Раймон и Армель

Глава 2

О рыцарь мой! Все скрыто тьмой, Миг встречи недалек, И в час желанный благоуханный Повеял ветерок. Покой везде. В своем гнезде Умолк певец дневной. Я знаю, это — любви примета, Но где же рыцарь мой? Пастух поет. К нему идет Любимая тайком.

Поет ночами о знатной даме Влюбленный под окном. Звезда любви! Лучи твои Над небом и землей. Ты все светила огнем затмила, Но где же рыцарь мой?

("Мой рыцарь" В.Скотт)

Разговор молодой госпожи и ее камеристки прервали тяжёлые шаги на лестнице. Затем они прогрохотали по коридору, раздался звук, будто кто-то большой и тяжёлый стукнулся об стену, и приглушённые проклятья. Бодуэн иногда во хмелю видел двери там, где их не было. Он так и не был в трапезной, прошел сразу в свою комнату, отметила про себя Флорибелла. А значит, не хотел сейчас встречаться с родителями. Интересно, почему? Стыдно, что не сумел сладить с какими-то лесными олухами? Или и правда испугался мести сира де Корбэ? Говорят, тот бывает страшен в гневе. Знать бы, что на самом деле там произошло. Вездесущая Жакотта несколько раз выскакивала за дверь, что-то выспрашивала у стражников и слуг, но ничего нового не разведала, кроме того, что Бодуэн наконец заснул и храпит на весь замок. — Ничего, скоро все выяснится, — сказала она перед тем, как лечь, наконец, тоже спать.

И оказалась права. Рано утром, едва открыли замковые ворота, во дворе появился Раймон. И каждому, кто его видел, стало ясно, что этот визит — не ради продолжения сватовства, ибо на этот раз никого из родни с ним не было, только оруженосец, державший щит с гербом господина — рыжая лисица на лазуревом поле. К тому же, Раймон сменил бархатную котту и чеканный золотой обруч на стальную кольчугу-хауберк и шлем с белоснежным султаном. Держа этот самый шлем на сгибе локтя, он стремительно поднялся по лестнице прямо в большой зал. Кто-то из слуг уже побежал предупредить барона и его супругу. Но Флорибелла опередила их. Почти бегом она достигла зала и на несколько секунд перевела дыхание перед самым входом, чтобы войти, как полагается, плавно и царственно. Она знала, что выглядит безупречно в ярко-голубом бархатном наряде, подчеркивавшем цвет ее глаз. Да и накинутая сверху белоснежная меховая накидка очень шла ей. В этот час в зале было всего несколько слуг, занимавшихся растопкой каминов. Кто-то предложил Раймону присесть, отведать прохладительных напитков, но он отрицательно качнул головой, все еще покрытой кольчужным капюшоном, и остался стоять, держа кончики пальцев обеих рук за тяжелым кожаным поясом. Солнечные лучи, падавшие из открытого стрельчатого окна, хорошо освещали его, и у Флорибеллы помимо воли заныло сердце, таким он был красивым и мужественным. Он был таким же высоким, как Бодуэн, но сложен гораздо лучше, плечи — широченные, как и подобает мастеру боя на тяжёлых мечах. Своенравная каштановая прядь выбилась из-под капюшона, придавая ему какую-то юношескую мягкость. Но глаза — карие, казавшиеся более темными в обрамлении очень густых угольно-черных ресниц, смотрели совсем не мягко, а красиво очерченные губы не улыбались. Поклон его был почтителен, но холоден, а приветствие прозвучало отчужденно. — Что с вами, Раймон? — воскликнула девушка. — Объясните, ради Бога! У вас такой вид, будто случилось что-то плохое. Кто вас так расстроил? — Я уже попросил, чтобы вашему брату передали мою просьбу спуститься сюда, — ответил он холодно. — Я должен прежде всего переговорить с ним, Флорибелла. Она невольно поежилась. Так он никогда ещё не разговаривал в ее присутствии. — Разве вы с ним в ссоре? Вы говорили сейчас так странно! Неужели я не имею права знать…

Бодуэн вошел, уже понимая, для чего прибыл их сосед. Ему было трудно скрывать свое раздражение. С похмелья голова сильно болела, выспаться не дали, да ещё теперь придется, скорее всего, подыскивать нового оруженосца. А главное — вчера так и не удалось оставить последнее слово за собой. Майордом услужливо подал большую кружку браги. — Почему ничего не предложили гостю? — взьелся Бодуэн, пытаясь таким способом выиграть время и собраться с мыслями. — Мне предлагали, — успокоил Раймон. — Выпей один, Бодуэн, я хочу говорить с тобой, когда ты будешь в здравом рассудке. Тот нарочито медленно осушил кружку и теперь ждал, что скажет этот красавчик. — Отвечай мне, Бодуэн из Мортрэ, — вновь заговорил Раймон, стараясь, чтобы его речь звучала спокойно, но все равно голос клокотал от ярости. — Ты ли учинил вчера нападение на лесную усадьбу, принадлежащую юной даме? Ты оскорбил ее и ранил ее человека? Бодуэн ожидал услышать нечто подобное, но сейчас его по-настрящему охватила злость. Он покажет, кто он есть, и не позволит себя вот так просто допрашивать! Он громко и издевательски рассмеялся, намеренно привлекая внимание всех, до кого мог долететь его голос. — Припоминаю, Раймон! Хоть я и выпил вчера, но припоминаю, что посетил одну усадьбу. Но никакую даму там не встретил. Видел лишь смазливую девчонку непонятного происхождения, и чем-то в тот миг она меня привлекла. Стоит ли такого внимания небольшой каприз? Или ты сам никогда не хватал на охоте молодых крестьянок, не спрашивая их согласия? Да неужели? — Ты слишком много говоришь. Произнося это, Раймон одновременно швырнул в лицо Бодуэна тяжёлую боевую перчатку.

Все — Флорибелла, стражники, слуги, служанки, пажи и оруженосцы, привлеченные разговором этих двоих и столпившиеся в дверях, невольно вскрикнули и зажмурилась. Но уже через секунду оруженосцам пришлось броситься между ними, ибо Бодуэн с яростным воплем рванулся к своему противнику с кинжалом в руке. — Что здесь происходит? — прогремел голос старого барона де Мортрэ. Вдвоем с супругой он только что появился в зале. — Раймон, я думал, ты обучен правильно вызывать на поединок, не роняя своей чести и не оскорбляя других! Я не знаю, что за ссора у вас вышла, но перчатку можно было бросить на пол! Удар по лицу смывается только кровью. — Я затем и прибыл, мессир, чтобы смыть кровью…и не один удар, — Раймон чуть поклонился ему, но голос не смягчил. — За тобой выбор оружия, Бодуэн. Бьемся насмерть. — Насмерть! — повторил тот и выбрал секиру, ибо считался мастером в таком бою. Встреча была назначена через час, в буковой роще неподалеку от замка. Раймон направился к выходу, не говоря больше ни слова, а Бодуэн со своими родителями прошел в оружейную. В зале осталась лишь Флор, белая, как известь, с льющимися по щекам слезами. — Будь проклята, проклята! — беззвучно шептала она. — Все из-за тебя!

Армель вернулась домой после своего паломничества, не чувствуя никакого облегчения. Однако же, слова неизвестной женщины-паломницы прочно сохранились в ее памяти и должны были направить ее по новому пути. Тем более, что отголоски этих речей Армель ещё раньше ощутила в своем сердце, но была слишком юной и неопытной, чтобы сразу осознать их. Оттого, что она сильно любила мать, ей было трудно простить отца и принять его помощь, это было для нее чем-то вроде предательства. Оттого, что она всем сердцем полюбила Раймона и была готова отдать жизнь за него, ей было трудно принять, что ему это, может быть, не нужно. Что ж, она больше не станет навязывать ему свою любовь, а его жалости не примет. Слова паломницы о том, что, только став богатой и знатной, она сможет посмеяться над теми, кто прежде унижал ее, до сих пор звучали в ушах и жгли сердце, как раскаленные угли. Вообще, зачем жить сердцем? Зачем кому-то верить? Она научится жить разумом и будет делать только то, что нужно. Оставалось лишь сообщить отцу о своем согласии ехать к нему, и это было самое трудное. Но мысль о том, что верный Гуго, который спас ее, да и всегда был скорее другом, чем слугой, сейчас скрывается в лесу, как дикий зверь, заставила ее действовать. Она позвала Берту. Язык плохо слушался, когда она велела своей верной кормилице ехать в отцовский замок. Берта коснулась ее лба и всплеснула руками. У Армель началась лихорадка. В этот же день она слегла в постель. Вместо Берты к барону поехал священник. Через два дня барон де Корбэ прибыл за дочерью. Армель смутно помнила, как чуть-чуть покачивались на лесной дороге закрытые конные носилки, в которых ее везли. Свет почти не проникал сквозь опущенные ковровые занавеси, и это было даже приятно. Теплое лисье одеяло оказалось легким и мягким на ощупь, и лежать под ним было очень удобно. Большую часть пути она спала, а когда просыпалась, Берта поила ее лекарственным отваром. Приглушенные голоса доносились словно бы из-за плотного тумана. — Как она? — этот вопрос очень часто задавал мужской голос. Или она просто порой бредила и поэтому казалось, что часто? — Ей лучше. Главное — сейчас побольше спать, тогда силы быстро восстановятся, — это говорила Берта. — Я даю ей нужные травы…

Потом она действительно надолго погрузилась в сон и не хотела просыпаться, ибо видела самые прекрасные на свете глаза под черными арками бровей и блестевшие в улыбке жемчужные зубы. Она уговаривала себя, что забудет это… Забудет его, но немного позже, когда проснется, а сейчас, во сне, пока прежняя жизнь не закончилась, ещё совсем чуть-чуть поговорит с ним! Она даже не услышала, как прогрохотали копытами кони, въезжая на мост…