшая в свою орбиту и А. Новикова. На творческом вечере А. Платонова, состоявшемся 1 февраля 1932 года и больше похожем на судилище, председательствующий П. Павленко (кстати, бывший «перевалец», ставший благополучным советским писателем) определил место А. Платонова «вне советской и писательской общественности». «Творческий вечер» свидетельствовал, что речь шла и о физическом выживании. В этой ситуации А. Платонов пытался отвести внимание от тех, кто попал в орбиту его писательской судьбы — от Б. Пильняка и А. Новикова. Подводя итог разговора о судьбе А. Новикова, Платонов заключал: «Нужно постараться сохранить его (А. Новикова — Т.Н.) для советской литературы. И если я потяну, то есть вероятность, что он будет полезным работником».

Однако сохранить А. Новикова не удалось. После шумных коллективных проработок он печатается все реже. Последняя его книга выходит в 1936 году в Смоленске. Потом были редкие публикации в журналах «Колхозник» и «30 дней», но их трудно отнести к числу художественных удач писателя. В коротеньких, маловыразительных зарисовках А. Новиков явно стремился быть «как все», писать «как надо», а между тем оставались неопубликованными уже готовые его крупные произведения. Так, в уже упоминавшейся антологии «Перевальцы» (1930) А. Новиков объявил о подготовленном к публикации романе «Резиденция свободомыслящих», о художественных достоинствах которого мы можем судить по опубликованному в антологии фрагменту «Любовь постороннего человека». Сатиру «Кустари слова» автор предлагал журналу «30 дней». М.Д. Эльзон называет в числе неопубликованных новиковских произведений повесть «Последняя буква» и роман «Республика победителей».

«Рукописи не горят», — утверждал герой М. Булгакова, но в XX веке они горели довольно часто. Надежда на разыскание названных произведений А. Новикова остается, но довольно незначительная. Возможно, что-то хранят спецхраны, архивы газет и издательств, с которыми сотрудничал писатель. Но долгие годы господства грифа секретности на делах репрессированных привели к тому, что не отысканы не только тексты А. Новикова, но и обстоятельства его ареста современниками достаточно долго излагались по-разному.

Так, в библиографическом словаре «Русские писатели. XX век» (М., 1998) М.Д. Эльзон, отметив, что причина ареста А. Новикова неизвестна, тем не менее сообщил, что в «Деле» есть «заявление писательницы Н.В. Чертовой 1938 года о том, что в Доме литераторов Новиков громко ее спросил: «Ты слышала, что десять тысяч большевиков написали письмо Сталину с требованием прекратить репрессии?»

Эту же версию со слов А. Явича излагает О.Г. Ласунский в книге об А. Платонове «Житель родного города» (Воронеж, 1999, с. 114–115). Но возможно, что период неясности и легенд закончен В. Шенталинским, в книге «Донос на Сократа» (М., 2001) изложившим развернутую историю ареста А.Н. Новикова. Она опять связана с доносом и с именем Сталина. Имя доносчика скрыто под кличкой «Богунец». Он сообщил, что 1 декабря 1939 года в квартире А. Платонова А. Новиков, предложив выпить за скорейшее возвращение арестованного сына Андрея Платоновича, затем провозгласил: «За погибель Сталина!» Реакция А. Платонова по вполне понятным причинам была резкой, однако не остановила спутника А. Новикова писателя Н. Кауричева, который его же и обвинил в трусости: «Все честные люди так думают, и ты не можешь иначе думать…»

Всем троим участникам этой злополучной истории пришлось держать ответ. В. Шенталинский рассказывает о том объяснении, которое был вынужден дать А. Платонов. Уточнив, что все произошло не в его квартире, а у Новикова (они жили через стенку), с возможной в его ситуации осторожной откровенностью (шли хлопоты об освобождении арестованного сына, и отец боялся повредить их исходу) Платонов пересказывает уже известное спрашивающим. В. Шенталинский предполагает, что это было объяснение в писательской организации, так как, по его словам, существует машинописный текст без подписи А. Платонова и с пометкой «Копия в НКВД». Он же сообщает, что «спустя много лет» этот документ прокуратурой признан не заслуживающим доверия, так как «в Учетно-архивном отделе КГБ никаких материалов Платонова не имеется».

А. Новикова арестовали в январе 1940 года. Хмельной антисталинский тост ставил точку в достаточно длительной «разработке» писателя. История ареста А. Новикова демонстрирует, сколь пристальным было внимание «компетентных органов» к писательской среде, сколь неусыпным был контроль за умонастроением «инженеров человеческих душ. К Делу» А. Новикова приобщены его раздраженные характеристики литературных дел, высказанные еще в 1935 году и тогда же сообщенные осведомителем. Доказательством его неблагонадежности послужили даже портреты Троцкого и Радека, некогда висевшие на стене его кабинета, «путанные», по определению осведомителя, замечания о кулаке и мужике, дружба с А. Платоновым. Компрометирующие материалы включают и негативную оценку повести «Причины происхождения туманностей», написанной еще в 1929 г. Истолкованная в нужном НКВД направлении, она стала «вещественным доказательством» в «Деле» писателя. Материалы допросов, приводимые В. Шенталинским, показывают заключительный аккорд следствия: «На очной ставке и Новиков, и Кауричев подтвердили свои террористические намерения по адресу Сталина. Пьяная болтовня уже выглядела как подготовка к величайшему покушению».

В заключении у А. Новикова развился легочный процесс, просьбы о помиловании, как водится, результатов не дали. Об условиях содержания арестованного и его психофизическом состоянии можно судить по фрагменту его письма к прокурору: «31 марта 1941 года мною открыт закон вечного движения». Это знак отчаяния и растерянности, подаваемый на краю гибели. На заседании Военной коллегии Верховного суда, где был произнесен смертный приговор гражданскому человеку, А. Новиков, отрицая обвинения во вредительстве, скажет о себе в духе времени, отразившемся в его произведениях:: «В революции я чуждым человеком не был». Но приговор обжалованию не подлежал. А. Новиков был расстрелян 28 июля 1941 года. Глубинные причины его гибели несомненны: А. Новиков оказался в числе тех, кто не смог безоговорочно принять удушения людей «вольного разума». Так писатель называл своих любимых героев.

Андрей Новиков был автором определенных пристрастий, которым он не изменял на протяжении всей творческой жизни. Его герои — в своем большинстве мужики, увиденные без привычной для русского интеллигента готовности идеализировать крестьянина. Верный перевальской установке видеть в жизни встречу старого и нового, А. Новиков фиксирует ее в своих произведениях.

С неизменной симпатией написаны степенные, хозяйственные мужики, живущие основательно и неторопливо. Они — сторонники долговременных, разумных преобразований. Однако «нуждаемость низового человека» не замыкает героев в быте, соображения практической пользы не заслоняют сути жизненных явлений, а лишь высвобождают силы человека для нужных преобразований. Быт в произведениях писателя — помощник созидания, а не специально создаваемое препятствие. Поэтому герой А. Новикова прост, но не простоват. Провинциальные мудрецы писателя стремятся разгадать мир. Даже война представляет для них бытийный интерес, так как они уверены, что «человека интересует все, что пока ему лично неведомо. Все, что страшит человека, есть таинственное, и, несмотря на страх, таинственное человек все же стремится разгадать» («Ратные подвиги простаков»).

Степенные новиковские мужики не смешиваются с толпой, в которой люди перестают Снять самими собой, слившись в массу. А в массе можно и не заметить самого себя, как нельзя заметить «движения земли по своей орбите». Таким массовым людям, по мнению одного из героев А. Новикова, «присвоено второстепенное значение» («Любовь постороннего человека»). Люди же «вольного разума» в толпе себя не теряют, не боятся и царям слово молвить. Вот как один их них отвечал самому Петру 1, велевшему закреплять герб аглицким гвоздем:

«… клепом из черного дерева не гнушайся, царь: клеп — сердцевина устройства, вынь его вон — устройство само по себе развалится. Клеп — это ты, царь, раз весь народ в своей голове тебя держит. Народ разбредется, если ты из головы его уйдешь» («Любовь постороннего человека»).

Иносказание мужицкого ответа многое значит в системе новиковских размышлений. Писатель был по-журналистски чуток к проблемам современности, но не становился ее рабом. Периферия и центр оценивались им по-своему. Царь лишь до той поры царь («центр»), пока народ («периферия») его в своей голове «держит». В противном случае не только народ «разбредется», но не будет и царя. Место людей «вольного разума» займут «второстепенные люди», живущие собственным двором и чужим умом. Они-то и составляют оппозицию новиковским степенным мужикам.

Тему «крепкого мужика», хозяина, живущего своим умом и не испытывающего от этого комплекса провинциала и мещанина, А. Новиков развивал в наиболее резко оцененной советской критикой повести «Причины происхождения туманностей», во многом и определившей судьбу писателя.

Егор Бричкин появился в Москве не по своей воле. Его направили из родного села Турчанинова в учреждение с загадочным наименованием Центроколмасс с не менее загадочной целью — «приблизить аппарат центра к массам». Бюрократическая структура, вызвавшая Бричкина в Москву, называлась весьма «туманно» — «Центральное управление по рационализации маломощных хозяйств и по распределению предметов массового потребления, а сокращенно — Центроколмасс». Как «туманно» соотношение полного названия конторы с сокращенным, так и неопределенна роль Бричкина в ней. Однако Егор чувствует себя мужиком на заработках, «отходником», а потому относится к службе в Центроколмассе как к чужому делу, выгадывая для своего хозяйства на казенных бутербродах, на касторовом масле, которым он в столице вместо дегтя смазывает сапоги. Всем этим нежданным доходам наряду с жалованием он ведет строгий учет, и за три месяца «Егор выслал домой на имя жены 583 рубля, израсходовав на пересылку 3 рубля 27 копеек. С каждым денежным переводом он писал особое письмо, пунктуально расписывая, на какие хозяйственные нужды и сколько должно быть потрачено денег».

Вероятно, это самая большая польза, которую принесло учреждение с мудреным названием. Однако не только Центроколмасс устраивает Егора, но и Бричкин оказывается необходимым бюрократической системе. Хитрый мужик усваивает правила поведения бюрократа, легко встраивается в новую для него систему. Так, он велит дочери в деревне вышить ему рубаху «с наружной идеологией» — портретом Калинина и буквами СССР, пущенными по подолу, пишет корявые стихи в стенную газету, подчеркнутая неумелость которых служит доказательством их идеологической «правильности», даже заводит себе городскую любовницу. Однако приспособление к «городской» жизни меняет и Егора. Принявший закон чужой и чуждой ему жизни, Бричкин у Новикова утрачивает себя, становится человеком «второстепенного значения», лишним даже в родной деревне.

Фигура Егора Бричкина важна А. Новикову не только потому, что он отмечает ею деформации крестьянского характера. Формализованные отношения бюрократической государственной структуры и рядового человека закрепляют традиционно существующее несовпадение корпоративных интересов чиновничества с интересами государства и мужика. Как и давние предки Бричкина, нажившие первый капитал на поломке царской кареты, Егор мыслит «государственное», «служебное» как чужое. Изначальную враждебность всякого казенного заведения мужику он понял еще в детстве. Служба в Москве утвердила его в этой мысли. Один из героев повести, наблюдающий в том числе и Егора Бричкина, замечает: «Массы хотят обдурить свою власть, даром, что она ихняя власть, а власть не доверяет массам, стремится к выяснению, т. е. к бюрократизму. И чем больше общая нищета процветает, тем крепче корни, порождаемые бюрократизмом».

Для А. Новикова бюрократ — не только чиновник, мешающий нормальной работе государственной машины. С его точки зрения, он есть порождение глубоких внутренних противоречий, корни которых в несовпадении интересов народа и власти. Отдельный человек бюрократической власти не нужен, она оперирует только «массами». В повести «Причины происхождения туманностей» один из героев, добившийся упразднения химерического Центроколмасса, сомневается в благотворности собственной победы: «Все, что творится руками человека, то берегут. А вот самого человека — нет. Впрочем, следует ли беречь человека, не производящего вещей? Ведь он только усложняет процесс бытия».

В повести 1930 года «Комбинат общественного благоустройства» расхождения между интересами государства и теми, кто «усложняет процесс бытия», т. е. рядовыми гражданами, выявлены еще нагляднее. В названной повести это Марк Талый, вполне соотносимый с героями «производственных» романов 1930-х годов. Его старый друг Прохор Матвеевич Соков занимает совершенно иную позицию. Для него на первом плане «нужды низового человека». Марк же хочет соответствовать логике времени, которая, как он уверен, «требовала торопливого размаха, а не тихого оседания».

Если фигура Марка Талого родственна героям «производственного» романа 1930-х годов, для которых «бог — бег», а движение скорее симулятивно, нежели созидательно, то фигура Сокова им полемична. Он — типичный новиковский степенный мужик, только живущий не в деревне, а в провинциальном городе. «Герой постепенности», как называет его автор в повести, Прохор Матвеевич не противник нового. Он лишь хочет, чтобы «низовому человеку», строителю металлургического комбината, было в этом новом мире по-домашнему тепло и уютно. Его можно назвать мещанином и накопителем, и он не будет возражать, так как запасливость считает качеством хозяина и созидателя.

Не пожелав заботиться об «утеплении» жизни рядовых граждан, большевики строят металлургический комбинат, который подчиняет жизнь города и горожан нуждам индустриализации. Приговором тому, что происходит на строительстве Комбината, звучат слова Егора Бричкина, на правах изгоя вынужденного покинуть родное село:…трактора у вас могут быть, но хлеба не станет». Горько и выразительно это «у вас», окончательно разделяющее судьбу комбината и деревни, обрекающее на провал государственные планы, для реализации которых не нужны люди «вольного разума».

К противоположению интересов государства и рядового человека обращается А. Новиков и в романе «Ратные подвиги простаков», но на ином историческом материале. В нем речь идет о войне, результатом которой явился развал Российской империи. Герои романа А. Новикова оказываются на полях сражений по разным причинам. Для «нижних чинов» война — тяжкая и опасная повинность, от которой надо по возможности уклоняться. В свою очередь, сыновья великого князя Константина Константиновича готовятся к искупительной жертве: «…если прольется на поле брани царственная кровь, тогда победа русского войска будет обеспечена». Свой вклад в сумятицу и неразбериху вносят анекдотичные действия командования — как русского, так и германского.

Война между Россией и Германией, как она изображена в романе, была обречена стать историческим фарсом. «Нижние чины» российской армии, готовясь к военным действиям, выплетали соломенный маты «мелкой вязью, чтобы поразить немецкую нацию отменным российский мастерством», — иронизирует А. Новиков. Не лучше подготовлено к войне и общественное сознание: «Политики притихли, а на улице торжествовало буйное патриотическое настроение российских простаков».

Роман о проигранной царским правительством войне, к чему, собственно, и призывали большевики в 1914 году, был тем не менее недоброжелательно принят советской критикой. Автора упрекали в пацифизме, что всегда было недопустимо для советского писателя, в следовании ироничному Я. Гашеку, в том, что автор “не пожелал стать выше своих героев” и т. д.

Однако этот достаточно стандартный набор упреков ложился на неблагоприятный для А. Новикова общественный фон. Отчетливое сочувствие героям, живущим по своему разумению, прокрестьянская позиция автора плохо соотносились с временем коллективизации, временем искоренения «вольного разума» землепашца. Кроме того, в начале 1930-х годов по сути дела была объявлена война сатире, тематическое поле которой стремительно сократилось до проблематики коммунальной квартиры. А. Новиков, выходя за допущенные пределы, вызывал своим романом ненужные власти ассоциации.

«Повесть о камарницком мужике» (1935) была последним крупным опубликованным произведением А. Новикова. Она отличается от всего написанного ранее не только историческим материалом (XVIII век, время правления Павла I), но и сменой повествовательной манеры. Драматическая сдержанность авторского тона пришла на смену ироническому, «вольному» повествованию, которое было под стать герою, не сливающемуся с толпой.

Повесть о камарницком восстании была включена автором в книгу под общим заголовком «Родословная многих поколений». Программный для А. Новикова заголовок объединил произведения о разных временах (книга включала и документальную повесть о революции «Летопись заштатного города») в общую историю народа, долго и трудно шедшего к своей свободе. «Будем держать в сердце имена героев и чтить их подвиги: чаяния камарницких предков мы принесли в наш обновленный мир» («Повесть о камарницком мужике»).

Сдержанная интонация финала, накапчивающего повесть о крестьянском восстании, особенно заметна на фоне революционной патетики, свойственной литературе тех лет: искаженная память о камарницком восстании так и осталась лишь в «Камаринской», а перемены «в нашей сельской местности» в 1930-е годы подтвердили наблюдения новиковского героя: «…большевики оказались холодны, и предметам удобства предпочли по первоначальности железо и сталь» («Комбинат общественного благоустройства»). Все меньше оставалось места человеку «вольного разума», теснимому жесткой государственной волей. Новиковский рачительный хозяин, не желающий становиться «второстепенным человеком», которого легко можно переставлять по чужому разумению, оказался чуждым советской литературе.

Предлагаемый читателю том произведений Андрея Никитовича Новикова включает лишь часть того, что было опубликовано при жизни писателя. За его пределами остались повести «Барский двор», «Дни Макара Скопидомова», «Повесть о камарницком мужике», «Летопись заштатного города», очерки о коллективизации, составившие книгу «Гоночное поле», фрагменты романа «Резиденция свободомыслящих», рассказы. Мы представляем лишь главные произведения нашего земляка, писателя платоновского круга, художника, имевшего свой взгляд на историю революции и народа. Книга трудно шла к читателю, словно бы продолжая нелегкую жизнь автора, насильственно изъятого из литературы, в которую он вписал свои страницы. Составитель выражает глубокую признательность всем тем, кто так или иначе способствовал выходу книги в свет, возвращению части писательского наследия Андрея Новикова читателю. С благодарностью я называю имена И.А. Свительского, О.Г. Ласунского (Воронеж), Н.В. Корниенко (Москва). Особенная благодарность Л.Ф.Поповой (Воронеж), деятельное участие которой было решающим в судьбе издания. Хочется верить, что посмертное общение А.II. Новикова с читателем будет более успешным и длительным, чем его общение с современниками.

Т. Никонова