Раз в четыре года

22

— Знаю, это не похоже на уют собственного дома, — сказал Птах, чуть подсобрав палкой горящие ветви. — Но у нас три кирпичные стены с уютной фактурой мха. Они крепко держат уцелевшую крышу над нашими головами.

Мужчина покрутился, раскинув руки. Будто демонстрировал подтверждение своих слов. Тут, словно в подтверждение заявлений, с краю после подрыва ветра скатилась и упала какая-то часть.

— В моросящий дождь нам грозит упасть на голову только небольшой кусок штукатурки, покрытый лишайником. Машинки прогнали насекомых и поставили охрану вместо четвёртой стены. Насколько это вообще возможно. При необходимости поставят силовое поле, способное удержать бегущего медведя, не причинив никому вреда. Без явных угроз, предлагаю не тратить зря ресурсы. Обживаемся в местной архитектуре.

— Звучит красиво, — согласилась Аня, приподняв руки. — Особенно под стук капель и журчание ручейков вокруг, когда здесь достаточно тепло и сухо.

— Вода стекает, минуя площадку, — сказал Птах, осматривая сложенные в углу ветви. — Как я понимаю, эта зима довольно мягкая, среди череды тёплых лет. Но никак не перейдёт в весну в ближайшие месяцы. Мы могли обойтись и костюмами, но так намного приятней.

— Да, ты прав, — кивнула девушка. — Мы переживаем тёплый период здесь. Суровые и долгие зимы теперь можно обнаружить лишь в глубине материка, немного севернее и восточнее.

Аня осмотрелась, отмахнулась от статистики сети, улыбнулась и добавила:

— Наша зима может только удивить, не застать врасплох. Но костёр совсем не лишний. Мы можем остановиться для перезарядки костюмов, можем пить в них отфильтрованную воду и поддерживать идеальный микроклимат вокруг собственных тел. Но горячего душа и тёплой постели мне будет не хватать всё то время, пока мы кочуем по лесам и полям. Несмотря на все системы очистки и поддержки, костёр приносит нечто большее. Ощущение уюта, защищённости.

Яркая вспышка осветила заброшенные здания, чьи углы смягчила и разрушила растительность. Пожухлая зелень единым массивом ещё покрывала всё вокруг, припорошенная опавшей листвой. Тёмно-зелёный цвет лишь местами переходил в коричневый, стираясь до градаций серого в темноте. И тут всю плёнку на секунду проявили ещё раз. Вернули оттенки, чтобы мигом, вслед за тьмой, нахлынули раскаты грома, один за другим, эхом бегущие под закутанным в облака небом.

Две фигуры ещё долго выхватывались светом под характерный треск всполохов пламени, занятые разразившейся непогодой. Значительно восстановленный воздух планеты ещё казался Птаху объёмным, особенно теперь, вбирая в себя прохладу и грозовую свежесть. Когда сумрак снова окутал людей, вернулось ощущение уюта укрытой площадки. Ветер почти не проникал внутрь, но снаружи слышались порывы в поднятой листве и среди пустых стен.

— Мне до сих пор не верится, что здесь можно сохранить равновесие или спокойствие, — прервал молчание Птах, вглядываясь в темноту.

За установленным силовым полем ни роботы, ни люди ничего странного не замечали. Энергия расходовалась непозволительно быстро, но безмятежность того стоила. Тишину снова нарушил Птах:

— Техника может помочь, но не поддержать среди разрушенных домов, коммуникаций и дорог. Здесь не поговорить с живым человек, не почувствовать себя на волне новых событий и последних новостей. Твои передовые исследования используют на практике на самом верху. Внизу, в то же самое время, за исключением нескольких точек, царит природа, стихия и темнота в ночи. Но данные мониторинга показывают повышенные показатели здоровья смотрителей, возможно кроме социальных — их не измеряют…

— Что ты хочешь узнать? — перебила девушка.

Птах закусил губу. Подумал пару секунд и спросил:

— Как выхваченные кусочки планеты можно назвать домом? Можно спокойно жить на оставленной планете, не теряя душевного здоровья?

— А я не все места пребывания и работы считаю здесь собственным домом, — ответила девушка, посмотрев на собеседника. — И мне, как и тебе, может привидеться что-то во мраке. Фантомы случаются, если упорно в темноту вглядываться. Стараюсь не смотреть без необходимости. Доверяю роботам.

Статистика несчастных случаев на планете, в ближайших обитаемых мирах и на пути к ним буквально обрушилась на Птаха. Он удивился и заморгал чаще, стараясь понять посыл спутницы. Аня продолжила прежним тоном:

— Иногда кажется, что из множества оставленных человеком зданий, дорог и лесов за мной кто-то наблюдает. Даже при молчании экрана мониторинга я не считаю это чувство паранойей. Вокруг случается всё: теряются люди, станции и порталы, находятся новые идеи и новые жизни. Вопрос вероятности конкретного места и времени. Если никто ничего не видит, совершенно не значит, что никого рядом нет.

— О нет, — ответил Птах, словно отмахиваясь от сказанного, — не нужно рассказывать байки у костра под дождём. О пустых кораблях, странствующих от планеты к планете, о встрече со сверхцивилизацией или о тайнах сепаратистов по краям корпораций. Этим сыт по горло, достаточно застревал на транспортных магистралях. Не удивительно, что тебе мерещатся призраки: на планете живёт ничтожное число людей, а историй осталось предостаточно. Насобираешься.

Молнии прекратились, дождь со снегом чуть стих. В то же время темнота словно выкручивала громкость непогоды. Мужчина всматривался в зелень и остатки зданий. Старался понять, чем они были прежде. Гадал в густых сумерках.

Движение почудилось случайно. Он словно увидел странную тень. Потом что-то отпрянуло во мрак. Птах подался вперёд, получил от сети статус об отсутствии движения. Ещё пару секунд размышлял над подъёмом роботов. После чего забросил затею.

— Постоянно смахивая с прошлого пыль не сложно надышаться прошедшим, — весело сказала Аня. — А если искать необычное, то оно также легко придумывается.

Птах кивнул и согласился:

— Хорошо, твоя профессиональная деформация вдохнула жизнь в застывший мир. Тебе всё нравится. Но мне пока не удалось обрести собственную Галатею. Зато если и не понять, то представить наполнение окрестностей смыслом я могу. Нужно переменить обстановку, пожить чужими мыслями, настоящими образами и увлекательным идеями.

— Чем мы и занимаемся, — сказала девушка, опустив взгляд на горящие ветви. — Предлагаю всё-таки рассказывать страшные истории у костра. Не так оригинально, но интересно.

— Придумала игру, потому что уже готова рассказать что-то особенное? — сказал Птах и ухмыльнулся. — Я не против, заодно будет время подобрать настоящий страх для тебя. Рассказывай: сомнения, скопления людей и неуверенность в себе?

— Ладно, ладно, — ответила девушка, приподняв руки ладонями вперёд. — Сам натолкнул меня на историю, с которой необходимо основательно смахивать пыль. Пара десятков лет прошла с моего опыта освоения дальних рубежей. Тогда я только начинала работать полевым сотрудником команды исследователи.

Нам пришлось натолкнуться на первую покинутую планету. Мы убегали с предыдущей. В тот момент я и решила найти занятие поспокойней, в итоге оставшись на второй оставленной планете, встретившейся в моей жизни.

История всё-таки о бегстве. Поэтому я начну по порядку. Мы перелетели небольшой командой из десяти человек к группе энтузиастов, уже обживших знатный кусок суши внутри единственного континента. Первопроходцы прижились на планете настолько, чтобы жить в комфортных условиях и находить время на наблюдения и сбор информации о месте собственного обитания. Кроме первичных данных по протоколу безопасности, переселенцы принялись за идентификацию форм жизни. Обнаружив в ней несколько необъяснимых отклонений, большинство захотели успокоиться и узнать ответы. С чем и отправили запрос в корпорацию, вызвав нас.

По итогам первых наблюдений мы имели на руках высокую скорость эволюции всех форм жизни на планете, значительные колебания в численности живых существ и количестве видов наряду с постоянными переменами. Порой даже парадоксальными, в пищевых цепочках. Менялись местами звенья, сильно перемешивались на первый взгляд стабильные процессы.

Ещё мы отметили значительное присутствие царства грибов, тоже с большим числом видов и представителей, в разы выше средних показателей. Поначалу никто этому не придавал значения, подыскивая объяснения обнаруженным фактам, индикаторам отклонений от имеющихся моделей. Строили прогнозы, сравнивали с наблюдениями, смотрели применимость.

Работа сращивала коллектив, время бежало. Команды в дальних экстренных службах весьма разномастные. Остаются и приживаются немногие, сама не продержалась долго. Руководитель наш, молчаливый и замкнутый человек, сам подбирал компанию. И для него, и для старика-заместителя произошедшее потом стало неприятным сюрпризом. Что говорить об остальных. Сейчас всех не упомню, но из старожилов в команде числился энергичный мужчина, две подруги из одной системы, а ещё техник и пожилая женщина, по слухам — вдова офицера корпорации.

Признаки происходящего и их взаимосвязь сеть и все члены группы поняли слишком поздно. Когда уже никто и ничего не мог изменить. Странности стали происходить с нашим амбициозный и неутомимым собратом. Начиная с того, что он сказался хворым. Никто не искал в болезни Алекса скрытого значения, не придавая особого внимания неудачному стечению обстоятельств. Но затем медкапсула, использованная по протоколу после ухудшения, выдала регресс вместо лечения. И тогда мы начали беспокоиться, собирая вторую и анализирую данные, в поисках технической ошибки оборудования. Лёгкая нервозность, не более, охватила молодую часть команды. И держалась она пару дней. До тех пор, пока не начались припадки и периоды забытья.

Нужные анализы собирал только наш старик, нервно ругаясь себе под нос и не делясь собственными измышлениями. Об этом мы узнали уже спустя неделю, когда членораздельная речь окончательно покинула больного, когда Алекс иссох и показатели замедлили ухудшение на самой границе. Нас не столько беспокоили страхи поселенцев перед возможностью заразиться чем-то неизвестным. Возможно, настолько же изменчивым, как и биосфера в целом. Несмотря на разные профили, базовых знаний каждого члена исследовательской команды хватало на уверенный прогноз: смерть Алекса оставалась вопросом времени, неизвестности и бессилия. Это оставалось проблемой. Обречённость. Даже замедление оказалось оптимистичнее общего прогноза.

Помню, как это ощущение достигло пика перед разрешением. Нас всех объединяло чувство усталости, липкости и мерзости, словно все угодили в нерешаемую проблему, вымарались донельзя и стыдятся друг друга. Не осталось товарища, осталось что-то чужое. Вроде неприятного воспоминания, которое всех тяготило. Мы собрались довольно уставшие в очередной вечер, когда наш седой, слегка неряшливый и всегда недовольный старик вышел на центр комнаты. И тогда мы заметили, что его усмешка словно растворилась на уставшем лице, а мешки под глазами стали значительно темней. От вида усталости на десяток лет коллеги все затихли настолько, что вздох перед словами прокатился в полной тишине.

Тогда мы узнали, что умирающий оказался совсем иным человеком, которого никто из знакомых толком и не знал. За дьявольской исполнительностью, хорошим настроением и уймой энергии стояла наркомания, в извращённой и весьма скрытой форме. Ужасная зависимость. Алекс вырастил в собственном кишечнике микрофлору бактерий, выделяющих психотропные вещества. И продавал эту разработку в чёрную, совершенствуя собственный организм ради управления постоянным удовольствием. По окраинам мужчина путешествовал, чтобы затеряться и уходить от поиска нарушений. Время от времени.

Никто из постоянных коллег не догадывался о происходящем, не имея сопоставимых идей и аналогичного опыта. Или не признавался, чтобы не осудили всех за компанию. Поэтому тайна сохранялась. До тех пор, пока старик не обнаружил в организме мужчины повышенный уровень грибов, не прижившихся в теле других людей, но вошедших в симбиоз с выведенными бактериями.

Грибы проникли спорами в организм молодого человека также, как и в тела большинства живых существ на планете. Но сумели прижиться в чужой среде обитания, найдя лазейку в изменённом геноме обитателей кишечника. С их помощью, с большим трудом и с завидным упорством, биологические сети начали обосновываться внутри человека, переключать контроль над телом. Разрастаясь от пищеварения к нервной и дыхательной системам, исследуя новую форму жизни. Грибы не умирали и не жили в нашем понимании сознания. Их коллективная этика, их мысли не поддавались анализу. Поэтому мы ничего не могли предположить о дальнейшем поведении.

— Он впервые трезво почувствовал мир вокруг несколько дней назад, — сдавленным голосом сказал старик. — Убрал постоянное опьянение и зависимость, избавился от прочной стены между восприятием и окружающими вещами. Злая ирония. Возвращение сознания прошло в страшной агонии. Личность вернулась в расшатанное тело, когда грибок принялся доминировать и вытаскивать носителя прочь из черепной коробки.

Договорив, он отошёл к стулу и с ударом опустился вниз. После этого звука тишина плотно заполнила комнату, так что я могла различить дыхание каждого. Эту остановку времени и последующие дни, в которые мы отчаянно и бесполезно боролись за разум Алекса, запомнили все. Но никто не вспоминал вслух, не обсуждал тогда и после

Ощущение, когда ждать нечего и время ничего не приносит, похоже на дыхание спёртым воздухом в закрытой комнате. В каждом взгляде оставалась пелена терпения и угрюмости, настолько мы устали дни напролёт смотреть на покойника. В судорожном дыхании я слышала, как осколки сознания поглощает другой разум. Перерабатывает, скорее так. Паразит, нашедший слабость, сожжённый вместе с телом, живущим уже с чужим сознанием.

— Очаги активности потухли и перестроились? — спросил Птах, запустив руку в волосы и дождавшись кивка. — Сердце остановилось и забилось вновь? Чёрт, от представления такой смерти становится жутко.

— Каждый раз, когда я обещаю себе забыть растянутые похороны, — сказал Аня, — снова переживаю стыдную и мучительную смерть. Вспоминаю чужой взгляд живого тела последних дней. Мы не дождались биологической смерти, покинув планету последней группой. Для нас Алекс умер.

Сеть откопала сводку в парк мгновений. Но девушка даже не стала освежать в памяти произошедшего. Она зажмурилась и закончила рассказ.

— Дальше исследованием и контактом занимались автоматы. Не узнавала об итогах: хоть моей вины в произошедшем нет, дрожь берёт от одних воспоминаний. По официальной версии всё прошло успешно, после изучения часть образцов уничтожили, часть оставили

— Понял, это — твоя страшная история, — произнёс в пустоту перед собой мужчина. — Пробрало, представлять и сопереживать сложно. И страшно. Как я понимаю, теперь мне никак не отвертеться от следующего рассказа?

— Похоже на то, — с ухмылкой ответила девушка, стерев за мгновения остатки переживаний с собственного лица.

Птах не замечал за собеседницей такого раньше. Да и не так давно они принялись делиться историями и сопереживаниями. Мужчина не мог определённо оценить эмоции спутницы, не стал на них останавливаться. По лицу девушка видела, как Птах принялся перебирать истории, вытаскивать наружу одни, бросая назад в общий склад другие. Не требовалось читать мысли, чтобы увидеть момент сомнения и извлечения особенного тома памяти. Картина повторялась раз за разом. Поэтому, когда Птах заговорил, Аня уже привалилась к стене, успевать погрузиться взгляд в пляски огня.

Сейчас мне, как любому человеку, легко провести параллели с этой историей и причиной собственного бегства. Легко предсказывать прошлое. Загадка кажется ясной, если подсказали ответ, пусть и возможный. Внутри головы чётких прямых линий нет, да и Миша остался счастливым и здоровым. Совсем не мой случай, если смотреть со стороны.

Он до сих пор мой хороший знакомый, которого любят близкие и друзья. Со своими странностями, но не более. С одной слабостью, которая встретилась мне из-за двух сочетаний. Миша — честный и открытый человек, не смог бесконечно держать в себе беспокойство без сторонней поддержки или ободрения. Он так или иначе знал, что я умею хранить секреты. Или умел, до настоящего момента, что теперь не совсем важно. Вас разделяет огромное расстояние и мой рассказ — слишком тонкая нить, чтобы тебе удалось связать событие с конкретным живым человеком.

Тогда передо мной Миша сидел на расстоянии вытянутой руки. Сейчас между нами пропасть расстояния и пережитого. Тогда мне всё казалось таким понятным, что теперь немного стыдно даже за скромную самонадеянность. Передо мной, чуть сжавшись, сидел на кресле друг. Я знал его несколько лет. Достаточно для хорошего отношения и каких-то выводов. Слышал разное, верил некоторым слухам, но не до конца и не всем. А тут сидит он, пьёт, отвлекается, рассуждает вслух и говорит такие вещи, что в пору рыть для них яму и беспокоиться об ушах.

Как и многие из приличных людей, Миша сдерживал себя во многом. Оттого и вредные привычки, остаточные явления, он оставлял в недоступном другим месте. Кто-то знакомится с другими людьми, кто-то любит обсуждаемые развлечения, кто-то становится мерзким. Знаешь, становится самим собой, пока никто не видит. И Миша делал также, подменяя себя лучшей версией.

Модификации в его случае ставились скрытые. Хорошая работа и знакомый врач помогли ему разогнать и оснастить пространство за глазами так, как душа пожелает. Как того хочется и как требуется по последним советам разработчиков. Я смотрел, как заядлый игрок потирал руки, рассказывая о своих секретных игрушках снова и снова. Только по истечению часа сказанное натолкнулся меня на мысль, что главное, страшное или важное, не произнесено вслух. Спокойно, но напрямую я спросил, что именно произошло и что требуется высказать. Спросил, чем он хотел поделиться.

— Я заигрался, пятьсот третий, — ответил Миша, покраснел, а затем выдохнул и улыбнулся. — Очень удобно и надёжно устроен мир сетей, если использовать модификации. На работе всё сделал и всем понравился, среди друзей душа компании, через доли секунды — переключение одной памяти на другую по щелчку. Минуты на подготовку к тренировке, моргнул и переставил себя на режим общения с близкими.

В ходе пояснений передо мной мужчина демонстрировал смену состояний. На одном лице проступали и переливались совершенно разные люди. Некоторые оставались мне совсем незнакомыми. На плавность и реалистичность представление никак не влияло. Мощность модификаций закрывала любые потребности.

Наконец Миша взял паузу, улыбнулся и продолжил спокойнее:

— Всё вроде хорошо, стоит только поостеречься. Поддерживай систему, что сама формирует резервное копирование, подстраивает по желанию интерфейс. Полагайся на гарантию качества от родной корпорации.

— И возникли проблемы с качеством? — спросил я, посмотрев на сжатые губы.

— Качество оказалось выше ожиданий, — кивнул Миша в ответ. — Подписался на массу прозрачных сервисов, никакого мелкого шрифта или ручного управления. Автоматическая смена режима сети, самостоятельное резервное копирование и восстановление, очистка неиспользуемых участков, интуитивность прогнозирования и самостоятельного развития.

Миша вывел на проекции все собственные модификации и улучшения. Осмотрел их, кивнул и продолжил заметно тише:

— Полгода тому назад выдался свободный вечер, когда я руками захотел потрогать и проверить собственное богатство. Из которого система удалила исходную версию личности, как неиспользуемую и неэффективную. С моего разрешения, с возможностью воссоздания на основании воспоминаний. Пропустил.

Я наморщил лоб и где-то минуту слушал тишину. Пауза затягивалась. Слова не собирались из мечущихся мыслей. Поддержать друга в беде не получалось по совершенной глупости. Поэтому я громко выдохнул, когда Миша спросил:

— Ты помнишь свои первые воспоминания?

Ответ уже не стоил огромных усилий. Я только подбирал слова поточнее.

— Вспышками. Голоса, мысли, моменты. Перемешанные отрывки. Родителей помню, ещё школу, книги. Ещё лучше — первый поцелуй, игры любимые, музыку свою, фильмы старые.

Посланная мною пара слепков осталась без внимания. Мужчина смотрел перед собой и говорил без тени сомнения, без реакций на остальной мир.

— А я не помню. Ничего. Не знаю, было ли со мной что-то подобное. Смело значительную часть настоящего меня, сознательного и подсознательного

Тут уже Миша передал свой слепок. Я такое состояние не чувствовал. Похоже на пробуждение после тяжёлого вчерашнего дня, когда память ещё не влилась в тебя, а прошлое навалилось. Ещё на потрясение от плохих новостей после слов врача. Тоже похоже.

Через несколько секунд Миша закончил мысль:

— Вроде я не замечал и не использовал своё немодифицированное сознание лет пять, не привлекая собственного и чужого внимания. Каждый человек просыпается по утрам иным, обновляясь частями и в целом. Тут другое. Среди множества рациональных причин для спокойствия всё равно затерялась неуловимая, неудобная и опасная мысль, как иголка в стоге сена.

— Но она тебе никак не мешает практически? — спросил я, пытаясь до конца понять услышанное. — Никто из наших общих знакомых не замечал в тебе таких больших странностей. О модификациях поговаривают, но никаких резких перемен или высказываний. Ты также завтракаешь, также отдыхаешь, слушаешь ту же музыку. Радостный, успешный и интересный. Так что с тобой не так?

— Со мной может не быть меня, — отрешённо, смотря в сторону ответил Миша и откинулся назад. — Что остаётся в душе, если она отделена от прежних переживаний и желаний? Я радостный, но легко могу статься и радостным дураком. Дурацкой пустотой.

— Прости, это я не понял, — сказал я. — Можешь объяснить?

Миша кивнул и начал объяснять:

— Если от меня не осталось сомнений, разочарований или чего-то нездорового, то остаться от меня могли глупость, ограниченность и счастье. В пределах последних воспоминаний, разумеется. Как глубоко моё счастье? Вот ты осознаёшь до конца, что делает тебя счастливым? Не забыл, о чём раньше мечтал?

Скорее всего, молчаливое наблюдение проносящихся за окном машин затянулось до десятка минут. Слова упирались в самом начале, не желая подыматься по горлу и выпадать в тишину. В конце время всё же прижало меня, заставив прекратить поиск ответа. Я развёл руками и покачал головой, прекрасно понимая, насколько беспомощно выгляжу со стороны. Таким же я и остался сидеть, когда Миша вышел.

— Знаешь, неприятно не реагировать на произошедшее, — сказал он, прежде чем открыл дверь. — Уверен, что раньше я мог бы бороться, искать решения, пытаться что-то изменить. Но теперь ту, прежнюю часть, уже не услышать. Я волен поступать с практической точки зрения, поступиться идеалами и увидеть компромисс. Жизнь идёт дальше.

Внутри комнаты и внутри меня эти слова повторялись, бесполезно грызли. В определённый момент стакан воды вернул меня к жизни и к мыслям. Из нескольких идей острым крючком зацепило желание забыть разговор. Но сколько тогда можно забыть, чтобы перестать переживать и не начать бояться. Не знаю.

— Знакомая история, — начала Аня. — Иногда мне хочется позеленеть и сидеть на солнце растением.

Птах посмотрел на девушку и спросил:

— Ты не боишься одеревенеть?

— Может отсутствие страхов быть якорем нормальности? — спросила Аня, подкладывая ещё несколько веток в костёр. — Вряд ли. Два человека в ночи рассказывают страшные истории, чтобы понять друг друга. Это же нормально?

— С какой-то стороны, — ответил Птах. — Пока большинство сомневается и переживает, нас не сожгут на костре истинных убеждений.

— И тьма не страшна, — поддержала девушка, — пока факелы у нас.

— Мне кажется, что их света достаточно для наблюдения танца теней, — сказал Птах, пожимая плечами. — У тебя сейчас есть чёткое понимание ситуации? Со мной вроде никогда такого не было, но вот опять тьма сгущается. Есть предположения, почему?

— Когда читаешь хороший детектив, повествование обязано уводить от цепочки доказательств, — сказала Анна. — Когда гений уже преподнёс отгадку достойному помощнику, звенья проступают сами собой. Но до ответа при хорошей игре, значимом замысле, можно наблюдать всю картину, отметив блеск металла всего пару раз. Смотреть, но не видеть — удел участников событий. Сейчас похожая ситуация. Все ответы перед нами. Кто-то, очень возможно, разыгрывать представление. Нужно всё понять.

— Только мы не читаем страницу за страницей, — поддержал разговор Птах. — Нападения, согласованные действия и странное поведение изолированных групп людей. Картина запутанная. Но у нас только предчувствия и догадки, никаких подтверждений сопоставимого развития. Мы можем только следить за группой сумасшедших, требующих карантина и лечения. Тебя посещали похожие мысли?

— Не только и не столько меня, — ответила девушка. — Кроме Дарьи, многие из смотрителей в разной степени беспокоились, насколько я слышала, в последние двадцать-тридцать лет. Мы живём в лесах и в горах, в долинах и в полях. Но в большей мере — среди деревьев, в шелесте листьев и под сумраком крон. Не пытаемся объяснить каждый долетевший звук, не замыкаемся на собственных делах — смотрим открытыми глазами на мир вокруг.

Девушка осмотрела темноту вокруг и продолжила:

— Прозвища разные: Леший, Араньяни, Метсавайм, Пулч или любое из более тёмных святых разных верований. Мы, как такие духи леса, мы видим множество непонятных и непривычных вещей, что тревожат и немного пугают, если говорить на чистоту. А если серьёзно, то мы пытаемся разобраться с вещами, которые не может обработать сеть. Не прямые улики, но признаки — повреждённые деревья, пропадающие животные и открытые технические строения. Странно, без видимых причин и определённых объяснений. К тому же случаются и менее уловимые изменения, но более тревожные.

— Давай конкретику, — сказал Птах, потерев ухо рукой. — Нужны примеры, даже если я поверю тебе, а не посчитаю домыслы следствием коллективной паранойи. Если нет фактов, то нужно понимание другого толка. Что натолкнуло тебя?

— Чужие страхи, — ответила девушка после минутой паузы. — Ощутила во время поездки к одному из коллег. Я к нему достаточно долго добиралась: отдыхала и училась большую часть пути, но всё равно успела передумать почти все мысли, отложенные на потом. Успела соскучиться по собственным стенам, когда наконец добралась до него. До его построек. Довольно изолированное место, дом собран по традиционным культурным атрибутам: пол тёплый, чистый до предельно возможного состояния обитаемого жилища, вещи семьи на полках…

— Кто-то живёт здесь с семьями? — перебил Птах.

— Нет, — ответила девушка и покачала головой. — Он сам одинокий, но постоянно говорил, как хочет рассказывать детям сказки об этом месте и о себе. Своим будущим детям или знакомым сорванцам из многочисленной родни, когда наконец оставит землю и вернётся к семье. Кодама, так мы его зовём, на редких общих сборах, попадая в гости или встречая по случаю.

Мы прогуливались по лесу, собирая пробы за пределами обычных тропинок Кодама. Отвлекались на грибы и птиц. Мужчина большей частью молчал, переступая в тёмно-зелёной пелене в своём сером костюме от дерева к дереву. Он всё поднимал голову, осматривая кроны и верхушки, спускаясь по фактурной древесной коре ствола, будто выглядывая скользящих по вертикалям белок. Опускал взгляд на переплетения корней, собирал детали в единую картину, обрамлённую музыкой леса.

Мы вместе слушали падающий сверху щебет, хлопки крыльев и гулкий стук по деревянным стволам. Хотя вокруг сновали тени и слышались крики животных, настолько спокойным сумрак я ещё не видела. Он замирал и сгущался, обнесённый сказочной стеной, прочной защитой от глупых бед и неурядиц. Он отличался на порядок от любого моего вечера внутри стен, не беря в расчёт отсутствие одиночества и перемену мест.

Не именно в тот момент, а уже на обратном пути, я задумалась об источнике смутного беспокойства внутри. Перебирая свет, состав воздуха и почвы, общий уровень загрязнения, массу больших данных, ничего не нашла. Спросила Кодама, чувствовал ли он что-то подобное или обратное сам, путешествуя вне привычных мест. Успокоилась только после часа наводящих вопросов, когда спутник покачал головой, явно не улавливая суть переживаний.

Ноги сами выбирали дорогу, когда слова стихли. Я решила не прерывать больше тишину на бессмысленные расспросы и беспочвенные сомнения. Постаралась сосредоточиться на биении сердца и глубоком дыхании, выискивала привычные звуки и наблюдала за живым лесом вокруг. Тогда и натолкнулась на основное отличие, массивное, но совсем не броское. Обнаружила, когда не смогла различить привычные звуки в отсутствии тишины.

При незначительной разнице в климате нас окружали птицы и звери. Они держались в отдалении, но достаточно близко, чтобы оказаться приметными в большом количестве. Обитателей леса никто не приманивал, не прикармливал, но и не пугал: человеческое общество для них оставалось диковинным и непривычным, вызывающим страх и интерес. Что разительно отличало всё происходившее от моего дома. Почему так складывалось, до сих пор ломаю голову.

На прилегающих к моему дому территориях, на всём расстоянии до ближайших смотрителей животные избегают людей. Птицы могут прилететь за кормом, но не станут приближаться или привязываться к человеку. Кого-то можно одомашнить, но у зверей есть веские причины не приближаться к человеку.

Я не нашла причины. Массовая охота местных привлекла бы внимание, критические разрушения с загрязнениями окружающей среды исключено. При этом я отметила несколько весьма хаотичных несезонных миграции. Экологические или техногенные, но связи между ними я не нашла: где-то затянулись дожди, какие-то грибы умножили зону покрытия, несколько быстрых переселений могли быть вызваны и местными. Но в целом я поняла только одно: поведение диких животных необъяснимо изменилось в ряде зон, в том числе недалеко от моего дома.

— Ты кому-то говорила об этом? — спросил Птах. — Мне сама мысль кажется странной: как что-то массовое в масштабах биосферы может пройти незамеченным всеми вами, учёными с огромной сетью наблюдения? Думаешь, что кто-то составил детальный план, поворачивая неприятные вещи в слепых зонах с отсутствием заметных последствий?

Аня пожала плечами и ответила:

— Не знаю, кто такое может.

— Особо одарённый местный житель или предатель из числа своих? — предположил Птах. — Да, звучит ещё хуже. Странное поведение животных может служить инструментом сбора информации, переноса биологического материала и отвлечения внимания. Но такие технологии существуют и развиваются сейчас: здесь, как взрывчатку, опасные знания не оставляли. Теория заговора и секретных экспериментов? Не похожа на правду. Серьёзно, ты думаешь кто-то способен так замести информацию?

— Не думаю, что тут дело только в скрытности, — ответила Аня. — Может просто жестокость — это традиции человечества, берущие корни с этой планеты. Настоящее не отличается от прежнего. Истребить съедобный вид птиц, отрезать от живой рыбы все полезные части и выкинуть умирать беспомощные остатки — это обычная история. Города питались за счёт рек и грязью с сетями вымарывали из них дельфинов. Разводя домашних животных, мы не просто убивали их ради еды: могли и всадить в нос детёныша шипастое кольцо, чтобы отлучить от матери. Или устраивать из жизни пытку в откорме до смерти.

— Если раньше не было выхода, что ты осуждаешь? — спросил Птах.

— Отсутствие поиска решений, осознанную глупость, — ответила девушка. — Чёрт, я сама один раз укрепила берег у реки на излучине, где любила отдыхать. Красиво, задорно и удобно выровняла склон, ничего не скажу. Но потом разбирала собственными руками: небольшие животные не могли безопасно добраться до воды, часть сбалансированной жизни берега я случайно стёрла. Только за мной пристально следят сети, собирая и анализируя данные о каждом шаге — этакая отстранённая совесть и персональный ангел-хранитель.

Птах огляделся и перешёл в режим внешнего просмотра с помощью сети. Над их укрытием и маленьким костром он быстро поднялся на дроне. Картинка развалин в лесу собрала в себя информацию с системы ночного видения. Данных для отличного качества хватало. Сеть достраивала только детали.

Ближайшие резервные мощности система не могла показать, не вбирая настолько далёкие объекты. Люди уже стали точками, а природа оставалась бескрайним глубоким морем, нахлынувшим и вернувшим своё повсюду. Света вокруг не ожидалось до утра, словно и не было здесь никогда прежде огней городов и мельканий транспорта множества людей.

— Да, здешним системам поддержки ключевой инфраструктуры или местным любителям пиротехники и групповых походов пристальное внимание не грозит, — сказал Птах, вернув внимание и осмотрев себя. — Мы на объекте средней степени риска, а значит мы не сможем выцепить структуры событий из-за недостаточного количества данных. Разрозненные знаки останутся знаками, без каких-то объяснений. Я здесь не так давно, но уже проникаюсь атмосферой. Хотел спросить: на планете древностей и спёртого существования множества поколений снятся кошмары? Тебе часто страшно?

— Я и другие смотрители чувствуют себя в безопасности, — ответила Аня и тут же добавила: — Почти всегда. Да, тяжёлым роботам нужно несколько часов для прибытия, но прочие защитные меры самодостаточны. Сам мог убедиться, у любого нападения, даже спланированного и вооружённого, мало шансов на успех. Но есть другая проблема. Мы плаваем по поверхности океана, не зная, что находится глубже нескольких метров, в градации от темноты до полного мрака. Никому и в голову не придёт идея установки и запуска дополнительного оборудования: одна жертва, пара нападений и надуманные причины не оправдывают больших затрат.

Девушка выдохнул, огляделась и продолжила:

— А значит мы живём в оставленном мире, где ночью нет мегаполисов с круглосуточным освещением. Мы знаем, что в темноте может происходить всякое: бесследное или нет. Можно услышать крик из мрака и гадать, что случилось. Уловить что-то и додумывать, человек или зверь, птица или насекомое, писк или скрип донёсся из чащи. Может услышать взрыв или звук выстрела, когда уже станет слишком поздно. Но в большинстве своём, тревожные мысли навязывает паранойя, беспокойство в бессилие. Кошмары маловероятны. Из-за них можно переживать, но не бояться. Нечего видеть во снах.